Коллинз Уилки - Армадэль. Том 2

атушка Иезавель с видом женщины, находящейся на пути к небу, в платье стального цвета, с серыми митенками на руках, в строгом простом чепчике на голове и с книгой проповедей на коленях. Она набожно закатила под лоб глаза при виде меня, и первые слова, сказанные ею, были: "О, Лидия! Лидия! Почему вы не в церкви?"

   Если бы я была не так озабочена, внезапное представление миссис Ольдершо в совершенно новой роли могло бы позабавить меня, но я не была расположена смеяться и (так как все мои расписки были оплачены) не была обязана воздерживаться в выражениях.

   "Вздор и пустяки! - сказала я.- Спрячьте в карман ваше воскресное лицо. У меня есть для вас новости с тех пор, как я вам писала из Торп-Эмброза".

   Только что я упомянула о Торп-Эмброзе, глаза старой лицемерки снова закатились, и она наотрез отказалась услышать хоть слово о моих поступках в Норфольке. Я настаивала, но совершенно бесполезно. Миссис Ольдершо только качала головой, стонала и сообщила мне, что ее отношения к суетам мира сего изменились навсегда.

   "Я родилась заново, Лидия,- сказала бесстыдная старуха, вытирая глаза.- Ничто не заставит меня возвращаться к этой вашей нечестивой спекуляции насчет сумасбродства богатого молодого человека".

   Услышав это, я тотчас бы оставила ее, если бы одно соображение не удержало меня еще на минуту.

   Легко было увидеть, что обстоятельства, принудившие миссис Ольдершо скрываться во время моего первого приезда в Лондон, были достаточно серьезны, чтоб принудить ее бросить - или по крайней мере сделать вид - ее прежние занятия. И едва ли было менее ясно, что она нашла выгодным - все в Англии находят это выгодным - прикрыть внешнюю сторону своей репутации гладким лоском лицемерия. Это, однако, было мое дело, и я поразмышляла бы об этом потом, а не у нее дома, если бы мои интересы не требовали испытать искренность преображения миссис Ольдершо.

   В то время, когда она снаряжала меня для нашего предприятия, я помню, что подписала документ, дававший ей прекрасные денежные выгоды, если я стану миссис Армадэль Торп-Эмброзской. Возможность воспользоваться этой интересной бумагой в качестве пробного камня была так заманчива, что устоять против нее не было возможности. Я попросила моего набожного друга позволения сказать одно последнее слово, прежде чем я оставлю ее дом.

   "Так как вы не интересуетесь более моей нечестивой спекуляцией в Торп-Эмброзе,- сказала я,- может быть, вы возвратите мне бумагу, подписанную мною, когда вы не были такой примерной особой, как теперь?"

   Бесстыдная старуха лицемерка тотчас зажмурила глаза и задрожала.

   "Что это значит: да или нет?" - спросила я.

   "По нравственным и религиозным причинам, Лидия, это значит нет",- отвечала миссис Ольдершо.

   "По нечестивым и мирским причинам,- возразила я,- прошу позволения поблагодарить вас за то, что вы показали мне ваши когти".

   Теперь действительно не могло быть сомнения насчет цели, которую она имела в виду. Она не хотела больше рисковать и давать мне взаймы денег, она предоставляла мне возможность выиграть или проиграть одной. Если я проиграю - она не будет скомпрометирована; если я выиграю - она предъявит бумагу, подписанную мною, и воспользуется ею без угрызений совести. В моем теперешнем положении оставаться - значит понапрасну терять время и слова на бесполезные возражения. Я взяла на заметку это предостережение, чтобы учесть в будущем, и встала, намереваясь уйти.

   В ту минуту, когда я поднялась со стула, раздался сильный стук в парадную дверь. Миссис Ольдершо, очевидно, узнала, кто это. Она торопливо встала и позвонила в колокольчик.

   "Я нездорова и не могу никого видеть,- сказала она, когда вошла служанка.- Подождите несколько минут",- прибавила миссис Ольдершо, резко повернувшись ко мне, когда женщина пошла отворять дверь.

   С моей стороны это была маленькая, очень маленькая месть - я знаю, но против удовольствия поступить наперекор матушке Иезавели, даже в безделице, нельзя было устоять.

   "Я не могу ждать,- ответила я.- Вы только что напомнили, что мне следует быть в церкви".

   Прежде чем она успела что-нибудь сказать, я вышла из комнаты.

   Когда я стала ногой на первую ступеньку лестницы, парадная дверь отворилась, и мужской голос спросил, дома ли миссис Ольдершо.

   Я тотчас узнала голос: доктор Доуноард!

   Доктор повторил служанке свой вопрос тоном, в котором чувствовалось раздражение, что его не пускали дальше двери.

   "Ваша госпожа нездорова и не может принимать гостей? Передайте ей эту карточку,- сказал доктор.- И скажите ей, что я надеюсь, когда я приду в следующий раз, она будет настолько здорова, чтобы принять меня".

   Если бы его голос не сказал мне ясно, что он не чувствует дружеского расположения к миссис Ольдершо, я, наверно, отпустила бы доктора Доуноарда, не пытаясь напомнить о нашем знакомстве. Но теперь я испытывала желание поговорить с ним или с кем бы то ни было, кто сердился на матушку Иезавель. Я полагаю, что это было вызвано моей злостью на нее. Как бы то ни было, я сошла со ступенек и, тихо следуя за доктором, нагнала его на улице.

   Я узнала его голос, узнала и его спину, когда шла позади него. Но когда я назвала его по имени и когда он, вздрогнув, обернулся и оказался со мной лицом к лицу, я последовала его примеру и также вздрогнула от неожиданности со своей стороны. Лицо доктора превратилось в лицо совершенно незнакомого мне человека, его лысина скрылась под искусно прилаженным седоватым париком. Он отпустил бакенбарды и выкрасил их под цвет своих новых волос. Отвратительные круглые очки торчали на его носу вместо красивого лорнета, который он обычно держал в руке, и черный галстук с огромным воротничком являлся недостойным преемником клерикального белого галстука прежних времен. От человека, которого я когда-то знала, ничего не осталось, кроме полной фигуры, вкрадчивой вежливости и приятности в обращении и в голосе.

   "Очень рад видеть вас снова,- сказал доктор, тревожно осматриваясь вокруг и поспешно вынимая свою визитную карточку.- Но, любезная мисс Гуильт, позвольте мне поправить небольшую ошибку, допущенную с вашей стороны. Доктор Доуноард из Пимлико умер и похоронен, и вы чрезвычайно меня обяжете, если никогда, ни в каком случае не упомяните о нем опять".

   Я взяла визитную карточку, которую он подал мне, и увидела, что я теперь говорю с доктором Ле-Ду, живущим в лечебнице в Фэруэтер-Вэле, в Гэмпстиде!

   "Вы, кажется, нашли необходимым,- сказала я,- изменить многое с тех пор, как я видела вас в последний раз? Ваше имя, ваше местопребывание, вашу наружность..."

   "И мою практику,- перебил доктор.- Я купил у человека безынициативного и малоизвестного диплом и лечебницу для приема нервных больных. Мы уже принимаем нескольких привилегированных друзей. Придите и навестите нас. Вы идете в мою сторону? Не угодно ли вам взять меня под руку и рассказать мне, какой счастливой случайности я обязан удовольствием видеть вас снова".

   Я рассказала ему о своих делах именно так, как они складывались, и прибавила (желая узнать о его отношениях с прежней союзницей в Пимлико), что очень удивилась, услышав, что миссис Ольдершо не приняла такого старого друга, как он. Как доктор ни был осторожен, его поведение, когда он услышал мое замечание, тотчас убедило, что мои подозрения о его несогласии с миссис Ольдершо имели основания. Улыбка с лица исчезла, и он с раздражением поправил на носу свои отвратительные очки.

   "Простите меня, если я предоставляю вам самой сделать свои выводы,- сказал он.- Я с сожалением должен сказать, что разговор о миссис Ольдершо очень для меня неприятен при теперешних обстоятельствах. Одно деловое затруднение, относящееся к нашему товариществу в Пимлико, совершенно неинтересно для такой молодой и красивой женщины, как вы. Расскажите мне ваши новости. Вы оставили место в Торп-Эмброзе? Вы живете в Лондоне? Не могу ли я, как врач по моей профессии или по другим вопросам, сделать что-нибудь для вас?"

   Этот последний вопрос был для меня гораздо важнее, чем он предполагал. Прежде чем я ответила на него, я почувствовала необходимость расстаться с доктором и подумать.

   "Вы были так добры, доктор, что пригласили меня нанести вам визит,- сказала я.- В вашем спокойном доме, в Гзмпстиде, я, может быть, найду что-нибудь рассказать вам, что я не могу сделать на этой шумной улице. Когда вы бываете дома в вашей лечебнице? Найду я вас там сегодня немного попозже?"

   Доктор уверил меня, что он возвращается туда, и просил назначить час. Я сказала: "к полудню" и, сославшись на необходимость быть в другом месте, села в первый омнибус, проезжавший мимо.

   "Не забудьте адреса",- сказал доктор, сажая меня.

   "У меня есть ваша карточка",- ответила я.

   Так мы расстались. Я вернулась в гостиницу, прошла в свою комнату и очень неспокойно обдумала все.

   Серьезное препятствие в виде подписи на брачном свидетельстве все еще стояло на моей дороге также неопреодолимо, как и прежде. Всякая надежда получить помощь от миссис Ольдершо пропала. Я могла смотреть на нее теперь только как на врага, скрытого во мраке,- врага, в этом я не могла более сомневаться, который следил за мною и подстерегал меня, когда я была в Лондоне в последний раз. К какому другому специалисту могла я обратиться за советом, который мое несчастное незнание законов и порядка ведения дел принуждало меня искать у человека более опытного, чем я? Могла ли я обратиться к стряпчему, с которым консультировалась, когда хотела венчаться с Мидуинтером под своим девическим именем? Возможно! Не говоря уже ничего о холодном приеме, который я встретила в последний раз, совет, который мне был нужен сейчас, относился (как бы ни скрывала я факты) к обману - обману такого рода, которому не согласится помогать никакой порядочный стряпчий, если он дорожит своей репутацией. Не было ли какого-нибудь другого такого же сведущего человека, известного мне? Был один, только один - доктор, умерший в Пимлико и опять оживший в Гэмпстиде.

   Я знаю, что это человек совершенно бессовестный, что он имеет опытность в делах, которая мне нужна; и такой хитрый, такой искусный и такой дальновидный человек, какого только можно найти в Лондоне. Кроме этого, я сделала два важных открытия, относившихся к нему в это утро. Во-первых, он находился в дурных отношениях с миссис Ольдершо, что защитило бы меня от всякой опасности, чтобы они оба не соединились против меня, когда я доверюсь ему; во-вторых, обстоятельства все еще принуждали его старательно скрывать свою личность, что позволяло мне иметь на него влияние ни в коем случае не меньше того, которое он сможет иметь надо мною. Во всех отношениях он был именно такой человек, какой был нужен для реализации своей цели, а я все не решалась идти к нему, не решалась больше часа, сама не зная почему.

   Было уже два часа, когда я окончательно решилась нанести визит доктору. После этого я провела в номере еще час, определяя с величайшей осторожностью тот предел, до которого я окажу ему доверие. Наконец послала за кэбом и отправилась к трем часам пополудни в Гэмпстид.

   Я с некоторым затруднением нашла лечебницу.

   Фэруэтер-Вэль находился к югу от Гэмпстида и только недавно начал заселяться. День был пасмурный, и окрестности показались мне очень унылыми. Мы подъезжали к поселку по новой дороге, извивавшейся между деревьями, которая когда-то была аллеей парка какого-нибудь загородного дома. В конце этой дороги мы выехали на пустынную, открытую местность, с недостроенными виллами, разбросанными по ней, и с множеством свалок из досок, тачек и строительных материалов всякого рода, видневшихся по всем направлениям. В одном углу этой унылой местности стоял большой, не радовавший глаз дом, окруженный только что разбиваемым садом. Там не было еще ни куста, ни цветка, в общем, не на что было посмотреть. На открытой железной калитке, которая вела за садовую ограду, была прикреплена медная доска с написанными на ней огромными черными буквами словом "Лечебница". Колокольчик, когда извозчик позвонил, откликнулся в пустом доме каким-то погребальным звоном, а бледный, с дряблым лицом старый слуга в черном платье, отворивший дверь, имел вид только что вышедшего из могилы, чтобы исполнить эту обязанность. Из дома дохнуло на меня запахом сырой известки и свежего лака, а за мною ворвался в комнаты сквозной порыв сырого ноябрьского ветра. Я не заметила этого в то время, но, набрасывая эти строки, теперь вспомнила, что дрожала, когда переходила через порог.

   Я назвала свое имя слуге: миссис Армадэль, и меня провели в приемную. Даже огонь потухал от сырости в камине. Единственные книги в темных коричневых переплетах, лежавшие на столе, были сочинениями доктора, а единственный предмет, украшавший стены,- диплом (в красивой рамке и под стеклом), который доктор купил вместе с иностранным именем.

   Минуты через две хозяин лечебницы вошел и с веселым удивлением поднял кверху руки при виде меня.

   "Я не имел ни малейшего понятия, кто такая миссис Армадэль,- сказал он.- И вы также переменили ваше имя? Как же хитро поступили вы, не сказав мне об этом, когда мы встретились сегодня утром! Пожалуйте в мой уголок, я не могу держать такого старого и дорогого друга, как вы, в приемной пациентов".

   Уголок доктора находился с задней стороны дома, выходившей на поля, и деревья, предназначенные к срубке, но еще не срубленные строителями. Отвратительные медные, кожаные и стеклянные приборы и пробирки, искривленные, как будто это были одушевленные предметы, изгибавшиеся в болезненной агонии, заполняли одну часть комнаты. Большой книжный шкап со стеклянными дверцами занимал всю противоположную стену, и я увидела на его полках длинные ряды стеклянных банок, в которых плавали в желтой жидкости какие-то неопределенного вида мертвые существа серовато-белого цвета. Над камином в двух больших рамах, висевших рядом с большим пространством между ними, была размещена коллекция фотографических портретов мужчин и женщин. В раме с левой стороны помещались изображения нервных страданий, рама с правой стороны демонстрировала последствия сумасшествия, а пространство между ними было занято красиво раскрашенной бумагой, на которой был написан девиз: "Предупредить болезнь лучше, чем лечиться".

   "Вот я здесь с моим гальваническим аппаратом, с моими сбереженными образцами и со всеми другими медицинскими принадлежностями,- сказал доктор, поставив для меня кресло у камина.- А вот моя система лечения безмолвно обращается с плаката над вашей головой в виде изложения ее сути, которое я осмеливаюсь представить с полным откровением. Это не дом сумасшедших, любезная миссис Армадэль. Пусть другие лечат сумасшествие, если хотят,- я останавливаю его. До сих пор у меня в доме еще нет больных. Но мы живем в таком веке, когда нервное расстройство (сродни помешательству) постоянно увеличивается, и со временем больные будут. Я могу ждать, как Гэрви ждал, как Дженнер ждал. А теперь положите вашу ногу на каминную решетку и расскажите мне о себе. Вы, разумеется, замужем? И какое хорошенькое имя! Примите мои сердечные поздравления; вы имеете два величайших счастья, какие только могут достаться женщине: мужа и дом..."

   Я прервала поток искренних поздравлений доктора при первой возможности: "Я замужем, но мои семейные обстоятельства вовсе не столь радостны,- сказала я серьезно.- Мое настоящее положение не несет того счастья, которое, как обыкновенно предполагают, достается на долю женщины. Я уже нахожусь в положении весьма опасном".

   Доктор придвинул свой стул ближе ко мне и тотчас перешел на свое прежнее докторское обращение и свой прежний откровенный тон.

   "Если вы желаете посоветоваться со мною,- сказал он тихо,- вы знаете, что я в свое время хранил много опасных тайн, вы знаете также, что я имею два драгоценных качества для советника. Я не очень щекотлив, и на меня можно положиться безусловно".

   Я колебалась даже теперь, сидя с ним одна в его комнате. Для меня было бы так странно довериться кому бы то ни было, кроме меня самой! А между тем, как мне было не довериться другому в таком затруднении, которое касалось юридического вопроса?

   "Это как вам угодно,- прибавил доктор.- Я никогда не вызываю доверия, я только принимаю его".

   Нечего было делать - приехала я сюда не колебаться, а говорить. Я рискнула и заговорила:

   "Дело, о котором я желаю посоветоваться с вами, не относится к вашей докторской опытности, как вы, кажется, думаете. Но я думаю, что вы можете помочь мне, если я доверюсь вашему большому опыту человека светского. Предупреждаю вас заранее, что я непременно удивлю, а может быть, и испугаю вас".

   С этим предисловием я начала мою историю и рассказала ему то, что решилась ему рассказать, не более.

   С самого начала я не скрыла моего намерения выдать себя за вдову Армадэля и упомянула без всякой опаски (зная, что доктор может отправиться в контору и сам посмотреть завещание) большой доход, который достанется мне в случае успеха. Некоторые из обстоятельств я сочла нужным изменить или скрыть. Я показала ему известие, напечатанное в газете о гибели яхты, но не сказала ему ничего о неаполитанских происшествиях. Я сообщила ему о точном сходстве двух имен, предоставив ему вообразить, что это сходство случайное. Я сказала ему, как важен пункт в этом деле, что мой муж скрыл свое настоящее имя в глубокой тайне от всех, кроме меня; но для того, чтобы предотвратить общение между ними, я старательно скрыла от доктора, под каким именем Мидуинтер жил всю жизнь. Я призналась, что оставила своего мужа на континенте, но когда доктор задал этот вопрос, я предоставила ему самому заключить - при всей моей решимости я не могла сказать ему этого положительно,- что Мидуинтер знал о замышляемом обмане и что он нарочно остался за границей, чтобы не компрометировать меня своим присутствием. Обойдя это затруднение - или, как я теперь чувствую совершив эту низость,- я вернулась к самой себе и к истине. Я упомянула обо всех обстоятельствах, относившихся к моему браку, о поступках Армадэля и Мидуинтера, поступках, делавших открытие обмана (с помощью показаний других людей) совершенно невозможным.

   "Я рассказала вам обо всем,- заявила я в заключение,- что касается цели, которой хочу добиться. Теперь мне остается сообщить вам прямо о весьма серьезном препятствии, стоящем на моем пути".

   Доктор, который слушал до сих пор, не прерывая меня, попросил позволения сказать несколько слов, прежде чем я стану продолжать.

   Эти "несколько слов" оказались вопросами - умными, дотошными, недоверчивыми вопросами,- на которые, однако, я оказалась способной отвечать с небольшой скрытностью и даже вовсе без скрытности, потому что они относились почти во всем к обстоятельствам, при которых я выходила замуж, и к моему законному мужу, если он вздумает со временем предъявить свои права на меня.

   Мои ответы открыли доктору, во-первых, что я так устроила дела в Торп-Эмброзе, что произвела общее впечатление, будто Армадэль намерен на мне жениться; во-вторых, что прежняя жизнь моего мужа не может произвести на него благоприятного впечатления в глазах света; в-третьих, что мы были обвенчаны, не имея свидетелей, в большой приходской церкви, в которой в это же утро были обвенчаны две другие четы, не говоря уже о дюжине других пар, перепутавших всякие воспоминания о нас в голове церковнослужителей, которые венчались после того. Когда я сообщила доктору эти факты и когда он затем удостоверился, что я и Мидуинтер уехали за границу тотчас по выходе из церкви и что матросы, служившие на той яхте, на которой Армадэль уехал из Сомерсетшира (до моего брака), теперь плавают на других кораблях и в разных концах света,- доверие к моим планам ясно выразилось на его лице.

   "Насколько я могу предположить,- сказал он,- права вашего мужа на вас (после того, как вы займете место вдовы умершего мистера Армадэля) не будут основаны ни на чем, кроме его простых уверений, и их, я думаю, вы сможете безопасно опровергнуть. Извините мое естественное недоверие к этому джентльмену, но между ним и вами может произойти в будущем недоразумение, и чрезвычайно желательно удостовериться заранее именно в том, что он может или не может сделать при подобных обстоятельствах. Теперь, когда мы покончили с главным препятствием, которое я вижу на пути вашего успеха, перейдем к тому препятствию, которое вам кажется не менее важным".

   Я сама хотела перейти к этому препятствию. Тон, которым доктор говорил о Мидуинтере, хотя я сама была причиной того, страшно мне досаждал и пробудил на минуту старое сумасбродное чувство, которое, как мне казалось, я усыпила навсегда. Я воспользовалась возможностью переменить предмет разговора, упомянула о разнице подписи в церковных книгах между рукой, которою Мидуинтер подписал имя Аллэн Армадэль, и рукой, которой Армадэль Торп-Эмброзский привык подписывать свое имя, с такой поспешностью, которая, по-видимому, показалась доктору смешной.

   "Это все? - спросил он, к моему чрезвычайному удивлению и облегчению.- Милая миссис Армадэль, пожалуйста, успокойтесь! Если стряпчие умершего Армадэля захотят видеть доказательства вашего брака, они не обратятся к церковным книгам для этого - могу вас уверить".

   "Как! - воскликнула я с удивлением.- Вы хотите сказать, что запись в церковных книгах не служит доказательством моего брака?"

   "Это служит доказательством,- сказал доктор,- что вы были обвенчаны с кем-то, но это не служит доказательством, что вы были обвенчаны с мистером Армадэлем Торп-Эмброзским. Джэк Нокиз или Том Стайльз - извините, за пошлость примера - могли получить позволение обвенчаться без оглашения и отправиться в церковь, чтобы обвенчаться с вами под именем мистера Армадэля, и церковная книга (как это могло быть иначе?) должна была в таком случае невинно помогать обману. Я вижу, что удивляю вас. Когда вы начали рассказывать это интересное дело, то удивили меня - теперь я могу в этом признаться,- уделив так много внимания любопытному сходству между двумя именами. Вы могли приступить к смелому и романтическому предприятию, в которое вы теперь вступили, не имея никакой необходимости выходить замуж за вашего настоящего супруга. Всякий другой человек пригодился бы точно так же, только если бы он согласился назваться мистером Армадэлем".

   Я рассердилась на это.

   "Всякий другой человек не годился бы точно так же,- немедленно возразила я.- Если бы не сходство имен, я и не подумала бы вовсе об этом предприятии".

   Доктор согласился слишком поспешно.

   "Я сознаюсь, что этот личный взгляд на предмет ускользнул от меня,- сказал он.- Однако вернемся к делу. В продолжение того, что я могу назвать исполненной приключений медицинской жизни, мне случалось не раз вступать в общение с юристами и пользоваться случаем замечать их действия в делах - назовем их домашней юриспруденцией. Я совершенно уверен, что не ошибаюсь, сообщая вам, что доказательства, которые потребуют представители мистера Армадэля, будут показаниями свидетеля, присутствовавшего при венчании, который сможет поручиться за личность жениха и невесты по своему личному знакомству с ними".

   "Но я уже говорила вам,- ответила я,- что там не было никакого свидетеля".

   "Именно,- возразил доктор.- В таком случае вам нужен, прежде чем вы сделаете шаг в этом деле, извините за выражение, готовый свидетель, обладающий высокими нравственными и личными качествами, на которого можно было бы положиться в том отношении, что он возьмет на себя нужную роль и даст перед судьей необходимые показания. Вы знаете такого человека? - спросил доктор, откидываясь на спинку кресла и смотря на меня с невинным выражением".

   "Я знаю только вас",- сказала я.

   Доктор тихо засмеялся.

   "Как это похоже ча женщину! - заметил он с самой веселой досадой.- Как только она видит свою цель, она стремится к ней очертя голову самым ближайшим путем. О женщины! Женщины!"

   "Оставьте в покое женщин,- торопливо перебила я.- Мне нужен конкретный серьезный ответ: да или нет".

   Доктор встал и обвел рукой вокруг себя с чрезвычайной важностью и достоинством.

   "Вы видите это обширное заведение,- начал он.- Вы можете по возможности определить, до какой степени мне дороги его благоденствие и успех. Ваш превосходный природный ум должен подсказать вам, что владелец этой лечебницы должен быть человеком самой незапятнанной репутации..."

   "Зачем тратить так много слов,- снова перебила я,- когда достаточно одного слова? Вы хотите сказать "нет!"

   Владелец лечебницы вдруг перешел к роли моего доверенного друга. s

   "В эту минуту ни да, ни нет,- сказал он.- Дайте мне время до завтрашнего полудня. К тому времени я обязуюсь быть готов к одному из двух: или совсем отказаться от этого дела, или приняться за него всем сердцем и всей душой. Вы согласны на это? Очень хорошо, очень хорошо! Мы можем оставить этот разговор до завтра. Куда я могу заехать к вам, когда решу, что мне делать?"

   Я не видела никакого препятствия оставить ему свой адрес в гостинице. Я позаботилась явиться туда как миссис Армадэль, а Мидуинтеру дала адрес ближайшей почтовой конторы, куда он должен адресовать ответы на мои письма. Мы назначили час, в который доктор должен заехать ко мне, и, обговорив это дело, я встала, отказываясь от предложения закусить и осмотреть весь дом. Его настойчивое стремление поддерживать внешнее приличие после того, как мы поняли друг друга, стало мне противно. Я ушла от него так скоро, как только могла, и вернулась к своему дневнику в гостиничном номере. Мы посмотрим, чем это кончится завтра. Мне сдается, что мой доверенный друг скажет "да".

  

   Ноября 24. Доктор сказал "да", как я и предполагала, но на условиях, которых я никогда не ожидала. Условия, по которым я могла воспользоваться его услугами, состоят - не более и не менее - в том, чтобы я заплатила ему за них, когда займу место вдовы Армадэля, половину моего годового дохода, другими словами шестьсот фунтов!

   Я протестовала против этого требования всякими способами, какие только могла придумать. Все это ни к чему не привело. Доктор объяснился со мною с самой обезаружива-ющей откровенностью. Он сказал, что ничего, кроме случайных затруднений в его положении в настоящее время, не могло заставить его вмешаться в это дело. Он откровенно признался, что он истратил свои собственные средства и средства других людей, которых он назвал своими покровителями, на покупку и окончательное обустройство лечебницы. В подобных обстоятельствах шестьсот фунтов были для него весьма кстати. За эту сумму он готов был подвергнуться серьезному риску советовать и помогать мне. Ни одним фартингом меньше сумма его не устраивает, в этом случае он оставит дело с самыми лучшими и дружескими пожеланиями в моих руках!

   Торг кончился единственным способом, каким только мог закончиться. Мне не оставалось другого выбора, как принять это условие и предоставить доктору право начать это дело сейчас же так, как он хочет. Когда договоренность была достигнута между нами, я должна отдать ему справедливость и сказать, что он не показал намерения, как говорят, дать траве вырасти под его ногами. Он попросил перо, чернила и бумагу и посоветовал написать письмо в Торп-Эмброз и отправить его с сегодняшней почтой.

   Мы условились о содержании письма, которое я и написала, а он тотчас же переписал. Я не входила в подробности, а просто извещала, что я вдова умершего мистера Армадэля, что я тайно обвенчалась с ним, что я вернулась в Англию, когда он отплыл на яхте из Неаполя, и что я вкладываю в письмо копию с нашего брачного свидетельства, как формальность, которую, как я полагаю, было необходимо исполнить. Письмо было адресовано к "представителям покойного Аллэна Армадэля, эсквайра, в Торп-Эмброз в Норфольке". Сам доктор отнес письмо на почту.

   Я жду ответа с таким волнением, с таким нетерпением, когда сделан первый шаг. Образ Мидуинтера преследует меня как привидение. Я опять написала ему, как раньше, для соблюдения приличия. Я думаю, что это будет мое последнее письмо. Мужество мне изменяет, расположение духа становится мрачным, когда мои мысли возвращаются в Турин. Я все менее способна думать о судьбе Мидуинтера в эту минуту, чем прежде. День расчета с ним, прежде казавшийся отдаленным и маловероятным, может, настал теперь, а может, нет - я сама не знаю.

   А я еще слепо полагаюсь на случайности.

  

   Ноябрь 25. Сегодня в два часа доктор опять зашел ко мне, как мы условились. Он ходил к своим стряпчим (разумеется, не открывая им ничего) просто для того, чтобы выяснить, как доказать мой брак. Результат беседы подтверждает то, что он уже мне говорил. Ось, на которой будет вертеться все дело, если мои права будут оспаривать, это - вопрос о личности. Может быть, окажется необходимо для свидетеля дать показание в присутствии судей на этой неделе.

   В таком положении дел доктор считает важным, чтобы мы были недалеко друг от друга, и предлагает найти спокойную квартиру для меня по соседству с ним. Я готова отправиться куда бы то ни было, потому что между другими странными фантазиями, овладевшими мною, у меня есть мысль о том, что я буду лучше избавлена от Мидуинтера, если перееду из тех мест, куда он адресует ко мне письма. Я не спала и думала о нем опять всю прошлую ночь. Сегодня утром я окончательно решила не писать ему больше.

   Пробыв у меня полчаса, доктор уехал, предварительно осведомившись, хочу ли я идти вместе с ним в Гэмпстид снимать квартиру. Я сообщила ему, что есть дело, которое задержит меня в Лондоне. Он спросил меня, какое это дело.

   "Вы увидите,- отвечала я,- завтра или послезавтра".

   Меня охватил какой-то трепет, когда я осталась одна. Мое дело в Лондоне, кроме того, что оно было серьезно в глазах женщины, возвратило мысли к Мидуинтеру вопреки моей воле. Переезд на новую квартиру напомнил мне о необходимости одеться подобающе моей новой роли. Настало время надеть вдовий траур. Первым делом было достать денег. Я достала столько, сколько мне было нужно для роли вдовы, от продажи подарка Армадэля мне на свадьбу - рубинового кольца! Оно оказалось более дорогой вещью, чем я предполагала. По всей вероятности, теперь мне долго не придется беспокоиться о деньгах.

   От ювелира я пошла в большую траурную лавку на Регентской улице. В двадцать четыре часа (если я не согласна ждать дольше) там обязались одеть меня с головы до ног во вдовий костюм. Я имела еще тревожную минуту, когда ушла из лавки, и для дополнения сильных ощущений в этот трудный день меня ожидал сюрприз по возвращении в гостиницу. Мне доложили, что меня ждет какой-то пожилой джентльмен. Я отворила дверь гостиной - там был старик Бэшуд!

   Он получил мое письмо сегодня утром и отправился в Лондон с первым поездом, чтобы ответить на него мне лично. Я ожидала многого от него, но, конечно, не ожидала, что он примчится столь скоро. Это польстило мне. Я повторяю, что это польстило мне.

   Я пропускаю восторги и упреки, стоны и слезы, скучные разглагольствования противного старика об одиноких месяцах, проведенных им в Торп-Эмброзе, где он погружался в мысли о том, что я бросила его. Он был чрезвычайно красноречив иногда, но мне не нужно сейчас его красноречия. Бесполезно говорить, что я оправдалась во всем и выслушала все о его чувствах, прежде чем спросила о новостях. Как приятно иногда женское тщеславие! Я почти забыла о своем риске, о своей ответственности, стараясь казаться очаровательной. Минуты две я чувствовала победный трепет торжества. Это было торжество - даже над стариком! Через четверть часа я заставила его улыбаться и хихикать, с восторгом прислушиваться ко всем моим словам и отвечать на все вопросы, которые я задавала ему, как послушного маленького ребенка.

   Вот рассказ о торп-эмброзских делах, как я осторожно добилась от него.

   Во-первых, известие о смерти Армадэля дошло до мисс Мильрой. Оно так поразило ее, что отец был принужден забрать ее из школы. Она вернулась в коттедж, и доктор каждый день бывает у нее. Сожалею ли я о ней? Да, я сожалею о ней точно так, как она когда-то сожалела обо мне!

   Потом, положение дел в большом доме, которое я ожидала понять с некоторым трудом, оказалось совершенно понятным и вовсе не таким безнадежным. Только вчера стряпчие с обеих сторон пришли к соглашению. Мистер Дарч (фамильный нотариус Блэнчардов и лютый враг Армадэля в прежнее время) представляет интересы мисс Блэн-чард - ближайшей наследницы имения, которая, как оказывается, уже была в Лондоне некоторое время по своим собственным делам. Мистер Смарт из Норуича, которому было поручено надзирать за Бэшудом в управительской конторе, представляет покойного Армадэля. И вот что стряпчие решили между собой.

   Мистер Дарч, действуя за мисс Блэнчард, потребовал владения имением и право получить доходы по расчету за рождественский срок от ее имени. Мистер Смарт со своей стороны согласился, что просьба фамильного стряпчего имеет большой вес. Он не видит при настоящем положении дела, чтобы он мог оспаривать смерть Армадэля, и соглашается не препятствовать этой просьбе, если мистер Дарч согласится со своей стороны принять ответственность в том, что он вступает во владение от имени мисс Блэнчард. Это мистер Дарч уже сделал, и имение находится теперь во владении мисс Блэнчард.

   Результат этой договоренности (как думает Бэшуд) поставил мистера Дарча в положение человека, который решит, имею ли я право на положение вдовы и на ее деньги. Так как доход вдовы определен с имения, то он должен поступать из кармана мисс Блэнчард, а следовательно, вопрос о том, следует ли выплачивать его, будет вопросом для стряпчего мисс Блэнчард. Завтрашний день, вероятно, решит, справедлив ли этот взгляд, потому что мое письмо к представителям Армадэля должно быть получено в большом доме сегодня утром.

   Вот что Бэшуд рассказал мне. Вернув свое влияние на него и получив от старика все нужные сведения, я должна была прежде всего сообразить, какую пользу можно извлечь из него в будущем. Он был полностью в моих руках, потому что его место в управительской конторе уже занял поверенный мисс Блэнчард, и Бэшуд горячо упрашивал позволить ему остаться, потому что я, разумеется, легко убедила его в том, что я действительно вдова Армадэля Торп-Эмброзс-кого. Но, пользуясь поддержкой доктора, я не нуждалась ни в какой помощи в Лондоне, и мне пришло в голову, что можно сделать Бэшуда гораздо полезнее, если отправить его в Норфольк наблюдать там за событиями в моих интересах.

   Он горько разочаровался (намереваясь, очевидно, ухаживать за мною в моем вдовьем положении!), когда я сказала ему, к какому решению пришла. Но несколько убедительных слов и скромный намек на то, что он может питать надежды в будущем, если будет служить мне с абсолютным повиновением в настоящем, удивительно быстро примирили его с необходимостью исполнить мое желание. Он спросил "инструкций", когда пришла пора оставить меня и возвратиться в Норфольк с вечерним поездом. Я не смогла дать ему никаких инструкций, потому что не имела еще ни малейшего понятия о том, что сделают или чего не сделают стряпчие.

   "Но если что-нибудь случится,- настаивал он,- чего я не пойму, что мне делать так далеко от вас?"

   Я могла дать ему только один ответ.

   "Не делайте ничего,- сказала я.- Что бы ни случилось, молчите и напишите или приезжайте тотчас в Лондон посоветоваться со мною".

   С этими прощальными наставлениями мы условились о регулярной переписке. Я позволила Бэшуду поцеловать мою руку и отправила его на железную дорогу.

   Теперь, когда я опять одна и могу подумать спокойно о свидании между мною и моим пожилым поклонником, я припоминаю некоторую перемену в обращении старика Бэшуда, которая привела меня в недоумение в то время и приводит в недоумение еще и теперь.

   Даже в первые минуты встречи, когда он увидел меня, мне показалось, что взгляд его остановился на моем лице с новым выражением, пока я разговаривала с ним. Кроме этого, он сказал потом несколько слов о своей одинокой жизни в Торп-Эмброзе, в которых подразумевалось, что его поддерживало в горьком одиночестве чувство уверенности о его будущих встречах со мною, когда я вернусь. Если бы он был моложе и смелее (и если бы подобное открытие было возможно), я почти готова была бы подозревать его в том, что он узнал кое-что о моей прошлой жизни, внушившее ему уверенность удержать меня, если я вздумаю опять обмануть и бросить его. Но подобная мысль в отношении старика Бэшуда просто нелепа. Может быть, я чересчур взволнована неизвестностью, трудностью моего настоящего положения; может быть, чистые фантазии и подозрения сбивают меня с толку. Как бы то ни было, меня занимают теперь более серьезные предметы, чем старик Бэшуд. Завтрашняя почта может сказать мне, что думают представители Армадэля о правах вдовы Армадэля.

  

   Ноября 26. Ответ получен сегодня в письме (как и предполагал Бэшуд) мистера Дарча. Угрюмый старый стряпчий отвечает на мое письмо в трех строчках. Прежде чем он сделает какой-нибудь шаг или выразит какое-нибудь мнение на этот счет, ему нужны доказательства личности и брачного свидетельства. И он осмеливается сообщить, что, прежде чем мы пойдем далее, желательно было бы дать ему возможность обратиться к моим поверенным!

  

   Два часа. Доктор зашел вскоре после двенадцати часов сказать, что он нашел квартиру для меня в двадцати минутах ходьбы от лечебницы. Выслушав его новости, я показала ему письмо мистера Дарча. Он тотчас отнес его к своим стряпчим и вернулся с необходимыми сведениями для моих ответных действий. Я ответила мистеру Дарчу, сообщив в письме адрес моих поверенных, то есть стряпчих доктора, не сделав никаких комментариев о желании, выраженном им, получить доказательства моего брака. Вот все, что могло быть сделано сегодня. Завтрашний день принесет с собой события чрезвычайно интересные, потому что завтра доктор даст показание перед судьей, завтра же я перееду в мою новую квартиру во вдовьем трауре.

  

   Ноября 27. Феруэтерская вилла. Показание было дано со всеми необходимыми формальностями. А я переехала в новую квартиру в своем вдовьем костюме.

   Мне следовало бы прийти в волнение от начала этого нового акта в драме и от отважной роли, которую я играю в ней сама. Странно сказать, я спокойна и грустна. Мысль о Мидуинтере преследует меня и в новом жилище и страшно тяготит в эту минуту. Я не боюсь, что случится что-нибудь в то время, которое должно еще пройти, прежде чем я публично займу место вдовы Армадэля. Но когда наступит это время и когда Мидуинтер найдет меня (а найти меня он должен рано или поздно) в моей фальшивой роли и в положении, захваченном мною, тогда я спрашиваю себя: что случится? Ответ является, как явился сегодня утром, когда надевала вдовье платье. И теперь, как и тогда, в моей душе поселилось предчувствие, что он убьет меня. Если бы не было слишком поздно отступить... Нелепость! Закрою мой дневник.

  

   Ноября 28. Стряпчие получили письмо от мистера Дарча и послали ему показание свидетеля с первой почтой.

   Когда доктор принес мне это известие, я спросила, известен ли его стряпчим мой настоящий адрес, и, узнав, что он еще не сообщил его им, я попросила продолжать сохранять его в тайне. Доктор засмеялся.

   "Вы боитесь, что мистер Дарч подкрадется к нам и лично атакует вас?" - спросил он.

   Я согласилась с этим предположением, как с самым легким способом заставить его исполнить мою просьбу.

   "Да,- сказала я,- я боюсь мистера Дарча".

   Я несколько ободрилась после ухода доктора: есть приятное ощущение безопасности при мысли, что никто из посторонних не знает твоего адреса. Я довольно спокойна душевно сегодня, чтобы приметить, как мне к лицу вдовий траур, и чтобы заставить себя быть любезной с людьми в доме.

   Мидуинтер опять расстроил меня в прошлую ночь, но я преодолела призрачное заблуждение, овладевшее мною вчера. Теперь я убедилась, что не должна опасаться насилия от него, когда он узнает, что я сделала; а еще менее можно опасаться, чтобы он унизился до предъявления своего права на женщину, которая так обманула его, как я. Единственное серьезное испытание, которому я буду подвержена, когда наступит день расчета, будет заключаться в том, чтобы поддержать мою фальшивую роль в его присутствии. После этого меня спасут его презрение и отвращение. В тот день, когда отрекусь от него в его присутствии, я увижу Мидуинтера в последний раз.

   Буду ли я способна отречься от него перед ним? Буду ли я способна смотреть на него и говорить с ним, как будто он никогда не был для меня более чем друг? Как могу я это знать, пока не наступит время? Была ли когда на свете такая ослепленная дура, как я, чтобы писать о Мидуинтере, когда это только побуждает думать о нем? Я проявлю твердую решимость. С этого времени его имя больше не будет появляться на страницах дневника.

  

   Понедельник, декабря 1. Последний месяц истекающего старого года, тысяча восемьсот пятьдесят первого! Если бы я позволила себе оглянуться назад, какой жалкий в моей жизни год увидела бы я прибавленным ко всем другим, не менее жалким пролетевшим годам! Но я приняла решение смотреть только вперед и намерена выполнить его.

   Мне нечего записывать о последних двух днях, кроме того, что двадцать девятого числа я вспомнила о Бэшуде и сообщила ему свой новый адрес. В то утро стряпчие опять получили известие от мистера Дарча. Он уведомляет о получении показания, но откладывает известие о решении, к которому пришел, до тех пор, пока не спишется с душеприказчиками завещания покойного мистера Блэнчарда и пока не получит окончательных инструкций от своей клиентки, мисс Блэнчард. Стряпчие доктора объявили, что это последнее письмо - просто уловка для того, чтобы выиграть время. С какой целью, они, разумеется, не могли отгадать. Сам доктор говорит шутливо, что это обыкновенная цель стряпчих для того, чтобы предъявить более крупный счет. Мне кажется, что мистер Дарч подозревает что-то и что его цель постараться выиграть время...

  

   Десять часов вечера. Я написала эту последнюю неоконченную фразу (к четырем часам пополудни), когда меня испугал стук колес кэба, подъехавшего к дому. Я подошла к окну и едва успела увидеть старика Бэшуда, выскочившего из кэба с проворством, на которое я не сочла бы его способным. Я так мало ожидала страшного открытия, предстоящего мне через минуту, что повернулась к зеркалу и спросила себя, что чувствительный старик скажет о моем вдовьем чепчике.

   Как только он вошел в комнату, я поняла, что случилось какое-то серьезное несчастье. Взгляд его был дик, парик съехал на сторону. Он подошел как-то странно - торопливо и смущенно.

   "Я сделал, как вы велели мне,- прошептал он, едва переводя дух.- Я там промолчал и прямо приехал к вам".

   Он схватил меня за руку, прежде чем я успела заговорить, со смелостью, совершенно неожиданной для меня.

   "О! Как могу сказать я это вам? - вырвалось у него.- Я вне себя, когда подумаю об этом!"

   "Когда вы сможете говорить,- сказала я, сажая его на стул,- говорите. Я вижу по вашему лицу, что вы привезли мне известие из Торп-Эмброза, которого я не ожидала".

   Он засунул руку в карман сюртука и вынул письмо, посмотрел на письмо и посмотрел на меня.

   "Известия... известия... известия, которых вы не ож