Гейнце Николай Эдуардович - Самозванец

   - Мало из молоденьких-то это понимают... - усмехнулся Корнилий Потапович.

   - А мать-то на что... Внушить...

   - Так-то оно так... А все же, как она вчера к этому молодцу прильнула, водой не разольешь... Кто это такой?.. В первый раз его видел...

   - Это Савин... Мой хороший друг...

   - Савин... Савин... Это самозванец?..

   - Да, пожалуй... Современный, если хотите...

   - Позвольте, позвольте... Припоминаю...

   И перед стариком Алфимовым пронеслись картины прошлого, он вспомнил "крашеную куклу" - Аркадия Александровича Колесина, Мардарьева, его жену, разорванный вексель и нажитые на этом векселе и на хлопотах о высылке Савина из Петербурга деньги.

   Он не знал Николая Герасимовича, и Николай Герасимович не знал его.

   Неужели теперь он, как бы в возмездие за сделанное ему зло, отобьет от него Веру Семеновну Усову, от которой старик пришел вчера положительно в телячий восторг?

   - Так это Савин?..

   - Да, Савин...

   - Он ей голову как раз свернет...

   - Едва ли... Мать зорка, не допустит...

   - Что мать с девкой поделает, как взбесится... А хороша! Славный, преаппетитный кусочек...

   - Что говорить, султанский...

   - Султанский, это правильно...

   У старика у углов губ показались даже слюнки.

   Графу Сигизмунду Владиславовичу даже стало противно.

   Он переменил разговор.

   - Что с вашим Иваном? - спросил граф.

   - А что?..

   - Точно его кто в воду за последнее время опустил, я сегодня был у него, сидит, точно его завтра вешать собираются...

   - Уж не говорите... Сам вижу, как малый сохнет; уж я пытал его, не влюблен ли?..

   - Что же он?

   - Говорит, нет... Может вам, ваше сиятельство, по дружбе проговорился.

   - Я-то знаю, да не то это...

   - Знаете... В кого же?

   - В Дубянскую он влюблен, в Елизавету Петровну...

   - Она кто же такая?

   - Бывшая компаньонка Селезневой.

   - А... Так ее фамилия Дубянская...

   - Да...

   - Дубянская... Дубянская... А ее мать, урожденная она не Алфимовская?..

   - Уж этого я не знаю, - удивленно вскинул на него глаза граф Стоцкий.

   - Так, так, это разузнать надо, - как бы про себя пробормотал старик. - Что же, если она хорошая девушка, я не прочь, - сказал он графу.

   - Да она-то прочь...

   - С чего это? Кажись, Иван тоже красивый парень, богат и сам, и мой наследник...

   - Не тем тут пахнет!.. Влюблена она...

   - Блажь...

   - То-то, что не блажь... Жених у ней...

   - Это другое дело... Богатый?

   - Нет, не богат, да к тому же теперь он в тюрьме...

   - Кто в тюрьме?

   - Жених ее.

   - Хорошего гуся подстрелила... Острожника, - презрительно заметил Корнилий Потапович.

   - Ведь не все виновные в тюрьму попадают...

   - Толкуй там...

   - Верно, чай, знаете поговорку: "От сумы да от тюрьмы не зарекайся".

   - Кто же он?

   - Ваш бывший кассир, Сиротинин.

   Корнилий Потапович вытаращил глаза, растопырил руки и так и остался у своего стола, вопросительно глядя на графа Сигизмунда Владиславовича.

  

  

   - Сиротинин? - после довольно продолжительной паузы спросил старик Алфимов.

   - Да, Сиротинин...

   - К чему же вы, ваше сиятельство, прибавили, что в тюрьме сидят и невинные люди... Это вы, значит, о Сиротинине?..

   - Может быть, и о нем...

   Корнилий Потапович побледнел.

   - Так не шутят...

   - Я и не шучу... Но дайте мне слово, что все, что скажу вам, останется между нами.

   - Извольте, даю.

   - Я буду говорить с вами, как друг...

   - Я вас давно считаю сам своим другом...

   - И надеюсь, эта дружба не без доказательств. История с Ольгой Ивановной поставила меня во внутреннюю борьбу между моим другом графом Петром и вами, и вы знаете, что я в этом деле на вашей стороне...

   - Знаю, знаю, - смутился старик, - и я не буду неблагодарен.

   - Не об этом речь... Теперь эта история всплыла снова... Графиня, ваша дочь, откуда-то узнала, что проделал ее муж с ее подругой, семейное счастье графа разрушено... Я мог одним моим словом восстановить его и...

   Граф Сигизмунд Владиславович остановился.

   - И вы?.. - с дрожью в голосе спросил Корнилий Потапович.

   - И я не сказал этого слова...

   - Благодарю вас... - облегченно вздохнул старик Алфимов.

   - В настоящее время я попал опять в тяжелую борьбу с самим собою... Я друг вашего сына, и вместе с тем, ваш друг...

   - Моего сына?.. - вопросительно повторил Корнилий Потапович.

   - Дружба к нему обязывает меня молчать, дружба к вам обязывает меня говорить... Я снова доказываю вам искренность моей дружбы и... скажу... Но я не желаю, чтобы ваш сын считал меня предателем, потому-то я и требую сохранения полной тайны...

   - Да, поверьте мне, что я в этом случае буду могилой...

   - Верю...

   - Он грустен и ходит, как приговоренный к смерти. Причиной этого не одна несчастная любовь. В наше время от этого не вешают долго носа.

   - Какая же причина?

   - Он за последнее время, несмотря на мои советы, ведет большую игру, проигрывает по несколько тысяч за вечер; одна особа тут, кроме того, стоит ему дорого... У него много долгов, за которые он платит страшные проценты... У него есть свое состояние, но если так пойдет дело, то я боюсь и за ваше.

   - Что вы хотите сказать?..

   - Ревизия кассы показала вам сорок тысяч недочета, - продолжал граф Стоцкий, не обратив внимания на вопрос Корнилия Потаповича.

   - Так вы думаете?.. - вскочил старик, задыхаясь, но снова сел.

   - Я ничего не думаю, я только напоминаю вам факты... Теперь он заведует кассой один?

   - Один... - упавшим голосом сказал старик.

   - Так вот, если вы теперь неожиданно ревизуете кассу, то снова откроется недочет и еще более значительный...

   - Что вы говорите!.. Значит Сиротинин - жених Дубянской - страдает невинно... Боже великий!..

   - Проверьте кассу - более ничего я не могу вам сказать... Но главное, что это умрет между нами... Помните, вы дали слово.

   - О, конечно, конечно... Но Боже великий! Это возмездие...

   Граф Сигизмунд Владиславович простился с Корнилием Потаповичем и вышел.

   До выхода из конторы он зашел к Ивану Корнильевичу.

   - Что отец? - спросил тот. - Ты был у него?

   - Он что-то очень мрачен...

   - С чего бы это? Утром он был в духе.

   - Уж не знаю... Будешь сегодня у Гемпеля?

   - Не знаю.

   - Прощай... Сегодня будет интересная и большая игра.

   - Мне за последнее время чертовски не везет.

   - У вас с шурином одна напасть... Очень вас любят бабы...

   - Только не меня...

   - Рассказывай... Так приезжай.

   - Хорошо, приеду...

   Граф Стоцкий вышел, сел в экипаж и велел ехать кучеру к Кюба.

   "Ну, заварил кашу... Авось буду устами Савина мед пить".

   Корнилий Потапович Алфимов сидел между тем в своем кабинете, облокотившись обеими руками на стол и опустив на них голову.

   Он думал тяжелую думу.

   Перед ним проносилось его далекое темное прошлое.

   Созерцая эти картины, он иногда вдруг вздрагивал всем телом, как бы от физической боли.

   - Дубянская... Дубянская... - повторял он. - Несомненно, она их дочь. Елизавета Петровна... Да, его звали Петром.

   Он вспомнил своего барина Анатолия Викторовича Алфимовского и его красавицу-дочь Татьяну Анатольевну.

   Вспомнил Алфимов, как вместе с этим барином, ровесником ему по летам, неутешным вдовцом после молодой жены, он вырастил эту дочь, боготворимую отцом.

   Он, будучи крепостным, вырос с барином вместе, был товарищем его игр и скорее другом, нежели слугою.

   Припомнилось ему, как расцветала и расцвела Татьяна Анатольевна и вдруг исчезла из родительского дома, захватив из шифоньерки отца сто пятнадцать тысяч.

   Отец, ослепленный любовью к дочери, не замечал домашнего романа с приходящим учителем Петром Сергеевичем Дубянским, окончившийся бегством влюбленной парочки, но зоркий Корнилий, тогда еще не Потапович, следил за влюбленными.

   Он погнался за ними, догнал их на одной из ближайших станций от Петербурга и под угрозой воротить дочь отцу и предать суду учителя, отобрал капитал, оставив влюбленным пятнадцать тысяч, с которыми они и уехали за границу, где и обвенчались...

   Старик Алфимов вздрогнул.

   Он вспомнил вынесенную им борьбу с искушением, отдать ли отцу отобранные деньги или не отдавать.

   Грех попутал его - он не отдал денег, и они послужили основой его настоящего колоссального богатства.

   Вернувшись в Петербург, он передал своему барину-другу о бегстве его дочери с учителем и неудачной будто бы погоне за ними его, Корнилия.

   Барин умер после двухкратно, одного за другим повторившегося удара.

   После его смерти в его письменном столе нашли вольную на имя Корнилия.

   Корнилий, уже сделавшийся Корнилием Потаповичем, стал свободным человеком и богач ем.

   До него доходили слухи и о беглецах.

   Он слышал, что Дубянский выиграл в рулетку целый капитал, на который купил имение под Петербургом, да кроме того дочь получила наследство от отца, шестьдесят тысяч, не взятых ею из шифоньерки, и два имения.

   Выигрыш в рулетку погубил Петра Сергеевича Дубянского.

   Он пристрастился к игре и в конце концов проиграл и свой выигрыш, и состояние жены, которая умерла в чахотке.

   Он решил кончить жизнь самоубийством, обобранный и обыгранный окончательно шулером Алферовым, который недавно судился и был оправдан присяжными заседателями.

   Дубянская Елизавета Петровна, несомненно, дочь Петра Сергеевича Дубянского и дочери его, Корнилия Потаповича, барина-друга.

   Все это разом пришло на ум старику Алфимову, который в водовороте светской и деловой жизни как-то и не думал о прошлом и пропускал мимо ушей доходившие до него известия.

   Теперь лишь он, сгруппировав их вместе, понял всю подавляющую душу связь настоящего с прошедшим.

   Он украл капитал у дочери своего барина, оставив ее с мужем почти без средств, вследствие чего, быть может, Дубянский попытался игрой составить себе состояние, но, как всегда бывает с игроками, игра, обогатив его вначале, в конце концов погубила его жену, самого его и сделала то, что его дочь принуждена была жить в чужих людях.

   Сын его жены, Иван Корнильевич, влюбленный в эту девушку и сам растративший деньги, сваливает, умышленно отдавая ключ кассиру Сиротинину, вину на него, жениха Елизаветы Петровны Дубянской.

   Все это представляет такую непроницаемую сеть жизни!

   "Надо расчесться со старым долгом... На душе будет легче... - решил Корнилий Потапович. - Куда беречь, к чему?.. Хватит на все и на всех... По завещанию откажу все Надежде, та тоже будет в конце концов нищая... Ее муж игрок..."

   "И Иван игрок..." - припомнился ему только что происходивший разговор с графом Стоцким.

   "Да и этот-то не лучше их... Все одна шайка... Но граф мне нужен... Он много знает... Он опасен. А этот Савин. Ведь это тоже связь с прошлым... Это возмездие..." - неслось в голове старика Алфимова.

   Но решение рассчитаться со старым долгом как будто облегчило его душу.

   Он поднял голову и даже стал просматривать лежащие по столу бумаги.

   "Я отправлю его на несколько дней в Варшаву, благо есть дело, и проверю кассу без него... Если, действительно, там недостача, я знаю,, что делать".

   Внутренний голос говорил ему, что нечего сомневаться в том, что растратил не Сиротинин, а его сын Иван.

   Корнилий Потапович позвонил.

   - Попросите ко мне Ивана Корнильевича... - приказал он явившемуся служителю.

   Через несколько минут молодой Алфимов вошел в кабинет Корнилия Потаповича.

   Старик пристально через очки посмотрел на него.

   Молодой человек имел чрезвычайно расстроенный вид и, видимо, не мог скрыть, при всех производимых над собой усилиях, своего смущения.

   То, что за час перед этим казалось для старика Алфимова загадкой, теперь только явилось подтверждением страшных подозрений.

   - Вы меня звали?..

   - Да... Садись, дело есть...

   Иван Корнильевич сел.

   - У нас все благополучно?.. - вдруг спросил его Корнилий Потапович.

   - Кажется... все... благополучно... - заикаясь, ответил не ожидавший или, быть может, очень ожидавший этого вопроса молодой Алфимов.

   - Разве может в денежных делах казаться... - деланно шутливо заметил Корнилий Потапович, - ты еще сам капиталист, горе ты, а не капиталист...

   Молодой человек вздохнул несколько свободнее.

   - Все благополучно, - отвечал он уже совершенно твердо.

   - Благополучно, так благополучно, и слава Богу... Тебе надо будет сегодня вечером уехать.

   - Куда?.. - побледнел снова Иван Корнильевич.

   - В Варшаву, на несколько дней... Надо переговорить и столковаться вот по этому делу...

   Корнилий Потапович взял со стола бумагу и подал Ивану Кор-нильевичу.

   - А как же... касса?.. - с трудом произнес он, взяв бумагу.

   - Касса, что касса?.. Касса останется кассой... Артельщик под моим наблюдением будет вести эти несколько дней ежедневные расчеты...

   - Прикажете сдать?..

   - За сегодняшний день сделаем обыкновенную дневную проверку... Не ревизовать же тебя... Ведь ты сам хозяин, не наемный кассир, не Сиротинин...

   Иван Корнильевич вздрогнул.

   Это, как и все его смущение, не ускользнуло от зоркого глаза Корнилия Потаповича.

   Ему теперь не надо было и ревизии.

   Он знал заранее, что найдет в кассе в отсутствие сына.

   Не знал только суммы недочета, но сумма в этом случае была безразлична.

   Не надо думать, что происходило это безразличное отношение к сумме со стороны старика Алфимова в силу перевеса нравственных соображений, - нет, он даже теперь, решившийся расквитаться со старыми долгами, далеко не был таким человеком.

   Не надо забывать, что у Ивана Корнильевича в деле был свой капитал, и Корнилий Потапович был уверен, что недочет, и прошлый, и настоящий, не превысит его, такой недочет не мог бы остаться незамеченым им.

   Значит, деньги Корнилия Потаповича были целы.

   Что же касается до решения сквитаться со старыми долгами, то взятые им у дочери своего барина сто тысяч рублей, принадлежащие по праву Елизавете Петровне Дубянской, даже со всеми процентами составляли небольшую сумму для богача Алфимова, и душевное спокойствие, которое делается необходимым самому жестокому и бессердечному человеку под старость, купленное этой суммой, составило для Корнилия Потаповича сравнительно недорогое удовольствие.

   Он имел возможность себе его доставить.

   - Так сегодня поезжай с курьерским... - сказал старик Алфимов.

   - Слушаюсь-с.

   Корнилий Потапович начал объяснять подробно суть поручения, даваемого им Ивану Корнильевичу, и давать некоторые советы, как вести себя и что говорить при тех или других оборотах дела.

   Иван Корнильевич внимательно слушал.

   Наконец старик кончил и взглянул на часы.

   - Однако, мне пора по делу... Так сегодня, с курьерским...

   - Слушаюсь-с.

   Корнилий Потапович и Иван Корнильевич вдвоем вышли из кабинета.

   Первый уехал из конторы, а второй вернулся в кассу.

  

  

   Подозрения, высказанные графом Сигизмундом Владиславовичем и подтвердившиеся для Корнилия Потаповича при последней беседе с сыном, - оправдались.

   При произведенной единолично стариком Алфимовым во время отсутствия сына проверке кассы обнаружился недочет в семьдесят восемь тысяч рублей.

   "Вовремя надоумил граф, спасибо ему..." - подумал Корнилий Потапович, окончив тщательную проверку и убедившись, что цифра недочета именно такая, ни больше, ни меньше.

   "Ведь времени-то прошло со дня его заведывания всего ничего... Эдак он годика в два и себя, и меня бы в трубу выпустил,.. А теперь не беда... Пополню кассу из его денег... сто двадцать тысяч, значит, вычту, а остальные пусть получает, а затем вот Бог, а вот порог... На домашнего вора не напасешься..."

   "Но нет, этого мало... - продолжал рассуждать сам с собою, сидя в кабинете после произведенной поверки кассы и посадив в нее артельщика, Корнилий Потапович, - надо его проучить, чтобы помнил..."

   Он провел рукою по лбу, как бы сосредоточиваясь в мыслях. "Надо освободить и вознаградить Сиротинина..." Вдруг он вскочил и быстро, особенно для его лет, заходил п кабинету.

   - Да, так и сделаю... - сказал он вслух, вышел из кабинета а затем и из конторы.

   Он прямо поехал к судебному следователю, производившему дело о растрате в его конторе.

   Следователь в это время доканчивал допрос вызванных свидетелей.

   Старику Алфимову пришлось подождать около часу, несмотря на посланную им визитную карточку.

   Наконец его пригласили в камеру судебного следователя.

   - Чем могу служить? - спросил сухо последний.

   Бывший весь на стороне Дмитрия Павловича Сиротинина, он инстинктивно недружелюбно относился к этим "мнимо потерпевшим" от преступления кассира.

   - Я к вам по важному, экстренному делу...

   - Прошу садиться...

   Корнилий Потапович сел на стул.

   - Видите ли что...

   - Опять растрата?.. - перебил его судебный следователь.

   - Да... Нет... - смешался старик... - Совсем не то... У меня есть к вам большая просьба.

   - Какая?

   - Вызовите меня и моего сына для очной ставки с Сиротининым.

   - Это зачем?.. - вскинул через золотые очки удивленный взгляд на Алфимова судебный следователь.

   - Это необходимо...

   - Но...

   - Без всяких "но". Арестант Сиротинин категорически отказался заявлять на кого-либо подозрение в краже денег из кассы, признал, что действительно получал от вашего сына ключ от нее, следовательно, ни в каких очных ставках надобности не предвидится...

   - Но я говорю вам, что это необходимо...

   - А я попрошу вас не вмешиваться в производимое мною следствие.

   - Но Сиротинин не виновен...

   - Что-о-о?! Как вы сказали?.. - воскликнул следователь.

   - Я сказал, что Сиротинин не виновен...

   - Вы открыли вора?..

   - Да... - чуть слышно произнес Корнилий Потапович.

   - И он?..

   - Мой сын...

   - Он сознался?

   - Нет, но он сознается при вас, и при мне, и при Сиротинине, здесь, на очной ставке... У меня в руках доказательства...

   - И вы хотите начать дело против него?

   - Нет... Я хочу, чтобы урок для него был памятен...

   - Это другое дело... Хорошо... Ваш сын в Петербурге?

   - Нет, он в Варшаве, но будет здесь послезавтра.

   - В таком случае, я вызову вас повестками через два дня...

   - Благодарю вас.

   Корнилий Потапович простился со следователем, который на этот раз любезно протянул ему руку и очень ласково сказал:

   - До свидания!..

   - Повестки вы пришлете ранее?

   - Повестки вы получите завтра.

   Старик Алфимов вышел.

   "Надеюсь, это будет ему уроком... Несчастному еще сидеть три дня... Ну, да ничего... Упал - больно, встал - здоров... Чутье, однако, не обмануло меня, Сиротинин не виновен... То-то обрадуется его невеста, эта милая девушка", - думал между тем судебный следователь, когда за Алфимовым захлопнулась дверь его камеры.

   Вернувшемуся сыну старик Алфимов не сказал ни слова по поводу обнаруженного им недочета в кассе, подробно расспросил о поездке и исполнении поручения и даже похвалил.

   У Ивана Корнильевича, во все время поездки страшно боящегося, что его отцу придет на ум в его отсутствие считать кассу, при виде спокойствия Корнилия Потаповича отлегло от сердца.

   - Там следователь прислал повестки... - небрежно уронил старик в конце разговора.

   - Следователь?.. - побледнел Иван Корнильевич.

   - Да, и меня, и тебя вызывает, - подтвердил старик, от которого не ускользнуло смущение сына.

   - Когда?

   - На завтра.

   Разговор происходил дома, вечером, вскоре по приезде молодого Алфимова с Варшавского вокзала.

   Выйдя из кабинета отца, Иван Корнильевич прошел в свои комнаты, но ему, несмотря на некоторую усталость с дороги, не сиделось дома.

   Мысль о завтрашнем допросе у следователя, об этой пытке, которой ему представлялся этот допрос, не давала ему покоя.

   "Необходимо повидаться с Сигизмундом, - решил он. - Но где его сыскать?"

   Иван Корнильевич позвонил и приказал явившемуся на звонок лакею заложить коляску.

   - Слушаю-с, - стереотипно отвечал лакей и удалился.

   "Он дома или у Асланбекова, или у Усовой, у Гемпеля он был недавно, часто он у него не бывает, - продолжал соображать молодой Алфимов. - А видеть его мне нужно до зарезу..."

   Он в волнении ходил по своему кабинету и каждую минуту поглядывал на часы.

   Наконец, в дверях появился лакей.

   - Лошади поданы, - заявил он.

   - Наконец-то! - с облегчением воскликнул молодой человек, взял шляпу, перчатки и вышел в переднюю.

   - Отец дома? - спросил он на ходу лакея.

   - Никак нет-с, они уехали...

   Иван Корнильевич вышел из подъезда, сел в коляску и приказал ехать на Большую Конюшенную.

   На его счастье граф Стоцкий оказался дома. У него были гости... Баловались "по маленькой", как выражался Сигизмунд Владиславович, хотя эта "маленькая" кончалась иногда несколькими тысячами рублей.

   - Вот не ожидал! Вот одолжил-то! Ты когда же вернулся? - встретил с распростертыми объятиями граф молодого Алфимова.

   - Два часа тому назад.

   - Ты настоящий друг. Спасибо... А мы тут бражничаем и перекидываемся в картишки...

   - Я к тебе по делу.

   - Дело не медведь, в лес не убежит... Да что такое?.. Ты расстроен?..

   - Завтра опять вызывают...

   - Туда?..

   - Да...

   - Хорошо, вот когда все разойдутся, потолкуем... Теперь не ловко...

   Последний диалог был произнесен шепотом.

   - Милости прошу к нашему шалашу, - сказал граф громко указывая на открытый ломберный стол, на котором лежали пачки кредиток, между тем, как молодой Алфимов здоровался с общим знакомыми.

   С одним лишь незнакомым ему блондином он церемонно поклонился.

   - Савин, Николай Герасимович, Алфимов, Иван Корнилович, - представил их граф Сигизмунд Владиславович, - а мне из ума вон, что вы не знакомы.

   - Очень рад...

   - Очень приятно...

   Алфимов и Савин пожали друг другу руки.

   Прерванная игра возобновилась.

   Метал банк Сигизмунд Владиславович и по обыкновению выигрывал, только карты Савина почти всегда брали, но он и ставил на них сравнительно незначительные куши.

   По окончании игры, после легкой закуски гости стали прощаться и разъехались.

   Граф Стоцкий и Алфимов остались одни.

   - В чем дело? - спросил Сигизмунд Владиславович, забравшись с ногами на диван и раскуривая потухшую сигару.

   - Завтра вызывает следователь...

   - Так что ж из этого?

   - Но ведь это пытка...

   - Что делать! На то и следствие.

   - Зачем я ему?

   - Я этого не знаю... Ведь я не следователь...

   - А что, если он меня сведет с ним?..

   - С Сиротининым?

   - Да.

   - Очень может быть... К этому надо приготовиться...

   - Что же мне говорить?

   - То же, что говорил... "Да", "нет", "не знаю", "не помню".

   - Я ужасно боюсь...

   - Пустяки... Ну, как съездил? - переменил граф Стоцкий разговор.

   - Ничего, съездил, все устроил благополучно...

   - А здесь?

   - Здесь все по-старому...

   - Старик не нюхал в кассе?

   - Нет, видимо, не проверял.

   - Это хорошо.

   - Ну, а как же насчет завтрашнего дня? Что ты мне посоветуешь?

   - Странный ты человек... Ну, что мне тебе советовать?.. Будь мужчиной и не волнуйся...

   - Как не волноваться?..

   - Да так. Ведь это все одна пустая формальность, все эти допросы.

   - Вызывают и отца...

   - Вот видишь... Поезжай-ка спать. Утро вечера мудренее.

   - И то правда... Уж поздно...

   Молодой Алфимов простился и уехал.

   "Странно... - думал, раздеваясь и ложась спать, граф Сигизмунд Владиславович. - Что бы это все значило? Неужели он заявил на него следователю и хочет предать суду за растрату?.. Не может быть... Впрочем, о чем думать? Все это узнаем завтра вечером..."

   Иван Корнильевич между тем не спал всю ночь. Нервы его были страшно напряжены.

   Лакей, пришедший его будить по приказанию в десять часов утра, уже застал его на ногах.

   - Корнилий Потапович уже спрашивал, готовы ли вы? - сказал лакей.

   Молодой Алфимов быстро умылся, оделся и вышел в столовую, где его отец уже допивал третий стакан чаю.

   Иван Корнильевич с трудом выпил один, давясь и обжигаясь. Старик зорко следил за ним из-под очков.

   - Пора, - сказал он, взглянув на часы. - Без четверти одиннадцать... Едем.

   - Едемте... - вздрогнул сын и послушно отправился за отцом в переднюю.

   Через десять минут они были уже в здании окружного суда. Судебный следователь находился в своей камере. Их тотчас же провели туда.

   - Введите арестанта Сиротинина, - сделал распоряжение следователь, предложив обоим Алфимовым сесть на стоявшие у стола следователя стулья.

   Через несколько минут, в сопровождении двух солдат с ружьями, вошел Дмитрий Павлович Сиротинин.

   - Стража может удалиться, - сказал судебный следователь. Солдаты браво повернулись и, стуча сапогами, вышли из камеры.

   - Я вызвал вас, господин Сиротинин, чтобы в последний раз в присутствии обоих потерпевших спросить вас, признаете ли вы себя виновным в совершении растраты в их конторе?

   - Нет, не признаю, - твердым голосом ответил Дмитрий Павлович.

   - И не имеете ни на кого подозрения?

   - Нет...

   - Из дела видно, что иногда, проверяя кассу, Иван Корнильевич Алфимов отсылал вас по поручениям, не предполагали ли вы...

   Сиротинин не дал кончить судебному следователю.

   - Я уже имел честь объяснить вам, господин судебный следователь, что подобное чудовищное предположение никогда не приходило, не приходит и не может прийти мне в голову... Я стольким обязан Корнилию Потаповичу и Ивану Корнильевичу.

   - Несчастный! - тихо сказал старик Алфимов.

   Иван Корнильевич сидел бледный, как смерть, потупя глаза в землю.

   Ему казалось легче умереть, нежели посмотреть на Сиротинина.

   - Вы видите, он упорно не сознается, господа, - обратился судебный следователь к обоим потерпевшим.

   - И не мудрено, - вдруг почти громким, кричащим голосом сказал Корнилий Потапович, - ведь так вы, пожалуй, господин судебный следователь, захотите, чтобы он сознался и в растрате семидесяти восьми тысяч рублей, обнаруженной мною два дня тому назад и произведенной уже тогда, когда господин Сиротинин сидел в тюрьме, и сидел совершенно невинно... Не обвинить ли его, кстати, и в этой растрате? Как ты думаешь об этом, Иван?

   Молодой Алфимов уже с самого начала понял, к чему ведет речь его отец, и дрожал всем телом.

   При обращенном же к нему вопросе он как-то машинально скользнул со стула и упал к ногам Корнилия Потаповича.

   - Батюшка!

   - Ты сознаешься в обеих растратах?

   - Сознаюсь, батюшка...

   - Я не отец тебе, - воскликнул старик Алфимов, - да ты и не виноват передо мной, ты крал у себя самого, ты заплатишь мне из своих денег сто двадцать тысяч с процентами, а остальные восемьсот восемьдесят тысяч можешь получить завтра из государственного банка, я дам тебе чек, и иди с ними на все четыре стороны.

   - Батюшка!

   - Ползай на коленях и проси прощенья не у меня, а у этого честного человека, которого ты безвинно заставил вынести позор ареста и содержания в тюрьме... Которого ты лишил свободы и хотел лишить чести. Вымаливай прощенья у него... Если он простит тебя, то я ограничусь изгнанием твоим из моего дома и не буду возбуждать дела, если же нет, то и ты попробуешь тюрьмы, в которую с таким легким сердцем бросил преданного мне и тебе человека...

   - Я прощаю его! - сказал растроганный Сиротинин.

  

  

   - Я прощаю его! - повторил Дмитрий Павлович, и слезы ручьем полились из его глаз.

   Это были, если можно так выразиться, двойственные слезы.

   С одной стороны, ему было бесконечно жаль несчастного Ивана Корнильевича, выносившего пытку нравственного унижения, а, с другой, то, что через несколько часов он будет свободен, а главное, что его честь будет восстановлена, привело его в необычайное волнение, разразившееся слезами.

   - Встань... - между тем строгим голосом говорил сыну Корнилий Потапович. - Встань... Меня ты не разжалобишь, я в своем слове кремень.

   - Батюшка...

   - Встань, говорю тебе... Этот честный и благородный человек простил тебя, и кара закона не обрушится на твою голову, но внутри себя ты до конца жизни сохранишь презрение к самому себе... Прошу вас, господин следователь, составить протокол о признании моего сына в растрате сорока двух тысяч рублей - относительно последней растраты я не заявлял вам официально - добавив, что я не возбуждаю против него преследования...

   Судебный следователь, не дожидаясь обращения к нему старика Алфимова, уже писал постановление.

   - Он должен подписать его... - сказал он, тотчас подписав написанное.

   - Встань и подпиши... - почти крикнул на сына, все еще рыдавшего у его ног, Корнилий Потапович.

   Тот встал, отер слезы, и взяв поданное ему судебным следователем перо, дрожащей рукой подписал свое звание, имя, отчество и фамилию.

   - Этого признания, надеюсь, достаточно для освобождения из-под стражи неповинно осужденного мною человека, перед которым я всю жизнь останусь в долгу? - спросил Корнилий Потапович.

   - Совершенно достаточно, - ответил судебный следователь, начавший снова что-то писать. - Я сейчас кончу постановление о прекращении следствия и освобождении его из-под ареста.

   - Иван Алфимов вам более не нужен?

   - Нет.

   - Иди отсюда... Не оскверняй своим присутствием общество честных людей... Сегодня же выезжай из моего дома и не показывайся мне на глаза... Чек на твой капитал, за вычетом растраченных тобою денег, получишь завтра в кассе.

   - Батюш... - начал было Иван Корнильевич, но старик не дал ему договорить этих слов.

   - Иди и не заставляй меня еще раз повторить тебе, что я тебе не отец... Иди.

   Молодой Алфимов вышел, низко опустив голову. Один Сиротинин проводил его сочувственным взглядом.

   - Как мне жаль его, - чуть слышно прошептал он.

   Судебный следователь окончил постановление и прочитал его Дмитрию Павловичу.

   - Подпишитесь, господин Сиротинин.

   Дрожащей от волнения рукой подписал он этот освобождающий и возвращающий ему честь документ.

   - Позвольте мне искренно поздравить вас с таким оборотом дела, предчувствие не обмануло меня, я был давно убежден в вашей невиновности... Вы вели себя не только как несомненно честный человек, но как рыцарь...

   Следователь протянул Дмитрию Павловичу руку, которую он пожал с чувством.

   - Благодарю вас... Я всю жизнь сохраню о вас светлое воспоминание.

   - Это случается очень редко, как редки и такие обвиняемые, - улыбнулся судебный следователь.

   - Я сейчас же напишу отношение к начальнику дома предварительного заключения о вашем немедленном освобождении. Присядьте, - добавил он. - Вы свободны господин Алфимов, - обратился он к Корнилию Потаповичу.

   - Нет, господин судебный следователь, позвольте мне при вас испросить прощение у Дмитрия Павловича. Он простил моего сына, но простит ли он меня?.. Мои лета должны были научить меня знанию людей, а в данном случае я жестоко ошибся и нанес господину Сиротинину тяжелое оскорбление. Простите меня, Дмитрий Павлович!

   В голосе старика слышались слезы, быть может, первые слезы в его жизни.

   - От души прощаю вас, Корнилий Потапович, вы были введены в заблуждение... Я сам наедине с собою, в своей камере размышлял об этом деле и понимаю, что будь я на вашем месте, я бы никого не обвинил, кроме меня... Сознавая свою невинность, я сам обвинял себя, объективно рассматривая дело... От всей души, повторяю, прощаю вас и забываю...

 &n