Сенкевич Генрик - Огнем и мечом

нуться из Сечи, и, может быть, теперь он где-нибудь в этой же степи. Он будет искать ее и найдет, и тогда радость сменит слезы, веселье - печаль, и навсегда минуют опасности и тревоги, настанет спокойствие и отрада. Мужественное простое сердце девушки наполнилось надеждой; степь сладостно зашумела вокруг; ветер, колебля траву, навевал ей сладкие мысли. Она уж не такая сирота, если при ней чудесный, неведомый защитник и другой - которого она знает и любит и который не оставит ее и будет всегда заботиться. А этот человек сильнее и могущественнее тех, которые угрожали ей теперь.

   Степь сладко шумела, цветы разливали упоительный запах; лепестки чернобыльника тихо склонялись к ней, точно узнав в этом казачке с длинными косами, молочно-белым лицом и алыми устами сестру-девушку и как бы говоря: "Не плачь, красная девица, и мы на попечении Божием". Степь успокаивала ее все больше. Исчезла картина убийств и погони, и ею овладело какое-то сладкое бессилие; сон смежил ее веки, лошади шли медленно, их движения убаюкивали. Она уснула.

  

  

   Ее разбудил лай собак. Открыв глаза, она увидела вдали тенистый дуб, забор и колодец. И она тотчас же разбудила своего спутника.

   - Мосци-пане, проснитесь!

   Заглоба открыл глаза.

   - Что это? Куда мы приехали?

   - Не знаю.

   - Погодите-ка, ваць-панна! Это, кажется, казацкий зимовник?

   - И мне так кажется.

   - Здесь, верно, живут чабаны. Не слишком приятная компания! И чего эти собаки так лают, чтоб их волки заели!.. У забора видны люди и лошади. Нечего делать, надо заехать, не то они погонятся за нами, если мы проедем. Верно, и вы вздремнули?

   - Немножко.

   - Раз, два, три, четыре оседланных лошади у забора и четверо людей. Ну, это небольшая сила. Да это чабаны. Эй, люди, подите сюда!

   К ним тотчас же подошли четыре казака. Это действительно были чабаны, которые летом стерегли в степи табуны. Пан Заглоба тотчас же заметил, что только у одного из них была сабля и пищаль, трое остальных были вооружены палками с лошадиными челюстями, но он знал также, что эти люди часто бывают дики и опасны. Все четверо смотрели на них исподлобья. На их смуглых лицах не было ни малейшего следа благорасположенности.

   - Чего вам надо? - спросили они, не снимая шапок.

   - Слава богу! - сказал пан Заглоба.

   - Во веки веков! Чего хотите?

   - А далеко до Сыроватой?

   - Не знаем мы никакой Сыроватой.

   - А этот зимовник как зовется?

   - Гусля.

   - Дайте коням воды.

   - Нет воды, высохла... А вы откуда?

   - Из Кривой Руды.

   - А куда?

   - В Чигирин. Чабаны переглянулись.

   Один из них, черный как жук и косоглазый, стал пристально всматриваться в Заглобу.

   - А чего вы с дороги съехали? - спросил он.

   - Жарко.

   Косоглазый взял лошадь Заглобы за поводья.

   - Слезай с коня. В Чигирин тебе незачем ехать.

   - Почему? - спокойно спросил Заглоба.

   - А ты видишь этого молодца? - спросил косоглазый, указывая на одного из чабанов.

   - Вижу.

   - Он из Чигирина приехал: там ляхов режут.

   - А ты знаешь, холоп, кто за нами в Чигирин едет?

   - Кто?

   - Князь Ерема.

   Дерзкие лица чабанов сейчас же приняли покорное выражение. Все точно по команде обнажили головы.

   - А знаете вы, хамы, - продолжал Заглоба, - что ляхи делают с теми, кто режет? Они их вешают. А знаете, сколько войска ведет князь Ерема? Знаете, что он отсюда в полумиле? Ах вы, песьи души! Так вот вы как нас приняли! Колодец высох! Воды нет! Ах вы, собачьи дети! Вот я вам покажу!

   - Не сердитесь, пане! Колодец правда высох. Мы сами ездим в Каганлык поить лошадей и возим оттуда воду.

   - А, сукины дети!..

   - Простите, пане! Велите, так мы побежим за водой.

   - Обойдусь и без вас, сам поеду с казачком. Где Каганлык? - спросил он грозно.

   - Вот, недалече! - сказал косоглазый, указывая на ряд зарослей.

   - А на дорогу надо возвращаться сюда или можно доехать рекой?

   - Доедете! Река сворачивает к дороге в миле отсюда.

   - Казачок, вперед! - сказал Заглоба, обращаясь к Елене.

   Мнимый казачок повернул коня на месте и поскакал.

   - Слушайте! - сказал Заглоба, поворачиваясь к мужикам. - Если придет сюда отряд, то скажите, что я поехал к дороге берегом.

   - Хорошо, пане!

   Спустя несколько минут Заглоба опять ехал рядом с Еленой.

   - Вовремя я им выдумал про князя, - говорил он, щуря глаз, покрытый бельмом. - Будут теперь сидеть весь день и ждать отряд. Они задрожали при одном только имени князя.

   - Я вижу, что вы так находчивы, что сумеете выпутаться изо всякой беды. Я Бога благодарю, что он послал мне такого защитника, - ответила Елена.

   Шляхтичу пришлись по вкусу эти слова: он усмехнулся и, погладив бороду, сказал:

   - А что? Правда, у Заглобы есть голова на плечах? Я хитер, как Улисс! И то еще должен сказать ваць-панне, что, если бы не моя хитрость, меня давно бы заклевали вороны. Что делать? Надо спасаться! Они легко поверили, что князь близко, так как несомненно, что не сегодня завтра он появится здесь, как Архангел с огненным мечом. Если бы он там, по дороге, разгромил Богуна, то я дал бы обет пойти босиком в Ченстохов на богомолье. Если бы эти чабаны и не поверили, что князь близко, то самое упоминание его имени отбило бы у них охоту посягать на нашу жизнь. Но все-таки скажу, что дерзость чабанов плохой для нас знак, - видно, мужичье проведало о победах Хмельницкого и, наверное, сделается теперь еще нахальнее. Нужно придерживаться степи, так как опасно заглядывать в деревни. Дай бог, чтобы поскорей пришел князь-воевода, а то мы попали в такие дебри, что трудно выдумать хуже.

   Тревога опять овладела Еленой, и она, желая услышать от Заглобы хоть слово надежды, сказала:

   - Я уже уверена теперь, что вы спасете и себя, и меня.

   - Само собой разумеется, - отвечал старик. - Голова на то, чтобы заботиться о шкуре. А я вас, ваць-панна, так полюбил, что буду беречь, как родную дочь. Хуже всего, что, правду говоря, мы не знаем, куда бежать: Золото-ноша тоже небезопасное пристанище.

   - Я знаю наверное, что братья в Золотоноше.

   - Может быть, там, а может, и нет; ведь они могли уехать в Розлоги и не по этой дороге. Я больше рассчитываю на тамошний гарнизон... Будь там хотя бы полполка... А вот и Каганлык. Теперь у нас по крайней мере тростники под боком. Переправимся на другую сторону и вместо того, чтобы ехать по берегу к дороге, подымемся вверх, чтобы скрыть наши следы. Правда, мы опять приблизимся к Розлогам, но не так уж близко.

   - Мы приближаемся к Броваркам, - сказала Елена, - откуда идет дорога в Золотоношу.

   - Тем лучше. Подождите-ка, ваць-панна!

   Они напоили лошадей. Пан Заглоба, спрятав Елену в зарослях, поехал искать брода и вскоре нашел его невдалеке от того места, где они остановились. Как раз здесь чабаны перегоняли своих лошадей на другую сторону реки; она была довольно мелка, но ее болотистые берега заросли лесом и были малодоступны. Переправившись на другой берег, они поспешно повернули лошадей вверх по реке и ехали так до ночи. Дорога была тяжелая, так как в Каганлык впадало множество ручьев, которые, разливаясь у устья, образовывали трясины и болота. Надо было поминутно отыскивать брод или пробиваться сквозь заросли, что затрудняло путь; лошади страшно устали, еле тащились и поминутно вязли, и Заглобе казалось порою, что они уже не выберутся из трясины. Наконец они выехали на сухой высокий берег, поросший дубовым лесом. Наступила темная ночь, и дальше ехать было невозможно, так как в темноте можно было попасть в топкое болото и погибнуть. Заглоба решил поэтому ждать утра.

   Расседлав и стреножив лошадей, он пустил их пастись, потом начал собирать листья и, устроив из них постель, покрыл ее чепраками и буркой и сказал Елене:

   - Ложитесь, ваць-панна; спать, больше нечего делать. Роса промоет вам глазки, я тоже прислонюсь к седлу, так как от усталости ног под собой не чувствую. Разводить огня мы не будем - свет может привлечь внимание чабанов, ночь коротка, а на рассвете мы поедем дальше. Спите спокойно! Немного мы, правда, проехали, но зато столько исколесили и так замели за собой след, что теперь и сам черт не найдет нас. Доброй ночи, ваць-панна!

   - Доброй ночи, пане!

   Стройный казачок опустился на колени и долго молился, подняв глаза к небу, а пан Заглоба, взяв седло, отнес его в сторону, где нашел себе место для отдыха. Берег был выбран удачно, высокий и сухой, без комаров, густая листва дубов могла служить защитой от дождя.

   Елена долгое время не могла уснуть. События прошлой ночи живо предстали пред ее глазами, из темноты глядели на нее лица убитых: тетки и братьев. Ей мерещилось, что она заперта в комнате вместе с трупами и что вот-вот войдет Богун. Она видела его бледное лицо, нахмуренные брови и впившиеся в нее глаза. Невыразимая тревога овладела ею. А вдруг она действительно увидит в темноте его сверкающие глаза?

   Луна мельком выглянула из-за туч, озаряя все своим белым светом, придала фантастические очертания ветвям и деревьям. В лугах кричали коростели, в степи перепелки; порой доносились какие-то отдаленные голоса ночных птиц или животных. Стреноженные лошади фыркали и, пощипывая траву, постепенно отдалялись от спящих. Но все эти звуки успокаивали Елену, разгоняли кошмарные видения и переносили ее в действительность; они говорили ей, что комната, которая стоит в ее глазах, трупы родных и бледный Богун с местью в глазах - все это обман воображения, плод страха, и ничего больше. Несколько дней тому назад мысль провести ночь под открытым небом, в степи, внушила бы ей ужас; и теперь она должна постоянно напоминать себе, что находится под Каганлыком, далеко от своей девичьей комнаты.

   Убаюкал ее крик коростелей и перепелов, усыпило мерцание звезд, шелест ветвей, жужжание майских жуков на дубовых листьях. Но ночи в пустыне богаты неожиданностями. Уже светало, когда она услыхала какие-то странные звуки, вой, храп, от которого кровь застыла в ее жилах. Она вскочила, обливаясь холодным потом, испуганная и не зная, что делать. Вдруг перед ее глазами промелькнул пан Заглоба, без шапки, с пистолетами в руках. Через минуту раздался его возглас: "У-а, у-а, сиромаха!", грянул выстрел, и затем все смолкло. Елене это ожидание показалось вечностью, наконец она снова услыхала голос Заглобы:

   - А чтоб вас собаки заели, чтоб с вас шкуру содрали жидам на шубы! В голосе Заглобы слышалось настоящее отчаяние.

   - Мосци-пане, что случилось? - спросила девушка.

   - Волки зарезали лошадей.

   - Иезус, Мария! Обеих?

   - Одну совсем, а другая так искалечена, что и мили не пройдет! Ночью они отошли не больше трехсот шагов, и все кончено.

   - Что же теперь делать?

   - Что делать? Возьмем палки и поедем на них верхом. Разве я знаю, что делать? Прямо беда! Видно, сам черт против нас, - и нечего удивляться: он, должно быть, приятель Богуна или его родственник. Что делать? Если бы я мог превратиться в коня, то, по крайней мере, вам было бы на чем ехать.

   - Пойдем пешком.

   - Это хорошо вам, в двадцать лет, а не мне, при моей дородности. Здесь и мужик раздобудет себе клячу, только, простите, одни собаки ходят тут пешком. Просто беда! А все-таки не будем сидеть здесь, пойдем, может, как-нибудь доберемся до Золотоноши, но доберемся ли - не знаю. Бежать неприятно даже на лошади, а уж пешком - это последнее дело. Хуже ничего не могло случиться. Придется седла оставить, а припасы тащить на спине.

   - Я не позволю тащить все вам одному, а сама понесу, что нужно. Заглоба, видя готовность девушки помочь ему, смягчился.

   - Мосци-панна, я был бы турком или басурманом, если бы позволил; эти белые ручки и стройные плечики созданы не для того, чтобы таскать тяжести, я справлюсь и один, придется только часто отдыхать; я слишком был умерен в еде и питье, отчего у меня теперь одышка. Мы возьмем чепраки и немного провианта; впрочем, его и так будет немного, так как нам надо еще хорошенько подкрепиться.

   Они начали закусывать, и Заглоба совсем забыл о своей хваленой воздержанности. К полудню они пришли к броду, через который, очевидно, еще ездили, так как по обоим берегам виднелись следы колес и копыт.

   - Может быть, это дорога в Золотоношу? - сказала Елена.

   - Не у кого спросить!

   Но лишь только Заглоба это проговорил, как послышался чей-то голос.

   - Подождите-ка, надо спрятаться, - шепнул Заглоба Елене.

   Голос все приближался.

   - Вы видите что-нибудь? - спросила Елена.

   - Вижу.

   - Кто это?

   - Слепой дид с кобзой. Его ведет мальчик. Они теперь как раз снимают сапоги и сейчас перейдут через речку к нам.

   Плеск воды доказывал, что они действительно переходят. Заглоба с Еленой вышли из засады.

   - Слава богу! - громко сказал шляхтич.

   - Во веки веков! - ответил старик. - А кто вы?

   - Христиане! Не бойся, дедушка, вот тебе грошик.

   - Пошли вам святой Николай здоровья и счастья!

   - Откуда ты идешь, дедушка?

   - Из Броварков.

   - А эта дорога куда ведет?

   - На хутор, пане, в деревню.

   - А по ней до Золотоноши можно дойти?

   - Можно, пане.

   - Давно вы вышли из Броварков?

   - Вчера утром.

   - А в Розлогах были?

   - Были. Туда, говорят, "лыцари" пришли, и там была битва.

   - Кто ж это говорил?

   - В Броварках говорили. Туда приехал один из княжеских слуг, и чего только он не рассказывал, просто страх...

   - А вы его не видали?

   - Я, пане, никого не вижу, - я слепой.

   - А подросток?

   - Он видел, но он немой, я один только его понимаю.

   - Далеко отсюда до Розлог? Мы идем туда.

   - Ой, далеко!

   - Так вы говорите, в Розлогах были?

   - Были, пане.

   - Так! - сказал Заглоба и схватил вдруг за шиворот мальчика. - А, воры, мошенники, бродяги, вы ходите на разведку, мужиков к бунту подговариваете. Эй! Федор, Алешка, Максим, - взять их, раздеть и утопить или повесить. Это бунтовщики, шпионы, бей их, убей!

   И Заглоба начал дергать мальчика, трясти его и кричать все громче и громче. Дед бросился на колени, умоляя о пощаде. Мальчик издавал пронзительные крики, свойственные немым, а Елена с удивлением смотрела на эту сцену.

   - Что вы делаете? - спросила она, не веря своим глазам.

   Но пан Заглоба кричал, проклинал, призывал на них весь ад, все несчастия и бедствия и грозил всеми муками и смертями. Княжна думала, что он сошел с ума.

   - Уходите! - крикнул он ей. - Вам нельзя смотреть на то, что здесь будет. Уходите, говорю!

   Вдруг он крикнул деду:

   - Снимай одежду, не то я тебя разрублю на куски! - и, повалив мальчугана, стал собственноручно снимать с него одежду. Испуганный старик сбросил поспешно торбан, мешок и свитку.

   - Снимай все! Чтоб тебя черти взяли! - кричал Заглоба.

   Дед стал снимать рубаху. Княжна, поняв, в чем дело, поспешно отошла в сторону, слыша за собой только брань Заглобы. Отойдя довольно далеко, она остановилась, не зная, что делать; увидев дерево, поваленное на землю ветром, она села на него и стала ждать. До ее слуха доходили крики немого, стоны деда и ругань Заглобы. Наконец все умолкло, и слышалось только чириканье птиц и шелест листьев; вслед за тем послышались тяжелые шаги и человеческое дыхание. Это был пан Заглоба. Он нес на плече одежду, отнятую у нищего и его вожака, а в руках две пары сапог и торбан. Подойдя к Елене, он усмехнулся и подмигнул своим здоровым глазом. Он, по-видимому, был в прекрасном расположении духа.

   - Ни один глашатай не накричится так, как накричался я! Даже охрип! Зато достал то, что хотел, и пустил их голышом, в чем мать родила. Если султан не сделает меня за это пашой или валахским господарем, то он неблагодарный; ведь я прибавил ему еще двух святых {Заглоба играет словами польской поговорки: "Гол, как турецкий святой". - Примеч. перев.}. Но каковы негодяи! Просили оставить им хоть рубашки! Я им сказал: "Благодарите Бога, что отпущу вас живыми". Посмотрите-ка, все новое: и свитки, и сапоги, и рубахи. Хороши порядки в Речи Посполитой, если даже хамы так наряжаются. Верно, они были на храмовом празднике в Броварках, собрали там денег и купили все новое. Ни один шляхтич не приобретет столько, сколько выпросит дед. Я брошу теперь рыцарское ремесло и начну обирать дедов; этак можно скорей разбогатеть.

   - Но зачем вы сделали все это? - спросила Елена.

   - Зачем? А вот вы сейчас увидите зачем. - Он взял половину одежды и ушел в кусты; там вскоре послышались звуки торбана и показался... не Заглоба, а настоящий украинский "дид", с бельмом на одном глазу и с седой бородой, который подошел к Елене и запел хриплым голосом:

  

   Соколе ясный, брате мий ридный,

   Ты высоко летаешь,

   Ты далеко видаешь.

  

   Княжна хлопнула в ладоши, и в первый раз после бегства из Розлог улыбка озарила ее красивое личико.

   - Если бы я не знала, что это вы, то ни за что бы не догадалась!

   - А что, - сказал Заглоба, - вы, верно, и на Масленице не видели лучшего маскарада; я видел свое отражение в воде, и если может быть дид лучше, то пусть меня повесят на моей собственной торбе. Недостатка в песнях тоже не будет. Что прикажете спеть: о "Марусе Богуслава", о "Бондаривне" или о "Серпеговой смерти"? Все могу и, верно, заработаю на кусок хлеба даже от самых отчаянных кутил.

   - Теперь я понимаю, почему вы сняли одежду с этих бедняков: чтобы нам безопаснее было путешествовать,

   - Конечно, - сказал пан Заглоба. - Что ж вы думаете? Здесь, в Заднепровье, народ хуже, чем где-либо, и только рука князя удерживает этих бездельников от своеволия; а теперь, когда они узнают о войне с Запорожьем и о победах Хмельницкого, то вся страна будет в огне; как же мне провести вас через толпы бунтующего мужичья? А чем попадать в их руки, уж лучше было остаться в руках Богуна.

   - О нет! Лучше смерть, чем это, - перебила его княжна.

   - А по-моему, жизнь лучше смерти, от нее и так уж не отвертишься никакими выдумками. Видно, сам Бог послал нам этого дида. Я напугал его князем, как и чабанов. Они теперь от страха просидят голышом в тростниках дня два или три, а мы, переодетые, доберемся между тем до Золотоноши, найдем ваших братьев, а если их там нет, то пойдем к гетманам или будем ждать князя; я, как старый дид, не боюсь ни холопов, ни казаков; мы даже можем смело пробраться через отряд Хмельницкого, надо только избегать татар, те охотно возьмут в плен такого красивого казачка.

   - Значит, и мне нужно переодеться?

   - Да, снимите ваше казацкое платье и нарядитесь мужиком. Хоть для мужицкого мальчишки вы слишком красивы - так же, как и я для дида, - но ваше личико загорит от ветра, а я от ходьбы похудею. Когда валахи выжгли мне глаз, я думал, что это страшное несчастье, а теперь даже лучше, ведь если дид не слепой, то возбуждает подозрение. Вы будете водить меня за руку и называть меня Онуфрием. Скорей только переоденьтесь, пора в путь: пешком не скоро пройдем.

   Заглоба отошел, а Елена начала переодеваться в дедовского вожака. Умывшись в речке, она сняла казацкий жупан и надела мужицкую свитку, соломенную шляпу и дорожную дедовскую сумку. К счастью, мальчик, с которого было снято это платье, был довольно высок, и оно было как раз впору Елене. Заглоба внимательно осмотрел ее и сказал:

   - Немало рыцарей рассталось бы со своими латами, лишь бы только их вел такой мальчик; я уж знаю одного гусара, который, наверное, сделал бы это. А вот с волосами надо что-нибудь сделать. Видел я в Стамбуле красивых мальчиков, но такого не видал!

   - Дай бог, чтобы моя красота не навлекла на нас несчастье, - сказала Елена, которой польстили похвалы Заглобы.

   - Красота никогда не вредит - доказательство налицо во мне: когда в Галате турки выжгли мне глаз и хотели выжечь еще и другой, меня спасла жена одного паши, а все из-за моей красоты, остатки коей вы видите еще и теперь.

   - А вы говорили, что вам глаз выжгли валахи?

   - Да, отуречившиеся валахи, слуги паши.

   - Вам ни одного не выжгли.

   - Да, но от каленого железа осталось бельмо, ведь это все равно. Но что вы думаете сделать со своими волосами?

   - А что же?.. Надо отрезать.

   - Нужно. Чем?

   - Вашей саблей.

   - Саблей можно отрезать голову, а насчет волос - не знаю.

   ОГНЕМ И МЕЧОМ

   957

   - Знаете что? Я стану на колени у того пня, положу на него волосы, а вы отрубите! Только не голову...

   - Не бойтесь, я не раз в пьяном виде... рубил фитиль у свечки, не задев ее... и вас не обижу.

   Елена села у пня, перебросила свои громадные черные косы и, подняв глаза на Заглобу, с печальной улыбкой сказала: "Рубите!" Но ей стало жаль косы, которую едва можно было охватить обеими руками; Заглобе было тоже не по себе.

   - Тьфу! Лучше мне было бы быть цирюльником и брить казацкие чубы, а то мне кажется, что я палач. Вы знаете, что палачи режут ведьмам волосы, чтобы в них не прятался дьявол и своей силой не ослаблял бы действия пыток. Но ведь вы не ведьма, и мой поступок кажется мне не очень похвальным. И если Скшетуский не обрежет мне за это ушей, то я сам задам ему imparitatem... {Равенства (лат.).} Право, дрожь так и пробирает. Закройте по крайней мере глаза.

   - Уже! - сказала Елена.

   Заглоба приподнялся на цыпочках, в воздухе сверкнула сабля, и на землю упали черные косы.

   - Готово! - сказал Заглоба.

   Елена вскочила, и коротко остриженные волосы рассыпались вокруг ее покрасневшего лица.

   В то время отрезать косу считалось большим позором для девушки, и со стороны Елены это была огромная жертва. На глазах у нее даже показались слезы... А Заглоба, недовольный собой, не стал даже утешать ее.

   - Мне кажется, что я сделал какой-то бесчестный поступок, - сказал он, - и повторяю, что если Скшетуский настоящий рыцарь, то он обрежет мне уши. Но иначе нельзя было сделать, - иначе догадались бы, что вы женщина. Теперь по крайней мере мы можем идти смело. Я расспросил у деда про дорогу, пристав с ножом к горлу. Он говорит, что мы увидим три дуба, около них Волчий Яр, а дальше дорога в Демьяновку, к Золотоноше. Он говорил также, что по этой дороге ездят чумаки, можно будет присесть к кому-нибудь на воз. Тяжелое время переживаем мы с вами и вечно будем вспоминать его. С саблями надо расстаться - ни диды, ни их поводыри не могут иметь при себе шляхетского оружия. Я его воткну под этот пень: может, Бог поможет отыскать когда-нибудь. Эта сабля видела немало походов и немало побед. Поверьте, что я был бы уже полковником, если б не злоба и зависть людей, которые упрекали меня в пристрастии к спиртным напиткам. Так всегда на свете: одна только несправедливость. Я не лез прямо на рожон и умел соединять мужество с благоразумием, и первый же Зацвилиховский говорил, что я трус. Он - хороший человек, но язык у него злой. Недавно еще он упрекал меня, что я братаюсь с казаками; а не будь этого, вы, наверное, не ушли бы от Богуна.

   С этими словами Заглоба заткнул сабли под колоду, покрыл их листьями и травой, потом перекинул за спину мешок и торбан, взял в руки палку и, махнув ею раза два, сказал:

   - Ну и это недурно, можно даже какой-нибудь собаке или волку пересчитать зубы. Хуже всего, что надо идти пешком, да делать нечего! Пойдем!

   Они пошли: впереди черноволосый мальчик, за ним дед, который шел, ворча, проклиная и говоря, что ему жарко, хотя в степи дул ветер; ветер этот обветрил прелестное лицо мальчика. Вскоре они нашли яр, в глубине которого был ручей, уносивший в Каганлык свои прозрачные струи. Недалеко от этого яра и реки росли на кургане три могучих дуба; к ним и отправились наши путники и нашли дорогу, желтевшую от цветов. Дорога была пуста: на ней не было ни чумаков, ни дегтярников, лишь местами лежали кости животных, побелевшие от солнца.

   Путешественники все продолжали идти, отдыхая лишь в тени дубрав. Чернобровый мальчик ложился на траву, а дид сторожил его сон.

   Им часто приходилось переходить через ручьи и речки, а когда не было брода, приходилось долго искать его, бродя по берегу; иногда деду приходилось переносить мальчика на руках, с необычайной для старика силой.

   Так тащились они до вечера, наконец мальчик сел на дороге в дубовом лесу и сказал:

   - Дальше не пойду ни за что, лучше лягу и умру здесь. Дед встревожился.

   - О проклятая пустыня! Ни хутора, ни усадьбы, ни живой души! Ночевать нам здесь нельзя, уж вечер, через час совсем стемнеет... Стойте, что это?

   Дед замолчал, наступила глубокая тишина, ее прерывал далекий голос, выходивший словно из-под земли, но на самом деле он выходил из глубины яра, лежавшего вблизи дороги.

   - Это волки, - сказал Заглоба. - Они уже съели наших лошадей, а теперь доберутся и до нас. У меня есть пистолет под свиткой, но не знаю, хватит ли пороху и на два выстрела, а не хотелось бы мне служить им закуской. Слышите, вот опять!

   Вскоре действительно послышался вой, который точно приближался к ним.

   - Вставайте, дитя! - сказал дед. - Если не можете идти, то я понесу вас. Что делать? Я вижу, что слишком полюбил вас, - верно, потому, что я холост и у меня нет детей. А если и есть, то они басурманы, потому что я долго был в Турции. Мною кончается род Заглоб. Ну, вставайте, полезайте ко мне на спину, я понесу вас.

   - У меня так устали ноги, что я не могу двинуться.

   - А вы еще хвастались своей силой. Тише! Тише! Ей-богу, я слышу лай собак. Да это собаки, а не волки. Значит, недалеко и Демьяновка, про которую мне говорил дид. Слава Всевышнему! А я уж думал, не развести ли огонь от волков, мы, наверное, бы оба заснули, так как страшно устали. Да, это собаки, слышите?

   - Пойдем! - сказала Елена, к которой вдруг вернулись силы. Действительно, едва они вышли из лесу, как показались огоньки и три

   церковных купола, покрытых новой дранью и освещенных последними лучами вечерней зари. Собачий лай слышался все отчетливее.

   - Да, это Демьяновка, иначе и быть не может, - сказал Заглоба. - Дидов везде охотно принимают, - может быть, дадут даже поесть и переночевать, а добрые люди подвезут нас дальше. Это, кажется, княжеская деревня, - значит, здесь есть и подстароста. Мы отдохнем и разузнаем. Князь, должно быть, уже в дороге, и спасение, может быть, ближе, чем мы думаем. Но помните, что вы немая. Я хотел, чтобы вы звали меня Онуфрием, но ведь немые говорить не могут, я буду говорить и за себя, и за вас, я так же хорошо говорю помужицки, как и по-латыни. Ну, вперед! Вперед! Вот и хаты близко. О боже! Когда же кончится наше скитанье! Дал бы бог достать хоть горячего пива.

   Заглоба умолк, и некоторое время они шли не разговаривая, потом он начал снова:

   - Помните, что вы немая. Если вас кто-нибудь спросит, указывайте на меня и бормочите: "Гм, гм, ния, ния". Я заметил, что вы способный парнишка, а тут дело касается нашей шкуры. Если мы случайно встретим княжеский или гетманский отряд, то сейчас же объявим, кто мы, особенно если найдется офицер, знакомый Скшетуского. Вы ведь под покровительством князя, и вам нечего бояться солдат. Ну, какие же это там огни? А, железо куют, - значит, кузница. Там много людей, пойдем туда.

   В самом деле, около яра стояла кузница; из трубы сыпались снопы искр, а в открытые двери и щели в стенах виднелось яркое пламя, закрываемое порою человеческими фигурами. Перед кузницей виднелась, несмотря на темноту, толпа людей. Кузнечные молоты били в такт, и эхо их сливалось с песнями, громким разговором и лаем собак. Увидав все это, Заглоба свернул в яр,забренчал в торбан и запел:

  

   Эй, там на гори

   Женцы жнуть,

   А по-пид горою

   Козаки идуть.

  

   И с этой песней он подошел к толпе: это были большей частью пьяные мужики; почти каждый из них держал в руках палку с косой или с пикой. Кузнецы ковали острия и делали косы.

   - Эй, дид, дид! - закричали в толпе.

   - Слава богу! - сказал Заглоба.

   - Во веки веков!

   - Скажите, дитки, вже е Демьяновка?

   - Демьяновка. А що?

   - Дорогой мне говорили, - продолжал дед, - что здесь добрые люди живут, что примут нас, напоят, накормят, переночевать пустят и грошей дадут. Стар я, иду издалека, а мальчик от усталости не может ступить ни шагу. Он, бедный, немой, водит меня, старика, несчастного слепца. Бог вас благословит, добрые люди, и святой Николай чудотворец, и святой Онуфрий. Одним глазом я еще вижу немножко, а другим совсем ничего; вот и хожу с торбаном, песни пою и живу, как птица, тем, что дадут добрые люди.

   - А ты откуда, дид?

   - Ох, издалека, издалека! Дайте отдохнуть, - я вижу скамью у кузницы. Садись и ты, сирота, - сказал он, указывая скамью Елене. - Мы из Лядавы, люди добрые. Но из дому давно, давно вышли, а теперь идем из Броварков.

   - А что вы там слыхали хорошего? - спросил старый мужик с косой в руках.

   - Слыхать - слыхали, а хорошо ли, нет ли, не знаю. Людей там много собралось. Про Хмельницкого сказывают, что победил он гетманова сына и его "лыцарев". Слышно, и на русском берегу мужики против панов поднимаются.

   Толпа тотчас окружила Заглобу; он сидел около княжны и по временам бренчал на торбане.

   - Так ты, батько, слыхал, будто народ поднимается?

   - А то как же... Несчастлива наша доля мужицкая.

   - Сказывают, что скоро ей будет конец.

   - В Киеве, в алтаре, письмо от Христа Спасителя нашли, будет, мол, жестокая и страшная война и много прольется крови на Украине.

   Полукруг около Заглобы стал еще теснее...

   - Говоришь, письмо было?

   - Было. В нем о войне и крови говорится... Но я больше не могу говорить, у меня, старика, в горле пересохло...

   - Вот тебе, батько, водка... да говори, что на свете слыхал. Ведь диды всюду бывают и все знают. Бывали уж у нас диды и говорили, что от Хмеля придет на панов черная година. Вот мы и велели наделать нам кос и пик, чтобы не быть последними, а теперь не знаем, - начинать ли или ждать письма от Хмеля.

   Заглоба выпил чарку водки, подумал немного и сказал:

   - А кто вам сказал, что пора начинать?

   - Мы сами хотели!

   - Начинать! Начинать! - раздались многочисленные голоса. - Коли запорожцы побили панов, так начинать пора!

   Косы и пики зловеще зазвенели в сильных руках. Потом настало минутное молчание, раздавались только удары кузнечных молотов. Будущие убийцы ждали, что скажет дид.

   Дед думал, думал и спросил наконец:

   - Чьи вы люди?

   - Мы князя Еремы.

   - А кого же вы будете резать?

   Мужики переглянулись.

   - Его? - спросил дед.

   - Нэ здержимо!

   - Ой, не здержите, дитки, не здержите! Бывал я в Лубнах и сам видал князя: страшный он! Как крикнет - лес дрожит, топнет ногой - яр выроет. Его и король боится, и гетманы слушаются. А войска у него больше, чем у хана и султана. Не одолеете, дитки, не сдержите! Не вы его, а он вас будет искать, А вы того еще не знаете, что все ляхи будут помогать ему. А и то знать надо, что лях, - все равно что сабля.

   Наступило глубокое молчание; дед снова забренчал на торбане и, подняв лицо к месяцу, продолжал:

   - Идет князь, а за ним столько войска, сколько звезд на небе и былинок в степи. Летит перед ним ветер, воет... А знаете, дитки, почему воет? Над вашей долей стонет! Летит перед ним смерть и звенит косою. А знаете, отчего она звенит? Она добирается до вашей шеи!

   - Господи помилуй! - раздались тихие, испуганные голоса. И снова послышались только удары молотов.

   - Кто здесь княжий комиссар? - спросил дед.

   - Пан Гдешинский.

   - А где же он?

   - Убежал.

   - А отчего убежал?

   - Услышал, что куют для нас косы и пики, испугался, да и убежал.

   - Это плохо! Он донесет на вас князю.

   - Что же ты, дид, каркаешь как ворон, - сказал старый мужик. - Мы верим, что на панов уже пришла черная година и не будет их больше ни на русском, ни на татарском берегу; не будет ни князей, ни панов, а только будут вольные люди - казаки, не будет ни чинша, ни сухомельщины, ни провозного и не будет жидов; так сказано и в Христовой грамоте, про которую ты сам говорил нам. А Хмель могуч, как и сам князь.

   - Дай ему, Боже, здоровья! - сказал дед. - Тяжка наша мужицкая доля. А прежде было не так.

   - Еще бы! Теперь чья вся эта земля? Князя. Чья степь? Князя. Чей лес? Князя. Чьи стада скота? Князя. А прежде был лес - Божий, степь - Божья; кто первый пришел, тот и взял и никому не платил. А теперь все панов и князей.

   - Правда ваша, дитки, - сказал дед, - но я вам скажу, что вы с князем не справитесь; а кто хочет резать панов, тот пусть не остается здесь, а бежит к Хмелю, и то сейчас или завтра, потому что князь уже в пути. Если Гдешинский уговорит его идти на Демьяновку, то он не пощадит вас, а всех перережет, - так лучше бегите к Хмелю. Чем больше будет вас там, тем легче будет Хмелю справиться с князем; тяжелый труд ждет его. Много выслано против него гетманских, коронных и княжеских войск. Ступайте, детки, помогать Хмелю и запорожцам: они, бедняги, не выдержат, а ведь они бьются с панами за вашу свободу. Ступайте, тогда и от князя убережетесь, и Хмелю поможете.

   - Вже правду каже! - послышались голоса в толпе.

   - Хорошо говорит!

   - Мудрый дид!

   - Так ты видел, что князь уже в пути?

   - Видать не видал, но в Броварках слышал, что он вышел уже из Лубен; он все сжигает и вырезает на пути, а где найдет хоть одну пику, то оставляет только небо да землю...

   - Господи помилуй!

   - А где нам искать Хмеля?

   - Я затем и пришел сюда, чтобы сказать вам, где надо искать его. Идите, детки, в Золотоношу, а оттуда в Трахтымиров, и там Хмель будет уж ждать вас, туда соберутся со всех деревень, усадьб и хуторов; туда придут и татары, иначе князь не даст вам и ходить по земле.

   - А ты, батьку, пойдешь с нами?

   - Пойти не пойду, потому старые ноги земля не носит. А вы заложите мне телегу, я поеду с вами. А перед Золотоношей сойду и сам посмотрю, нет ли там княжеских солдат; коли есть, то минуем Золотоношу и прямо в Трахтымиров проедем: там уж казацкий край. А теперь дайте мне к моему мальчику чего поесть, а то мы совсем голодны. Двинемся завтра утром, а по дороге я вам спою о Потоцком и о князе Ереме. О, злые они, львы! Много прольется крови на Украине, небо багровеет, а месяц словно в крови плавает. Молите, детки, Бога, чтобы он сжалился над нами, недолго уж нам всем осталось жить и ходить на белом свете. Я слышал тоже, что из могил встают упыри и жалобно воют.

   Страх овладел мужиками, и они невольно стали оглядываться, креститься и перешептываться. Наконец, один из них крикнул:

   - В Золотоношу!

   - В Золотоношу! - повторили все, словно там ждало их спасение.

   - В Трахтымиров!

   - На погибель ляхам и панам!

   Вдруг вперед выступил какой-то молодой казак и, потрясая пикой, крикнул:

   - Батьки! Коли завтра мы идем на Золотоношу, то сегодня можем пойти на комиссарский двор!

   - На комиссарский двор, - крикнуло сразу несколько голосов. - Сжечь и забрать добро!

   - Нет, детки, не идите на комиссарский двор и не жгите его, а то вам же будет плохо. Ведь князь, может быть, уже близко, - увидит зарево, придет, и тогда горе вам! Лучше покормите нас и покажите, где переночевать. Сидите лучше тихо да не гуляйте по пасекам.

   - Правда, а ты, Максим, дурень!

   - Иди ко мне, батьку, на хлеб и соль и на чарку меду, а потом ляжешь спать на сене, - сказал старый мужик, обращаясь к деду.

   Заглоба встал и дернул Елену за рукав свитки... она спала.

   - Устал мальчуган да заснул, несмотря на стук молотов! - сказал он, а про себя подумал: "Вот что значит невинность! Она среди разбойничьих ножей и кос спит спокойно. Видно, стерегут тебя небесные ангелы, а вместе с тобой и меня, старика".

   Он разбудил ее, и они пошли к деревне, которая была невдалеке. Ночь была тихая, теплая, и только вдали раздавалось эхо молотов.

   Старый мужик шел вперед, указывая дорогу, а Заглоба, будто бы шепча молитву, бормотал монотонным голосом:

   - Господи Боже, помилуй нас, грешных... Видите, для чего нам нужно было дидовское платье... Святая Пречистая Богородица! Яко на небеси, так и на земле... Есть нам дадут, а завтра двинемся в Золотоношу, да не пешком... Аминь, аминь! Богун, наверное, нападет на наш след; его не обманут наши хитрости... Аминь... Но будет поздно, в Прозоровке мы переправимся через Днепр, а там мы уже у гетманов... Дьявол угоднику не страшен!.. Аминь... Тут через несколько дней весь край будет в огне, как только князь двинется за Днепр... Чтоб их чума задушила!.. Слышите, как там воют у кузницы... Аминь... Тяжелые настали времена, но я останусь дураком, если не проведу вас благополучно, если б даже нам пришлось бежать до самой Варшавы.

   - Что ты бормочешь, батьку? - спросил мужик.

   - Ничего, молюсь за ваше здоровье. Аминь...