Гейнце Николай Эдуардович - Самозванец

к будуару Екатерины Семеновны, где находился граф Вельский, - сейчас начнут играть.

   Задвижка двери будуара щелкнула. Граф Стоцкий вошел.

   - Пожалуйста, оставьте его еще здесь... - попросила молодая девушка.

   - Это как он хочет.

   Будуар Екатерины Семеновны был, разумеется, лучше, чем игорная зала.

   Мебель была обита зеленым бархатом, мягкая кушетка так и манила к себе, запах шипра приятно щекотал нервы, свет зеленого фонаря так благотворно действовал на зрение, шаги по полу, покрытому пушистым ковром, были не слышны.

   Менее страстному игроку и в голову не пришло бы покинуть это уютное гнездышко, даже если бы его не удерживали прекрасные глаза молодой девушки.

   - Я вернусь, - сказал граф Петр Васильевич.

   - Честное слово? - сказала она.

   - Даю...

   - Хорошо, тогда я буду вас ждать. Не заставляйте только меня скучать слишком долго.

   - Сколько у тебя денег с собой? - спросил граф Стоцкий, когда они вышли из будуара.

   - Полторы тысячи.

   - Дай Бог, чтобы тебе посчастливилось.

   Они вошли в игорную залу.

   Неелов метал банк.

   Хотя он вообще обладал талантом вести разговор, но тут он превзошел себя.

   Они говорили много и с одушевлением. Его beaux-mots поддерживали беспрерывную веселость в обществе.

   Вообще, разговаривать во время игры не в правилах игроков, у них позволено говорить только то, что относится до игры.

   Он же весьма остроумно касался всего и делал это, видимо, с целью отвлечь внимание своих партнеров от игры, за которой сам следил в высшей степени зорко.

   Маневр его удавался вполне: князь Асланбеков, генерал и другие играли рассеянно и проигрывали.

   Граф Стоцкий подошел к столу и внимательно наблюдал за Нееловым, нисколько не смущаясь его болтовней.

   Если Владимир Игнатьевич и помогал своему счастью различными вольтами, передергиванием карт и то есть и делал это, благодаря своим разговорам, незаметно, но, как только Сигизмунд Владиславович подошел к столу и поставил на первую карту, он сразу прекратил свои проделки.

   Граф Стоцкий пристально посмотрел на Неелова. Тот кивнул в сторону графа Вельского.

   Сигизмунд Владиславович пожал плечами. Оба поняли друг друга.

   Граф Петр Васильевич все проигрывал.

   Граф Стоцкий играл счастливо.

   Наконец Вельский сказал своему другу:

   - Возьми мои деньги и играй за меня, мне сегодня не везет. Тут есть еще рублей восемьсот.

   - Попробую, только ты не должен претендовать, если я не буду счастливее тебя.

   - Я ведь не ребенок... Я лучше пойду к Екатерине Семеновне, чтобы не мешать тебе своим присутствием.

   Когда он проходил по коридору, ему чуть не упала в объятия хорошенькая, молодая девушка, которая выбежала из гостиной. На лице ее было все: стыд, страх, отчаяние.

   - Боже мой, куда ты меня привезла, Софи! Прочь, прочь! Пусти меня! - кричала она, рыдая и вырываясь из рук своей приятельницы, тоже довольно красивой молодой девушки, несколько постарше.

   - Ты дурочка, - говорила последняя, - если старик и был слишком любезен, ну так что же? Он богат, а твоя мать в нужде. Пойдем назад и не ребячься.

   - Никогда! Если бы мы все умерли от голода, то и тогда я не решилась бы спасаться своим позором. Пусти меня.

   Она захлопнула дверь и сбежала с лестницы.

   Граф с первых же слов понял, в чем дело - девушка-новичок в салоне полковницы ускользнула из цепких лап хозяйки.

   Такие сцены случались часто.

   Часто убегавшие, после нескольких дней раздумья, возвращались, уже решившись на все.

   Он вошел в зеленый будуар.

   Екатерина Семеновна полулежала на кушетке.

   Довольная улыбка озарила ее лицо.

   Она рукой указала ему место около себя.

   В маленькой гостиной между тем игра продолжалась.

   Генерал, прервав было игру на некоторое время и удалившись в большую гостиную, возвратился с недовольным видом и снова стал играть и проигрывать.

   - Проклятие, не везет ни в чем... - ворчал он, отдавая ставки. Сигизмунд Владиславович тоже проигрывал.

   Выигрывал один Неелов, продолжая прибыльную для него болтовню.

   Графа Стоцкого отозвала от стола Капитолина Андреевна.

   - У подъезда стоит человек, который вас спрашивает. Я было приказала его прогнать, но он говорит, что для вас самих важно переговорить с ним.

   - Вы не приказали спросить его имя?

   - Он не хочет его сказать.

   - Странно.

   - Так позвать его?

   - Нет, не надо.

   Полковница ушла, но через несколько минут возвратилась снова с письмом в руке.

   - Он велел передать вам это в собственные руки и сказал, что будет ждать ответа.

   Граф Стоцкий разорвал конверт.

   Письмо состояло всего из одной строки, но строка эта, видимо, была полна содержания.

   Граф побледнел, как мертвец, и широко раскрытыми, полными ужаса глазами бессмысленно смотрел на Капитолину Андреевну. Та не на шутку перепугалась.

   - Что с вами, граф, вам дурно? - бормотала она. Сигизмунд Владиславович пересилил себя, но все еще задыхаясь от охватившего его волнения, произнес:

   - Проведите его в один из отдаленных кабинетов...

   - Желтый... он свободен, - сказала Усова.

   - Хорошо, я иду туда.

   Он, шатаясь, вышел из маленькой гостиной.

   Войдя в желтый кабинет, называвшийся так по цвету обивки мебели и портьер, граф Стоцкий бросился в кресло, закрыл глаза и схватился руками за голову.

   В таком положении застал его податель письма, скромно одетый господин, брюнет, со смугло-желтым лицом, длинными усами и блестящими черными глазами, быстро перебегавшими с предмета на предмет.

   - Здравствуйте, ваше сиятельство, - проговорил вошедший, подчеркнув титул.

   Сигизмунд Владиславович кивнул головой и жестом руки указал на стул.

   - Нет... зачем же?.. Нашему брату не полагается сидеть перед такими важными господами. Я и так много благодарен, что вы меня узнать изволили.

   - Перестань ломаться, Григорий, - глухо проговорил граф. - Я тебя знаю, и ты меня знаешь. Зачем ты сюда явился? Тебе не следовало уезжать из твоего укромного уголка за границею. Здесь опасно.

   - Совет хорош! И то сказать, фальшивомонетчика Григория Кирова схватят и упекут, а с важными господами, вроде графа Сигизмунда Владиславовича Стоцкого, так не поступают.

   - Говори, скорей, что тебе нужно? Конечно, денег?

   Киров спокойно поигрывал левой рукой своей часовой цепочкой и молчал.

   Губы его были крепко сжаты, а в глазах светилась такая ненависть, что граф не выдержал его взгляда.

   - Я не богат, - проговорил он, потупясь. - Но говори, сколько тебе нужно?

   - Смахивает на то, что ты боишься меня, Станислав. Это ты напрасно. Я твой друг, да и самому мне не расчет отдать тебя в судейские лапы.

   - Слушай, ты меня терзаешь! Говори сразу, что тебе нужно? Я сделаю все, что ты хочешь!

   - На беду, я по опыту знаю, что обещать-то ты мастер, - насмешливо вымолвил Киров и задумчиво умолк.

   - Говори, сколько тебе дать, чтобы ты навсегда уехал из России?

   - Да что я, дурак, что ли? Это чтобы я сказал и России, и тебе: "Счастливо оставаться", а сам поехал бы бродить вдали от Родины. Нет, старый дружище, этому не бывать! Я останусь здесь и буду жить честно, то есть возложу на тебя приятную обязанность содержать меня. Не заставишь же ты старого друга голодать.

   Граф Стоцкий так боялся взгляда этого человека, что не смел даже возмутиться его издевательством.

   - Так будь же благоразумен, Станислав! - продолжал тот. - Тебе предстоит доставить мне все необходимое для жизни, приятной и спокойной. Там, вдали, я так истосковался о таком любящем сердце, как твое, что раз добравшись до него, я уже его не выпущу! А я хочу быть богатым и жить приятно. Ты у меня в руках и должен за это платить!..

   - Да я с радостью... Только уезжай пока отсюда в какой-нибудь другой город.

   - Но ведь тебе все равно придется вспоминать обо мне, - заметил Киров насмешливо. - Теперь твоя дружба для меня дороже твоих денег.

   Он удобнее уселся в кресло и придвинулся ближе к графу Стоцкому.

   - Моя дружба? - тревожно переспросил последний.

   - Разумеется. Ведь она защитит меня от неприятных столкновений с полицией. Ведь друга высокочтимого графа Сигизмунда Владиславовича Стоцкого - и, как я надеюсь, впоследствии и графа Вельского, и всех этих господчиков твоих приятелей в высшем петербургском обществе - никто не осмелится даже заподозрить в чем бы то ни было.

   - Ну, а средства для твоего существования?

   - Средства? - повторил Киров и после довольно продолжительной паузы добавил: - Это ты...

   - Я?!

   - Да, ты... Завтра ты мне приготовишь пять тысяч рублей на первое обзаведение... Я буду у тебя в час дня...

   - Пять тысяч!.. Но где я их возьму?..

   - Если у тебя нет налицо, ты займешь... Завтра, в час дня, они должны быть в моем бумажнике, а не то...

   - Хорошо, хорошо...

   - Для того, чтобы предупредить тебя, я и побеспокоил тебя сегодня... А теперь до завтра... Желаю тебе счастливо играть и весело провести ночь...

   - Но, послушай... - вскочил граф.

   - Нечего и слушать... Завтра в час дня пять тысяч... до свиданья...

   Киров медленно вышел.

   Сигизмунд Владиславович остался один.

   Несколько минут он был как бы в оцепенении, но затем встал, вздохнул полной грудью и вышел из кабинета.

   Когда он возвратился в маленькую гостиную, он казался по наружности совершенно спокойным.

   Игра продолжалась до утра.

   Около четырех часов граф Стоцкий разыскал графа Петра Васильевича.

   - Ну что, выиграл?

   - Нет, все проигран.

   - Плохо дело!

   - Но ты дал слово выручить меня.

   - И я сдержу обещание.

   Гости разошлись.

   Граф Вельский пригласил было Сигизмунда Владиславовича в свою карету.

   - Благодарю. Я хочу немного пройтись, чтобы освежиться.

   Он пошел с Нееловым.

   - Сколько вы выиграли?

   - Не слишком много. Должно быть, тысячи две.

   - По моему счету - четыре, - заметил граф Стоцкий.

   - Может быть.

   - Вы поняли мой кивок?

   - Конечно.

   - Так половина выигрыша принадлежит мне, господин Неелов.

   - Жаль мне делиться с вами. Если бы вас не было, я бы сделал то же, потому что из них никто ничего не видел.

   - Да, но раз я был тут - моей обязанностью было помешать вам и спасти деньги друзей. Я этого не сделал. А потому прошу вас завтра утром прислать мне мою долю.

   - Да будет так. Спокойной ночи.

   Они разошлись в разные стороны.

  

  

   Весь Петербург собрался на блестящий бал, который давал богач-банкир Корнилий Потапович Алфимов в своем великолепном доме на Сергиевской улице.

   Все комнаты первого этажа были полны гостей.

   Каждый из присутствующих мог найти укромное местечко или около роскошно сервированных буфетов, или в маленьких гостиных и кабинетах, где мягкие диваны и отоманки манили к сладкому отдыху.

   В одной из первых зал хозяин, еще бодрый старик, элегантно одетый, встречал прибывающих гостей.

   - Добрый вечер, барон, очень рад!.. Добро пожаловать, полковник, я уже боялся, что по случаю сегодняшнего парада вы не приедете... Очень приятно, ваше превосходительство!.. Где же ваша дочь? Больна!.. Ах, как жаль...

   Для каждого гостя у него находилось приветливое слово.

   Никто бы не узнал в этом финансовом тузе Петербурга еще недавнего "миллионера в рубище" - дисконтера, заседавшего в низке трактира на Невском проспекте, попивавшего жиденький чаек за счет своих клиентов и питавшегося объедками, получаемыми им за несколько копеек из того же трактира.

   Еще с небольшим год тому назад он жил в подвальном этаже в конце Николаевской улицы, занимая убогую комнату, и вдруг, точно по мановению волшебного жезла, сделался первой гильдии купцом, открыл банкирскую контору на Невском, занимавшую роскошное помещение, и купил себе дом, принадлежавший одному разорившемуся князю, со всей княжеской обстановкой, за полмиллиона чистоганом.

   Этим волшебным жезлом оказался тот современный рычаг, который может перевернуть весь мир - деньги.

   Чудный звон золота заставлял слетаться, как мух на мед, в открытые двери дома миллионера и чопорных великосветских бар, и искателей приключений, и выдающихся артистов, артисток, писателей, художников, адвокатов...

   Даже наружность Корнилия Потаповича Алфимова, когда-то прозванного его клиентами "алхимиком", изменилась до неузнаваемости.

   Оголенный череп был прикрыт искусно сделанным парижским париком.

   Прекрасные вставные челюсти заменили когда-то торчащие изо рта несколько желтоватых зубов, и гладко выбритое лицо, видимо, с искусно расправленными морщинами, носило далеко не прежнее отталкивающее выражение.

   Совершенно круглые, совиные, бегающие, с темнозеленым отливом глаза были прикрыты синими очками, в массивной золотой оправе.

   Еще недавно совершенно одинокий, он оказался отцом прелестной девятнадцатилетней дочери, Надежды Корнильевны, и двадцатитрехлетнего сына - Ивана Корнильевича, занимавшегося, под руководством отца в банкирской конторе.

   Эта метаморфоза поразила всех знавших ранее Алфимова более всего.

   Ничего не было бы удивительного в том, что человек, обладающий большим состоянием, пожелал променять свою прежнюю "собачью жизнь" на жизнь, соответствующую его громадным средствам, тем более, что эта перемена жизни была далеко не безвыгодна для одержимого манией наживы богача, так как банкирское дело и другие финансовые и биржевые операции расширили круг деятельности петербургского "паука", и в его паутину стали попадаться крупные трутни великосветского мира.

   Роскошь и блеск, которыми он окружил себя, были таким образом оплачиваемы из увеличившегося дохода, да и кроме того оставался солидный излишек.

   Достойно удивления было то обстоятельство, что у считавшегося совершенно одиноким старика вдруг появилось семейство - дочь и сын, как бы свалившиеся с неба.

   Злые языки уверяли, что Алфимов в молодости продал свое имя, женившись на содержанке одного московского коммерческого туза, дети которого, родившиеся впоследствии, и были записаны как законные.

   Жена его, с которой он виделся только один раз, в день свадьбы, жила в Москве, получила от отца своих детей, умершего около пятнадцати лет тому назад, громадное состояние, которое увеличивала дисконтерством и ростовщичеством.

   Имя Евдокии Смарагдовны Алфимовой было не менее, если не более, известно в Москве, среди прожигателей жизни и будущих "тятенькиных наследников", чем имя "паука" Алфимыча в Петербурге.

   Года за два до описываемого нами времени Евдокия Смарагдовна умерла, выписав перед смертью своего законного мужа, которого назначила опекуном своих детей, оставив свое состояние, взяв с него клятву, что он окружит сына и дочь роскошью и довольством.

   Клятву эту тем охотнее дал Корнилий Потапович, что умирающая женщина с ясностью делового человека доказала ему, что при умелой, даже чисто царской роскоши, последняя будет оплачиваться с излишком клиентами его операций.

   Тогда-то и произошла описанная нами метаморфоза с Корнилием Потаповичем...

   Гости между тем все прибывали и прибывали.

   Среди них появились и знакомые нам: граф Стоцкий, граф Вельский и Неелов.

   Граф Вельский состоял уже объявленным женихом Надежды Корнильевны, у которой был миллион чистыми деньгами, оставленный ей ее матерью, не считая состояния отца, который, конечно, не забудет свою дочь в завещании.

   Последняя надежда, впрочем, была не из прочных, так как ходили слухи, что старик Алхимов сам хочет жениться, а в его лета была велика вероятность, что появятся еще наследники, да и молодая жена сумеет прибрать к рукам старика-мужа с его капиталами.

   Поговаривали между тем, что старик увлекается модной оперной певицей Матильдой Руга, и уже теперь тратит на нее большие деньги.

   Она появилась и на описываемом нами балу своего "мецената", как в шутку называла она Корнилия Потаповича.

   Последний в это время разговаривал с Нееловым, графом Стоцким и молодым человеком из начинающих адвокатов Сергеем Павловичем Долинским, так, по крайней мере, представил его хозяин двум своим остальным собеседникам.

   - Его, несомненно, ожидает блестящая будущность, - добавил Корнилий Потапович, - на этих днях он выступает с первой защитой по громкому делу... Убийство, кажется?

   - Нет, - отвечал Сергей Павлович, улыбаясь, - мой первый клиент известный шулер и ловкий мошенник.

   Едва заметная судорога передернула углы губ графа Стоцкого и Неелова.

   - И что же, вы надеетесь на благоприятный исход вашей защиты? - спросил сквозь зубы граф Сигизмунд Владиславович после некоторой паузы, пристально глядя на молодого человека.

   - Нет, - равнодушно отвечал тот, - это дело проигранное; и я думаю, что мой патрон мне поручил его именно потому, что оно безнадежное. Впрочем, дело касается такого зловредного субъекта, от которого следует освободить общество...

   В это время в дверях залы, около которых происходил этот разговор, появилась Матильда Руга.

   Граф Стоцкий с презрительной миной повернулся спиной к молодому человеку и вместе с Нееловым и хозяином, взявшим под руку Долинского, пошел к ней навстречу.

   - Матильда Францовна... Как поздно... Я уж начинал отчаиваться, - встретил ее Алфимов.

   - Я прямо из театра.

   Матильда Руга, несмотря на то, что ей далеко перевалило за тридцать, была все еще прекрасна.

   В роскошном наряде изящная фигура ее казалась чрезвычайно эффектною.

   На нее было устремлено всеобщее внимание.

   Она с одинаковой любезностью поздоровалась с хозяином и его тремя спутниками и, фамильярно ударив веером по руке Сергея Павловича Долинского, сказала:

   - Господин адвокат, можете предложить мне руку...

   Он повел ее по зале.

   Корнилий Потапович засеменил сзади. Граф Стоцкий и Неелов остались у дверей.

   - Однако, этот юнец - молодой, да из ранних. Он, кажется, хочет воспользоваться или, быть может, и пользуется даром тем, за что наш почтенный хозяин платит большие деньги, - заметил граф Стоцкий.

   - Он красив и может иметь успех у женщин, подобных Матильде, бальзаковского возраста.

   Матильду Руга между тем окружили и осаждали просьбами что-нибудь спеть.

   Долинский подвел ее к роялю и думал, что этим его рыцарские обязанности и кончатся.

   Он давно уже искал кого-то глазами.

   Но Матильда удержала его.

   - Если я уже должна петь, то вы будете мне аккомпонировать.

   Он с радостью бы отказался, так как именно в эту минуту увидел то, что искал. Два прекрасных женских глаза остановились на нем.

   - Пожалуйста, сыграйте, я так люблю вас слушать, - послышался нежный голос.

   Против этой просьбы он не мог устоять и сел за рояль. Матильда стала около него. И едва он взял первые аккорды, как все в зале замерло.

   Руга, как всегда, пела превосходно.

   Все были очарованы.

   Только одна группа людей, среди которых были граф Стоцкий, Неелов, барон Гемпель и несколько других, не удостаивали ее своим вниманием.

   Они были, видимо, заняты интересным разговором.

   - Я сейчас видел графа Вельского, он шел точно приговоренный к смерти, - вероятно, вчера опять проигрался... - заметил один из стоявших в группе молодых людей.

   - Граф не из таких людей, которые сожалеют о проигрыше в какие-нибудь две-три тысячи рублей... А вчера он проиграл именно столько... - возразил барон Гемпель.

   - Просто-напросто он влюблен, - объяснил Сигизмунд Владиславович.

   - Влюблен, он, этот петербургский Дон-Жуан, и влюблен? - засмеялся Неелов.

   - Ну да, почему же нет? А вы разве, Неелов, не влюблены?

   - Я?

   - Конечно. Или вы думаете, никто не замечает, как вы стараетесь обратить на себя внимание красавицы Селезневой? Нам всем уже давно ясно, что вы до безумия влюблены в Любовь Аркадьевну.

   - Нисколько... - протянул Неелов. - Немного внимания и больше ничего.

   - Не спорьте, - смеясь заметил барон Гемпель, - думают даже, что вы рассчитываете, главным образом, на ее трехсоттысячное приданое, чтобы поправить свои дела. Вы хотите на ней жениться?

   - Что касается меня, да будет вам мое благословение, выбор хороший, - сказал граф Стоцкий. - Я даже могу помочь вам и замолвить словечко ее брату. Он имеет влияние на отца.

   - Не смейтесь... - сказал Неелов. - Кроме того, я не нуждаюсь в помощниках, и если я что ищу, то уже добьюсь собственными силами.

   - Будут сегодня играть? - спросил барон.

   - Не знаю, - ответил равнодушно Сигизмунд Владиславович.

   - Если господа кавалеры будут танцевать...

   Граф Стоцкий схватил Неелова под руку...

   - Смотрите, смотрите, только не умрите от ревности... Вы, видимо, ошиблись, говоря, что он единственно может нравиться только женщинам бальзаковского возраста, а оказывается и молодые девушки...

   Пение кончилось, и Долинский шел по залу, направляясь к уютному кабинетику, как бы созданному для интимных бесед, под руку с очаровательной шатенкой.

   Это и была Любовь Аркадьевна Селезнева.

   Молодой девушке едва минуло восемнадцать лет.

   Высокая, стройная, с ослепительным цветом лица и ясными темно-синими глазами, она производила на всех впечатление своей красотой и грацией движений.

   - Сядемте здесь, - сказала она, опускаясь на диванчик.

   Сергей Павлович сел рядом с молодой девушкой и смотрел на нее с выражением глубокой любви.

   Она была, действительно, прекрасна в белом атласном платье, с белой розой в пышных локонах.

   Только грустный взгляд ее противоречил праздничному наряду.

   Она печально опустила голову на руки.

   - Вы хотели говорить со мной? - спросил Долинский.

   - Да... Нет... У меня не хватает храбрости... Я не знаю... - смешалась она.

   - У вас есть горе, а я думал, вы так счастливы.

   - Я, счастлива!?

   - Да разве вы несчастны? Вы молоды, хороши собой, богаты, любимы родителями, обожаемы всеми. Чего же вам более!..

   - Ах, вы не знаете...

   - Так скажите же, моя дорогая.

   - Меня хотят выдать замуж за человека, которого я не люблю.

   - Этого ваши родители никогда не сделают... Они вас любят.

   - Мой отец - да, но моя мать... Вы знаете, она урожденная княжна и ни за что не хочет, чтобы я вышла не за титулованного жениха. Вы друг моего детства, я вам расскажу все.

   - В чем же дело? - смотрел он на нее взглядом, в котором светилось беспокойство и обожание.

   - Вы знаете... графа Вельского?

   - Молодого?..

   - Нет... Молодой женится на Наде... Его отец.

   - Эту развалину?

   - Он хочет жениться на мне...

   - Как, этот старый седой греховодник хочет жениться на вас? Да скорее обрушится небо!

   - Не правда ли, что ужасно подумать, что я в мои годы должна выйти замуж за человека, который ни по летам, ни по привычкам мне не пара. Несмотря на это, мать покровительствует его ухаживаниям, а отец не противоречит ей.

   - Этого не будет! Я этого не допущу! Это значило бы принести вас в жертву на всю жизнь.

   - Благодарю вас, дорогой друг, вы снова вернули мне мужество. Не правда ли, вы не оставите меня, когда все другие будут настаивать на моей погибели...

   - Никогда! Никогда!

   Он крепко сжал ее руки.

   Он не мог противостоять очарованию ее влажных глаз, ее улыбке и наклонился к ней совсем близко.

   - Люба, умоляю вас. Я люблю вас больше жизни!

   Девушка испуганно перебила его.

   - Ради Бога, перестаньте... мама...

   - Tete-a-tete продолжается немного долго, - заметил между тем барон Гемпель, насмешливо посматривая на Неелова. - Вас не гложет ревность?

   - Пусть понаслаждается бедняга крохами ее милости, - захохотал Владимир Игнатьевич. - Я не завистлив, где я хочу победить, там я знаю, что победа будет на моей стороне, милейший барон.

   - Однако, не мешало бы об этом сообщить папаше, - заметил граф Стоцкий. - А так как я ваш союзник, то и берусь разрушить этот tete-a-tete. Жаль, что Сергея здесь нет. Он лучше всех устроил бы это дело.

   - Сергей, без сомнения, у своей возлюбленной за городом, - заметил барон Гемпель. - Ему там веселее, да и зачем он вам? Вот и сам папаша.

   Богатый петербургский коммерсант Аркадий Семенович Селезнев действительно приближался к их группе.

  

  

   Граф Стоцкий развязно подошел к Аркадию Семеновичу Селезневу.

   - Можно вас поздравить с будущим талантливым и многообещающим зятем?

   - Что вы этим хотите сказать?

   - Я думал, что вы знаете отношение молодого адвоката к его прелестной клиентке.

   - Выражайтесь яснее... Я не мастер отгадывать загадки.

   - Разве отношения господина Долинского к вашей дочери или, скорее, их обоюдная склонность друг к другу составляет для вас тайну? - продолжал граф. - В таком случае, посмотрите по направлению к маленькой гостиной... Какая прелестная парочка!..

   - А, вот в чем дело! - равнодушно протянул Селезнев, посмотрев по указанному ему направлению. - В этом отношении я совершенно спокоен. Долинский честный человек, я знаю его с детства и очень бы желал иметь его своим зятем. Я был бы очень рад, если бы ему удалось завоевать сердце моей дочери и получить согласие моей жены. Но я боюсь, что Люба уже сделала выбор.

   Улыбка Неелова доказывала, что он того же мнения.

   - Она уже отказывала не одному жениху, - продолжал старик, - и я желал бы, чтобы ее выбор пал наконец на человека достойного. И, как я уже сказал, человек этот - Долинский.

   - Тут ничего не возьмешь! - шепнул Неелов графу Сигизмунду Владиславовичу. - Пойдем лучше к мамаше.

   Граф кивнул головой в знак согласия.

   - Я только шепну насчет этого Матильде, - тихо сказал он.

   При первой возможности он отошел и стал разыскивать Ругу. Для него достаточно было несколько слов, чтобы сообщить ей о своем плане.

   Певица подошла к Екатерине Николаевне Селезневой, полной, напыщенной, роскошно одетой даме, и после нескольких минут разговора с ней бывшая княгиня величавой походкой направилась к маленькой гостиной.

   Она появилась на ее пороге в тот момент, когда Сергей Павлович готов был признаться молодой девушке в любви.

   Он посмотрел на нее, а затем обратился к Екатерине Николаевне.

   - Прошу вас выслушать объяснение того, что здесь произошло и что вы здесь видели.

   - Куда ты пропала, Люба? - перебила его Селезнева, не обращая внимания ни на него, ни на его слова. - Тебя ищут в зале.

   - В этом виноват я, - начал снова Долинский, - я давно уже ищу удобной минуты...

   - Мой сын только что приехал и, вероятно, ищет вас... - снова перебила его Екатерина Николаевна.

   Ей, видимо, не удавалось подавить в себе досаду. Долинский с почтительным поклоном вышел из гостиной. Любовь Аркадьевна схватила руку матери и хотела сказать что-то, но та перебила ее и холодно проговорила:

   - Я найду средство положить конец этим ухаживаниям...

   Мать и дочь вышли в залу.

   Когда Долинский выходил из гостиной, он наткнулся на Неелова, который, хихикая, перешептывался с бароном Гемпелем.

   Сергей Селезнев действительно искал его.

   Он очень любил своего друга детства - Долинского - и даже был обязан ему спасением жизни, когда они оба, катаясь по Неве, протекавшей в имении Селезнева, верстах в тридцати от Петербурга, упали из опрокинувшейся лодки, и Сергей Селезнев, не умея плавать, стал тонуть.

   Они дружески поздоровались.

   Долинский был очень рассеян. Он думал только о ней, и горькое сомнение волновало всю его душу.

   Вдруг Любовь Аркадьевна легко и весело пролетела мимо него в вихре вальса с высоким изящным господином.

   Долинский вспыхнул и даже не узнал Неелова, с которым только что познакомился.

   - Знаешь ты этого молодца, который танцует с твоей сестрой? - спросил он своего друга.

   - Это Неелов.

   - Неелов? Ты близко с ним знаком?

   - Нет. Он познакомился с нами недавно и был всего несколько раз с визитом. Если хочешь, я вас познакомлю.

   - Благодарю. А что он из себя представляет? Богатый он?

   - Я думаю, что нет.

   - Чем же он живет? Служит где-нибудь?

   - Нет! Живет, как все дворянские сынки, - играет.

   - Так значит, он игрок?

   - Не знаю, но играет он замечательно счастливо!

   - А вообще, что он за человек?

   - В обществе про его похождения говорят много: про его удачи, про его счастье. Везет ему во всем - на скачках выигрывает именно та лошадь, на которую он ставит... Совершенная противоположность его друга - Савина...

   - Савина... Это тот, который был раздавлен железнодорожным поездом за границей во время его бегства?

   - Откуда ты... Разве ты не читал сегодняшних французских газет? Он снова уже судится в Брюсселе... Да и ранее было известно, что он задержан в этом городе.

   - Как же это?

   - Да так, оказывается, что он очень удачно выпрыгнул из вагона в туннеле, бежал в Бельгию и переименовался маркизом...

   - Значит, и ему везет...

   - Ну, не очень... Теперь опять попался и, конечно, не выпутается...

   - Может быть, он хочет жениться на твоей сестре?

   - Кто? Савин? - спросил, смеясь, Селезнев.

   - Какой там Савин? Что мне за дело до него, я говорю об этом Неелове.

   - Думал, но получил решительный отказ от отца и принял, как кажется, совершенно спокойно.

   Долинский решил ближе познакомиться с этим человеком.

   Любовь Аркадьевна стояла с Нееловым в оконной нише и о чем-то очень оживленно разговаривала.

   Сергей Павлович молча наблюдал за ними.

   "Неужели она любит его? - думал он. - Игрока? Может быть, даже шулера?"

   "Бедная Люба, - продолжал он размышлять, - ты будешь самая несчастная женщина, если полюбишь его! Лучше уж пойти за старого графа".

   В роскошных залах банкира Алфимова собралось много из наших старых знакомых.

   Тут были Михаил Дмитриевич и Анна Александровна Масловы и неразлучная с нею Зиновия Николаевна Ястребова.

   Алексей Александрович приехал несколько позднее, прямо из редакции.

   Он-то и привез с собою корректурный оттиск перевода статьи из "Indépendance Belge" судебного отчета по делу Николая Герасимовича Савина в Брюсселе.

   Весь кружок Масловых, знавший и помнивший Савина, сгруппировался около Ястребова в маленькой гостиной, еще недавнем месте разрушенного свидания Долинского с Селезневою.

   - Теперь попался, быть бычку на веревочке, - говорил Алексей Александрович.

   - Едва ли, не таков он... Посмотрите, опять убежит... - заметил Михаил Дмитриевич.

   - Трудновато, теперь за ним будет глаз да глаз... Да я не понимаю, с чего ему бегать?.. Ведь ты же говорил, Леля, что здешние его дела окончатся пустяками, что его должны оправдать? - заметила Ястребова.

   - Так-то, так, да не хочется в тюрьмах сидеть, да по этапу шествовать. А кроме того и расстаться с хорошенькой женщиной... По описаниям газет, эта Мадлен де Межен положительно красавица, - отвечал Ястребов.

   - Счастлив он на баб, - произнес Маслов.

   - Ишь, вашего супруга зависть берет, - пошутил Алексей Александрович, обращаясь к Масловой.

   - За Мишу я спокойна... Не валите вы с больной головы на здоровую.

   Алексей Александрович Ястребов, действительно, не отличался верностью своей жене, но она как благоразумная женщина не обращала на это большого внимания и даже заступалась за мужа.

   - Вы не обижайте моего Лелю, - вступилась Зиновия Николаевна и теперь, - он не виноват, что все женщины от него без ума...

   - Уж и все... Исключите хотя мою Аню, - засмеялся Маслов. - Шутки в сторону, - продолжал он, - вы думаете, его выдадут России?

   - Без всякого сомнения, ведь он здесь обвиняется в общеуголовных преступлениях - разорвании векселя и поджоге... Это ведь только заграничные газеты провозгласили его главой русских нигилистов и вожаком революционного движения в России.

   К группе разговаривающих подошла под руку с Нееловым вся разгоревшаяся от танца Серафима Николаевна Беловодова. Им передали известие о Савине.

   - Так значит, он жив? - воскликнула Симочка.

   - Значит... - с улыбкой заметил Ястребов.

   Неелова не поразило это известие, он уже раньше читал, как и другие, об аресте Николая Герасимовича в Брюсселе.

   - Выпутается, не из таковских, чтобы дать себя облапошить, - уверенно произнес он.

   - Нет, теперь, кажется, ему крышка! - пробормотал Алексей Александрович.

   Симочка оставила руку своего кавалера и пошла разыскивать своего мужа.

   Андрей Андреевич вертелся около Матильды Руга и Маргариты Гранпа, которая была тоже тут и сияла своим ослепительным декольте.

   По занятиям театрального агента ему был знаком весь театральный мир.

   Судьба Беловодовых изменилась к худшему.

   На табачной торговле они, благодаря Андрею Андреевичу, прогорели.

   Беловодов забирал всю выручку и прокучивал ее с приятелями, а по субботам - дням расплаты с поставщиками - исчезал с самого раннего утра из магазина, предоставляя жене вертеться и изворачиваться перед настойчивыми кредиторами.

   Молодая женщина рассыпалась в уверениях скорой уплаты и в сетованиях на плохие дела и первое время умела умилостивить поставщиков, но всему бывает конец, наступил конец и их терпению, и они перестали отпускать товар.

   Кредит прекратился - торговля рушилась.

   Беловодовы закрыли магазин.

   Андрей Андреевич снова пустился в театральную агентуру, которая, хотя и не давала больших заработков, но зато представляла из себя веселую и разнообразную деятельность.

   Семья перебивалась с хлеба на квас, но супруги не унывали.