Коллинз Уилки - Армадэль. Том 2

  

   Коллинз Уилки. Собрание сочинений. Том IV. Армадэль. Роман в 6 книгах с эпилогом. Кн. 4-6 с эпилогом (печатается по изданию 1866 года). М., "Бастион; Пересвет", 1997

   Глава I. Миссис Мильрой

   Глава II. Человек нашелся

   Глава III. На краю открытия

   Глава IV. Аллэн доведен до крайности

   Глава V. Способ Педгифта

   Глава VI. Постскриптум Педгифта

   Глава VII. Страдания мисс Гуильт

   Глава VIII. Она становится между ними

   Глава IX. Она знает правду

   Глава X. Из дневника мисс Гуильт

   Глава XI. Любовь и закон

   Глава XII. Скандал на станции

   Глава XIII. Сердце старика

   Глава XIV. Дневник мисс Гуильт

   Глава XV. День свадьбы

   Глава I. Дневник мисс Гуильт

   Глава II. Дневник мисс Гуильт

   Глава III. Дневник прерывается

   Глава I. На станции железной дороги

   Глава II. В доме

   Глава III. Пурпуровый флакон

   Глава I. Известие из Норфолька

   Глава II. Мидуинтер

  

  

---

  

   Через два дня после ухода Мидуинтера из Торп-Эмброза миссис Мильрой, кончив свой утренний туалет и отпустив свою сиделку, через пять минут позвонила в колокольчик и, когда снова явилась эта женщина, спросила нетерпеливо, пришла ли почта.

   - Почта? - повторила сиделка.- Разве у вас нет часов? Разве вы не знаете, что еще рано спрашивать о письмах?

   Она говорила с самоуверенной дерзостью служанки, давно привыкшей пользоваться слабостью своей госпожи. Миссис Мильрой, со своей стороны, по-видимому, привыкла к обращению сиделки, она отдавала приказания спокойно, не замечая этого.

   - Когда придет почтальон,- сказала она,- выйдите к нему сами. Я ожидаю письмо, которое должна была получить уже два дня назад. Я этого не понимаю. Я начинаю подозревать слуг.

   Сиделка презрительно улыбнулась.

   - Кого еще будете вы подозревать? - спросила она.- Не гневайтесь! Я сама отворю дверь, когда почтальон позвонит, и мы посмотрим, принесу ли я вам письмо. Сказав эти слова тоном и с видом женщины, успокаивающей капризного ребенка, сиделка, не ожидая, чтобы ее отпустили, ушла из комнаты.

   Миссис Мильрой, оставшись одна, медленно, с трудом повернулась на постели. Свет от окна прямо падал на ее лицо.

   Это было лицо женщины, когда-то прекрасной и по летам еще не старой. Продолжительное страдание от тяжелого недуга и постоянная раздражительность изнурили ее до такой степени, что от нее, как говорится, остались кости да кожа. На разрушение ее красоты было страшно смотреть, хотя она и предпринимала отчаянные усилия скрыть это от своих собственных глаз, от глаз мужа и дочери, даже от глаз доктора, лечившего ее, а он-то должен был знать правду. Голова ее, из которой вылезли почти все волосы, может быть не была бы так неприятна на вид, если бы не отвратительный парик, под которым она старалась скрыть свои потери. Никакие изменения цвета лица, никакая морщинистая кожа не могли быть так ужасны на вид, как румяна, густо лежавшие на ее щеках, и белая глазурь, прилепленная на лбу. Тонкие кружева, яркая обшивка на блузе, ленты на чепчике, кольца на костлявых пальцах - все, имевшее целью отвлечь глаза от перемены, пронесшейся над нею, напротив, привлекало взор, увеличивало ее и силой контраста делало еще ужаснее, чем она была на самом деле. Иллюстрированная книга мод, в которой женщины и девушки демонстрировали свои наряды в различных позах и движениях, лежала на постели, с которой больная не вставала несколько лет без помощи сиделки. Ручное зеркало находилось возле книги, так что она легко могла его достать. Миссис взяла зеркало, когда сиделка вышла из комнаты, и взглянула на свое лицо с таким интересом и вниманием, которых она застыдилась бы в восемнадцать лет.

   - Все старше и старше, все худее и худее! - сказала она.- Майор скоро будет свободен, но я прежде выгоню из дома эту рыжую шлюху!

   Она бросила зеркало на одеяло и сжала кулак. Глаза ее вдруг остановились на небольшом портрете ее мужа, висевшем на противоположной стене. Она поглядела на этот портрет со свирепым выражением глаз, как у хищной птицы.

   - На старости лет у тебя явился вкус к рыжим? - сказала она портрету.- Рыжие волосы, золотушный цвет лица, фигура, обложенная ватой, походка, как у балетной танцовщицы, и проворные пальцы, как у вора. Мисс Гуильт! Мисс с этими глазами и с этой походкой!

   Она вдруг повернула голову на подушке и засмеялась безжалостно, саркастически.

   - Мисс,- повторила она несколько раз с ядовитой выразительностью, самой беспощадной из всех видов презрения, презрения одной женщины к другой.

   В девятнадцатом веке, в котором мы живем, нет ни одного человеческого существа, которого нельзя бы понять и извинить. Есть ли извинение для миссис Мильрой? Пусть история ее жизни ответит на этот вопрос.

   Она вышла за майора в весьма раннем возрасте, а он был в таких летах, что годился ей в отцы. В то время он был довольно состоятельным, весьма обаятельным человеком, пользующимся хорошей репутацией в обществе женщин. Не получив большого образования и будучи ниже своего мужа по интеллекту, она, польщенная его интересом к своей особе, весьма тщеславной, наконец, поддалась тому очарованию, которое майор Мильрой в молодости производил и на женщин гораздо выше ее во всех отношениях. Он, со своей стороны, был тронут ее преданностью и в свою очередь поддался влиянию ее красоты, ее свежести и непосредственности молодости. До того времени, когда их единственная дочь достигла восьмилетнего возраста, супружеская жизнь была необыкновенно счастлива. Но позднее двойное несчастье обрушилось на их дом: расстройство здоровья жены и почти полная потеря состояния мужа, и с этой поры домашнее счастье супругов кончилось.

   Достигнув того возраста, когда мужчины способны под тяжестью несчастья больше покоряться своей участи, чем сопротивляться ей, майор собрал последние остатки своего состояния, удалился в провинцию и постепенно нашел успокоение в своих механических занятиях. Женщина, ближе подходившая к нему по возрасту, или женщина с лучшим воспитанием и с более терпеливым характером, чем его жена, поняла бы поведение майора и сама нашла бы утешение, покорившись судьбе. Миссис Мильрой не находила утешения ни в чем. Ни интеллект, ни воспитание не помогли ей безропотно покориться жестокому бедствию, поразившему ее в расцвете молодости и красоты. Неизлечимая болезнь поразила миссис вдруг и на всю жизнь.

   Страдание может развить все, что в человеке скрывается дурного, так же, как и хорошего. Все хорошее, что было в натуре миссис Мильрой, было подавлено под влиянием дурного. Месяц за месяцем становясь все слабее физически, она становилась хуже нравственно. Все, что в ней было низкого, жестокого и фальшивого, увеличивалось соразмерно уменьшению всего, что было когда-то великодушно, кротко и правдиво. Прежние подозрения в готовности ее мужа вернуться к разгульным дням его холостой жизни, подозрения, в которых она, еще будучи здоровой, откровенно признавалась ему, которых, как она многократно убеждалась раньше или позже, он не заслуживал, возвратились теперь, когда болезнь развела ее с ним, в виде той низкой супружеской недоверчивости, которая хитро скрывается, которая собирается воспламенимыми частичками, атом по атому, в целую кучу и поджигает воображение медленным огнем ревности. Никакие доказательства беспорочной и достойной уважения жизни ее мужа, никакие призывы к чувству собственного достоинства и к сохранению спокойствия дочери, ставшей уже взрослой, не могли рассеять ужасного ослепления, происходившего от ее прогрессирующей ужасной болезни и увеличивавшегося вместе с нею. Подобно всяким другим случаям помешательства, это чувство ревности имело свой отлив и прилив, свое время внезапных вспышек и свое время обманчивого спокойствия, но, активное или пассивное, оно все-таки постоянно было в ней. Своими подозрениями она обижала невинных служанок и оскорбляла посторонних женщин. Это помешательство вызывало часто слезы стыда и горечи на глазах дочери и проложило глубокие морщины на лице мужа; это составляло тайное несчастье маленького семейства уже много лет, а теперь переходило даже за границы их личной жизни и должно было иметь влияние на наступающие события в Торп-Эмброзе, которые касались будущих интересов Ал-лэна и его друга.

   Взгляд на положение семейных дел в коттедже до приглашения новой гувернантки необходим для того, чтобы понять, как следуют серьезные последствия появления мисс Гуильт на сцене.

   Когда гувернантка, жившая у них много лет (женщина таких лет и такой наружности, что даже ревность миссис Мильрой успокоилась), вышла замуж, майор стал смотреть на вопрос о том, чтобы удалить дочь из дома, гораздо серьезнее, чем жена его предполагала. С одной стороны, он сознавал, что в его доме происходили такие сцены, при которых молодая девушка не должна была присутствовать, с другой стороны, он чувствовал непреодолимое отвращение обратиться к единственному действительному средству - удалить свою дочь из дома не только в часы уроков, но и в праздничные дни. Когда борьба, поднявшаяся в его душе по этому случаю, прекратилась принятым решением пригласить новую гувернантку, природная наклонность майора Мильроя избегать неприятности, скорее чем идти к ним навстречу, обнаружилась своим обычным образом. Он опять закрыл глаза на свои домашние неприятности и возвратился, как возвращался уже сотни и сотни раз в прежних случаях, к утешительному обществу своего старого друга - к часам.

   Совсем не то было с женой майора. Возможность, на которую не обратил внимания ее муж, что новая гувернантка могла быть моложе и привлекательнее прежней, сразу же представилась уму миссис Мильрой. Она не сказала ничего. Втайне поджидая и втайне испытывая свое постоянное недоверие, она не возражала тому, чтобы муж и дочь оставили ее и уехали на пикник, нарочно для того, чтобы иметь случай увидеть новую гувернантку первой. Гувернантка приехала, и тлеющий огонь ревности вспыхнул в миссис Мильрой в ту минуту, когда она и красивая гувернантка в первый раз посмотрели друг на друга.

   По окончании свидания подозрения миссис Мильрой тотчас пали на мать мужа. Миссис было известно очень хорошо, что майор ни к кому другому не мог обратиться в Лондоне для получения необходимых сведений, ей было хорошо известно, что мисс Гуильт явилась по объявлению, напечатанному в газете, однако, зная это, она упорно закрывала глаза со слепым неистовством ревнивой женщины на этот бесспорный факт, и, наоборот, вспомнив последнюю из многочисленных ссор между Ней и свекровью, кончившихся разлукой, она убедила себя, что мисс Гуильт была приглашена свекровью из мстительного чувства сделать вред ей. Заключение, сделанное даже слугами, свидетелями семейных скандалов, и сделанное справедливо о том, что мать майора, выбирая хорошо рекомендованную гувернантку для дочери своего сына, не считала своей обязанностью обратить внимание на то, неприятна ли будет красота этой гувернантки для жены майора, никоим образом не могло прийти в голову миссис Мильрой. Решение, которое ее ревность к мужу во всяком случае заставила бы принять после того, как она увидела мисс Гуильт, вдвойне подкрепилось убеждением, теперь овладевшим ею. Только что мисс Гуильт закрыла дверь комнаты больной, как она прошипела слова:

   - Не пройдет и недели, моя милая, как вы отправитесь отсюда.

   С этой минуты в бессонные ночи и томительные дни единственная цель, занимавшая эту больную женщину, состояла в том, чтобы найти предлог, как отправить новую гувернантку из дома. Помощь сиделки в качестве шпиона была куплена, как миссис Мильрой привыкла покупать другие услуги, которые сиделка не была обязана оказывать ей,- подарком платья из гардероба ее госпожи. Один за другим наряды, теперь ненужные миссис Мильрой, использовались на то, чтобы удовлетворить жадность сиделки, ненасытную жадность безобразной женщины к нарядам. Подкупленная таким щегольским платьем, какого ей еще не давали, домашняя шпионка получила секретное приказание и с гнусной радостью принялась за свое тайное дело.

   Дни проходили, а дело не подвигалось, ничего из слежки не выходило. И госпожа, и служанка имели дело с женщиной, которая в хитрости им не уступала. Беспрестанные внезапные приходы к майору, когда гувернантка была в одной комнате с ним, не могла открыть ни малейшего неприличия в словах, взглядах или поступках с той или другой стороны. Подсматривание и подслушивание под дверями спальни гувернантки показали, что она долго по ночам не гасит свечу в своей комнате, что она стонет и скрежещет зубами во сне, а больше ничего. Бдительное наблюдение днем показало, что она аккуратно относила на почту свои письма сама, вместо того, чтобы отдавать их слугам, и что в некоторых случаях, когда она могла располагать своим временем, она вдруг пропадала из сада и обратно возвращалась одна из парка. Раз, только раз сиделка нашла случай пойти за ней из сада, и мисс Гуильт тотчас же заприметила ее в парке и спросила чрезвычайно вежливо, не желает ли она гулять вместе с нею. Маленьких обстоятельств такого рода, которых было совершенно достаточно для воображения ревнивой женщины, было примечено множество, но обстоятельства, на которых можно было бы основать достаточный повод к жалобе майору, не было никаких. День проходил за днем, а поведение мисс Гуильт оставалось постоянно правильным, и отношения ее к хозяину и к ее ученице - постоянно безукоризненны.

   Потерпев неудачу в этом отношении, миссис Мильрой старалась найти достаточный предлог к жалобе в аттестатах гувернантки, выпросив у майора подробное письмо, которое мать писала ему об этом. Миссис Мильрой читала и перечитывала его и никак не могла найти слабый пункт, отыскиваемый ею в каждой части письма. Все обыкновенные вопросы в подобных случаях были заданы, на все был дан простой и добросовестный ответ. Единственная возможность к придирке, которую можно было найти, заключалась в последних фразах письма.

   "Я была так поражена,- говорилось в письме,- грацией, изяществом, обращением мисс Гуильт, что я воспользовалась случаем, когда она вышла из комнаты, и спросила, каким образом поступила она в гувернантки? Самым обыкновенным образом, сказали мне, грустное семейное несчастье, в котором она показала себя благородно. Она очень чувствительная девушка и не любит говорить об этом с посторонними. Это естественное нежелание, которое всегда деликатность предписывала мне уважать. Услышав это, я, разумеется, проявила такую же деликатность и со своей стороны. Разузнать семейные горести бедняжки не входило в мои обязанности. Мой долг было сделать только то, что я сделала,- удостовериться, что я нанимаю способную и достойную уважения гувернантку для моей внучки".

   Старательно обдумав эти строчки, миссис Мильрой при сильном желании найти эти обстоятельства подозрительными, конечно, нашла их такими. И она решилась разведать тайну семейных несчастий мисс Гуильт с надеждой найти в них что-нибудь полезное для достижения своей цели. Для этого было два способа: она могла или расспросить гувернантку, или ту женщину, которая поручилась за нее. Зная по опыту находчивость мисс Гуильт при ответах на неприятные вопросы, которые она задала ей при первом свидании, миссис решилась на последнее.

   "Я прежде расспрошу поручительницу,- подумала миссис Мильрой,- потом и эту тварь и посмотрю, совпадут ли обе истории".

   Письмо было короткое. Миссис Мильрой сначала уведомляла свою корреспондентку, что состояние ее здоровья принуждало ее оставлять дочь совершенно под влиянием и присмотром гувернантки. По этой причине она старается больше многих других матерей узнать во всех отношениях ту особу, которой она полностью поручила свою единственную дочь. По этой причине ее можно было извинить за то, что она задает поручительнице после превосходной аттестации, полученной от нее мисс Гуильт, несколько простых вопросов. После этого предисловия миссис Мильрой прямо приступала к делу и просила, чтобы ее уведомили об обстоятельствах, принудивших мисс Гуильт пойти в гувернантки.

   Письмо, написанное в этих выражениях, было отдано на почту в тот же день. Утром, когда должен быть получен ответ, ответа не поступило. Настало следующее утро - и ответа все не было. На третье утро нетерпение миссис Мильрой перешло через все границы. Она вызвала сиделку, как мы уже говорили, и приказала ей самой получить письмо в это утро. В таком положении находились теперь дела, и при таких домашних обстоятельствах произошел новый ряд событий в Торп-Эмброзе.

   Миссис Мильрой только что взглянула на часы и опять протянула руку к колокольчику, когда дверь отворилась и сиделка вошла в комнату.

   - Пришел почтальон? - спросила миссис Мильрой. Сиделка молча положила письмо на постель и ждала

   с нескрываемым любопытством, какой эффект произведет оно на госпожу.

   Миссис Мильрой вскрыла конверт в ту же минуту и увидела печатную бумажку, которую она отбросила, около письма, на которое она смотрела, написанного ее собственным почерком! Она схватила печатную бумажку. Это был обычный циркуляр почтамта, уведомляющий о том, что ее письмо было отправлено по адресу и что той, к кому оно было написано, не нашли.

   - Что-нибудь не так? - спросила сиделка, приметив перемену в лице госпожи.

   Вопрос этот остался без внимания. Письменная шкатулка миссис Мильрой стояла на столе возле кровати. Она вынула из нее письмо, которое мать майора писала к сыну, и отыскала имя и адрес мисс Гуильт.

   "Миссис Мэндевилль, 18, Кингсдоун Крешент, Бэнсуотер",- прочитала она, а потом взглянула на адрес своего собственного возвращенного письма: никакой ошибки не было сделано: адрес был точно такой же.

   - Что-нибудь не так? - снова спросила сиделка, сделав шаг ближе к постели.

   - Слава Богу, да! - вскричала миссис Мильрой во внезапном порыве восторга.

   Она швырнула циркуляр почтамта сиделке и хлопнула своими костлявыми руками по одеялу в избытке чувств от ожидаемого триумфа.

   - Мисс Гуильт обманщица, мисс Гуильт обманщица! Если я умру от этого, Рэчел, я велю отнести себя к окну, чтобы посмотреть, как ее будет выгонять полиция.

   - Говорить за глаза, что она обманщица, одно, а доказать ей это фактами - другое,- заметила сиделка.

   Говоря это, она засунула руку в карман передника и, значительно глядя на госпожу, молча вынула второе письмо.

   - Ко мне? - спросила миссис Мильрой.

   - Нет,- отвечала сиделка.- К мисс Гуильт.

   Обе женщины взглянули друг на друга и без слов поняли друг друга.

   - Где она? - спросила миссис Мильрой. Сиделка указала по направлению к парку.

   - Опять ушла прогуляться перед завтраком. Одна. Миссис Мильрой сделала знак сиделке наклониться

   ближе к ней.

   - Можете распечатать, Рэчел? - шепнула она. Рзчел кивнула головой.

   - Можете запечатать опять так, чтобы никто не знал?

   - Можете вы отдать мне тот шарф, который идет к вашему серому платью? - спросила Рэчел.

   - Возьмите! - нетерпеливо сказала миссис Мильрой.

   Сиделка молча раскрыла гардероб, молча взяла шарф и молча вышла из комнаты. Менее чем через пять минут она вернулась с распечатанным конвертом.

   - Благодарю вас, сударыня, за шарф,- сказала Рэчел, спокойно положив распечатанное письмо на одеяло.

   Миссис Мильрой взглянула на конверт. Он был запечатан, как обыкновенно, с помощью камеди, которая отлепилась посредством пара. Когда миссис Мильрой вынула из конверта письмо, рука ее сильно дрожала, а белая глазурь треснула над морщинами лба.

   - Капли! - сказала она.- Я ужасно взволнована, Рэчел. Капли!

   Рэчел подала капли, а потом отошла к окну, чтобы смотреть в парк.

   - Не торопитесь,- сказала она,- ее еще не видно.

   Миссис Мильрой все колебалась, держа в руке эту важную бумажку. Она могла отнять жизнь у мисс Гуильт, но не решалась читать письмо мисс Гуильт.

   - Вас мучит совестливость? - спросила сиделка с насмешкой.- Подумайте, что ваш долг к вашей дочери требует этого.

   - Презренная тварь! - сказала миссис Мильрой, и, таким образом выразив свое мнение, она распечатала письмо.

   Оно, очевидно, было написано очень торопливо: без числа и подписано только начальными буквами. Оно заключалось в следующем;

  

   "Улица Диана.

   Любезная Лидия, кэб ждет у дверей, и мне остается только одна минута сказать вам, что я принуждена оставить Лондон по делу на три или четыре дня, уж никак не больше, как на неделю. Письма будут препровождаться ко мне, если вы будете писать. Я получила вчера ваше письмо и согласна с вами, что весьма важно откладывать так надолго, как только для вас возможно, неловкий предмет о вас самих и о ваших родных. Чем лучше вы узнаете его, тем более вы будете способны придумать историю такого рода, какая наиболее годится. Если вы расскажете, вы должны будете ее держаться, а держась ее, остерегайтесь запутать и придумать ее слишком торопливо. Я опять напишу об этом и сообщу мои идеи. А пока не рискуйте встречать его слишком часто в парке.

   Ваша

   - Ну? - спросила сиделка, возвращаясь к кровати.- Вы кончили?

   - Встречать его в парке? - повторила миссис Мильрой, не спуская глаз с письма.- Его! Рэчел, где майор?

   - В своей комнате.

   - Я этому не верю.

   - Как хотите. Мне нужно письмо и конверт.

   - Вы можете запечатать опять так, чтобы она не знала?

   - Что я могу распечатать, то могу и запечатать. Еще что?

   - Ничего.

   Миссис Мильрой опять осталась одна. Предстояло рассмотреть план атаки в новом свете, упавшем теперь на мисс Гуильт.

   Сведение, полученное из письма гувернантки, прямо указывало, что авантюристка прокралась в ее дом с помощью ложной аттестации. Но, получив это сведение посредством вероломного поступка, в котором невозможно было признаться, этим сведением нельзя было воспользоваться для предостережения майора и для изгнания мисс Гуильт. Единственно полезное орудие в руках миссис Мильрой доставляло ей ее собственное возвращенное письмо, и вопрос состоял в том, чтобы решить, как лучше и скорее воспользоваться им.

   Чем дольше миссис Мильрой обдумывала это, тем казался ей опрометчивее и преждевременнее восторг, который она почувствовала при первом взгляде на циркуляр почтамта. То, что женщина, поручившаяся за гувернантку, уехала из своего дома, не оставив никаких следов после себя и даже не упомянув об адресе, по которому к ней могли посылать письма, было обстоятельством достаточно подозрительным само по себе для того, чтобы упомянуть о нем майору. Но миссис Мильрой, как ни превратно было ее мнение о своем муже в некоторых отношениях, знала настолько его характер, что была уверена, если она скажет ему о том, что случилось, то он прямо обратится к самой гувернантке за объяснением. Находчивость и хитрость мисс Гуильт в таком случае позволит ей придумать какой-нибудь благовидный ответ, который майор, по своему пристрастию к гувернантке, будет очень рад принять, а она в то же время, без сомнения, поспешит уведомить по почте свою сообщницу в Лондоне, чтобы все было готово для надлежащего подтверждения с ее стороны. Сохранять строгое молчание пока и провести (без ведома гувернантки) такие розыски, какие могут быть необходимы для получения неопровержимых улик, было единственным надежным способом с таким человеком, как майор, и с такой женщиной, как мисс Гуильт. Беспомощная сама, кому могла миссис Мильрой поручить трудные и опасные розыски? Даже если бы можно было положиться на сиделку, ее нельзя было отослать вдруг ни с того ни с сего, не подвергаясь опасности возбудить подозрение. Был ли какой-нибудь другой способный и надежный человек в Торп-Змброзе и Лондоне? Миссис Мильрой переворачивалась с боку на бок на постели, отыскивая во всех закоулках своей памяти необходимых людей, и отыскивала напрасно.

   "О, если бы я только могла найти какого-нибудь человека, на которого я могла бы положиться! - подумала она с отчаянием.- Если бы я только знала, где отыскать кого-нибудь, чтобы помочь мне!" Когда эта мысль промелькнула в ее голове, звук голоса ее дочери по другую сторону двери испугал ее.

   - Могу я войти? - спросила Нили.

   - Что тебе нужно? - с нетерпением спросила миссис Мильрой.

   - Я принесла вам завтрак, мама.

   - Мой завтрак? - с удивлением повторила миссис Мильрой.- Почему Рэчел не принесла его?

   Она подумала с минуту, потом ответила резко:

   - Войди.

  

   Нили вошла в комнату, неся поднос с чаем, поджаренным хлебом и маслом, что составляло неизменный завтрак больной.

   - Что это значит? - спросила миссис Мильрой таким недовольным тоном, как будто в комнату вошла не та служанка.

   Нили поставила поднос на стол возле кровати.

   - Мне захотелось принести вам ваш завтрак, мама, хоть один раз,- отвечала она,- и я попросила Рэчел пустить меня.

   - Поди сюда,- сказала миссис Мильрой,- и поздоровайся со мной.

   Нили повиновалась. Когда она наклонилась поцеловать мать, миссис Мильрой схватила ее за руку и грубо повернула к свету. На лице ее дочери были ясные признаки расстройства и огорчения. Страх пронизал все тело миссис Мильрой в одно мгновение. Она испугалась, не узнала ли мисс Гуильт, что письмо ее было распечатано, и не поэтому ли не пришла сиделка.

   - Пустите меня, мама,- сказала Нили, вырываясь из рук матери,- мне больно.

   - Скажи мне, почему ты принесла мне сегодня завтрак? - настаивала миссис Мильрой.

   - Я вам сказала, мама.

   - Нет! Ты придумала предлог, я это вижу по твоему лицу. Говори! Что такое?

   Дочь уступила решительному требованию матери. Она тревожно смотрела в сторону, на посуду, стоявшую на подносе.

   - Я была расстроена,- сказала она с усилием.- И мне не хотелось оставаться в столовой, мне хотелось прийти сюда и поговорить с вами.

   - Расстроена! Кто расстроил тебя? Что случилось? Не замешана ли тут мисс Гуильт?

   Нили посмотрела на мать с внезапным любопытством и испугом.

   - Мама,- сказала она,- вы прочли мои мысли, и, уверяю вас, вы испугали меня. Да, это мисс Гуильт.

   Прежде чем миссис Мильрой успела сказать слово, дверь отворилась и заглянула сиделка.

   - У вас все есть, что нужно? - спросила она спокойно, как обычно.- Мисс хотела непременно сама отнести вам поднос. Не разбила ли она чего-нибудь?

   - Отойди к окну, мне нужно поговорить с Рэчел,- сказала миссис Мильрой.

   Как только дочь ее повернулась спиной, она торопливо сделала знак сиделке, чтобы та подошла.

   - Не случилось ли чего-нибудь неприятного? - спросила она шепотом.- Вы думаете, что она подозревает нас?

   Сиделка ответила со своей обычной насмешливой улыбкой.

   - Я говорила вам, что это будет сделано как надо,- отвечала она.- И это сделано, она не имеет ни малейшего подозрения. Я ждала в комнате и видела, как она взяла письмо и распечатала.

   Миссис Мильрой вздохнула с облегчением.

   - Благодарю,- сказала она так громко, чтобы дочь ее услышала.- Мне не нужно ничего больше.

   Сиделка ушла, а Нили вернулась к матери. Миссис Мильрой взяла Нили за руку и посмотрела на нее внимательнее и ласковее обыкновенного. Дочь интересовала ее в это утро, потому что могла рассказать что-нибудь о мисс Гуильт.

   - Я думала, что ты, как всегда, здорова и весела, дитя,- сказала она, осторожно продолжая прерванный приходом сиделки разговор.- Но дело, кажется, обстоит не так. Ты как будто нездорова и не в духе. Что случилось?

   Если бы между матерью и дочерью было хоть какое-то взаимопонимание, Нили, может быть, призналась бы во всем. Она, возможно, сказала бы откровенно: "Я выгляжу нездоровой потому, что моя жизнь складывается несчастливо. Я люблю мистера Армадэля, и мистер Армадэль прежде любил меня. У нас было маленькое разногласие один раз, в котором я была виновата. Мне хотелось признаться ему в этом и в тот день и после, а мисс Гуильт стоит между нами и не допускает меня к нему. Она сделала нас чужими, она совсем изменила его отношение ко мне и отняла его у меня. Он смотрит теперь на меня не так, как прежде. Он говорит со мной не так. Он никогда не остается со мной один, как оставался прежде. Я не могу сказать ему тех слов, какие мне хочется сказать. Я не могу написать ему, потому что это будет выглядеть как попытка вернуть его. Между мной и мистером Армадэлем все кончено, и в этом виновата гувернантка. Каждый день между мисс Гуильт и мной идет тайная война. И что бы я ни говорила, чтобы я ни делала, она всегда одержит надо мной верх и всегда сделает меня виноватой. Все, что я видела в Торп-Эмброзе, нравилось мне, все, что я делала в Торп-Змброзе, доставляло мне счастье, прежде чем приехала она. Ничего не нравится мне и ничего не делает меня счастливой теперь!" Если бы Нили привыкла выслушивать советы матери и чувствовать ее любовь, она могла бы сказать такие слова. Теперь же слезы выступили на ее глазах, и она молча повесила голову.

   - Ну,- сказала миссис Мильрой, начиная терять терпение.- Ты хотела сказать мне что-то о мисс Гуильт. Что же это?

   Нили сдержала слезы и сделала усилие, чтобы ответить:

   - Она раздражает меня безумно, мама. Я терпеть ее не могу. Я сделаю что-нибудь...

   Нили замялась и сердито топнула ногой.

   - Я брошу что-нибудь ей в голову, если это продолжится дольше! Я бросила бы что-нибудь и сегодня, если бы не ушла из комнаты. О! Поговорите об этом с папа! Найдите какую-нибудь причину, чтобы отказать ей. Я поступлю в школу, я сделаю все на свете, чтобы избавиться от мисс Гуильт!

   Избавиться от мисс Гуильт! При этих словах, при этом отголоске в сердце дочери единственного страстного желания, затаенного в ее собственном сердце, миссис Мильрой медленно приподнялась на постели. Что это значило? Неужели та помощь, которая ей была нужна, пришла именно с той стороны, с которой меньше всего она думала получить ее?

   - Почему ты хочешь избавиться от мисс Гуильт? - спросила она.- На что ты можешь пожаловаться?

   - Ни на что! - сказала Нили.- Вот это-то и досадно. Мисс Гуильт не дает мне повода пожаловаться на что-нибудь. Она в полном смысле слова гнусная женщина. Она сводит меня с ума, а между тем она образец приличия во всем. Может быть, это дурно, но мне все равно - я ее ненавижу! Глаза миссис Мильрой рассматривали лицо дочери с таким интересом, как никогда еще не случалось до сих пор. Очевидно, что-то скрывалось за всем этим, что-то, может быть, необыкновенно важное для реализации ее собственной цели, и это необходимо было выяснить. Она ласково и очень осторожно, все глубже и глубже проникала в душу Нили, проявляя все горячее участие к тайне дочери.

   - Налей мне чашку чая,- попросила она,- и не волнуйся, моя милая. Зачем ты говоришь со мной об этом? Почему ты не поговоришь с твоим отцом?

   - Я пробовала говорить папа,- отвечала Нили,- но это ни к чему не привело. Он слишком добр для того, чтобы понять, какая это негодная женщина. Она всегда прекрасно к нему относится, она всегда старается быть ему полезной. Я не могу заставить его понять, почему я терпеть не могу мисс Гуильт, я не могу заставить понять это и вас, я только понимаю это сама.

   Она хотела налить чай и опрокинула при этом чашку.

   - Я пойду вниз,- воскликнула Нили, залившись слезами.- Я ни на что не гожусь, я не могу даже налить чашку чая.

   Миссис Мильрой схватила ее за руку и остановила. Как ни незначительно было это обстоятельство, но намек Нили на прекрасные отношения между майором и мисс Гуильт пробудил ревность ее матери. Сдержанность, которую миссис Мильрой проявляла до сих пор, исчезла в одно мгновение, исчезла даже в присутствии шестнадцатилетней девушки, а эта девушка была ее родная дочь.

   - Останься здесь! - сказала она с жаром.- Ты пришла куда следовало. Продолжай бранить мисс Гуильт. Мне приятно слышать тебя, я тоже ее ненавижу.

   - Вы, мама! - воскликнула Нили, с удивлением смотря на мать.

   С минуту миссис Мильрой не решалась сказать более. Теплые воспоминания о ее супружеской жизни в давнее и счастливое время заставляли поберечь от огорчений молодость и пол ее дочери. Но ревность не уважает ничего ни на небесах, ни на земле, ничего, кроме себя самой. Медленный огонь страданий, разожженный самой миссис Мильрой, день и ночь горевший в груди этой жалкой женщины, вспыхнул с новой силой в глазах ее, когда полные сарказма слова слетали с ее губ.

   - Если бы у тебя были глаза, ты не обратилась бы к отцу. Твой отец имеет свои собственные причины, чтобы ничего не понять из того, что ты или кто бы то ни было мог сказать против мисс Гуильт.

   Многие девушки в возрасте Нили не поняли бы значения, скрывавшегося под этими словами. К несчастью дочери, она настолько хорошо знала свою мать, что понимала ее. Нили вся вспыхнула, отскочила от кровати.

   - Мама! - сказала она.- Вы говорите ужасные вещи. Папа добрейший, милейший и лучший из людей... О! Я не хочу этого слышать! Я не хочу этого слышать!

   В ярости миссис Мильрой сжала кулаки, сжала тем сильнее, чем более она сама чувствовала, правда, против своей воли, что была неправа.

   - Дерзкая дура! - свирепо закричала она.- Неужели ты думаешь, что мне нужно, чтобы ты напоминала мне о том, чем я обязана твоему отцу? Разве я должна учиться, как говорить о твоем отце, и как думать о нем, и как любить, и как уважать его, у такой молоденькой девчонки, как ты! Я окончательно разочаровалась в жизни, могу сказать тебе, когда родилась ты. Я желала сына, а не тебя, дерзкая девчонка! Если ты найдешь когда-нибудь человека такого сумасбродного, который вздумает на тебе жениться, счастлив будет он, если ты будешь любить его хоть наполовину, хоть на десятую, хоть на сотую часть того, как я любила твоего отца. А! Можешь плакать, когда уж поздно, можешь выпрашивать прощение у матери после того, как оскорбила ее, зеленая девчонка! Я была красивее, чем ты, когда вышла за твоего отца. Я бросилась бы в огонь и воду за твоего отца! Если бы он попросил меня отрезать мои руки, я сделала бы это, я сделала бы это для того, чтобы угодить ему.

   Она вдруг отвернулась к стене, забыв дочь, забыв мужа, забыв все, охваченная волной мучительных воспоминаний о своей погибшей красоте.

   - Мои руки...- повторила она слабым голосом.- Какие руки были у меня, когда я была молода!

   Она украдкой с трепетом засучила рукав своей блузы.

   - О! Если бы поглядеть на них теперь, поглядеть на них теперь!..

   Нили упала на колени возле кровати и спрятала в одеяло свое лицо. В отчаянии стремясь найти утешение и помощь где бы то ни было, она инстинктивно бросилась к матери - и вот чем это кончилось.

   - О мама! - умоляла она.- Вы знаете, что я не имела намерения оскорбить вас. Я не могла вынести, когда вы так говорили о папа. О! Простите, простите меня!

   Миссис Мильрой опять повернулась на кровати и рассеянно посмотрела на дочь.

   - Простить тебя? - повторила она, все живя мыслями, обращенными к прошлому, и постепенно возвращаясь к настоящему.

   Я прошу у вас прощения, мама, я прошу у вас прощения на коленях. Я так несчастна, мне так нужно хоть немножко доброты! Неужели вы не простите меня?

   - Подожди,- возразила миссис Мильрой.- А! - сказала она через некоторое время.- Теперь я знаю! Простить тебя! Да, я прощаю тебя с одним условием.

   Она взяла руку Нили и проницательно посмотрела ей в лицо.

   - Скажи мне, почему ты ненавидишь мисс Гуильт? Ты имеешь твои собственные причины ненавидеть ее, и ты еще не призналась в них.

   Нили опять опустила голову. Яркий румянец, который она скрывала, спрятав свое лицо, залил даже ее шею. Мать это увидела и дала ей время успокоиться.

   - Скажи мне,- повторила миссис Мильрой более спокойным тоном,- за что ты ненавидишь ее?

   Ответила дочь неохотно, произнося отрывисто слова и отдельные фразы.

   - За то, что она старается...

   - Старается что?

   - Старается заставить одного человека, который слишком...

   - Слишком что?

   - Слишком молод для нее...

   - Жениться на ней?

   - Да, мама.

   Заинтересовавшись в крайней степени услышанным, миссис Мильрой наклонилась еще больше и ласково погладила дочь по волосам.

   - Кто это, Нили? - спросила она шепотом.

   - Вы никогда не скажете, что я вам сказала, мама?

   - Никогда! Кто это?

   - Мистер Армадэль.

   Миссис Мильрой молча опустилась на изголовье. Ясное признание дочери в первой ее любви, которое привлекло бы все внимание других матерей, не заняло ее ни на минуту. Ее ревность, устраивая все для доказательства ее собственных выводов, постаралась и сейчас исказить услышанное от дочери.

   "Притворство,- думала она,- обманувшее мою дочь. Меня оно не обманет".

   - Что же, мисс Гуильт удается ее план? - спросила она вслух. Мистер Армадэль начинает ею интересоваться?

   Нили взглянула на мать в первый раз. Самая трудная часть признания была высказана. Она сказала правду о мисс Гуильт и открыто упомянула имя Аллэна.

   - Он чрезвычайно ею интересуется,- сказала она.- Это невозможно понять, это просто ослепление. Я не имею сил говорить об этом!

   - Каким образом ты узнала секреты мистера Армадэля? - спросила миссис Мильрой.- Неужели он выбрал тебя для того, чтобы сообщить о своем интересе к мисс Гуильт?

   - Меня! - с негодованием воскликнула Нили.- Уж и то довольно дурно, что он сказал папа.

   При появлении имени майора в рассказе интерес миссис Мильрой возрос до крайней степени. Она опять приподнялась с изголовья.

   - Сядь на стул,- сказала она.- Сядь, дитя, и расскажи мне все, каждое слово, запомни, каждое слово!

   - Я могу только пересказать вам, мама, что сказал мне папа.

   - Когда?

   - В субботу. Я принесла папа завтрак в его мастерскую, а он сказал: "У меня только что был мистер Армадэль, и я хочу предостеречь тебя, пока я не забыл". Я ничего не ответила, мама, я только ждала. Папа продолжал рассказывать о том, что мистер Армадэль говорил с ним о мисс Гуильт и задал о ней вопрос, который никто в его положении не имел права задавать. Папа сказал, что он был обязан шутя предостеречь мистера Армадэля быть деликатнее и осторожнее вперед. Это не очень меня интересовало, мама. Для меня все равно, что мистер Армадэль делает или говорит. Зачем мне этим интересоваться?..

   - Оставь себя в стороне,- резко перебила миссис Мильрой.- Продолжай. Что сказал твой отец, что он делал, когда говорил о мисс Гуильт? Какой у него был вид?

   - Такой, как обыкновенно, мама. Он ходил взад и вперед по мастерской. Я взяла его под руку и стала ходить вместе с ним.

   - Мне не нужно знать, что делала ты,- перебила миссис Мильрой еще раздражительнее.- Сказал тебе отец, в чем состоял вопрос мистера Армадэля, сказал или нет?

   - Да, мама. Он сказал, что мистер Армадэль сначала упомянул, что он очень интересуется мисс Гуильт, а потом спросил, может ли папа сказать ему что-нибудь о ее семейных несчастьях.

   - Что!!! - закричала миссис Мильрой.

   Это слово вырвалось у нее почти пронзительным криком, и белая глазурь на ее лице растеклась везде.

   - Мистер Армадэль сказал это? - продолжала она, все более поднимаясь на кровати.

   Нили вскочила и старалась уложить мать.

   - Мама! - воскликнул