Коллинз Уилки - Армадэль. Том 2

часов утра в воскресенье и когда они закрывают их в час пополудни. Ничто так не оскорбляет людей такого рода, как напоминание им об их христианской обязанности в будни. Основываясь на этом, я заговорила.

   "Что же я сделала дурного? - спросила я невинно.- Мистер Армадэль оскорбил меня, а я пошла к нему в дом и простила ему оскорбление. Наверно, тут должна быть какая-нибудь ошибка, милостивые государыни. Неужели вы пришли сюда затем, чтобы сделать мне выговор за то, что я совершила христианский поступок?"

   Две горгоны {Горгона - в древнегреческой мифологии крылатая женщина-чудовище, от взгляда которой люди превращались в камень.} встали. Я твердо убеждена, что некоторые женщины имеют не только кошачьи лица, но и кошачьи хвосты. Я твердо убеждена, что хвосты этих двух кошек медленно раздулись под их юбками в четыре раза больше их должной величины.

   "Мы были приготовлены к вашему гневу, мисс Гуильт,- сказали они,- но не к нечестивости. Желаем вам доброго вечера".

   Итак, они оставили меня, и мисс Гуильт лишается покровительственного внимания окрестных жителей.

   Желала бы я знать, что получится из этой пустяшной ссоры? Из этого получится одно, что я уже вижу. Слухи дойдут до ушей мисс Мильрой; она будет настаивать, чтобы Армадэль оправдался, а Армадэль убедит ее в своей невинности, сделав новое предложение. Это, по всей вероятности, ускорит решение вопросов между ними,- по крайней мере, это ускорило бы мои дела. Если бы я была на месте мисс Мильрой, то сказала бы себе: "Завладею им, пока могу". Если завтра утром не будет дождя, я думаю, что опять прогуляюсь рано по парку.

  

   Полночь. Так как я не могу принимать капель из-за предстоящей мне утренней прогулки, то я должна отказаться от всякой надежды заснуть и буду продолжать мой дневник. Даже приняв капли, я сомневаюсь, лежала ли моя голова спокойно на подушке нынешнюю ночь. Когда маленькое волнение после сцены с "покровительницами" прошло, меня стали волновать дурные предчувствия, которые оставили мало надежды при таких обстоятельствах заснуть.

   Не могу вообразить, почему прощальные слова, сказанные Армадэлю этим старым скотом стряпчим, пришли мне на память? Вот они повторены в письме Бэшуда: "Любопытство кого-нибудь другого можно продолжать с того пункта, на котором вы и я остановились, и чья-нибудь другая рука может пролить свет на мисс Гуильт".

   Что он хотел сказать этим? И что он хотел сказать после, когда нагнал старого Бэшуда на дороге и предлагал ему удовлетворить его любопытство. Или этот ненавистный Педгифт действительно полагает, что есть какая-нибудь возможность?.. Смешно! Мне стоит только взглянуть на это слабое старое лицо, и оно не осмелится приподнять свой мизинец, если я не велю ему. Чтобы он вздумал разведать мою прошлую жизнь, как бы не так! Люди, в десять раз его умнее и во сто раз искуснее, пробовали и остались при том, с чего начали.

   Однако я не знаю, может быть, было бы лучше, если бы я воздержалась, когда Бэшуд был здесь намедни, и, может быть, было бы лучше, если бы я увиделась с ним завтра и высказала бы ему мое расположение, поручив ему сделать что-нибудь для меня. Не велеть ли ему присматривать за обоими Педгифтами и разузнать, нет ли возможности, чтобы они пытались возобновить свои отношения с Армадэлем. Это немыслимо, но если я дам старику Бэшуду это поручение, оно польстит его чувству важности относительно моих дел и в то же время выполнит превосходную цель отдалить его от меня.

  

   Четверг, девять часов утра. Я только что вернулась из парка. Снова я оказалась верной предсказательницей: они опять сидели вдвоем так же рано, в том же уединенном месте, между деревьями. Мисс уже знала о моем посещении, и тон ее был соответствующим.

   Сказав о нашей беседе два-три слова, которые я обещаю ему не забывать, Армадэль применил тот самый способ убедить ее в своем постоянстве, который - я знала заранее - он будет принужден применить. Он повторил свое предложение на этот раз с большим эффектом. Последовали слезы, поцелуи и уверения. Моя бывшая ученица открыла наконец свое сердце самым невинным образом. Она призналась, что дом становится ей нестерпимым, что там ей чуть-чуть менее неприятно, чем в школе. Характер матери становится раздражительнее и несноснее каждый день! Сиделка, единственная особа, имевшая на ее влияние, ушла, потеряв терпение. Отец все более и более погружался в свои часы и все тверже решался отослать ее из дома из-за неприятных сцен, происходивших с ее матерью почти каждый день. Я выслушивала эти домашние признания в надежде услышать какие-нибудь планы о будущем, и мое терпение после немалого ожидания было наконец вознаграждено.

   Первый совет (это было естественно с таким дураком, как Армадэль) подала мисс Мильрой. Она высказала мысль, которой, признаюсь, я не ожидала от нее: она предложила, чтобы Армадэль написал ее отцу, и сделала еще умнее: предупредила всякий риск, чтобы он не совершил какой ошибки, подсказав ему, что он должен был написать. Армадэль должен был выразить глубокое огорчение тем, что майор удалил его от себя, и просить позволения зайти в коттедж сказать несколько слов в свое оправдание. Вот и все. Письмо не должно было отсылаться в этот день, потому что ждали сиделок на место отказавшейся сиделки миссис Мильрой и принимать их и расспрашивать не расположит ее отца - так как он не любит подобные вещи - снисходительно принять просьбу Армадэля. В пятницу надо послать письмо, а в субботу утром, если, к несчастью, ответ будет неблагоприятен, они могут встретиться опять.

   "Мне неприятно огорчать моего отца: он всегда был так добр ко мне. И не будет никакой надобности обманывать его, Аллэн, если мы можем помирить вас с ним вновь".

   Это были последние слова, сказанные маленькой лицемеркой, когда я оставила их. Что сделает майор, это покажет суббота. Я не буду об этом думать до тех пор, пока не наступит и не пройдет суббота. Они еще не обвенчаны, и я опять говорю, хотя ничего еще не могу придумать, не бывать им никогда мужем и женой.

   Возвращаясь домой, я зашла к Бэшуду и застала его за завтраком, с жалким старым черным чайником, с копеечным хлебом, с дешевым прогорклым маслом и заштопанной грязной скатертью. Мне даже тошно вспомнить об этом.

   Я приласкала и утешила этого жалкого старика, так что даже слезы выступили на его глазах, и он весь покраснел от удовольствия. Бэшуд взялся присматривать за Педгифтами с чрезвычайной готовностью. Педгифт-старший, по его рассказу, раз рассердившись, становится самым упорным человеком на свете. Никто не убедит его уступить, пока Армадэль не уступит со своей стороны. Педгифт-младший, вероятнее, решится сделать попытку примирения, по крайней мере, таково мнение Бэшуда. Теперь, впрочем, в этом нет такой важности, что бы ни случилось. Единственное важное обстоятельство заключается в том, чтобы покрепче привязать к себе пожилого обожателя. И это сделано.

   Почта опоздала сегодня утром. Она только что пришла, и я получила письмо от Мидуинтера.

   Письмо очаровательное; оно льстит мне и заставляет меня трепетать, как будто я опять стала молодой девушкой. Он не делает мне упреков за то, что я не писала ему, не торопит меня выйти за него замуж. Он только сообщает мне новые известия. Он получил через своих нотариусов возможность поступить корреспондентом в газету, издаваемую в Лондоне. Это занятие заставит его уехать на континент, что совпадало бы с его желаниями на будущее время, но он не может серьезно взглянуть на это предложение, прежде чем не удостоверится, совпадает ли оно также и с моими желаниями. Он не подчинен ничьей воли, кроме моей, и предоставляет мне решить, упомянув о назначенном ему времени, когда должен быть дан ответ. В это время, разумеется (если я согласна на его отъезд за границу), я должна выйти за него замуж. Но об этом нет ни слова в его письме. Он ни о чем не просит, кроме моих писем, чтобы помочь ему провести этот промежуток времени, пока мы в разлуке друг с другом. Вот его письмо, не очень длинное, но в премилых выражениях.

   Мне кажется я могу проникнуть в тайну его желаний уехать за границу. Дикая мысль поставить горы и моря между ним и Армадэлем еще не выходит у него из головы. Как будто он или я можем избегнуть того, что определила нам судьба (если предположить, что мы имеем судьбу) - поставить преграду в несколько сот или тысяч миль между Армадэлем и нами! Какая странная нелепость и несообразность! А между тем как мне нравится его нелепость и несообразность! Разве я не вижу ясно, что я причина всего этого? Кто сбивает этого умного человека с прямого пути вопреки его воле? Кто делает его слишком слепым для того, чтобы видеть противоречие в его собственном поведении? Как я им интересуюсь! Как опасно близко я к тому, чтобы закрыть глаза на прошлое и позволить себе полюбить его!

   Заметка на память: написать Мидуинтеру очаровательное письмецо и послать ему поцелуй; а так как ему дано время, прежде чем он даст ответ, то попросить и мне времени, прежде чем я скажу ему, хочу или нет ехать за границу.

  

   Пять часов. Скучный визит хозяйки, захотелось ей поболтать и сообщить мне новости, которые, по ее мнению, должны интересовать меня.

   Я узнала, что она знакома с бывшей сиделкой миссис Мильрой и провожала свою приятельницу до станции в этот день. Они, разумеется, говорили о делах в коттедже и упомянули обо мне в разговоре. Я совершенно ошибаюсь, если верить словам сиделки, думая, что мисс Мильрой посоветовала Армадэлю обратиться в Лондон к даме, рекомендовавшей меня. Мисс Мильрой ничего об этом не знала, и все произошло от безумной ревности ее матери; настоящее неприятное положение дела в коттедже происходит по той же причине. Миссис Мильрой твердо убеждена, что я остаюсь в Торп-Эмброзе, потому что имею тайные возможности встречаться с майором, о которых ей невозможно узнать. С этим убеждением в душе она стала так невыносима, что никто не соглашается ухаживать за нею, и рано или поздно, а майор, несмотря на его нежелание, будет принужден отдать ее на попечение доктора.

   Вот суть того, что моя несносная хозяйка рассказала мне. Бесполезно говорить, что это нисколько меня не интересовало. Даже если можно положиться на уверения сиделки, в которых я сомневаюсь, это для меня неважно теперь. Я знаю, что мисс Мильрой лишила меня возможности стать миссис Армадэль Торп-Эмброзской, и ни до чего мне больше нет дела. Если точно ее мать одна была причиной, что моя ложная аттестация открылась, то она, по крайней мере, страдает за это. Итак, я прощаюсь с миссис Мильрой, не дай мне Боже видеть коттедж сквозь очки моей хозяйки!

  

   Десять часов. Бэшуд только что оставил меня; приносил известия из большого дома. Педгифт-младший сделал попытку к примирению и не имел успеха. Я единственная причина этой неудачи. Армадэль готов помириться, если Педгифт-старший будет избегать впредь всех случаев несогласия между ними, никогда не упоминая о мисс Гуильт. Однако так случилось, что Педгифт-отец со своим мнением обо мне и о моих поступках считает своей обязанностью не соглашаться на это. Итак, стряпчий и клиент по-прежнему в ссоре, и Педгифты не мешают мне.

   А препятствие с их стороны могло быть весьма неприятное, если бы Армадэль последовал совету Педгифта-старшего. Я говорю о том, если бы кто-нибудь из лондонских полисменов был приглашен взглянуть на меня. Даже и теперь это вопрос: не носить ли мне опять густую вуаль, которую я всегда ношу в Лондоне и в других больших городах? Единственное затруднение состоит в том, что это привлечет внимание в таком маленьком любопытном городке, когда я надену густую вуаль в первый раз в летнюю погоду.

   Уже одиннадцать часов - и я провозилась со своим дневником дольше, чем предполагала. Никакими словами не могу описать, какую скуку и какое уныние чувствую я. Зачем я не принимаю сонных капель и не ложусь в постель? Завтра не будет свидания между Армадэлем и мисс Мильрой, так что я не должна рано вставать. Стараюсь ли я в сотый раз продумать, как мне действовать впредь, стараюсь ли, при моей усталости, быть той находчивой женщиной, какой была прежде, прежде чем все эти неприятности скопились и лишили меня сна? Или я боюсь лечь в постель, когда это мне наиболее необходимо? Я не знаю, я утомлена и несчастна; я кажусь себе постаревшей и подурневшей. При малейшем поводе, пожалуй, буду так глупа, что расплачусь. К счастью, никто не подает мне только повода. Надо бы узнать, какова сегодня ночь?

   Ночь облачная, луна показывается изредка, и поднимается ветер. Слышу, как он стонет между коттеджами в конце улицы. Я думаю, что мои нервы немножко расстроены. Сейчас испугалась тени на стене. Только минуты через две образумилась настолько, чтоб приметить, где стоит свеча, и увидеть, что это тень моя собственная.

   Тени напоминают мне о Мидуинтере, а если не тени, то что-нибудь другое. Я должна еще раз взглянуть на его письмо, а потом непременно лягу в постель.

   Я кончу тем, что полюблю его. Если останусь далее в этом одиночестве, в этом неизвестном положении, в такой нерешительности, столь несовместимой с моим характером, то кончу тем, что полюблю Мидуинтера. Какое безумство! Как будто я могу опять полюбить мужчину!

   Что если вдруг решусь и выйду за него замуж? Как он ни беден, он даст мне имя и положение, если я стану его женой. Посмотрим, каково будет это имя - его настоящее имя, если я соглашусь принять его.

   Миссис Армадэль! Прекрасно!

   Миссис Аллэн Армадэль! Еще лучше!

   Мои нервы, должно быть, расстроены. Теперь меня испугал мой собственный почерк! Как это странно! Всякий мог бы испугаться: сходство обоих имен никогда не поражало меня прежде. За кого бы из них я ни вышла, мое имя было бы одинаково. Я была бы миссис Армадэль, если бы вышла за белокурого Армадэля, живущего в большом доме. И я могу все-таки быть миссис Армадэль, если выйду за черноволосого Аллэна в Лондоне. Писать это, чувствовать, что из этого могло что-нибудь выйти, и видеть, что не выходит ничего, почти сводит меня с ума.

   Как может что-нибудь выйти из этого? Если я поеду в Лондон и обвенчаюсь с ним под его настоящим именем (как, разумеется, я должна венчаться), позволит ли он мне носить это имя? Скрывая свое настоящее имя, он будет настаивать - нет, он слишком меня любит, чтобы настаивать,- он станет умолять меня носить имя, принятое им. Миссис Мидуинтер - отвратительно! Озайяз - тоже. Когда я захочу назвать его просто по имени, как следует жене,- хуже чем отвратительно!

   А между тем есть причина исполнить его желание, если бы он попросил меня. Положим, что дурак из большого дома уедет отсюда холостым, и положим, что в его отсутствие кто-нибудь из знавших его услышит о миссис Аллэн Армадэль,- они сейчас примут даму за его жену. Если бы они даже увидели меня, если бы я приехала сюда под этим именем и если хозяина тут не будет, чтобы опровергнуть это, его слуги первые скажут: "Мы знали, что он женится на ней!" А мои покровительницы, которые теперь, после того как мы поссорились, будут рады поверить всему обо мне, присоединятся к хору sotto voce {Sotto voce - вполголоса (итал.).}. "Только подумайте, милая моя, слухи, так оскорбившие нас, оказались справедливы!" Нет, если я выйду за Мидуинтера, я постоянно буду ставить моего мужа и себя в ложное положение, или я должна отказаться от его настоящего имени, его хорошенького, романтического имени у дверей церкви.

   Мой муж! Как будто я действительно выйду за него! Я не выйду за него - и делу конец!

  

   Половина одиннадцатого. О Боже! О Боже! Как кровь стучит в висках и как болят мои усталые глаза! На меня смотрит луна в окно. Как быстро маленькие облачка пробегают от ветра! То они скрывают луну, то открывают ее. Какие странные формы принимают желтые пятна и опять изменяют их в одно мгновение! Нет для меня спокойствия и тишины, куда бы я ни оглянулась. Свечка мерцает, и само небо имеет какой-то беспокойный вид!

   В постель! В постель! Как говорила леди Макбет. Кстати, желала бы я знать, что сделала бы леди Макбет в моем положении? Она убила бы кого-нибудь, как только начались ее неприятности,- вероятно, Армадэля.

  

   Пятница, утро. Ночь прошла спокойно опять по милости моих капель. Я пила утром чай в лучшем расположении духа и получила утреннее приветствие в виде письма от миссис Ольдершо.

   Мое молчание произвело свое действие на матушку Иезавель. Она приписывает его подлинной причине и наконец показывает свои когти. Если я не в состоянии заплатить ей тридцать фунтов, взятые под расписку, срок которой истекает в следующий вторник, она даст знать своему поверенному, чтобы он "поступил надлежащим образом".

   Если я не в состоянии заплатить... Когда я расплачусь со своей хозяйкой сегодня, у меня не останется и пяти фунтов! Нет и тени надежды, чтоб я получила деньги до вторника; а здесь у меня нет ни одного близкого знакомого, который ссудил бы мне шесть пенсов. Затруднениям, окружавшим меня, недоставало только одного для довершения их, и это одно наступило.

   Мидуинтер, разумеется, помог бы мне, если бы я смогла решиться попросить у него помощи, но это будет значить, что я намерена выйти за него замуж. Неужели мое отчаяние и беспомощность до того велики, что я кончу так плохо? Нет еще.

   Голова моя тяжела; я должна выйти на свежий воздух и подумать об этом.

  

   Два часа. Мне кажется, я заразилась суеверием Мидуинтера. Я начинаю думать, что события насильно влекут меня к какой-то цели, которую я еще не вижу, но которая, по моему убеждению, уже недалека.

   Я была оскорблена, умышленно оскорблена при свидетелях мисс Мильрой.

   Прохаживаясь по обыкновению в самых немноголюдных местах и стараясь, не очень успешно, придумать, что предпринять, я вспомнила, что нужны перья и почтовая бумага, и пошла в город. Было бы благоразумнее послать в лавку за тем, что было мне нужно. Но мне надоели и я сама, и мои уединенные комнатки, и я пошла сама по той простой причине, что все-таки это было какое-то дело.

   Только я вошла в лавку и спросила, что мне нужно, как появилась еще покупательница. Мы обе подняли глаза и тотчас узнали друг друга: мисс Мильрой.

   За прилавком стояли женщина и мальчик, кроме продавца, который показывал мне вещи. Женщина вежливо обратилась к пришедшей покупательнице:

   "Чем мы можем служить вам, мисс?"

   Она прямо посмотрела мне в лицо и ответила:

   "Ничем теперь. Я приду после, когда ваша лавка будет пуста".

   Она ушла. Трое продавцов, находившихся в лавке, молча посмотрели на меня. Я со своей стороны молча заплатила за мои покупки и ушла. Не могу не сознаться, что в моем тревожном и расстроенном состоянии эта девчонка уязвила меня.

   В минутной слабости - это было не что иное - я хотела отплатить ей злом за зло и прошла даже всю улицу, направляясь к коттеджу майора, чтоб рассказать ему об утренних прогулках его дочери, но образумилась и тотчас возвратилась домой. Нет, нет, мисс Мильрой! Временная неприятность в коттедже, которая кончится тем, что отец простит вам, а Армадэль воспользуется его снисхождением, не оплатят моего долга вам. Я не забываю, что ваше сердце отдано Армадэлю и что майор, чтобы он ни говорил, всегда до сих пор уступал вам. Может быть, моя голова становится глупее, но разум еще не совсем изменил мне.

   Между тем письмо миссис Ольдершо упорно ждет ответа, а я еще не знаю, что мне с ним делать. Отвечать на него или нет? Пока все равно; еще остается несколько часов до ухода почты.

   Не попросить ли мне денег взаймы у Армадэля? Мне было бы приятно выманить что-нибудь у него, и я думаю, что в его настоящем положении (относительно мисс Мильрой) он сделает все, чтобы освободиться от меня. Конечно, с моей стороны это было бы очень низко. Фи! Когда мы ненавидим и презираем человека, как я презираю и ненавижу Армадэля, какое нам дело, что он будет считать нас низкими?

   Однако моя гордость - или что-нибудь другое, я не знаю что - возмущается от этой мысли.

   Половина третьего, только половина третьего! О! Как страшно скучны эти длинные летние дни! Я никак не могу все думать и думать, я должна чем-нибудь облегчить свою душу. Не сесть ли за фортепьяно? Нет, я не в состоянии. Работать? Нет, я опять стану думать, если примусь за иголку. Мужчина на моем месте начал бы пьянствовать. Я не мужчина и пьянствовать не могу. Я займусь своими платьями и приведу в порядок свои вещи.

   Прошел ли час? Более часа, а будто не более минуты.

   Я не могу пересматривать эти листочки, но знаю, что написала где-то слова: "Я чувствую, что ближе и ближе подвигаюсь к какой-то цели, еще скрытой для меня". Теперь цель уже не скрыта, облако спало с моего ума, слепота исчезла с глаз - я вижу эту цель! Я вижу эту цель!

   Она сама явилась ко мне - я ее не искала. Даже на моей смертной постели я могла бы присягнуть с чистой совестью, что я ее не искала.

   Я пересмотрела мои вещи, я занимаюсь таким пустым и ничтожным делом как... как самая пустая и ничтожная женщина на свете. Я пересматривала мои платья и белье. Что могло быть невиннее? И дети пересматривают свои платья и свое белье.

   День был такой длинный, и мне так было скучно! Я прежде всего занялась моими чемоданами. Сначала пересмотрела большой чемодан, который обыкновенно оставляю открытым, а потом маленький, который у меня всегда заперт.

   Переходя от одной вещи к другой, я наконец дошла до связки писем, лежавшей на дне, писем человека, для которого когда-то я пожертвовала всем и вытерпела все, человека, сделавшего меня такой, какова я теперь. Раз сто решалась сжечь эти письма и все не сжигала. На этот раз только сказала: "Я не стану читать этих писем" - и все-таки прочла.

   Негодяй, фальшивый, малодушный, бездушный негодяй! На что мне теперь нужны его письма? О, какое несчастье быть женщиной! О! О! До какой низости может довести наше воспоминание о мужчине, когда любовь к нему исчезла, прошла! Я прочла эти письма, я была так одинока и так несчастна, я прочла эти письма.

   Я дошла до последнего, до того письма, которое он написал, чтоб ободрить меня, когда я колебалась, когда страшное время приближалось; письмо, которое оживило меня, когда моя решимость изменила мне в последний час. Я читала строчку за строчкой, когда наконец дошла до этих слов: "...меня выводят из терпения такие нелепости, какие ты написала мне. Ты говоришь, что я заставляю тебя сделать то, что выше мужества женщины. Неужели? Я могу указать тебе на любую коллекцию процессов английских и заграничных, чтоб показать, как ты ошибаешься. Но, может быть, таковых коллекций у тебя под рукой нет; и я укажу тебе на процесс, упомянутый во вчерашней газете. Обстоятельства совсем не похожи на наши, но пример решимости в женщине стоит твоего внимания.

   Ты найдешь между судебными делами замужнюю женщину, обвиненную в том, что она выдала себя за пропавшую вдову капитана, служившего на купеческом корабле, который утонул, как предполагали. Имя и фамилия мужа (живого) подсудимой и имя офицера случайно оказались одинаковы. Можно было получить деньги, в которых очень нуждался муж подсудимой, к которому она была искренно привязана, если бы этот обман удался. Женщина все взяла на себя. Муж ее был болен, и его преследовали за долги. Все обстоятельства, как ты можешь прочесть сама, складывались в ее пользу, и она так хорошо воспользовалась ими, что сами юристы признавались, что женщина могла бы иметь успех, если бы предполагаемый утопленник не оказался жив и не успел вовремя приехать, чтоб уличить ее. Эта сцена происходила в конторе стряпчего и раскрылась в показаниях в суде. Женщина была хороша собой, а моряк был человек добрый. Он сначала хотел (если бы судьи позволили ему) освободить ее. Капитан сказал ей между прочим: "Вы не рассчитывали, чтоб утонувший возвратился живой, не так ли, сударыня?"

   "Это счастье для вас, что я не рассчитывала,- отвечала она.- Вы спаслись от моря, но не спаслись бы от меня".

   "А что сделали бы вы, если бы узнали, что я возвращаюсь?" - спросил моряк.

   Она посмотрела ему прямо в глаза и ответила: "Я убила бы вас".

   Как вы думаете, такая женщина написала бы мне, что я заставляю ее сделать то, что выше мужества женщины? И такая красивая, как ты! Ты заставила бы некоторых мужчин в моем положении пожалеть, что она не на твоем месте".

   Я не читала далее. Когда я дошла до этих слов, одна мысль блеснула в моем мозгу как молния. В одно мгновение я представила все так ясно, как теперь. Это ужасно! Это неслыханно! Это превосходит смелостью все отчаянные предприятия; но если только я могу укрепить себя для того, чтоб решиться на одну страшную необходимость, это получится. Я могу олицетворить богатую вдову Аллэна Армадэля Торп-Эмброзского, если рассчитывать на смерть Аллэна Армадэля в известное время.

   Вот простыми словами страшное искушение, от которого я теперь изнемогаю. Это ужасно в том отношении, что оно явилось из того другого искушения, которому я поддалась в прошлое время.

   Да, вот письмо, ожидавшее меня в чемодане, о достижении цели, о которой вовсе не думал негодяй, написавший его. Вот процесс, приведенный в пример только для того, чтобы поддразнить меня, совершенно непохожий на мое тогдашнее дело. Вот он ждал меня сквозь все перемены моей жизни, пока, наконец, стал похож на мое дело.

   Это могло бы испугать любую женщину, но даже и это не самое худшее. Все это находилось в моем дневнике уже много дней, а я этого и не знала! Каждая пустая фантазия, возникавшая у меня, вела тайно к этой единственной цели, а я не видела и не подозревала этого, пока чтение письма не озарило мои мысли новым светом, пока я не увидела тень моих собственных обстоятельств, вдруг упавшую на это необычное обстоятельство в процессе той другой женщины!

   Это свершится, если я только буду в состоянии решиться на необходимое: это свершится, если я могу рассчитывать на смерть Аллэна Армадэля в известное время.

   Все устроить легко, кроме его смерти. Весь ряд событий, от которых я слепо терпела неприятности более недели (хотя я была так глупа, что не видела этого), складывался в мою пользу.

   Тремя смелыми шагами - только тремя! - эта цель может быть достигнута. Пусть Мидуинтер женится на мне тайно под своим настоящим именем - первый шаг! Пусть Армадэль уедет из Торп-Эмброза холостым и умрет в каком-нибудь отдаленном месте между чужими - шаг второй!

   Ну, зачем же я колеблюсь? Зачем не перейти к шагу третьему и последнему?

   Я перейду. Шаг третий и последний - мое появление после того, как известие о смерти Армадэля дойдет сюда, в качестве его вдовы с моим брачным свидетельством в руках для предъявления моих прав. Это ясно как полуденное солнце. По милости сходства имен и осторожности, с какою скрывалось это сходство, я могу быть женой черноволосого Аллэна Армадэля, не известного никому, кроме моего мужа и себя самой, и могу считаться вдовой белокурого Аллэна Армадэля, имея доказательством брачное свидетельство, которому поверят самые недоверчивые люди на свете.

   Как подумаю, что я все это написала в моем дневнике! Что меня страшит? Опасение препятствий, опасение, что это может открыться?

   Где же препятствия? Как это может открыться?

   Меня все здесь подозревают, что я интригую, чтоб сделаться владетельницей Торп-Эмброзской. Мне одной известно, какое направление приняли увлечения Армадэля. Никто на свете, кроме меня, не знает еще о его ранних утренних свиданиях с мисс Мильрой. Если будет необходимо разлучить их, я могу это сделать каждую минуту, написав анонимное письмо майору. Если будет необходимо удалить Армадэля из Торп-Эмброза, я могу заставить его уехать отсюда через три дня. Он сам сказал мне, когда я говорила с ним последний раз, что поедет на край света, чтоб помириться с Мидуинтером, если Мидуинтер согласиться на это. Мне стоит только заставить Мидуинтера написать из Лондона и просить примирения - Мидуинтер будет мне повиноваться,- и Армадэль поедет в Лондон. Каждое затруднение вначале сглаживается под моей рукой. С каждым последующим затруднением я могу справиться сама. Во всем этом смелом предприятии, как оно ни кажется отчаянным, если я буду женой другого - нет решительно никакого риска, требующего соображения, кроме одной страшной необходимости: смерти Армадэля.

   Его смерти! Это мог быть ужасный шаг для всякой женщины, но должно ли это быть ужасно для меня?

   Я ненавижу Армадэля из-за его матери; я ненавижу его самого. Я ненавижу его за то, что он тайно от меня съездил в Лондон и наводил справки обо мне. Я ненавижу его за то, что он вынудил меня оставить мое место, прежде чем я этого пожелала. Я ненавижу его за то, что он расстроил все мои надежды выйти за него замуж и опять заставил меня вести мою несчастную жизнь. Но после того, что я уже сделала в прошедшее время, как я могу? Как я могу?

   Девушка, которая стала между нами, которая отняла его у меня, которая открыто оскорбила меня недавно,- как эта девушка, отдавшая ему свое сердце, почувствует это, если он умрет! Как я отомщу ей, если это сделаю! А когда я буду принята как вдова Армадэля, какое торжество для меня! Торжество! Это будет более чем торжество, это будет спасение для меня. Имя, на которое посягнуть не может никто, скроет меня от прошлой жизни. Удобства, роскошь, богатство и положение в обществе, тысячу двести фунтов верного ежегодного дохода, обеспеченного завещанием, которое известно нотариусу, независимо от того, что мог бы он сказать или сделать сам! Я никогда не имела тысячу двести фунтов в год. В самое счастливое время у меня не было и половины этого дохода, собственно мне принадлежащего. Что у меня есть теперь? Осталось всего-навсего пять фунтов и надежда на будущей неделе попасть в тюрьму за долги.

   Но, о! После того что я уже сделала в прошлое время, как могу я? Как могу я?

   Некоторые женщины на моем месте и при моих воспоминаниях о прошлом чувствовали бы иначе; некоторые женщины сказали бы: "Легче во второй, чем в первый раз". Почему я не могу? Почему я не могу?

   О! Сатана искушает меня, а неужели нет ангела поблизости, который поставил бы временное препятствие между мной и завтрашним днем, препятствие, которое помогло бы мне отказаться от этого?

   Я поддамся этому, поддамся, если стану писать или думать об этом; я оставлю эти листки и пойду опять на воздух. Мне необходимо поговорить с кем-нибудь о самых обыкновенных предметах. Я поведу гулять хозяйку и ее детей. Мы пойдем посмотреть что-нибудь. В городе есть какая-то выставка, я поведу их туда. Я не такая уж злая женщина, когда постараюсь, и моя хозяйка была добра ко мне. Я отвлекусь от своих мыслей, когда я увижу, что она и дети будут веселиться.

   Минуту назад я оставила эти листки, как сказала, а теперь опять раскрыла их, сама не знаю почему. Мне кажется, мой мозг перевернулся. Я чувствую, будто какая-то мысль вылетела у меня из головы; я чувствую, что должна найти ее здесь.

   Я нашла! Мидуинтер!!! Возможно ли, что, думая о причинах за и против целый час, несколько раз читала имя Мидуинтера, серьезно намеревалась выйти за него и ни разу не подумала, что даже если устранятся все другие препятствия, то он один, когда настанет время, будет непреодолимым препятствием на моем пути? Неужели соображения о смерти Армадэля поглотили меня до такой степени? Я так полагаю. Я не могу другим образом объяснить такой необыкновенной забывчивости с моей стороны.

   Не остановиться ли мне и не подумать ли об этом, как я подумала обо всем остальном? Не спросить ли мне себя: не будет ли Мидуинтер, когда настанет время, таким же непреодолимым препятствием, каким он кажется теперь? Нет! Какая нужда думать об этом? Я решилась преодолеть искушение; я решилась доставить удовольствие моей хозяйке и ее детям; я решилась закрыть мой дневник, и он будет закрыт.

  

   Шесть часов. Болтовня хозяйки нестерпима, дети хозяйки надоедают мне. Я оставила их и прибежала сюда - до отхода почты написать строчку миссис Ольдершо.

   Опасение поддаться искушению все сильнее овладевало мной. Я решилась отрезать все возможности поступить по намеченному плану. Миссис Ольдершо послужит для меня спасением в первый раз с тех пор, как я ее знаю. Если я не заплачу ей по расписке, она угрожает посадить меня в тюрьму. Ну, пусть она арестует меня. В том расположении духа, в каком я нахожусь теперь, самое лучшее, что могло бы случиться для меня, это - чтоб меня увезли из Торп-Змброза волей или неволей. Напишу, что меня можно найти здесь, напишу ей прямо, что самую лучшую услугу, какую она может оказать мне, это - запереть меня в тюрьму!

  

   Семь часов. Письмо отправлено на почту. Я начинала чувствовать некоторое облегчение, когда дети пришли поблагодарить меня за то, что я водила их на выставку. Девочка совсем расстроила меня; она очень бойка, и волосы у нее почти такого цвета, как у меня. Она сказала: "Я буду похожа на вас, когда вырасту, не правда ли?"

   Ее глупая мать сказала: "Пожалуйста, извините ее, мисс".

   И, смеясь, увела ее из комнаты. Похожа на меня! Я вовсе не люблю этого ребенка, но думать, что она будет похожа на меня!

  

   Суббота, утро. Я хорошо поступила раз в жизни, по внутреннему побуждению, написав таким образом к миссис Ольдершо. Единственное случившееся новое обстоятельство оказалось в мою пользу.

   Майор Мильрой ответил на письмо Армадэля, просившего позволения зайти в коттедж и оправдаться. Дочь прочла это письмо молча, когда Армадэль подал ей его на их свидании сегодня утром в парке. Но они разговаривали потом об этом письме так громко, что я все слышала. Майор упорно стоит на своем. Он пишет, что его мнение о поведении Армадэля составлено не по слухам, а по собственным письмам Армадэля, и он не видит причины изменять мнение, к которому он пришел, когда переписка между ними прекратилась.

   Это маленькое обстоятельство, я признаюсь, ускользнуло из моей памяти. Дело могло кончиться неприятно для меня. Если бы майор Мильрой не так упорно придерживался своего мнения, Армадэль мог бы оправдаться, его помолвка с мисс Мильрой была бы признана, и всякая возможность для меня иметь влияние на это дело была бы утрачена. Теперь же они должны держать планы своей помолвки в строгой тайне, и мисс Мильрой, не осмелившаяся подходить к большому дому после того, как гроза принудила ее искать там убежища, вряд ли осмелится подойти и теперь. Я могу разлучить их, когда захочу, анонимным письмом к майору; я могу разлучить их, когда захочу!

   После рассуждений о письме они начали говорить о том, что им теперь предпринять. Строгость майора, как оказалось, произвела обыкновенный результат. Армадэль заговорил опять о побеге, и на этот раз она слушала его, мисс Мильрой все принуждает к этому. Платья ее готовы, а летние каникулы в школе, выбранной для нее, кончаются в конце следующей недели. Когда я оставила их, они уговорились встретиться опять и решить что-нибудь в понедельник.

   Последние слова, сказанные им, перед тем как я ушла, несколько взволновали меня. Он сказал: "По крайней мере одно затруднение, Нили, не должно тревожить нас: у меня много денег".

   Потом он поцеловал ее. Возможность лишить его жизни показалась мне реальнее, когда он заговорил о деньгах и поцеловал ее.

   Прошло несколько часов, и чем больше я думаю о мести, тем больше опасаюсь пустого промежутка до того времени, когда миссис Ольдершо обратится к закону и защитит меня от меня самой. Может быть, было бы лучше, если б я осталась дома сегодня. Но как я могла? После оскорбления, которое она нанесла мне вчера, я порывалась взглянуть на девицу.

   Сегодня воскресенье. Понедельник, вторник. Меня не могут арестовать за долг раньше среды. От моих жалких пяти фунтов осталось только четыре! А Армадэль сказал Нили, что у него много денег! Она краснела и дрожала, когда он целовал ее! Может быть, было бы лучше для него, лучше для нее, лучше для меня, если бы срок моего долга кончился вчера и полиция задержала меня сию минуту.

   Что если бы у меня были средства уехать из Торп-Эмброза со следующим поездом, отправиться за границу и занять себя каким-нибудь новым интересным делом с новыми людьми? Могла ли бы я это сделать, скорее чем размышлять о том легком способе лишить его жизни, который проложит путь к богатству? Может быть. Но откуда достану я денег? Кажется, дня два тому назад мне приходил в голову способ достать денег? Да, это - низкая идея просить Армадэля помочь мне! Хорошо, поступлю низко один раз, я дам ему возможность совершить великодушный поступок с помощью туго набитого кошелька, о котором он размышляет с таким утешением в сложившихся обстоятельствах. Сердце мое смягчилось бы ко всякому человеку, который ссудил бы меня деньгами в моем теперешнем отчаянном положении; и если Армадэль даст мне денег, то может быть, мое сердце смягчится и к нему. Когда я пойду? Сейчас! Я не оставлю себе времени продлить унижение от этого поступка и переменить мое намерение.

  

   Три часа. Я отмечаю час. Он сам решил свою участь. Он оскорбил меня.

   Да! Я раз вынесла это оскорбление от мисс Мильрой, а теперь вынесла во второй раз от самого Армадэля. Оскорбление приметное, безжалостное, умышленное оскорбление днем!

   Я прошла город и сделала несколько сот шагов по дороге, которая ведет к большому дому, когда увидела Армадэля, подходящего ко мне. Он шел очень быстро, вероятно, за чем-нибудь в город. В ту самую минуту, как он увидел меня, он остановился, покраснел, снял шляпу, заколебался и повернул назад в переулок, который, как мне известно, идет в противоположном направлении от того, в котором он шел, когда увидел меня. Его поступок говорил сам за себя так ясно, что его можно было выразить словами: "Мисс Мильрой может об этом услышать: я не смею подвергнуться риску, чтоб меня увидели говорящим с вами". Мужчины поступали со мной жестокосердно и говорили мне неприятные вещи, но еще ни один мужчина на свете не бегал от меня как от прокаженной, как будто заражавшей сам воздух своим присутствием!

   Не говорю ничего более. Когда он сбежал от меня в этот переулок, он пошел навстречу своей смерти. Я написала Мидуинтеру, чтоб он ожидал меня в Лондоне на будущей неделе и все приготовил к нашему скорому браку.

  

   Четыре часа. Полчаса назад я надела шляпку, чтоб самой отнести на почту письмо к Мидуинтеру, но вот все еще сижу в своей комнате, с душой, раздираемой сомнениями, а письмо лежит на столе.

   Армадэль не причина сомнений, теперь раздирающих меня. Это Мидуинтер заставляет меня колебаться. Могу ли я сделать один из трех шагов, которые приведут меня к цели, без моей обычной осторожности думать о последствиях? Могу ли я выйти за Мидуинтера, не зная заранее, как уничтожить препятствие иметь мужа, когда наступит время, которое превратит меня из жены живого Армадэля во вдову Армадэля умершего.

   Почему я не могу думать об этом, когда знаю, что должна думать об этом? Почему я не могу так твердо взглянуть на это, как гляжу на все остальное? Я чувствую его поцелуи на губах моих; я чувствую его слезы на груди моей; я чувствую, как его руки обнимают меня. Он далеко отсюда, в Лондоне, а между тем он здесь и не дает мне думать об этом!

   Почему не могу я немного подождать? Почему мне не предоставить времени помочь себе? Времени? Сегодня суббота. Какая нужда думать об этом, если я не хочу? Сегодня почта в Лондон не идет, я должна ждать. Если отдам письмо на почту, оно не пойдет. Притом, может быть, завтра получу известие от миссис Ольдершо. Я должна подождать от нее письма. Я не могу считать себя свободной женщиной, пока не узнаю, что намерена делать миссис Ольдершо. Необходимо подождать до завтра. Я сниму шляпку и запру письмо в письменную шкатулку.

  

   Воскресенье утром. Нельзя устоять! Обстоятельства одно за другим побуждают меня: они толпятся, толпятся и толкают меня все к одному.

   Я получила ответ миссис Ольдершо. Эта негодная тварь ползает передо мной и льстит мне. Я могу представить так же ясно, как бы она призналась мне, что старуха подозревает, что я намерена добиться успеха в Торп-Эмброзе без ее помощи. Видя, что угрозы для меня бесполезны, она старается теперь мне льстить. Я опять ее возлюбленная Лидия! Она обижается на то, как я могла вообразить, что она была действительно намерена арестовать своего задушевного друга, и умоляет меня, как милость для нее, продлить срок расписки!

   Я говорю еще раз: ни одно человеческое существо не могло бы устоять против задуманного в моем положении. Сколько раз я старалась избавиться от искушения, и каждый раз обстоятельства гонят меня. Я не могу бороться долее. Почта, отвозящая мои письма, сегодня вечером отвезет между прочими и мое письмо к Мидуинтеру.

   Сегодня вечером! Если я позволю себе ждать до вечера, еще что-нибудь может случиться. Если я позволю себе ждать до вечера, я опять могу поколебаться. Мне надоело мучиться в нерешительности. Я должна и хочу облегчить себе жизнь в настоящем, чего бы то ни стоило в будущем. Мое письмо к Мидуинтеру сведет меня с ума, если дальше останется в моей шкатулке. Я могу отдать его на почту через десять минут - и отдам!

   Сделано. Первый из трех шагов, ведущих меня к цели, сделан. Душа моя стала спокойнее, письмо отдано на почту.

   Мидуинтер получит его завтра. До конца этой недели все должны увидеть, как Армадэль оставит Торп-Эмброз, и все должны увидеть, что и я оставляю Торп-Эмброз вместе с ним.

   Взглянула ли я на последствия моего брака с Мидуинтером? Нет! Знаю ли я, как уничтожить препятствие, которое я встречу со стороны моего мужа, когда наступит время, которое превратит меня из жены живого Армадэля во вдову Армадэля умершего?

   Нет! Когда наступит время, я должна разрушить это препятствие, как смогу. Стало быть, я слепо решаюсь - относительно Мидуинтера - на этот страшный риск? Да, слепо. Не лишилась ли я рассудка? Весьма вероятно. Или я так люблю его, что не решаюсь прямо взглянуть на это? Вероятно. Кому до этого нужда?

   Я не хочу, не хочу, не хочу думать об этом! Разве у меня нет собственной воли? И неужели я не могу, если хочу, думать о чем-нибудь другом?

   Вот раболепное письмо матушки Иезавели. Есть о чем думать. Я буду отвечать на это письмо. Я расположена написать матушке Иезавели.

   Конец письма мисс Гуильт к миссис Ольдершо.

  

   "...я сказала вам, когда прервала мое письмо, что я подожду, прежде чем кончу, и спрошу мой дневник: могу ли я, не опасаясь, сказать вам, что я теперь собираюсь сделать? Я спрашивала, и мой дневник ответил: "Не говорите ей!" При таких обстоятельствах я кончаю мое письмо - с нижайшими извинениями, что оставляю вас в неведении.

   Я, вероятно, скоро буду в Лондоне - и смогу рассказать вам словесно при встрече, что считаю не безопасным написать. Помните: я не даю обещания! Все будет зависеть от того, как я буду расположена к вам в то время. Я не сомневаюсь в вашей скромности, но (при некоторых обстоятельствах) я не совсем уверена в вашем мужестве.

  

   Весьма вам благодарна за позволение продлить срок расписки. Я отказываюсь воспользоваться