Гейнце Николай Эдуардович - Самозванец

bsp;   - Благодарю вас, благодарю...

   Корнилий Потапович протянул Дмитрию Павловичу обе руки, которые тот с чувством пожал.

   - А в доказательство вашего искреннего прощенья у меня будет до вас одна просьба...

   - Я весь к вашим услугам...

   - Позвольте мне приехать сюда в дом предварительного заключения, и после вашего освобождения самому доставить вас к вашей матери и невесте...

   - Невесте!.. Вы почему знаете?..

   - Я не только знаю, но даже, как кажется, я перед ее матерью в большом долгу... Я нянчил ее мать когда-то на руках.

   - Едва ли это удобно, сегодня...

   - Нет, именно мне хотелось бы самому внести радость в тот дом, куда я внес печаль и горе... Не откажите...

   - Извольте... Ваши соображения и чувства, лежащие в их основе, не позволяют мне не согласиться...

   - Вот за это большое спасибо, но человек никогда не бывает доволен... Есть еще просьба...

   - Еще?

   - Да, еще... С завтрашнего дня я прошу вас занять ваше место в кассе моей банкирской конторы с двойным против прежнего окладом жалованья. Этим вы окончательно примирите меня с самим собою.

   - Но...

   - Никаких "но". Я сделаю объявление в газетах о возвращении вашем на прежнюю должность кассира конторы одновременно с уведомлением о выходе из фирмы Ивана Алфимова.

   - Это жестоко относительно вашего сына, - запротестовал Дмитрий Павлович.

   - Это только справедливо.

   - Я не имею права отказаться и от этого вашего предложения, так как, действительно, это совершенно восстановит мою честь в глазах общественного мнения, которое было настроено всецело против меня.

   - Это и есть моя цель. Значит, вы согласны?

   - Да.

   - Ну, теперь я спокоен... Еще расквитаться с одним старым долгом, и на душе моей будет легче... Позвольте мне, старику, обнять вас.

   И Корнилий Потапович заключил Сиротинина в свои объятия. Судебный следователь тем временем кончил писать бумагу, запечатал ее в конверт, надписал адрес и позвонил.

   - Стражу! - приказал он вошедшему курьеру.

   Это приказание резнуло было ухо Дмитрия Павловича, но вспомнив, что это последний раз, он радостно улыбнулся. Судебный следователь угадал его мысль.

   - Вам придется совершить эту последнюю тяжелую формальность.

   - Я понимаю.

   Одному из вошедших конвойных следователь вручил пакет, с приказанием немедленно передать его начальнику дома предварительного заключения.

   - Экстра, - добавил он.

   - Слушаюсь-с, ваше высокородие, - отвечал солдатик. Сиротинин в сопровождении конвойных внутренним ходом отправился в дом предварительного заключения.

   - До скорого свиданья, - сказал ему Корнилий Потапович.

   - До свиданья...

   Когда Сиротинин ушел, Корнилий Потапович простился с судебным следователем, поблагодарив его от души за исполнение его просьбы.

   - Это вполне соответствует моим обязанностям, - сказал тот, - притом же разъяснение этого дела меня самого крайне интересовало... Я с самого начала видел в нем нечто загадочное, но обстоятельства сложились так, что я был бессилен что-либо сделать для обвиняемого.

   - Но теперь, слава Богу, все разъяснилось... Для моего сына это, быть может, послужит уроком.

   - Дай Бог...

   Корнилий Потапович вышел из камеры следователя, спустился вниз и, сев у подъезда в пролетку, приказал ехать на Шпалерную.

   Остановившись, к великому изумлению кучера, у дома предварительного заключения, он был беспрепятственно впущен в контору.

   В ней он застал смотрителя, который уже получил бумагу судебного следователя относительно освобождения арестанта Сиротинина.

   Корнилий Потапович отрекомендовался.

   Имя известного петербургского богача и финансиста было знакомо смотрителю, и тот рассыпался в любезностях и сам подвинул стул Алфимову.

   - Мы мигом устроим все и долго вас не задержим... А как мы рады все, что наконец Сиротинина освободили! Поверьте, что здесь, в доме, начиная с меня и кончая последним сторожем, все были убеждены, что он сидит вследствие какой-то ошибки... Значит оно так и вышло?

   - Да, произошла ошибка... - уклончиво ответил Алфимов.

   - Скажите, какой случай!

   Смотритель ушел сделать нужные распоряжения.

   Через несколько минут он вернулся с Дмитрием Павловичем Сиротининым.

   В минуту были соблюдены все формальности, и Корнилий Потапович с Дмитрием Павловичем вышли за ворота дома, куда ни тот, ни другой не пожелали бы возвратиться.

   Они уселись в пролетку, и Алфимов обратился к своему спутнику:

   - Кажется, на Гагаринскую?

   - Да.

   - Пошел на Гагаринскую! - крикнул он кучеру. Пролетка покатилась.

   Странные чувства овладели Дмитрием Павловичем.

   Ему казалось, что он едет по незнакомому ему городу, и он с любопытством рассматривал Литейную, Сергиевскую и даже Гагаринскую улицы, которые знал очень хорошо, постоянно живя в этих местах.

   Заключение в одиночной камере точно заставило его все забыть.

   Арестанты дома предварительного заключения лишены даже удовольствия пройтись из тюрьмы в камеры судебных следователей по городу, так как камеры эти помещаются в здании суда, а между последним и "домом предварительного заключения" существует внутренний ход.

   В квартире Анны Александровны Сиротининой не только не знали об освобождении Дмитрия Павловича из-под ареста, но даже не предполагали такой быстрой возможности этого, скажем более, почти перестали на это рассчитывать.

   Это бывает всегда с людьми, чего-нибудь сильно желающими и особенно твердо на желаемое надеющимися, даже уверенными в исполнении. Из малейшей отсрочки у них наступает реакция, и надежду снова вытесняет сомнение.

   Некоторое промедление вследствие просьбы Кирхофа, допущенное в деле, привело в пессимистическое настроение сперва Анну Александровну, а затем это настроение передалось Елизавете Петровне.

   Последняя, впрочем, боролась с возникающей в ее сердце безнадежностью и старалась утешить себя, что такие дела не делаются вдруг, но вчерашнее сообщение Сиротининой окончательно встревожило ее.

   Анна Александровна вернулась со свидания с сыном совершенно расстроенной.

   - Все кончено!.. - вошла она в гостиную и бессильно опустилась на диван.

   - Что кончено? - с тревогой в голосе спросила молодая девушка.

   - Завтра его опять вызывают к следователю...

   - Что ж из этого?

   - Он говорит, что это, вероятно, для заключения следствия, после чего передадут дело в суд для составления обвинительного акта, и всему конец.

   Дмитрий Павлович действительно полагал, что вызов к следователю имеет эту цель, так как, известно читателю, не придавал никакого значения хлопотам своей матери и невесты, хотя и не говорил им этого.

   "Пусть себе утешаются... Легче таким образом свыкнуться с горем", - думал он.

   - Ужели все кончено?.. Это он так сказал?

   - Нет, он не сказал... Это я от себя... Что ж тут себя утешать, ведь, конечно, все кончено... Присяжные обвинят...

   - Это еще неизвестно... Куда же запропастился Савин?

   - Куда запропастился... - с горечью сказала Сиротинина. - Никуда не запропастился, а поделать ничего не может...

   - Я завтра же поеду к Долинскому, а через него разыщу Николая Герасимовича.

   - Все по-пустому...

   - Как знать!

   - Да уж чует мое сердце материнское, быть беде... Утешались мы с тобою, моя горемычная, как малые дети...

   На другой день утром Елизавета Петровна Дубянская, однако, все-таки поехала к Сергею Павловичу, но не застала его дома. Ей сказали, что он будет не ранее шести часов вечера. С этою вестью она вернулась домой.

   - Это ужасно, как на зло, куда-то уехал с самого утра, - волновалась молодая девушка.

   - Э, матушка, у него не одно наше дело... Да и дело-то какое, безнадежное... - с отчаянием махнула рукой старушка.

   Они обе сидели в кабинете Дмитрия Павловича.

   - А я все-таки вечером съезжу...

   - Поезжай.

   В это время в передней раздался сильный звонок. Обе женщины вздрогнули.

  

  

   - Матушка-барыня, матушка-барышня, молодой барин... - как сумасшедшая вбежала в кабинет прислуга.

   - Что ты плетешь?.. Какой молодой барин?.. - воскликнула Елизавета Петровна.

   Пораженная известием Анна Александровна молчала.

   - Барин, молодой барин, Дмитрий Павлович... Со стариком каким-то!.. - воскликнула прислуга и выбежала из комнаты.

   - Верно, опять обыск... - с отчаянием заметила Сиротинина. Обе женщины, однако, поспешили в гостиную.

   - Мама... Лиза... - бросился к ним с радостной улыбкой Дмитрий Павлович.

   - Митя... Дмитрий!.. Ты! Ты!.. - в один голос вскрикнули Сиротинина и Дубянская.

   - Я, мои дорогие, я... опять около вас... дома...

   - Свободен?

   - Свободен.

   - Митя, голубчик... - пошатнулась и чуть было не упала Анна Александровна.

   Сын поддержал ее и бережно довел до кресла. Старушка неудержимо рыдала.

   - Мама, что с тобой, мама?..

   Анна Александровна перестала плакать.

   - Ничего, родной, ничего, это с радости... Не выдержала... Поцелуй свою невесту...

   - Лиза, дорогая...

   - Дмитрий...

   Молодые люди упали друг другу в объятия.

   Корнилий Потапович стоял вблизи двери и смотрел на эту сцену. В первый раз в его жизни в его сердце зашевелилось человеческое чувство - чувство умиления.

   Когда первые волнения встречи прошли, он выступил вперед.

   - Позвольте и мне принять участие в вашей семейной радости, - сказал он неподдельно растроганным голосом.

   - Корнилий Потапович, батюшка!.. - воскликнула Сиротинина.

   - Извините, взволновавшись, мы вас и не заметили, - спохватилась Елизавета Петровна.

   - Что за извинения?.. Когда тут замечать было... Не до меня вам... Я знаю...

   - Садитесь, - предложила Дубянская. Старик Алфимов сел.

   Елизавета Петровна и Дмитрий Павлович тоже присели на диван.

   - По моей страшной вине, сын ваш был оторван от вас, - обратился Корнилий Потапович к Сиротининой, - мне самому и хотелось вам возвратить его... Честным человеком вошел он в тюрьму и еще честнее вышел оттуда... У меня нет сына, но позвольте мне в нем видеть другого,

   - Как нет сына? - воскликнула Анна Александровна.

   - Так, нет... Иван оказался вором, за которого пострадал неповинно Дмитрий Павлович.

   - Что вы!

   - Он сегодня сознался у следователя... Я немедленно выдам ему капитал и поведу один мою банкирскую контору, сын ваш мне будет главным помощником и кассиром, он уже согласился на это...

   - Да простите вы сына-то... Молод ведь он... Его вовлекли, быть может, - заступилась Сиротинина.

   - Несомненно, вовлекли, - подтвердила Елизавета Петровна.

   - Нет, я его не прощу... Я в своем слове кремень... Достаточно того, что его простил Дмитрий Павлович.

   - Он простил его?

   - Ты простил его?

   Оба эти восклицания Сиротининой и Дубянской были обращены к Сиротинину.

   В глазах обеих женщин сияло восторженное поклонение Дмитрию Павловичу.

   Последний скромно наклонил голову в знак подтверждения.

   - Простите и вы его, - сказала Елизавета Петровна.

   - Нет, не просите... Его я не прощу, - тоном бесповоротной решимости заявил Алфимов. - А вот до вас, барышня, у меня есть маленькое дельце...

   - До меня? - с недоумением спросила Елизавета Петровна.

   - Да, до вас... Матушка ваша не Алфимовская была урожденная?

   - Да, Алфимовская.

   - Татьяна Анатольевна?

   - Да... Вы ее знали?

   - Она, она!.. - как бы про себя прошептал Корнилий Потапович. - Знал ли я ее?.. Как еще знал, с колыбели на моих руках она и выросла... Мы с покойным барином почитай ее сами выкормили.

   - С покойным барином? - повторила вопросительно Дубянская.

   - И в долгу у ней, у покойницы, в долгу, ну, все равно, с дочкой рассчитаюсь, ведь вы единственная...

   - Да, я одна... Был брат, но тот умер ребенком.

   - Так-с, значит вы одна и наследница капитала.

   - Капитала?.. Я не понимаю.

   - Поймете, барышня, все вам расскажу на чистоту, душу свою облегчу... Пусть и близкие вам люди слушают... В старом грехе буду каяться, ох, в старом... Не зазорно... Может, меня Господь Бог за это уже многим наказал, не глядите, что богат я, порой на сердце, ох, как тяжело... От греха... По слабости человеческой грехом грех и забываешь... Цепь целая, вериги греховные, жизнь-то наша человеческая...

   Алфимов тяжело вздохнул. Все молчали с любопытством.

   - Выросла ваша матушка, дай Бог ей царство небесное, красавицей-раскрасавицей... Вы несколько на нее похожи, но, не скрою, красивее вас она была...

   - Моя мать была до самой смерти красавица...

   - Пошел ей восемнадцатый годок... Мы с барином на нее не нарадуемся...

   Елизавета Петровна снова при слове "барином" вопросительно взглянула на Корнилия Потаповича.

   - Удивляетесь вы, что я дедушку вашего барином величаю, так объясню я вам сперва и это... Крепостным я был его - Алфимовского-то... Вырос с ним и был по смерть его слуга... Вот оно что... Поняли?

   - Поняла...

   - Гувернантки при ней были... Учителя разные ходили, всем наукам обучали, а среди учителей один был, молодец из себя, по фамилии Дубянский - вот он и есть ваш батюшка... Влюбилась в него Татьяна Анатольевна и убежала из родительского дома...

   Старик Алфимов остановился.

   Ему предстоял вопрос, говорить ли дочери о преступлении матери, или же скрыть, чтобы не потревожить память умершей. Он решился на последнее.

   - Дедушка-то ваш, как узнал об этом, так и обмер... Удар с ним в ту пору случился... Несколько оправившись, призывает меня к себе и говорит: "Поезжай и разыщи их, вот тут сто тысяч, в банковых билетах, отдай им,.." - сунул он мне пачки этих билетов и прибавил: "Но чтобы они мне на глаза не показывались..." - вскрикнул он последнее-то слово не своим голосом и упал на подушки постели... Второй удар с ним случился... Не приходя в себя, Богу душу отдал...

   Он снова остановился и несколько минут молчал.

   - Умер барин-то... Вольную на мое имя в столе нашли, в шифоньерке шестьдесят тысяч деньгами... Два имения после него богатейших остались... В моем же кармане сто тысяч... Капитал, ох, какой, по тому времени, мне капитал-то казался... Гора... Попутал бес, взял я вольную, да и ушел с деньгами-то... Думаю, и дочке бариновой хватит... Богачкой ведь сделалась... Вот в чем грех мой... Простите...

   Корнилий Потапович неожиданно для всех присутствовавших сполз с кресла, опустился на колени и до земли поклонился Дубянской.

   Та вскочила.

   - Встаньте, Корнилий Потапович, что вы...

   Алфимов встал.

   - Ничего, барышня, ничего, голубушка, от лишнего поклона меня не убудет... За все уже сразу прощенья прошу, и за себя, за грех мой, и за жениха вашего, что огорчил я вас, его заподозрив в бесчестном поступке... Так простите Христа ради...

   - Прощаю, прощаю... Дело прошлое...

   - Так вот я какой старый должник ваш... Теперь сделал я вчера выкладку и присчитал и проценты, приходится вам получить ровно сто пятьдесят тысяч... Извольте...

   Корнилий Потапович вынул из кармана громадный бумажник, вынул из него подписанный чек и положил перед Елизаветой Петровной.

   - Во всякое время получить можете в государственном банке.

   - Это мне?

   - Вам-с... Вам, кому же, как не вам.

   - Но...

   - Какие же тут "но"... У вашей матушки взял, дочери отдаю... наследнице... Вот вам и приданое... За такого молодца выходить бесприданнице не полагается... Возьмите, спрячьте, ведь целый капитал...

   Елизавета Петровна сидела молча и глядела то на Корнилия Потаповича, то на лежавший перед ней чек, эту маленькую бумажку, на самом деле заключавшую в себе целый капитал.

   - Не хотите, видно, простить меня, старика... - после некоторой паузы, грустно сказал Алфимов.

   - Нет, не то, Корнилий Потапович, не то... - встрепенулась Дубянская. - Я думала совсем о другом.

   - О чем же?

   - Я думаю, что Бог допускает иногда и преступления на благо тех, против которых они совершены... Если бы вы не утаили этих денег, они пошли бы, как и все состояние моих родителей, на удовлетворение роковой страсти моего отца... Моя мать, умирая, сокрушалась лишь о том, что я буду нищая... Она знала несчастную склонность своего мужа к игре, доведшей ее до преждевременной смерти, а его до самоубийства... а Бог, Бог позаботился о его дочери... И вот вы возвращаете мне то, что принадлежало моей матери... Не только я, но и Бог простит вас за ваш грех прошлого.

   Корнилий Потапович схватил руку молодой девушки и поцеловал ее.

   - Еще более облегчили вы душу мою этими словами вашими... Коли простили меня совсем, и даже поселили в сердце моем надежду на милость Божию, так позвольте мне и благословить вас к венцу... И поверьте, что старый слуга вашего дедушки благословит вас искренно, от всей души.

   - От этого не отказываются, благодарю вас...

   Старик Алфимов снова поймал руку Елизаветы Петровны и почтительно поцеловал.

   - А теперь до свиданья... Не буду мешать вам проводить первый день свиданья... Дай Бог, чтобы вся ваша жизнь прошла в таких же радостях, какие принес вам сегодняшний день.

   Он стал прощаться и снова почтительно поцеловал руки у Дубянской и Сиротининой.

   - Вас я жду завтра в конторе, - сказал он, крепко пожимая руку Дмитрию Павловичу.

   - Я буду, как всегда, аккуратен.

   По его уходе Сиротинин, по настоянию матери и невесты, подробно рассказал все происшествия сегодняшнего утра.

   Волнуясь, почти со слезами на глазах, рассказывал Дмитрий Павлович о признании, совершенном молодым Алфимовым.

   - Он был совершенно уничтожен, на него было жаль смотреть.

   - Бедняжка! - воскликнула Анна Александровна.

   - Действительно, бедняжка... И большой у него капитал? - спросила Дубянская.

   - Осталось более восьмисот тысяч.

   - Боже мой, какая уйма денег! - сказала Сиротинина.

   - И поверьте, все пойдет прахом... Он игрок! - заметила Елизавета Петровна.

   - Несчастный!

   Затем Сиротинин рассказал о предложении, сделанном ему Корнилием Потаповичем, снова занять место кассира в его банкирской конторе с двойным против прежнего окладом содержания.

   - Что же ты? - спросили в один голос мать и Дубянская.

   - Я согласился, так как это единственный способ восстановить мою репутацию... Он обещал об этом опубликовать в газетах, одновременно с уведомлением о выходе из фирмы его сына.

   - Ну, что я говорила тебе, что все кончится благополучно! - торжествующе воскликнула Елизавета Петровна. - Не права я?

   - Права, права, моя милая... - привлек он ее к себе. Молодые люди крепко расцеловались.

   - И все это устроила она, она одна... Она спасла тебе честь... - сказала Анна Александровна. - Люби и цени ее.

   - Едва ли кто может любить и когда-нибудь любил так женщину, как люблю ее я! - воскликнул Дмитрий Павлович, взяв за руку Дубянскую и нежно смотря на свою невесту.

   - Мы обязаны всем этим Долинскому и Савину, - сказала Елизавета Петровна. - Несомненно, что Николай Герасимович устроил, что настоящий виновник сознался.

   - Я останусь всю жизнь им благодарен, - с чувством сказал Сиротинин. - Долинского я съезжу сам поблагодарить, а Савина я не знаю, но ты меня, конечно, с ним познакомишь.

   - Непременно.

   День прошел незаметно.

  

  

   На другой день во всех петербургских газетах на первой странице, на самом видном месте, появилась следующая публикация, напечатанная жирным шрифтом:

   "Сим имею честь уведомить моих многочисленных клиентов, что сын мой Иван Корнильевич Алфимов выбыл из торговой фирмы "Алфимов и сын" и никакого участия в банкирской конторе моей отныне не принимает. Главноуправляющим этой конторой, принадлежащей мне единолично, и старшим кассиром мною вновь приглашен дворянин Дмитрий Павлович Сиротинин, которому мною и будет выдана полная доверенность. Кроме того, имею честь присовокупить, что ни по каким обязательствам сына моего, Ивана Корнильевича Алфимова, я уплат производить не буду.

   Публикация эта произвела большую сенсацию в финансовом мире.

   Корнилий Потапович достиг цели - честь Сиротинина была совершенно восстановлена, а между строк этой публикации читалось обвинение Ивана Корнильевича.

   Так все и поняли.

   - Жестокий старик! - сказала Елизавета Петровна Дубянская, прочитав Анне Александровне эту публикацию за чайным столом, когда они ожидали одевавшегося у себя в кабинете, чтобы ехать в контору, Дмитрия Павловича.

   - В этом случае он справедлив, если бы он покрыл сына, то тень на Дмитрие все-таки бы осталась, - заметила Сиротинина.

   - Так-то, так. Но жаль и молодого человека, тем более, что я уверена, что он действовал под влиянием негодяев... Теперь он окончательно погиб... Ведь у него почти миллион, они набросятся на него, как коршуны.

   - Может, остепенится... Тяжелый урок...

   - Слабохарактерен он, тряпка... Где ему устоять...

   - Может начать свое дело...

   - Какое там дело... Все растащут, все проиграет... И в конторе-то отца, как говорил Дмитрий, он почти не занимался делом, ни во что не вникал и не хотел вникать...

   - Ну, тогда, конечно, проку из него не будет, - согласилась Анна Александровна. - По-человечески его жалеть действительно надо, но нам-то он, ох, какое зло сделал, ты только сообрази, легко ли было Мите вынести весь этот позор, легко ли было сидеть в тюрьме неповинному... Он перед нами-то спокойным прикидывался, а вчера я посмотрела, у него на висках-то седина... Это в тридцать лет-то... Не сладки эти дни-то ему показались, а все из-за кого...

   - Да, конечно, - вздохнула Дубянская. - Но теперь за это он наказан...

   - Так и пусть сумеет сам вынести пользу себе из этого наказания... Не маленький, понимать должен... Если же сам в петлю полезет, туда ему и дорога... Худая трава из поля вон, - раздражительно сказала старушка.

   Елизавета Петровна вздохнула.

   - Вы правы, - с грустью сказала она.

   В это время в столовую вошел Сиротинин, поцеловал руку у матери и невесты и присел к столу.

   - В контору?

   - Да, я обещал быть сегодня же. Корнилий Потапович очень вчера настаивал. Быть может, я все-таки заставлю его несколько смягчиться к сыну.

   Через какие-нибудь полчаса, когда Дмитрий Павлович, наскоро выпив стакан чаю, вышел из дому и подъезжал к конторе, ему еще раз пришлось убедиться, что старик Алфимов "спешит".

   Над конторой, несмотря на то, что вся катастрофа случилась лишь накануне, красовалась новая вывеска, на которой вместо слов "Банкирская контора Алфимов и сын" было написано: "Банкирская контора К.П. Алфимова".

   Корнилий Потапович, несмотря на то, что был только одиннадцатый час в начале, был уже в конторе.

   Видимо, относительно Дмитрия Павловича им были отданы соответствующие распоряжения.

   Об этом догадался, не без внутренней улыбки, Дмитрий Павлович по торжественной почтительности, с которою встретил его швейцар.

   При появлении его в конторе все служащие встали почтительно со своих мест, что прежде делали лишь при появлении "самого" и его сына Ивана Корнильевича.

   Дмитрий Павлович по-прежнему по-товарищески поздоровался со всеми.

   Артельщик забежал вперед и отворил дверь в кассу.

   На письменном столе Сиротинин нашел два ордера для записи в расход выданных чеков на государственный банк, один на имя купеческого сына Ивана Корнильевича Алфимова в восемьсот семьдесят восемь тысяч пятьсот сорок рублей, а другой - дворянки Елизаветы Петровны Дубянской на сто пятьдесят тысяч рублей.

   Ордера были написаны рукой самого Корнилия Потаповича.

   Задумчиво смотрел на эти лежавшие перед ним бумаги Дмитрий Павлович Сиротинин, и, казалось, в бездушных цифрах, выведенных старинным, но твердым почерком полуграмотного богача, читалась ему повесть двух русских семей, семьи Алфимовских, отпрыск которой сделалась госпожей Дубянской, и семьи Алфимовых, странной сводной семьи, историю которой знал понаслышке Дмитрий Павлович.

   Раскрытая книга, в которую надо было вносить цифры расхода, лежала перед ним, а он медлил, казалось с благоговением, приступить к этому, в сущности, обыденному для него акту.

   Впервые мысль, что каждая цифра приходной и расходной книги банка имеет тесную связь с жизнью человека, его семейных и близких, поразила его с особой ясностью.

   Цифра; касающаяся купеческого сына Ивана Корнильевича Алфимова, казалась ему цифрой его погибели.

   Цифра Дубянской, напротив, независимо от того, что это была любимая им девушка, его невеста, представлялась ему цифрой светлого будущего.

   За обоими цифрами рисовалась страшная картина смерти и преступления.

   В этих размышлениях его застал артельщик, заведываващй разменной кассой, на обязанности которого было выдавать жалованье служащим.

   Он принес пачку денег и книгу, в которой служащие расписывались в получении.

   - Что вам? - спросил Сиротинин.

   - Извольте получить жалованье, по приказанию Корнилия Потаповича.

   И снова в книге Сиротинин увидел почерк "самого".

   На странице, отведенной для него, Дмитрия Павловича, выписано было жалованье за все время отсутствия его в конторе в удвоенном размере.

   Сиротинин, не входя в объяснения с артельщиком, расписался, взял деньги и положил их в карман.

   Артельщик вышел с почтительным поклоном.

   Дмитрий Павлович вписал в расход, просмотрел и проверил книги, оказавшиеся в порядке, наличность сумм, в присутствии состоявшего при нем артельщика, запер шкафы, взял ключ и собрался уже идти в кабинет "самого", как вошел служитель с приглашением от Корнилия Потаповича.

   - Просят в кабинет! - сказал он.

   - Он один?

   - Никак нет-с, там от нотариуса господин...

   - А...

   В кабинете Корнилия Потаповича Сиротинин действительно застал чиновника от нотариуса, привезшего доверенность и уже прощавшегося с хозяином.

   Старик Алфимов приветливо поздоровался с вошедшим Дмитрием Павловичем, как здоровался обыкновенно до ареста его по обвинению в растрате. Казалось, будто бы ничего не случилось и даже не было перерыва в служебной деятельности Сиротинина.

   - Я вверяю вам управление конторою, вот доверенность, написанная в этом смысле с самыми широкими полномочиями...

   Он передал бумагу Дмитрию Павловичу.

   Тот взял её.

   Чиновник от нотариуса вышел.

   - Не будет никаких приказаний? - спросил Сиротинин.

   - Нет... У вас все там в порядке?

   - Все...

   - Когда ваша свадьба?

   - Недели через две, через три...

   - Напомните вашей невесте ее обещание.

   - Она его помнит...

   Алфимов замолчал.

   Дмитрий Павлович догадался, что ему можно выходить, и тотчас вышел.

   Корнилий Потапович его не задержал. Сиротинин возвратился в кассу.

   Работа вошла в свою колею. Ему самому даже стало казаться, что он и вчера, и третьего дня работал в кассе и что все происшедшее было сном.

   Лишь открывая книгу расхода, когда взгляд его упал на записанные им сегодня две злосчастные цифры, он возвращался к действительности.

   По уходе Дмитрия Павловича Сиротинина из дому Елизавета Петровна тоже оделась и уехала, захватив с собой данный ей Корнилием Потаповичем чек.

   Прежде всего она решила заехать к Сергею Павловичу Долинскому.

   Это был его приемный час, но, на ее счастье, в его кабинете сидел только один клиент.

   Когда он вышел, она попросила доложить о себе.

   Сергей Павлович сам вышел к ней в приемную.

   - Пожалуйте... Пожалуйте... Поздравляю, - весело встретил он ее.

   Они прошли в кабинет.

   - Разве вы знаете? Я пришла поблагодарить вас от души.

   - Полноте, полноте, за что, что я сделал?.. Вы говорите, знаю ли я?.. Подробностей нет, но читал публикацию... Да вот сейчас ушел от меня тоже один банковый деятель, так говорил, что весь финансовый мир только и говорит об этом... Это со стороны Алфимова благородно, но относительно сына жестоко...

   - Я тоже этого мнения...

   - Но вместе с тем, им это и заслужено... Но как все это случилось? Садитесь и рассказывайте.

   Он усадил ее в кресло около письменного стола и сам сел напротив.

   Елизавета Петровна начала подробный рассказ. Сперва, со слов Дмитрия Павловича, она описала подробно сцену у следователя, а затем уже, как очевидица, и возвращение Сиротинина в свою квартиру в сопровождении Корнилия Потаповича. Передала она Долинскому и исповедь старика Алфимова относительно его поступка с ее матерью, причем показала выданный им чек.

   - Это совершенный роман! - воскликнул Сергей Павлович, когда Дубянская кончила свой рассказ. - Таким образом, вы богатая невеста человека с упроченным навсегда положением в финансовом мире... Молодец Савин!

   - Поразительно быстро это он устроил.

   - Я говорил вам, что это он один сумеет...

   - Но каким образом?..

   - Этого я сам не знаю, потому что за последние дни его не видал и, признаться, стал даже в нем сомневаться...

   - Где он живет?

   - В "Европейской".

   - Мы с Дмитрием заедем к нему поблагодарить.

   - Следует...

   Наступила небольшая пауза, которую прервала Елизавета Петровна.

   - Я приехала, кроме того, чтобы принести вам искреннюю мою благодарность, еще и попросить вас помочь мне в денежных делах... Что мне делать с этими деньгами?

   - Вот несовременный вопрос, - улыбнулся Долинский. - Что делать? У вас жених - банковый деятель...

   - Мне неловко обращаться к нему, он очень щепетилен в этих вопросах...

   - Тогда поедемте в банк, получите деньги, купите прочные и выгодные бумаги, положите их на хранение - вот и все.

   - Но с условием, что вы мне позволите вас поблагодарить.

   - От души, словами, да...

   - Но я отнимаю у вас время...

   - Вам я его не продам, хотите взять даром... Иначе я отказываюсь...

   В голосе его прозвучали строгие, решительные ноты.

   - Что ж я с вами поделаю... Еще раз благодарю вас.

   Она подала ему руку и крепко, по-дружески пожала ее. Они вместе поехали в государственный банк.

   Процедура финансовой операции заняла два часа. Получив деньги, они поехали в контору Юнкера, купили бумаги и снова вернулись в банк и положили их на хранение.

   - Ну, вот вы и прошли сегодня мытарства капиталиста, - пошутил Сергей Павлович. - В благодарность позвольте мне вас проводить до дому.

  

  

   Исполнив поручение Долинского и узнав от графа Сигизмунда Владиславовича, что начертанный им план освобождения Сиротинина из тюрьмы приведен в исполнение, Николай Герасимович, действительно, больше не появлялся у Сергея Павловича.

   Савину было не до того.

   В его жизни снова начинался роковой переворот.

   Жизнь людей с пылким, увлекающимся темпераментом, которым природа в такой большой дозе наградила нашего героя, периодически посещается бурями. Это зависит он них самих, они ищут таких бурь. Тихая пристань - домашний очаг, регулярная жизнь, постоянство любящей женщины - все это не создано для них. К ним всецело могут быть применены слова поэта:

  

   Под ним струя светлей лазури,

   Над ним луч солнца золотой,

   А он, мятежный, ищет бури,

   Как будто в буре есть покой?

  

   То же самое сейчас происходило и с Николаем Герасимовичем Савиным.

   Отношения к Мадлен де Межен, независимо от того, что были, как мы знаем, отравлены им же самим созданными подозрениями, сделались за последнее время так монотонно ровны, тем более, что пикантная француженка совершенно исчезла в любящей женщине.

   Будь на месте Савина другой человек, более благоразумный, более думающий о будущем, он понял бы, что именно около этой женщины он может найти тихую пристань, после со столькими крушениями предпринятого им плавания по бурному житейскому морю.

   Он женился бы на ней и на крохи своего когда-то громадного состояния создал бы дело, которое привело бы его, если не к богатству, то к довольству у тихого домашнего очага.

   Но не таков был Николай Герасимович.

   Это "мещанское счастье", как называл он тихую семейную жизнь, не привлекало его.

   Изменившаяся Мадлен де Межен, всецело отдавшаяся своему искреннему чувству к нему, не интересовавшаяся нарядами, не искавшая удовольствий, с каждым днем производила на него впечатление "скучной женщины", эпитет, которым с его стороны был подписан приговор всякому чувству.

   Случайная встреча с Верой Семеновной Усовой, роль, которую Николай Герасимович сыграл относительно этой девочки-ребенка на вечере у ее матери, плохо скрытое едва вышедшей из подростка девочкой увлечение им, ее спасителем от этих наглых светских хлыщей разного возраста - все это создало в уме Савина целую перспективу нового романа, героиня которого была наделена им всеми возможными и невозможными для женщины качествами.

   Николай Герасимович из Веры Семеновны создал себе идеал.

   Вырвать эту трепещущую чистую голубку из когтей бездушного коршуна - ее матери - лаской и нежностью заставить впервые забиться страстью юное сердечко, возвратить земле это неземное существо, но не грубым способом Капитолины Андреевны, не приказанием, не толчками в грязный жизненный омут, а артистическим пробуждением в ребенке - женщины.

   Вот увлекательная задача, и сколько блаженства сулит она ее разрешившему.

   Эту задачу поставил себе Николай Герасимович.

   Так быстро, почти без хлопот устроившееся дело Сиротинина не могло отвлечь мыслей Савина от разрабатываемого им плана, напротив, сблизившись вследствие этого дела с Гемпелем, Кирхофом и графом Стоцким, Николай Герасимович нашел, особенно в последнем, усердного помощника в осуществлении этого плана.

   Бессознательно помогала этому и сама Капитолина Андреевна: раздраженная упорством молодой девушки, она настойчиво требовала