Сенкевич Генрик - Огнем и мечом

   Присутствующие даже задрожали, так побледнел Заглоба; на лысине у него выступил пот, он перепрыгнул через скамью к Жендзяну и, схватив его за плечо, спросил хриплым голосом:

   - Кто тебе сказал, что она скрыта под Рашковом?

   - Кто сказал? Богун!

   - Да ты с ума сошел? - рявкнул Заглоба, тряся слугу, точно грушу. - Какой Богун?

   - Ради бога, пане! - воскликнул Жендзян. - Зачем вы меня трясете? Оставьте меня и дайте прийти в себя, а то я совсем одурел. Вы все спутаете в моей голове. Какой Богун?.. Вы же знаете его!

   - Говори или я тебя ножом пырну! - рявкнул Заглоба. - Где ты видел Богуна?

   - Во Влодаве! Да чего вы хотите от меня, Панове? - вскричал перепуганный юноша. - Разве я разбойник...

   Заглоба терял сознание, он не мог дышать и упал на скамейку, с усилием вдыхая воздух; пан Михал подоспел к нему на помощь.

   - Когда ты видел Богуна? - спросил Володыевский Жендзяна.

   - Три недели тому назад.

   - Так он жив?

   - Почему ж ему не жить; он сам мне рассказывал, как вы изрубили его, но он поправился...

   - И он тебе говорил, что княжна под Рашковом?

   - Кто же другой, он сам и сказал.

   - Слушай, Жендзян, здесь дело идет о жизни твоего пана и княжны! Говорил ли тебе Богун, что она не была в Киеве?

   - Ах боже мой! Как же она могла быть в Киеве, коли он спрятал ее под Рашковом и велел Горпине не отступать от нее ни на шаг, а теперь дал мне пропускную грамоту и перстень, чтобы я ехал к ней, потому что раны его опять вскрылись и он должен лежать бог весть сколько времени.

   Продолжение рассказа Жендзяна прервал Заглоба, который снова вскочил со скамейки и, схватившись за остаток волос обеими руками, начал кричать как помешанный.

   - Моя дочь жива! Боже мой, жива! Значит, ее не удушили в Киеве! Она жива! Милая моя!

   И старик топал ногами, смеялся, плакал, наконец, схватил Жендзяна, прижал его к своей груди и стал так целовать, что парень совсем потерял голову.

   - Да оставьте же меня, пане... Вы так задушите меня. Конечно, жива! Даст бог, вместе поедем за нею... Пустите меня.

   - Пустите его, пусть он все расскажет, а то мы ничего не поняли, - сказал Володыевский.

   - Говори, говори! - кричал Заглоба.

   - Расскажи нам, братец, все сначала, - сказал Лонгин, - в глазах которого блестели слезы.

   - Позвольте, Панове, дайте передохнуть, - сказал Жендзян, - я запру окно, а то соловьи так и заливаются в кустах, не дадут собраться с мыслями.

   - Меду! - крикнул Володыевский слуге.

   Жендзян запер окно, медленно, как всегда, потом обратился к присутствующим и сказал:

   - Панове, позвольте мне присесть, я устал.

   - Садись, садись, - сказал Володыевский, наливая ему меду, принесенного слугой, - пей с нами, ты заслужил этого своей новостью, только говори скорее.

   - Хороший мед, - сказал парень, поднимая стакан к свету.

   - А, чтоб тебя разорвало! - прогремел Заглоба. - Будешь ты говорить или нет?

   - А вы сейчас уж сердитесь. Конечно, буду говорить, если вы хотите, Панове! Ваше дело приказывать, а мое, слуги, слушать. Вижу уж, что придется рассказать все сначала.

   - Говори сначала!

   - Панове, вы помните, что, когда пришло известие о взятии Бара, нам уже казалось, будто панна погибла? Я тогда вернулся в Жендяны, к родителям и к дедушке, которому уже теперь девяносто лет... да, верно, - девяносто... нет, девяносто один.

   - Да пусть ему будет хоть девятьсот! - воскликнул Заглоба.

   - Да продлит ему Господь его лета! Спасибо, пане, на добром слове, - ответил Жендзян. - Ну вот, вернулся я домой, чтобы отдать родителям то, что с Божьей помощью удалось мне собрать среди разбойников; вы уж знаете, что я в прошлом году был захвачен казаками в Чигирине: они считали меня своим, потому что я ухаживал за раненым Богуном и завел с ним дружбу, а я между тем понемногу скупал у них то серебро, то драгоценности.

   - Знаем, знаем! - сказал Володыевский.

   - Ну вот, я и приехал к родителям; они были мне рады и не верили своим глазам, когда я показал им все, что собрал... Я должен был поклясться дедушке, что все это я нажил честным трудом. Вот-то они обрадовались! Нужно вам сказать, что у них тяжба с Яворскими из-за груши, которая стоит на меже; груша эта стоит на их земле, а ветви на нашей. Потому, когда Яворские трясут грушу на своей половине, груши падают на нашу землю. Они говорят, что груши принадлежат им, а мы...

   - Да ты, хам этакий, не выводи меня из терпения, - крикнул Заглоба, - и не говори того, что не касается дела.

   - Во-первых, позвольте вам сказать, ваша милость, что я не хам, а шляхтич, хотя и бедный, но с гербом, что подтвердит и пан поручик Володыевский, и пан Подбипента, хорошие знакомые Скшетуского, а во-вторых, этот процесс продолжается уж пятьдесят лет.

   Заглоба стиснул зубы и дал себе слово не перебивать больше.

   - Хорошо, рыбка моя, - сладко сказал Подбипента, - но ты нам говори о Богуне, а не о грушах.

   - О Богуне! Пусть будет о Богуне... Итак, Богун думает, что нет друга вернее и слуги преданнее меня: хотя он в Чигирине меня ранил, я присматривал за ним во время болезни, перевязывал его раны, когда Курцевичи его ранили. Я ему еще наврал тогда, сказав, что не хочу служить панам, а предпочитаю казацкую жизнь, потому что она, мол, прибыльнее, и он поверил. Да и как было ему не поверить, если я вернул его к жизни? За это он меня очень полюбил и щедро наградил, не зная, что я дал себе клятву отомстить ему за чигиринскую обиду; если я не убил его тогда, так только потому, что не годится шляхтичу резать больного в постели, как свинью.

   - Хорошо, это мы тоже знаем, - сказал Володыевский, - но где и как ты теперь отыскал его?

   - А вот видите, Панове, было это так. Когда мы прижали Яворских (они, наверное, пойдут с сумой, иначе и быть не может!), я и подумал: теперь мне пора поискать Богуна и отомстить ему за мою обиду. Я доверил свою тайну родителям и дедушке, а он (у него много рыцарского духу) сказал: "Если ты поклялся отомстить, то ступай с Богом, иначе будешь дурак". Ну я и пошел с мыслью, что если найду Богуна, то и о княжне, если она жива, что-нибудь узнаю, а потом, когда застрелю его и приеду к моему пану с новостями, то не останусь без награды!

   - Конечно, не останешься без награды! И мы тебя наградим за это, - сказал Володыевский.

   - А от меня, братец, ты получишь лошадь с полным убором, - прибавил Лонгин.

   - Покорно благодарю, - сказал обрадованный юноша, - за добрые вести: лошадь с седлом и мундштук - прекрасная награда, а уж если мне что подарят, то я не пропью...

   - Однако меня черти берут, - проворчал Заглоба.

   - Итак, выехав из дому... - подсказал Володыевский.

   - Выехав из дому, - продолжал Жендзян, - я думал, куда ехать? В Збараж - оттуда и до Богуна недалеко и я скорей узнаю о моем пане; ну я и поехал на Белую и Влодаву; во Влодаве лошади мои устали, и я остановился покормить их. А там была ярмарка, и все постоялые дворы были заняты шляхтой; я к мещанам, и там шляхта! И только один жид говорит мне: "У меня была пустая изба, но ее занял какой-то раненый шляхтич". "Тем лучше, говорю, я умею ходить за больными, а ваш цирюльник, верно, во время ярмарки не может успеть всюду". Говорил еще жид, что этот шляхтич сам себя лечит и никого не хочет видеть, а потом пошел спросить. Видно, больному было хуже, он велел меня впустить. Я вошел и смотрю: кто в постели? Оказалось, Богун.

   - Я перекрестился. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Испугался я, а он меня сразу узнал и обрадовался. Ведь он считает меня своим другом. Вот и говорит: "Бог тебя послал мне! Теперь я не умру". А я говорю: "Что вы здесь делаете?" Тут он приложил палец к губам и только потом рассказал мне свои приключения: как Хмельницкий послал его из-под Замостья к королю, тогда еще королевичу, и как поручик Володыевский ранил его в Липкове.

   - Что же он, вспоминал обо мне с благодарностью? - спросил маленький рыцарь.

   - Ничего не могу сказать, довольно дружелюбно! "Я думал, - говорил Богун, - что это какой-то малыш, недоносок, а это, говорит, был рыцарь чистой воды и чуть не разрубил меня пополам". Но когда он вспомнит пана Заглобу, ух и скрежетал зубами, что он подговорил вас драться с ним.

   - Черт с ним, я уж теперь не боюсь его! - ответил Заглоба.

   - Мы подружились с ним по-прежнему, - продолжал Жендзян, - даже больше, и он мне все рассказал, как он был близок к смерти, как его в Липкове приютили в барском доме, приняв за шляхтича; там он назвал себя Гулевичем из Подолии; потом его вылечили и обходились с ним прекрасно, за что он и поклялся им в вечной благодарности.

   - Что же он делал во Влодаве?

   - Он пробирался на Волынь, но в Парчеве у него снова вскрылись раны, он по пути упал из телеги и должен был остаться там, хотя и со страхом, так как его легко могли убить. Он сам мне это сказал: "Я был послан с письмами, но теперь не имею никаких доказательств, кроме пернача, и если б узнали, кто я, то меня не только разорвала бы шляхта, но первый встречный офицер повесил бы меня, не спрашивая позволения". Когда он мне это сказал, я ему и говорю: "Надо принять к сведению, что первый офицер может тебя повесить", а он: "Как так?" - "Да так, говорю, нужно быть очень осторожным и ничего не говорить о том, а я вам окажу эту услугу". Он начал благодарить меня и уверять, что наградит меня за это. "Теперь у меня нет денег, есть только драгоценности, но я и их отдам тебе, а потом осыплю золотом, но только сделай для меня еще одну услугу".

   - Ага! - воскликнул Володыевский. - Дело идет о княжне.

   - Совершенно верно, но я должен изложить все по порядку. Когда он сказал мне, что у него нет денег, я окончательно потерял к нему уважение: стой, думаю, я тебе теперь отплачу! А он говорит: "Я болен, сил нет, а меня ждет далекий и опасный путь. Если я попаду на Волынь, отсюда туда недалеко, то уж буду между своими, но туда, к Днестру, я не могу ехать: во-первых, сил не хватит, во-вторых, нужно проезжать через вражий край, мимо замков и войск. Поезжай ты вместо меня". "Куда?" - спрашиваю. "Под Рашков, княжна спрятана у сестры Донца, колдуньи Горпины". Я спрашиваю: "Княжна?" - "Да, говорит, я ее там спрятал, чтобы глаз человеческий не мог ее увидеть. Ей там хорошо, и она, как княжна Вишневецкая, спит на парче".

   - Говори, ради бога, скорее! - крикнул Заглоба.

   - Тише едешь, дальше будешь, - спокойно ответил Жендзян. - Услышав это, я очень обрадовался, но не выдал себя, а сказал: "Да там ли она теперь? Ведь ее, верно, давно отвезли туда". Он поклялся, что Горпина, его верная сука, будет держать ее хоть десять лет, пока он не вернется назад, и что княжна там, потому что туда не могут прийти ни ляхи, ни татары, ни казаки, а Горпина не нарушит его приказания.

   Во время рассказа Жендзяна Заглоба дрожал как в лихорадке, маленький рыцарь радостно качал головой, а Подбипента поднял глаза к небу.

   - Что она там - это верно, - продолжал слуга, - лучшим доказательством этому служит то, что он меня туда послал. Сначала я отказывался, чтобы не выдать своей радости, и говорю: "А зачем мне туда ехать?" - "Затем, что я сам не могу. Если я попаду живым из Влодавы на Волынь, то поеду в Киев, там наши казаки, а ты, говорит, поезжай к Горпине и вели ей с княжной тоже ехать в Киев, в монастырь Пресвятой Девы..."

   - Значит, не к Доброму Николе! - вскричал Заглоба. - Я говорил, что Ерлич врал!

   - ...в монастырь Пресвятой Девы, - продолжал Жендзян. - Я, говорит, дам тебе пернач, перстень и нож, а уж Горпина знает, что это значит: мы так уговорились, и она знает, что ты мой лучший друг. Поезжайте, говорит, вместе, не бойтесь казаков, но татар остерегайтесь: если заметите их, то избегайте встречи, им и пернач нипочем. Деньги, дукаты там есть, говорит, они зарыты в яре; возьми их на всякий случай. По дороге говорите только: "Жена Богуна едет!", и вы ни в чем нуждаться не будете. Впрочем, колдунья сама знает, что делать, ты только поезжай туда, а то мне, горемычному, некого послать, некому и довериться здесь, на чужой стороне, между врагами!" Он просил меня со слезами на глазах и в конце концов, бестия, заставил меня поклясться, что я поеду к ней, я и поклялся, прибавив про себя: "Поеду, но с моим паном!" Обрадованный моим обещанием, он тотчас дал мне пернач, перстень, нож и все драгоценности, какие только у него были при себе, я их взял и подумал: пусть лучше все это останется у меня, чем у разбойника!.. На прощанье он мне рассказал, где этот яр над Валадынкой, как ехать и как повернуть; все мне рассказал так ясно, что я с завязанными глазами туда попаду; и вы это увидите сами, Панове, потому что думаю, что мы все вместе туда поедем.

   - Завтра же, - сказал Володыевский.

   - Зачем завтра, еще сегодня на заре велим седлать лошадей.

   Радость овладела всеми, и слышалась только благодарность Создателю; все потирали руки от удовольствия, задавая новые вопросы Жендзяну, на которые он флегматично отвечал.

   - Ах, чтоб тебя пулей разразило! - воскликнул Заглоба. - Какой верный слуга у Скшетуского!

   - Еще бы! - сказал Жендзян.

   - Он озолотит тебя.

   - И я так думаю. Уж он не оставит меня без награды, я ему верно служу.

   - А что же ты сделал с Богуном? - спросил Володыевский.

   - То-то и было для меня горе, что он лежал больной в постели и не пристало его пырнуть ножом; за это и мой пан не похвалил бы меня. Такая уж моя судьба! Но что же мне было делать? Когда он уж все рассказал, что хотел, и все отдал, я взялся за ум. Зачем, говорю я себе, такой негодяй будет жить на свете? Он и княжну запрятал, и меня побил в Чигирине... Пусть его лучше не будет на свете, и черт с ним! Думал я и о том, что он может выздороветь и двинуться с казачьем за нами. И недолго думая я пошел к коменданту Реговскому, который во Влодаве стоит со своим полком, и донес ему, что это - Богун, худший из всех бунтовщиков. Верно, его уж тал повесили!

   Сказав это, Жендзян глуповато рассмеялся и посмотрел на присутствовавших, точно дожидаясь одобрения, но, к его удивлению, ему ответили молчанием. Только Заглоба спустя некоторое время проворчал: "Ну, не беда!" Но Володыевский сидел молча, а Лонгин зачмокал языком, покачал головою и сказал:

   - Ты, братец, поступил скверно, что называется, некрасиво!

   - Почему? - спросил с удивлением Жендзян. - Неужели лучше было пырнуть его ножом?

   - И так было бы нехорошо, и так неладно; но не знаю, чем лучше быть: убийцей или Иудой?

   - Что вы говорите? Ведь Иуда выдал не мятежника? А он враг короля и Речи Посполитой.

   - Это правда, а все-таки нехорошо. А как зовут этого коменданта?

   - Реговский. Говорили, зовут его Яковом Реговским.

   - Ну, это тот самый! - проворчал Лонгин. - Родственник Лаша и враг Скшетуского.

   Но никто не слыхал этого замечания, потому что Заглоба начал:

   - Мосци-панове! - сказал он. - Нельзя медлить. Господь сделал так, что, благодаря этому юноше, мы будем искать ее при лучших условиях, чем до сих пор. Богу и слава! Завтра же мы должны ехать. Князь уехал, но мы и без его разрешения двинемся в путь, времени нет. Поедет со мной Володыевский и Жендзян, а вы, пане Подбипента, останьтесь здесь, потому что рост ваш и простодушие могут нас выдать.

   - Нет, братец, я тоже поеду, - сказал литвин.

   - Ради ее безопасности вы должны остаться здесь. Кто видел вас раз, тот вас никогда в жизни не забудет. Правда, у нас есть пернач, но вам и с перначом не поверят. Вы ведь душили Пульяна на глазах у всего кривоносовского сброда, - они вас сейчас же узнают. Нет, вам никак нельзя с нами ехать. Вы там трех голов не найдете, а одна ваша принесет нам мало пользы. Чем портить дело, лучше сидите здесь.

   - Жаль, - сказал литвин.

   - Жаль не жаль, а вы должны остаться. Когда мы поедем снимать гнезда с деревьев, тогда и вас возьмем, а теперь не возьмем.

   - Даже слушать гадко!

   - Давайте-ка я вас расцелую, потому что мне весело, а все-таки останьтесь! Но вот что еще, панове! Очень важно сохранить тайну, чтобы весть эта не распространилась между солдатами, а от них среди мужиков. Никому ни слова!

   - Ба! А князю?

   - Князя нет.

   - А Скшетускому, если он приедет?

   - Ему-то именно не говорите ни слова, иначе он захочет ехать за нами. Времени радоваться будет довольно, а в случае нового обмана он с ума сойдет. Обещайте, что никому и слова не скажете, мосци-панове!

   - Слово! - сказал Подбипента.

   - Слово!

   - А теперь возблагодарим Бога!

   С этими словами Заглоба первый упал на колени, а за ним и все остальные, и они долго и горячо молились.

  

  

   Несколько дней тому назад князь действительно уехал в Замостье, чтобы набрать войско, и возвращение его предвиделось нескоро. Поэтому Володыевский, Заглоба и Жендзян отправились в путь без всякого разрешения и под строгим секретом, в который был посвящен только Лонгин, но он, связанный словом, молчал как мертвый. Вершул и другие офицеры, зная о смерти княжны, не предполагали, что отъезд Володыевского и Заглобы имеет отношение к невесте несчастного Скшетуского, и думали, что они именно к нему и поехали, тем более что среди них был и Жендзян, который, как всем было известно, служил у Скшетуского; поехали они прямо в Хлебановку и там приготовились в путь.

   Заглоба на деньги, занятые у Лонгина, купил пять рослых подольских лошадей, пригодных в далекое путешествие; такими лошадьми охотно пользовалась польская конница и казацкие старшины, - они могли гоняться целый день за татарскими скакунами, по быстроте превосходили турецких лошадей и легче выносили все перемены погоды, холодные и сырые ночи. Кроме того, Заглоба купил для себя и для других, а также и для княжны казацкие свитки, Жендзян занялся вьюками, а когда все было готово, поручили себя Господу и святому Николаю, покровителю дев, и двинулись в путь.

   Переодетых друзей можно было принять за каких-нибудь казацких атаманов, и нередко случалось, что их останавливали солдаты из польской стражи, разбросанной до самого Каменца, но с ними умел объясняться Заглоба. Долгое время они ехали по безопасной местности, занятой войсками Ланцкоронского, который приближался к Бару для наблюдения за собиравшимися там запорожскими войсками. Все уже знали, что из переговоров ничего не выйдет и война почти решена, хотя главные силы еще не двинулись с места. Переяславское перемирие окончилось еще до Духова дня; стычки передовых отрядов, не прекращавшиеся и раньше, теперь усилились, и с обеих сторон ждали только сигнала. Весна между тем была в полном разгаре. Земля, разрытая лошадиными копытами, покрылась изумрудом зеленеющей травы и цветами, выросшими на могилах убитых. Над полями битв в небесной лазури порхали жаворонки; разлившиеся воды морщились легкой, блестящей зыбью под теплым дуновением ветра, а по вечерам в согревшейся воде лягушки вели свои радостные разговоры.

   Казалось, что сама природа хочет излечить раны народа и украсить могилы погибших цветами. Стояли ясные дни, на небе и на земле было свежо, бодро, весело, а вся степь блестела точно парча, отливала, как радуга или как польский цветной пояс, на котором искусная рукодельница соединила все цвета. Степи звенели от гомона птиц, и ходил по ним вольный ветер, который сушил воды и делал лица людей смуглыми...

   В такое время радуются сердца, и надежда вступает в них, и наши рыцари были полны надежд. Пан Володыевский распевал песенки, а пан Заглоба потягивался на лошади, с наслаждением подставлял спину под солнце и раз, когда оно хорошо его согрело, сказал маленькому рыцарю:

   - Хорошо мне; правду говоря, после меда и венгерского нет ничего лучше для старых костей, как солнце.

   - Для всех оно хорошо, - ответил пан Володыевский, - заметьте, ваць-пане, что даже животные любят греться на солнце.

   - Счастье, что мы в такое хорошее время едем за княжной, - продолжал Заглоба, - зимой, в морозы, трудно было бы бежать с девушкой.

   - Пусть только она достанется нам в руки, а там уж быть мне последним бараном, если ее у нас отнимут.

   - Скажу я тебе, пан Михал, - сказал Заглоба, - что я боюсь только того, чтобы в случае войны туда не двинулись татары; с казаками мы справимся кое-как, с мужиками мы и разговаривать не станем, они принимают нас за старшин, запорожцы почитают пернач, и имя Богуна будет нам щитом.

   - О, я знаю татар, в лубенском княжестве вся наша жизнь проходила в стычках с ними; и я, и Вершул без отдыха вели с ними борьбу.

   - И я их знаю, - сказал Заглоба. - Ведь я говорил тебе, что провел среди них несколько лет и мог дойти до высоких почестей, но не захотел обасурманиться и пренебрег ими; они хотели убить меня за то, что я направил их главного мурзу на путь истинной веры.

   - А вы говорили, ваць-пане, что это с вами в Галате случилось.

   - В Галате одно, а в Крыму само собой. Вы думаете, что Галатой свет кончается, и, вероятно, не знаете, где раки зимуют. Ведь сынов дьявола больше, чем христиан на свете.

   - Не одни татары могут нам вредить, - вмешался Жендзян, - я вам еще не пересказал всего, что говорил мне Богун: этот яр сторожит нечистая сила. Колдунья, которая бережет княжну, - сильная ведьма и с чертями в дружбе, те могут предупредить ее о нашем приезде. Правда, у меня есть освященная пуля, и она, конечно, ее уложит, если простая не пригодится: немало чертей стерегут и вход в этот яр. Вы уж, Панове, сами подумайте о том, чтобы со мной не случилось чего дурного, иначе моя награда пропадет.

   - Ах ты трутень этакий! - сказал пан Заглоба. - Только у нас и заботы, что о твоем здоровье. Черт тебе шеи не свернет, а если и свернет, то все равно ты и так попадешь в ад за свою жадность. Я старый воробей, и на мякине меня не проведешь. Если Горпина страшная колдунья, то я еще страшней ее, - я в Персии черное искусство изучил. Она служит чертям, а они - мне, и я мог бы пахать землю на них, как на волах, - боюсь только лишиться спасения души.

   - Это хорошо, и на этот раз вы уж употребите всю свою силу: все-таки лучше быть в безопасности!

   - Но все же я больше надеюсь на покровительство Всевышнего, - сказал Володыевский. - Пусть Горпину и Богуна стерегут черти, а нас охраняют небесные ангелы, которых черти одолеть не могут, а я обещаюсь поставить святому Михаилу семь свечей из белого воска.

   - И я присоединю свою лепту в одну свечу, чтобы пан Заглоба не пугал меня вечным наказанием.

   - Я первый отправлю тебя в ад, - ответил шляхтич, - если только окажется, что ты не знаешь, где находится княжна.

   - Как не знаю? Только бы нам доехать до Валадынки, а там я с завязанными глазами попаду. Мы поедем по берегу к Днестру, а яр будет на правом берегу. Мы его узнаем, потому что вход в него заслонен большой скалой. Сначала кажется, что там совсем нельзя пройти, но в скале есть расщелина, куда свободно проходят две лошади рядом. Нам бы только добраться туда, а там уж никто от нас не убежит, там только один вход и выход: вокруг яра такие высокие стены, что только птица может пролететь. Колдунья убивает людей, которые входят без ее позволения, там уж много человеческих скелетов, но Богун не велел обращать на это внимания, а ехать и кричать: "Богун! Богун!.." - тогда она встретит нас дружелюбно. Кроме Горпины там есть еще Черемис, который прекрасно стреляет из мушкета. Нужно их обоих убить.

   - Насчет Черемиса я не перечу, но бабу - достаточно связать!

   - Да как же вы ее свяжете? Она такая сильная, что разрывает панцирь, как полотняную рубашку, а подкова только хрустит у нее в руках; один разве пан Подбипента справился бы с нею, а мы не справимся. Но не беспокойтесь, у меня есть для нее освященная пуля. Пусть издохнет чертовка! Иначе она побежит за нами волчицей - и тогда нам собственных голов не увезти, не то что княжну.

   Среди таких разговоров и советов время проходило незаметно. А ехали они быстро, минуя местечки, города, села, хутора и курганы. Ехали к Ярмолинцам и Бару, откуда думали свернуть в сторону Ямполя и Днестра. Теперь они проезжали местность, где Володыевский некогда побил Богуна и освободил Заглобу из его рук. Они попали на тот же хутор и остановились там на ночлег. Случалось им ночевать под открытым небом, в степи; тогда Заглоба веселил спутников рассказами о своих прежних приключениях, былями и небылицами. Но больше всего говорили они о княжне и ее будущем освобождении из рук колдуньи.

   Наконец выехав из местности, находившейся во власти Ланцкоронского, они въехали во владения казаков, там уж совсем не было ляхов: те, что не успели бежать, были истреблены огнем и мечом. Май кончился, и настал знойный июнь, а они едва проехали третью часть пути, - дорога была длинная и трудная. К счастью, со стороны казаков им не грозила никакая опасность. Лишь порой их спрашивали, кто они такие. Тогда Заглоба, если спрашивавший был казак, показывал пернач Богуна, а если это был кто-нибудь из черни, то, не слезая с лошади, пинал его ногой в грудь, и тот падал на землю. Другие при виде этого живо пропускали их, думая, что это не только свои, но к тому же и старшины, если бьют, и принимали Заглобу за Кривоноса, за Бурлая и даже за самого батьку Хмельницкого.

   Но Заглоба очень сетовал на славу Богуна, - казаки слишком надоедали им своими расспросами о нем и это тоже замедляло путешествие. По большей части не было конца вопросам: здоров ли и жив? Весть о его смерти дошла до Ягорлыка и дальше. Когда путешественники сообщали, что Богун жив и здоров и что они посланы им, их целовали и угощали, открывали перед ними сердца; открывались даже мешки с деньгами, чем Жендзян пользовался очень охотно.

   В Ямполе их принял Бурлай, старый полковник, который со своим войском и чернью ждал буджакских татар. Он учил Богуна военному искусству, вместе с ним участвовал в черноморской экспедиции, вместе грабил Синоп и потому любил его, как родного сына, и сердечно принял его послов, не выказывая ни малейшего подозрения, тем более что в прошлом году видел с Бргуном Жендзяна. Напротив, узнав, что Богун жив и отправился на Волынь, Бурлай устроил для них целый пир, на котором от радости напился и сам.

   Заглоба боялся, как бы Жендзян, напившись, не проболтался, но оказалось, что слуга был хитрой лисой и держал себя прекрасно: говорил правду лишь тогда, когда ее можно было сказать, и не только не портил дела, а приобрел даже доверие Бурлая. Но все же странно было слушать нашим рыцарям разговоры, которые велись между ними с такой откровенностью и в которых часто упоминались и их имена.

   - Мы слышали, - сказал Бурлай, - что Богун был ранен в поединке. Ты не знаешь, кто его ранил?

   - Володыевский, офицер князя Еремии, - спокойно ответил Жендзян.

   - Ну, попадись он в мои руки, я бы ему отплатил за нашего сокола... Я с него живого кожу содрал бы!

   Володыевский закусил свои белобрысые усики и посмотрел на Бурлая таким взглядом, каким смотрит собака на волка, которого ей нельзя схватить за горло.

   - Я затем и говорю тебе его имя, пан полковник, - сказал Жендзян. "Ну, и растет же этот щенок на утешение дьяволу!" - подумал Заглоба.

   - Только, - продолжал Жендзян, - он не так виноват, его вызвал сам Богун, не зная, на какую саблю наткнется. Но там был другой шляхтич, величайший враг Богуна, который увез от него княжну.

   - А это кто такой?

   - Да тот старый пьяница, что притворялся другом Богуна.

   - За это мы его повесим! - воскликнул Бурлай.

   - Дураком я буду, если я не обрежу уши этому щенку, - проворчал Заглоба.

   - Его так изрубили, - рассказывал Жендзян, - что другой не перенес бы таких ран, но у нашего атамана душа бодливая, и он выздоровел, хоть с трудом, но добрался до Влодавы. А уж там бы не справился, если б не мы. Мы его отправили на Волынь, где наши, а нас он послал за девушкой.

   - Ой, погубят его эти чернобровые, - проворчал Бурлай, - я ему давно это пророчил. Не лучше ли было ему по-казацки поиграть с девкой, а затем камень на шею, да и в воду, как мы делали это на Черном море...

   Володыевский едва удержался, так в нем было оскорблено чувство уважения к женщине. Заглоба рассмеялся и сказал:

   - Конечно, лучше!

   - Но вы - добрые друзья! - сказал Бурлай, - вы его не оставили в нужде; а ты, малый, - обратился он к Жендзяну, - ты лучше всех, я тебя еще в Чигирине знал и видел, как ты ходил за нашим соколом и голубил его. Знайте, что и я ваш друг, - говорите, что вам нужно: молодцов или лошадей? Я вам все дам, чтобы вас не обидели на обратном пути.

   - Молодцов нам не надо, полковник, - мы свои люди и поедем своей страной; а не дай бог какой встречи, то большой толпой нам будет хуже, чем маленькой; а вот быстрые кони пригодятся.

   - Я дам вам таких, каких не догонят и ханские. Жендзян воспользовался случаем:

   - Да и денег атаман дал мало, у него у самого не было, а за Брацлавом мера овса стоит талер.

   - Так пойдем со мной в кладовую, - сказал Бурлай.

   Жендзян не заставил себя ждать и исчез вместе со старым полковником за дверью, а когда он немного спустя вернулся назад, лицо его сияло от радости и синий жупан оттопыривался на животе.

   - Ну, теперь поезжайте с Богом, - сказал старый казак, - а как возьмете девушку, то на обратном пути заезжайте ко мне, дайте взглянуть на Богунову зозулю.

   - Не может того быть, пан полковник, - смело ответил Жендзян, эта ляшка страсть как робка: она раз уже пырнула себя ножом. Мы боимся, как бы с нею не случилось чего нехорошего. Пусть лучше сам атаман делает с нею что хочет.

   - И сделает; не будет она его бояться. Ляшка-белоручка! Казак-запорожец ей не по нраву! - ворчал Бурлай. - Поезжайте с Богом! Недалеко вам уж ехать.

   Из Ямполя было уже недалеко до Валадынки, но дорога была трудная, или, скорее, бездорожье, ибо местность была пустынная и лишь кое-где заселена людьми и застроена. Поэтому от Ямполя они свернули на запад, удалясь от Днестра, чтобы идти по течению Валадынки к Рашкову, только этим путем и можно было попасть в Яр. Занимался уже рассвет, тогда кончился пир у Бурлая; Заглоба рассчитывал, что до захода солнца они не смогут найти Яра, но это-то и было ему на руку: он хотел, чтобы освобождение Елены совершилось ночью. Уехав от Бурлая, Заглоба вспоминал бурлаевский пир и говорил о счастье и удаче, которые сопутствуют им всю дорогу.

   - Смотрите, как дружно живут казаки, как они поддерживают во всем друг друга. Я не говорю о черни, которую они презирают; и если черт поможет им отнять у нас власть над ними, то они будут управлять ею хуже нас; но, живя в братстве, они готовы идти друг за друга в огонь и в воду, не так, как наша шляхта.

   - Ну, какое, ваша милость! - возразил Жендзян. - Я долго жил между ними и видел, что они, точно волки, дерутся друг с другом; и если б не Хмельницкий, который держит их в повиновении силой и политикой, то они уже давно бы перегрызлись. Но Бурлай - славный воин, и сам Хмельницкий уважает этого старика.

   - А ты, верно, полюбил его, потому что он позволил тебе обобрать себя. Эх, Жендзян, Жендзян! Не умереть тебе своей смертью.

   - Что кому суждено, пане; ведь врага провести и похвально, и Богу угодно.

   - Да я и не это в тебе порицаю, а твою жадность. Это мужицкое чувство, недостойное имени шляхтича, и за это ты будешь наказан.

   - За это я не пожалею Богу на свечку, чтобы ему была корысть от меня и чтобы он благословил меня и впредь, а то, что я родителям помогаю, это не грех.

   - Ну и пройдоха же он! - воскликнул Заглоба, обращаясь к Володыевскому. - Я думал, что вместе со мной будут схоронены и мои фортели, но вижу, что он еще половчее будет. Благодаря хитрости этого слуги мы освободим княжну из рук Богуна с его же разрешения и прокатимся на бурлаевских жеребцах. Видел ли ты что-нибудь подобное?.. Посмотришь на Жендзяна, подумаешь, что за него и ломаный грош дать жалко, а он...

   Жендзян самодовольно улыбнулся и ответил:

   - Разве вам от этого хуже?

   - Ты мне нравишься, и если б не твоя алчность, я взял бы тебя к себе на службу. Но раз ты провел Бурлая, то я прощаю тебе, что ты назвал меня пьяницей.

   - Да ведь это не я назвал так, а Богун.

   - Бог его за это и наказал, - возразил Заглоба.

   В этих разговорах прошло утро, а когда солнце поднялось высоко на небо, наших путешественников охватило раздумье: через несколько часов они должны были увидеть Валадынку. После долгого путешествия они были наконец у цели, но тревога, естественная в таких случаях, закралась в их сердца. Жива ли еще Елена? Если жива, то найдут ли они ее в Яре? Горпина могла увезти ее или в самую последнюю минуту скрыть ее в неведомых им пещерах, или даже убить. Препятствия не были еще устранены, опасность еще не миновала. Правда, у них были все знаки доверия Богуна, и Горпина должна была признать в них послов, исполняющих его волю, но если духи или черти предостерегут ее? Этого больше всего боялись Жендзян и Заглоба, который, несмотря на то что изучил черное искусство, думал об этом не без волнения. В таком случае они застали бы Яр пустым или, еще хуже, застали бы там казаков из Рашкова, скрытых в засаде. Сердца их бились тревожно, и когда они несколько часов спустя заметили издали блестящую ленту воды, красное лицо Жендзяна немного побледнело.

   - Это Валадынка, - сказал он глухим голосом.

   - Неужели? - тихо спросил Заглоба. - Как мы близко!

   - О Господи! Храни нас! - сказал Жендзян. - Ну, начинайте ваши заклинания, а то я боюсь.

   - Глупости все это! Перекрестим реку и пропасть - это больше поможет. Володыевский был спокойнее всех, но молчал; он осмотрел пистолеты и

   подсыпал свежего пороха на полки, попробовал, легко ли выходит сабля из ножен.

   - В этом пистолете у меня освященная пуля, - сказал Жендзян, - во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Вперед!

   - Вперед! Вперед!

   Вскоре они очутились на берегу реки и свернули по ее течению. Здесь Володыевский остановил их на минуту и сказал:

   - Пусть Жендзян возьмет пернач, колдунья знает его, поэтому пусть он первый переговорит с нею, чтобы она не испугалась нас и не убежала с княжной в какую-нибудь трущобу.

   - Как хотите, Панове, а я первым не поеду, - сказал Жендзян.

   - Тогда поезжай последним, дурак.

   С этими словами Володыевский поехал первым, за ним Заглоба и, наконец, слуга со свободными лошадьми, беспокойно оглядывавшийся по сторонам. Лошадиные копыта стучали по камням; вокруг царила глубокая тишина, лишь саранча и стрекозы, скрытые в трещинах и расщелинах, трещали не умолкая; день был знойный, хотя солнце клонилось уже к западу. Наконец путешественники въехали на гору, похожую на рыцарский щит, на которой громоздились распавшиеся и выветрившиеся скалы, похожие на развалины или церковные башни; можно было подумать, что это замок или город, разрушенный только вчера неприятелем.

   - Это Вражье Урочище, - сказал Жендзян, - я узнал его со слов Богуна. Ночью здесь никто не может пройти живым.

   - Если не пройдет, то, может быть, проедет, - возразил Заглоба. - Тьфу! Что за проклятая страна! Но мы по крайней мере на хорошей дороге!

   - Теперь уж недалеко! - сказал Жендзян.

   - Слава богу, - произнес Заглоба, и мысли его устремились к княжне.

   У него было как-то странно на душе, и при виде диких берегов Валадынки, пустыни и глуши ему не верилось, будто княжна, ради которой он перенес столько невзгод и опасностей и которую он так любит, что после вести о смерти ее не знал, что делать со своей жизнью, со своей старостью, - была уже совсем близко. Но человек привыкает даже к несчастью, и Заглоба за это долгое время освоился с мыслью, что она похищена и находится в руках Богуна; а теперь он не смел даже думать, что настал конец печали и поискам, что начнется радость и спокойствие. Много мыслей приходило ему в голову: что она скажет, когда увидит его? Не заплачет ли? После столь продолжительного заключения она будет поражена как молнией своим неожиданным спасением. "Бог может все устроить, - подумал Заглоба, - наказать злых и наградить добрых. Бог отдал Жендзяна в руки Богуна, а потом связал их дружбой. Бог устроил так, что война, эта злая мачеха, отозвала дикого атамана из пустыни, где он стерег свою добычу, как волк. Бог выдал его в руки Володыевского и опять сблизил с Жендзяном, и все устроилось так, что теперь, когда княжна, может быть, теряет последнюю надежду на свое освобождение, - помощь тут как тут! Наконец-то кончатся твои страдания, моя дочурка, - думал Заглоба, - и ждет тебя безмерная радость. Ой, как ты будешь благодарна нам!"

   И она встала перед глазами как живая; старик расчувствовался и погрузился в размышления о том, что вскоре случится. В это время Жендзян дернул его за рукав.

   - Ваша милость! - сказал он.

   - Что? - спросил Заглоба, недовольный, что Жендзян прервал его размышления.

   - Вы видели? Волк перебежал нам дорогу.

   - Ну так что ж, что перебежал?

   - Да волк ли это был?

   - Поцелуй его в нос!

   В эту минуту Володыевский придержал лошадь.

   - Не заблудились ли мы? Ведь мы должны быть уже на месте.

   - Нет! - возразил Жендзян. - Мы едем так, как говорил мне Богун. Дал бы Бог, чтобы всему поскорее был конец.

   - Вероятно, скоро, скоро конец будет, если только мы едем по верной дороге.

   - Я еще хотел просить вас, - отозвался Жендзян, - когда я буду говорить с колдуньей, следите за Черемисом; он, говорят, паскудник великий и прекрасно стреляет из ружья!

   - Не бойся! Вперед!

   Едва путешественники сделали несколько шагов, как лошади их стали прясть ушами и храпеть. У Жендзяна кожа сделалась как у гуся: он ждал каждую минуту, что из-за скалы раздастся вой упыря или выползет какой-нибудь страшный гад, но оказалось, что лошади храпели только потому, что проходили мимо логовища испуганного волка, который так напугал юношу.

   Кругом царила тишина, даже саранча перестала стрекотать, а солнце перекатилось на другую сторону неба. Жендзян перекрестился и успокоился.

   Володыевский вдруг опять придержал лошадь.

   - Я вижу ущелье, - сказал он, - загороженное скалой, в ней отверстие.

   - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! - шепнул Жендзян. - Здесь!

   - За мной! - скомандовал Володыевский, погоняя лошадь.

   Через минуту они остановились у ущелья и проехали в отверстие под каменный свод. Перед ними открылся глубокий яр, густо поросший по бокам зеленью и расширявшийся вдали в полукруглую равнину, окруженную гигантскими стенами. Жендзян начал кричать во всю мочь:

   - Богун, Богун! Выходи, ведьма, выходи, Богун!

   Все сдержали лошадей и стояли в молчании, а Жендзян продолжал кричать:

   - Богун! Богун!

   Вдали послышался лай собак.

   - Богун, Богун!

   С левой стороны яра, куда падали алые и золотистые лучи солнца, зашелестели листья кустов боярышника и дикой сливы, и вскоре почти на самом обрыве показалась человеческая фигура, которая присела и, прикрыв глаза рукой, пристально всматривалась в прибывших.

   - Это Горпина, - сказал Жендзян и, сложив руки у рта, снова закричал: - Богун, Богун!

   Горпина начала спускаться со скалы, откинувшись для равновесия назад. Она шла скоро, а за ней спускался какой-то коренастый человек с турецким мушкетом в руках.

   Под тяжелыми ногами ведьмы ломались кусты, камни с шумом срывались на дно яра; в лучах заходящего солнца она действительно казалась каким-то сверхъестественным существом.

   - Кто вы? - спросила она грубым голосом, спустившись.

   - Как живешь, касатка? - спросил Жендзян, к которому,