Сенкевич Генрик - Меченосцы

дний раз, когда вы пришли к нам на помощь, он так и рвался вперед, а когда Чтан швырнул в толпу булавой, так чуть ему голову не проломил. Ох, Ясько уже говорил слугам, что обоих их вызовет на поединок на утоптанной земле. Я вам говорю, не будет ни одного дня спокойного, потому что и с младшими может случиться какая-нибудь беда.

   - Верно! Собачьи они дети, и Чтан, и Вильк, - поспешно согласился Мацько, - но все-таки на детей руки они не поднимут. Тьфу! Такую вещь разве только меченосец сделает.

   - На детей руки они не поднимут, но в драке или, чего упаси Господи, во время пожара, все может случиться. Что тут толковать! Старая Сецехова любит моих братьев как родных детей; значит, уход за ними будет, и без меня им безопаснее, чем со мной.

   - Может быть, - отвечал Мацько. Потом посмотрел на девушку:

   - Так чего же ты хочешь?

   А она отвечала, понизив голос:

   - Возьмите меня с собой.

   В ответ на эти слова Мацько, хотя ему уже нетрудно было догадаться, чем кончится разговор, все-таки крепко задумался, потом остановил коня и воскликнул:

   - Побойся ты Бога, Ягенка!

   А она опустила голову и ответила как бы с робостью и в то же время с печалью:

   - Что до меня, я лучше буду говорить откровенно, чем скрытничать. И Глава, и вы говорите, что Збышко никогда уже не найдет ту, а чех думает еще того хуже. Бог свидетель, я не желаю ей никакого зла. Да хранит и защищает ее, несчастную, Матерь Божья. Милее она была Збышке, чем я, ну, и ничего тут не поделаешь. Такая моя судьба. Но пока Збышко ее не отыщет или если, как вы думаете, он ее не найдет никогда, то... то...

   - То что? - спросил Мацько, видя, что девушка все больше и больше смущается.

   - То я не хочу выходить ни за Чтана, ни за Вилька, ни за кого бы то ни было.

   Мацько вздохнул с облегчением.

   - Я думал, ты уж его забыла, - сказал он.

   А она еще грустнее ответила:

   - Эх, где там!..

   - Так чего же ты хочешь? Как же я возьму тебя к меченосцам?

   - Необязательно к меченосцам. Теперь я хотела бы поехать к аббату, который лежит в Серадзи больной. Там возле него нет ни единой доброй души, потому что шпильманы небось больше глядят на бутылку, чем на него, а ведь он мой крестный и благодетель. Да если бы он даже здоров был, так и тогда я искала бы у него покровительства, потому что люди его боятся.

   - Я спорить не буду, - сказал Мацько, который в сущности рад был решению Ягенки: хорошо зная меченосцев, он был глубоко уверен, что Дануся из ихних рук живая не выйдет. - Но я тебе только то скажу, что в дороге с девкой страсть как много хлопот.

   - Может быть, с другими, да не со мной. Не сражалась я до сих пор никогда, но не в диковину мне из арбалета стрелять и переносить труды на охоте. Коли надо, так надо, этого вы не бойтесь. Возьму я одежду Яськи, на голову сетку надену, привяжу кинжал и поеду. Ясько, хоть и моложе меня, а ни на волос не меньше, а лицом так на меня похож, что, бывало, когда мы рядились на Масленице, так и папенька покойник не мог сказать, где он, а где я... Вот увидите, что не узнает меня ни аббат, ни кто другой...

   - Ни Збышко?

   - Если я его увижу...

   Мацько с минуту подумал, потом вдруг улыбнулся и сказал:

   - А ведь Вильк из Бжозовой и Чтан из Рогова взбесятся.

   - А пусть себе взбесятся. Хуже то, что они, пожалуй, за нами поедут.

   - Ну, этого ты не бойся. Стар я, но лучше мне под руку не подвертываться. Да и всем Градам... Ведь уж они Збышку-то испробовали...

   Так разговаривая, доехали они до Кшесни. В костеле был и старый Вильк из Бжозовой, время от времени бросавший мрачные взгляды на Мацьку, но тот не обращал на это внимания. И он с легким сердцем после обедни поехал с Ягенкой домой. Но когда на перекрестке они простились друг с другом и когда Мацько один очутился в Богданце, в голову ему стали приходить не столь веселые мысли. Он понимал, что в случае отъезда Ягенки, действительно, ничто не угрожает ни Згожелицам, ни ее родным. "За девкой бы лезли, - говорил он себе, - это другое дело, а на сирот и на их добро руки не подымут, потому что покроют себя страшным позором, и всякий пойдет тогда против них, как против настоящих волков. Но Богданец останется на милость Божью... Границы нарушат, стада захватят, крестьян переманят... Бог даст, вернусь - тогда отобью, на суд вызову, потому что за нас не один кулак, а и закон... Только когда я вернусь и вернусь ли?.. Страсть, как они на меня обозлились, что я их к девке не подпускаю, а когда она уедет со мной, еще того пуще засвирепеют". И стало ему грустно, потому что он уже расхозяйничался в Богданце как следует, а теперь был уверен, что, когда вернется, снова застанет запущение и разруху.

   "Ну, надо же что-нибудь сделать", - подумал он.

   А после обеда велел оседлать коня, сел на него и поехал прямо в Бжозовую.

   Приехал он туда уже в сумерки. Старый Вильк сидел в передней комнате за жбаном меда, а молодой, избитый Чтаном, лежал на покрытой шкурами скамье и тоже пил. Мацько неожиданно вошел в комнату и остановился на пороге, с суровым лицом, высокий, худой, без панциря, но с крепким кинжалом на боку; они тотчас узнали его, потому что на лицо падал свет огня, и в первую минуту и отец, и сын стремительно вскочили на ноги, подбежали к стенам и схватились за оружие, какое попалось под руку.

   Но старый воин, как свои пять пальцев знающий людей и обычаи, нисколько не смутился, не прикоснулся рукой к кинжалу, только уперся рукой в бок и спокойным голосом, в котором слегка дрожала насмешка, сказал:

   - Как? Таково-то шляхетское гостеприимство в Бжозовой?

   От этих слов у них разом опустились руки, старик со звоном выронил на землю меч, молодой - копье, и они стали, вытянув головы к Мацьке, с лицами еще злыми, но уже удивленными, сконфуженными.

   Мацько же усмехнулся и сказал:

   - Слава Господу Богу Иисусу Христу.

   - Во веки веков.

   - И святому Георгию.

   - Мы ему служим.

   - Приехал я по-соседски, по-хорошему.

   - И мы по-хорошему встречаем тебя. Особа гостя священна.

   Тут старый Вильк подбежал к Мацьке, а за стариком и молодой, и оба они стали жать ему руку, а потом усадили к столу, на почетное место. Мигом подбросили в камин дров, накрыли на стол, поставили полные миски еды, кувшины с пивом, жбан меду, и все стали есть и пить. Молодой Вильк время от времени бросал на Мацьку пристальные взгляды, в которых уважение к гостю силилось победить ненависть к человеку, но угощал его так старательно, что даже побледнел от усталости, потому что был ранен и не имел в себе обычной силы. И отца, и сына мучило любопытство, зачем приехал Мацько, но ни один ни о чем его не расспрашивал, ожидая, когда тот сам заговорит.

   Мацько же, как человек, знающий обычаи, хвалил кушанья, напитки и гостеприимство, и тогда, когда хорошо насытился, он степенно осмотрелся и произнес:

   - Случается иногда людям ссориться, а то как и подраться, но соседский мир - всего выше.

   - Нет ничего выше мира, - так же степенно отвечал старый Вильк.

   - Но бывает и так, - сказал снова Мацько, - что когда человеку надо ехать в далекий путь, то, если бы даже он и жил с кем-нибудь не в ладах, все-таки жалко ему расстаться с недругом и не хочется уезжать не простившись.

   - Пошли вам Господь за прямое слово.

   - Не одно слово, но и поступок, потому что ведь я приехал.

   - Рады мы вам от всей души. Приезжайте хоть каждый день.

   - Дай бог и мне вас принять в Богданце, как пристало людям, знающим рыцарскую честь, да мне скоро надобно уезжать.

   - Что ж, на войну или в какой святой город?

   - Лучше бы что-нибудь в этом роде, но мое дело плохо, потому что еду я к меченосцам.

   - К меченосцам? - одновременно воскликнули отец с сыном.

   - Да, - отвечал Мацько. - А кто, не будучи их другом, к ним едет, тому лучше примириться с Господом и с людьми, чтобы не лишиться не только жизни, но и вечного спасения.

   - Просто диво! - сказал старый Вильк. - Не видал я еще такого человека, который бы с ними столкнулся и не был бы обижен.

   - Так же, как и все наше королевство, - прибавил Мацько. - Ни Литва до крещения, ни татары не были ему больше в тягость, чем эти чертовы монахи.

   - Сущая правда, да ведь знаете: копилось и копилось, пока не накопилось, а теперь бы пора уже и покончить с этим, вот что.

   Сказав это, старик слегка поплевал на ладони, а молодой сказал:

   - Иначе и быть не может.

   - И будет, да только когда? Это не нашего ума дело, а королевского. Может быть - скоро, может быть - не скоро... Это один Бог знает, а пока что - надо мне к ним ехать...

   - Не с выкупом ли за Збышку?

   Когда отец упомянул о Збышке, лицо молодого Вилька мгновенно побледнело от ненависти и стало зловещим. Но Мацько спокойно ответил:

   - Может быть, и с выкупом, да не за Збышку.

   Слова эти еще более усилили любопытство обоих владельцев Бжозовой, и старик, не в силах будучи вытерпеть дольше, сказал:

   - Воля ваша - говорить или не говорить, зачем едете.

   - Скажу, скажу, - кивая головой, отвечал Мацько. - Но сперва я вам скажу еще кое-что. Вот видите ли, после моего отъезда Богданец останется на милость Божью... Прежде, когда мы со Збышкой воевали с князем Витольдом, за деревенькой нашей присматривал аббат, ну и Зых из Згожелиц немного, а теперь не будет этого. Страсть, как горько бывает подумать, что хлопотал и трудился попусту... А ведь знаете, как бывает: людей у меня сманят, границы запашут, из стад тоже каждый урвет, что сможет, и если даже даст Бог счастливо вернуться, так опять мы вернемся на пустое место... Тут один выход, одно спасение: хороший сосед. Вот я и приехал просить вас по-соседски, чтобы взяли вы Богданец под свое покровительство и не дали бы меня в обиду...

   Услыхав эту просьбу, старый Вильк взглянул на молодого, а молодой на старого и оба весьма изумились. Наступило молчание, потому что сначала никто не мог найти ответа. А Мацько поднес к губам чарку меда, выпил ее, а потом продолжал, так спокойно и доверчиво, словно оба хозяина с давних пор были его лучшими друзьями:

   - Ну, я вам скажу по совести, от кого я здесь пуще всего жду бед. Ни от кого другого, как от Чтана из Рогова. С вашей стороны, если бы мы даже расстались во вражде, я бы не боялся, по той причине, что вы рыцари, которые всегда станут прямо перед врагом, но за спиной его мстить бесчестно не станут. Э, с вами совсем другое дело... Кто рыцарь, тот рыцарь... Но Чтан человек простой, а от простого человека всего можно ожидать, тем более что, как вы сами знаете, он страшно на меня зол за то, что я его не подпускаю к Ягенке, Зыховой дочери.

   - Которую для племянника бережете, - вскричал молодой Вильк.

   Мацько посмотрел на него и некоторое время держал его под холодным своим взглядом, потом обратился к старику и сказал спокойно:

   - Знаете, мой племянник женился на одной мазурской девушке и хорошее взял приданое.

   Снова настало молчание, еще более глубокое; отец и сын некоторое время смотрели на Мацьку с раскрытыми ртами, но наконец старший проговорил:

   - А? Как так? А ведь говорили... Да ну!..

   Мацько же, как бы не обращая внимания на вопрос, продолжал:

   - Потому-то и надо мне ехать и потому я прошу вас: заглядывайте вы кое-когда в Богданец и не давайте его в обиду, особенно же охраните меня от нападения Чтана как благородные и хорошие соседи.

   Между тем молодой Вильк, у которого ум был довольно проворный, быстро смекнул, что раз Збышко женился, то лучше быть с Мацькой в дружбе, потому что и Ягенка питала к нему доверие и во всем готова была следовать его советам. Перед глазами молодого забияки открылись совсем новые горизонты. "Надо не ссориться с Мацькой, надо еще ему понравиться", - сказал он себе. И хотя он был немного пьян, однако проворно протянул под столом руку, схватил отца за колено, крепко сжал его, как бы давая знак, чтобы тот не сказал чего-нибудь неподходящего, а сам произнес:

   - Вы Чтана не бойтесь. Ого, пусть-ка попробует! Правда, поколотил он меня маленько, да и я зато так исхлестал ему бородатую морду, что его родная мать не узнает. Не бойтесь ничего. Поезжайте спокойно. Ни единой вороны у вас в Богданце не пропадет.

   - Ну, вижу я, вы благородные люди. Клянетесь?

   - Клянемся, - вскричали оба.

   - Рыцарской честью?

   - Рыцарской честью.

   - И крестом?

   - И крестом, и Господом Богом.

   Мацько с довольным видом улыбнулся, а потом сказал:

   - Ну, этого я от вас и ожидал. А коли так, я еще кое-что скажу... Зых, как вы знаете, поручил мне опеку над детьми. Потому-то я и мешал и Чтану, и тебе, молодой человек, когда вы силой хотели вторгнуться в Згожелицы. А теперь, когда я буду в Мальборге, а то и бог весть где, какая это будет опека... Правда, сирот бережет Господь, и тому, кто захочет обидеть их, не только отрубят голову топором, но и объявят негодяем. Однако грустно мне, что я уезжаю. Страсть, как грустно. Обещайте же мне, что и сирот Зыховых не только сами не обидите, но и другим обидеть их не дадите.

   - Клянемся, клянемся.

   - Рыцарской честью и крестом?

   - Рыцарской честью и крестом.

   - Бог слышал. Аминь, - закончил Мацько.

   И вздохнул с облегчением, потому что знал, что такую клятву они сдержат, хотя бы каждый из них от гнева и злости искусал себе руки.

   И он начал сейчас же прощаться, но они удержали его почти насильно. Пришлось ему пить и считаться родством со старым Вильком, а молодой, обычно, по пьяному делу, старавшийся затеять ссору, на этот раз только грозил Чтану, а за Мацькой ухаживал так старательно, точно завтра же должен был получить от него Ягенку. Однако к полуночи он лишился чувств от напряжения, а когда его привели в себя, уснул непробудным сном. Старик вскоре последовал примеру сына, и Мацько оставил их обоих у стола крепко спящими.

   Однако сам он, будучи необычайно вынослив, не был пьян, а только слегка взволнован и потому, возвращаясь домой, почти с радостью думал о том, что сделал.

   - Ну, - говорил он себе, - и Богданец, и Згожелицы в безопасности. Взбесятся они из-за отъезда Ягенки, а стеречь и мое, и ее добро будут, потому что должны. Господь Бог дал человеку ум... Где нельзя кулаком - надо разумом... Коли вернусь - без того не обойдется, чтобы старик меня не вызвал на поединок, да это не беда... Только бы мне Бог дал так же поддеть меченосцев... Да с ними труднее... Наш, хоть и между ними случаются собачьи дети, все-таки если поклянется крестом и рыцарской честью, так клятву сдержит, а для них клятва то же, что плевок на пол. Но, может быть, укрепит меня Матерь Господа нашего, и я на что-нибудь пригожусь Збышке, как теперь пригодился Зыховым детям и Богданцу...

   Тут пришло ему в голову, что, по правде сказать, девушка могла бы и не ехать, потому что два Вилька будут ее беречь, как зеницу ока. Но через минуту он эту мысль отбросил: "Вильки будут ее стеречь, но, благодаря этому, тем сильнее будет наседать Чтан. Бог знает, кто кого одолеет, а уж наверное произойдут драки и нападения, в которых могут пострадать и Згожелицы, и Зыховы сироты, а может быть, и сама девушка. Вилькам легче будет стеречь один Богданец, а для девушки во всяком случае лучше быть подальше от этих забияк и в то же время поближе к богатому аббату".

   Мацько не верил в то, чтобы Дануся могла выйти живой из рук меченосцев, и потому он еще не лишился надежды, что, когда со временем Збышко вернется вдовцом, он обязательно поймет, что быть ему мужем Ягенки - на то есть воля Божья.

   - Эх, господи боже мой! - говорил он себе. - Вот кабы он, имея Спыхов, женился потом на Ягенке с Мочидолами и с тем, что ей оставит аббат, не пожалел бы я воску на свечи.

   В таких размышлениях дорога из Бжозовой показалась ему недлинной, однакож в Богданец он прибыл уже поздней ночью и удивился, увидев, что окна ярко освещены. Слуги тоже не спали: лишь только он въехал во двор, к нему подбежал конюший.

   - Гости какие-нибудь или что? - спросил Мацько, слезая с лошади.

   - Панич из Згожелиц с чехом, - отвечал конюший.

   Мацьку удивил этот приезд... Ягенка обещала приехать завтра на рассвете, и они должны были тотчас отправляться в дорогу. Почему же приехал Ясько да еще так поздно? Старый рыцарь подумал, что могло что-нибудь случиться в Згожелицах, и с некоторой тревогой в душе вошел в дом.

   В комнате, в большом из глины камине, заменявшем в доме обычные очаги, ярко и весело горели сухие сосновые ветви, а над столом в светлых подставках горели два факела, при свете которых Мацько увидел Яську, чеха Главу и еще одного молодого слугу, с лицом румяным, как яблоко.

   - Как поживаешь, Ясько? А что же Ягенка? - спросил старый шляхтич.

   - Ягенка велела сказать вам, - сказал мальчик, целуя у него руку, - что раздумала и предпочитает остаться дома.

   - Побойся Бога! Что такое? Как? Что это ей пришло в голову? Но мальчик вскинул на него голубые глазки и стал смеяться.

   - Чего ж ты квакаешь?

   Но в эту минуту чех и другой слуга тоже разразились веселым смехом.

   - Вот видите? - вскричал мнимый мальчик. - Кто же меня узнает, если и вы не узнали?!

   Тут только Мацько внимательнее присмотрелся к стройной фигуре и воскликнул:

   - Во имя Отца и Сына. Просто святки. А ты здесь зачем, малыш?

   - Как зачем?.. Кому в дорогу, тому пора...

   - Да ведь ты завтра утром должна была приехать?

   - Ну да. Завтра утром, чтобы все видели. Завтра в Згожелицах подумают, что я у вас в гостях, и не поймут ничего до послезавтра. Сецехова и Ясько знают, но Ясько рыцарской честью поклялся, что скажет только тогда, когда начнут беспокоиться. А ведь вы меня не узнали, а?

   Теперь и Мацько начал смеяться.

   - Ну-ка, дай еще на себя посмотреть... Эх, отличный ты парень...

   И он стал грозить ей пальцем, смеясь, но смотрел на нее с большим восторгом, потому что такого мальчика никогда еще не видал. На голове у нее была красная шелковая сеточка, на плечах зеленый суконный кафтан, штаны на бедрах широкие, а ниже обтянутые; у них одна половина была того же Цвета, как сеточка, а другая с продольными полосами. С драгоценным кинжалом на боку, с улыбающимся и сияющим, как заря, лицом, она была так прекрасна, что от нее нельзя было оторвать глаз.

   - Боже ты мой! - говорил развеселившийся Мацько. - Не то чудесная панночка, не то цветочек, не то что-то еще.

   Потом он обратился к другому мальчику и спросил:

   - А этот?.. Небось тоже какой-нибудь оборотень?

   - Да ведь это Сецехова, - отвечала Ягенка. - Нехорошо мне было бы одной между вами, вот я и взяла с собой Анульку: вдвоем веселей, и помощь есть и услуга. Ее тоже никто не узнает.

   - Вот тебе на! Мало было одной, будут две.

   - Не смейтесь.

   - А знаешь ты, баловница, откуда я? Из Бжозовой.

   - Боже мой! Да что вы говорите?

   - Правду, как правда и то, что Вильки будут оберегать от Чтана и Богданец, и Згожелицы. Ну, вызвать врагов и подраться с ними легко, но из врагов сделать стражей своего же добра, это не всякий сумеет.

   Тут Мацько начал рассказывать о своей поездке к Вилькам, как он к ним втерся в доверие и как поддел их, а она слушала с большим удивлением; когда же он наконец замолчал, она сказала:

   - Насчет хитрости Господь Бог для вас не поскупился, и я думаю, что всегда все будет так, как вы хотите.

   Но Мацько в ответ на эти слова как бы с грустью стал качать головой.

   - Эх, девушка, кабы все всегда так бывало, как я хочу, так ты бы давно уже была в Богданце хозяйкой.

   В ответ на это Ягенка долго смотрела на него голубыми глазами, а потом подошла и поцеловала у него руку.

   - За что? - спросил старик.

   - Так... Я только говорю: спокойной ночи, потому что уж поздно, а завтра перед рассветом нам надо трогаться в путь.

   И она ушла вместе с дочерью Сецеха, а Мацько провел чеха в заднюю комнату, где, улегшись на шкурах зубров, оба они заснули крепким сном.

  

   Несмотря на то что после разграбления, пожара и резни, которые учинили в 1331 году в Серадзи меченосцы, Казимир Великий снова отстроил разрушенный до основания город, он не был особенно хорош и не мог сравниться с другими городами королевства. Но Ягенка, жизнь которой до сих пор протекала между Згожелицами и Богданцем, не могла опомниться от изумления и восторга при виде стен, башен, ратуши, а особенно костелов, о которых деревянный костел в Кшесне не давал ни малейшего представления. В первую минуту она до такой степени потеряла обычно присущую ей смелость, что не могла говорить громко и лишь шепотом расспрашивала Мацьку обо всех этих чудесах, которые ослепляли ее глаза; когда же старый рыцарь стал уверять ее, что Серадзи так же далеко до Кракова, как головешке до солнца, она не хотела верить собственным ушам, потому что ей казалось прямо-таки невозможным, чтобы на свете мог существовать другой столь же великолепный город.

   В монастыре принял их тот же дряхлый приор, который с детства помнил резню, учиненную меченосцами, и который когда-то принимал Збышку. Известия об аббате доставили Мацьке и Ягенке много огорчения и тревоги. Аббат долго жил в монастыре, но две недели тому назад уехал к своему другу, епископу плоцкому. Он все время был болен, утром и днем был в сознании, но по вечерам впадал в забытье, потом вскакивал, приказывал надевать на него панцирь и вызывал на бой князя Яна из Ратибора. Клирикам приходилось силой удерживать его на ложе, что не обходилось без больших затруднений и даже опасностей. Только две недели тому назад он окончательно пришел в себя и, несмотря на то что ослабел еще больше, велел немедленно везти себя в Плоцк.

   - Он говорил, что никому так не верит, как епископу плоцкому, - закончил приор, - и что из его рук хочет принять причастие, а кроме того, оставить у епископа свое завещание. Мы были против этого путешествия, потому что он был очень слаб и мы боялись, что ему и мили живым не проехать. Но с ним не легко спорить, так что шпильманы наложили в телегу соломы и повезли его. Дай бог, чтобы все обошлось благополучно.

   - Если бы он умер где-нибудь вблизи от Серадзи, так ведь вы бы слыхали об этом, - ответил Мацько.

   - Слыхали бы, - сказал старичок, - а потому думаем, что он не умер и, по крайней мере, до Ленчицы Богу душу не отдал, но что могло дальше случиться, того не знаем. Если поедете за ним следом, то по дороге узнаете.

   Мацько огорчился этими известиями и пошел советоваться с Ягенкой, которая уже узнала через чеха, куда уехал аббат.

   - Что делать? - спросил он. - Куда ты денешься?

   - Поезжайте в Плоцк, а я с вами, - коротко отвечала та.

   - В Плоцк, - тоненьким голосом повторила за ней дочка Сецеха.

   - Ишь, как они толкуют. Что ж, до Плоцка рукой подать, что ли?

   - А как же нам одним возвращаться? Если бы я не собиралась с вами ехать дальше, я бы и вовсе не ездила. Или вы не думаете, что Вильки теперь еще пуще обозлились?

   - Вильки защитят тебя от Чтана.

   - Я так же боюсь их защиты, как нападения Чтана, да и то вижу, что вы спорите, только чтоб поспорить, а не по совести.

   Мацько, действительно, в душе не был против. Он даже предпочитал, чтобы Ягенка ехала с ним, чем чтобы она возвращалась; поэтому, услышав ее слова, он усмехнулся и сказал:

   - От юбки отделалась, так уж хочет умом обзавестись.

   - Ум - он в голове.

   - Да Плоцк мне не по дороге.

   - Чех говорил, что по дороге, а в Мальборг - так даже и ближе.

   - Так вы уж с чехом советовались?

   - Конечно, да он еще вот что сказал: если, говорит, молодой пан попал в Мальборге в какую-нибудь беду, то через княгиню Александру можно добиться многого, потому что она родственница короля, а кроме того, будучи особенной приятельницей меченосцев, пользуется у них большим уважением.

   - Верно, ей-богу! - вскричал Мацько. - Все это знают, и если бы она захотела дать письмо к магистру, мы бы безопасно ездили по всем землям меченосцев. Любят они ее, потому что и она их любит... Хороший совет, и человек он не глупый, этот чех.

   - Еще какой не глупый, - восторженно вскричала дочка Сецеха, поднимая кверху голубые глазки.

   - А ты чего здесь?

   Девочка страшно смутилась и, опустив длинные ресницы, покраснела, как роза.

   Однако же Мацько видел, что нет другого исхода, как взять обеих девушек с собой в дальнейший путь, а так как в душе ему самому этого хотелось, то на другой день, простившись со старичком приором, они пустились в путь. Вследствие таяния снегов и разлива рек ехали они медленно и с большими затруднениями, нежели перед тем. По дороге они расспрашивали об аббате и попали во многие поместья, ко многим священникам и в корчмы, где аббат останавливался на ночлег. Ехать по его следам было легко, потому что он раздавал щедрую милостыню, платил за обедни, жертвовал на колокола, помогал бедным церквям, а потому много нищих, много клириков да и немало священников вспоминали его с признательностью. Вообще говорили, что он "как ангел", и молились за его здоровье. Однако кое-где приходилось выслушивать опасения, что ему уже ближе к вечному блаженству, чем к временному здоровью. В некоторых местах, по причине слабости, останавливался он на два, а то и на три дня. И потому Мацьке казалось возможным, что они его догонят.

   Но он ошибся в расчете, потому что их задержали разлившиеся воды Hepa и Бзуры. Не доехав до Ленчицы, они вынуждены были провести четыре дня в пустой корчме, из которой хозяин выселился, видимо, боясь половодья. Дорога, ведущая от корчмы к городу, была вымощена стволами деревьев, но теперь вся ушла в жидкую грязь. Слуга Мацьки, Вит, родом будучи из этих мест, слышал что-то о дороге через лес, но не хотел взять на себя ответственность проводника, потому что знал и то, что в ленчицких болотах гнездятся нечистые силы, а в особенности могущественный Борута, который любит заводить людей в бездонные трясины, а потом спасает только в том случае, если ему за это продают душу. О самой корчме тоже была худая слава, и хотя в те времена путешественники возили с собой всякую живность, то есть могли не бояться голода, все же пребывание в таком месте заставляло тревожиться даже старика Мацьку.

   По ночам на крыше постоялого двора происходила какая-то возня, а иногда кто-то постукивал в двери. Ягенка и Сецеховна, спавшие за перегородкой рядом с большою комнатой, тоже слышали в темноте как бы шуршанье маленьких ног по потолку и даже по стенам. Это их особенно не пугало, потому что обе в Згожелицах привыкли к домовым, которых старый Зых в свое время приказывал кормить и которые, по всеобщему тогдашнему мнению, не были враждебны к тем, кто для них не жалел каких-нибудь остатков еды. Но однажды ночью в ближайшей роще раздался глухой и зловещий рев, а на другое утро были обнаружены следы огромных копыт. Это мог быть зубр или тур, но Вит утверждал, что и у Боруты, хотя он ходит в человеческом образе, вместо ног копыта; сапоги же, в которых он показывается людям, он на болотах снимает, потому что бережет их. Мацько, услышав, что можно расположить его к себе выпивкой, целый день раздумывал, не будет ли греха, если он сделает злого духа своим приятелем, и даже советовался об этом с Ягенкой.

   - Повесил бы я на ночь на плетне полный воловий мех вина либо меду, - сказал он, - и если его ночью кто-нибудь выпьет, мы, по крайней мере, знали бы, что кто-то поблизости кружит.

   - Только бы крестную силу этим не обидеть, - отвечала девушка, - нам нужно благословение Господне, чтобы мы могли счастливо помочь Збышке.

   - Вот и я того же боюсь, да думаю, что мед - это ведь не душа. Души-то я не отдам, а что значит Господу один мех меда?

   И он прибавил, понизив голос:

   - Если шляхтич угостит шляхтича, хоть какого ни на есть разбойника, в том беда не велика, а люди сказывают, что он шляхтич.

   - Кто? - спросила Ягенка.

   - Не хочу я нечистого имени называть.

   Однако Мацько в тот же вечер собственными руками повесил на плетень большой воловий мех, в каких обычно возилось вино, и на другой день оказалось, что мех выпит до дна.

   Правда, чех, когда об этом рассказывали, как-то странно улыбался, но никто на это не обращал внимания, а Мацько в душе был рад, надеясь, что, когда придется переправляться через болота, путь им не преградят какие-нибудь неожиданные препятствия и случайности:

   - Разве только, если неправду сказывают, что у него есть кое-какая добропорядочность .

   Однако прежде всего надо было узнать, нет ли какого-нибудь прохода через леса. Это могло быть так, потому что там, где почва была укреплена корнями деревьев и кустарников, земля не так легко размякала от дождей. Во всяком случае, Вит, как местный житель, мог скорее исполнить это, но он при одном упоминании об этом начал кричать: "Убейте меня, господин, а я не пойду". Напрасно уверяли его, что днем нечистая сила бессильна. Мацько хотел идти сам, но кончилось тем, что Глава, парень решительный и любивший перед людьми, а особенно перед девушками, щегольнуть смелостью, засунул за пояс топор, взял в руки дубину и отправился.

   Пошел он перед рассветом, и надеялись, что около полудня он возвратится, но так как его не было, то стали беспокоиться. Напрасно слуги прислушивались и после полудня, не слыхать ли чего со стороны леса. Вит только рукой махал: "Не вернется. А если и вернется, так горе нам, потому что Бог знает, не придет ли он с волчьей мордой и не станет ли оборотнем". Слушая это, все боялись. Мацько был сам не свой, Ягенка, поворачиваясь к лесу, крестилась, Анулька же, дочь Сецеха, тщетно искала то и дело на своих одетых в штаны коленях фартука, и не находя ничего, чем бы могла прикрыть глаза, прикрывала их пальцами, которые тотчас делались мокрыми от слез, катившихся одна за другой.

   Однако во время вечернего доения, когда солнце уже заходило, чех вернулся, и не один, а с каким-то человеком, которого он гнал перед собой на веревке. Все тотчас бросились к нему навстречу с криками радости, но замолкли при виде этого человека, который был мал ростом, косолап, весь оброс волосами, черен и одет в волчьи шкуры.

   - Во имя Отца и Сына. Что это за чудовище ты привел? - воскликнул Мацько, немного придя в себя.

   - Мне какое дело? - отвечал оруженосец. - Говорит, что он человек, смолокур, а правда ли это - не знаю.

   - Ох, не человек это, не человек, - заметил Вит.

   Но Мацько велел ему молчать, а потом стал внимательно всматриваться в пленника и вдруг сказал:

   - Перекрестись. Живо перекрестись...

   - Слава Господу Богу Иисусу Христу! - воскликнул пленник и, поскорее перекрестившись, глубоко вздохнул, более доверчиво посмотрел на собравшихся и повторил:

   - Слава Господу Богу Иисусу Христу. А уж я и не знал, в христианских я руках или чертовых. Ох, Иисусе Христе...

   - Не бойся. Ты у христиан. Кто же ты?

   - Смолокур, господин. Нас семь семей, живем мы в шалашах, с бабами и детьми.

   - Далеко ли отсюда?

   - Десять стаен, а то и меньше.

   - По какой же дороге вы в город ходите?

   - У нас своя дорога, за Чертовым оврагом.

   - За чертовым? Перекрестись-ка еще раз.

   - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.

   - Ну хорошо. А воз по этой дороге проедет?

   - Теперь вязко всюду, хотя там не так, как на большой дороге, потому что по оврагу ветер дует и грязь сушит. Только до шалашей трудна дорога, да и к шалашам проведет, кто лес знает.

   - За скоец проводишь? Да хоть и за два.

   Смолокур охотно согласился, выпросив еще полкаравая хлеба, потому что они в лесу хоть с голода не помирали, а все-таки давно хлеба не ели. Решено было, что поедут завтра утром, потому что под вечер "нехорошо". О Бо-руте смолокур говорил, что иногда он страсть как "гуляет" в лесу, но простых людей не обижает. Боясь потерять Ленчицкое свое княжество, он старательно прогоняет всех других дьяволов, плохо только встретиться с ним ночью, особенно когда выпьешь. А днем да трезвому бояться нечего.

   - А все-таки ты боялся? - спросил Мацько.

   - Да меня этот рыцарь вдруг схватил с такой силой, что я думал - не человек.

   Ягенка стала смеяться, что они все считали смолокура "нечистым", а смолокур - их. Смеялась с ней и Ануля Сецеховна, так что Мацько даже сказал:

   - Еще у тебя глаза не обсохли от слез по Главе, а уж ты зубы скалишь? Глава взглянул на ее розовое лицо и, видя, что ресницы у нее еще мокры,

   спросил:

   - Это вы обо мне плакали?

   - Да нет же, - ответила девушка, - боялась - и больше ничего.

   - Вы ведь шляхтянка, а шляхтянке стыдно бояться. Госпожа ваша не такая трусиха. Что же могло здесь с вами случиться дурное, днем, да еще на людях?

   - Со мной ничего, а с вами.

   - А ведь вы говорите, что не обо мне плакали?

   - И не о вас.

   - Так почему же?

   - Со страху.

   - А теперь не боитесь? -Нет.

   - А почему?

   - Потому что вы вернулись.

   Чех посмотрел на нее с благодарностью, улыбнулся и сказал:

   - Ну так можно до завтра толковать. Страсть, какая вы хитрая.

   Но ее можно было скорее заподозрить в чем угодно, только не в хитрости, и Глава, сам парень смышленый, отлично понимал это. Понимал он и то, что девушка с каждым днем сильнее льнет к нему. Сам он любил Ягенку, но так, как подданный любит дочь короля, с величайшей покорностью и благоговением и без всякой надежды. Между тем дорога сблизила его с Сецеховной. Во время переходов старик Мацько обычно ехал с Ягенкой, а он с Анулей; но так как он был парень здоровенный, а кровь у него была горячая, как кипяток, то когда во время дороги он посматривал на ее светлые глазки, на белокурые пряди волос, которые не хотели держаться под сеточкой, на всю ее стройную и красивую фигуру, он приходил в восторг. И он не мог удержаться от того, чтобы не поглядывать на нее все чаще, думая при этом, что, вероятно, если бы дьявол превратился в такого мальчугана, то легко соблазнил бы его. Это был очаровательный мальчуган, в то же время такой послушный, что так и смотрел в глаза, и веселый, как воробей на крыше. Иногда в голову чеху приходили странные мысли, и однажды, когда они с Анулей немного отстали и ехали возле вьючных лошадей, он вдруг обернулся к ней и сказал:

   - Знаете? Я возле вас еду, как волк возле ягненка.

   Белые зубки ее сверкнули улыбкой.

   - А вы хотели бы меня съесть? - спросила она.

   - Еще бы, с косточками.

   И он посмотрел на нее таким взглядом, что она вся вспыхнула, а потом между ними воцарилось молчание, и только сердца бились сильно: у него от любви, у нее от какого-то сладкого страха.

   Но только в тот вечер, когда он увидел ее мокрые глазки, сердце чеха растаяло окончательно. Она показалась ему доброй, какой-то близкой, родной, но так как сам он был рыцарски благороден, то и не поддался тщеславию, не возгордился при виде этих сладостных слез, но стал с ней более робким и внимательным. Обычная развязность в речах покинула его, и если за ужином он еще пошучивал над робостью девушки, но уже по-другому, и при этом прислуживал ей, как оруженосец рыцаря обязан прислуживать шляхтянке. Старик Мацько, хотя голова его главным образом занята была завтрашней переправой и дальнейшим путем, заметил это, но только похвалил его за хорошие манеры, которым, как он говорил, Глава должен был научиться, находясь со Збышкой при мазовецком дворе.

   Потом, обращаясь к Ягенке, он прибавил:

   - Эх, Збышко... Тот и у короля в гостях сумеет себя вести.

   Но после этого ужина, когда все разошлись спать, Глава, поцеловав у Ягенки руку, поднес к губам также и руку Сецеховны, а потом сказал:

   - Вы не только за меня не бойтесь, но и сами со мной не бойтесь ничего, потому что я вас никому в обиду не дам.

   Потом мужчины улеглись в передней комнате, а Ягенка с Анулей за перегородкой, на одной, но зато широкой и хорошо постланной скамье. Обе они как-то не могли заснуть, а в особенности Сецеховна все время вертелась с боку на бок, так что через несколько времени Ягенка подвинула к ней голову и стала шептать:

   - Ануля?..

   - Что?

   - Мне что-то кажется, что тебе очень нравится этот чех... Или это не так?

   Но вопрос остался без ответа, и Ягенка стала шептать опять:

   - Ведь я же это понимаю... Скажи...

   Сецеховна не ответила и на этот раз, только прижалась губами к щеке своей госпожи и стала ее целовать.

   А девичья грудь Ягенки стала все чаще вздыматься от вздохов.

   - Ох, понимаю я, понимаю, - прошептала она так тихо, что Ануля едва уловила ее слова.

  

   После мглистой, мягкой ночи настал день ветреный, временами ясный, временами же пасмурный благодаря тучам. Носимые ветром, они стадами ходили по небу. Мацько приказал трогаться в путь на рассвете. Смолокур, согласившийся вести их до Буд, утверждал, что лошади пройдут всюду, но телеги местами придется разбирать и переносить по частям, так же, как и лубки с одеждой и запасами еды. Все это не могло пройти без усталости и трудов, но закаленные и привыкшие к труду люди предпочитали самый тяжелый труд отвратительному отдыху в пустой корчме и потому охотно пустились в дорогу. Даже трусливый Вит, ободренный словами и присутствием смолокура, не выказывал страха.

   Тотчас же за корчмой вступили они в высокий, древний бор, в котором, умело ведя лошадей, можно было даже не разбирать телег и пробираться между стволами. Ветер по временам прекращался, по временам же налетал с неслыханной силой, точно гигантскими крыльями бил по стволам сосен, гнул их, раскачивал, точно крылья мельницы, ломал их; бор гнулся под этим неистовым дыханием и даже в промежутках между одним порывом и другим не переставал гудеть и греметь, точно сердясь на это нападение и эту мощь. Время от времени тучи совсем застилали свет; так и секло дождем, смешанным со снежной крупой, и становилось до того темно, что казалось, наступает вечер. Тогда Вит снова терял присутствие духа и кричал, что это "нечистая сила рассердилась и мешает ехать", но никто его не слушал; даже робкая Ануля не принимала слов его близко к сердцу, в особенности потому, что чех был так близко, что она могла стременем касаться его стремени; он же смотрел вперед так уверенно, точно хотел вызвать на поединок самого дьявола.

   За высокоствольным лесом начался более молодой, а потом пошли заросли, через которые нельзя было пробраться. Тут пришлось им разобрать телеги, но они сделали это ловко и в одно мгновение ока. Колеса, дышла и передки сильные слуги перетащили на плечах, так же как сундуки и запасы пиши. Эта плохая дорога тянулась довольно долго, но все-таки к ночи они очутились в Будах, где смолокуры приняли их го