Сенкевич Генрик - Огнем и мечом

когда он увидел людей, а не духов, вернулась вся его смелость.

   - А, это ты, слуга Богуна? Я узнала тебя, малыш. А это что за люди?

   - Друзья Богуна!

   - Какая красивая ведьма, - проворчал про себя Володыевский.

   - А зачем вы приехали сюда?

   - Вот тебе пернач, перстень и нож. Ты знаешь, что это значит?

   Великанша взяла все три предмета в руки и начала пристально рассматривать их.

   - Да, эти самые, - сказала она. - Вы за княжной?

   - Да. Она здорова?

   - Здорова. Но почему Богун не приехал сам?

   - Богун ранен.

   - Ранен? Я это видела на воде, на мельнице.

   - Зачем же ты спрашиваешь, если видела? - резко спросил Жендзян.

   Ведьма улыбнулась, показав свои белые волчьи зубы, и толкнула Жендзяна в бок кулаком:

   - Ты, малый!

   - Пошла прочь!

   - А когда вы возьмете княжну?

   - Сейчас, только лошади отдохнут.

   - Так берите!.. И я поеду с вами.

   - Зачем?

   - Моему брату смерть на роду писана: его ляхи посадят на кол. Я поеду с вами.

   Жендзян нагнулся в седле, точно для того, чтобы удобнее было говорить с великаншей, и незаметно положил руку на рукоять пистолета.

   - Черемис, Черемис! - крикнул он, обращая на него внимание своих спутников.

   - Зачем ты его зовешь? Ведь у него язык отрезан.

   - Я не зову, а только любуюсь его красотой. Ведь ты не уедешь без него - он твой муж.

   - Он мой пес.

   - И вас только двое во всем яре?

   - Двое, княжна третья.

   - Это хорошо. Но ты ведь не уедешь без него?

   - Сказала, что уеду, - и уеду.

   - А я говорю, что не уедешь!

   В голосе юноши было что-то такое, что ведьма беспокойно повернулась на месте с тревожным лицом: в ее душу закралось подозрение.

   - Что ты? - спросила она.

   - Вот что! - ответил Жендзян и выстрелил ей прямо в грудь из пистолета так близко, что пороховой дым покрыл ее всю, и пуля засела в груди.

   Горпина попятилась, раскинув руки; глаза ее выкатились из орбит, она издала какие-то нечеловеческие звуки и упала на землю.

   В ту же минуту Заглоба хватил Черемиса саблей по голове так, что кость хрустнула под лезвием. Уродливый карлик даже не вскрикнул и, лишь изогнувшись как червь, начал конвульсивно вздрагивать, пальцы его рук скрючивались, как когти рыси.

   Заглоба вытер полой жупана окровавленную саблю, Жендзян соскочил с коня и, схватив камень, бросил его на грудь Горпины, а затем начал чего-то искать у себя за пазухой.

   Тело великанши еще вздрагивало, лицо ее конвульсивно исказилось, оскаленные зубы покрылись кровавой пеной, из горла вырывалось глухое хрипение. Между тем слуга вынул из-за пазухи кусок освященного мела и, начертав им на камне крест, сказал:

   - Теперь не встанет. И вскочил на седло.

   - Вперед! - скомандовал Володыевский.

   Они помчались как вихрь вдоль ручья, протекавшего среди яра, миновали дубы, разбросанные по дороге, и глазам их представилась изба, за ней - высокая мельница с колесом, блестящим от слизи, как красная звезда в лучах солнца. У избы две черные собаки на цепи лаяли и рвались к приезжим. Володыевский ехал первым; соскочив с лошади, он толкнул дверь ногой и ворвался в сени, бряцая саблей; из нее, направо, виднелась просторная светлица, наполненная стружками, с разложенным посредине дымившимся костром; дверь налево была заперта.

   "Она, верно там!" - подумал Володыевский и подскочил к двери.

   Он рванул ее и, отворив, остановился как вкопанный на пороге.

   В глубине комнаты, опершись на спинку кровати, стояла Елена Курцевич, бледная, с распущенными волосами; испуганные глаза ее остановились на Володыевском, точно спрашивая: "Кто ты и зачем?" Она никогда прежде не видала маленького рыцаря, он же был поражен ее красотой и видом комнаты, убранной бархатом и парчой.

   Наконец он пришел в себя и сказал:

   - Не бойтесь, ваць-панна, мы друзья Скшетуского! Тогда княжна бросилась на колени.

   - Спасите меня! - вскричала она, складывая руки.

   В ту же минуту в комнату вбежал, запыхавшись, Заглоба, красный и дрожавший.

   - Это мы, - кричал он, - с помощью!

   Услышав эти слова и увидев знакомое лицо, княжна покачнулась, как срезанный цветок, руки ее бессильно свесились, глаза закрылись длинными бархатистыми ресницами, и она лишилась чувств.

  

  

   Еле дав лошадям передохнуть, они понеслись с такой быстротой, что, когда на небе появилась луна и осветила степь, они были уже в окрестностях Студенки, за Валадынкой. Впереди ехал Володыевский, внимательно всматривавшийся по сторонам, за ним - Заглоба возле Елены, а сзади Жендзян, который вел вьючных и верховых лошадей, захваченных им из конюшни Горпины. Заглоба говорил не умолкая, так как действительно у него было о чем рассказывать княжне; она, сидя взаперти в Диком яре, ничего не знала обо всем происшедшем. И вот шляхтич рассказывал ей, как ее искали, как Скшетуский ходил искать в Переяславе Богуна, о ране которого не знал, как Жендзян наконец допытался у атамана, где она спрятана, и привез эту новость в Збараж.

   - Боже милостивый! - говорила Елена, подымая свое прелестное бледное лицо. - Значит, пан Скшетуский ездил за мной до самого Днепра?

   - До Переяслава, повторяю тебе. И, наверно, прибыл бы сюда вместе с нами, будь у нас время послать за ним, так как мы решили сейчас же идти к тебе на помощь. Он еще ничего не знает о твоем спасении и каждый день молится за твою душу, но ты не жалей его. Пусть он еще некоторое время погрустит, если его ожидает такая награда.

   - А я думала, что все забыли меня, и просила у Бога смерти...

   - Мы не только о тебе не забыли, но все время об одном и думали, как бы прийти к тебе на помощь. Что я и Скшетуский ломали над этим голову, это естественно, но удивительно то, что вот этот рыцарь, который едет впереди нас, также не щадил ни своих трудов, ни рук.

   - Да наградит его Бог за это!

   - Должно быть, вы оба обладаете чем-то особенным, что люди к вам льнут; но Володыевскому ты действительно должна быть благодарна, мы вдвоем, как я уже говорил, изрубили Богуна, как щуку.

   - Мне пан Скшетуский еще в Розлогах говорил о пане Володыевском, как о лучшем своем друге.

   - И правду говорил! Великая душа в этом малом теле. Теперь он поглупел, так как его, видно, твоя красота одурманила, но погоди, он освоится и придет в себя. Мы с ним немало погуляли во время избрания.

   - Значит, избран новый король?

   - И этого ты, бедняжка, не знала в той проклятой пустыне? Возможно ли! Ян Казимир избран еще прошлой осенью и правит уже восьмой месяц. Теперь будет великая война с казаками, но, даст Бог, счастливая.

   - А пан Скшетуский пойдет на войну?

   - Он истинный воин, и не знаю, сумеешь ли ты его удержать. Мы оба с ним таковы, что как услышим запах пороха, то никакая сила нас не удержит. Ого! В прошлом году мы лихо колотили казаков! Ночи бы не хватило, если бы начать рассказывать все как было. Конечно, мы пойдем на войну, но уже с легким сердцем, так как мы нашли тебя, бедняжку, без коей жизнь нам была в тягость.

   Княжна повернула свое прелестное лицо к Заглобе.

   - Не знаю, - сказала она, - за что вы меня полюбили, но, верно, вы любите меня не больше, чем я вас.

   Заглоба стал сопеть от удовольствия.

   - Так ты меня любишь?

   - Очень.

   - Да наградит тебя Бог за это! Для меня старость будет легче... Правда, на меня и теперь еще поглядывают женщины; в Варшаве, во время выборов, это не раз бывало, пан Володыевский свидетель! Но что уж мне любовь... Я наперекор моей горячей крови охотно буду довольствоваться отцовским чувством.

   Настало молчание, лишь лошади стали сильно фыркать одна за другой, что всадники считали хорошим предзнаменованием.

   Ночь была светлая. Луна подымалась все выше по небу, усеянному мигающими звездами, и становилась все меньше и бледнее. Измученные скачкой лошади убавили шагу, и всадниками стала овладевать усталость. Володыевский первый остановил лошадь.

   - Пора бы отдохнуть, - проговорил он, - скоро рассвет.

   - Пора, - повторил Заглоба. - От дремоты мне чудится, будто у моей лошади две головы.

   Но перед тем как отдохнуть, Жендзян позаботился об ужине; он развел огонь, затем, сняв с лошадей вьюки, стал вынимать из них припасы, взятые им у Бурлая в Ямполе: хлеб из кукурузы, мясо и вино. При виде двух кожаных мехов, наполненных вином, Заглоба забыл о сне, остальные тоже охотно принялись есть и пить. Съестных припасов с избытком хватило на всех. Когда путники утолили голод, Заглоба утер губы полой и сказал:

   - До самой смерти не перестану повторять: неисповедимы пути Господни! Вот ты, панна, свободна, а мы, радостные, сидим себе здесь sub Jove {Под открытым небом (лат.).} и пьем вино Бурлая. Не скажу, что венгерское хуже, это пахнет кожей, но в дороге и оно пригодится.

   - Одного я не могу понять, - промолвила Елена, - почему Горпина так легко согласилась меня выдать?

   Заглоба посмотрел на Володыевского, потом на Жендзяна и сильно заморгал глазами.

   - Она согласилась, - сказал он наконец, - потому что должна была согласиться. Впрочем, скрывать нечего, - ведь это не стыдно, - мы их обоих с Черемисом убили.

   - Как так? - со страхом спросила княжна.

   - А разве ты не слышала выстрелов?

   - Слышала, но думала, что это Черемис стрелял.

   - Не Черемис, а тот парень застрелил чародейку. Правда, в нем сидит черт, но он иначе не мог поступить, так как колдунья, не знаю почему, непременно хотела ехать с нами. Нельзя же было на это согласиться, она сейчас же смекнула бы, что мы едем не в Киев. Он застрелил ее, а я зарубил Черемиса. Это настоящее африканское чудовище, и я думаю, что Бог не поставит мне этого в вину. Должно быть, и в аду его встретят не очень-то любезно. Пред самым отъездом из яра я поехал вперед и оттащил их немного в сторону, чтобы ты не испугалась трупов и чтобы не сочла это дурным предзнаменованием.

   - В это ужасное время, - ответила княжна, - я видела слишком часто смерть близких мне людей и не боюсь убитых, но все же я предпочла бы не оставлять за собой крови, - как бы Бог не покарал нас за нее.

   - Не рыцарское это было дело, - резко заметил пан Володыевский, - и я не желал в нем участвовать.

   - Что тут толковать, - проговорил Жендзян, - коли иначе не могло быть. Иное дело, если бы мы убили кого-нибудь хорошего, но врагов Божьих - можно. Ведь я сам видел, как эта колдунья водилась с дьяволами. Мне не этого жаль!

   - А чего же вам жаль, пан Жендзян? - спросила княжна.

   - Да того, что там зарыты деньги, о которых мне рассказа! Богун, а вы, Панове, так спешили, что не было времени их откопать, - хоть я и хорошо знал то место около мельницы. У меня сердце разрывалось от досады, что пришлось оставить столько всякого добра в той комнате, где вы, княжна, жили.

   - Взгляни, какой у тебя будет слуга, - сказал Заглоба, - за исключением своего пана он с самого черта содрал бы шкуру, чтобы сшить себе из нее воротник.

   - Даст бог, пан Жендзян не будет жаловаться на мою неблагодарность, - ответила Елена.

   - Покорно благодарю! - сказал Жендзян, целуя руку княжны.

   Володыевский все это время сидел молча и пил вино, так что вскоре это странное молчание бросилось в глаза Заглобе.

   - А пан Володыевский, - заметил он, - все молчит. - Тут старый шляхтич обратился к княжне: - Вот видишь, разве я не говорил тебе, что твоя красота отняла у него и язык, и рассудок.

   - Вы бы лучше легли спать, - сказал, смутившись, рыцарь и стал шевелить усиками, точно заяц, который хочет придать себе храбрости.

   Но старый шляхтич был прав. Необыкновенная красота княжны точно отуманила маленького рыцаря. Он смотрел на нее, смотрел и спрашивал в душе: неужели возможно, чтобы такая красавица существовала на земле? В жизни своей он много видел красавиц: красивы были панна Анна и панна Барбара Збараские, поразительно красива была и Анна Божобогатая, и Скоропадская, но ни одна из них не могла сравниться с этим дивным степным цветком. В присутствии тех женщин пан Володыевский был весел и разговорчив, а теперь, когда он смотрел на ее бархатные глаза, сладостные и томные, на эти шелковые ресницы, тень которых падала на щеки, на эти рассыпавшиеся по плечам волосы, на стройную фигуру, на выпуклую, слегка волнующуюся от дыхания грудь, от которой веяло сладостным теплом, - он действительно немел и, что еще хуже, сам себе казался неловким, глупым, а главное, маленьким до смешного. "Это княжна, а я мальчишка!" - думал он с некоторой горечью, и ему очень хотелось, чтобы случилось какое-нибудь приключение, чтобы из темноты показался какой-нибудь великан, ибо лишь тогда бедный Володыевский мог бы показать, что он не такой маленький, как кажется. Его раздражало и то, что Заглоба - очевидно, довольный тем, что его "дочурка" так привлекает взоры людей, - ежеминутно откашливался и уже начинал подшучивать и странно моргать глазами.

   А тем временем княжна сидела у костра, освещенная его розовым пламенем и бледным светом луны, нежная, спокойная и еще более прекрасная.

   - Признайтесь, пане Володыевский, - говорил на следующий день утром Заглоба, когда они на минуту остались одни, - что другой такой красавицы не сыскать во всей Речи Посполитой. Если вы мне покажете такую другую, то я позволю вам назвать меня дураком.

   - Я этого не отрицаю, - ответил маленький рыцарь. - Это действительно такая красавица, какой я еще никогда не видывал, ибо даже те статуи богинь, которые мы видели во дворце Казановских, не могут идти с ней в сравнение. Теперь меня не удивляет, что лучшие рыцари дерутся из-за нее, ибо правда она того стоит.

   - А что? А что? - говорил Заглоба. - Ей-богу, неизвестно, когда она красивее: утром или вечером! Всегда она прекрасна, как роза. Я ведь вам рассказывал, что и я был когда-то необыкновенно красив, - но и тогда по красоте я должен был бы ей уступить, хотя иные говорят, что она поразительно на меня похожа.

   - Пошли вы к черту! - крикнул маленький рыцарь. - Вот еще что выдумали!

   - Не сердись, пан Михал, нечего брови хмурить. Ты смотришь на нее, как козел на капусту, а между тем все морщишься: голову даю, что тебя обуревает страсть, но она не про тебя писана!

   - Как вам, ваць-пане, не стыдно, - сказал Володыевский, - на старости лет говорить такие глупости!

   - Так почему же ты хмуришься?

   - Вот вам кажется, будто все дурное пронеслось, как птица в воздухе, и что мы уже в полной безопасности. Между тем нам надо пораздумать хорошенько, как бы избегнуть одного, миновать другое. Нас ожидает еще очень большой путь, и бог знает что может случиться с нами, ибо местность, в которую мы едем, наверное, до сих пор в огне.

   - Когда я похитил княжну из Розлог, было хуже, так как за нами гнались сзади, а впереди был бунт, но все же мне удалось пройти через всю Украину, точно через пламя, и достигнуть Бара. Для чего же у нас голова на плечах? В самом худшем случае мы уж не так далеко до Каменца.

   - Да, но туркам и татарам до него также недалеко.

   - Что вы мне говорите!

   - Говорю то, что есть, и что стоит об этом подумать. Нам лучше будет миновать Каменец и идти к Бару, так как казаки относятся с уважением к перначам; с чернью мы справимся, но если нас заметит хоть один татарин, все пропало! Я давно знаю их и сумею нестись впереди чамбула вместе с птицами и волками, но если бы мы наткнулись прямо на чамбул, то и я ничего не мог бы поделать.

   - В таком случае пойдем на Бар или в окрестности Бара, пусть этих каме-нецких татар и черемисов чума передушит! Вы, верно, не знаете, что Жендзян взял у Бурлая пернач. Мы всюду между казаками пройдем свободно, даже с песнями! Самые худшие пустыни мы уже проехали, теперь мы вступаем в населенный край. Надо подумать и о том, чтобы останавливаться на хуторах к вечеру, это будет удобнее и приличнее для княжны. Но, мне кажется, пан Михал, что вы видите все в черном свете. Черт возьми, чтобы таких три молодца, как мы, не сумели управиться в степи! Соединим нашу хитрость с вашей саблей, и вперед! Нам не остается ничего лучшего. У Жендзяна есть пернач Бурлая, это главное, ибо теперь Бурлай правит всей Подолией. Нам нужно лишь перейти Бар, а там уж стоят полки Ланцкоронского. Не будем терять времени. Вперед!

   Путники не теряли времени и во весь дух неслись к северо-западу. Вскоре они вступили в более населенный край, так что по вечерам нетрудно было найти хутора или деревни, в которых они останавливались на ночлег, но утренние румяные зори всегда заставали их на конях, в пути. К счастью, лето было сухое, дни знойные, ночи росистые, и по утрам вся степь серебрилась, точно от инея. Воды в реках было немного, и потому наши путники переезжали их без труда. Подвигаясь некоторое время вдоль и вверх по Лозовой, они остановились на более продолжительный отдых в Шаргороде, где стоял один из казацких полков, бывший в числе других под командой Бурлая. Там они застали его послов и, между прочим, сотника Куну, которого видели на пиру у Бурлая. Сотник немного удивился, что они не едут на Брацлав, Рай-город и Сквиру в Киев, но у него ни на минуту не было подозрения, тем более что Заглоба объяснил ему, что они не поехали по этой дороге из боязни наткнуться на татар, которые намеревались идти со стороны Днепра. Куна говорил им, что Бурлай послал его в полк объявить поход и что сам он не сегодня завтра направится в Шаргород со всеми войсками, которые стоят теперь в Ямполе, и с буджакскими татарами, откуда тотчас двинется дальше.

   К Бурлаю прибыли гонцы от Хмельницкого с вестью, что началась война, и с приказом всем полякам идти на Волынь. Бурлай уже давно хотел идти на Бар и только ждал татар, так как под Баром дела восставших шли не очень удачно. Ланцкоронский разгромил значительные отряды мятежников, взял город и в замке поставил гарнизон. Там на поле брани пало несколько тысяч казаков, и за них-то и хотел старый Бурлай отомстить или по крайней мере отнять замок.

   Куна, однако, говорил, что последние приказы Хмельницкого относительно движения на Волынь помешали осуществить этот план и что теперь казаки не будут осаждать Бар, разве что очень будут на этом настаивать татары.

   - А что, пане Володыевский, - говорил на следующий день Заглоба, - перед нами Бар, и я мог бы второй раз спрятать там княжну, но черт его возьми! Теперь я уже не верю ни Бару, ни какой другой крепости с тех пор, как оказалось, что у неприятеля больше пушек, чем в наших войсках. Меня все же очень беспокоит, что около нас собираются тучи.

   - Не только собираются тучи, - ответил рыцарь, - но вслед за нами несется буря - татары и Бурлай, который, если он нас догонит, будет очень удивлен, что мы едем не в Киев, а в противоположную сторону.

   - И он готов указать нам иную дорогу. Пусть же сначала черт ему покажет, по какой дороге можно скорее всего попасть в ад! Пан Михал, условимся так: я буду за всех вас действовать с запорожцами и чернью, а с татарами - вы.

   - Вам, конечно, легче будет с казаками, которые принимают нас за своих, - ответил рыцарь. - Что же касается татар, то единственный теперь совет - убегать как можно скорее, чтобы, пока еще есть время, ускользнуть из западни. Лошади у нас хорошие, но, если что случится, купим еще по дороге, чтобы были свежие.

   - На это хватит кошелька Лонгина Подбипенты, а если не хватит, то возьмем у Жендзяна те деньги, которые дал ему Бурлай, а теперь вперед.

   И они ехали еще скорее, так что бока лошадей покрылись пеной, которая, точно нежные хлопья, падала на траву. Проехали Дерлу и Лядаву. В Барке Володыевский купил новых лошадей, но не оставил старых, которых получил в дар от Бурлая, так как они были очень хорошей породы. Теперь они все более и более сокращали время на отдых и ночлег. Здоровье всех было в отличном состоянии, и даже княжна, хотя и утомленная дорогой, чувствовала, что у нее с каждым днем прибывают силы. В яре она вела замкнутую жизнь и почти не выходила из своей золоченой комнаты, не желая встречаться с бесстыдной Горпиной и слушать ее разговоры и уговоры, - теперь же свежий степной воздух вернул ей здоровье. Щеки ее зарумянились, и хотя лицо ее покрылось загаром, но зато в глазах появился блеск, и когда по временам ветер развевал ее волосы, можно было подумать, что это цыганка или прелестная колдунья, или цыганская королевна едет по степи, и перед нею цветы, а за нею рыцари.

   Пан Володыевский мало-помалу освоился с ее необыкновенной красотой, а так как путешествие их сближало, он постепенно привык к ней. Он стал опять весел, разговорчив, и часто, едучи возле нее, рассказывал о Лубнах, особенно о своей дружбе со Скшетуским, так как заметил, что она с удовольствием слушает это, иногда же дразнил ее, говоря:

   - Я - друг Богуна и везу вас к нему.

   А она точно от страха складывала с умоляющим видом руки и сладостным голосом просила:

   - Не делайте этого, милый рыцарь, лучше сразу отрубите мне голову.

   - О нет, нельзя! Я сделаю так, как сказал, - отвечал свирепый рыцарь.

   - Рубите! - повторила княжна, закрывая свои прелестные глаза и протягивая к нему шею.

   В такие минуты у маленького рыцаря по спине пробегали мурашки. "Эта девушка ударяет мне в голову, как вино, - думал он, - но я не упьюсь им, оно чужое". И честный пан Михал только вздрагивал и отъезжал в сторону. Но лишь только рыцарь погружался с конем в высокие травы, тотчас мурашки исчезали и все его внимание обращалось на дорогу: безопасна ли она, и не предстоит ли какого-нибудь приключения. Тогда он подымался на стременах, присматривался и прислушивался, как татарин, который в Диких Полях рыщет среди бурьяна.

   Заглоба был в самом веселом настроении.

   - Теперь нам легче удирать, - говорил он, - чем тогда, около Каганлыка, когда мы должны были бежать пешком, как собаки, высунув язык. У меня тогда так высох язык, что я мог бы им строгать дерево, а нынче, слава богу, и отдыхаем ночью, и есть чем горло промочить.

   - А помните, как вы меня на руках переносили через воду? - спросила Елена.

   - Даст бог, и ты дождешься того, что будешь носить кого-нибудь на руках! Об этом позаботится Скшетуский.

   Жендзян засмеялся.

   - Прошу вас, перестаньте! - прошептала княжна, краснея и опуская глаза.

   Так вот они беседовали в степи, чтобы сократить время в дороге. Наконец за Барком и Ялтушковом они въехали в край, только что разоренный войной. Там до сих пор рыскали вооруженные отряды мятежников, и там же еще недавно Ланцкоронский жег и рубил головы, ибо только дней десять тому назад отступил к Збаражу. Наши путники узнали от местных жителей, что Хмельницкий и хан со всеми войсками идут на ляхов или, вернее, на полковников, полки которых бунтуют и не хотят служить иначе как под командой Вишневецкого. Все притом предсказывали, что теперь, когда батька Хмельницкий столкнется с Еремой, то погибнут либо ляхи, либо казаки. Тем временем вся страна была точно в огне. Все жители хватались за оружие и тянулись на север, чтобы присоединиться к Хмельницкому. С низовьев Днестра двигался Бурлай со всем своим войском, а по дороге к нему присоединялись разные полки, стоявшие в городах и селениях, так как всюду были посланы приказы. И вот шли отдельные сотни, отряды, полки, а за ними волнами плелась необученная чернь, вооруженная цепами, вилами, ножами и пиками. Здесь были конюхи, пасечники, чабаны, дикие рыбаки из днестровских камышей и охотники из дремучих лесов. Деревни, посады и города опустели. В трех воеводствах остались в селениях только старые бабы да дети, так как даже молодицы ушли за своими молодцами на ляхов. С востока, точно зловещая буря, приближался с главными силами Хмельницкий, разоряя по дороге замки, города и убивая тех, кто остался в живых от прежних разгромов.

   Миновав Бар, полный грустных для княжны воспоминаний, наши путники поехали по дороге, ведущей на Летичев и Проскуров до Тарнополя и далее до Львова. Здесь им все чаще встречались то военные обозы, то пешие и конные казацкие отряды, то несметные стада волов, поднимавшие облака пыли, которых гнали для прокормления татарских и казацких войск. Дорога становилась теперь опасной, так как их то и дело спрашивали: кто они, откуда и куда едут. Заглоба им показывал пернач Бурлая и говорил:

   - Мы послы Бурлая, везем Богуну молодицу.

   При виде пернача грозного полковника казаки обыкновенно расступались, тем более что каждый из них понимал, что если Богун жив, то он, наверное, где-нибудь около Збаража и Константинова. Но гораздо труднее было путникам с чернью, с отрядами диких невежественных пастухов, пьяных и не имеющих почти никакого понятия о перначах и знаках, выдаваемых казацкими полковниками для безопасного проезда. Если бы не Елена, эти полудикие люди считали бы Заглобу, Володыевского и Жендзяна за своих и за старших, так иногда и бывало, но княжна всюду обращала на себя внимание тем, что была женщиной, и к тому же необыкновенно красивой, оттого и возникали опасности, которые с величайшим трудом приходилось преодолевать.

   Поэтому Заглоба иногда показывал пернач, а Володыевский - саблю, и ему не одного из пристававших приходилось зарубить до смерти. Несколько раз великолепные скакуны Бурлая спасали их от опасности. Таким образом, путешествие, столь благополучное вначале, с каждым днем становилось все труднее для Елены, и хотя она по природе была храбрая, но от постоянной тревоги и бессонницы стала недомогать и на самом деле казалась пленницей, которую против воли везли в неприятельский стан. Заглоба потел, придумывал все новые фортели, которые маленький рыцарь тотчас приводил в исполнение, и оба они утешали княжну как могли.

   - Только бы проехать еще эту местность, - говорил маленький рыцарь, - и достигнуть Збаража, пока Хмельницкий и татары не займут его окрестностей.

   По дороге Володыевский узнал, что польские войска сосредоточились в Збараже и намерены в нем защищаться, а потому путники направились туда в надежде, что князь Еремия присоединится к войскам со своей дивизией, тем более что часть его сил, и значительная притом, обыкновенно находилась в Збараже.

   Между тем добрались до Проскурова. На дороге уже реже попадались мятежники, так как в десяти милях пути начиналась местность, занятая польскими войсками, и потому казацкие шайки не осмеливались проникнуть туда, ибо предпочитали ждать на безопасном расстоянии прихода Бур-лая с одной и Хмельницкого с другой стороны.

   - Осталось только десять миль! - говорил Заглоба, потирая руки. - Только бы нам добраться до первого полка, а там уж мы в безопасности доедем до Збаража.

   Но Володыевский решил запастись в Проскурове свежими лошадьми, так как лошади, купленные в Барке, уже никуда не годились, а скакунов Бурлая надо было беречь на черный день. Предосторожность эта была необходима особенно, когда пронеслась весть, что Хмельницкий уже под Константиновом, а хан со всеми ордами идет со стороны Пилавиц.

   - Мы с княжной останемся здесь, под городом, нам лучше не показываться на рынке, - сказал маленький рыцарь Заглобе, когда они остановились в версте от города, около какой-то пустой хаты, - а вы ступайте и спросите у мещан, нет ли у них лошадей на продажу или в обмен. Хотя уже вечер, но мы двинемся в путь и пробудем в пути всю ночь.

   - Я скоро вернусь, - проговорил Заглоба.

   И он тотчас поехал в город. Володыевский приказал Жендзяну немного распустить подпруги седел, чтобы лошади могли передохнуть, а сам ввел княжну в избу и попросил ее, чтобы она для подкрепления сил выпила вина и немного вздремнула.

   - Мне хочется проехать эти десять миль до зари, - сказал он Елене, - а там уж мы все отдохнем.

   Но лишь только он принес баклаги с вином и припасы, как перед избой раздался лошадиный топот.

   Маленький рыцарь взглянул в окно.

   - Пан Заглоба уже вернулся, - проговорил он, - очевидно, не нашел лошадей.

   В эту минуту с шумом распахнулась дверь избы и показался Заглоба, бледный, посиневший, вспотевший, запыхавшийся.

   - На коней! - крикнул он.

   Володыевский был опытный воин и в подобных случаях не терял времени на расспросы, не терял его даже на спасение баклаги с вином (которую все же успел схватить Заглоба) и как можно скорее вывел княжну на двор, посадил на лошадь, быстро осмотрел подпруги и сказал:

   - Вперед!

   Вскоре в темноте наступившего вечера исчезли, точно привидения, всадники и лошади.

   Путники мчались без отдыха. И лишь когда от города их отделяли верст семь и когда стало так темно, что всякая погоня становилась невозможной, Володыевский приблизился к Заглобе и спросил:

   - Что случилось?

   - Подожди, пан Михал... Подожди! Я страшно запыхался, ног под собой не чувствую... Ух!

   - Но что же там было?

   - Черт собственной персоной, уверяю вас, черт или дракон, у которого, если отрубить одну голову, отрастает другая.

   - Да говорите же яснее!

   - Я видел на рынке Богуна.

   - У вас, верно, белая горячка?

   - Я видел его на рынке, а с ним пять или шесть человек, не мог сосчитать, так как у меня ноги отнялись... Они держали факелы. Мне кажется, что какой-то черт становится нам поперек дороги, а теперь я совершенно потерял надежду на счастливое окончание нашего дела... Бессмертен он, этот дьявол, что ли? Не говорите о нем Елене. О боже! Вы его зарубили, Жендзян его выдал, а между тем он жив, свободен и становится нам поперек дороги. О боже, боже! Уверяю вас, пан Михал, что я предпочел бы скорее увидеть на кладбище привидение, чем его. Черт возьми! Почему-то я всюду первый встречаюсь с ним!.. Собаке в глотку такое счастье! Разве на свете нет других людей? Пусть они встречаются с ним! Так нет же - всегда я и я!

   - А он видел вас?

   - Если бы он меня видел, то вы бы меня не видели! Этого еще только недоставало!

   - Важно было бы знать, - заметил Володыевский, - гонится ли он за нами или же едет в Валадынку к Горпине в надежде, что по дороге поймает нас.

   - Мне кажется, что он едет в Валадынку.

   - Должно быть, так. Значит, мы едем в одну сторону, а он в другую, и теперь нас отделяет от него расстояние в милю или, пожалуй, в две, а через час будет пять миль. Пока он узнает о нас и вернется, мы будем в Жолкве, а не только в Збараже.

   - В самом деле? Ну, слава богу! Вы точно приложили мне пластырь к ранам. Но скажите, пожалуйста, каким образом Богун на свободе, если Жендзян выдал его влодавскому коменданту?

   - Он, верно, бежал!

   - В таком случае этому коменданту следует снести голову. Жендзян, эй Жендзян!

   - Что вам угодно? - спросил Жендзян, сдерживая лошадь.

   - Кому ты выдал Богуна?

   - Пану Реговскому.

   - А кто же этот пан Реговский?

   - Поручик королевского панцирного полка.

   - А чтоб тебя! - проговорил Володыевский. - Да разве вы не помните, что Подбипента рассказывал нам о вражде Реговского к Скшетускому? Ведь Реговский - родственник Лаща, которого оскорбил Скшетуский, а потому он питает ненависть к нашему другу.

   - Теперь я понимаю, понимаю, - воскликнул Заглоба. - Онто, наверное, назло Скшетускому и выпустил Богуна! Но это уголовное преступление и пахнет виселицей. Я первый донесу.

   - Дай бог только с ним встретиться, - пробормотал Володыевский, - уж мы в суд не пойдем.

   Жендзян до сих пор не знал, в чем дело, так как после ответа, данного Заглобе, он ехал впереди, возле Елены.

   Теперь путники ехали не спеша. Взошла луна, мгла рассеялась, а ночь была ясная. Володыевский погрузился в задумчивость. Заглоба некоторое время все еще беспокоился, но спустя немного времени проговорил:

   - Задал бы Богун и Жендзяну, если бы захватил его!

   - Скажите ему эту новость, попугайте его, а я тем временем поеду возле княжны, - ответил маленький рыцарь.

   - Хорошо! Эй, Жендзян!

   - Что такое? - спросил юноша, останавливая своего коня.

   Заглоба поравнялся с ним и с минуту молчал, ожидая, пока Володыевский и княжна отдалятся, и наконец сказал:

   - Знаешь, что случилось?

   - Не знаю.

   - Комендант Реговский выпустил Богуна на свободу. Я видел его в Проскурове.

   - В Проскурове? Теперь? - спросил Жендзян.

   - Теперь. А что, с лошади падаешь?

   Лучи месяца падали прямо на полное лицо юноши, и Заглоба не заметил на нем испуга, наоборот, он с удивлением увидел ту жестокость, почти зверскую ненависть, которая была на лице Жендзяна, когда он убивал Горпину.

   - Да ты разве не боишься Богуна? - спросил старый шляхтич.

   - Если пан Реговский его выпустил, - ответил юноша, - то мне придется самому сызнова искать случая, чтобы отомстить ему за мою обиду и позор. Я ему не прощу, так как поклялся, - и если бы теперь не надо было везти княжну, я тотчас же поехал бы вслед за ним...

   "Ого! - подумал Заглоба. - Хорошо, что я этого юнца ничем не обидел".

   Потом он погнал коня и через минуту поравнялся с княжной и Володыевским. Через час они переправились через Медведевку и въехали в лес, тянувшийся от самого берега реки двумя черными стенами по обеим сторонам дороги.

   - Я хорошо знаю эту местность, - сказал Заглоба. - Скоро лес кончится, за ним около двух верст тянется поле, через которое идет дорога из Черного Острова, а потом опять начнется лес, который еще больше этого и тянется вплоть до Матчина. Даст бог, в Матчине мы застанем уже польские полки.

   - Пора уж, чтобы пришло спасение, - пробормотал Володыевский. Некоторое время все молча ехали по дороге, освещенной луной.

   - Два волка перешли через дорогу! - сказала вдруг Елена.

   - Вижу, - ответил Володыевский, - а вот третий. Действительно, серая тень промелькнула шагах в пятидесяти от всадников.

   - Вот четвертый! - воскликнула княжна.

   - Нет, это серна; смотрите: две, три!

   - Что за черт! - крикнул Заглоба. - Серны преследуют волков! Я вижу, свет перевернулся вверх ногами.

   - Едемте скорее, - сказал тревожным голосом Володыевский. - Жендзян! Вперед с княжной!

   Все помчались... Заглоба на скаку наклонился к Володыевскому и спросил:

   - Что там такое?

   - Плохо, - ответил маленький рыцарь. - Вы видели: зверь из логовищ срывается со сна и бежит ночью.

   - Ой! А что это значит?

   - Это значит, что его тревожат.

   - Кто?

   - Войска. Казаки или татары, - они идут справа от нас.

   - А быть может, это наши полки?

   - Это невозможно, зверь бежит с востока, со стороны Пилавиц. Это, наверное, идут татары широкой колонной.

   - Бежим, пан Михал, ради бога!

   - Ничего другого не остается. Эх, не будь с нами княжны, мы подошли бы к самым чамбулам и зарубили бы нескольких татар, а с нею - другое дело... Туго нам придется, если нас заметят.

   - Свернем в лес, за этими волками.

   - Нельзя, если даже нас сразу не поймают, то они наводнят всю местность впереди, как же мы потом выберемся.

   - Да разразит их молния! Этого еще нам только не доставало! Эй, пан Михал, не ошибаетесь ли вы? Ведь волки обыкновенно идут сзади войска, а не бегут впереди его.

   - Да, те, что по бокам, тянутся за войском и собираются из всех окрестностей, но те, что впереди, пугаются и убегают. Взгляните-ка направо, между деревьями, там зарево.

   - Господи Иисусе! Царю иудейский!

   - Тише! Много еще этого леса?

   - Он сейчас кончится.

   - А дальше поле?

   - Да. О боже!

   - Тише! За полем другой лес?

   - Вплоть до Матчина.

   - Хорошо! Лишь бы татары не наткнулись на нас в поле. Если мы благополучно доберемся до второго леса, тогда мы дома. Счастье, что княжна и Жендзян едут на конях Бурлая.

   Они погнали лошадей и поравнялись с ехавшими впереди.

   - Что это за зарево, справа? - спросила Елена.

   - Княжна, - ответил маленький рыцарь, - теперь уж нечего скрывать. Возможно, что это татары.

   - О боже!

   - Не тревожьтесь, княжна. Клянусь вам, что мы убежим от них, а в Матчине стоят наши полки.

   - Ради бога, едемте скорей! - сказал Жендзян.

   Они замолчали и понеслись, как духи. Деревья редели, лес кончался. Зарево немного побледнело. Вдруг Елена обратилась к маленькому рыцарю.

   - Панове, - проговорила она, - поклянитесь мне, что я живой не попаду в их руки!

   - Не попадете, - ответил Володыевский, - пока я жив!

   В эту минуту путники выехали из леса в поле или, вернее, в степь, которая тянулась версты две, а дальше опять чернел лес. Теперь это открытое со всех сторон пространство было освещено луной.

   - Это самый опасный кусок дороги, - прошептал Заглобе Володыевский, - если татары в Черном Острове, то они пойдут по этой дороге, между лесами.

   Заглоба ничего не ответил и только пришпорил коня. Они уже доехали до половины поля, как вдруг маленький рыцарь протянул руку к востоку.

   - Смотрите, - сказал он Заглобе, - видите?

   - Вижу какие-то кусты и заросли вдали...

   - Эти кусты движутся. Теперь скорее вперед, иначе нас заметят.

   Ветер засвистел в ушах скачущих. Спасительный лес все более приближался.

   Вдруг из темной массы, приближавшейся с правой стороны поля, сначала донесся какой-то неясный шум, подобный шуму волн, а через минуту явственно раздался громкий крик.

   - Нас видят! - закричал Заглоба. - Собаки, шельмы, черти, волки, негодяи!..

   Лес был уже так близко, что наши всадники почти уже чувствовали его холодное дыхание.

   Но в то же время и туча татар становилась все более отчетливой. От нее начали отделяться длинные тени, точно лапы гигантского чудовища, и приближались к убегающим с невероятной быстротой. Володыевский уже ясно слышал крики: "Алла! Алла!"

   - Конь мой споткнулся, - заревел Заглоба.

   - Это ничего, - ответил маленький рыцарь.

   Но у него молнией проносились вопросы: что будет, если лошади не выдержат, если одна из них падет? Это были прекрасные татарские скакуны, железной выносливости, но они уже шли