Гейнце Николай Эдуардович - Самозванец

огда согласиться на мое предложение вам прямая выгода... Я буду весь к вашим услугам и сообщу вам поболее, чем этот болтун Гемпель, который в сущности ничего не знает... Слышал, что называется, звон, да не знает, где он...

   - А вы?

   - Я в курсе этого дела и могу помочь в нем, а главное, доставлю вам помощь и графа Стоцкого...

   - Его помощь!

   - Да...

   - Каким же образом?

   - Да все равно... Ведь вы неизбежно столкнетесь с ним в Петербурге, в нашем кружке, но мне хотелось бы, чтобы представил вам его я... Будете вы молчать или не будете, он все равно в ваших руках.

   - Почему?

   - Потому что он знает, что вы знали настоящего графа Сигизмунда Владиславовича Стоцкого.

   - Откуда ему это известно?

   - Это сказал ему я.

   - Вы?

   - Да, я... Я имею в силу этого над ним власть и вас я прошу только не разрушать ее, ничуть не посягая со своей стороны на вашу... Вертите им, как хотите...

   - А если я не соглашусь?

   - Тогда мы оба, и граф и я, погибнем, не принеся вам никакой пользы... Сиротинин будет обвинен и сослан.

   - Хорошо, - после некоторой паузы сказал Николай Герасимович,- я согласен. Вот моя рука... Но одно условие...

   - Хоть десять, - отвечал Кирхоф, крепко пожимая руку Савина.

   - Расскажите мне всю суть этой истории с растратой и с Сиротининым...

   - Извольте...

   - Я вас слушаю...

   - Молодой Алфимов находится всецело в руках графа Стоцкого... Он эксплуатирует его и вертит им, как хочет... Молодой человек ведет большую игру, принимает участие в кутежах, а между тем его средства очень ограничены.

   - Как ограничены?.. Но он миллионер...

   - Да, действительно, отец его очень богат, и у него самого отдельное громадное состояние.

   - Как же так?

   - Но его капитал находится в деле отца, который платит ему ограниченное жалованье и держит вообще в черном теле.

   - Ага... - протянул Савин.

   - Кроме того, в последнее время Иван Корнильевич без ума влюбился в компаньонку бежавшей Селезневой Елизавету Петровну Дубянскую... Это его отвлекало от кутежей, но играть он продолжал, надеясь отыграться... Долгов у него много, и понятно, что он, вероятно, по совету графа Стоцкого, повыудил из кассы конторы деньги, а для того, чтобы отвести от себя подозрение, поручал изредка ключ Сиротинину, его счастливому сопернику в любви к Дубянской...

   - Хороша махинация...

   - И, несомненно, придуманная графом Сигизмундом... Молодой Алфимов до этого не додумался бы вовек... Впрочем, это все только мое предположение. Так ли это было на самом деле, я не знаю, но думаю, что оно похоже на правду...

   - Это сама правда...

   - Имея в руках эти данные, вам надо будет действовать на графа Стоцкого и воспользоваться его влиянием на молодого Алфимова.

   - В каком смысле?

   - Чтобы тот сознался во всем отцу... Отец может и не начать против него дела, а Сиротинин будет свободен.

   - Да, да, это так... - задумчиво согласился Николай Герасимович.

   - Но, повторяю, во всем этом я буду вашим деятельным помощником только при одном условии, что сам представлю вас его сиятельству.

   Он подчеркнул умышленно титул.

   - Когда же это представление состоится?

   - На днях в одном злачном месте Петербурга будет вечер по случаю совершеннолетия будущей жрицы любви...

   - Вот как, в каком же это месте?

   - У полковницы Усовой. Ее дочери исполнилось недавно шестнадцать лет. Мать хочет показать этот свежий товар своим знакомым. Вы не знаете Капитолину Андреевну?

   - Не имею понятия... В мое время такой не было.

   - Любопытная дама, и не менее любопытный дом... Я поведу вас на этот вечер, и там вы встретите и графа Стоцкого, и других действующих лиц интересующей вас истории.

   - Будет и молодой Алфимов?

   - Нет, едва ли... Будет старик, претендент на распускающийся цветок... Граф Сигизмунд ревниво охраняет от встречи отца и сына на одной дорожке.

   - Ну, делишки же у вас, занятные... Хорошо, я согласен... Когда вечер?

   - Через два дня.

   - Это не долго.

   Они перешли к воспоминаниям о парижской жизни, и затем Николай Герасимович простился и уехал.

   "Ура! Победа!" - чуть не вскрикнул он, сходя с лестницы дома, в котором занимал квартиру Кирхоф.

   В тот же вечер Николай Герасимович успел побывать у Долинского и у Дубянской, сообщив им о счастливом начале дела.

   Елизавета Петровна вдвойне порадовалась этому, так как день этот принес ей именно двойную радость.

   Утром она имела первое свидание с Дмитрием Павловичем Сиротининым, любезно разрешенное ей, в качестве невесты обвиняемого, судебным следователем, которому она, хотя и не официально, не в форме показания, успела высказать все, что у нее было на душе по поводу дела Сиротинина.

   Судебный следователь выслушал ее сочувственно, но воздержался выразить свое мнение.

   Свидание состоялось в конторе дома предварительного заключения.

   Дмитрий Павлович уже от матери знал о неизменившихся к нему отношениях любимой девушки, и это известие действительно утешило его в его невольном одиночестве.

   Он и так, надо сказать, безропотно переносил заключение, тем более, что по распоряжению прокурорского надзора, вследствие ходатайства судебного следователя, ему было разрешено чтение и письмо; теперь же убеждение, что самые дорогие для него лица не считают его виновным, еще более успокоительно подействовало на его нервы.

   Он вышел к Дубянской спокойный, почти веселый.

   Помощник смотрителя, зная из предъявленного Елизаветой Петровной разрешения следователя, что свидание происходит между женихом и невестой, галантно уселся за стол в другом конце комнаты и углубился в книгу, делая вид, что совершенно не интересуется их беседой.

   Да и интересоваться было нечем.

   Как это ни странно, но в то время, когда общественное мнение было всецело за виновность Дмитрия Павловича Сиротинина в растрате конторских сумм, в доме предварительного заключения, начиная с самого смотрителя и кончая последним сторожем - все были убеждены, что он невиновен.

   Таким образом, ничего обличающего обвиняемого, как это было в других делах, из беседы заключенного с посетителями начальство ожидать не могло.

   - Лиза, ты... - протянул молодой девушке обе руки Сиротинин.

   - Я, милый, я, дорогой...

   - Я не знаю, как благодарить тебя...

   Он нагнулся и приник к ее рукам, покрывая их горячими поцелуями.

   Она почувствовала, что на ее руки капнуло несколько горячих слезинок.

   - Ты плачешь... - вздрогнула она. - О чем?.. Видишь, я не плачу, а надеюсь и жду... Я - женщина...

   - Ничего, ничего, Лиза, - тряхнул он головой, - это не беда, это слезы радости... В общем, я спокоен.

   - И должен быть спокоен, так как, во-первых, ты прав, а, во-вторых, все скоро выяснится...

   - Что выяснится?

   - Твоя невиновность.

   - Это невозможно... Я сам знаю, что не виноват, но если бы был своим собственным судьею, то обвинил бы себя... Более обвинить некого...

   - Как знать...

   - Лиза, - вдруг сделавшись необычайно серьезным, сказал Дмитрий Павлович, - если у тебя такая мысль, на которую намекнул мне следователь, то оставь эту мысль... Это невозможно даже допустить...

   - Значит, следователь намекнул тебе на возможность виновности молодого Алфимова?

   - Да... - скорее движением губ, нежели языком, сказал Сиротинин. - Но почему ты знаешь?

   - Очень просто, потому что это и моя мысль. Что я говорю, мысль! Мое твердое, непоколебимое убеждение.

   - Лиза!.. - тоном упрека остановил ее Дмитрий Павлович.

   - Что тут Лиза... Я давно Лиза... Не одна я в этом убеждена...

   - Не одна ты...

   - Да... Мое мнение разделяет Долинский и Савин...

   - Савин... Это который недавно судился?

   - Да.

   - Откуда ты его знаешь?

   В коротких словах рассказала Елизавета Петровна Сиротинину все случившееся в последние дни, побег Селезневой, поездку ее в Москву и знакомство там с Николаем Герасимовичем.

   - Потому-то я так долго и не была у тебя... Я ничего не знала, не читала в хлопотах и газет... По приезде я получила письмо от твоей мамы, а ее рассказ поразил меня, как громом... Я прямо от нее бросилась к Сергею Павловичу.

   Она передала Дмитрию Павловичу сущность беседы с адвокатом, совет его поручить дело Савину, согласие последнего и приезд его в Петербург.

   - Дорогие мои, из этого ничего не выйдет... Такое подозрение и бессмысленно и возмутительно, - сказал Сиротинин.

   - А для нас всех, а также, говоришь ты, и для судебного следователя, которому я сегодня высказала все свои соображения...

   - Ты?

   - Да, я... Для нас всех, повторяю я, это даже не подозрение, а полная уверенность...

   - Это невозможно... Он такой душевный человек...

   - Весьма возможно, что он орудие в руках других, и это даже вернее всего... Ясно одно, что деньги взял он...

   - Нет.

   - Значит взял их ты! - вспылила Дубянская.

   - Лиза!

   - Ты не брал, значит взял он... Да что говорить об этом, ведь поверишь же ты, когда он сам в этом сознается?

   - Он... сам... сознается... Голубчик, ты... расстроена...

   - Пусть... Считай меня хоть помешанной, а я говорю тебе, что он сам сознается... Его доведут до этого... Его заставят...

   - Если он сознается, то, конечно, я поверю... Но не иначе...

   - Иначе и не может быть...

   - Страшное затеяли вы дело...

   - Чего же тут страшного?.. Отыскивать правду?.. Страшное было бы дело, если бы ты был обвинен и сослан...

   - Это так и будет...

   - Посмотрим... Для моих отношений к тебе это все равно... Никакой приговор суда меня не убедит в твоей виновности... И в Сибири я буду любить тебя точно так же, как люблю теперь...

   - Это для меня выше всех оправданий...

   - Напрасно... Я хлопочу не для себя и даже не для тебя... Я хлопочу из-за торжества правды... Правда для человека должна быть выше всего...

   - Даже выше любви?

   - Не выше, так как в любви должна быть прежде всего правда...

   - О, ты моя дорогая энтузиастка! Я рад, что ты утешаешься этой иллюзией и поддерживаешь мою мать... Она стала куда бодрее... Благодарю тебя...

   Назначенный срок свидания миновал, и они расстались.

   В тот же день вечером, как мы знаем, Николай Герасимович принес Елизавете Петровне утешительные вести.

   Через несколько дней на вечере у полковницы Усовой состоялось знакомство Савина с Сигизмундом Владиславовичем Стоцким.

  

  

   В конце сентября часто выдаются в Петербурге великолепные дни. Кажется, что природа накануне своего увядания собирается с силами и блестит всею роскошью своих дивных красок. Даже сады Петербурга - эти карикатуры зеленых уголков - красуются яркою зеленью своих дерев, омытой осенним дождичком, и как бы подбодренной веющей в воздухе прохладой. Таким осенним прощальным убором красовался Летний сад.

   Был воскресный день, третий час пополудни.

   Графиня Надежда Корнильевна Вельская шагом прогулки шла по средней аллее сада.

   Доктор прописал ей моцион, и она ежедневно, по возвращении в город в половине сентября, ездила в Летний сад и два или три раза проходила его.

   Эти прогулки составляли даже развлечение в ее скучной, однообразной жизни, среди обстановки того иногда настоящего, а зачастую кажущегося, злата, через которое, по выражению русской песни, льются еще более горькие слезы.

   Вдруг с одной из скамеек поднялась и пошла навстречу графине скромно одетая дама, в которой Надежда Корнильевна узнала тетку Ольги Ивановны Хлебниковой - Евдокию Петровну Костину - за ней следовал ее муж Семен Иванович.

   После таинственного исчезновения Ольги Ивановны и не менее загадочного письма ее к графине, последняя так и не могла добиться, куда скрылась беглянка и какие причины руководили ее внезапным исчезновением.

   По сообщению графа, Ольга Ивановна уехала из Петербурга в Москву, вероятно, к родителям, так как вскоре после ее бегства ее отец отказался от места управляющего в Отрадном и переехал на жительство в первопристольную столицу.

   Занятая своим горем молодая женщина - и в этом едва ли можно винить ее - забыла о своей подруге, тем более, что, как помнит, вероятно, читатель, объяснила ее исчезновение возникшим в сердце молодой девушки чувством к графу, что отчасти подтверждал и смысл оставленного письма.

   Вид родственников подруги, однако, снова вызвал воспоминание о ней, сомнение в верности истолкования ее поступка и желание узнать истину.

   Графиня и Евдокия Петровна обменялись радостными приветствиями.

   - Восхитительный день, и нельзя в этот день не погулять... - застенчиво, и как бы извиняясь, сказал Костин, почтительно снимая шляпу. - Вот мы с женой и пришли в Летний сад, хотя Таврический от нас ближе... Но там уже теперь сделалось сыро...

   - Я тоже гуляю, но охотно посижу поболтаю с вами, - сказала Надежда Корнильевна.

   Они все трое возвратились к скамейке и уселись на нее.

   - А что моя Оля? Что она поделывает? - спросила графиня. - Я не знаю о ней ничего со дня ее странного отъезда... Говорят, она в Москве...

   - О, как она несчастна! - воскликнула Костина. - И как бесчеловечно было лишать ее счастья всей жизни.

   - Что вы говорите... Оля несчастна... Почему?

   - Дуня, перестань... Разве можно! - остановил Евдокию Петровну муж.

   - Оставь, Семен! Не раздражай меня! - вскричала упрямо Костина. - Ты должен понимать, в каком я состоянии... Я должна все сказать графине.

   - Конечно, конечно, расскажите, моя дорогая.

   - Так вы, значит, не знаете, что Оля была загублена в вашем доме и теперь она живет в Москве, в монастыре и решила посвятить себя Богу. Я и ее мать говорили с ней по душе, но она отказалась назвать имя своего обольстителя... Ну, да мы-то все равно его знаем...

   - Дуня! - молил ее муж.

   Графиня Надежда Корнильевна глядела на говорившую широко открытыми глазами.

   Судорога внутреннего волнения передергивала ее губы.

   - Оставь меня, Семен! Я, разумеется, не назову имени человека, прежде, чем расскажу, почему я его подозреваю! Когда Оля жила у вас, она познакомилась с некоей Левицкой, молодой девушкой, которая затащила ее в известный притон на Васильевском острове к полковнице Усовой. Не сдобровать бы уж ей и тогда, но спасибо добрый человек Ястребов разъяснил нам, в чем дело, и муж вовремя поехал к Усовой и застал Олю с глазу на глаз с...

   - Дуня!.. - вскрикнул опять Семен Иванович.

   - Да оставь же меня, Семен! Ты вредишь моему здоровью!.. Ну, тогда-то ничего не вышло у них, а вот в тот же день, когда у вашего батюшки был бал, супруг ваш ухаживал за Олей, и кончилось тем, что она на другой день должна была бежать... Сама она его не назвала, но догадаться было легко...

   - Нет, это невозможно! - воскликнула графиня, бледнея.

   - Так зачем же граф присылал ей письмо графа Стоцкого, а когда она прослушала чтение этого письма, где только и говорилось, что о любви к вам, она упала в обморок... Что вы об этом думаете?

   Надежда Корнильевна молчала.

   - Исхудала она еще и здесь до неузнаваемости и несколько дней тому назад, как уехала в Москву, в Никитский монастырь... Там монахиней одна ее подруга.

   "Нет, нет! - думала графиня. - Этого быть не может! Граф Петр человек испорченный, но он не лицемер! Ведь именно в тот день..."

   После этого разговор не клеился.

   Все сидели молча.

   Сама Костина поняла всю неловкость своей откровенности и прикусила язык.

   Семен Иванович кидал то укоризненные взгляды на жену, то сочувственные - на графиню и покачивал головой.

   Наконец последняя встала и, простившись с Костиными, пошла к выходу.

   Ей было не до продолжения прогулки.

   В то время, когда графиня Вельская беседовала с Костиными в Летнем саду, муж ее сидел с графом Стоцким дома и толковал с ним о делах.

   Граф взволнованно шагал взад и вперед по комнате.

   Сигизмунд Владиславович, попивая шампанское, подводил по книгам счета и когда кончил, объявил, что для графа Петра Васильевича осталось одно спасение: сократить расходы по дому и удвоить игру, а для этого уехать за границу.

   Граф Вельский все-таки еще любил жену, да и все лучшие его чувства восставали против этих мер.

   Но граф Стоцкий умел управлять его слабой волей с дьявольским искусством.

   Он убедил его во всем и предложил даже переговорить с графиней вместо него.

   - Тебе тяжело будет объясниться с ней...

   - Да, голубчик, я даже не знаю, как приступиться...

   - Ну, вот, видишь, а я знаю, и все обделаю к общему благополучию.

   - Выручай и тут, дружище...

   Граф Петр Васильевич позвонил.

   - Графиня дома? - спросил он вошедшего лакея.

   - Их сиятельство только что возвратились с прогулки.

   - Итак, я пойду... Миссия из неприятных, но чего я не сделаю для тебя как искренний друг... - сказал граф Сигизмунд Владиславович.

   - Благодарю тебя...

   - Подожди меня... Я скоро возвращусь... Вели подать еще бутылку...

   Когда графине доложили о желании графа Стоцкого ее видеть, она раздражительно сказала:

   - Просите!

   Она дала слово мужу не отказывать в приеме этому ненависти ному для нее человеку и держала это слово.

   Графиня Надежда Корнильевна встретила графа Сигизмунда Владиславовича с тем же плохо скрываемым отвращением, которое всегда внушало ей плотское чувство, сказывавшееся в его глазах в ее присутствии.

   Он заметил это и с горькой улыбкой произнес:

   - Кажется, мне никогда не удастся победить ваше отвращение ко мне, графиня... А между тем клянусь, никто не любил вас и не любит вас так, как я!..

   - Перестаньте говорить об этом, граф! - воскликнула она с гордым негодованием. - Или, несмотря на просьбы мужа, я не стану вас больше принимать!..

   - Повинуюсь, графиня, но будет время, что вы заговорите со мной иначе! Погибель налетает быстро! Теперь же я являюсь по поручению вашего супруга, спросить вас, не огорчит ли вас его намерение в скором времени прокатиться с друзьями за границу;

   - Муж мой хорошо сделал, что выбрал вас посредником, а то мне пришлось бы в лицо сказать ему, что он напрасно лицемерит, спрашивая мое мнение. Мне пришлось бы назвать ему имя девушки, которое заставило бы его покраснеть... А теперь, по крайней мере, все ясно, каковы его поступки, таковы и друзья!.. То же, что он прислал именно вас, еще ярче оттеняет ту непроходимую пропасть, которая залегла между нами обоими.

   - Вы опять, как всегда, несправедливы ко мне, графиня, - начал было граф Стоцкий...

   - Довольно, передайте моему мужу, что он может уезжать когда и куда он хочет.

   - Позвольте, графиня, мне все же объяснить вам. Если я согласился явиться к вам от его лица, то только ради того, чтобы избавить вас от тяжелой сцены. Не скрою от вас, что граф Петр сильно сомневается в вашей добродетели и, приди он сюда, при малейшем противоречии с вашей стороны он, со свойственной ему вспыльчивостью, мог бы забыться.

   - И сомнение это раздули в нем вы! - горько улыбнулась графиня Надежда Корнильевна.

   - Вы отгадали, графиня. Я счел своим долгом выяснить ему тот обман с медальоном, которому он подвергся на недавнем празднике у вашего отца.

   - Вполне похоже на ваш благородный характер.

   - Мною руководила одна безумная страсть к вам, графиня.

   - Замолчите, нахальный человек! - вскричала она. - Это не откровенность, а цинизм! Вы говорите мне только потому, что уверены в слабохарактерности моего мужа, хотя отлично знаете, чтода всегда была и всегда останусь верна своему долгу.

   - А я клянусь вам, что настанет день, когда вы будете моей! - воскликнул вне себя граф Стоцкий.

   - Скорее смерть! Никогда!

   - Раз я захотел, то это будет... А что касается Ольги Ивановны Хлебниковой, то я не сообщил вам о ней, единственно боясь вас огорчить.

   - О, раз вы признали виновность моего мужа, я готова отрицать ее.

   - Отрицайте, если вам нравится, но факт останется фактом, - отвечал, нахально улыбаясь, граф Сигизмунд Владиславович.

   - Довольно... Я хочу остаться одна... Передайте моему мужу, что я сказала: когда и куда угодно.

   - Хорошо, графиня, передам, - злобно улыбнулся он и вышел.

   - Все в порядке... Графиня объявила: когда и куда угодно... - смеясь сообщил графу Вельскому Сигизмунд Владиславович.

   - Так и сказала? - побледнел тот.

   - Так и сказала... Теперь постарайся запастись в достаточном количестве наличными.

   - Еще хватит...

   - Я буду сам это время хлопотать о том же самом, потому что ты едва ли в состоянии меня выручить...

   - Как тебе не стыдно, Сигизмунд! Разве между нами возможен вопрос о каких-нибудь ничтожных нескольких тысячах? Бери у меня всегда сколько захочешь...

   - Ты настоящий друг... Благодарю тебя...

   - Да полно... Что за пустяки...

   - Однако, я тебя выручил сегодня вдвойне, пойдя за тебя объясняться с графиней... Она сегодня раздражена более обыкновенного.

   - Отчего?

   - Кто-то ей шепнул о твоем мимолетном увлечении.

   - Каком?

   - С Ольгой Ивановной...

   Граф Вельский побледнел, а затем покраснел.

   - Но, клянусь тебе...

   - Не клянись... Все равно не поверю.

   - Послушай, Сигизмунд...

   - И слушать не хочу...

   - Это, наконец, возмущает меня... - вспыхнул граф.

   - Возмущайся сколько хочешь...

   - Но ведь это такая мерзость, обвинить человека в том, в чем он не повинен ни сном, ни духом.

   - Ха, ха, ха!.. - гомерически расхохотался граф Стоцкий.

   - Сигизмунд, я с тобой серьезно поссорюсь...

   - Из-за девчонки...

   - Но повторяю, клянусь тебе...

   - А я повторяю тебе: клянись, не клянись, а я видел своими собственными глазами, как ты за ней ухаживал в этот вечер, а, проходя мимо трельяжа, за которым вы с ней скрылись, совершенно случайно, видит Бог, случайно, подслушал, как ты ей назначал свидание в отведенной ей комнате.

   - Все это правда...

   - Вот, видишь ли...

   - В то время я был рассержен на жену за медальон...

   - А потом?..

   - А потом я провел время после бала с женой...

   - Почему же твоя жена не верит в это?

   - Не знаю...

   - Ты неопытный подсудимый... Ну, да Бог с тобой... Я перестал бы тебя уважать, если бы ты упустил случай воспользоваться влюбленной девчонкой... Свиданье было назначено... Ты пошел...

   - Свидетель Бог, не ходил...

   - Послушай, ты, кажется, считаешь меня совсем дураком... Кто же был у нее?

   - Не знаю...

   - Ведь не я же?.. Только я один знал место вашего свидания, но ведь я не из гастрономов в этом смысле, ты меня знаешь...

   - Я недоумеваю...

   - Ну, будь по-твоему... - махнул рукой Сигизмунд Вяадиславович. - Главное, графиня, как и я, убеждена, что это твое дело, и поэтому, понятно, негодует...

   - Это ужасно!

   - Что же ужасного?

   - Как мне разубедить ее?

   - Это трудновато, да я не вижу в этом необходимости...

   - Но как я ей буду глядеть в глаза?

   - Избегай ее... После же путешествия за границу, время сделает свое дело, и все забудется...

   - Нет, мне надо оправдаться во что бы то ни стало...

   - Напрасный труд... Она не станет тебя слушать... Она сказала мне, что ты ей сделаешь большое удовольствие, если не будешь показываться ей на глаза...

   - Она сказала это?..

   - И добавила, что тоже самое касается и меня... - со смехом закончил граф Стоцкий.

   - Вот как!.. Это другое дело.

   - Так будь же благоразумен, и чем делать драму из твоей, в сущности, шалости...

   - Опять!..

   - Хорошо, хорошо, одним словом, из-за пустяков, так сделаешь лучше, если займешься устройством своих дел.

   - Непременно, непременно... - рассеянно отвечал граф Петр Васильевич.

   - А я поеду, мне еще нужно заехать места в два... - вставая, сказал граф Стоцкий.

   Граф Вельский его не удерживал.

  

  

   На другой день после вечера у полковницы Усовой, в первом часу дня, Николай Герасимович Савин звонил у двери квартиры графа Сигизмунда Владиславовича Стоцкого.

   Граф только что сделал свой утренний туалет и в изящном халате сидел за стаканом кофе и газетой в своем кабинете.

   - Дома барин? - спросил Савин у отворившего ему дверь лакея с плутовской физиономией.

   - Дома-с, но они не одеты...

   - Не беда, что за церемония со старыми приятелями, - заметил Николай Герасимович, когда лакей снимал с него пальто.

   - Как прикажете доложить?

   Савин дал свою карточку.

   - Пожалуйте в залу, - произнес лакей и удалился.

   Савин прошел в залу, или, скорее, гостиную, комнату довольно больших размеров, но, несмотря на это, - она, заставленная и буковой, и мягкой мебелью, имела довольно уютный вид, и в ней царил, видимо, тщательно соблюдаемый порядок.

   Над одним из диванов - турецким - был повешен на стене вышитый шелком ковер, изображавший в середине герб графов Стоцких, а на углах инициалы графа Сигизмунда Владиславовича под графской короной.

   Николай Герасимович с невольною усмешкой посмотрел на эту вывеску родовитого хозяина.

   "Настоящий граф не сделал бы этого", - мелькнуло в его голове.

   В кабинете между тем происходила немая сцена. Взяв с мельхиорового подноса поданную ему лакеем карточку Савина, граф Сигизмунд Владиславович положительно остолбенел, бросив на нее взгляд.

   "Начинается! - пронеслось в его уме. - И как скоро!"

   Он вспомнил, что всю ночь отгонял от себя мысль о появлении Савина, не только знавшего, но и бывшего в приятельских отношениях с действительным владельцем титула графов Стоцких, отгонял другою мыслью, что успеет еще на следующий день со свежей головой обдумать свое положение, и вдруг этот самый Савин, как бы представитель нашедшего себе смерть в канаве Сокольницкого поля его друга, тут как тут - явился к нему и дожидается здесь, за стеной.

   Граф Стоцкий положительно растерялся и бессмысленно переводил глаза с карточки на стоявшего навытяжку лакея и обратно. Это длилось несколько минут, к большому недоумению слуги.

   - Как прикажете, ваше сиятельство? - наконец нарушил тот молчание.

   Граф молчал. Молчал и почтительный лакей, переминаясь с ноги на ногу.

   - Одеваться... - наконец произнес с каким-то отчаянным жестом Сигизмунд Владиславович.

   - Я им докладывал-с, что ваше сиятельство не одеты-с, так они говорят: ничего, что за церемонии между старыми приятелями.

   - Гм... Между старыми приятелями... - повторил граф Стоцкий. - Если так, то проси.

   - Слушаю-с.

   Лакей вышел и затем, снова отворив дверь кабинета, произнес:

   - Пожалуйте...

   Николай Герасимович вошел.

   - Очень рад, очень рад, - встал и пошел ему навстречу граф Сигизмунд Владиславович.

   - Извините, что побеспокоил так рано... Хотелось застать дома, - начал Савин.

   - Помилуйте... Что за церемонии...

   - Между старыми приятелями, - заметил Николай Герасимович. - Действительно, я хочу, но никак не могу признать в вас друга моей юности, графа Сигизмунда Владиславовича Стоцкого.

   - Я самый и есть.

   - Знаю, вы, да не вы... Нельзя так измениться... Он был совсем не похож на вас...

   - Значит, это был другой, - деланно спокойным тоном отвечал граф.

   - Не мог быть и другой, так как он был последний в роде. У меня есть его портрет. Кирхоф уверял меня, что он похож на его покойного брата, и даже в Париже переснял для себя.

   - Я слышал от Кирхофа эту историю... Быть может, он был по другой линии.

   - Странно, странно... Но не в этом дело... Что мне до того, похожи ли вы, или нет на моего друга... Не правда ли?

   Николай Герасимович пристально посмотрел на Сигизмунда Владиславовича.

   - Собственно говоря... Конечно... - неуверенно произнес он.

   - Важно то, что я знаю это, а остальное в моих руках... Не так ли?

   - Я вас не понимаю, - смущенно заметил граф Стоцкий.

   - И не надо... Быть может, вам и не придется меня понимать, чего я от души желаю. Я к вам, собственно, по делу.

   - Чем могу служить?

   - Так как вы такой полный тезка моего старого друга, полнее какого и быть не может, то мне почему-то думается, что вы не откажетесь оказать мне небольшую услугу.

   - Вы друг моего друга Кирхофа, а друзья моих друзей мои друзья... - любезно отвечал граф Стоцкий.

   - В таком случае, все обстоит благополучно, и вы окажете мне просимую услугу...

   - Все, что в силах и средствах...

   "Уж не думает ли он, что я явился потребовать от него отступного за молчание?" - мелькнуло в голове Николая Герасимовича, и он поспешил заметить вслух:

   - В силах вы будете, а средств тут никаких не надо...

   Из груди Сигизмунда Владиславовича вырвался невольно облегченный вздох, что подтвердило красноречиво предположение Савина:

   - Я весь внимание...

   - Заставьте молодого Алфимова сознаться в произведенной им растрате...

   Видимо, не ожидавший ничего подобного и застигнутый совершенно врасплох, граф Сигизмунд Владиславович смертельно побледнел и даже откинулся на спинку кресла.

   - Я... извините... ничего... не понимаю... - с расстановкой, дрожащим голосом, после довольно продолжительной паузы проговорил он.

   - Полноте, граф... Не играйте со мной в темную, мы с вами с глазу на глаз, нас, надеюсь, никто не подслушивает, а потому мы можем говорить начистоту... Ведь то, что я вас даже наедине называю "граф", что-нибудь да стоит.

   - Чего же вы от меня хотите?

   - Вы слышали...

   - Но я уверяю вас, что знаю это дело только по газетам и рассказам потерпевших...

   - Вы хотите убедить меня в том, в чем убедить меня нельзя. Но ваша настойчивость доказывает, что вы не желаете исполнить мою просьбу... До свиданья... Пеняйте на себя... Я все равно, так или иначе, раскрою это дело, а заодно и много других...

   Николай Герасимович встал.

   - Позвольте, позвольте, куда же вы?! - вскричал и граф Стоцкий.

   - Мне некогда терять время в пустых разговорах...

   - Но какой вам интерес в раскрытии этого дела?

   - Это до вас не касается... Я прошу, и этого достаточно...

   - Вы знаете этого Сиротинина?

   - Может быть... Но это все не относится к делу... Угодно вам исполнить мою просьбу?

   - Да вы присядьте...

   - Я спрашиваю...

   - Но если я этого не в силах?

   - Повторяю вам, что меня вам не обморочить... Молодой Алфимов пижон, глядящий из рук отца... Под вашим просвещенным руководством он вкусил от всех благ жизни, от вина, карт и женщин, это ему понравилось и он запустил свою лапу в отцовскую кассу... Это ясно и естественно... Сиротинин, в которого влюблена Дубянская, ему мешал, так как юноша тоже в нее влюбился, старый друг посоветовал ему оказывать кассиру доверие и давать иногда ключ от кассы, чтобы свалить при раскрытии растраты на него вину и устранить его с дороги к сердцу понравившейся молодой девушки... Это также, я думаю, и естественно, и ясно...

   - Нет, последнего я ему не советовал, по крайней мере, в такой форме, - заявил Сигизмунд Владиславович, которого поразили имеющиеся в распоряжении Савина сведения.

   - Вот так-то лучше, - улыбнулся Николай Герасимович и сел.

   Сел и граф Стоцкий.

   - В какой же форме советовали вы ему?

   - Я узнал все уже в день ревизии кассы... Ключ он давал без моего совета.

   - Собственным умом дошел... Из молодых, да ранних, - заметил Савин. - Но это все равно... Необходимо, чтобы он сознался и невиновность Сиротинина была доказана... Вы это сделаете.

   - Если смогу, извольте.

   - Вы должны это сделать.

   - Поймите, наконец, что если вы и правы, и я подал ему некоторые советы в этом деле, но ведь они клонились в его пользу, а не в ущерб. Человек склонен следовать таким советам, вы же желаете, чтобы я заставил его накинуть себе петлю на шею, не могу же ручаться я, что он согласится.

   - Особенной петли я для него не вижу... Без желания отца он не будет даже привлечен к ответственности.

   - Отец-то у него особенный... Он может и пожелать.

   - Не думаю... Впрочем, ведь и он у вас в руках.

   - Положим... - уже перестал отрицать граф Сигизмунд Владиславович.

   - Значит, все обстоит благополучно.

   - Как знать...

   - Я вам это предсказываю заранее... Но пусть будет по-вашему... Я вхожу в ваше положение, вам не хочется потерять ни одного из пижонов: ни отца, ни сына...

   Граф Стоцкий сделал было жест протеста.

   - Не возражайте, это так, будем разговаривать по душе... Можно сделать так, что вы не потеряете ни одного... Мне нет расчета вводить вас в убытки, а судьба Алфимовых для меня безразлична.

   - Если это так, я к вашим услугам... - просиял Сигизмунд Владиславович.

   - Ну, вот видите... Вы должны согласиться, что я знаю жизнь и людей...

   - Приходится согласиться.

   - Вам, понятно, неудобно предложить молодому Алфимову разрушить то самое здание, которое построено им при вашем содействии... Это вызовет с его стороны вопросы недоумения и, наконец, у него возникнет подозрение в вашей искренности, и он даже, сделав по вашему - не сделать он не посмеет, у вас есть средство его заставить...