Гейнце Николай Эдуардович - Самозванец

моей воли она ни на что не решится".

   "Кто знает, замужем ли она за ним", - думал с горечью Аркадий Семенович.

   В письме дочь ничего не говорила о браке, и подписано оно было просто: "Люба".

   Содержание его исчерпывалось объяснением ее поступка и просьбой пощадить ее и простить.

   По совещанию с Екатериной Николаевной, Аркадий Семенович дал знать Долинскому, который не замедлил явиться.

   Снова собрался совет из отца, матери, брата, Елизаветы Петровны и Долинского.

   - Они, несомненно, в Москве, или под Москвой... - сказал Сергей Павлович.

   - Вы судите по штемпелю письма?

   - Нет, нисколько, письмо они могли опустить в Москве и уехать дальше...

   - Почему же вы говорите так уверенно?

   - А потому, что оказывается, Неелов недавно купил именье у графа Вельского, которое расположено под Москвой... Несомненно, они туда и укрылись.

   - Это весьма вероятно, - согласился старик Селезнев.

   - И хорошее именье? - не утерпела не спросить Екатерина Николаевна.

   - Говорят, что несмотря на то, что граф продал его очень дешево, именье великолепное и стоит вдесятеро дороже, - отвечал Долинский.

   - Сколько же мог Неелов заплатить?

   - Сорок тысяч.

   - Однако, значит у него есть средства, - задумчиво проговорила Селезнева, видимо, окончательно примирившаяся с выбором дочери.

   - Вероятно, - равнодушно ответил Сергей Павлович.

   - В таком случае, поезжайте в Москву, - заговорил снова Аркадий Семенович, - я сегодня же заготовлю письмо Любе. Эх, сколько ты причинила мне горя, злая девчонка! - воскликнул старик, и из глаз его выкатились две слезы.

   Это был первый взрыв его отчаяния при посторонних. Что он переживал со дня бегства дочери в кабинете, знали только стены этой комнаты.

   - Когда же мы поедем? - спросил Сергей Аркадьевич.

   - Завтра, с курьерским поездом, - отвечал старик Селезнев. - Вам удобно? - обратился он к Долинскому.

   - Я всегда к вашим услугам...

   Аркадий Семенович пристально посмотрел на молодого человека и только теперь понял, сколько и он пережил за это время.

   Человек так устроен, что поглощенный своим горем, никогда не замечает горя ближних.

   - Благодарю вас, - с чувством пожал Селезнев руку Сергею Павловичу.

   Отъезд на завтра был решен.

   В этот же вечер Аркадий Семенович пригласил Елизавету Петровну в свой кабинет и заставил ее пересказать те наблюдения, которые она сделала за период пребывания в доме над Любой.

   Дубянская повиновалась, хотя ей было очень тяжело сообщать свои теперь осуществившиеся подозрения.

   В настоящее время ей казались они настолько выясненными, что она мысленно жестоко укоряла себя, что не последовала совету Анны Александровны Сиротининой и не сообщила их родителям Любовь Аркадьевны.

   "Любящую девушку трудно удержать..." - припомнилась ей в виде некоторого утешения фраза той же Сиротининой.

   - Это были все лишь одни мои предположения, - закончила свой рассказ Елизавета Петровна, - до встречи господина Неелова, беседующего с Машей, я не могла точно доказать их и боялась оскорбить Любовь Аркадьевну необоснованным обвинением...

   - Я понимаю вас, - пожал ей руку Аркадий Семенович, - у вас прекрасная душа и доброе сердце... Я думал, что у моей девочки тоже доброе сердце... Я ошибся...

   - Она полюбила... и не могла совладать со своей любовью. Все, Бог даст, устроится, и она будет счастлива... - заметила Дубянская в утешение огорченному отцу.

   - Дай-то Бог! Дай-то Бог! - задумчиво произнес он.

  

  

   Долинский, молодой Селезнев и Елизавета Петровна Дубянская по приезде в Москву остановились в гостинице "Славянский Базар", заняв два смежных номера, и с того же дня принялись за официальные и неофициальные розыски.

   Первые были безуспешны, по справке адресного стола, дворянина Владимира Игнатьевича Неелова в Москве на жительстве не значилось. Что же касается до Любовь Аркадьевны, то она и не могла быть записанной, так как убежала из дома без всяких документов.

   Ее метрическое свидетельство лежало, и теперь в дорожной сумочке Елизаветы Петровны, переданное ей Аркадием Семеновичем Селезневым, как необходимое при браке, в совершение которого он не верил.

   - А если и обвенчались они где-нибудь в селе без бумаг, так, пожалуй, священник и не записал в книги, а брак-то такой едва ли действителен... Тогда пусть запишет и на свидетельстве сделает надпись... Уж вы похлопочите, успокойте меня, - сказал Аркадий Семенович Дубянской во время беседы их в кабинете накануне отъезда.

   - Найти бы только, а я уже все сделаю и настою, чтобы оформить как можно крепче, - отвечала Елизавета Петровна.

   - Непременно, как можно крепче.

   На другой же день по прибытии в Москву, Долинский и Селезнев поехали за шестьдесят верст по смоленской железной дороге, где верстах в пяти от станции лежало именье, купленное Нееловым у графа Вельского.

   Тут они напали на некоторый, но весьма туманный след.

   Неелова и Любовь Аркадьевну они там не нашли, но им сказали, что барин с молодой барыней пробыли несколько дней в имении, а затем уехали.

   - Куда же они уехали? - спросили в один голос Долинский и Селезнев.

   - А уж этого не могу знать... Мне барина не допрашивать, - отвечал староста, он же управитель имения.

   - Кто-нибудь же возил их на станцию?

   - Вестимо, возили... Михайло-кучер возил.

   - А где этот Михаило?

   - Да, чай, на конюшне спит... Я пойду, пошукаю его.

   - Пошукай, пошукай.

   Вскоре перед лицом обоих приятелей явился Михаило.

   - Ты к какому поезду возил Владимира Игнатьевича с барыней?

   - Надо быть, к часовому...

   - Это, значит, в Москву?

   - А уж не могу знать, не то в Москву, не то в Смоленск.

   - Как так?

   - Да так, в ту пору у нас на станции перекресток... С обеих сторон поезда приходят...

   - Тэк-с...

   Таким образом, вопрос, возвратился ли Неелов с Селезневой в Москву или поехал дальше на Смоленск, Брест, Варшаву и даже за границу, остался открытым.

   Во время этого отсутствия Долинского и Селезнева в Москве, Елизавета Петровна сама, сидя у себя в номера, получила неожиданные сведения о беглянке при тяжелых, впрочем, для Дубянской обстоятельствах.

   Не прошло и часу после отъезда молодых людей, как в номер, занимаемый Елизаветой Петровной, постучались.

   - Войдите.

   Вошел лакей гостиницы и сообщил, что госпожу Дубянскую желает видеть какой-то господин по тому делу, по которому она приехала в Москву.

   - Просите! - сказала очень заинтересованная Дубянская. Через пять минут незнакомец вошел в номер.

   При виде его у Елизаветы Петровны вырвался крик ужаса, гнева и горя.

   Перед нею стоял Егор Степанович Алферов.

   - Елизавета Петровна, - заговорил он дрожащим от волнения голосом. - Не отвергайте человека, которого привело к вам раскаяние. Вы видели, что я сумел обмануть и судей, и присяжных, и сделался снова полноправным и свободным человеком. Следовательно, не страх, а глубокое, мучительное раскаяние в том, что я осиротил и обездолил вас, приводит меня к вам.

   - Вы лжете! Такие, как вы, раскаиваться не могут. Вы пришли сюда все под влиянием той же постыдной страсти, которой вы преследуете меня с первого дня нашего знакомства.

   - Вы несправедливы ко мне, - перебил он с мольбой в голосе. - Не скрою от вас: я люблю вас более собственной жизни и переживаю муки ада от сознания, что эта любовь остается навеки безответной. Но я пришел просить не любви вашей, а только одного слова прощения.

   - Ну и что же было бы, если бы я простила вас?

   - У меня осталось бы счастье посвятить вам всю свою жизнь, все мои мысли, - ответил он просто.

   - Дружба преступника.

   - Нет, дружба человека, который был преступником.

   - Не станете ли вы уверять, что исправились?

   - Да, Елизавета Петровна, беру Бога в свидетели, что с той минуты, в которую я заглянул в вашу чистую душу, все нечестное стало для меня ненавистно! О, сжальтесь надо мной...

   Он неожиданно для Дубянской бросился перед ней на колени.

   - Не бросайте меня в тьму безысходного отчаяния... Я так измучился! Пощадите!.. Будьте для меня тем же светлым ангелом надежды, как и для всех, кто вас знает.

   - Встаньте, - сказала Елизавета Петровна. - Может быть, я прощу вас, когда буду убеждена в вашем исправлении.

   - Благодарю, благодарю вас, - прошептал Алферов, по лицу которого струились слезы.

   Он схватил край ее платья и горячо прижал его к губам.

   - А теперь уйдите, - проговорила молодая девушка. - Я не могу больше выносить вашего присутствия.

   - Позвольте мне остаться еще несколько минут, и я скажу вам вещи, которые докажут вам, что я и до этого старался быть полезен, если не вам самим, то вашим друзьям. Вы ищете Любовь Аркадьевну Селезневу?

   - Да, а вы знаете где она? - с поспешностью спросила Дубянская.

   - Она здесь, в Москве, вместе в Нееловым.

   - Так дайте мне ее адрес... Я пойду к ней...

   - Я сам не знаю, где они живут... Он тщательно скрывает это...

   - Они обвенчаны?

   - Нет. Он, кажется, даже собирается жениться на одной богатой купеческой дочке...

   - Несчастная! Одна, в чужом городе и в руках негодяя! - воскликнула Дубянская.

   - Теперь она не так одинока... У нее есть добрая и умная подруга.

   - Кто это?

   - Мадлен де Межен.

   - Шансонетная певица?

   - Она бросила сцену... Она теперь невеста Савина.

   - Этого мошенника?

   - Он оправдан.

   - Вы тоже оправданы! - не удержалась Елизавета Петровна.

   Алферов подавил вздох.

   - Я прошу вас только повременить говорить кому бы то ни было о сообщенном мною вам. Я достану адрес или, в крайнем случае, устрою возможность вам видеться с Любовь Аркадьевной.

   - Хорошо, но устройте это как можно скорее.

   Егор Степанович поклонился и вышел.

   Оставшись одна, Елизавета Петровна Дубянская почувствовала себя крайне несчастной.

   Ей начало казаться то, что она оскорбила память отца, снизойдя до разговора с его убийцей, то, что раскаяние этого человека было глубоко и искренно, что было бы грехом отвергнуть его окончательно.

   Девушка то плакала, то молилась, то глубоко задумывалась и измучила бы себя окончательно, если бы эту борьбу дочернего чувства с долгом христианским не прервало возвращение ее спутников.

   Они рассказали ей все, что узнали в имении Неелова.

   - Невозможно было добиться лишь одного, куда они уехали из имения, - заметил Селезнев.

   - Да, это вопрос, - вставил Долинский.

   - Они в Москве, - заявила Дубянская.

   - Почему вы так в этом уверены? - в один голос спросили молодые люди.

   - Я имею на это основание, которое пока сказать не могу... На этих днях я получу точные сведения.

   - Вы где-нибудь были?

   - Я не выходила из номера.

   - Что же, вам птица на хвосте принесла все эти сведения? - произнес, смеясь, Селезнев.

   - Если это птица, то коршун, выклевавший мое сердце.

   Молодые люди посмотрели на нее широко раскрытыми глазами.

   Они только сейчас заметили ее бледность и расстроенный вид.

   - Что с вами? - спросил Долинский. - У вас кто-нибудь был и огорчил вас?

   - Не спрашивайте меня... Я все равно раньше времени не могу вам ничего сказать... Я дала слово.

   Они оба остались в полном недоумении.

   Прошло несколько дней.

   Алферов не являлся со своими сообщениями. Елизавета Петровна ходила в тревожном состоянии духа. Долинский и Селезнев не беспокоили ее вопросами и не возвращались к загадочному разговору о полученных ею сведениях.

   В их уме даже появилась роковая мысль, что молодая девушка тронулась в уме.

   Они оба продолжали свои розыски в Москве, бывая всюду, где собиралась публика.

   Сентябрь в этом году стоял великолепный.

   Погода была чисто летняя, теплая.

   Сад "Эрмитаж" и Петровский парк по вечерам кишели публикой.

   К последнему по Тверской улице тянулись длинною лентою всевозможные экипажи.

   Однажды, вернувшись вечером домой, Долинский и Селезнев зашли по обыкновению в номер Елизаветы Петровны.

   - Отгадайте, кого мы видели, Елизавета Петровна? - воскликнул Сергей Павлович.

   - Не мастерица, - отвечала молодая девушка, грустно улыбаясь.

   - Ну, так слушайте. Мы сейчас из Петровского парка. Экипажей там и дам целые миллионы. Богатство - умопомраченье. Красавиц - не перечесть... Вдруг вижу несется коляска, которой позавидовала бы любая владетельная особа: кучер и лакей - загляденье, кони - львы. А в коляске сидят две дамы - одна, точно сказочная царица, другая поскромнее... Поровнялись они с нами, и... о, боги!.. Вторая оказалась Любовь Аркадьевной!

   - Вы с ней говорили? - вскочила с кресла, на котором сидела, Дубянская.

   - То-то же, что нет... Сергей так загляделся на первую, что не заметил сестры... Я тоже совершенно растерялся, а в это время коляска была уже далеко... Мы исколесили весь парк, но более их не встречали... Утешительно одно, значит Неелов и Любовь Аркадьевна в Москве.

   - Я же вам говорила.

   - Но кто эта красавица, которая с ней? - задумчиво произнес Сергей Аркадьевич.

   - И это я знаю, - просто сказала Елизавета Петровна.

   - Вы... знаете?.. - в один голос спросили молодые люди и невольно переглянулись друг с другом.

   - Знаю... Это - шансонетная певица Мадлен де Межен - невеста Савина.

   - Откуда же у вас, однако, эти сведения? - серьезно спросил Сергей Павлович.

   - Птица на хвосте принесла.

   - Вы шутите!

   - Я не шучу... Какое вам дело, откуда эти сведения, если они верны!

   - Значит, и Савин здесь?

   - Здесь.

   - В таком случае, дело упрощается... Завтра же я разыщу Николая Герасимовича и через него найду и Неелова, и Любовь Аркадьевну, - сказал Долинский.

   - Но как же ты разыщешь его? - спросил Селезнев;

   - Очень просто... Он, несомненно, живет прописанный, ему нечего теперь скрываться...

   - А кто же эта Мадлен де Межен? Его невеста?

   - Ну, если хочешь, невеста... Он живет давно с ней... Эта связь началась еще за границей... Она его безумно любит, и эта любовь побудила ее приехать в Россию в качестве шансонетной звезды... Она дожидалась его освобождения, и теперь они снова вместе...

   - Однако, это все-таки не особенно подходящее общество для моей сестры, - сквозь зубы проговорил Селезнев.

   - Это несомненно... Видимо, Неелов думает иначе.

   - Я его заставлю думать так, как думают все порядочные мужья...

   - Он не муж ее... - печально сказала Елизавета Петровна.

   - Вы и это знаете?

   - Я знаю даже, что он раздумал, видимо, на ней жениться и ухаживает за очень богатой московской невестой.

   - Негодяй! Я его заставлю жениться под пулей! - воскликнул Сергей Аркадьевич. - О, только бы найти его.

   - Не беспокойся, теперь найдем. И он от нас не увернется, - с нескрываемой злобой добавил Сергей Павлович Долинский.

   - Боже мой, Боже мой, несчастная девушка, она теперь, может быть, сама не знает как вырваться из этого омута, в который бросилась очертя голову.

   - Не беспокойтесь, она будет его законной женой, а затем может бросить его, если пожелает, - сказал Долинский.

   - Утешительного мало. Разве в этом счастье?

   - Но в этом сохранение чести... Однако уже поздно, пора в постели... Утро вечера мудренее. До завтра. Пойдем, Сергей Аркадьевич.

   Молодые люди простились с Дубянской и отправились к себе в номер.

  

  

   Растрата в несколько десятков тысяч рублей, конечно, не могла произвести никакого затруднения в операциях банкирской конторы "Алфимов и сын" при ее громадных денежных оборотах.

   Известие о растрате с быстротою молнии распространилось по городу, особенно после того, как на другой день газеты оповестили о ней в витиеватой форме. Несколько особенно осторожных вкладчиков явились вынуть свои капиталы, но когда контора тотчас же выдала их, то на другой же день они принесли их обратно, приведя за собой и других.

   Все, таким образом, для репутации конторы окончилось благополучно.

   Корнилий Потапович, занятый всецело возможностью овладеть Ольгой Ивановной, не обратил особого внимания на случившееся и после ареста Сиротинина снова пришел, к удовольствию Ивана Корнильевича, в хорошее расположение духа.

   Праздник, данный им на даче, не привел его к желаемым результатам, а потому он решился начать сезон необычайным по роскоши и затеям бал-маскарадом.

   Этот праздник был назначен на 8-е октября.

   За несколько дней перед ним графиня Надежда Корнильевна задумчиво сидела в своем будуаре уже на зимней квартире.

   На глазах ее сияли слезы умиления.

   "Итак, меня связала теперь с мужем новая неразрывная и святая связь!" - думала она.

   "А тот, милый, желанный, несчастный! Теперь я обязана отнять у него даже тот невинный залог - медальон... Как он настрадается... О... Петя, если бы ты только знал, какую жертву мы приносим".

   Дверь тихо отворилась.

   - Надя, ты плачешь! Ты все еще несчастна! - проговорил граф Вельский.

   - Нет, Петя, эти слезы не горькие... Эти слезы светлые, перед новой жизнью, которая должна настать для нас... Теперь не ради одной меня ты должен отказаться от своих...

   Он понял.

   На глазах у него выступили слезы никогда неизведанного счастья.

   Он стал обнимать жену и с невыразимой нежностью целовал ее.

   - Письмо от госпожи Руга! - доложила, входя Наташа.

   - Могла бы и подождать! - заметил граф Петр Васильевич, с видимым отвращением распечатывая конверт.

   Графиня смотрела на него вопросительным взглядом.

   - Она зовет меня на генеральную репетицию, - проговорил он, пробежав записку глазами. - Скажи, Наташа, что я не приеду...

   - Благодарю! - произнесла графиня с чувством. До позднего вечера провел граф в будуаре графини.

   "Со вчерашнего дня я совсем другой человек, - думал граф Петр Васильевич, проснувшись утром, - Да, эти чистые слезы, эти светлые радости не сравнятся ни с какими другими наслаждениями! И зачем только понадобилось Корнилию Потаповичу именно в эти дни сводить со мною счеты", - продолжал он, схватывая со стола лист, испещренный цифрами.

   "Да, дела расстроены!.. Необходимо отыграться. И это разве будет отступлением от моей клятвы? Ничуть... Я сделаю это ради жены!.."

   Размышления эти были прерваны приездом графа Стоцкого.

   - Здравствуй... - проговорил он, входя. - Рад видеть, что ты здрав и невредим, а то вчера на репетиции все думали, что ты болен.

   - Нет, я был дома. Да и надоел мне, по правде сказать, весь этот разврат, - несмело сказал Петр Васильевич.

   - Неужели и игра? А вчера как раз вышла замечательно интересная, метал князь Асланбеков, и Гемпель выиграл горы...

   - А я так не завидую даже и Гемпелю... Я провел дивно вечер.

   - С кем? С Ольгой Ивановной? Теперь понимаю, почему ты отвоевываешь ее у тестюшки и нажил себе в нем врага. Только потом, когда ты будешь с деньгами...

   - Перестань... Я восстаю против его исключительств потому, что так хочет моя жена, и я вчера сидел дома с женою и был счастлив.

   - И воображаю как! Женщины всегда очень милы, когда у них не чиста совесть...

   - Я требую, чтобы ты сказал мне сейчас, говоришь ли ты вообще или о моей жене? - вскричал граф Петр Васильевич, бледнея.

   - Не требуй, милый юноша, можешь ненароком обжечься... - холодно возразил Стоцкий.

   - Повторяю, я требую! - яростно крикнул граф Вельский.

   - Да и к чему говорить тебе, я уже предупреждал тебя, а ты не веришь.

   - Ты говорил тогда бездоказательно.

   - А теперь могу привести и неоспоримое доказательство.

   - Говори.

   - Но к чему это? Оставим лучше.

   - Говори.

   - Тебе будет горько...

   - Нет, я требую, я прошу, я умоляю.

   - Ну, хорошо, но помни, что ты сам просил.

   - Помню, помню.

   - Но так как я люблю, чтобы слова мои имели свой настоящий вес, дай мне прежде всего слово, что ты не станешь бесноваться и попусту скандалить, а выслушаешь меня спокойно, как подобает мужчине, и доведешь дело до конца, чтобы оно выяснилось само собою.

   - Постараюсь... Даю...

   - Помнишь тот медальон, который ты подарил жене в день рождения?

   - Ну да, да.

   - Попроси ее надеть его на бал.

   - Что ты хочешь сказать?

   - Его у нее нет...

   - Где же он?

   - Он у того человека.

   - Я сейчас задушу ее! - проскрежетал граф Петр Васильевич.

   - И этим испортишь все дело! Пока ты должен быть так же ласков и спокоен, как был вчера, до самого бала... А когда все откроется, то и тогда бесноваться тебе не расчет. Расстаньтесь спокойно, потому что все состояние теперь - ее.

   - Графиня готова и просит ваше сиятельство, - доложил лакей.

   - Не пойду! - рявкнул граф.

   - Ты уж начинаешь... - заметил ему граф Сигизмунд Владиславович. - Пойми же...

   - Это правда... - сознался граф Вельский. - Сейчас буду, - ответил он лакею.

   Граф Стоцкий простился и вышел.

   8 октября дом Алфимова и снаружи, и внутри был залит огнями.

   Казалось, что в эту ночь в его роскошных залах, частью обращенных в сады, собрались представители всех народов, званий и положений, не исключая и творений человеческой фантазии, начиная с мифологического Зевеса и кончая шаловливым эльфом.

   Граф и графиня Вельские по праву молодых хозяев дома своего тестя были незакостюмированы.

   Граф мрачно стоял у входа.

   К нему подошел человек в костюме Мефистофеля и тихо его спросил:

   - Исполнил ты мой совет? Она ничего не подозревает.

   - Тяжело мне было дьявольски, но все сделано, как ты говорил.

   - Да вон и она... - шепнул граф Стоцкий - это был он - указывая на графиню, появившуюся в зале в сиянии своей спокойной и грустной красоты.

   Граф Петр Васильевич бросился к ней, едва разыгрывая роль восхищенного.

   - А отчего ты не надела моего медальона? - спросил он между прочим.

   - Если ты его так любишь, я следующий раз надену... - ответила она, видимо, смущенная.

   - Я говорю, чтобы ты надела его именно сегодня, - почти крикнул граф, теряя самообладание.

   Этот тон оскорбил графиню.

   Она невольно оглянула стоявших вокруг и заметила, что Мефистофель обменялся знаками с какой-то боярыней.

   - Хорошо, я съезжу домой, если тебе так хочется! - ответила она мужу.

   - Да, поезжай, я хочу, чтобы на тебе был мой медальон... - прохрипел граф.

   Графиня удалилась.

   - О, как я отомщу... - скрежетал Петр Васильевич.

   - Напрасно! - возразил Мефистофель. - Помни ее богатство!.. Лучше ступай и развлекись. Посмотри, какая там прелестная фея...

   Граф Петр Васильевич нехотя оглянулся, но увидя нечто, действительно, очаровательное, решил развлечься, как сумеет.

   - Почему ты такая грустная, прелестная фея? - спросил он, подойдя.

   - И феи не могут не плакать, когда их добрые дела разрушаются, - ответил ему знакомый гармонический голосок.

   - Ольга Ивановна! - вскрикнул он. - И вы печальны! Помните, вы обещали мне быть моим другом? Ну, станем и плакать, и утешаться вместе. О, Ольга Ивановна, я ужасно страдаю.

   - Это я заметила днем дома. Но что с вами? Ведь ваши отношения к Наде поправились...

   - О! Не говорите мне о ней! У меня с нею все покончено! И если я в чем вижу милость Бога ко мне, то это в том, что возле меня вы.

   Они сидели в густо увитой со всех сторон зеленью беседке,

   - Что вы говорите? - прошептала она.

   - Правду, только правду...

   Он схватил ее руку, привлек ее к себе и страстно, приподняв маску, поцеловал в губы.

   У несчастной, давно беззаветно привязанной к нему девушки закружилась голова.

   Тут была и жалость, и дружба, и страсть.

   - Я полюбил вас с первого взгляда... - нашептывал ей граф Петр Васильевич. - И это вечное, вечное молчание! Вечная невозможность высказаться! Ну, хоть сегодня, Оля, когда я понял свое несчастье и весь свой позор, сжалься, позволь мне прийти в отведенную тебе комнату по окончании бала и отвести с тобою душу. Нам тогда никто не помешает.

   - Хорошо... Я не запру своей двери... Моя комната здесь по коридору, вторая дверь...

   - А нам с женой отвели наверху... Я благословляю фантазию тестя, который настоял, чтобы мы ночевали у него, а завтра присутствовали на интимном завтраке. Сначала я не понимал, зачем он этого во что бы то ни стало желает, а теперь я не хочу и доискиваться причины... Я вследствие этого буду счастлив.

   Прошло еще четверть часа.

   Вдруг в дверях залы появилась графиня Надежда Корнильевна. На ее шее ярко сверкал бриллиантовый медальон в виде сердца. Граф Петр Васильевич взглянул и бросился к ней, как безумный.

   - Что это значит? - спросил ошеломленный граф Стоцкий.

   - Понять не могу! - отвечала Матильда Францовна.

   - Значит, и ночное свиданье голубков не состоится?

   - Это-то ничего! - отвечала Руга, вместе с графом Сигизмундом Владиславовичем подслушивавшая разговор в беседке. - Приманка посажена, и вся разница в том, что вместо одной рыбки попадется другая...

   - Я не понимаю...

   - Ускользнул молодой - попадет к ней старик, он на это и рассчитывал, устраивая праздник на два дня...

   - А-а...

   В двенадцать часов гости Корнилия Потаповича все съехались, и бал оживился еще более.

   Затем в одной из зал взвился занавес, и за ним открылась прелестная живая картина "Шалости амура".

   В ней Матильда Руга не пощадила никого и ничего, лишь бы угодить вкусам старика Алфимова.

   Старый банкир был в неописанном восторге.

   В картине было много такого, что побудило графиню ускользнуть из залы в другие комнаты.

   - Мне и самому это противно... - гадливо сказал, провожая ее, граф Петр Васильевич. - Один миг с тобою, или эта мерзость!.. Но это скоро, вероятно, кончится.

   Возвращаясь в зал, он встретил Ольгу Ивановну, которая тоже спешила уйти.

   - Как тянется вечер... - заметила она ему.

   - О, я тоже не дождусь конца, мне предстоят дивные мгновенья! - отвечал он. - Я теперь так счастлив...

   "Это я ему дала такое счастье!" - думала девушка с радостным трепетом.

  

  

   На сцене между тем следовали одна за другой самые соблазнительные живые картины.

   - Вы просто превзошли сами себя, Матильда Францовна! - восторгался Корнилий Потапович. - Это восхитительно.

   - Я готовлю вам сегодня еще один сюрприз, только скажите, когда вы отдадите за него обещанные десять тысяч.

   - Вы это об Ольге Ивановне? Да быть этого не может!.. А деньги хоть сейчас... Чек на контору.

   - Ну, хорошо же... Стойте здесь и ждите.

   Через минуту к старику Алфимову подошла одна из подруг Матильды Францовны и что-то долго втолковывала ему.

   - О, благодарю, благодарю, понимаю! - воскликнул старик. - Я никогда не забуду этой услуги.

   Собеседница удалилась, и к Корнилию Потаповичу, на губах которого играла плотоядно-довольная улыбка, подошел граф Стоцкий.

   - Вы понимаете, конечно, - заговорил Сигизмунд Владиславович, - что все это устроил граф Петр Васильевич с целью доставить вам удовольствие, и вы как порядочный человек обязаны отблагодарить его.

   - Да чего же он хочет?

   - Он желал бы, чтобы часть приданого его жены была ему передана, если возможно, тотчас же.

   - Тотчас же?.. Но ведь он сильно мотает деньги, играет... Ну, да хорошо, хорошо, обещаю... Только позвольте, мне нужно переодеться.

   Ольга Ивановна между тем ходила под руку с Матильдой Францовной Руга.

   Нельзя сказать, чтобы она особенно симпатизировала этой женщине, но с первого разговора с ней в саду своего отца в Отрадном, молодая девушка чувствовала к ней какое-то непонятное для нее самой влечение, точно Руга своими блестящими глазами, как и блестящими драгоценными камнями, гипнотизировала ее.

   Предсказания певицы почти сбывались.

   В ушах, на груди и на руках Ольги Ивановны Хлебниковой тоже блестели драгоценные камни, хотя и не выдерживавшие сравнения с украшениями певицы, но и о них там, в Отрадном, молодая девушка не смела и мечтать.

   Ольга Ивановна теперь уже хорошо понимала, насколько была права Руга, говоря, что от ее, Ольги Ивановны, желания зависит быть осыпанной золотом и бриллиантами.

   Эта житейская опытность красивой, блестящей женщины, ее первой учительницы жизни, заключала в себе, быть может, то притягательное обаяние для молодой девушки, от которого она уже два года не могла освободиться.

   Обе женщины прошли в буфетную залу.

   Убранство ее было шедевром декоративного искусства и роскоши.

   Громадный буфет был переполнен всевозможными яствами и напитками. Тысячи разноцветных электрических огней отражались в массивных серебряных вазах с фруктами и старинных жбанах с шампанским.

   - Я хочу смертельно пить, - сказала Матильда Францовна.

   - Я тоже не прочь выпить чего-нибудь прохладительного, - отвечала Ольга Ивановна.

   - Я сейчас добуду и себе, и вам, - сказала певица. - Садитесь здесь.

   Она указала на свободный мраморный столик, множество которых было расставлено в обширной зале.

   Хлебникова села, а певица направилась к одному из буфетов, где было не так тесно, как у других.

   Вскоре она вернулась с двумя стаканами шампанского, в один из которых незаметно для Ольги Ивановны влила какой-то жидкости, находившейся у нее в маленьком золотом флакончике-брелоке, висевшем на браслете.

   Барон Гемпель, взявшийся услужить ей, принес серебряную тарелку с двумя великолепными дюшесами.

   - Кушайте, моя крошка... Это вас освежит... В залах становится жарко.

   - Какая масса народа.

   - Праздник выдающийся.

   Ольга Ивановна, действительно хотевшая пить, почти залпом выпила бокал шампанского.

   Вино действительно подкрепило ее, а то она стала уставать, так как бал уже приближался к концу.

   "А мне надо еще беседовать с графом... - думала молодая девушка. - Я все-таки уйду к себе раньше".

   Руга между тем весело болтала с бароном, внимательно следя за стаканом Хлебниковой.

   Когда он был выпит молодой девушкой до дна, на губах певицы появилась довольная улыбка.

   - Кусочек дюшесы... Груши замечательно сочны и вкусны, - предложила Матильда Францовна.

   Ольга Ивановна принялась за грушу.

   Вскоре они покинули буфетную залу и вернулись в танцевальную.

   Танцевали мазурку.

   При появлении обеих дам несколько кавалеров бросились выбирать их.

   Руга согласилась и быстро умчалась в вихре этого увлекательного танца, а Ольга Ивановна отказалась.

   Она чувствовала себя как-то не по себе.

   В висках стучало, сердце усиленно билось... Кровь, казалось ей, горячим ключом клокотала в жилах.

   "Что со мной? - думала молодая девушка. - Неужели на меня так подействовало вино?"

   Она прошлась по залам и направилась в отведенную ей комнату. Там она в необычайном волнении бросилась на диван. Вокруг царила черная темнота.

   Она распустила шнуровку у лифа, заменявшего в ее костюме феи корсет.

   Ей казалось, что одежда давит ее.

   "Я запру дверь и лягу. Я не хочу говорить с ним..." - подумала она и направилась к двери.

   Последняя вдруг бесшумно отворилась и заперлась. Чьи-то сильные руки обхватили ее, и на лицо и шею посыпались страстные поцелуи.

   - Перестаньте, граф! Пощадите! Ведь вы хотели говорить со мной по-дружески... - прошептала она, силясь вырваться из объятий.

   Но этого ей не удалось. Объятия все сжимали ее, поцелуи жгли. Она кончила тем, что стала отвечать на них в каком-то полубессознательном экстазе.

   "Пала! Опозорена! Погибла!" - как молотом стучало в голову Ольги Ивановны при первом ее пробуждении на другой день.

   Сердце сжималось невыносимой болью, и несчастная девушка замерла в своей безысходной скорби, не отдавая себе отчета во времени.

   Вошедшая в комнату Хлебниковой на другой день Наташа, тоже переселившаяся в дом Корнилия Потаповича вместе с графом и графиней, просто ахнула.

   - Что с вами, барышня, на кого вы похожи?.. Вы больны?.. Надо за доктором.

   - Нет, я просто устала... И сегодня не выйду... - превозмогая себя, ответила Ольга Ивановна.

   Костюмированный бал Корнилия Потаповича происходил накануне дня его рождения, а потому на другой день более близкие люди собрались к роскошному завтраку-обеду, назначенному, в виду позднего окончания бала, в четыре часа.

   В числе таких близких был граф Стоцкий и Матильда Руга.

   - Ума не приложу, как это могло случиться: откуда она взяла медальон? - говорила певица.

   - Я тоже остолбенел, когда увидел его на ней, - ответил Сигизмунд Владиславович.

   - Необходимо разузнать... А пока, чтобы избавить от ее влияния графа Петра, надо хоть увезти его куда-нибудь.

   Она не договорила, так как в гостиную, где ждали гости новорожденного, вошел Корнилий Потапович.

   - Ну, Матильда Францовна, - заговорил он, - моей благодарности к вам суждено вс