Гейнце Николай Эдуардович - Герой конца века

;    Анжелика слушала с тем, не только любезным, но любознательным вниманием, которое подкупает, ободряет и одушевляет рассказчика, изредка вставляя остроумные замечания.

   Незаметно прошел довольно длинный антракт и взвился занавес.

   Савин поднялся.

   - Останьтесь с нами... - чуть слышно произнесла Анжелика.

   Николай Герасимович, не помня себя от восторга, как автомат опустился на стул.

   Таким образом он незаметно просидел до конца спектакля, который, как показалось ему, шел очень скоро, с почти мгновенными антрактами.

   С согласия дам, он пошел их проводить.

   Что-то родное чувствовалось для него в них, и ему казалось, что он даже знаком с ними целые годы.

   Графиня Марифоски с дочерью жила напротив той гостиницы, где остановился Савин, на piazza St. Carlo.

   - Надеюсь, вы зайдете к нам... Хоть завтра... Мы всегда дома... - сказала, прощаясь, графиня.

   Анжелика, как, по крайней мере, почудилось Николаю Герасимовичу, подкрепила эту просьбу нежным взглядом.

   - Я сочту за честь, за особое удовольствие... - рассыпался в любезностях Савин.

   Самая мысль о том, что он на другой день хотел покинуть Милан, была, конечно, забыта.

   На другой день, в три часа дня, он уже входил в квартиру графини Марифоски.

   Мать и дочь жили бедно, в двух меблированных комнатах, но присутствие очаровательной Анжелики делало волшебной, в глазах Николая Герасимовича, всякую обстановку.

   Молодая девушка стояла перед ним в маленькой приемной, и он ничего не видел, кроме нее.

   За первым посещением последовало второе и, наконец Савин сделался ежедневным гостем графини Марифоски и ее прелестной дочери.

   Не желая расставаться с ними и по вечерам, Николай Герасимович стал привозить им ложи в театр или в цирк, где и просиживал с ними целые вечера, болтая с Анжеликой.

   Таким образом дни проходили за днями.

   Николай Герасимович таял и млел под все ласковее и ласковее становившимся взглядом Анжелики.

   Чутьем влюбленного он угадывал, что сердце прелестной девушки принадлежит ему, но горизонт его светлого счастья омрачился первой тучкой - тучкой размышления.

   Анжелика была девушка хорошей фамилии, девушка с безупречной репутацией, в его ухаживаньи она могла видеть, по ее понятиям, серьезные цели, то есть женитьбу.

   Между тем он, Савин, искал "свободной любви", которая, быть может, была не только не понятна молодой девушке, но даже прямо для нее оскорбительна.

   Николай Герасимович решился объясниться.

   Случай скоро представился. В один из вечеров Анжелика захотела остаться дома и удержала Савина. Мать чем-то была занята в спальне, и молодые люди сидели одни.

   Между прочим молодая девушка рассказала Николаю Герасимовичу, что в их доме, наверху, затевается свадьба: дочь хозяина дома выходит замуж за француза, который приехал в Милан на неделю, но влюбился в Веронику, так звали дочь домохозяина, и сделал ей предложение. После свадьбы молодые уезжают в Париж.

   - Счастливая!.. - воскликнула в заключение Анжелика.

   - Чем? Тем, что едет в Париж? - спросил Савин.

   - Нет, вообще, всем... тем, что выходит замуж... - тихо и смущенно проговорила молодая девушка, поняв, что этим восхищением она как бы напрашивалась на предложение со стороны явно ухаживавшего за ней Николая Герасимовича.

   - Ну, в этом я не вижу большого счастья... - серьезно заметил он.

   Большие темно-голубые глаза Анжелики удивленно раскрылись и смотрели на него с недоумением.

   - Это почему же? - чуть слышно спросила она.

   - А потому, что брак не дает ничего тем, кто в него вступает, а отнимает у двух существ их свободу и превращает, в случае разочарования, жизнь в каторгу.

   - А если любят друг друга? - воскликнула молодая девушка и даже несколько отодвинулась от спинки кресла, на котором сидела рядом с Савиным.

   - Если любят друг друга, так и пусть любят, пока любится... Если это любовь вечная, то она и продолжится всю жизнь, если же она пройдет, не будет тех цепей, которые приковывают одного человека к другому, да еще и нелюбимому... Вот я, например, я никогда не женюсь.

   - Вы... - как-то даже простонала Анжелика.

   - Да, я.

   - И если бы любили? - прошептала она.

   - Я и люблю, люблю безумно, страстно, до самозабвения, до помрачения рассудка...

   Он остановился.

   Молодая девушка сидела, потупившись, красная до корней волос.

   - И будто бы вы не знаете, кого люблю я? - спросил, после некоторой паузы Николай Герасимович.

   - Откуда же знать мне... - отвечала она.

   - И не догадываетесь?

   - Нет...

   - Простите, но я не верю вам, Анжелика, мое чувство так сильно, так бьет наружу в моих взглядах, в жестах, в тоне голоса, что не надо и хваленой женской проницательности, чтобы догадаться, к кому стремится мое сердце в течение последних двух недель... Впрочем, если женщина не хочет видеть, она не видит... Если чувство человека ей противно, она делает вид, что не замечает его...

   - Ах, что вы! - торопливо остановила его молодая девушка, и взгляд ее полных слезами прекрасных глаз доказал ему то, о чем он догадывался: что она тоже любит его...

   - Теперь я вижу, что вы знаете, кого я безумно люблю, это вас, Анжелика... Люблю больше жизни... Готов отдать вам эту жизнь по первому вашему слову... Я положу к вашим ногам все мое состояние, я буду исполнять самые малейшие ваши капризы, прихоти, но... ни своей свободы не отдам вам, ни от вас не потребую вашей... Я предлагаю вам все, кроме брака.

   - Как же это так? - растерянно произнесла Анжелика.

   В это время в двери приемной входила графиня Марифоски.

  

  

   - О чем вы тут так оживленно беседуете? - спросила графиня. - Что с тобой, Анжель? - вдруг переменила она тон, с беспокойством взглянув на дочь, не оправившуюся еще от волнения и не успевшую вытереть навернувшиеся на ее глаза слезы. - Ты плакала?

   - Мама... - растерянно, почти шепотом проговорила Анжелика. - Синьор сказал, что любит меня...

   - Так что же из этого? - нежно заметила графиня. - Разве синьор, ты думаешь, хотел тебя этим обидеть? Я думаю, что у синьора честные намерения...

   - Но, мама, синьор сказал, что он никогда не женится...

   - А-а-а... - протянула графиня и бросила было вопросительный взгляд на сидевшего в кресле Николая Герасимовича, переживавшего моменты, которые не могли быть названы приятными, но вдруг снова обратилась к дочери:

   - Синьор пошутил, моя крошка... Поди в спальню, умойся и напудрись... Плакать нехорошо, надо беречь свои глазки, они еще пригодятся тебе, чтобы смотреть на синьора, - деланно шутливым тоном заключила графиня.

   Анжелика послушно вышла из комнаты.

   Графиня Марифоски опустилась на кресло против Савина.

   Наступила томительная пауза.

   - Что это значит, синьор? - нарушила первая молчание графиня. - Зачем вы мистифицируете таким образом молоденькую девушку, которой сами же своим настойчивым ухаживанием вскружили голову... Она ведь еще ребенок, и, как мне кажется, сильно, чисто по-детски, привязалась к вам... Я ожидала с вашей стороны объяснения, но, признаюсь, не в такой странной форме... Объяснитесь же...

   - Ваша дочь, графиня, - начал, выдержав некоторую, довольно продолжительную паузу, Николай Герасимович, - передала вам в двух словах, совершенно верно, сущность нашего с ней разговора.

   - Вот как, - вспыхнула графиня Марифоски.

   - Не волнуйтесь, но выслушайте меня! - с мольбой в голосе произнес он.

   Графиня смягчилась.

   - Я вас слушаю.

   - Я действительно сказал ей, что люблю ее, но не могу ей предложить, так называемого, законного брака...

   - Почему же? Ее имя, ее положение... - не утерпела, как женщина, чтобы не перебить своего собеседника, графиня.

   - Все это я хорошо знаю, графиня, но я в принципе против брака, не дающего, как вы сами знаете, никаких гарантий на счастье... Мое предложение любимой девушке я мог бы сделать на более прочных основаниях любви и логики... Я человек свободный, с независимым и даже, если хотите, хорошим состоянием, имею около сорока тысяч франков дохода... что позволит мне жить безбедно вместе с той, которая меня полюбит и согласится сделаться подругой моей жизни.

   Графиня молчала, но по лицу ее бродили какие-то тени. Видно было, что в ней происходила сильная внутренняя борьба между желанием, и весьма естественным, выкинуть за дверь этого нахала, который предлагает ей, прикрываясь какими-то принципами, взять ее дочь на содержание, ее дочь - графиню Марифоски, и другими соображениями, не допускавшими такой развязки.

   Вдруг складка на ее лбу прояснилась, в глазах даже блеснул, на мгновение, луч смеха - она что-то придумала.

   Савин между тем, приняв ее молчание за внимательное отношение к его разглагольствованию, продолжал:

   - Я счел себя, однако, обязанным высказаться вашей дочери, так как привык всегда и во всем идти прямою дорогой. Увлечь молодую девушку нетрудно, но это против моих принципов, я никогда не решусь обмануть женщину...

   Графиня горько улыбнулась. Савин вопросительно глядел на нее.

   - Пожалуй, вы правы... - начала она дрогнувшим голосом, в котором слышались непритворные слезы. - Я сама жертва брака, что дал он мне, кроме лишений и нужды; муж, вы, вероятно, слышали об этом от синьора Николеско, обобрал меня и бросил с малолетней дочерью...

   Графиня остановилась, чтобы перевести дух от волнения. Николай Герасимович печальным наклоном головы дал ей понять, что он слышал об этом, и выразил на лице своем сочувствие.

   - Я, как мать, конечно, не желаю того же моей дочери, я желаю ей счастья, и если вы дадите его ей, я согласна, берите ее, если она вас любит и согласится последовать за вами...

   Савин вскочил, не ожидая такого быстрого согласия, и упал на колени перед графиней.

   - Но... - продолжала она.

   Он не слыхал этого "но", покрывая ее руки горячими благодарными поцелуями.

   - Но... - повторила графиня, дав ему время излить свои нежные чувства.

   - Я согласен на все! - с пафосом воскликнул Савин.

   - Я должна предупредить вас, что я кругом должна, что мне верили только в надежде на выход моей дочери замуж за богатого человека, который заплатит мои долги, так что, если Анжель согласится на ваше предложение, я ставлю вам в условие уплатить мои долги, которых у меня много...

   Она остановилась.

   - Я на все согласен, - повторил Савин. - Сколько надо?

   - Пятнадцать тысяч франков, - после некоторого колебания сказала графиня. - Вам, как человеку богатому, это не составит большого стеснения, а меня успокоит.

   - Эти деньги будут доставлены вам завтра же.

   - Погодите, что скажет еще Анжель...

   - Она любит меня...

   - И, кроме того, прошу вас не говорить об этом ни слова Анжелике, она ребенок и не должна этого знать...

   - Конечно, конечно, зачем ее мешать во все эти житейские мелочи, - согласился восхищенный Николай Герасимович,

   - Теперь отправляйтесь домой, а завтра, часа в два, приезжайте за ответом... Я сегодня же переговорю с Анжель...

   Савину осталось только повиноваться.

   Нечего говорить, что он провел бессонную ночь, почти всю просидев на балконе.

   Образ Анжелики, двойника Марго, носился перед ним, и кровь ключом кипела в его венах; чудная летняя ночь своим дыханием страсти распаляла воображение Николая Герасимовича. С ним случился даже род кошмара, ему казалось, что это точно бархатное черное небо, усыпанное яркими золотыми звездами, окутывает его всего, давит, не дает свободно дышать, останавливает биение его сердца - сидя в кресле, он лишился чувств и пришел в себя лишь тогда, когда на востоке блеснул первый луч солнца.

   Он вошел в комнату и совершенно разбитый и нравственно, и физически бросился в свою постель.

   Он забылся часа на два и, уже совершенно проснувшись, стал считать минуты, оставшиеся до назначенного срока.

   Минут было много.

   Но наконец наступило желанное время, и он поспешил в квартиру графини Марифоски.

   Хотя по разговору с ним последней вчера вечером, он имел полное основание надеяться на счастливый оборот дела, но все же сердце его тревожно билось, когда он переступил порог ее приемной.

   Его встретила в приемной Анжелика.

   Это был хороший признак. У Николая Герасимовича отлегло от сердца.

   Она стояла, смущенная, с опущенными глазами.

   - Анжелика... - с мольбою произнес он и покорно наклонил голову, как бы все-таки в ожидании рокового удара.

   - Мамаша мне передала ваше предложение, синьор Савин... и я... согласна... но с условием, чтобы мы уехали из Милана... Это требует честь моего имени... Вы мне понравились с первого дня нашего знакомства, а потом... я полюбила вас...

   Молодая девушка торопилась, точно говоря заученный урок.

   Восхищенный Николай Герасимович не заметил этого... Он усадил ее в кресло, упал перед нею на колени и стал горячо, страстно целовать ее руки.

   Она не отнимала их.

   Он не мог нацеловаться.

   Эту нежную сцену прервала вошедшая графиня, у которой Савин с чувством почти сыновьего почтения поцеловал руку, и получил от нее ответный поцелуй в лоб.

   Просидев около часа, Савин поехал к банкиру Фенчи, у которого был аккредитован, взял пятнадцать тысяч франков, а оттуда заехал к ювелиру и купил Анжелике первый подарок, браслет из жемчугов и рубинов.

   Вернувшись в квартиру Марифоски, он передал браслет молодой девушке, глаза которой при виде этого подарка заблестели радостью.

   - Я поцелую тебя за этот браслет без мамы... - шепнула она Николаю Герасимовичу.

   Последний был в восторге.

   Графиня вскоре затем вышла, и Анжелика исполнила свое обещание.

   Савин был, что называется, на седьмом небе.

   Улучив минуту, когда Анжелика вышла в спальню, Николай Герасимович сунул графине в руку банковые билеты.

   - Тут ровно пятнадцать тысяч... - сказал он ей.

   - Благодарю вас, синьор.

   Торг был заключен. Савин считал себя властелином прелестной Анжелики. Вечером в тот же день они решили через день уехать из Милана.

   Николай Герасимович просидел у Марифоски до поздней ночи. Возвратившись домой, он заснул сном счастливого, полного надежд, человека.

   На другой день его ожидал еще более счастливый сюрприз. Прийдя к Марифоски, он узнал, что графиня изменила свое решение. Она нашла неудобным ехать теперь же вместе с Савиным и с ее дочерью, а решила отпустить их одних.

   - Вы сделаете маленькое путешествие по Италии, - говорила графиня, - это приучит вас друг к другу, и вы друг друга лучше узнаете, а я тем временем устрою все мои дела в Милане, и мы встретимся с вами в Венеции, куда я приеду; мы можем условиться о времени, когда вы прибудете в этот город...

   Решение графини привело внутренно в восторг Савина, хотя он старался не показать этого.

   Ему, конечно, было гораздо приятнее провести первое время вдвоем с Анжеликой, нежели в обществе ее матери.

   В тот же вечер они условились, что поедут в Геную и Сан-Ремо, где пробудут около месяца, после чего приедут в Венецию, где будет их ожидать графиня, а пожив в Венеции, все вместе поедут на лето в Россию.

   На другой день, в назначенный час, Николай Герасимович приехал на станцию железной дороги, куда вскоре прибыли и графиня Марифоски с дочерью.

   Было условлено заранее, что Савин не должен был подходить к ним на вокзале, чтобы не возбуждать сплетен об отъезде Анжелики.

   Последняя села в отдельное купе, в которое перед самым отходом поезда вскочил Николай Герасимович.

   - Милая, дорогая моя Анжелика, как я счастлив, как я люблю тебя. - были первые его слова, когда они очутились одни уже тронувшемся от станции поезде.

   Молодая девушка позволила беспрепятственно заключить себ в объятия и крепко прижалась к его груди.

   В беседе с глазу на глаз с любимой девушкой время летело незаметно.

   Приехав в Геную, они остановились в "Grand hôtel d'Italie", где заняли прелестные апартаменты с окнами, выходящими на море.

   Записался Николай Герасимович в книге гостиницы господин и госпожа Савины.

   Переодевшись, они поехали обедать в ресторан Конкордию, славящийся своею кухнею, а после обеда, прокатившись по городу, отправились в театр.

   До конца представления они не досидели, так как Анжелика жаловалась на сильную головную боль.

   Возвратившись в гостиницу, Савин послал за доктором. Явившийся врач не нашел ничего такого, но прописав микстуру и холодные компрессы, уложил молодую девушку спать.

   Николай Герасимович входил в положение Анжелики: расставшись с матерью, переменив так неожиданно образ жизни, она не выдержала и заболела.

   Всю ночь просидел он у ее изголовья, меняя компрессы и любуясь в то же время ее красотой.

   На следующее утро, к величайшей радости Николая Герасимовича, она проснулась здоровая и веселая, и он отправился в город, чтобы купить ей букет ее любимых цветов - ландышей.

   Вернувшись с букетом, он увидел молодую девушку совсем уже одетую и сидящую за письменным столом.

   Она что-то писала.

   При входе Савина, Анжелика быстро спрятала свою работу. Он сделал вид, что ничего не заметил, но это обстоятельство сильно заинтриговало его.

   Позавтракав, Николай Герасимович сказал Анжелике, что идет в банк, и спустившись вниз, приказал швейцарцу все письма и телеграммы, которые барыня ему даст для отправки, оставить до его прихода, так как он собирается идти на почту и сам лично отнесет их туда.

  

  

   Совершив по городу получасовую прогулку, Николай Герасимович вернулся в гостиницу, где портье передал ему заказное письмо и телеграмму, адресованные на имя графини Марифоски.

   - Барыня только что сейчас отдала их мне, - заметил портье, - приказав отправить немедленно.

   - Хорошо, я сейчас же отнесу их... - отвечал Савин, и, не поднимаясь наверх, быстро вышел на улицу, но лишь завернув за угол в первый переулок, прочел телеграмму, написанную на полулисте почтовой бумаги.

   Содержание ее поразило его. Он перечел второй раз и только тогда понял.

   "Все благополучно, болезнь удалась, чем дальше, тем будет труднее. Торопись. Анжелика".

   Эти несколько слов, из которых состояла телеграмма, сразу раскрыли глаза Николаю Герасимовичу.

   Он понял, что он жертва какой-то хитро сплетенной интриги. Суть ее, впрочем, он не совсем постигал. Он распечатал письмо, надеясь, что в нем он найдет объяснение телеграммы, что оно откроет ему подробности интриги против него, затеянной матерью и дочерью.

   Он и не ошибся.

   Из содержания письма оказалось, что графиня Марифоски отпустила с ним свою дочь с целью заставить его жениться на ней или заплатить крупный куш отступного, во избежание скандала.

   По итальянским законам, увоз несовершеннолетней девушки и сожитие с нею, хотя и с ее согласия, наказывалось очень строго по жалобе родителей.

   На эту-то удочку и хотела поймать графиня Савина.

   Узнав через его банкира, что он очень состоятельный человек и имеет кредит на пятьдесят тысяч франков, "сиятельной мамаше" пришла мысль пристроить дочку или сорвать с него солидный куш.

   Из того же письма Николай Герасимович узнал, что роль больной разыгрывалась Анжеликой по наущению ее матери, чтобы заставить его смириться, и что он должен ожидать приезда графини на следующую ночь.

   Времени оставалось немного, и надо было во что бы то ни стало обойти замыслы предприимчивой мамаши.

   Для этого Савин переписал конверт письма и телеграмму, адресовав их хотя и на имя графини Марифоски в Милан, но без обозначения ее адреса, сдал их на почту, а квитанцию отдал швейцару гостиницы, приказав отнести их барыне, сам же пошел снова гулять по городу, чтобы придумать дальнейший план действий.

   Возвратившись через час, он сказал Анжелике, что им надо сегодня же ехать в Сан-Ремо, где начинаются интересующие его гонки парусных и гребных судов (regattes). Она сначала начала было возражать против отъезда, но, не имея серьезных причин, согласилась, попросив только послать телеграмму графине об их отъезде, на что Савин, конечно, согласился.

   Они выехали с курьерским поездом, отходящим в четыре часа дня и приходящим в Сан-Ремо в двенадцатом часу ночи.

   Дорога от Генуи до Ниццы, так называемая "chemin de fer de la corniches", прилегает к берегу Средиземного моря, называемой итальянцами "Riviera di Gêna".

   Это очаровательнейшая местность, и проехать по ней приятнейшее путешествие, которое можно себе представить.

   В продолжение восьми часов вы едете по берегу Средиземного моря, у самой подошвы Альп, так называемых "Alpes maritimes". Вообразить себе что-нибудь более живописное и грандиозное положительно невозможно.

   Анжелика Марифоски была совершенно очарована красотой местности и положительно не отходила от окна купе. Это в конце концов утомило ее, и она заснула крепким сном.

   Пользуясь сном своей молодой спутницы, Николай Герасимович стал на свободе обдумывать план отражения атаки, предпринятой против него графиней.

   - Остается одно из двух, - думал он, - или немедленно отправить Анжелику обратно к ее матери и ехать далее одному или хитростью обойти хитрость.

   Вот дилемма, которую приходилось ему разрешить. После долгих колебаний он решился на последнее. К тому же он считал себя вправе противодействовать нечестным замыслам чересчур предприимчивой мамаши.

   Отдав ему добровольно дочь, с ее согласия, будучи при этом предупреждена об его намерениях и взглядах на жизнь вообще и на отношение его к Анжелике в частности, и получив, наконец, с него пятнадцать тысяч франков, она всем этим предоставила ему все права на Анжелику.

   Не будь замешана в эти замыслы сама молодая девушка, не играй она в них главной роли, Савин счел бы своим долгом предупредить ее и дать ей свободу выбора между ним и ее матерью.

   Но эта семнадцатилетняя девочка была посвящена в нечистые планы ее маменьки и не только не возмущалась ими, но вполне их разделяла, помогая их осуществлению.

   Так думал Николай Герасимович, и эти соображения привели его к убеждению, что он имеет право защищаться тем же оружием, то есть хитростью.

   Конечно, нелегко перехитрить двух женщин, но нечего делать, Савин решился попробовать.

   Он стал обдумывать план, начало которого уже сложилось у него в Генуе, при чтении телеграммы и письма Анжелики.

   "Надо во что бы то ни стало, - блеснуло тогда в его голове, - скрыться от графини и ее преследований, а главное, избавиться от ужасного итальянского закона, так покровительствующего родителям, даже таким, как графиня Марифоски".

   Потому-то Николай Герасимович и ускорил отъезд в Сан-Ремо, как город, отстоящий близко от французской границы.

   "Что же делать мне дальше, когда мы прибудем в этот Сан-Ремо?" - стал в его голове вопрос.

   Вдруг внезапно его осенила мысль.

   "Да можно и не заезжать в Сан-Ремо, а переехать границу в том же поезде, не говоря ни слова Анжелике!"

   Он тревожно посмотрел на молодую девушку.

   Она спала, как убитая, утомленная долгим напряжением зрения и опьяненная чудным воздухом.

   "Поезд этот на следующей станции разветвляется; один идет в Сан-Ремо, другой в Ментон. Едущие в Сан-Ремо должны пересаживаться, мы останемся, вот и все, - продолжал соображать Савин, - она будет спать и не догадается, что мы не в Сан-Ремо, она никогда в нем не бывала".

   В это время поезд подходил к этой узловой станции.

   Анжелика продолжала сладко спать.

   Когда поезд остановился, Николай Герасимович вышел, незамеченный своей спутницей, переменил билеты и квитанции на багаж вместо Сан-Ремо на Ментон и возвратился в вагон.

   План удался вполне, так как Анжелика проснулась только тогда, когда поезд стоял уже на станции Ментон, то есть они были уже во Франции.

   Сев в коляску, они поехали в "Hotel des Iles Britaniques", куда прибыли в двенадцатом часу ночи.

   По приезде, Анжелика снова стала разыгрывать больную, опять оказалась мигрень и необходимость безусловного покоя.

   Довольный, что первый шаг его плана удался, Николай Герасимович сделал вид, что поверил ее болезни и ушел в смежную комнату, предоставив молодой девушке свободу заснуть с мыслью, что она водит его за нос.

   На другое утро он предложил Анжелике ехать в Ниццу, чтобы купить все для нее необходимое, так как ее сиятельная мамаша ничего с ней не отпустила, кроме огромного порожнего сундука.

   Для женщин туалет их кумир, потому Савкну не долго пришлось уговаривать свою милую спутницу.

   От Ментона до Ниццы всего сорок минут езды, и они живо туда докатили.

   Началось странствование по всевозможным магазинам и выбор разных атрибутов дамского туалета.

   Чтобы складывать все многочисленные покупки, Николай Герасимович взял комнату в "Hôtel de la Mediteranee" на Promenade des Anglais.

   Анжелика, как истая дочь Евы, так увлеклась всеми этими покупками и заказами, что даже забыла об обеденном времени, и Савин еле-еле уговорил ее в восемь часов вечера ехать обедать. Пообедав в "Restaurant Francais", они опять отправились бродить по магазинам до самого закрытия,

   Возвратясь почти в полночь усталые в гостиницу, они решили не ехать в воображаемое Сан-Ремо-Ментон, а остаться ночевать в Ницце, так как многие заказанные Анжеликою вещи должны были быть доставлены только на следующий день, а для большего удобства укладки купленных вещей вытребовать их сундуки из Ментона в Ниццу, о чем Николай Герасимович и послал телеграмму.

   Анжелика, как ребенок, радовалась всякой вещице, примеряя все вновь купленные туалеты и вертясь перед зеркалом.

   Она так увлеклась этим, что забыла даже о своей мигрени и о наставлениях своей мудрой маменьки.

   Комната была одна, и молодым людям пришлось ютиться потеснее, нежели в апартаментах, занимаемых ими до сих пор.

   Теснота помещения, видимо, тоже не беспокоила Анжелику.

   Утомившись бесчисленною примеркою, она присела на стоявший в номере широкий турецкий диван.

   Николай Герасимович подсел к ней.

   - Как я рад, что вижу тебя, наконец, совершенно здоровою, - обнял он ее рукой за талию.

   Личико Анжелики вдруг омрачилось. На глазах ее заблестели слезы.

   - Ах, как у меня вдруг заболела голова... - простонала она.

   - Неужели!.. И так сразу... - усмехнулся он.

   - Оставь меня... Боже мой, какая мука...

   - Пустяки, моя крошка, я излечу тебя поцелуями...

   - Оставь меня... Мне нужен покой...

   - Я люблю тебя...

   - Оставь... Я говорю тебе, я страшно страдаю...

   - Вздор, это все пройдет... Ты просто немножко устала...

   Он заключил ее в объятия и стал покрывать ее лицо и шею страстными поцелуями.

  

   Побежденная тигрица обратилась в овечку.

   Она сделалась кротка и ласкова, и следующие дни пребывания в Ницце прошли для Николая Герасимовича, как чудный сон.

   Он был в каком-то упоении от охватившего все существо его восторга и даже забыл о существовании старой графини Марифоски и о том приятном для его самолюбия сознании, что относительно последней и его, Савина, оправдалась русская поговорка: "Нашла коса на камень".

   Он только и видел одну его Анжелику, он только и думал об одной его Анжелике.

   Его чувство к ней, бывшее до сих пор увлечением, превратилось в любовь.

  

  

   - Нам необходимо поехать в Париж, Анжелика? - сказал дня через два Николай Герасимович Анжелике.

   Молодая женщина, одетая в новое платье, с довольной, радостной улыбкой на лице, укладывала в то время купленные в Ницце вещи в присланный из Ментона сундук.

   Несмотря на то, что вещей было много, сундук, видимо, был рассчитан на более массовое приобретение.

   - В Париж! Это невозможно... - отвечала она, вскинув на Савина удивленный взгляд.

   - Почему же невозможно, мы просто изменим наш маршрут, и вместо того, чтобы ехать теперь обратно в Сан-Ремо, поедем в Париж.

   - Это невозможно, - повторила Анжелика.

   - Но почему же, спрашиваю я тебя?

   - Потому, что мамаша отпустила меня с тобой путешествовать по Италии и страшно обеспокоится, узнав, что мы поехали в Париж...

   - Но мне нужно, голубка, быть в Париже по моим делам, и кроме того, тебе самой необходимо сделать себе туалеты, заказать платья, шляпки, верхние вещи... Ведь не можешь же ты обойтись купленными здесь тряпками.

   Глаза молодой женщины заблестели.

   - Конечно, конечно, мне нужны туалеты и было бы хорошо сделать их в Париже, но... - она остановилась и после некоторой паузы добавила, - это невозможно.

   - Да, наконец, графиня, твоя мать, даже не узнает о том, что мы были в Париже, к назначенному сроку мы вернемся в Венецию... Какое ей дело, где мы проводили разрешенные ею два месяца. Мы и теперь ведь находимся не в Италии...

   - Где же мы? - побледнела Анжелика.

   - Во Франции...

   - Зачем ты так сделал?

   - Исключительно для тебя, так как в вашей Италии молодой женщине положительно невозможно порядочно одеться, я воспользовался, когда мы ехали в Сан-Ремо, близостью французской границы и привез тебя сперва в Ментон, а затем в Ниццу, где все-таки ты приобрела кое-что, имеющее хотя вид туалета... В Париже ты можешь окончательно запастись всем нужным, и все это будет изящно и со вкусом... Анжель, дорогая моя, какая ты будешь красавица в парижских туалетах.

   Николай Герасимович присел около молодой женщины, окончившей уже укладку вещей и взобравшейся с ногами на турецкий диван.

   - Ах, какой ты хитрый... но милый... - прошептала Анжелика, прижимая головку к его плечу.

   Он обнял ее за талию.

   - Так поедем в Париж... Это чудный, волшебный город... Таких дамских магазинов, какие там, нет в мире...

   - Лучше здешних?

   - Здешние сравнительно с парижскими, это убогие лавчонки...

   - А мы... если бы поехали... мы не опоздаем приехать в Венецию, не заставляя очень долго ожидать маму... - начала сдаваться новая Ева на искушения современного "змия".

   - Конечно же, мы даже приедем раньше ее.

   - В таком случае... - начала молодая женщина, но вдруг остановилась. - Я боюсь.

   - Чего же ты боишься?

   - Ну, хорошо, поедем, только чтобы непременно вернуться в Венецию к назначенному сроку.

   - Непременно, непременно... - подтвердил Савин.

   Он был в восторге - он нашел себе верного и сильного помощника, который заставил Анжелику позабыть ее маменьку - эту хитрую мегеру, как мысленно называл ее Николай Герасимович.

   Этот верный и сильный помощник был - Париж.

   Не теряя времени, они выехали туда в тот же день с курьерским поездом.

   Дорога промелькнула незаметно, так как путевыми компаньонами Савина и Анжелики оказались трое веселых и разговорчивых парижан.

   Приехав на следующее утро в Париж, они остановились в "Hotel d'Albe", находящемся на Avenue des Champs Elises, невдалеке от Триумфальных ворот.

   Николай Герасимович выбрал эту гостиницу, вследствие ее прекрасного местоположения.

   Елисейские поля в весеннее время - самая приятная местность Парижа.

   Там и воздух чище, и Булонский лес в двух шагах, да и веселей, так как из окон видишь весь Париж, то есть все сливки парижского общества, приезжающие в Булонский лес и на скачки.

   Это настоящий калейдоскоп, в котором мелькает этот "tout Paris", как выражаются парижане.

   Савину надо было показать Париж Анжелике с такого конца, поразить ее им, отуманить, и для этого избранная им часть города и гостиницы были самые подходящие.

   Молодая женщина горела нетерпением видеть бульвары и магазины, а потому, переодевшись и позавтракав, они поехали с этой целью кататься.

   На rue de la Paix Анжелика пришла в положительный восторг при виде великолепных магазинов и подолгу останавливалась перед их витринами.

   Начало было сделано - Париж увлек ее.

   Для ознаменования приезда в Париж, Николай Герасимович купил в подарок молодой женщине пару серег с крупными бриллиантами.

   Покупки и заказы всех туалетных принадлежностей они отложили до следующего дня, так как Савину граф де Дион и де Монбрен, с которыми он сошелся на дружескую ногу в Неаполе, обещали указать самых лучших и модных кутюрьерок и модисток.

   Он известил уже их о своем приезде в Париж и пригласил к себе обедать.

   Они оба приехали к назначенному часу, и Николай Герасимович их представил Анжелике.

   Де Монбрен так и ахнул при этом представлении.

   - Где и когда ты успел найти такую прелесть? - спросил он Савина вполголоса. - Давно ли мы с тобой расстались в Неаполе, и ты мне ни слова не говорил о ней. Когда же ты успел все это отделать?

   За обедом они сговорились на другой день завтракать все вместе у Биньона, а затем отправиться по мытарствам, то есть по разным кутюрьеркам, модисткам и другим поставщикам, заказывать все нужное для Анжелики.

   Последняя была в восторге и ожидала следующего дня с лихорадочным нетерпением.

   Хотя Николай Герасимович бесчисленное количество раз состоял в роли ухаживателя, но связь его с Анжеликой была первой серьезной связью с женщиной.

   Не считая платонического романа с Гранпа, все остальные были мимолетными интрижками.

   Между прошлыми отношениями к женщинам и отношением его к Анжелике была существенная разница.

   Теперь было далеко недостаточно ухаживать, занимать и забавлять, приходилось заботиться, печься о ее самых общежитейских нуждах.

   Привезя Анжелику в Париж с огромным и, несмотря на покупки в Ницце, все же еще пустым сундуком, Савину надо было делать ей целое приданое.

   В этом отношении ему очень и очень помог его друг граф де Дион.

   Он оказался большим мастером и специалистом по части одевания женщин.

   Его уроки пошли впрок Николаю Герасимовичу, и с легкой руки Анжелики он в продолжение нескольких лет только и делал, что одевал и одевая разных дам, пока не оказался сам положительно почти раздетым.

   Но не будем забегать вперед.

   Сначала вся эта процедура хождений к разным Дусе, Родриг, Руф, Виго, Першерон и другим показалась Савину невыносимой. Быть заваленным всякими материями, шляпками, лентами, кружевами, чулками, перчатками и тому подобным дамским хламом, быть принужденным все это рассматривать, подбирать цвета, смотреть на модные картинки, образчики, модели, а главное давать советы - положение не из завидных.

   Вернувшись в первый день этих мытарств домой, Николай Герасимович был совершенно разбит.

   Но понемногу он втянулся в это скитанье по магазинам и даже, если говорить правду, впоследствии вошел во вкус и, не будь эта процедура связана с крайне серьезными счетами всех этих знаменитых парижских поставщиков - это даже было бы забавно.

   Он только теперь понял, насколько важную роль играет туалет в красоте женщины.

   Наконец платье, белье, шляпы, зонтики и другие заказанные вещи были готовы и принесены в отделение гостиницы, занимаемое Савиным и Анжеликой.

   Это было положительно целое наводнение.

   Не было ни одного стула, ни стола, на котором не лежало бы что-нибудь, не стояли бы какие-нибудь картонки, ящики или футляры.

   В гостинице стало тесно, и Николай Герасимович начал думать о найме квартиры.

   Он передал эту мысль Анжелике. Та пришла от нее в положительное восхищение.

   Начались поиски квартиры, впрочем, вскоре увенчавшиеся успехом. Найдено было очень миленькое помещение на Avenue d 'Antin.

   Новые хлопоты, новые заботы заняли время.

   С месяц как жили уже они на своей новой квартире, вполне счастливые и довольные.