Коллинз Уилки - Армадэль. Том 2

идали,- пролепетал он,- но не из Торп-Эмброза!"

   "Не из Торп-Эмброза?"

   "Нет. С моря!"

   Первая догадка о случившемся мелькнула у меня при этих словах. Я не могла говорить, я смогла только протянуть руку к нему за письмом. Он еще не решался отдать его мне.

   "Я не смею... я не смею! - повторял он бессмысленно.- Это потрясение может быть для нее смертельно".

   Я выхватила у него письмо. Одного взгляда на почерк его автора было довольно. Руки мои опустились на колени, крепко сжав письмо. Я сидела, окаменев, не двигаясь, не говоря, не слыша ни одного слова из того, что Бэшуд говорил мне, и медленно осваиваясь с ужасной истиной. Человек, на роль вдовы которого я предъявляла права, был жив! Напрасно отравила я лимонад в Неаполе, напрасно предала его обманом в руки Мануэля. Два раза я расставляла для него западни, и два раза Армадэль спасся от меня!

   Я пришла в себя и нашла плачущего Бэшуда на коленях у моих ног.

   "Вы, кажется, рассердились,- бормотал он,- вы рассердились на меня? О! Если бы вы только знали, какие надежды имел я после того, когда мы виделись в последний раз, и как жестоко это письмо разбило их все в прах!"

   Я оттолкнула жалкого старика от себя, но очень тихо.

   "Ш-ш! - сказала я.- Не огорчайте меня теперь, мне нужно сочувствие, я должна прочитать письмо".

   Он покорно отошел в другой конец комнаты. Я слышала, как Бэшуд сказал сам себе в бессильной злости: "Если бы море разделяло мои мысли, то оно утопило бы его!"

   Я медленно развернула письмо, чувствуя между тем странную неспособность сосредоточить свое внимание на те самые строчки, которые горела нетерпением прочесть. Но зачем распространяться далее об испытанных при этом ощущениях, которых я описать не могу? Гораздо ближе будет к цели, если перепишу все письмо для будущих ссылок на этой странице моего дневника.

  

   "Фиуме, Иллирия, ноября 21, 1851.

  

   Мистер Бэшуд, город, из которого я пишу вам, удивит вас, и вы еще более удивитесь, когда узнаете, каким образом я пишу к вам из гавани Адриатического моря.

   Я стал жертвой злодейского покушения. Меня хотели обворовать и убить. Воровство удалось, и только по милосердию Господа не удалось убийство.

   Я нанял яхту более месяца назад в Неаполе и отправился (с радостью думаю теперь), не имея с собой друзей, в Мессину. Из Мессины я отправился в Адриатическое море. Через два дня нас застигла буря. Бури поднимаются и утихают очень быстро в тех морях. Яхта держалась на плаву отлично. Право, у меня слезы на глазах теперь, когда я думаю, что она на дне моря! К солнечному закату буря стала утихать, а к полночи осталось небольшое волнение, море начало успокаиваться. Я пошел в каюту немного усталый (я помогал управлять яхтой, пока продолжалась буря) и заснул через пять минут. Часа через два меня разбудил стук упавшего в мою каюту в щель вентилятора в верхней части двери предмета. Я вскочил и нашел маленький сверток, в который был завернут ключ. На клочке бумаги было что-то написано с внутренней стороны почерком, который было не очень легко разобрать.

   До сих пор я не имел ни тени подозрения, что нахожусь в море наедине с шайкой злодеев (кроме одного), которые не остановятся ни перед чем. Я был в очень хороших отношениях с моим шкипером (самым опасным злодеем из всей шайки) и еще в лучших с его английским помощником. Так как матросы все были иностранцы, то мне нечего было с ними говорить. Они исполняли свое дело, и ни ссор и ничего неприятного не случалось. Если бы кто-нибудь сказал мне, прежде чем ночью я лег в постель после бури, что шкипер, экипаж и помощник шкипера (который казался сначала не лучше остальных) были все в заговоре, чтоб украсть у меня деньги, а потом утопить меня на своей собственной яхте, я засмеялся бы ему в лицо. Вспомните это, а потом представьте себе (потому что просто нет слов вам рассказать), что я должен был подумать, когда я развернул бумажку, в которой был завернут ключ. Простите, что я теперь списываю с письма помощника его содержание:

  

   "Сэр, оставайтесь в постели, пока не услышите, что спускают лодку с штирборта, или вы будете убиты. Ваши деньги украдены, и через пять минут дно яхты будет прорублено, а дверь вашей каюты забита гвоздями. Мертвые ничего не могут рассказать, а шкипер намерен оставить доказательства на море о том, что яхта пошла ко дну со всеми находившимися на ней. Это его выдумка, и мы все замешаны в этом деле. Я никак не могу удержаться, чтобы не дать вам возможность спасти вашу жизнь. Возможность плохая, но не могу сделать более. Я сам буду убит, если не подам вида, что действую вместе со всеми. Ключ от двери вашей каюты бросаю вам в этом письме. Не пугайтесь, когда услышите стук молотка: я буду забивать вашу дверь, и у меня в руке будут короткие гвозди вместе с длинными, я употреблю только короткие. Подождите, пока не услышите, как лодка со всеми нами спущена на воду, а потом выломайте дверь каюты, прислонившись к ней спиной. Яхта проплывет с четверть часа после того, как в ней будут просверлены дыры. Бросайтесь в море с левой стороны и имейте яхту между вами и лодкой: вы найдете множество разного плавающего хлама, выброшенного нарочно, на котором сможете продержаться. Ночь тихая, море спокойное, и, может быть, какой-нибудь корабль подберет вас, пока вы будете еще живы. Я не могу сделать большего. Искренно вам преданный

  

   Когда я дошел до последних слов, то услышал стук молотка. Не думаю, чтобы я был трусливее многих, но была минута, когда пот потек с меня градом. Я опомнился, прежде чем прекратился стук молотка, и начал думать об особе, очень дорогой для меня. Я сказал себе: "Я попытаюсь спасти свою жизнь, хотя все шансы к спасению против меня".

   Я вложил письмо от особы, о которой упомянул, в одну из бутылок в моей шкатулке вместе с предупреждающим письмом помощника шкипера на случай, если я доживу до того дня, когда смогу увидеть его опять. Я повесил бутылку и фляжку с виски на перевязи на шею и сначала оделся, страшно волнуясь, потом одумался и опять разделся, чтобы плыть только в рубашке и подштанниках. В то время как я сделал это, стук молотка прекратился, и наступила такая тишина, что я услышал, как вода ворвалась в просверленное дно яхты. Потом я услышал стук спускаемой на воду лодки и голоса сидевших в ней злодеев, доносившиеся с правого борта. Я подождал, пока не услышал шум весел на воде, а потом с силой нажал спиной на дверь. Помощник шкипера сдержал свое обещание: я легко отворил дверь, выполз на четвереньках на палубу под прикрытием больверка и бросился в воду с левого борта. На море плавало множество предметов, я схватил первую попавшуюся мне вещь (курятник) и отплыл, держась за него, ярдов двести, оставляя яхту между собой и лодкой. Отплыв на это расстояние, почувствовал, что меня охватила дрожь, и остановился (боясь судорог), чтобы глотнуть виски. Закупорив фляжку, я оглянулся назад и увидел, что яхта тонет.

   Еще через минуту между мной и лодкой не осталось ничего, кроме обломков для инсценировки кораблекрушения, брошенных нарочно. Сияла луна, и если бы на лодке была подзорная труба, то мне кажется, они могли бы увидеть мою голову, хотя я старательно держал курятник между собой и преступниками.

   Они гребли веслами, и я слышал громко спорившие голоса. Минуты показались мне веком, я понял, о чем шел спор. Нос лодки вдруг повернулся в мою сторону. Какой-то злодей, поумнее остальных (наверно, шкипер), очевидно, уговорил их вернуться к тому месту, где затонула яхта, и убедиться, что я пошел ко дну вместе с нею.

   Они проплыли уже половину расстояния, разделявшего нас, и я считал себя погибшим, когда услышал крик одного из них и увидел, что лодка вдруг остановилась. Минуты через две лодка развернулась, и ее пассажиры стали лихорадочно грести от меня так, как гребут люди, старающиеся спасти свою жизнь. Я посмотрел в одну сторону, в сторону земли, и ничего не увидел; я посмотрел в другую сторону, в сторону моря, и увидел то, что экипаж лодки заметил раньше меня,- парус вдали, становившийся все виднее и тем больше при лунном сиянии, чем дольше я на него смотрел. Через четверть часа на корабле смогли услышать мой крик, и экипаж подобрал меня.

   Это были иностранцы, которые совершенно оглушили меня своей болтовней. Я пробовал объясняться знаками, но прежде чем успел заставить их понять меня, тело мое охватил такой озноб, что меня отнесли вниз. Я не сомневался, что корабль шел своим курсом, но был не в состоянии узнать о нем что-нибудь. Под утро я метался в горячке и с того времени не помню ничего до тех пор, пока не очнулся здесь, оказавшись на попечении венгерского купца, получателя товаров (как они это называют) берегового корабля, который спас меня. Он говорит по-английски так же хорошо и даже лучше, чем я, и обращается со мною с добротой, которую у меня не хватает слов передать. Когда купец был молодым человеком, он жил в Англии и учился торговому делу. Говорит, что воспоминания о нашем отечестве привлекли его сердце к англичанину. Он снабдил меня платьем, дал мне денег, чтобы отправиться в путь, как только доктор позволит мне ехать домой. Если у меня не возобновятся приступы болезни, я буду в состоянии выехать через неделю после этого. Если я успею к почтовой карете в Триесте и перенесу усталость, я возвращусь в Торп-Эмброз через неделю или дней десять, уж никак не позднее после того, как вы получите мое письмо. Вы согласитесь со мною, что это страшно длинное письмо, но короче я никак не могу. Я, кажется, отвык от моей прежней привычки выражаться кратко и заканчивать на первой странице. Впрочем, я теперь уже кончаю, потому что мне ни о чем более не остается рассказать, кроме как о причине, почему я пишу о том, что случилось со мною, и не жду, пока приеду домой и расскажу все устно.

   Я думаю, что моя голова еще отуманена болезнью. По крайней мере, мне только сегодня утром пришло в голову, что какой-нибудь корабль, вероятно, прошел мимо того места, где яхта пошла ко дну, и подобрал мебель и другие вещи, выброшенные в море. В таком случае какие-нибудь ложные слухи о том, что я утонул, могли достигнуть Англии. Если это случилось (я молю Бога, чтобы это было безосновательное опасение с моей стороны), ступайте прямо в коттедж майора Мильроя, покажите ему это письмо - я написал его столько же для него, сколько и для вас,- а потом дайте ему вложенную записку и спросите его, не оправдывают ли, по его мнению, обстоятельства мою надежду, что он отправит эту записку к мисс Мильрой. Я не могу объяснить, почему я не пишу прямо к майору или к мисс Мильрой. Я могу только сказать, что есть уважительные причины, которые я обязался честью не нарушать, принуждающие меня действовать таким окольным путем.

   Я не прошу вас отвечать на это письмо, потому что буду на обратном пути домой, надеюсь, задолго до того, как ваше письмо может дойти в это отдаленное место. Что бы вы ни делали, не теряя ни минуты, ступайте к майору Мильрою. Известно ли о гибели яхты в Англии или нет - ступайте!

   Искренно вам преданный

  

   Я подняла глаза, когда прочитала до конца письмо, и увидела, что Бэшуд встал со своего стула и остановился прямо напротив меня. Он пристально изучал мое лицо с пытливым интересом человека, который старается прочесть чужие мысли. Он виновато опустил глаза, встретившись с моим взглядом, и вернулся к своему стулу. Считая меня действительно обвенчанной с Армадэлем, старался ли он приметить, хорошим или дурным известием, по моему мнению, было известие о спасении Армадэля? Тогда не было времени входить с ним в объяснения... Первое, что следовало сделать, это тотчас же известить доктора. Я подозвала Бэшуда и подала ему руку.

   "Вы оказали мне услугу,- сказала я,- которая делает нас еще более близкими друзьями, чем прежде. Я после расскажу вам больше об этом и о других вещах, интересующих нас обоих. Теперь я хочу, чтобы вы дали мне письмо мистера Армадэля, которое я обещаю вам привезти назад, и подождать здесь, пока я возвращусь. Сделаете вы это для меня, мистер Бэшуд?"

   Он отвечал, что он сделает все, о чем я его попрошу.

   Я пошла в спальню и надела шляпку и шаль.

   "Позвольте мне узнать точно некоторые обстоятельства, прежде чем я оставлю вас,- продолжала я, когда я была готова выехать.- Вы никому кроме меня, не показывали этого письма?"

   "Ни одна живая душа не видала его, кроме нас двоих".

   "Что вы сделали с запиской к мисс Мильрой?"

   Он вынул ее из кармана. Я быстро ее пробежала, увидела, что нет ничего интересного, и тотчас же бросила в огонь. Сделав это, я оставила Бэшуда в гостиной и отправилась в лечебницу с письмом Армадэля в руках.

   Доктор уехал, и слуга не мог сказать точно, когда он вернется. Я зашла в его кабинет и написала несколько строк, приготовлявших его к известию, которое привезла с собой. Я запечатала свою записку вместе с письмом Армадэля в конверт и оставила до его возвращения. Потом я сказала слуге, что зайду снова через час, и ушла.

   Бесполезно было возвращаться в свою квартиру и говорить с Бэшудом, прежде чем узнаю, что доктор намерен делать. Я ходила поблизости взад и вперед по улицам, перекресткам и скверам с каким-то тупым, застывшим чувством, которое не допускало не только активной работы мысли, но и всякого ощущения физической усталости. Я вспомнила, что то же самое чувство испытала несколько лет назад в то утро, когда тюремные служители пришли за мной, чтобы вести в суд, где решался вопрос о моей жизни. Вся эта страшная сцена снова пришла мне на память самым странным образом, как будто в ней участвовала не я, а какое-то другое лицо. Раза два я спрашивала себя в страшном отчаянии, зачем меня тогда не повесили.

   Когда я вернулась в лечебницу, мне сказали, что доктор пришел уже полчаса назад и что он сейчас в своей комнате, с нетерпением ждет меня.

   Я вошла к нему в кабинет и увидела его сидящим у камина. Он обхватил голову руками и опирался локтями на колени. На столе возле него кроме письма Армадэля и моей записки я увидела в небольшом кругу света, отбрасываемом лампой, открытый указатель расписания железных дорог. Не думал ли он о побеге? Нельзя было узнать по его лицу, когда он взглянул на меня, что он замышлял или как это известие поразило его, известие о том, что Армадэль жив.

   "Сядьте около камина,- сказал он.- Сегодня сыро и холодно".

   Я молча села. Доктор молча растирал колени перед огнем.

   "Вы ничего не хотите сказать мне?" - спросила я.

   Он встал и вдруг приподнял абажур лампы так, что свет упал на мое лицо.

   "Вы, кажется, нездоровы? - спросил он.- Что с вами?"

   "Голова у меня тяжелая, а глаза горят,- ответила я.- Верно, от погоды".

   Странно было, как мы оба удалялись от самого важного вопроса, о котором собрались говорить.

   "Я думаю, что чашка чаю пойдет вам на пользу",- заметил доктор.

   Я приняла предложение, и он приказал подавать чай. Пока подавали чай, доктор ходил взад и вперед по комнате, а я сидела у камина, и ни слова не было сказано. Чай взбодрил меня, и доктор заметил перемену к лучшему в моем лице. Он сел напротив у стола и наконец заговорил: "Если бы у меня было десять тысяч фунтов в эту минуту, я отдал бы их за то, чтобы не компрометировать себя в вашей отчаянной спекуляции со смертью мистера Армадэля".

   Он сказал эти слова резко, запальчиво, что не вязалось с его обычным обращением. Был ли он сам испуган или старался испугать меня? Я решилась заставить его объясниться, прежде всего относительно того, что касалось меня.

   "Минуту, минуту, доктор,- сказала я.- Вы обвиняете меня в том, что случилось?"

   "Конечно нет,- отвечал он угрюмо.- Ни вы и никто не мог предвидеть того, что случилось. Когда я говорю, что отдал бы десять тысяч, чтобы не участвовать в этом деле, я не осуждаю никого, кроме себя. А когда я скажу вам, что не позволю воскресению мистера Армадэля погубить меня, не воспротивившись этому всеми силами, я открою вам одну из самых простых истин, когда-либо открытых мною мужчине или женщине за всю мою жизнь. Не думайте, что я подло отделял свои интересы от ваших в общей опасности, теперь угрожающей нам обоим. Я просто указываю разницу в риске, которому мы взаимно подвергались. Вы не использовали все свои ресурсы на приобретение лечебницы; вы не давали ложных показаний перед судьей, которые наказываются законом как клятвопреступление..."

   Я опять перебила доктора. Его эгоизм принес мне больше пользы, чем его чай: он возвратил мне бодрость.

   "Оставим в покое ваш и мой риск и приступим к делу,- сказала я.- Я вижу на вашем столе указатель железных дорог. Уж не собираетесь ли вы бежать?"

   "Бежать? - переспросил доктор.- Вы, кажется, забываете, что мои последние деньги вложены в это заведение".

   "Стало быть, вы остаетесь здесь?"

   "Непременно!"

   "А что вы намерены делать, когда мистер Армадэль приедет в Англию?"

   Одинокая муха, видимо последняя из своего рода, пощаженная зимой, слабо жужжала, летая около лица доктора. Он поймал ее, прежде чем ответить мне, и протянул через стол в своем сжатом кулаке.

   "Если бы эту муху звали Армадэль,- сказал он,- и если бы вы поймали его, как я поймал ее теперь, что сделали бы вы?"

   Взгляд его, обращенный на мое лицо, сразу же устремился, когда он задал свой вопрос, на мое вдовье платье. Я тоже посмотрела на свое платье. Воспоминание о старой смертельной ненависти и вынесенном Армадэлю смертном приговоре охватило меня опять.

   "Я убила бы его",- ответила я.

   Доктор вскочил, все еще держа муху в кулаке, и посмотрел на меня - чересчур театрально - с выражением крайнего ужаса.

   "Убили бы его! - повторил доктор в приступе добродетельного испуга.- Насилие! Убийство! В моей лечебнице! Перехватило даже дух у меня!"

   Я встретила его взгляд, когда он выражался с таким искусственным негодованием, рассматривая меня с пытливым любопытством, которое, чтобы не сказать более, нисколько не согласовалось с пылкостью его языка и горячностью тона. Доктор тревожно засмеялся, когда наши глаза встретились, и вернулся к своему обычному обращению за ту минуту, которая прошла, прежде чем он заговорил опять.

   "Приношу тысячу извинений,- сказал он.- Мне следовало знать, что слова дамы нельзя принимать буквально. Позвольте мне напомнить вам, однако, что обстоятельство слишком серьезно для... позвольте сказать, всякого преувеличения или шутки. Вы услышите, что я предлагаю, без дальнейших предисловий".

   Он остановился и продолжал, используя муху, заключенную в его кулаке.

   "Вот мистер Армадэль. Я могу выпустить его или удержать - как хочу, и он это знает. Я говорю ему,- продолжал доктор, шутливо обращаясь к мухе,- дайте мне надлежащие гарантии, мистер Армадэль, что вы не предпримите ничего против этой дамы или меня, и я выпущу вас из кулака. Откажете, и, каков бы ни был риск, я вас задержу. Можете ли вы точно предсказать, каков будет раньше или позже ответ мистера Армадэля? Можете ли вы не сомневаться,- сказал доктор, приноровляя действие к словам и выпуская муху,- что это кончится к совершенному удовольствию всех сторон таким образом?"

   "Я не скажу сейчас,- отвечала я,- сомневаюсь я или нет. Дайте мне прежде убедиться, что я правильно понимаю вас. Вы предлагаете, если я не ошибаюсь, запереть двери этой лечебницы за мистером Армадэлем и не выпускать его до тех пор, пока он не согласится на условия, которые наши интересы требуют предложить ему? Могу ли я спросить в таком случае, как вы намерены заставить его войти в ловушку, которую расставите для него здесь?"

   "Я предлагаю,- сказал доктор, положив руку на указатель расписания железных дорог,- удостовериться, во-первых, в какое время каждый вечер в этом месяце приходят в Лондон поезда из Дувра и Фолкестона, а потом я предлагаю послать человека, известного мистеру Армадэлю и на которого вы и я можем положиться, ждать прихода поездов и встретить мистера Армадэля в ту минуту, когда он выйдет из вагона".

   "Вы придумали,- спросила я,- кто должен быть этот человек?"

   "Тот самый, к кому адресовано это письмо",- сказал доктор, взяв письмо Армадэля.

   Ответ испугал меня. Неужели было возможно, что он и Бэшуд знали друг друга? Я немедленно задала этот вопрос.

   "До сегодняшнего дня я даже не слышал имени этого господина,- сказал доктор.- Я просто следовал процессу выводов рассуждения, которыми мы обязаны бессмертному Бэкону. Как это важное письмо попало в ваши руки? Я не могу оскорблять вас предположением, что оно было украдено. Следовательно, этот человек пользуется вашим доверием. Следовательно, он первый пришел мне в голову. Вы видите, как идет процесс выводов? Очень хорошо. Позвольте мне задать несколько вопросов о мистере Бэшуде, прежде чем мы пойдем далее?"

   Вопросы доктора, по обыкновению, вели прямо к цели. Из моих ответов он узнал, что мистер Бэшуд был управителем Армадэля, что он получил это письмо в Торп-Эмброзе сегодня утром и привез его прямо ко мне с первым поездом, что он не показывал его и не говорил о нем перед отъездом ни майору Мильрою и никому другому, что я получила от него эту услугу, не доверив ему моей тайны, что я поддерживала с ним отношения как вдова Армадэля, что он скрыл это письмо, вообще повинуясь только предосторожности, так как я предложила ему молчать до тех пор, если в Торп-Эмброзе случится что-нибудь странное, пока он не посоветуется со мною, и наконец, что причина, по которой он в этом случае исполнил все так, как я ему велела, состояла в том, что и в этом случае, так и во всех других, мистер Бэшуд был слепо предан моим интересам.

   В этом месте рассказа доктор посмотрел на меня недоверчиво из-под очков.

   "В чем заключается тайна этой слепой преданности мистера Бэшуда вашим интересам?" - спросил он.

   Я поколебалась с минуту - из сострадания к Бэшуду, а не в себе.

   "Если вам хочется знать,- отвечала я,- то мистер Бэшуд в меня влюблен".

   "Да, да! - воскликнул доктор с видом облегчения.- Я начинаю теперь понимать. Он молод?"

   "Старик".

   Доктор откинулся на спинку кресла и тихо захохотал.

   "Все лучше и лучше,- сказал он.- Бэшуд именно такой человек, какой нам нужен. Кто подходит больше управителя мистера Армадэля для того, чтобы встретить своего господина, когда тот вернется в Лондон? И кто более способен употребить влияние на мистера Бэшуда надлежащим образом, как не очаровательный предмет обожания мистера Бэшуда?"

   Нельзя было сомневаться, что Бэшуд годился для реализации цели доктора и что на мое влияние можно положиться для того, чтобы заставить Бэшуда служить этой цели. Затруднение заключалось не в этом, а в том вопросе, который остался без ответа. Я задала этот вопрос опять.

   "Положим, что управитель мистера Армадэля встретит своего хозяина на железной дороге,- сказала я,- могу я спросить еще раз, как он убедит мистера Армадэля приехать сюда?"

   "Не считайте меня невежей,- возразил доктор самым спокойным тоном.- Если я спрошу со своей стороны: как мужчин убеждают делать девять раз из десяти сумасбродные поступки в их жизни? Их убеждает ваш очаровательный пол. Слабая сторона каждого мужчины сторона женская. Нам надо только найти слабую сторону мистера Армадэля - пощекотать его с этой стороны, и молодой человек станет шелковым. Я заметил здесь,- продолжал доктор, открывая письмо Армадэля,- ссылку на какую-то молодую девицу, ссылку, обещающую нам многое. Где записка, которую мистер Армадэль адресовал к мисс Мильрой?"

   Вместо того чтобы ответить ему, я вскочила со своего места. Как только доктор упомянул о мисс Мильрой, все что я слышала от Бэшуда о ее болезни и о причине ее, пришло мне на память. Я увидела способ заманить Армадэля в лечебницу так ясно, как видела по другую сторону стола доктора, удивившегося необыкновенной перемене во мне. Какое наслаждение заставить наконец мисс Мильрой послужить моим интересам!

   "Оставьте записку в покое,- сказала я.- Она сожжена из предосторожности. Я могу сказать вам всё (даже более), чем эта записка могла мне сказать. Мисс Мильрой разрубает узел! Мисс Мильрой снимает все наши затруднения! Она тайно помолвлена с ним. До нее дошли ложные слухи о его смерти, и с тех пор она серьезно болеет в Торп-Эмброзе. Когда Бэшуд встретит Армадэля на станции, его первый вопрос непременно будет..."

   "Вижу,- воскликнул доктор, перебивая меня.- Мистеру Бэшуду ничего более не остается, как помочь истине, добавив немного вымысла. Когда он скажет своему хозяину, что ложные слухи дошли до мисс Мильрой, ему только стоит прибавить, что это сообщение так подействовало на ее психику, что она заболела и находится здесь под медицинским наблюдением. Бесподобно! Бесподобно! Бесподобно! Мы будем иметь его в лечебнице так скоро, как только самая быстрая извозчичья лошадь в Лондоне может привезти его к нам. И заметьте, никакого риска, никакой необходимости доверяться другим! Это не сумасшедший дом, это патентованное заведение; здесь не нужно докторских свидетельств. Поздравляю вас, поздравляю самого себя. Позвольте мне передать вам указатель расписания железных дорог, просить вас засвидетельствовать мое уважение мистеру Бэшуду и указать ему на страницу, загнутую для него в надлежащем месте, на которое ему следует обратить особое внимание".

   Вспомнив, как долго я заставила Бэшуда ждать меня, я тотчас взяла книгу и, простившись с доктором, ушла без дальнейших церемоний. Когда он вежливо отворил мне дверь, то без малейшей необходимости, хотя я не сказала ни слова, которое могло бы подвести его к этому, заговорил о той вспышке добродетельного испуга, случившейся с ним в начале нашего свидания.

   "Я надеюсь,- сказал он,- что вы забудете и простите мой странный недостаток такта и проницательности, когда... словом, когда я поймал муху. Я положительно краснею за мою собственную глупость, как я могу придать буквальный смысл шутке дамы! Насилие в моей лечебнице! - воскликнул доктор, опять пристально устремив глаза на мое лицо.- Насилие в этом просвещенном девятнадцатом столетии! Было ли когда что-нибудь до такой степени смешное? Застегните ваше манто, прежде чем выйдете отсюда - там холодно и сыро! Не проводить ли мне вас? Не послать ли с вами моего лакея? А! Вы были всегда независимы, всегда, если я могу так выразиться, сама себе хозяйка! Могу я прийти завтра утром и узнать, что вы решили с мистером Бэшудом?"

   Я сказала "да" и наконец ушла от него. Через четверть часа я вернулась в свою квартиру, и служанка мне сказала, что пожилой господин еще ждет меня.

   У меня недостало духу или терпения - право не знаю чего - потратить много слов на то, что произошло между мною и Бэшудом. Было так легко, так удивительно легко дергать веревочку этой бедной старой куклы, поворачивая ее куда захочу! Я не встретила таких затруднений, какие могла бы встретить с человеком моложе или менее ослепленным любовью ко мне. Я оставила объяснения намеком на мисс Мильрой в письме Армадэля, которые привели в недоумение Бэшуда. Я даже не побеспокоилась выдумать вероятные причины, чтобы приказать ему встретить Армадэля на станции и заманить его хитростью в лечебницу доктора. Я только нашла необходимым упомянуть о том, о чем написала Бэшуду после моего приезда в Лондон, потом повторила то, что сказала ему, когда он лично отвечал на мое письмо в гостинице.

   "Вы уже знаете,- сказала я,- что мое замужество было несчастливо. Сделайте из этого какие хотите заключения и не принуждайте меня говорить вам, так ли приятно известие о спасении мистера Армадэля, как следовало бы быть для его жены".

   Этого было довольно для того, чтобы заставить засиять его дряблое лицо и снова оживить его увядшие старые надежды. Мне стоило только прибавить: "Если вы сделаете то, о чем я вас прошу,- все равно, какой бы непонятной и таинственной ни показалась вам моя просьба,- и если вы примете мои уверения, что сами вы не подвергнетесь никакому риску и получите надлежащее объяснение в надлежащее время,- вы будете иметь такие права на мою признательность и на мое внимание, какие не имел еще ни один человек на свете!" Мне стоило только сказать эти слова, сопроводить их нежным взглядом и пожать его руку украдкой, и он был у моих ног, слепо стремясь повиноваться мне. Если бы он мог только знать, что я думала о себе... но это все равно, он не знает ничего.

   Прошло несколько часов после того, как я отослала Бэшуда (взяв с него обещание молчать, снабдив его инструкциями и расписанием поездов на железной дороге) в гостиницу возле станции, где он должен оставаться до тех пор, пока Армадэль не появится на платформе. Волнение, охватившее меня в начале вечера, прошло, и мною овладело опять тупое безразличие. Неужели моя энергия изменяет мне, желала бы я знать, именно в то время, когда она более всего нужна? Или мною овладевает какое-то предчувствие несчастья, которого я еще не могу понять?

   Я была расположена просидеть здесь еще несколько часов, предаваясь подобным мыслям и позволяя им превращаться в слова, если бы дневник дал возможность для этого. Но мое ленивое перо было, однако, так прилежно, что добралось до конца тетради. Я дописала последние строчки, оставшиеся на последней странице,- и нравится мне это или нет - должна закрыть тетрадь на этот раз совсем.

   Прощай, мой старый друг и товарищ многих несчастных дней! Так как мне некого и нечего любить, я подозреваю, что безрассудно любила тебя.

   Какая я дура!

  

   Вечером второго декабря Бэшуд в первый раз занял свой наблюдательный пост на станции Юго-Восточной железной дороги. Это было шестью днями ранее того числа, которое Аллен назначил для своего возвращения. Но доктор, посоветовавшись со своей медицинской опытностью, счел возможным, что "мистер Армадэль мог в свои молодые лета выздороветь скорее, чем предполагали его доктора". Вследствие этого, предосторожности ради, Бэшуду было велено начать ожидать прибытия поездов на другой день после того, как он получил письмо от своего хозяина.

   От второго до седьмого декабря управитель аккуратно ждал на платформе, видел, как подъезжали поезда и убеждался каждый вечер, что все приезжие были незнакомы ему. От второго до седьмого декабря мисс Гуильт (мы возвращаемся к имени, под которым она более известна на этих страницах) получала его ежедневные донесения иногда лично, иногда письменно. Доктор, которому передавались эти донесения, читал их в свою очередь с невозмутимой уверенностью в правильности принятой предосторожности, до утра восьмого числа. В этот день раздражение от столь продолжительной неизвестности произвело перемену к худшему в переменчивом расположении духа мисс Гуильт, заметную для всех окружающих. Эта метаморфоза довольно странным образом отразилась такой же заметной переменой в обращении доктора, когда он нанес мисс Гуильт свой обычный визит. По случайности столь необыкновенной, что его враги могли бы подозревать, что это вовсе не было случайностью, в то утро, когда мисс Гуильт потеряла терпение, доктор в первый раз также потерял свою уверенность.

   - Нет известий, разумеется,- сказал он, садясь с тяжелым вздохом.- Хорошо! Хорошо!

   Мисс Гуильт с раздражением подняла на него глаза от своей работы.

   - Вы, кажется, в необыкновенно унылом расположении сегодня,- сказала она.- Чего вы боитесь теперь?

   - Обвинение в боязни,- торжественно отвечал доктор,- нельзя опрометчиво бросать ни на одного мужчину, даже когда он принадлежит к такой мирной профессии, как моя. Я не боюсь. Я, как вы правильнее выразились сначала, в необыкновенно унылом расположении духа. Я по природе, как вам известно, сангвиник и вижу сегодня только то, что без моей привычной наклонности к надежде я мог и должен бы видеть неделю тому назад.

   Мисс Гуильт с досадой бросила свою работу.

   - Если бы слова стоили денег,- сказала она,- увлечение болтовней обошлось бы для вас дорого.

   - Что я мог и должен был бы видеть,- повторил доктор, не обращая ни малейшего внимания на слова мисс Гуильт,- неделю тому назад? Говоря попросту, я вовсе не так уверен, как прежде, что мистер Армадэль согласится без борьбы на условия, которые мои выгоды, в меньшей степени чем ваши, требуют поставить ему. Заметьте, я не сомневаюсь что нам удастся заманить его в лечебницу, я только сомневаюсь, окажется ли он таким сговорчивым, как я сначала предполагал. Что если он. смел, упрям,- продолжал доктор, в первый раз поднимая глаза и пристально всматриваясь в мисс Гуильт,- что если он будет держаться целые недели, целые месяцы, как многие люди в подобном положении держались и прежде него? Что выйдет из этого? Риск задерживать его насильно в заключении увеличивается с быстро растущими процентами и становится огромным! Мой дом в эту минуту уже готов для приемов пациентов; пациенты могут появиться через неделю; пациенты могут поддерживать связь с мистером Армадэлем, или мистер Армадэль может поддерживать связь с пациентами. Записка или письмо могут быть вынесены из дома и переданы комиссионерам, наблюдающим за домами умалишенных. Даже когда дело идет о частном заведении, таком, как мое, этим господам стоит только обратиться к лорду-канцлеру за разрешением и, придя в мою лечебницу, и обыскать дом сверху донизу! Я не желаю смущать вас, я не желаю вас пугать, я не имею намерения сказать, что меры, принятые для нашей безопасности, не самые лучшие, какие имеются в нашем распоряжении, я только прошу вас вообразить, как комиссионеры войдут в мой дом, а потом представить последствия... последствия! - повторил доктор, поднимаясь со своего места и взяв шляпу, будто имел намерение уйти из комнаты.

   - Вы хотите еще что-то сказать? - спросила мисс Гуильт.

   - Можете вы высказать что-нибудь на это с вашей стороны? - возразил доктор.

   Он стоял со шляпой в руке и ждал. Минуты две оба смотрели друг на друга. Мисс Гуильт заговорила первая:

   - Мне кажется, я понимаю вас,- сказала она, вдруг снова став спокойной.

   - Извините,- переспросил доктор, приложив руку к уху,- что вы сказали?

   - Ничего.

   - Ничего?

   - Если вам случится поймать другую муху сегодня,- с горечью сказала мисс Гуильт, насмешливо делая ударение на слово "муху",- я способна оскорбить вас другой "шуточкой".

   Доктор умоляюще поднял кверху обе руки с выражением покорности на лице и явно повеселев.

   - Жестоко,- прошептал он кротко,- что вы не простили мне даже теперь этой несчастной ошибки!

   - Что еще хотите вы сказать? Я жду,- проговорила мисс Гуильт.

   Она с пренебрежением повернула кресло к окну и опять принялась за свою работу. Доктор встал позади нее и положил руку на спинку кресла.

   - Во-первых, я должен задать вопрос,- сказал он,- а во-вторых, посоветовать принять меры необходимой предосторожности. Если вы удостоите меня вашим вниманием, я прежде задам вопрос.

   - Я слушаю.

   - Вы знаете, что мистер Армадэль жив,- продолжал доктор,- знаете, что он возвращается в Англию, зачем же вы продолжаете носить ваш вдовий траур?

   Она отвечала ему без малейшей нерешительности, продолжая заниматься своей работой:

   - Потому что я сангвинического характера, так же как и вы, и намерена полагаться на случай до самого конца. Мистер Армадэль может еще умереть на обратном пути.

   - А если он приедет живой, тогда что?

   - Тогда может произойти еще одна случайность.

   - Какая, позвольте спросить?

   - Он может умереть в вашей лечебнице.

   - Милостивая государыня,- возразил доктор густым басом, который он сохранял для вспышек добродетельного негодования,- подождите! Вы говорите о случайностях,- продолжал он, переходя на более спокойный тон в разговоре.- Да! Да! Разумеется. Я понимаю вас на этот раз. Даже искусство излечения зависит часто от случайностей, даже в такой лечебнице, как моя, может иметь место смертельный исход. Именно, именно! - повторил доктор, соглашаясь с мисс Гуильт с показным беспристрастием.- Я допускаю случайности, если вы хотите рассчитывать на них. Заметьте: я говорю, если вы хотите рассчитывать на них.

   Наступила снова минута молчания - молчания такого глубокого, что в комнате ничего не было слышно, кроме шороха от иголки мисс Гуильт, продеваемой в ее работе.

   - Продолжайте,- сказала она,- вы еще не кончили.

   - Правда,- ответил доктор, выслушав этот вопрос,- я должен еще посоветовать вам принять меры предосторожности. Вы увидите, что я с своей стороны не расположен полагаться на случайности. Размышления убедили меня, что мы с вами (говоря о местности) не так удобно живем, как мы могли бы жить в расчете на непредвиденный случай. Кэбов мало в этой только обживаемой местности. Я живу в двадцати минутах ходьбы от вас, вы живете в двадцати минутах ходьбы от меня. Я ничего не знаю о характере мистера Армадэля, вы знаете его хорошо. Может быть, окажется необходимо - крайне необходимо - вдруг обратиться к вашему более близкому знакомству с ним. Как же это я сделаю, если мы не будем находиться близко друг от друга, не под одной кровлей? В интересах нас обоих я приглашаю вас переселиться в мою лечебницу на короткое время.

   Быстрая иголка мисс Гуильт вдруг остановилась.

   - Я понимаю вас,- сказала она опять так же спокойно, как прежде.

   - Извините,- отвечал доктор в новом приступе глухоты поднося руку к уху.

   Она засмеялась про себя тихим дьявольским смехом, который испугал даже доктора, так что он отнял свою руку от спинки ее кресла.

   - Переселиться в вашу лечебницу? - повторила она.- Вы соблюдаете внешне приличия во всем другом, намерены ли вы соблюсти эти приличия, принимая меня в ваш дом.

   - Непременно! - отвечал доктор с энтузиазмом.- Я удивляюсь, почему вы задаете мне этот вопрос? Знали ли вы когда человека моей профессии, который пренебрегал бы внешними приличиями? Если вы согласитесь принять мое приглашение, вы поступите в мою лечебницу в самой безупречной роли - роли пациентки.

   - Когда вам нужен мой ответ?

   - Можете вы решить сегодня?

   - Нет.

   - Завтра?

   - Да. Вы хотите еще что-то сказать?

   - Больше ничего.

   - Оставьте же меня. Я не соблюдаю приличий. Я желаю быть одна, и говорю это. Всего доброго.

   - О женщины! Женщины! - сказал доктор, опять возвратившись к прежнему расположению духа.- Такая восхитительная впечатлительность! Какая очаровательная небрежность в том, что они говорят или как они говорят! О! Как женщины нерешительны, застенчивы и как им трудно угодить! Прощайте.

   Мисс Гуильт встала и презрительно посмотрела ему вслед из окна, когда дверь на улицу затворилась и он вышел из дома.

   - Сам Армадэль принудил к этому в первый раз,- сказала она.- Мануэль принудил меня к этому второй раз. Неужели я позволю тебе, трусливому злодею, принудить меня к этому и в последний раз.

   Она отошла от окна и задумчиво посмотрела в зеркало на свой вдовий траур.

   День прошел, а она не решила ничего. Настала ночь, а она еще колебалась. Настало новое утро, а страшный вопрос еще остался без ответа. С ранней почтой получила она письмо: это было обычное донесение Бэшуда. Опять он поджидал приезда Аллена и опять напрасно.

   - Я хочу иметь больше времени! - запальчиво воскликнула она.- Ни один человек на свете не заставит меня решиться скорее, чем я сама решу!

   За завтраком в это утро (девятого декабря) доктор был застигнут в своем кабинете визитом мисс Гуильт.

   - Мне нужен еще день,- сказала она, как только слуга затворил за нею дверь.

   Доктор посмотрел на мисс Гуильт, прежде чем ответил, и понял, по выражению ее лица, как в эту минуту опасно доводить ее до крайности.

   - Время уходит,- возразил он спокойным тоном.- Почем мы знаем, может быть, мистер Армадэль будет здесь сегодня.

   - Мне нужен еще день! - повторила она громко и горячо.

   - Согласен,- сказал доктор, с тревогой смотря на дверь.- Не говорите слишком громко: слуги могут услышать вас. Помните,- прибавил он,- я полагаюсь на вашу честь, надеюсь, что вы не станете принуждать меня к дальнейшей отсрочке.

   - Вы лучше положитесь на мое отчаяние,- сказала она и оставила его.

   Доктор очистил скорлупу на яйце и тихо засмеялся.

   "Совершенно справедливо, моя милая! - подумал он.- Я помню, куда отчаяние привело тебя в прошлый раз, и, мне кажется, я могу предположить, что оно приведет тебя туда же и теперь".

   Без четверти восемь Бэшуд занял свой наблюдательный пост, как обыкновенно, на платформе станции железной дороги у Лондонского моста.

   Поезда ожидали в этот вечер в восемь часов. В пять минут девятого раздался свисток. Еще через пять минут пассажиры уже выходили на платформу.

   Следуя полученным инструкциям, Бэшуд пробрался сквозь толпу к дверям вагонов и, не заметив знакомого лица при этом первом осмотре, присоединился к пассажирам, чтобы посмотреть на них во второй раз в приемной комнате таможни. Он огляделся по сторонам комнаты и удостоверился, что все люди, находившиеся там, незнакомы ему, когда вдруг услышал позади себя голос, воскликнувший:

   - Неужели это мистер Бэшуд?

   Он обернулся в нетерпеливом ожидании и очутился лицом к лицу с последним человеком на свете, которого он желал увидеть.

   Этим человеком был Мидуинтер.

  

   Заметив замешательство Бэшуда (одного брошенного взгляда было достаточно, чтобы обнаружить перемену в е