Коллинз Уилки - Армадэль. Том 2

y">   - Аллэн,- вы в постели?

   - Нет,- ответил голос изнутри.- Войдите.

   Он, по-видимому, хотел войти в комнату, но вдруг остановился, как-будто вспомнил что-то.

   - Подождите минуту,- сказал он через дверь и, повернувшись, прямо пошел к крайней комнате.

   - Если кто-нибудь наблюдает за нами оттуда,- сказал он вслух,- пусть себе наблюдает сквозь это!

   Он вынул носовой платок и заткнул им промежутки решетки, принудив таким образом шпиона (если он там был) или обнаружить себя, сняв носовой платок, или не видеть ничего того, что потом случится. Мидуинтер вошел в комнату Аллэна.

   - Вы знаете, какие слабые у меня нервы,- сказал он,- и как я дурно сплю, даже когда совсем здоров. Я никак не могу заснуть. Окно в моей комнате стучит каждый раз, как только подует ветер. Я сожалею, зачем оно не так закреплено, как ваше.

   - Любезный друг,- сказал Аллэн,- мне все равно, стучит окно или не стучит. Обменяемся комнатами. Какой вздор! Зачем вам извиняться передо мною? Разве я не знаю, как легко пустяки расстраивают ваши больные нервы? Теперь, когда доктор успокоил меня насчет бедной Нили, я начинаю чувствовать усталость от дороги и ручаюсь, что засну в любой комнате до завтрашнего утра.

   Он взял свой дорожный мешок.

   - Нам надо поторопиться,- прибавил он, указывая на свою свечу.- Мне оставили не очень большую свечу, чтобы, видно, скорее лег спать.

   - Идите тише, Аллзн,- сказал ему Мидуинтер, отворяя дверь.- Нам не надо лишнего шума в доме в такое позднее время.

   - Да-да,- отвечал Аллэн шепотом.- Спокойной ночи. Я надеюсь, что вы заснете так же хорошо, как и я.

   Мидуинтер проводил Аллэна в комнату под номером третьим и заметил, что его свеча, которую он там оставил была так же коротка.

   - Спокойной ночи,- сказал он и снова вышел в коридор. Он прямо подошел к решетке и опять стал смотреть и прислушиваться. Носовой платок оставался точно так, как он его оставил, и изнутри не слышалось никакого шума. Он медленно вернулся к двери своей комнаты и в последний раз подумал о принятых им предосторожностях. Неужели не было никакого другого способа, кроме того, который он попробовал теперь? Никакого. Открытая защита - тогда как характер опасности и незнание, от кого она могла происходить, были одинаково неизвестны - была бы бесполезна сама по себе и больше чем бесполезна по своим последствиям, заставив людей в доме остерегаться. Не имея ни одного факта, который мог бы оправдать в глазах других его беспокойство о том, что могло случиться в эту ночь; бессильный поколебать доверчивость Аллэна, поверившего благородной внешности доктора, в которой он предстал перед ним, Мидуинтер мог придумать только одно средство для безопасности своего друга - перемену комнат, мог следовать только одной тактике - что бы ни случилось, тактике ожидания развития событий.

   - Я могу положиться только на одно,- сказал он сам себе, обводя глазами коридор.- Я могу положиться на то, чего я не знаю.

   Бросив взгляд на часы, висевшие на противоположной стене, Мидуинтер вошел в комнату под номером четвертым. Послышался звук запиравшейся двери, за которым последовал звук повернутого ключа, потом снова в доме воцарилась мертвая тишина.

   Мало-помалу управитель в тишине и темноте преодолел свой страх и решил снять носовой платок. Он осторожно приподнял один угол платка, подождал, посмотрел и, наконец, собрался с мужеством, чтобы вынуть весь платок. Спрятав его сначала в свой карман, он подумал о последствиях, если его найдут у него, и бросил платок в углу комнаты. Он задрожал, бросая платок, посмотрел на свои часы и стал у решетки ждать мисс Гуильт.

   Часовая стрелка обошла половину круга на циферблате. Когда она дошла до четверти второго, мисс Гуильт тихо вышла в коридор.

   - Выходите,- шепнула она в решетку,- и ступайте за мной.

   Она вернулась к лестнице, с которой только что спустилась, тихо затворила дверь после того, как Бэшуд последовал за нею, и поднялась на площадку второго этажа. Тут она задала ему вопрос, который не решилась задать внизу.

   - Ввели мистера Армадэля в комнату под номером четвертым?

   Бэшуд, не говоря ни слова, кивнул головой.

   - Отвечайте мне словами: выходил мистер Армадэль из комнаты после этого?

   Он отвечал:

   - Нет.

   - Вы ни разу не теряли из виду комнату под номером четвертым с тех пор, как я оставила вас?

   Он отвечал:

   - Ни разу.

   Мисс Гуильт взглянула на него, обманутая последним человеком на свете, которого она могла подозревать в обмане, человеком, которого она обманула сама.

   - Вы, кажется, очень взволнованы,- сказала мисс Гуильт спокойно.- Эта ночь была слишком трудна для вас. Ступайте наверх и отдохните. Вы найдете дверь одной из комнат открытой, эта комната, которую вы должны занять. Спокойной ночи.

   Она поставила свечу на стол и подала Бэшуду руку. Он с отчаянием задержал ее руку, когда она повернулась, чтобы оставить его. Страх при мысли о том, что могло случиться, когда она останется одна, вынудил Бэшуда произнести слова, которые он побоялся бы сказать в любое другое время.

   - Не ходите,- умолял он шепотом.- О! Не ходите, не ходите, не ходите вниз сегодня.

   Она освободила свою руку и сделала ему знак взять свечу.

   - Вы увидите меня завтра,- сказала она.- Теперь ни слова более!

   Ее сильная воля победила Бэшуда и в эту последнюю минуту, как побеждала всегда.

   - Ночь пройдет скоро,- сказал он сам себе, когда мисс Гуильт скрылась из глаз.- Я буду мечтать о ней, пока не наступит утро.

   Она заперла дверь у лестницы, когда прошла в нее, прислушалась и удостоверилась, что кругом все тихо; потом прошла по коридору к окну. Облокотившись о подоконник, она смотрела в ночную темноту. Тучи закрывали в эту минуту луну, ничего нельзя было увидеть в темноте, кроме газовых рожков, разбросанных по предместью. Отойдя от окна, она посмотрела на часы: было двадцать минут второго.

   В последний раз решимость, овладевшая мисс Гуильт в начале этой ночи, когда она узнала, что муж ее в этом доме, заняла главное место в ее мыслях. В последний раз внутренний голос сказал ей: "Подумай, нет ли другого способа!" Мисс Гуильт обдумывала это до тех пор, пока стрелка часов не показала полчаса второго.

   - Нет,- сказала она, все думая о своем муже,- осталось только идти до самого конца. Он не сделает того, зачем приехал сюда, он не произнесет слов, которые приехал сюда сказать, когда узнает, что его поступок может сделать меня предметом публичной огласки, а его слова могут послать меня на эшафот!

   Румянец вспыхнул на ее лице, и она улыбнулась с отвратительной иронией, посмотрев на дверь комнаты.

   - Я буду твоей вдовой,- сказала мисс Гуильт,- через полчаса!

   Она отперла ящик с аппаратом и взяла в руку пурпуровый флакон. Заметив время по часам, она опустила в стеклянную трубку первый из шести отдельных приемов, которые были размерены для нее бумажкой.

   Поставив опять флакон в ящик, она приложила ухо к отверстию трубки - ни малейшего звука не донеслось до ее слуха; гибельный процесс делал свое дело в гробовой тишине. Когда она приподнялась и подняла глаза, луна сияла в окно и холодный ветер стих.

   О время! Время! Если бы только это могло начаться и кончиться первым приемом! Мисс Гуильт сошла вниз в переднюю, ходила взад и вперед и прислушивалась у открытой двери, которая вела на кухонную лестницу. Она снова поднялась наверх, затем опять спустилась вниз. Первый из пятиминутных промежутков тянулся бесконечно. Время точно стояло неподвижно. Неизвестность сводила с ума.

   Промежуток прошел. Когда мисс Гуильт взяла флакон во второй раз и налила второй прием, тучи закрыли свет луны и ночной вид из окна начал медленно помрачаться.

   Только когда луна опять выбралась из облаков, она вдруг опомнилась. Мисс Гуильт быстро обернулась и посмотрела на часы: прошло семь минут после второго приема.

   Когда она схватила флакон и вылила жидкость в трубку в третий раз, ясное сознание своего положения вернулось к ней. Горячая волна опять ударила в голову, и ярким румянцем вспыхнула на щеках. Быстро и бесшумно прошла она с одного конца коридора до другого, сложив руки под шалью и время от времени поглядывая на часы.

   Рука мисс Гуильт начала сильно дрожать, когда она наполнила трубку в четвертый раз. Боязнь встречи с мужем опять вернулась в ее сердце. Что если какой-нибудь шум разбудит его раньше шестого приема? Что если он вдруг проснется (как он часто просыпался) без всякого шума?

   Она осмотрела коридор. Крайняя комната, в которой был спрятан Бэшуд, показалась ей удобным убежищем.

   "Я могу войти туда,- подумала она.- Оставил он ключ?"

   Она открыла дверь, чтобы заглянуть, и увидела носовой платок, брошенный на пол. Не Бэшуда ли это платок, оставленный тут нечаянно? Она осмотрела все углы платка, в одном из них мисс Гуильт нашла имя своего мужа!

   Первым ее побуждением было подняться по лестнице, разбудить управителя и потребовать объяснений. Через минуту она вспомнила о пурпуровом флаконе и об опасности оставить коридор. Она обернулась и посмотрела на дверь под номером третьим. Муж ее, что подтверждала находка здесь носового платка, непременно выходил из своей комнаты, а Бэшуд ей не сказал об этом. В своей ли комнате он теперь?

   - Все двери в этом доме отворяются тихо,- сказала она сама себе.- Мне нечего бояться, что я разбужу его.

   Тихо, помаленьку отворила она незапертую дверь и заглянула в довольно широкую щель. При том немногом свете, который проходил в комнату из коридора, только голова спящего чернела на изголовье. Так ли она казалась черной на фоне белого изголовья, какой казалась голова ее мужа, когда он лежал в постели? Было ли дыхание так же легко, как дыхание ее мужа, когда он спал?

   Она пошире приоткрыла дверь и заглянула в комнату при более ярком свете.

   На кровати лежал человек, на жизнь которого она покушалась в третий раз. Он спокойно спал в комнате, отданной ее мужу, и дышал воздухом, который никому не мог сделать вреда.

   Роковой вывод поверг в ужас мисс Гуильт. Исступленно подняв кверху руки, она снова вышла в коридор. Дверь Аллэна захлопнулась - но не с таким шумом, чтобы разбудить его. Она обернулась, когда дверь затворилась. С минуту мисс Гуильт стояла и смотрела на нее, как безумная. Через минуту, прежде чем вернулся рассудок, инстинкт побудил ее к действию. Несколько секунд - и она уже у двери под номером четвертым.

   Дверь была заперта. Мисс Гуильт судорожно и неловко начала искать в стене кнопку, которую нажимал доктор, когда показывал комнату посетителям. Два раза она не попала на нее. В третий раз она нашла кнопку и нажала ее. Пружина сработала, и дверь отворилась.

   Без малейшей нерешительности она вошла в комнату. Хотя дверь была широко открыта, хотя довольно короткое время прошло после четвертого приема, так что только половина нужного количества газа заполнило комнату, отравленный воздух охватил ее, как сильная рука за горло, как проволока, стиснувшая голову. Она нашла мужа на полу, у кровати. Его голова и одна рука были обращены к двери, видимо, он проснулся, вскочил и тут же упал, пытаясь выйти из комнаты. Мисс Гуильт собрала все силы,- а женщины способны на многое в непредвиденных случаях,- приподняла Мидуинтера и вытащила его в коридор. Голова ее кружилась, когда она, положив его на пол и доползла на коленях до комнаты, чтобы закрыть ее и не допустить проникновения отравленного воздуха в коридор. Заперев дверь, мисс Гуильт подождала, не решаясь смотреть на мужа, пока вернутся силы, чтобы встать и подойти подышать к окну над лестницей. Когда окно было открыто, в коридор ворвался холодный воздух раннего зимнего утра, она решилась вернуться к мужу, приподняла его голову и в первый раз пристально посмотрела ему в лицо.

   Смерть ли разлила мертвенную бледность по лбу и щекам Мидуинтера и свинцовую краску на веках и губах?

   Она развязала ему галстук, расстегнула жилет и подставила к свежему воздуху голову и грудь. Приложив свою руку к сердцу, она положила его голову к себе на грудь, так, чтобы она по-прежнему была обращена к окну, ждала, что будет дальше. Прошло некоторое время, время довольно короткое для того, чтобы считать его минутами на часах, и вместе с 1<ем вполне достаточное для того, чтобы в памяти упрямой чередой прошли воспоминания о супружеской жизни с ним, вполне достаточное для того, чтобы окончательно созрела решимость, зародившаяся в душе, как единственный результат захвативших мисс Гуильт воспоминаний. Когда глаза ее покоились на Мидуинтере, странное спокойствие медленно разливалось по ее лицу. Она выглядела как женщина, которая решилась одинаково испытать как радость при его выздоровлении, так и горе в случае его смерти.

   У мисс Гуильт не вырвалось из груди ни крика, но потекли из глаз слезы, когда через некоторое время она уловила первое слабое биение его сердца и заметила первое слабое дыхание, слетевшее с его губ. Она молча наклонилась к Мидуинтеру и поцеловала его в лоб. Когда она опять подняла глаза, выражение глубокого отчаяния покинуло ее лицо. В глазах появилась какая-то светлая радость, которая озарила все ее лицо как бы внутренним светом и сделала ее опять миловидной и женственной.

   Она опустила мужа на пол и, сняв с себя шаль, подложила ее под его голову.

   - Тебе было очень трудно, мой возлюбленный,- сказала она, чувствуя, что слабое биение его сердца усилилось.- Теперь тебе станет легче.

   Она встала и, отвернувшись от мужа, заметила пурпуровый флакон на том месте, где и оставила после четвертого приема.

   "Ах,- подумала мисс Гуильт спокойно,- я забыла моего лучшего друга - я забыла, что еще не все вылито".

   Твердой рукой, с совершенно спокойным лицом она налила в трубку в пятый раз.

   - Еще пять минут,- сказала она, поставив флакон и посмотрев на часы.

   Мисс Гуильт задумалась, и эта задумчивость немного омрачила кроткое спокойствие ее лица.

   - Не написать ли мне ему прощального слова? - спросила она себя.- Не сказать ли всей правды, прежде чем я оставлю его навсегда?

   Ее маленький, оправленный в золото карандашик висел на часовой цепочке. Посмотрев на него с минуту, она встала на колени возле мужа и засунула руку в карман сюртука: его записная книжка была тут. Какие-то бумаги выпали из нее, когда мисс Гуильт отперла застежку. Одна из этих бумаг была письмом, которое Мидуинтер получил со смертного одра Брока. Мясе Гуильт перевернула два листа почтовой бумаги, на которой ректор написал слова, оказавшиеся теперь справедливыми, и нашла последнюю страницу последнего листа пустой. На этой странице она написала свои прощальные слова, стоя на коленях возле мужа.

   "Я хуже всего того, что ты мог подумать плохого обо мне. Ты спас Армадэля, поменявшись с ним комнатами сегодня, и ты спас его от меня. Ты можешь угадать теперь, чьей вдовой я выдала бы себя, если бы ты не спас ему жизни. Узнаешь, на какой злодейке ты женился, когда женился на женщине, пишущей эти строки. Все-таки у меня в жизни бывали и чистые минуты, и тогда я нежно любила тебя. Забудь меня, мой возлюбленный, встретив женщину, которая будет лучше меня. Я, может быть, сама была бы лучшей женщиной, если бы обстоятельства не искалечили мою жизнь, прежде чем ты встретился со мною. Теперь это все равно. Я могу загладить свою вину перед тобой только своей смертью. Мне нетрудно умереть теперь, когда я знаю, что ты останешься жив. Даже за свое злодейство получила по заслуге,- оно не удалось. Я никогда не была счастлива".

   Мисс Гуильт снова сложила письмо и положила его в руки Мидуинтера, чтобы оно привлекло внимание, когда он придет в себя. Мисс Гуильт тихо сомкнула его пальцы на письме и подняла глаза. Часы показывали, что идет последняя минута последнего промежутка. Она наклонилась над Мидуинтером и запечатлела прощальный поцелуй.

   - Живи, мой ангел, живи! - нежно прошептала она, коснувшись своими губами его губ.- Вся твоя жизнь впереди, счастливая жизнь и честная, если ты освободишься от меня!

   В последний раз с невыразимой нежностью мисс Гуильт откинула ему волосы со лба.

   - Любить тебя не было заслугой,- сказала она.- Ты один из тех мужчин, которые нравятся всем женщинам.

   Она вздохнула и оставила его. Эта была ее последняя слабость. Мисс Гуильт утвердительно склонила голову перед часами, как будто это было живое существо, говорящее с нею, и последний раз наполнила трубку последней каплей, оставшейся в флаконе.

   Закрываемая тучами луна слабо светила в окно. Положив руку на ручку двери комнаты, она повернулась и посмотрела на свет, медленно исчезавший с пасмурного неба.

   - О Боже, прости меня! - сказала она.- О Христос, будь свидетелем, я так страдала!

   Еще с минуту медлила она на пороге, медлила, чтобы бросить свой последний взгляд на этом свете, и обратила этот взгляд на него.

   - Прощай! - сказала она нежно.

   Дверь комнаты отворилась и затворилась за ней. Наступили минуты тишины. Потом послышался глухой шум, похожий на падение. Затем опять настала тишина.

   Часовые стрелки отсчитывали минуты одну за одной. Пошла десятая минута с того момента, как дверь комнаты затворилась, прежде чем Мидуинтер пошевелился и, пытаясь приподняться, почувствовал в своей руке письмо.

   В эту самую минуту в двери у лестнице повернулся ключ, и доктор, с тревогой смотря на дверь роковой комнаты, увидел пурпуровый флакон на подоконнике и лежащего на полу человека, старавшегося приподняться.

  

   Любезный Аугустус.

   Твое письмо я получил вчера. Ты, кажется, пользуешься своей молодостью, как ты это называешь, да еще и горячо. Ну, наслаждайся своим свободным временем. И я радовался прелестям юности, когда был в твоих летах, и с удивлением замечаю, что еще этого не забыл.

   Ты просишь рассказать о всех наших новостях, а особенно об этом таинственном происшествии в лечебнице.

   Любопытство, мой милый сын, есть качество, которое особенно в нашей профессии иногда приводит к великим открытиям. Однако я сомневаюсь, дождешься ли ты, чтобы оно привело ко многому в этом случае. Все, что я знаю о событиях в лечебнице, я узнал от мистера Армадэля, а ему, к сожалению, неизвестны многие важные факты. Я уже сообщал тебе, как их заманили в дом и как они провели там ночь. К этому могу теперь прибавить, что, наверно, с мистером Мидуинтером случилось что-нибудь, лишившее его сознания, и что доктор, который, вероятно, был замешан в этом деле, повел дело умело и сумел настоять на том, чтобы ему разрешили поступить по-своему в его собственной лечебнице. Нет ни малейшего сомнения, что несчастная женщина (каким бы образом ни случилась с ней смерть) была найдена мертвой. Коронер провел следствие. Из показаний свидетелей стало известно, что она поступила в дом как пациентка, а из медицинского заключения следовал вывод, что она умерла от апоплексического удара. Я думаю, что мистер Мидуинтер имеет свои причины не давать показания, которые он мог бы дать. Я имею также причины подозревать, что мистер Армадэль из уважения к нему последовал его примеру и что выводы следствия, не обвинившие никого, были сделаны подобно многим другим приговорам в том же роде из-за совершенно поверхностного расследования обстоятельств.

   Я твердо убежден, что ключ ко всей этой тайне можно найти в попытке этой несчастной женщины выдать себя за вдову мистера Армадэля, когда известие о его смерти появилось в газетах. Но что сначала побудило ее к этому и каким непостижимым путем обманов могла она убедить мистера Мидуинтера жениться на ней (как доказывает брачное свидетельство) под именем мистера Армадэля - этого не знает даже сам мистер Армадэль. Факт этот не был затронут на следствии по той простой причине, что следствие касалось только обстоятельств, связанных с ее смертью. Мистер Армадэль по просьбе своего друга увиделся с мисс Блэнчард и убедил ее заставить старика Дарча молчать насчет прав, которые она предъявила на вдовий доход. Так как это право не было еще признано, то даже наш чопорный собрат согласился раз в жизни исполнить просьбу. Показание доктора, что его пациентка была вдова джентльмена по имени Армадэль, также было оставлено без внимания. Таким образом дело и замяли. Она похоронена на большом кладбище, недалеко от того места, где она умерла. Никто, кроме мистера Мидуинтера и мистера Армадэля, который настоял, чтобы ехать с ним, не провожал ее до могилы, и ничего не было написано на ее надгробном памятнике, кроме начальной буквы ее имени и дня ее смерти. Итак, после всего плохого, сделанного ею, она наконец успокоилась. Итак, два человека, которых она оскорбила, простили ей.

   Есть ли что еще у меня рассказать об этом случае, прежде чем мы его оставим? Перечитывая твое письмо, я нахожу, что ты коснулся еще другого факта, который, может быть, заслуживает минутного внимания.

   Ты спрашиваешь, есть ли причины полагать, что доктор вышел из этого дела с руками действительно такими чистыми, как они кажутся? Любезный Аугустус, я полагаю, что доктор замешан в этом деле гораздо больше, чем мы узнаем когда-нибудь, и воспользовался добровольным молчанием мистера Мидуинтера и мистера Армадэля, как мошенники часто пользуются несчастиями и нежеланием огласки честных людей. Это доказанный факт, что он участвовал в лживом сообщении относительно мисс Мильрой, с помощью которого заманил двух джентльменов в свой дом, и этого одного обстоятельства (из моего опыта работы в уголовном суде) довольно для меня. Улик же против него нет никаких; а что касается до того, постигнет ли его возмездие, я могу только сказать, что искренно надеюсь, что возмездие наконец окажется хитрее его. Пока же на это еще мало надежды. Я слышал, что друзья и поклонники доктора хотят поднести ему свидетельство, выражающее сочувствие к печальному обстоятельству, бросившему тень на открытие его лечебницы, и их прежнее доверие его честности и искусству врача. Мы живем, Аугустус, в век чрезвычайно благоприятный для процветания всякого мошенничества, которое позаботится поддерживать видимость благопристойности. В этом просвещенном девятнадцатом столетии я смотрю на доктора как на одного из наших будущих деятелей.

   Обращаясь теперь к более приятному предмету, чем лечебница. Я могу сообщить тебе, что мисс Нили выздоровела и, по моему смиренному мнению, еще похорошела. Она гостит в Лондоне у одной родственницы, и мистер Армадэль подтверждает ей, что он жив (на случай, если бы она забыла об этом) аккуратно каждый день. Они будут венчаться весной, если только смерть миссис Мильрой не заставит отложить свадьбу. Доктора думают, что бедная миссис Мильрой приближается к роковому концу, это может продолжаться несколько недель или месяцев - они сказать не могут. Она очень изменилась - спокойна, кротка и чрезвычайно ласкова с мужем и дочерью. Но в ее болезни эта счастливая перемена (с медицинской точки зрения) признак приближающейся кончины. Бедному старому майору трудно это растолковать. Он только видит, что она снова стала так же добра, как была, когда он женился на ней, и теперь сидит по целым часам у ее постели и рассказывает ей о своих удивительных часах. Мистер Мидуинтер, о котором, как ты теперь ожидаешь, я скажу что-нибудь, быстро выздоравливает. Причинив сначала уйму беспокойства своим докторам, которые объявили, что он страдает от какого-то серьезного нервного потрясения, вызванного обстоятельствами, о которых из-за упорного молчания их пациента им ничего неизвестно, он поправился так, как только люди с его нервным темпераментом (опять ссылаясь на докторов) могут поправляться. Он живет в одной квартире с мистером Армадэлем. Я видел мистера Мидуинтера на прошлой неделе, когда был в Лондоне. Лицо его обнаруживает признаки усталости и печали, что грустно видеть в таком молодом человеке. Но он говорил о себе и о своем будущем с мужеством и с надеждой, которым люди вдвое старше его (если он страдал так, как я подозреваю) могли бы позавидовать. Если я что-нибудь понимаю в людях, то это человек необыкновенный, и мы услышим еще о нем в обозримом будущем.

   Ты удивишься, как я попал в Лондон. Я поехал, взяв обратный билет (от субботы до понедельника) насчет спорного дела наших агентов. Мы крепко поспорили. Довольно странно, но мне пришел в голову один факт, когда я встал, чтобы уйти. Я вернулся к своему креслу и тотчас же решил вопрос. Разумеется, я останавливался в нашей гостинице в Ковент-Гардене. Уильям, слуга, спрашивал о твоем здоровье с отеческой любовью, а Матильда, служанка, сказала, что ты в последний раз почти уговорил ее выдернуть гнилой зуб из нижней челюсти. Я пригласил второго сына нашего агента (юношу, которого ты прозвал Мустафой, когда он заварил эту страшную кашу с турецкими фондами) обедать у меня в воскресенье. Вечером случилось одно небольшое происшествие, о котором стоит упомянуть, так как оно относится к той старухе, которой не было дома, когда ты и мистер Армадэль ездили в тот дом в Пимлико в прошлые времена.

   Мустафа походил на всех вас, молодых людей теперешнего времени. Он пришел в приподнятое настроение после обеда.

   "Пойдемте в какое-нибудь публичное увеселение, мистер Педгифт",- сказал он.

   "В публичное увеселение? Да ведь сегодня воскресенье",- говорил я.

   "Это не мешает, сэр,- говорит Мустафа.- В театре не разрешают представлять по воскресеньям, а на кафедре не препятствуют. Пойдемте посмотрим на новую актрису".

   Так как он не хотел более пить вино, то не оставалось ничего более, как ехать. Мы отправились на одну из улиц в Уэст-Энде и нашли ее заставленную экипажами. Если бы это было не воскресенье, я подумал бы, что мы едем в оперу.

   "Что я вам говорю?" - сказал Мустафа, ведя меня в открытую дверь, на которой была прибита афиша. Я только что приметил, что попал на одну из "воскресных вечерних речей о суетах мира сего, говоренных грешницей, служившей им", когда Мустафа толкнул меня и шепнул: "Полкроны - самая фешенебельная плата".

   Я очутился между двумя степенными и молчаливыми джентльменами, с блюдами в руках, уже значительно наполненными фешенебельной платой. Мустафа положил на одно блюдо, а я на другое. Мы прошли через двери в длинную комнату, наполненную людьми. Там, на платформе, в дальнем конце, держала речь женщина, и эта женщина была миссис Ольдершо! Ты никогда не слышал ничего красноречивее в своей жизни. Пока я слушал ее, она ни разу не остановилась, не умолкла. После этого воскресного вечера я всю свою жизнь не буду считать красноречие большим дарованием. Сущность же проповеди заключалась в рассказе о житейском опыте миссис Ольдершо, приобретенном в общении с легкомысленными женщинами, с обильными примерами самого благочестивого раскаива-ния. Ты спросишь, какого рода были слушатели. Большей частью женщины, Аугустус, и, кажется, все старые светские ведьмы, которых миссис Ольдершо раскрашивала в свое время, важно сидевшие на передних местах, с нарумяненными щеками, с набожным выражением, поистине изумительным! Я оставил Мустафу слушать до конца, а сам думал, выходя, о том, что Шекспир сказал где-то: "Боже, какие мы дураки!"

   Не осталось ли еще чего рассказать тебе, прежде чем закончу свое письмо? Только одно и могу припомнить.

   Несчастный старик Бэшуд подтвердил мои опасения, о которых я уже сообщал тебе, когда его привезли сюда из Лондона. Нечего сомневаться, что он лишился и того остатка рассудка, какой имел. Бэшуд совершенно безвреден и абсолютно счастлив. Он жил бы очень хорошо, если бы только можно было не допускать его выходов в новой паре платьев и приглашений с улыбкой каждого встречного на свою свадьбу с красивейшей женщиной Англии. Эти выходы кончаются тем, что мальчишки кидают в него грязью, и он, весь запачканный, возвращается ко мне со слезами. Только-только вычистят ему платье, он опять начинает свою любимую игру и чванно расхаживает перед церковью, как жених, ожидающий миссис Гуильт. Нам надо пристроить куда-нибудь бедного старика на то немногое время, которое остается ему прожить. Кто подумал бы, что вред, принесенный красотой этой женщины, мог даже коснуться и нашего престарелого клерка?

   Прощай пока, мой милый. Если ты увидишь какую-нибудь особенно красивую табакерку в Париже, вспомни, что, хотя твой отец презирает презенты, он не прочь принять подарок от своего сына.

   Любящий тебя

   Постскриптум. Мне кажется, что известие, помещенное во французских газетах о гибельной ссоре между иностранными моряками на одном из Линарских островов и о смерти их капитана, может быть, касается тех мошенников, которые обокрали мистера Армадэля и потопили его яхту. Такие люди, к счастью для общества, не могут всегда быть благоразумными, и в их случае плуты и Возмездие, видимо, пришли в столкновение друг с другом".

  

   Весна была в разгаре, наступил конец апреля. Накануне дня свадьбы Аллэна Мидуинтер и он проговорили в большом доме до поздней ночи, так что давно пробило полночь и свадебный день уже настал.

   По большей части разговор шел о планах и проектах жениха. Только тогда уже, когда оба друга встали, чтобы отправиться спать, Аллэн настоял, чтобы Мидуинтер поговорил о себе.

   - Мы уже достаточно говорили о моем будущем,- начал он по-своему прямо и резко.- Поговорим-ка теперь, Мидуинтер, о вашем будущем. Вы обещали мне, я помню, что если вы займетесь литературой, то она не разлучит нас, и что если отправитесь путешествовать по морю, то вспомните, когда вернетесь, что мой дом - ваш дом. Но эта последняя возможность, которую мы имеем поговорить вдвоем по-старому, и, признаюсь, мне хотелось бы знать...- Голос его прервался, и глаза наполнились слезами. Он не закончил фразы.

   Мидуинтер взял Аллэна за руку и помог ему, так как он часто ему помогал, договорить фразу до конца.

   - Вам хотелось бы знать, Аллэн,- сказал он,- не будет ли болеть мое сердце в ваш свадебный день? Если вы мне позволите вернуться на минуту к прошлому, я думаю, что смогу исполнить ваше желание.

   Они опять сели. Аллэн видел, что Мидуинтер был взволнован.

   - Зачем вам огорчаться? - спросил он ласково.- Зачем возвращаться к прошлому?

   - По двум причинам, Аллэн. Я должен был бы давно поблагодарить вас за то, что вы ради меня молчали при расследовании дела, которое должно было казаться вам очень странным. Вы знаете, какое имя стоит в моем брачном свидетельстве, а между тем вы не спрашивали об этом из опасения огорчить меня. Прежде чем вы начнете вашу новую жизнь, объяснимся на эту тему в первый и последний раз. Я прошу вас как еще один лишний знак вашей доброты ко мне принять мое уверение (как ни странно должно это показаться вам), что я невинен в этом деле, и умоляю вас верить, что причины, которые заставляют меня не объяснять этого, одобрил бы сам мистер Брок, если бы он был жив.

   Произнеся эти слова, Мидуинтер сохранил тайну двух имен и оставил память о матери Аллэна такой же священной, какой она всегда была в сердце ее сына.

   - Еще одно слово,- продолжал он,- одно слово, которое перенесет нас на этот раз от прошедшего к будущему. Было сказано, и справедливо, что из зла может произойти добро. Трагедия ночи, известной вам, заставили умолкнуть сомнения, когда-то делавшие мою жизнь несчастной от неосновательной тревоги относительно вас и меня. Теперь между нами уже не будет туч, собранных моим суеверием. Я не могу сказать вам по совести, что я теперь больше готов, чем тогда, когда мы были на острове Мэн, смотреть на ваш сон с более разумной точки зрения. Хотя я знаю, какое необыкновенное стечение обстоятельств постоянно случается в жизни всех нас, я все-таки не могу объяснить простым стечением обстоятельств исполнение видений, которые мы видели нашими собственными глазами. Я могу только искренно сказать за себя, и это, я думаю, удовлетворит вас, что научился смотреть на смысл сновидения с новой точки зрения. Я верил когда-то, что оно было послано вам для того, чтобы возбудить ваше недоверие к одинокому человеку, которого вы приняли к своему сердцу как брата. Я знаю теперь, что это сновидение явилось вам как заблаговременное предупреждение допустить его к вашему сердцу еще ближе. Поможет ли это вам убедиться, что и я также стою с надеждой на рубеже новой жизни и что, пока мы будем живы, брат, ваша любовь и моя никогда не будут разделены?

   Они молча пожали друг другу руки. Аллэн пришел в себя первый. Он ответил несколькими словами, которые были самыми сердечными, с какими он только мог обратиться к своему другу.

   - Я слышал все, что хотел услышать о прошлом,- сказал он,- и знаю то, что я больше всего желал бы знать о будущем. Все говорят, Мидуинтер, что вам предстоит блестящая карьера, и я думаю, что они правы. Кто знает, какие события могут произойти, прежде чем мы станем старше на несколько лет.

   - Кому это нужно знать? - спокойно сказал Мидуинтер.- Что бы ни случилось, Господь милосерд, Господь премудр. - Эти слова когда-то написал наш дорогой старый друг. С этой верой я могу оглядываться без ропота на прошедшие годы и могу смотреть без сомнения на годы будущие.

   Он встал и подошел к окну. Пока они разговаривали, наступило утро. Первые лучи света нового дня встретили Мидуинтера, когда он посмотрел в окно, и ласково заиграли на его лице.