Сенкевич Генрик - Меченосцы

tify">   - Хорошо, Збышко.

   Дальнейший их разговор прервал стук деревянных колотушек, потому что в Кшесне еще не было колоколов. Вскоре они приехали. Из толпы, ожидающей перед костелом обедни, тотчас же вышли молодой Вильк и Чтан из Рогова, но Збышко предупредил их, соскочив с коня, прежде чем они успели подбежать и, обхватив Ягенку, снял ее с седла, а потом взял за руку и, вызывающе поглядывая на них, повел к костелу.

   В притворе костела ждало их новое разочарование: оба поспешили к чаше со святой водой и оба, погрузив в нее руки, протянули их девушке. Но то же самое сделал и Збышко, а она прикоснулась к его пальцам, потом перекрестилась и вместе с ним вошла в костел. Тогда не только молодой Вильк, но и Чтан из Рогова, хоть он был умом слабоват, догадались, что все это было сделано нарочно, и обоих охватил такой дикий гнев, что у них даже волосы зашевелились под сетками. Насилу сохранили они настолько ясного сознания, что в гневе, боясь наказания Божьего, не захотели войти в костел; вместо этого Вильк выскочил из притвора и как шальной помчался между деревьями кладбища, сам не зная куда. Чтан бросился за ним, тоже не зная, зачем он это делает.

   Остановились они только в углу, возле ограды, где лежали большие камни, приготовленные для фундамента колокольни, которую собирались строить в Кшесне. Там Вильк, чтобы на чем-нибудь сорвать злобу, которая его душила, ухватился за один из камней и стал толкать его изо всех сил; видя это, Чтан тоже ухватился за этот камень, и через минуту они с яростью покатили его через все кладбище, к самым дверям костела.

   Люди смотрели на них с удивлением, думая, что они дали какой-то обет и хотят, таким образом, участвовать в постройке колокольни. Но их эти усилия значительно облегчили, так что оба они пришли в себя и только стояли бледные от напряжения, сопя и глядя друг на друга бессмысленными глазами.

   Первым прервал молчание Чтан из Рогова.

   - Ну что же? - спросил он.

   - А что? - отвечал Вильк.

   - Мы сейчас на него нападем?

   - Не в костеле, а после обедни.

   - Он с Зыхом и аббатом. Да еще забыл ты, что говорил Зых: если случится драка - он обоих из Згожелиц выгонит. Если бы не это, я бы тебе давно ребра переломал.

   - Либо я тебе, - сказал Чтан, сжимая кулаки.

   И глаза у них зловеще засверкали, но оба сейчас же сообразили, что теперь им мир нужнее, чем когда-либо. Не раз уже они дрались друг с другом, но всегда после драки мирились, потому что хотя любовь к Ягенке и разделяла их, но все же они не могли жить один без другого, и всегда друг по другу скучали. Теперь же у них был общий враг, и оба чувствовали, что это враг опасный до ужаса.

   Поэтому Чтан спросил, помолчав:

   - Что делать? Не послать ли ему вызов в Богданец?

   Вильк, который был умнее, не знал, однако, сначала, что делать. К счастью, на помощь к нему пришли колотушки, которые застучали снова в знак того, что обедня начинается. И Вильк сказал:

   - Что делать? Идти к обедне, а там что бог даст.

   Чтан из Рогова обрадовался этому разумному совету.

   - Может быть, Господь Бог нас наставит, - сказал он.

   - И благословит, - прибавил Вильк.

   - И это будет справедливо.

   Они пошли в костел и, внимательно прослушав обедню, набрались храбрости. Они не потеряли головы даже тогда, когда Ягенка после обедни снова приняла в сенях святую воду с руки Збышки. На кладбище у ворот они поклонились до земли Зыху, Ягенке и даже аббату, хотя он был враг старика Вилька из Бжозовой. Правда, на Збышку смотрели они исподлобья, но ни один не заворчал, хотя сердца их выли от боли, гнева и ревности, потому что Ягенка никогда еще не была так прекрасна и так похожа на королеву. Только когда блестящая кавалькада тронулась в обратный путь и когда издали донеслась до них веселая песня клириков, Чтан стал вытирать пот со своих косматых щек и фыркать, как лошадь, а Вильк произнес, скрежеща зубами:

   - На постоялый двор. На постоялый двор. Горе мне...

   Потом, помня, что в первый раз им от этого стало легче, они снова схватили камень и с яростью покатили его на прежнее место.

   А Збышко ехал рядом с Ягенкой, слушая пение аббатовых шпильманов, но, проехав с версту, внезапно остановил коня и сказал:

   - Батюшки! Я собирался дать денег на обедню за здоровье дяди - и забыл. Я вернусь.

   - Не возвращайся! - воскликнула Ягенка. - Пошлем из Згожелиц.

   - Нет, я вернусь, а вы меня не ждите. С Богом!

   - С Богом! - сказал аббат. - Поезжай.

   И лицо у него повеселело, а когда Збышко скрылся у них из глаз, он незаметно подтолкнул Зыха и сказал:

   - Понимаете?

   - Что мне понимать?

   - Как Бог свят, подерется он в Кшесне с Вильком и Чтаном, но этого-то я и хотел и к этому вел все дело.

   - Парни они здоровые, того и гляди его ранят, а что толку?

   - Как что толку? Если он из-за Ягенки подерется, то как же ему потом думать о дочери Юранда? С этих пор его дамой будет Ягенка, а не та; а этого я хочу, потому что он мне родня и понравился мне.

   - Да, а клятва?

   - Немного спустя я его освобожу от нее. Разве вы не слыхали, что я уже обещал это?

   - Вы все умеете сделать, - отвечал Зых.

   Аббат обрадовался похвале, а потом подвинулся ближе к Ягенке и спросил:

   - Ты что такая печальная?

   Она наклонилась в седле и, схватив руку аббата, прижала ее к губам:

   - Крестный, может быть, вы бы послали парочку "шпильманов" в Кшесню?

   - Зачем? Напьются на постоялом дворе, и больше ничего.

   - Но, может быть, они как-нибудь помешают ссоре? Аббат быстро взглянул ей в глаза и вдруг резко сказал:

   - Да хоть бы его там убили!

   - Так пусть и меня убьют! - вскричала Ягенка.

   И горечь, скопившаяся в ее груди со времени разговора со Збышкой, разрешилась теперь потоком слез. Видя это, аббат обнял девушку, так что почти накрыл ее огромным своим рукавом, и заговорил:

   - Не бойся, дочурка, ничего. Ссора случиться может, но ведь и те тоже шляхтичи и вместе на него не нападут, а по рыцарскому обычаю вызовут на поединок, а уж там он с ними справится, хотя бы ему пришлось драться с обоими сразу. Что же касается дочери Юранда, про которую ты слыхала, так я тебе только то скажу, что свадьбе этой не бывать.

   - Если ему та милее, так и мне он не нужен, - сквозь слезы отвечала Ягенка.

   - Так чего ж ты ревешь?

   - Боюсь за него.

   - Эх, бабий ум! - смеясь сказал аббат.

   И, наклонившись к уху Ягенки, он продолжал:

   - Смекни-ка, девочка, что, если даже он и женится на тебе, так не раз случится ему подраться, на то он шляхтич.

   Тут он наклонился еще ниже и прибавил:

   - А на тебе он женится, даже скоро, уж это как Бог свят.

   - Чего ему жениться, - отвечала Ягенка.

   Но в то же время она начала улыбаться сквозь слезы, поглядывая на аббата, точно хотела спросить, откуда он это знает.

   Между тем Збышко, вернувшись в Кшесню, отправился прямо к ксендзу, потому что он на самом деле хотел дать денег на обедню за здоровье Мацьки, а устроив это дело, направился прямо к постоялому двору, где надеялся застать молодого Вилька из Бжозовой и Чтана из Рогова.

   Действительно, он застал там обоих и, кроме того, еще множество народу - и шляхты, и мужиков, и нескольких скоморохов, показывавших разные немецкие штуки. В первую минуту он, однако, не мог никого разглядеть, потому что окна корчмы, затянутые воловьим пузырем, пропускали мало света; только после того, как слуга подбросил в камин сосновых веток, Збышко увидел в углу за пивными бочонками волосатое лицо Чтана и злое, нахмуренное лицо Вилька из Бжозовой.

   Тогда он медленно стал приближаться к ним, расталкивая по дороге людей, а подойдя, ударил кулаком по столу с такой силой, что весь постоялый Двор вздрогнул.

   Они тотчас встали и начали поспешно поворачивать кожаные свои пояса; но прежде чем они успели схватиться за рукоятки мечей, Збышко бросил на стол рукавицу и, говоря в нос, как обычно говорили рыцари, бросая вызов, произнес следующие неожиданные для всех слова:

   - Если кто-либо из вас или кто-либо из людей рыцарского сословия, находящихся в этой комнате, станет оспаривать то, что прекраснейшая и добродетельнейшая в мире девица есть панна Данута, дочь Юранда из Спыхова, то я того вызываю на конный или пеший бой, до первого падения или до последнего дыхания.

   Удивились Вильк и Чтан, как удивился бы и аббат, если бы услышал что-либо подобное, и с минуту не могли выговорить ни слова. "Это что за панна?" Ведь им же нужна Ягенка, а не она?.. А если этому олуху нужна не Ягенка, то чего ему от них нужно? Зачем он рассердил их перед костелом? Зачем пришел сюда и зачем ищет с ними ссоры? От этих вопросов в головах у них образовалась такая каша, что они широко раскрыли рты, а Чтан так вытаращил глаза, точно видел перед собой не человека, а какую-то диковину немецкую.

   Но более умный Вильк, немного знавший рыцарские обычаи и то, что рыцари иногда дают обет одним женщинам, а женятся на других, подумал, что в данном случае, может быть, то же самое и что раз случается возможность вступиться за Ягенку, то надо немедля этой возможностью воспользоваться.

   Поэтому он вышел из-за стола и, подойдя со зловещим лицом к Збышке, спросил:

   - Ах ты, собачий сын, разве не Ягенка, дочь Зыха, прекраснейшая из девиц?

   Вслед за ним вышел Чтань, а люди стали уже собираться вокруг них, потому что всем уже было ясно, что дело это пустяками не кончится.

  

   Ягенка, вернувшись домой, тотчас же послала слугу в Кшесню, узнать, не произошло ли на постоялом дворе какой-нибудь драки, или не вызвал ли кто кого на поединок. Но слуга, получив на дорогу скоец, запил со слугами князя и не помышлял о возвращении. Другой слуга, посланный в Богданец, которому было поручено объявить Мацьке о скором приезде аббата, вернулся, исполнив поручение, и сказал, что видел, как Збышко играл со старым паном в кости.

   Это до некоторой степени успокоило Ягенку; зная искусство и ловкость Збышки, она боялась не столько вызова, сколько какой-нибудь нехорошей истории в корчме. Она хотела вместе с аббатом ехать в Богданец, но он воспротивился этому, потому что намерен был говорить с Мацькой по поводу залога и еще об одном более важном деле и не хотел, чтобы Ягенка присутствовала при их беседе.

   Кроме того, он собирался провести в Богданце всю ночь. Узнав о благополучном возвращении Збышки, он пришел в отличное расположение духа и велел своим клирикам петь так, чтобы весь лес дрожал. В самом же Богданце мужики стали выбегать из хат, думая, не пожар ли, или не подступил ли неприятель. Но ехавший впереди странник с загнутым посохом успокоил их, что это едет высокая духовная особа, и мужики стали кланяться аббату, а некоторые даже осеняли себя крестным знамением; он же, видя, как его чтут, ехал охваченный счастливой гордостью, радуясь всему и благожелательствуя всем людям.

   Мацько и Збышко, заслышав пение, вышли ему навстречу к самым воротам. Некоторые из клириков бывали уже с аббатом в Богданце, но были и такие, которые, лишь недавно присоединившись к компании, до сих пор никогда не видали его. Грустно им стало при виде жалкого дома, который не мог даже сравниться с большим згожелицким домом. Однако их ободрил дым, восходивший над крышей; особенно же развеселились они, когда, войдя в комнату, почувствовали запах шафрану и всяких кушаний и увидели два стола, уставленных оловянными мисками, правда - еще пустыми, но такими огромными, что при виде их всякий развеселился бы. На маленьком столе сверкала миска, приготовленная для аббата, вся серебряная, и такая же, украшенная прекрасной резьбой, чарка; и то и другое, вместе с прочими драгоценностями, было отбито у фризов.

   Мацько и Збышко тотчас же начали приглашать к столу, но аббат, хорошенько покушавший перед отъездом в Згожелицах, отказался, тем более что его волновало нечто другое. С первой же минуты он внимательно и тревожно поглядывал на Збышку, словно хотел найти на нем следы драки; но видя спокойное лицо юноши, он, кажется, начинал терять терпение и наконец не в силах уже был сдерживать свое любопытство.

   - Пойдем в каморку, - сказал он, - покончим насчет залога. Не спорьте, а то рассержусь.

   Тут он обратился к клирикам и закричал:

   - А вы - сидеть тихо и у дверей не подслушивать!

   Сказав это, он отворил дверь в каморку, где насилу мог поместиться, и вошел туда, а за ним вошли Мацько и Збышко. Там, когда они уселись на сундуках, аббат обратился к молодому рыцарю:

   - Ты тогда вернулся в Кшесню?

   - Вернулся.

   - И что же?

   - И дал на обедню за дядино здоровье. Аббат нетерпеливо заерзал на сундуке.

   "Ага, - подумал он, - мальчишка не встретился ни с Чтаном, ни с Вильком; может быть, их не было, а может быть, он и не искал их. Я ошибся".

   Но он был зол, что ошибся, что обманулся в своих расчетах, а потому лицо его тотчас покраснело, и он засопел.

   - Давайте толковать о залоге, - сказал он, помолчав. - Есть у вас деньги?.. Потому что если нет, то имение мое...

   На это Мацько, знавший, как надо с ним поступать, молча встал, открыл сундук, на котором сидел, достал оттуда приготовленный, очевидно, заранее мешок с гривнами и сказал:

   - Люди мы бедные, но деньги у нас есть, и что с нас следует, то мы платим, как записано в "письме" и как сам я знаком святого креста скрепил. Если же вы хотите, чтобы мы доплатили за хозяйство и за разное имущество, то тоже не будем спорить, а заплатим сколько прикажете, и в ноги вам, благодетелю нашему, поклонимся.

   Сказав это, он низко поклонился аббату, а за ним то же самое сделал Збышко. Аббат, ожидавший споров и торговли, был совершенно сбить с толку таким поведением и даже не особенно доволен этим, потому что хотел при переговорах ставить разные свои условия, а теперь удобный случай к этому пропал.

   Поэтому, отдавая "письмо", то есть закладную, на которой Мацько расписывался, поставив крест, он сказал:

   - Что вы мне о доплате толкуете?

   - Потому что даром брать не хотим, - хитро отвечал Мацько, зная, что чем он больше будет по этому поводу спорить, тем больше получит.

   Действительно, аббат мгновенно вскипел:

   - Ишь ты, какие! Не хотят от родных даром брать! Кусок хлеба им поперек горла становится. Я не пустошь брал и не пустошь отдаю, а если захочется мне и этот вот мешок швырнуть - так швырну.

   - Этого вы не сделаете! - вскричал Мацько.

   - Не сделаю? Так вот же вам ваш залог! Вот ваши гривны! Я деньги дал потому, что так хотел, а если бы захотел их на дорогу швырнуть, так и то не ваше дело. Вот, как я этого не сделаю!..

   Сказав это, он схватил мешок и грянул им об пол, так, что из лопнувшего холста посыпались деньги.

   - Пошли вам Господь! Пошли вам Господь, отец и благодетель! - стал восклицать Мацько, который этого только и ждал. - От другого бы я не взял, но от родственника и духовника - возьму!..

   Аббат же некоторое время грозно смотрел то на него, то на Збышку и наконец сказал:

   - Я хоть и сержусь, а знаю, что делаю; но что получили - то крепко держите, потому что предупреждаю: больше вы не получите ни единого скойца.

   - Мы и на то не надеялись!

   - Но знайте, что все, что после меня останется, получит Ягенка.

   - И землю? - наивно спросил Мацько.

   - И землю! - рявкнул аббат.

   Тут лицо у Мацьки вытянулось, но он взял себя в руки и сказал:

   - Э, что там о смерти думать. Дай вам Господь Бог сто лет прожить, а то и больше, и хорошее епископство получить!

   - А хоть бы и так?.. Разве я хуже других? - отвечал аббат.

   - Не хуже, а лучше!

   Эти слова успокоительно подействовали на аббата, потому что вообще гнев его бывал недолог.

   - Ну, - сказал он, - вы мои родственники, а она только крестница, но я люблю и ее, и Зыха с давних лет. Лучшего человека, чем Зых, нет на свете и лучшей девушки, чем Ягенка - тоже. Что против них можно сказать?

   И он стал смотреть вызывающе, но Мацько не только не спорил, но поспешно подтвердил, что лучшего соседа во всем королевстве не сыщешь.

   - А что касается девки, - сказал он, - так я дочку родную не любил бы больше, чем ее люблю. Благодаря ей я выздоровел и не забуду ей этого до самой смерти.

   - Прокляты будете и один, и другой, если забудете, - сказал аббат, - и я первый вас прокляну за это. Я обидеть вас не хочу, потому что вы мне родня, и потому придумал способ, чтобы то, что после меня останется, было Ягенкино и ваше. Понимаете?

   - Дай Бог, чтобы так стало! - ответил Мацько. - Господи Иисусе! Я бы пешком пошел ко гробу королевы в Кракове, на Лысую гору, чтобы древу Креста Господня поклониться...

   Аббат обрадовался искренности, с какой говорил Мацько, улыбнулся и проговорил:

   - Девка имеет право выбирать, потому что и хороша она, и приданое порядочное, и род благородный. Что ей Чтан или Вильк, коли и воеводин сын не был бы для нее слишком высок. Но если бы я кого-нибудь ей посватал - она бы пошла за того, потому что любит меня и знает, что я ей плохо не посоветую!..

   - Хорошо будет тому, кого вы посватаете, - сказал Мацько. Но аббат обратился к Збышке:

   - А ты что?

   - Да я то же думаю, что дядя!..

   Благородное лицо аббата прояснилось еще больше; он похлопал Збышку по плечу и спросил:

   - А почему это ты у костела ни Чтана, ни Вилька к Ягенке не подпустил? А?..

   - Чтобы они не думали, что я их боюсь, и чтобы вы тоже этого не думали.

   - Но ведь ты и воду святую ей подал!..

   - Подал.

   Аббат снова хлопнул его по плечу:

   - Так... женись на ней!

   - Женись на ней! - как эхо воскликнул Мацько.

   На это Збышко убрал волосы под сетку и спокойно ответил:

   - Как же мне жениться, если я в Тынпе перед алтарем дал клятву Данусе?

   - Ты дал клятву достать павлиньи перья, и доставай их, а на Ягенке женись!

   - Нет! - отвечал Збышко. - Потом, когда она накинула на меня покрывало, я поклялся, что возьму ее в жены.

   Лицо аббата стало наливаться кровью, уши его посинели, а глаза стали вылезать на лоб; он подошел к Збышке и сказал сдавленным от гнева голосом:

   - Клятвы твои - шелуха, а я ветер. Понял? Только и всего!

   И он дунул ему на голову так сильно, что даже сетка слетела, а волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Тогда Збышко нахмурил брови и, глядя аббату прямо в глаза, сказал:

   - В моей клятве моя честь, а чести своей страж я сам!

   Услыхав это, не привыкший к противоречию аббат до такой степени опешил, что на некоторое время лишился языка. Настало зловещее молчание, которое наконец прервал Мацько.

   - Збышко! - вскричал он. - Опомнись! Что с тобой?

   Между тем аббат поднял руку и, указывая на юношу, стал кричать:

   - Что с ним? Я знаю, что с ним: душа у него не рыцарская и не шляхетская, а заячья. То с ним, что он боится Вилька и Чтана.

   Но Збышко, ни на минуту не потерявший хладнокровия, небрежно пожал плечами и ответил:

   - Вона! Я им накостылял шеи в Кшесне!

   - Побойся ты Бога! - воскликнул Мацько.

   Аббат некоторое время смотрел на Збышку, выпучив глаза. Гнев боролся в нем с изумлением, но в то же время быстрый природный ум стал ему подсказывать, что из этой драки с Вильком и Чтаном он может извлечь пользу для своих замыслов.

   Поэтому, немного придя в себя, он крикнул Збышке:

   - Что ж ты не сказал этого?

   - Да мне стыдно было! Я думал, они меня вызовут, как пристало рыцарям, на конный или пеший бой, но это разбойники, а не рыцари! Вильк первый сорвал со стола доску, Чтан другую - и на меня. Что ж мне делать? Я тоже схватил скамью, ну... сами понимаете...

   - Живы они, по крайней мере? - спросил Мацько.

   - Живы, да только одурели! Но они еще при мне дышать начали! Аббат слушал, тер лоб, потом сразу вскочил с сундука, на который присел было, чтобы хорошенько подумать, и воскликнул:

   - Постой!.. Теперь я тебе кое-что скажу.

   - А что скажете? - спросил Збышко.

   - То скажу, что если ты из-за Ягенки дрался и из-за нее людям головы проламывал, то ты ее рыцарь, а не чей-либо другой - и должен на ней жениться.

   Сказав это, он подбоченился и стал торжествующе глядеть на Збышку, но тот только усмехнулся и сказал:

   - Ах, отлично я знал, зачем вы хотели меня на них натравить, да только вы решительно промахнулись!

   - Почему промахнулся?.. Говори.

   - Потому что я им велел признать, что прекраснейшая и добродетельнейшая девица в мире - Дануся, дочь Юранда, а они-то и вступились за Ягенку, и оттого вышла драка.

   Услышав это, аббат с минуту стоял на месте, точно окаменев; только по тому, как он моргал глазами, можно было понять, что он еще жив. Вдруг он повернулся на месте, вышиб ногой дверь каморки, выскочил в комнату, там выхватил из рук странника посох и стал колотить им своих "шпильманов", ревя при этом, как раненый тур:

   - На коней, скоморохи! На коней, подлецы! Ноги моей не останется в этом доме! На коней! Кто в Бога верует, на коней!

   И снова вышибив двери, он вошел на крыльцо, а испуганные клирики бросились за ним. Всей гурьбой подбежав к навесу, они тотчас принялись седлать лошадей. Напрасно Мацько побежал за аббатом, напрасно просил, молил, божился, что не виноват, - ничто не помогло. Аббат бранился, проклинал дом, людей, поля, а когда ему подали коня, вскочил на него без стремян и пустился вскачь, с развеваемыми ветром рукавами, похожий на гигантскую красную птицу. Клирики мчались за ним, охваченные тревогой, точно стадо, спешащее за предводителем.

   Мацько некоторое время смотрел им вслед, а когда они скрылись в лесу, вернулся домой и сказал Збышке, угрюмо покачивая головой:

   - Что ты наделал?..

   - Не было бы этого, если бы я раньше уехал, а не уехал я из-за вас.

   - Как так... из-за меня?

   - Потому что не хотел уезжать, пока вы больны.

   - А теперь что будет?

   - А теперь поеду.

   - Куда?

   - В Мазовию, к Данусе!.. И к немцам, за перьями.

   Мацько молчал, а потом произнес:

   - "Письмо" он отдал, но залог записан в судебной книге. Не подарит нам теперь аббат ни скойца.

   - И пускай не дарит! Деньги у вас есть, а мне на дорогу не нужно. Ведь меня везде примут и лошадей накормят; был бы на мне панцирь да кинжал в руке - мне все нипочем.

   Мацько задумался и стал взвешивать все, что произошло. Все вышло не так, как он думал, и не так, как хотел. Сам он тоже от всей души желал, чтобы Збышко женился на Ягенке; но он понял также, что из этого ничего не выйдет и что вследствие гнева аббата, вследствие драки с Чтаном и Вильком - лучше, чтобы Збышко уехал, чем чтобы он стал причиной дальнейших споров и ссор.

   - Эх! - сказал он наконец. - Меченосцев тебе все равно надо искать: так если нет другого выхода - поезжай. Да будет воля Господня!.. Но мне надо сейчас же ехать в Згожелицы; может быть, я как-нибудь уговорю Зыха и аббата!.. Зыха мне особенно жаль!

   Тут он взглянул Збышке в глаза и внезапно спросил:

   - А тебе Ягенки не жаль?

   - Дай ей Бог здоровья и всего самого хорошего! - отвечал Збышко.

  

  

   Мацько терпеливо ждал несколько дней, не придет ли из Згожелиц какое-нибудь известие и не переменит ли аббат гнев на милость, но наконец неизвестность и ожидание его истомили и он решил сам отправиться к Зыху. Все, что произошло, произошло без его вины, но он хотел знать, не обижен ли Зых и на него, потому что относительно аббата он был уверен, что гнев его будет отныне тяготеть и над Збышкой, и над ним самим.

   Однако он хотел сделать все, что было в его силах, чтобы смягчить этот гнев, и поэтому дорогой думал и соображал, что он кому скажет в Згожели-цах, чтобы загладить обиду и сохранить старинную соседскую дружбу. Однако в голове у него как-то не клеилось, и он обрадовался, застав Ягенку одну; она встретила его по-старому, с поклоном, и поцеловала у него руку, словом - дружелюбно, хотя и с некоторой грустью.

   - А отец дома? - спросил Мацько.

   - Дома, только поехал с аббатом на охоту. Скоро вернутся...

   Сказав это, она ввела его в комнаты. Они сели и довольно долго молчали. Наконец девушка первая спросила:

   - Скучно вам одному в Богданце?

   - Скучно, - отвечал Мацько. - Так ты уже знаешь, что Збышко уехал?

   Ягенка тихо вздохнула:

   - Знаю. Я узнала в тот самый день и думала... что он заедет хоть ласковое слово сказать, но он не заехал...

   - Да как же ему было заехать? - сказал Мацько. - Аббат его в куски разорвал бы, да и отец твой ему не был бы рад.

   Но она покачала головой и ответила:

   - Э, я бы никому не позволила его обидеть!

   Хоть и жестоко было сердце Мацьки, все же слова эти его растрогали; он привлек девушку к себе и сказал:

   - Бог с тобой, девочка! Тебе грустно, да ведь и мне грустно, потому что одно скажу тебе: ни аббат, ни отец родной не любят тебя больше, чем я. Лучше мне было зачахнуть от той раны, от которой ты меня излечила, только бы он женился на тебе, а не на другой.

   А на Ягенку нашла такая минута тоски и горя, когда человек не может ничего утаить, и она сказала:

   - Больше я уж никогда его не увижу, а если увижу, то с дочерью Юранда; но лучше бы мне раньше того глаза выплакать.

   И подняв концы фартука, она закрыла ими глаза, наполненные слезами. Мацько сказал:

   - Перестань. Поехать-то он поехал, но, бог даст, с дочерью Юранда не вернется!

   - Что ему не вернуться? - откликнулась из-под фартука Ягуся.

   - Да ведь Юранд не хочет отдавать дочь за него!

   Тут Ягенка сразу открыла лицо и, обернувшись к Мацьке, быстро спросила:

   - Он говорил мне, да правда ли это?

   - Как Бог свят, правда!

   - А почему?

   - Кто его знает? Обет, что ли, какой, а против обета ничего не поделаешь. Понравился ему Збышко тем, что обещал помогать мстить, да и это не помогло. Ни к чему оказалось и сватовство княгини Анны. Юранд не хотел слушать ни просьб, ни уговоров, ни приказаний. Отвечал, что не может. Ну и видно, что есть такая причина, по которой он не может, а человек он крепкий: что сказал, от того не отступится. Ты, девушка, не падай духом и подбодрись. По совести должен был парень ехать, потому что добыть эти павлиньи перья он поклялся в костеле. А девушка ему покрывало на голову набросила в знак того, что хочет за него замуж идти, и благодаря этому не отрубили ему голову; за это он перед ней в долгу, нечего и говорить. Она, даст бог, принадлежать ему не будет, но он по закону принадлежит ей. Зых на него сердит, аббат небось проклинает его на чем свет стоит, я тоже сердит, а ежели хорошенько подумать, так что ему было делать? Коли он перед ней в долгу, так надо было ему ехать. Ведь он же шляхтич! Но я тебе одно скажу: если немцы его не поколотят где-нибудь как следует, так он с чем поехал, с тем и вернется, - и вернется не только ко мне, старику, не только в Богданец, но и к тебе, потому что он страшно к тебе привязался.

   - Где там он ко мне привязался! - сказала Ягенка.

   Но в то же время она подвинулась к Мацьке и, толкнув его локтем, спросила:

   - А почем вы знаете? А? Неправда небось?..

   - Откуда я знаю? - сказал Мацько. - Потому что видел, как ему тяжело было уезжать. А еще было так, что как решено было, что надо ему ехать, я его и спрашиваю: "А не жалко тебе Ягенки?" А он отвечает: "Дай ей Бог здоровья и всего самого лучшего". И так стал вздыхать, точно у него кузнечный мех в груди!..

   - Небось неправда! - несколько тише повторила Ягенка. - Но расскажите еще...

   - Ей-богу, правда!.. Уж та ему после тебя так не понравится, да ты это и сама знаешь: крепче да красивей тебя девки по всей земле не найдешь. Тянуло его к тебе, может быть, даже больше, чем тебя к нему.

   - Где уж! - воскликнула Ягенка.

   И сообразив, что впопыхах сболтнула, она закрыла румяное как яблоко лицо рукавом, а Мацько усмехнулся, провел рукой по волосам и сказал:

   - Эх, кабы я был молод. Но ты приободрись, потому что я уже вижу, как что будет: поедет он, получит при мазовецком дворе шпоры, потому что там от границы недалеко и меченосцев сколько хочешь... Я знаю, конечно, что между немцами попадаются здоровые рыцари, но так думаю, что не всякий со Збышкой справится, здоров шельма драться. Погляди-ка, как он Чтана из Рогова и Вилька из Бжозовой мигом разделал, а ведь они, говорят, мужики отличные и сильные как медведи. Привезет он свои перья, только Юрандовой дочки не привезет, потому что и я говорил с Юрандом и знаю, как обстоит дело. Ну а потом что? Потом он вернется сюда: куда же еще ему возвращаться?

   - Когда еще он вернется!..

   - Ну если не выдержишь, так тебе не на что обижаться. А пока что повтори-ка аббату и Зыху то, что я тебе сказал. Пускай они хоть немного поменьше на Збышку сердятся.

   - Да как же мне говорить? Тятя больше расстроен, чем сердит, зато при аббате и поминать-то про Збышку опасно. Попало и мне, и тяте за слугу, которого я послала Збышке.

   - За какого слугу?

   - Да был у нас чех, которого тятя в плен взял под Болеславцем, хороший слуга и верный. Звали его Глава. Тятя мне его для услуг дал, потому что тот называл себя тамошним шляхтичем, а я дала ему хорошие латы и послала Збышке, чтобы он ему служил и охранял его, как надо, а если, упаси Господи, что случится, то чтобы дал знать... Дала я ему и кошелек на дорогу, а он поклялся мне спасением души, что до смерти будет верно служить Збышке.

   - Славная ты девочка! Спасибо тебе. А Зых не был против?

   - А как ему было быть против? Сначала он совсем не позволял, да как стала у него в ногах валяться, так и вышло по-моему. С тятей нетрудно было, но вот как аббат узнал об этом от своих скоморохов, то-то он стал ругаться, то-то сыр-бор загорелся - тятя даже на сеновал убежал. Только вечером сжалился аббат над моими слезами и даже мне бусы подарил... Да я рада была пострадать, только бы у Збышки было слуг больше.

   - Ей-богу, не знаю, кого больше люблю: его или тебя? Да он и так много слуг взял с собой, и денег я ему дал, хоть он не хотел... Ну, положим, Мазо-вия не за горами...

   Дальнейшую их беседу прервал собачий лай, голоса и звуки медных труб, раздавшиеся перед домом. Услышав их, Ягенка сказала:

   - Тятя с аббатом вернулись с охоты. Пойдем на скамейку, что перед домом, потому что лучше, чтобы аббат издали вас увидел, чем сразу в комнатах.

   Сказав это, она вывела Мацьку на крыльцо, с которого они увидали на покрытом снегом дворе кучку людей, лошадей, собак и настрелянных лосей и волков. Аббат, увидев Мацьку, прежде чем успел сойти с лошади, швырнул в его сторону копье, не для того, правда, чтобы попасть в него, но чтобы, таким образом, как можно яснее выразить свою ненависть к обитателям Богданца. Но Мацько издали снял перед ним шапку, точно ничего не заметил, а Ягенка не заметила и на самом деле, потому что больше всего поразило ее присутствие в свите аббата двух искателей ее руки.

   - Чтан и Вильк приехали! - вскричала она. - Должно быть, в лесу с тятей встретились.

   У Мацьки при виде их прямо-таки старая рана заболела. Мгновенно в голове у него мелькнула мысль, что один из них может получить Ягенку, а с ней и Мочидолы, и землю аббата, и леса, и деньги... И вот огорчение вместе со злобой схватили его за сердце, в особенности же когда через минуту он увидал еще нечто. Вильк из Бжозовой, с отцом которого еще недавно хотел Драться аббат, подскочил теперь к его стремени, чтобы помочь ему слезть с коня, а аббат, слезая, дружески оперся о плечо молодого человека.

   "Таким образом помирится аббат со старым Вильком, - подумал Мацько, - и отдаст в приданое за девушкой леса и землю".

   Но эти неприятные мысли прервал голос Ягенки, которая в эту самую минуту сказала:

   - Оправились они после того, как Збышко поколотил их, но хоть бы каждый день сюда приезжали, не будет по-ихнему.

   Мацько взглянул: лицо девушки было красно, столько же от гнева, сколько от холода, несмотря на то что ей было известно, что Вильк и Чтан вступились на постоялом дворе за нее же и из-за нее же были избиты.

   А Мацько ответил:

   - Ну ты сделаешь, как аббат велит! А она ему на это:

   - Нет, аббат сделает, как я захочу!

   "Боже ты мой, - подумал Мацько, - и этот дурак Збышко от такой девки сбежал".

  

   А между тем "дурак" Збышко уехал из Богданца с тяжелым сердцем. Во-первых, ему было как-то не по себе без дяди, с которым он с давних лет не расставался и к которому так привык, что сам теперь хорошенько не знал, как без него обойдется и на войне, и в дороге. Во-вторых, жаль ему было расставаться с Ягенкой, потому что хоть он и говорил себе, что едет к Данусе, которую любил всей душой, однако же ему бывало так хорошо с Ягенкой, что только теперь он почувствовал, как радостно было быть с ней и как грустно может быть без нее. И он сам удивлялся своей грусти и даже встревожился ею, потому что, если бы он скучал по Ягенке, как скучает брат по сестре, это было бы ничего. Но он заметил, что ему хочется обнимать ее и сажать на коня, потом снимать с седла, переносить через речки, выжимать воду из ее косы, ходить с нею по лесам, смотреть на нее и болтать с ней. Он так привык к ней и все это так ему нравилось, что теперь, задумавшись об этом, он совсем забыл, что едет в дальний путь, в самую Мазовию, и вместо этого представилась ему та минута, когда Ягенка помогла ему в лесу совладать с медведем. И показалось ему, что это было вчера и что вчера же ходили они за бобрами к Одстайному озеру. Когда она вплавь пустилась доставать бобра, он ее не видал, а теперь казалось ему, что он ее видит, и тотчас же стал он "млеть" точно так же, как две недели тому назад, когда ветер слишком уж расшалился с Ягенкиной юбкой. Потом он вспомнил, как ехала она, нарядно одетая, в костел, в Кшесню, и как он тогда удивлялся, что такая простая девушка вдруг показалась ему дочерью знатного рода, едущей с целой свитою слуг. Все это привело к тому, что на сердце у него сделалось как-то беспокойно: и сладко, и грустно в одно и то же время; когда же он подумал, что мог сделать с ней все, чего ни пожелал бы, и как ее тоже влекло к нему, как она смотрела ему в глаза и как к нему прижималась, он едва усидел на лошади. "Кабы я где-нибудь повстречался с ней, да простился бы, да обнял на дорогу, - говорил он себе, - так, может быть, мне бы легче было". Но в ту же минуту он почувствовал, что это неправда и что не стало бы ему легче, потому что при одной мысли о таком прощании ему становилось жарко, хотя на дворе слегка подморозило.

   Наконец он испугался этих воспоминаний, слишком похожих на страсть, и стряхнул их с души, как сухой снег с одежды.

   - Я еду к Данусе, к моей возлюбленной, - сказал он себе.

   И тотчас же понял, что это - иная любовь, как бы более благоговейная и не так касающаяся тела. И вот постепенно, по мере того как мерзли у него в стременах ноги, а холодный ветер остужал кровь, все мысли его обратились к Данусе, дочери Юранда. Перед ней он действительно был в долгу. Если бы не она - давно бы его голова упала с плеч на краковской площади. Ведь когда она перед рыцарями и горожанами сказала: "Он мой", то тем самым вырвала его из рук палачей, и с той поры он принадлежит ей, как раб своему господину. Не он ее брал, но она его взяла; с этим никакое Юрандово сопротивление ничего не может поделать. Она одна могла бы прогнать его, как госпожа может прогнать слугу, хотя и тогда он ушел бы недалеко, потому что его связывает и собственная клятва. Но он подумал, что она его не отгонит, но скорее пойдет за ним от двора мазовецкого хоть на край света, и, подумав это, он стал славить ее в душе своей, в ущерб Ягенке, точно Ягенка была виновата, что его мучили соблазны и сердце его двоилось. Теперь не пришло ему в голову, что Ягенка вылечила старика Мацьку, а кроме того, что без ее помощи медведь, пожалуй, содрал бы кожу с его головы, и он нарочно восстанавливал себя против Ягенки, думая, что таким образом станет достоин Дануси и оправдается в собственных глазах.

   В это время, ведя за собой навьюченного коня, догнал его посланный Ягенкой чех Глава.

   - Слава Господу Богу нашему, - сказал он, низко кланяясь.

   Збышко раза два видел его в Згожелицах, но теперь не узнал и ответил:

   - Во веки веков. А кто ты такой?

   - Ваш слуга, славный господин мой!

   - Как мой слуга? Вот мои слуги, - сказал Збышко, указывая на двух турок, подаренных ему Завишей, и на двух рослых слуг, которые, сидя на меринах, вели рыцарских жеребцов. - Вот это мои люди, а тебя кто прислал?

   - Панна Ягенка, дочь Зыха из Згожелиц.

   - Панна Ягенка?

   Збышко только что восстанавливал себя против нее, и сердце его еще полно было досады, и потому он сказал:

   - Так вернись домой и поблагодари панну за ее доброту, потому что я не хочу брать тебя.

   Но чех покачал головой:

   - Я не вернусь. Меня вам подарили, а кроме того, я поклялся до смерти служить вам.

   - Если тебя мне подарили, то ты мой слуга.

   - Ваш, господин мой.

   - И я велю тебе возвратиться.

   - Я поклялся и хоть взят в плен под Болеславцем и стал ничтожным слугой, но я из благородного рода...

   Но Збышко рассердился:

   - Пошел прочь! Что такое? Против моей воли ты будешь служить мне? Ступай, не то прикажу натянуть лук.

   Но чех спокойно отстегнул епанчу, подбитую волчьим мехом, подал ее Збышке и сказал:

   - Панна Ягенка и это прислала вам, господин.