Сенкевич Генрик - Меченосцы

ехать все туда, потому что его может отвезти один воз.

   - Я ничего не решаю, а только думаю, что от него можно бы узнать очень многое о Збышке и о Данусе.

   - А как ты станешь с ним говорить, коли у него языка нет?

   - А кто же, как не он, показал вам, что нет? Вот видите, мы и без разговора все узнали, что нам было нужно, а что же будет, когда мы привыкнем к его жестам? Спросите-ка его, например, приезжал Збышко из Мальборга в Щитно или нет. Он или кивнет головой, или покачает. То же самое и о других вещах.

   - Верно, - воскликнул чех.

   - Не спорю и я, что правда, - сказал Мацько, - у меня тоже была эта мысль, только я сперва думаю, а потом говорю.

   Сказав это, он приказал обозу свернуть к мазовецкой границе. Во время пути Ягенка то и дело подъезжала к возу, на котором лежал Юранд, боясь, как бы он не умер во сне.

   - Не узнал я его, - сказал Мацько, - да и неудивительно. Человек был - что твой тур. Говорили о нем мазуры, что он один из всех их мог бы подраться с самим Завишей, а теперь словно скелет.

   - Ходили слухи, - сказал чех, - что его пытали, да иные и верить не хотели, что христиане могут так поступать с рыцарем, у которого патрон - тот же святой Георгий.

   - Слава богу, что Збышко хоть отчасти отомстил за него. Но посмотрите только, какая разница между нами и ими. Правда, из четырех собачьих детей трое уже погибли, но погибли в бою, и никто ни одному из них языка в плену не отрезал и глаз не выковырял.

   - Бог их накажет, - сказала Ягенка.

   Мацько обратился к чеху:

   - А как же ты его узнал?

   - Сначала я тоже его не узнал, хотя видел его позже, чем вы, господин. Но у меня что-то мелькнуло в голове, и чем больше я присматривался, тем больше мелькало... Ни бороды у него не было, ни седых волос, сильный был человек, как же было узнать его в таком состоянии? Но когда панна сказала, что мы едем в Щитно, а он завыл, тут у меня и открылись глаза.

   Мацько задумался.

   - Из Спыхова надо бы отвезти его к князю, который, конечно, не может оставить без всякого внимания такой обиды, нанесенной человеку значительному.

   - Отрекутся они, господин, они украли у него ребенка предательски и отреклись, а о рыцаре из Спыхова скажут, что он и руки, и глаза, и языка лишился в битве.

   - Верно, - сказал Мацько. - Ведь они когда-то самого князя забрали в плен. Не может он с ними воевать, потому что не сладит; разве только, если ему наш король поможет. Говорят да говорят люди о большой войне, а тут даже и маленькой нет.

   - А с князем Витольдом?

   - Слава богу, что хоть этот их ни во что не ставит... Эх, князь Витольд! Вот это князь! И хитростью они его не одолеют, потому что он один хитрее, чем они все вместе. Бывало, прижмут его подлецы так, что конец ему приходит, меч над головой висит, а он змеей выскользнет и сейчас же их ужалит... Берегись его, когда он тебя бьет, но еще больше берегись, когда ласкает.

   - Со всеми он такой?

   - Нет, не со всеми, а только с меченосцами. С другими он добрый и благородный князь.

   Тут Мацько задумался, словно желая получше вспомнить Витольда.

   - Совсем другой человек, чем здешние князья, - сказал он наконец. - Надо было Збышке к нему отправиться, потому что под его начальством и благодаря ему всего больше можно причинить вреда меченосцам.

   И помолчав, он прибавил:

   - Кто знает? Может быть, мы еще оба там очутимся.

   И они снова заговорили о Юранде, о его несчастной судьбе и о невыразимых обидах, понесенных им от меченосцев: сперва без всякой причины убили они его любимую жену, а потом, платя местью за месть, похитили дочь, а самого замучили такими ужасными пытками, что лучших не придумали бы и татары. Мацько и чех скрежетали зубами при мысли о том, что даже и в даровании Юранду свободы было новое заранее придуманное мучительство. Старый рыцарь в душе давал себе слово, что постарается хорошенько разузнать, как все это было, а потом отплатить с лихвой.

   В таких разговорах и мыслях прошла у них дорога до самого Спыхова. После ясного дня наступила тихая, звездная ночь; поэтому они нигде не останавливались на ночлег, только три раза хорошенько накормили лошадей, еще в темноте переехали границу и под утро очутились на спыховской земле. Старик Толима, видимо, управлял там всем с непоколебимой твердостью, потому что едва они вступили в лес, как навстречу им выехало двое вооруженных слуг, которые, впрочем, видя, что это вовсе не какое-нибудь войско, а всего лишь незначительный обоз, не только пропустили их без расспросов, но и проводили по недоступным для чужих людей болотам и топям.

   В крепостце гостей встретили Толима и ксендз Калеб. Известие о том, что какие-то добрые люди привезли пана, с быстротой молнии распространилось среди гарнизона. Только когда солдаты увидели, каким вышел он из рук меченосцев, среди их разразилась такая буря угроз и бешенства, что если бы в подземельях Спыхова находился еще хоть один меченосец, никакая человеческая сила не смогла бы спасти его от страшной смерти.

   Конные солдаты и так хотели тотчас садиться на коней, скакать к границе, схватить сколько удастся немцев и бросить их головы к ногам пана, но их унял Мацько, который знал, что немцы сидят в местечках и замках, а поселяне - люди той же крови, как и спыховцы, только живут под чуждым игом. Но ни шум этот, ни крики, ни скрип колодезных журавлей не разбудили Юранда, которого на медвежьей шкуре перенесли с телеги в его комнату и положили на ложе. С ним остался ксендз Калеб, старинный друг его, любивший Юранда как родного; ксендз стал молиться, чтобы Спаситель мира вернул несчастному Юранду и глаза, и язык, и руку.

   Утомленные дорогой путники, позавтракав, тоже пошли отдохнуть. Мацько проснулся уже после полудня и велел слуге привести к нему Толиму.

   Зная от чеха, что Юранд перед отъездом велел всем слушаться Збышки и что он устами ксендза завещал молодому рыцарю Спыхов, Мацько тоном начальника сказал старику:

   - Я - дядя вашего молодого пана, и пока он не вернется, распоряжаться здесь буду я.

   Толима наклонил свою седую голову, слегка похожую на голову волка, и, приложив руку к уху, спросил:

   - Так вы, господин, благородный рыцарь из Богданца?

   - Да, - отвечал Мацько. - Откуда вы обо мне знаете?

   - Потому что вас сюда ждал и о вас спрашивал молодой пан Збышко.

   Услыхав это, Мацько вскочил на ноги и, забывая о своем достоинстве, закричал:

   - Збышко в Спыхове?

   - Был, господин, два дня тому назад уехал.

   - Боже ты мой! Откуда он прибыл и куда уехал?

   - Прибыл из Мальборга, по дороге был в Щитно, а куда уехал - не сказал.

   - Не сказал?

   - Может быть, сказал ксендзу Калебу.

   - Ах, боже ты мой, мы, значит, разминулись, - сказал Мацько, хлопая себя по бедрам.

   Толима же и другую руку приложил к уху:

   - Как вы говорите, господин?

   - Где ксендз Калеб?

   - У старого пана, сидит у его постели.

   - Позовите его... Или нет... Я сам к нему пойду.

   - Я позову его, - сказал старик.

   И он вышел. Но прежде чем он привел ксендза, вошла Ягенка.

   - Поди-ка сюда. Знаешь, что случилось? Два дня тому назад здесь был Збышко.

   Мгновенно лицо ее изменилось, ноги, одетые в полосатые узкие штаны, видимо, задрожали.

   - Был и уехал? - спросила она с бьющимся сердцем. - Куда?

   - Два дня тому назад, а куда - может быть, ксендз знает.

   - Надо нам за ним ехать, - решительным голосом сказала Ягенка.

   Через минуту вошел ксендз Калеб; думая, что Мацько зовет его, чтобы спросить о Юранде, он сказал, предупреждая вопрос:

   - Спит еще.

   - Я слышал, что Збышко был здесь! - вскричал Мацько.

   - Был. Два дня тому назад уехал.

   - Куда?

   - Он и сам не знал... Искать... Поехал к жмудской границе, где теперь война...

   - Бога ради, отче, скажите, что вы о нем знаете.

   - Я знаю только то, что от него слыхал. Был он в Мальборге и нашел там могущественное покровительство у брата магистра, первого рыцаря между меченосцами. По его приказанию Збышке было разрешено производить розыски во всех замках.

   - Юранда и Данусю искать?

   - Да, но Юранда он не искал, потому что ему сказали, что того уже нет в живых.

   - Рассказывайте по порядку.

   - Сейчас, только отдохну и соберусь с мыслями, потому что я возвращаюсь из иного мира.

   - Как это из иного мира?

   - Из того мира, куда на коне не проникнешь, но молитвой проникнешь... и от стоп Господа Бога Иисуса Христа, у которых просил я Бога сжалиться над Юрандом.

   - Вы чуда просили? А есть у вас власть на это? - с большим любопытством спросил Мацько.

   - Власти и силы у меня нет, но они есть у Спасителя, который, если захочет, вернет Юранду и глаза, и язык, и руку...

   - Если захочет, так и вернет, - отвечал Мацько. - А все-таки не о пустяках вы просили.

   Ксендз Калеб ничего не ответил, а может быть, и не расслышал, потому что глаза у него были, как у безумного, и действительно, было видно, что перед этим он был целиком погружен в молитву.

   Он закрыл лицо руками и некоторое время сидел молча. Наконец вздрогнул, протер руками глаза и сказал:

   - Теперь спрашивайте.

   - Каким образом Збышко склонил на свою сторону войта самбинского?

   - Он больше не войт самбинский...

   - Ну, дело не в этом... Вы соображайте, о чем я спрашиваю, и отвечайте, что знаете.

   - Он понравился ему на турнире. Ульрих любит состязаться на турнирах, сразился он и со Збышкой, потому что в Мальборге было много гостей рыцарей, и магистр устроил состязания. У седла Ульриха лопнула подпруга, и Збышко легко мог сшибить его с коня, но вместо того, увидев это, бросил копье на землю и поддержал падающего.

   - А? Вот видишь? - вскричал Мацько, обращаясь к Ягенке. - За это Ульрих и полюбил его? ж

   - За это и полюбил. Не хотел уже драться с ним ни на острых, ни на тупых копьях и полюбил его. Збышко рассказал ему свое горе, а тот, как человек, ревностно относящийся к рыцарской чести, вскипел страшным гневом и отвел Збышку к брату своему, великому магистру, жаловаться. Господь Бог дарует ему за это вечное спасение, ибо немного между ними людей, любящих справедливость. Говорил мне также Збышко, что ему во многом помог рыцарь де Лорш, потому что его там чтут за высокое происхождение и богатство, а он во всем свидетельствовал в пользу Збышки.

   - Что же вышло из жалобы и этих показаний?

   - Вышло то, что великий магистр строго приказал шитненскому комтуру немедленно прислать в Мальборг всех пленников и пленниц, какие есть в Щитно, не исключая самого Юранда. Относительно Юранда комтур ответил, что тот умер от ран и похоронен в Щитно, возле костела. Прочих пленников он отослал; между ними была и девушка - дурочка, но нашей Дануси не было.

   - Я знаю от оруженосца Главы, - сказал Мацько, - что и Ротгер, убитый Збышкой, тоже говорил при дворе князя Януша о такой девушке. Он говорил, что ее считали дочерью Юранда, а когда княгиня ему ответила, что ведь они знали и видели настоящую дочь Юранда, он сказал: "Это правда, но я думал, что ее испортили".

   - То же самое написал комтур магистру: будто эту девушку они не держали в темнице, а оберегали, так как отняли ее у разбойников, которые божились, что это дочь Юранда.

   - И магистр поверил?

   - Он сам не знал, верить ему или не верить, но Ульрих вскипел еще большим гневом и заставил брата послать со Збышкой в Щитно орденского вельможу. Так и случилось. Приехав в Щитно, они уже не застали старого комтура, потому что он поехал к восточным замкам, на войну с Витольдом; застали только его помощника, который приказал открыть все пещеры и подземелья. Искали, искали - и ничего не нашли. Допрашивали людей. Один сказал Збышке, что от капеллана можно бы узнать очень многое, потому что капеллан понимает немого палача. Но палача взял с собой старый комтур, а капеллан уехал в Кролевец на какой-то духовный съезд... Они там часто съезжаются и шлют папе жалобы на меченосцев, потому что и ксендзам несчастным тяжело жить под их властью...

   - Одно только мне странно: что они не нашли Юранда, - заметил Мацько.

   - Потому что его, видно, старый комтур выпустил раньше. В том, что он его выпустил, было больше злобы, чем если бы он ему попросту горло перерезал. Хотелось им, чтобы он выстрадал перед смертью больше, чем может вынести человек в его состоянии. Слепой, немой и безрукий, господи боже мой... Ни домой не добраться, ни о дороге спросить, ни куска хлеба вымолить... Они думали, что он умрет где-нибудь под забором с голоду, либо где-нибудь в реке утонет... Что они ему оставили? Ничего. Только память о том, кем он был, да сознание горя. А ведь это хуже всех пыток... Может быть, он сидел где-нибудь у костела или возле дороги, а Збышко проехал мимо и не узнал его. Может быть, он слыхал голос Збышки, но не мог окликнуть его. Эх, не могу от слез удержаться... Чудо сотворил Господь, что вы его встретили, а потому думаю, что сотворит он и еще большее чудо, хотя молят его о том недостойные и грешные уста мои...

   - А что еще говорил Збышко? Куда он поехал? - спросил Мацько.

   - Он сказал так: "Я знаю, что Дануся была в Щитно, но они ее либо уморили, либо куда-нибудь увезли. Это, говорит, сделал старик де Леве, и да накажет меня Бог, если я успокоюсь прежде, чем настигну его".

   - Вот он что говорил? Значит, он, вероятно, поехал на восток, но теперь там война.

   - Он знал, что война, и потому направился к князю Витольду. Говорил, что через князя Витольда скорее добьется чего-нибудь от меченосцев, чем через самого короля.

   - К князю Витольду? - вскричал Мацько, вскакивая.

   И он обратился к Ягенке:

   - Видишь, что такое ум? Я разве не говорил того же? Предсказывал я, что придется нам идти к Витольду...

   - Збышко надеялся, - заметил ксендз Калеб, - что Витольд вторгнется в Пруссию и станет брать приступом тамошние замки.

   - Если у него будет время, так обязательно станет, - отвечал Мацько. - Ну, слава богу, мы знаем, по крайней мере, где искать Збышку.

   - Значит, нам теперь надо ехать, - сказала Ягенка.

   - Постой! - воскликнул Мацько. - Не пристало пажам давать советы.

   Сказав это, он многозначительно взглянул на нее, как бы напоминая ей, что она - паж, а она опомнилась и замолчала. Мацько же с минуту подумал и сказал:

   - Уж теперь-то мы найдем Збышку, потому что он, наверное, нигде не находится, как возле князя; но надо бы знать, предстоит ли ему искать еще чего-нибудь, кроме павлиньих перьев, достать которые он поклялся.

   - А как же это узнать? - спросил ксендз Калеб.

   - Если бы я знал, что этот щитненский ксендз вернулся уже со съезда, то хотел бы его повидать, - отвечал Мацько. - У меня есть письма от Лихтенштейна, и я могу безопасно ехать в Щитно.

   - Капеллан давно уже должен был вернуться, - сказал ксендз Калеб.

   - Это хорошо. Остальное поручите мне... Я возьму с собой Главу, двух слуг с боевыми конями на всякий случай и поеду.

   - А потом к Збышке? - спросила Ягенка.

   - А потом к Збышке, но теперь ты останешься здесь и будешь ждать, пока я вернусь в Спыхов. Я так думаю, что больше трех либо четырех дней там не пробуду. Кости у меня крепкие, и труды мне не в диковинку. Но при этом я прошу вас, отче Калеб, дать мне письмо к щитненскому капеллану... Он скорее поверит мне, если я покажу ему ваше письмо... Все-таки ксендз ксендзу всегда больше верит...

   - Люди о тамошнем ксендзе хорошо говорят, - сказал отец Калеб. - И если кто что знает, так это он.

   К вечеру он приготовил письмо, а на другой день не успело еще взойти солнце, как уже старого Мацьки не было в Спыхове.

  

   Юранд проснулся от долгого сна в присутствии ксендза Калеба и, забыв во сне, что с ним произошло, и не зная, где он находится, начал ощупывать ложе и стену, возле которой оно стояло. Но ксендз Калеб заключил его в объятия и, плача от волнения, заговорил:

   - Это я! Ты в Спыхове! Брат Юранд! Бог сподобил тебя, чтоб ты... среди своих... Тебя привезли благочестивые люди... Брат Юранд! Брат!..

   И, прижав его к груди, он стал целовать его в лоб, его пустые глазные впадины и снова целовал, а Юранд сначала был совершенно ошеломлен и, казалось, ничего не понимал, но наконец провел левою рукой по лбу и по голове, как будто хотел отогнать и рассеять тяжелые облака сна и ошеломления.

   - Ты слышишь меня и понимаешь? - спросил ксендз Калеб.

   Юранд движением головы показал, что понимает, потом потянулся рукой за серебряным распятием, которое в свое время отбил у одного знатного немецкого рыцаря, снял его со стены, приложил к устам и отдал ксендзу Калебу.

   Тот сказал:

   - Я понимаю тебя, брат. Бог остается с тобой и как он вывел тебя из плена, так может возвратить и все, что ты потерял.

   Юранд показал рукой кверху, в знак того, что только там получит утраченное им, и слезы опять потекли из его глазных впадин, и выражение неизмеримой боли отразилось на его измученном лице.

   Ксендз Калеб, заметив это движение, понял, что Дануси уже нет в живых, опустился на колена возле ложа Юранда и сказал:

   - Пошли ей, Господи, Царство Небесное!

   Слепой приподнялся, сел на постели и начал махать рукой, как бы в знак отрицания, но никак не мог объясниться с ксендзом Калебом, тем более что в ту же минуту в комнату вошел старик Толима, а за ним городской гарнизон и пограничная стража, старейшие обыватели Спыхова, лесники и рыбаки, потому что весть о возвращении господина распространилась уже по всему Спыхову. Одни обнимали его колени, целовали руки и заливались слезами при виде калеки и старика, который ничем не напоминал прежнего грозного Юранда, истребителя меченосцев и победителя во всех битвах, но других, в особенности тех, которые ходили с ним в бой, охватывал вихрь гнева и заставлял их лица бледнеть от бешенства. Спустя минуту они начали сбиваться в кучу, толкать друг друга локтями, наконец из кучи выступил спыховский кузнец, некто Сухаж; он подошел к Юранду, упал к его ногам и сказал:

   - Господин, когда вас привезли, мы хотели тотчас же двинуться на Щитно, но рыцарь, который привез вас, запретил нам это. А уж вы позвольте нам, потому что мы не можем остаться без мести. Пусть будет так, как и раньше бывало. Нас не срамили задаром и не будут срамить... Мы ходили на них под вашим начальством, а теперь пойдем с Толимой, а то и без него. Мы во что бы то ни стало должны взять Щитно и пролить их собачью кровь - и да поможет нам Бог!

   - Да поможет нам Бог! - повторили несколько голосов.

   - На Щитно!

   - Нам нужно крови!

   И сразу огонь охватил пылкие мазурские сердца. Лбы стали хмуриться, глаза засверкали, кое-где раздался скрежет зубов. Но вскоре крики и скрежет смолкли, и взоры всех обратились к Юранду.

   А у того сперва щеки разгорелись тоже, как будто в нем взыграла прежняя злоба и прежняя боевая отвага. Он поднялся и снова начал шарить рукой по стене. Спыховцам показалось, что он ищет меч, но его пальцы нащупали крест, который ксендз Калеб повесил на старое место.

   Тогда Юранд во второй раз снял его со стены, и лицо его побледнело; он повернулся к своим людям и, поднимая кверху пустые глазные впадины, протянул вперед распятие.

   Наступило молчание. На дворе уже смеркалось. В открытые окна врывалось щебетание птиц, которые располагались на ночь под крышами и на липах, растущих на дворе. Последние красные лучи солнца падали на высоко поднятый крест и на белые волосы Юранда.

   Кузнец Сухаж посмотрел на Юранда, обернулся к товарищам, посмотрел еще раз, наконец перекрестился и на цыпочках вышел из комнаты. За ним также тихо вышли все остальные и лишь на дворе начали перешептываться друг с другом:

   - Ну, что ж?

   - Не пойдем, что ли?

   - Не позволил!

   - Он оставляет отмщение Богу. Видно, что и душа в нем переменилась. Так и было на самом деле.

   Между тем в комнате Юранда остались только ксендз Калеб, старик Толима, а с ними Ягенка и Сеиеховна, которые, завидев целую толпу вооруженных людей, тоже пришли посмотреть, в чем дело.

   Ягенка, более смелая и самоуверенная, чем Сецеховна, подошла к Юранду.

   - Да поможет вам Бог, рыцарь Юранд, - сказала она. - Это мы привезли вас сюда из Пруссии.

   А у него лицо просветлело при звуке ее молодого голоса. Очевидно, он вспомнил все, что произошло на щитненской дороге, потому что стал благодарить, кивая головой и прикладывая руку к сердцу. А Ягенка начала рассказывать, как они встретили его, как его узнал чех Глава, оруженосец рыцаря Збышки, и как, наконец, они привезли его в Спыхов. И о себе она рассказала, что вместе с товарищами носит шлем и меч за рыцарем Мацькой из Богданца, Збышковым дядей, который, отыскивая племянника, поехал в Щитно, но через три или четыре дня свернул к Спыхову.

   Юранд при упоминании о Щитно, правда, не впал в такую тревогу, как в первый раз, на дороге, но на лице его все-таки отразилось беспокойство. Ягенка тотчас поспешила успокоить его, сказав, что рыцарь Мацько настолько же ловок, насколько и храбр, и что никому не поддастся, а кроме того, у него есть письмо от Лихтенштейна, и с этим письмом он всюду может проехать безопасно. Слова эти успокоили Юранда. Видно было, что он хочет расспросить и о многих других вещах, но, не в силах будучи сделать это, терзается душой. Сообразительная Ягенка тотчас же поняла это и сказала:

   - Если мы чаще будем говорить друг с другом, то до всего договоримся.

   На это он опять улыбнулся, протянул руку, случайно положил ей на голову и долго держал, как будто благословлял ее. Он, действительно, многим был обязан ей, но, кроме того, ему, видимо, приходились по сердцу и эта молодость, и это щебетанье, напоминающее птичий щебет.

   И с той поры, когда он не молился, - а молился он почти весь день, - или не был погружен в сон, он всегда искал ее около себя, а если ее не было, тосковал по ней и всяческими способами давал понять ксендзу Калебу и Толиме, что ему желательно было бы присутствие прекрасного мальчика.

   И она приходила, ибо ее доброе сердце искренне жалело его, а кроме того, в его обществе легче было ожидать приезда Маиьки, пребывание которого в Щитно что-то уж очень затянулось.

   Он должен был возвратиться через три дня, а между тем уже прошел и четвертый, и пятый. На шестой день под вечер встревоженная девушка собиралась было просить Толиму отправить людей на разведку, как вдруг со сторожевого дуба дали знать, что кто-то приближается к Спыхову.

   Немного погодя по подъемному мосту застучали копыта, и на двор въехал оруженосец Глава с другим слугой. Ягенка, которая еще раньше сошла сверху и ждала на дворе, бросилась к чеху, прежде чем он успел слезть с коня.

   - Где Мацько? - спросила она с тревожно бьющимся сердцем.

   - Поехал к князю Витольду, а вам приказал оставаться здесь, - ответил оруженосец.

  

   Ягенка, узнав, что, по приказанию Мацьки, она должна остаться в Спыхове, сначала от удивления, горя и гнева не могла выговорить ни слова и только широко открытыми глазами глядела на чеха, который, хорошо понимая, какую неприятную новость приносит ей, сказал:

   - Я хотел бы отдать вам отчет в том, что мы слышали в Щитно. Новостей много и важных.

   - О Збышке есть?

   - Нет, все щитненские... понимаете?

   - Понимаю! Пусть слуга расседлает коней, а вы идите за мной. И, отдав слуге приказание, повела с собой чеха наверх.

   - Отчего Мацько оставил нас? Почему мы должны оставаться в Спыхове и почему вы вернулись? - проговорила она одним духом.

   - Я возвратился потому, что мне приказал рыцарь Мацько, - ответил Глава. - Мне и самому хотелось на войну, да приказано - значит, приказано. Рыцарь Мацько сказал мне так: "Ты вернешься назад, будешь охранять згожелицкую панну и ждать от меня известий. Может быть, - говорит, - тебе придется провожать ее в Згожелицы, потому что одной ей ехать нельзя".

   - Боже мой, что такое случилось? Нашлась, что ли, дочь Юранда? Или Мацько поехал не к Збышке, а за Збышкой? Ты видел ее, говорил с ней? Отчего же ты не привез ее сюда и где она теперь?

   Растерявшийся от этой уймы вопросов, чех обнял ноги девушки и сказал:

   - Да не прогневается ваша милость, что и на все это не отвечу сразу, а то нет никакой возможности; я буду отвечать по очереди на каждый вопрос, если мне не будут мешать.

   - Хорошо! Отыскалась она или нет?

   - Нет, но окончательно подтвердилось, что она была в Щитно и ее увезли куда-то к восточным замкам.

   - А мы почему должны сидеть в Спыхове?

   - А если она найдется?.. Оно пожалуй что... Тогда правда, что незачем... Ягенка замолкла, только щеки ее вспыхнули.

   А чех сказал:

   - Я думал и теперь еще думаю, что из этих собачьих когтей мы не вырвем ее живой, но все в руках Божьих. Нужно рассказать все по порядку. Приехали мы в Щитно, ну, хорошо. Рыцарь Мацько показал подвойту письмо Лихтенштейна, а подвойт, - он когда-то в молодости носил за ним меч, - у нас на глазах поцеловал печать письма, а нас принял радушно и ни в чем не заподозрил. Будь у нас людей побольше, можно было бы и крепость взять, так он нам доверял. С ксендзом видеться нам никто не препятствовал и мы беседовали с ним целые две ночи и узнали странные вещи, которые ксендз знал от палача.

   - Да ведь палач немой!

   - Немой, но умеет ксендзу все показывать знаками, а ксендз его так понимает, как будто с ним говорит обыкновенным языком. Странные вещи, и виден в них перст Божий. Этот палач отрубил у Юранда руку, вырвал язык и выжег глаз. Он таков, если дело касается мужчины, что не содрогнется ни перед какой пыткой, и если ему прикажут рвать человека зубами, то он станет рвать. Но ни на одну женщину он руки не подымет, какими муками ему ни угрожай. А таков он по той причине, что у него когда-то была единственная дочь, которую он ужасно любил и которую меченосцы...

   Глава запнулся и не знал, как говорить ему дальше. Ягенка заметила это и сказала:

   - Ну что вы мне там толкуете о дочери палача?

   - Потому что это относится к делу, - отвечал чех. - Когда наш молодой пан зарубил рыцаря Ротгера, старый комтур, Зигфрид, чуть не взбесился. В Щитно говорили, что Ротгер был его сын, но ксендз отвергал это, хотя и подтвердил, что никогда отец не любил сына больше. И вот он ради мести запродал дьяволу душу; палач это видел. С убитым он разговаривал, как я с вами, а мертвец в гробу то смеялся, то скрежетал зубами, то облизывался черным языком от радости, что комтур обещал ему голову пана Збышки. Но пана Збышки он тогда не мог достать и пока приказал мучить Юранда, а потом его язык и руку положить в гроб Ротгера, который тотчас же начал жрать ее сырым...

   - Страшно слушать... Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь! - сказала Ягенка.

   И, встав с места, она подбросила щепок в камин, потому что уже совершенно смеркалось.

   - Как же! - продолжал Глава. - Не знаю, как будет на Страшном суде, потому что Юранду должно быть возвращено все, что ему принадлежало. Но это не человеческого ума дело. Палач тогда все это видел. И вот, накормив упыря человеческим мясом, старый комтур пошел приносить ему в жертву Юрандову дочь, потому что упырь, должно быть, шепнул ему, что хотел бы запить еду невинной кровью... Но палач, который, как я говорил, сделает все, только не может видеть мучений женщины, еще раньше спрятался на лестнице... Ксендз говорил, что палач не в полном разуме, все равно, как бы какая-нибудь скотина, но разницу между мужчиной и женщиной понимает, и если нужно - устроит так, что в хитрости с ним никто не сравняется. И вот уселся он на лестнице и ждет; приходит комтур... Заслышал он сопенье палача, увидал его горящие глаза и испугался, - представилось ему, что это дьявол. А он комтура кулаком! Думал, что насквозь пробьет его и ничего от него не останется, но все-таки не убил. Комтур лишился чувств и захворал со страху, а когда выздоровел, то боялся покушаться на дочь Юранда.

   - Но все-таки ее увез?

   - Увезти-то увез, но вместе с ней и палача взял. Он не знал, что это палач защитил дочь Юранда, ему мерещилась какая-то чудесная сила, не то злая, не то добрая. Но во всяком случае он не хотел оставлять палача в Щитно. Не то он боялся его свидетельства, не то еще чего-то... Правда, палач немой, но если б начался суд, то он мог бы сказать при помощи ксендза то, что сказал... И в конце концов ксендз сказал рыцарю Мацько вот что: "Старик Зигфрид не убьет дочь Юранда, потому что боится, а если б и приказал кому-нибудь другому, то Дидерих, пока жив, не даст ее в обиду, тем более что один раз уже спас ее.

   - А ксендз знал, куда ее отвезли?

   - Как следует он не знал, но слышал, что что-то говорили о Рагнете. Этот замок лежит невдалеке от литовской или жмудской границы.

   - А что Мацько на это?

   - Пан Мацько выслушав это, сказал мне на другой день: "Если так, то, может быть, мы и найдем ее, а мне изо всех сил нужно спешить к Збышке, чтоб я его не поманили Данусей и не подцепили, как подцепили Юранда. Пусть только скажут, что ее отдадут ему, если он сам приедет; он приедет, а тогда старик Зигфрид так отомстит ему за Ротгера, как еще глаз человеческий не видывал".

   - Верно! Верно! - с тревогой воскликнула Ягенка. - Если поэтому он так спешил, то, значит, хорошо.

   Но, спустя минуту, она опять обратилась к Главе:

   - В одном только он ошибся, что прислал вас сюда. Чего нас оберегать здесь, в Спыхове? Нас убережет и старик Толима, а там вы были бы нужны Збышке, вы такой сильный и ловкий.

   - А кто вас, панна, в случае надобности, отвез бы в Згожелицы?

   - В случае надобности вы могли бы приехать раньше них. Они должны будут прислать с кем-нибудь известия, пришлют с вами, а вы отвезете нас в Згожелицы.

   Чех поцеловал у нее руку и спросил взволнованным голосом:

   - А на это время вы останетесь здесь?

   - Сироту Бог бережет. Мы останемся здесь.

   - А не скучно вам будет здесь? Что вы будете здесь делать?

   - Просить Господа Бога, чтобы он возвратил Збышке счастье, а вас всех сохранил в добром здравии.

   И сказав это, она расплакалась. Оруженосец снова склонился к ее коленам.

   - Вы, - сказал он, - словно ангел небесный.

  

   Она отерла слезы, взяла с собой оруженосца и пошла к Юранду сообщить ему эти вести. Застала она его в большой комнате с ксендзом Калебом, с Сецеховной, со стариком Толимой и с ручной волчицей, лежащей у его ног. Местный дьячок, который вместе с тем был и рибальтом, под звуки лютни пел песню о какой-то старой битве Юранда с "нечестивыми меченосцами", а слушатели внимали ему в задумчивости и с грустью. В комнате было светло от лунного света. После дня, почти знойного, вечер наступил тихий и очень теплый. Окна были открыты, и в лунном блеске были видны летающие жуки, которые роились в липах, растущих на дворе. В камине тем не менее тлело несколько головней, у которых слуга разогревал мед, смешанный с подкрепляющим вином и пахучими травами.

   Рибальт, вернее дьячок и слуга ксендза Калеба, только что начал новую песню "О счастливой стычке": "Едет Юранд, едет, конь под ним гнедой..." - как в комнату вошла Ягенка и сказала:

   - Слава Господу Богу Иисусу Христу!

   - Во веки веков! - отвечал ксендз Калеб.

   Юранд сидел на скамье, опершись локтями на поручни, но, заслышав голос Ягенки, тотчас же повернулся к ней и приветственно закивал седой головою.

   - Приехал из Щитно оруженосец Збышки, - заговорила девушка, - и привез известия от ксендза. Мацько уже не приедет, он отправился к князю Витольду.

   - Как не вернется? - спросил отец Калеб.

   И она начала рассказывать все, что слышала от чеха. О Зигфриде, как мстил он за смерть Ротгера, о Данусе, как старый комтур хотел ее отнести Ротгеру, чтобы тот выпил ее невинную кровь, и о том, как ее внезапно защитил палач. Не утаила и того, что Мацько теперь надеется вместе со Збышкой отыскать Данусю, отбить ее и привезти в Спыхов, для чего собственно он и поехал к Збышке, а им приказал остаться здесь.

   В конце рассказа голос ее задрожал, как бы от грусти или горя, а когда она кончила, в комнате воцарилось молчание. Только в липах раздавались песни соловьев, которые, казалось, через открытые окна врывались в комнату и заливали ее, как крупные и частые капли дождя. Все обратили внимание на Юранда, а он с закрытыми глазами и закинутою назад головою не подавал ни малейшего признака жизни.

   - Слышите? - спросил его наконец ксендз Калеб.

   Юранд еще больше закинул голову, поднял левую руку кверху и показал пальцем на небо.

   Лунный блеск падал прямо на его лицо, на белые волосы, на выжженные глаза, и на этом лице отражалось такое страдание и вместе с тем такая неизмеримая покорность воле Божьей, что всем показалось, будто они видят лишь душу, освобожденную от телесных уз, - душу, которая, раз и навсегда разлучившись с земной жизнью, ничего уже не ждет от нее и ни на что не рассчитывает.

   И снова наступило молчание, и снова слышны были только соловьиные голоса, наполнявшие собой двор и комнату.

   Ягенку вдруг охватила страшная жалость и словно детская любовь к этому несчастному старику, и, следуя первому побуждению, она подбежала к нему, схватила его руку и прижала к губам.

   - И я сирота! - вырвалось из ее переполненного сердца. - И вовсе не мальчик, я Ягенка из Згожелиц. Мацько взял меня, чтобы уберечь от злых людей, но теперь я останусь с вами, пока Бог не возвратит вам Данусю.

   Юранд не выказал даже удивления, как будто и раньше знал, что она женщина, он только прижал ее к своей груди, а она все целуя его руку, продолжала прерывистым и рыдающим голосом:

   - Я останусь с вами, а Дануся вернется... А уж потом я поеду в Згожели-цы... сирот Бог бережет! И отца моего немцы убили, а ваша дочка жива и вернется к вам. Пошли это, Господи Всесильный, пошли, Пречистая Матерь, милосердная...

   Ксендз Калеб вдруг опустился на колени и отозвался торжественным голосом:

   - Кирие, элейсон!

   - Христе, элейсон! - ответили ему в один голос чех и Толима.

   Все стали на колени, все поняли, что это - молебствие, которое совершается не только у ложа умирающего, но и для избавления кого-нибудь от смертельной опасности. И Юранд опустился на колени, и все хором заговорили:

   - Кирие, элейсон! Христе, элейсон!.. Отче Небесный, помилуй нас!..

   Людские голоса и молитвенные возгласы: "Помилуй нас!" - сливались со щелканьем соловьев.

   Но вдруг прирученная волчица поднялась с медвежьей шкуры, лежавшей у скамьи Юранда, приблизилась к открытому окну, поставила лапы на подоконник и, задрав кверху свою треугольную голову, завыла тихо и жалобно.

   Хотя чех обожал Ягенку и хотя сердце его все более и более льнуло к красавице Сецеховне, но все же молодая и храбрая душа прежде всего рвалась на войну. Правда, он вернулся в Спыхов по приказу Мацьки и, кроме того, находил некоторое утешение в том, что будет покровителем обеих девушек, тем не менее, когда Ягенка сказала, что им в Спыхове ничто не угрожает и что его обязанность - находиться возле Збышки, чех с удовольствием согласился с этим. Мацько не был его господином и он мог легко оправдаться перед ним, что не остался в Спыхове по воле своей повелительницы, которая приказала ему идти к пану Збышке.

   А Ягенка сделала это в расчете на то, что оруженосец с такой силой и ловкостью всегда может пригодиться Збышке и избавить его не от одной беды. Он доказал это еще во время княжеской охоты, когда тур чуть не убил Збышку. Тем более он мог быть полезен на войне, в особенности на такой, какая кипела на жмудской границе. Гловач так торопился на поле битвы, что лишь только возвратился от Юранда вместе с Ягенкой, как обнял ее ноги и сказал:

   - Значит, позвольте мне теперь же поклониться вашей милости и попросить на дорогу доброе слово.

   - Как? - спросила Ягенка. - Ты сегодня же хочешь ехать?

   - Завтра, до рассвета, только чтобы лошади отдохнули за ночь. Отсюда до Жмуди далеко!

   - Тогда поезжай, потому что тебе легче будет догнать рыцаря Мацьку.

   - Тяжело будет догнать. Старый рыцарь крепок и опередил меня на несколько дней. Притом он поедет по Пруссии, чтобы сократить себе дорогу, а я должен ехать через леса. У него есть письма Лихтенштейна и он будет показывать их по дороге, а я могу показывать разве только вот это и этим прочищать себе дорогу.

   Сказав это, он положил руку на рукоять кинжала, а Ягенка, видя это, воскликнула:

   - Будь осторожней! Коли едешь, так нужно, чтобы ты и доехал, а не застрял в каком-нибудь орденском подземелье. Но и в лесах нужно быть осторожным, там живут разные божки, которым поклонялся тамошний народ, прежде чем перешел в христианство. Я помню, как рыцарь Мацько и Збыш-ко рассказывали об этом в Згожелицах.

   - Я помню, да не боюсь, потому что это дрянь, а не божки, и силы у них никакой нет. Я справлюсь и с ними, и с немцами, которых встречу по дороге, лишь бы война хорошенько разгорелась.

   - А разве она не разгорелась? Ну, говори, что слышно о ней у немцев. Сметливый оруженосец нахмурил брови, подумал с минуту, а потом сказал:

   - И разгорелась, и не разгорелась. Мы подробно расспрашивали обо всем, особенно рыцарь Мацько, он хитер и всякого немца сумеет объехать. Как будто спрашивает совсем о другом, прикидывается приятелем, себя ни в чем не выдает, а ударит в самую точку и изо всякого вытащит правду, как рыбу крючком. Если ваша милость захочет терпеливо слушать, то я вот что скажу: князь Витольд, несколько лет тому назад собираясь идти на татар и желая сохранить спокойствие на своей немецкой границе, уступил немцам Жмудь. Была великая дружба и согласие. Он позволял им воздвигать замки, да и сам помогал им. Они с магистром съезжались на одном острове, пили, ели и уверяли друг друга в любви. Немцам не воспрещалось даже охотиться в его лесах, а когда бедняки жмудины восставали против орденского владычества, то князь Витольд помогал немцам и посылал им войска... Роптали по всей Литве, что он идет против собственной крови. Все это нам рассказывал шитненский подвойт и хвалил орденское правление в Жмуди за то, что немцы посылали жмудинам ксендзов, которые должны были их крестить, и хлеб во время голода. Посылать-то они посылали, потому что так приказал великий магистр, а у него больше, чем у кого-либо из меченосцев, страха Божьего, зато увозили жмудинских детей в Пруссию, а женщин бесчестили на глазах у мужей и братьев, а кто сопротивлялся, того вешали... Оттого, панна, и война началась.

   - А князь Витольд?

   - Князь Витольд долго закрывал глаза на немецкие неистовства и любил меченосцев. Немного времени прошло с