Гейнце Николай Эдуардович - Герой конца века

nbsp; Но приближалась масленица - время карнавала в Риме. Газеты были переполнены известиями о готовящихся увеселениях, а также списками прибывших в Рим.

   Читая их, Николай Герасимович был поражен количеством английских имен и их преобладанием над всеми другими нацией нальностями. Списки эти были буквально переполнены разными мистерами и миссис Самсон, Жаксон, Томсон и другими. Целые столбцы, целые страницы наполнены ими, просто диву даешься, откуда их понаехало в Рим.

   Перелистывая как-то раз такой "liste des etranders", прилага" емый к газете "Italie", Савин насчитал одних мистеров и миссис Томсон девятнадцать штук и различить их можно было только по городам, откуда они были родом или откуда приехали.

   Тут были Томсоны из Лондона, Эдинбурга, Манчестера, Ливерпуля, были Томсоны из Калькутты и с острова Мадагаскара и все они съехались в Рим в ожидании карнавала.

   Вскоре отправились туда и Савин с Краевским и бароном Рангелем; баронесса же Юлия Сергеевна по нездоровью осталась во Флоренции.

   В "Вечный город" они приехали за два дня до начала карнавала и остановились в "Hotel du Quirinal", самой большой и во всех отношениях лучшей гостинице Рима, находящейся в новой части города на Via Nationale, где было уже для них приготовлено заблаговременно заказанное помещение.

   Эта предосторожность во время карнавала необходима, если хотят иметь мало-мальски порядочный номер и не желают очутиться в положении скитальца, разъезжающего от одного отеля к другому, не находя себе нигде пристанища.

   Рим был возбужден, полон жизни, и это возбуждение невольно передавалось приезжим.

   Николай Герасимович бросился в этот водоворот римской жизни с давно неизведанным им наслаждением. Образ Гранпа, преследовавший его неотступно до самых ворот вечного города, несколько стушевался среди праздничной ликующей толпы.

  

  

   Эта праздничная толпа действительно колоссальна.

   Во время зимнего сезона гостиницы и комнаты не только в Риме, но и, вообще, во всей Италии, бывают переполнены, вследствие огромного наплыва туристов и всякого иностранного люда, приезжающего положительно со всех концов земного шара проводить зиму в эту благословенную страну.

   Можно же себе представить, что происходит в римских отелях с приближением карнавала.

   Они не только переполнены, но просто битком набиты, и все, что только может быть превращено в жилое помещение и быть сдано, превращается и сдается.

   Биллиардная и курительные комнаты, даже ванные, все заняты приезжими и, согласись хозяева поставить кровати в коридорах, и те, кажется, были бы взяты нарасхват.

   За мало-мальски приличную комнату многие были бы готовы платить сумасшедшие деньги, но здесь и деньги уже не помогают, и вместо комфортабельной комнаты приходится удовольствоваться каким-нибудь чуланом, а вместо кровати свернуться калачиком на кушетке.

   Надо отдать, впрочем, справедливость хозяевам римских отелей, что они не злоупотребляют этой горячкой и не чересчур обирают своих карнавальных клиентов.

   В больших отелях цены остаются большей частью те же самые, как и в обыкновенное время, и если делаются надбавки, то самые незначительные, на какой-нибудь франк, или два на номер, вот и все.

   Вообще, цены как в римских, так и во всех итальянских гостиницах весьма невысокие, положительно наполовину ниже, чем во Франции, и на три четверти ниже, чем в России.

   За то, что мы у себя платим рубль, там получаем за франк с большим почтением.

   По типу своему и громадности римские и вообще итальянские гостиницы напоминают таковые же в Женеве, Монтре и других излюбленных туристами местах Швейцарии.

   "Hotel du Quirinal", в котором остановились Краевские, Рангель и Савин, был ни дать, ни взять всем известный "Schweizer-Hof" в Люцерне.

   Та же громадность, та же распланировка и те же внутренние порядки.

   Это сходство оказалось весьма понятным, так как "Hotel du Quirinal" содержал один из братьев Гаузера, владельца "Schweizer-Hofa".

   В Италии много отелей содержатся швейцарцами - это своего рода специалисты по этой части. При этом хозяевам швейцарских гостиниц весьма удобно держать гостиницы во время зимнего сезона в Италии, так как они хорошо знакомы со всем этим контингентом туристов, живущих летом у них в Швейцарии и перекочевывающих на зиму в Италию.

   Туристы эти большей частью все те же англичане-кочевники.

   Карнавалы в Риме интереснее и великолепнее всех других городов Италии, где они справляются.

   В этот день всякий добрый римлянин изображает из себя или арапа, или полишинеля, или черта.

   На улицах, на площадях - везде одно и то же, всюду один веселый, бесшабашный маскарад.

   Все сословные различия на эту неделю упразднены.

   Чопорные аристократки отвечают на бесцеремонные любезности переодетого рабочего, вчерашний нищий с piazza di Spagna, под маской и в бумажном домино, вскакивает в карету к княгине Боргез и, стоя на подножке, очень развязно разговаривает с ней в открытое окно.

   На балконах черноглазые римлянки сами заводят беседы с проходящими внизу франтами и кокетничают с ними, что, по законам карнавала, нисколько и никому не удивительно.

   На всех перекрестках Рима гремит музыка. Многие из гуляющих по городу компаний направляются к королевскому дворцу.

   Перед ним начиналась хоровая серенада, исполняемая до того художественно, что королева Маргарита, слушавшая ее с балкона, просила иногда повторить.

   Николай Герасимович, бывший свидетелем такой серенады перед дворцом, думал, что король бросит денег - но нет.

   Оказалось, что этого от него бы не приняли, и Гумберт вышел из дворца и, войдя в круг певцов, поблагодарил их в сердечных выражениях за удовольствие, доставленное ему и королеве серенадой, и, уходя, пожал всем им, по очереди, руки.

   Королева же Маргарита сверху бросила им свой букет, который они тотчас же разделили между собой и с гордостью прикололи цветы к своим шляпам.

   Идя с площади дворца по направлению к Корсо, Савин встретил комическое шествие.

   Человек тридцать-сорок молодежи были переодеты женщинами, в дезабилье: в женских рубахах, а также других принадлежностях белья, с кружевами и прошивками, в турнюрах, корсетах, самых эксцентричных шляпках, но без верхних платьев.

   Толпу эту встречал и провожал гомерический смех, а переряженные заигрывали с встречными мужчинами не без приятности и юмора. Такова общая картина вечного города в эту маскарадную неделю.

   Ее довершает и украшает темно-синее безоблачное небо и яркое итальянское солнце, которым весна уже начинает баловать Рим во время карнавала.

   Не мудрено, что Николай Герасимович всецело отдался этой волне веселья и беззаботности, которая вдруг захлестнула величественный, старинный, в обыкновенное время строгий, чопорный город.

   В экипаже с Краевскими и Рангелем и пешком вдвоем с последним, он положительно почти с утра и до утра не покидал улицы, вмешиваясь в разноцветные толпы масс и веселясь их заразительным весельем.

  

  

   Корсо - это длинная, узкая улица, прямая как стрела, тянущаяся от puazzo del Popollo, через весь старый город, на протяжении около двух верст до via Nationale.

   На этой-то улице и происходит главным образом весь карнавал.

   Все окна, выходящие на Корсо, в особенности окна первого этажа и балконы, разукрашены цветами и задрапированы разноцветными материями.

   Большая часть этих окон и балконов сдаются внаймы и битком набиты публикою.

   На площади del Colonna, которую прорезает Корсо, устроены подмостки, места на которых сдаются тоже за плату публике.

   На Корсо сплошная толпа, сквозь которую медленно двигаются роскошные экипажи с расфранченными дамами и мужчинами, как сахар мухами, облепленные масками.

   Заметив хорошенькое личико в коляске, маски лезут на козлы, на подножки, на запятки, более смелые втискиваются даже в самую коляску и бесцеремонно болтают с сидящими в них красавицами.

   Никакой сословной преграды.

   Вот едет княгиня Торлони, жена архимиллионера, головы города Рима.

   Ее совсем не видно.

   Вся коляска полным полна масками, и красавица благосклонно улыбается им.

   Ничего сегодня не поделаешь с этими господами, которых в иное время кучер ее сиятельства бесцеремонно стегнул бы своим бичом.

   Вот дальше в ландо принцессы Савойской, ближайшей родственницы короля, влезли трое студентов и болтают с нею, точно они у себя дома.

   Едет мимо верхом жандармский офицер.

   На круп его лошади живо перескакивает из ландо один из замаскированных и катит дальше, обхватив всадника руками за талию.

   Хохочут все, хохочет всадник, смеются и в ландо.

   Принцесса Савойская бьет одного из залезших к ней букетом цветов, а тот бесцеремонно вытаскивает у нее из волос розу и, целуя пышные лепестки, гордо украшает ею свою шутовскую шляпу.

   - На, уж бери и эти! - кричит ему принцесса, бросая свой букет на мостовую.

   За букетом выскакивают из коляски все, и на земле начинается комическая борьба.

   В конце концов, на поле битвы остаются фальшивая борода, громадный бумажный нос и растрепанные цветы.

   Полишинели, арлекины, паяцы ходят стадами. Шум, гам и хохот беспрерывный.

   Не наша северная скука царит здесь. Напротив, все здесь веселы, все хохочет. Нечему, кажется, но уж так смеяться хочется, ну и смеются!

   Вот целая толпа негров с африканскими музыкальными инструментами. Где они их достали? Видимо, не так себе, а со знанием дела.

   Парики заплетены по обычаю некоторых племен внутренней Африки, оружие, страусовые перья, украшение в виде ожерелья из зубов диких зверей, сами музыкальные инструменты - все это настоящее.

   По пути эти партии замаскированных заходят во все кафе, дают там оригинальные представления, не столько забавляя других, сколько самих себя.

   В компании с милыми и веселыми дамами катанье по Корсо очень забавно, но вместе с тем и очень утомляет, просто изнемогаешь от всей этой движущейся и без умолку болтающей пестрой толпы.

   Усталый и разбитый вошел Николай Герасимович в кафе и уселся на первый стул.

   К нему тотчас же подлетел тоже переряженный полишинелем гарсон с вопросом, что ему угодно.

   В ожидании заказанного, Савин стал нехотя осматриваться вокруг себя.

   Направо сидел господин, обвешавший себя с ног до головы коробками от сардинок, поднимающих при каждом его движении оглушительный шум, налево - другой сосед надел на голову какую-то коробку, с проверченными в ней глазами, а из-под фрака выпустил ослиный хвост - и доволен. И себе и другим он кажется в высшей степени остроумным.

   Вдруг все сидевшие в кафе бросились к окнам. Оказалось, что проезжала по Корсо королевская чета.

   Королева Маргарита ехала в открытой коляске, благосклонно раскланиваясь с толпой.

   Компания переряженных актеров окружила королевский экипаж, один влез прямо в коляску и бесцеремонно болтает с ее величеством.

   Король Гумберт едет верхом около, на спину его лошади вскакивает какая-то маска, и король ни слова - обычай!

   - Эй, Гумберт! - кричит ему из публики пестрый арлекин, - я знаю, отчего ты так не весел.

   - Отчего? - улыбаясь, спрашивает король.

   - Уж знаю, да только помолчу при супруге.

   Король, краснея и смеясь в то же время, дает шпоры лошади, так что сидящая у него за спиной маска летит вверх ногами через зад коня на землю.

   Кругом раздается гомерический хохот.

   Но дальше бедному королю приходится выслушивать массу острот и всяких замечаний и отвечать так же весело, как делают их. Обычай!

   В клубах и аристократических домах также не отстают от общего веселья, соблюдая тот же маскарадный дух, задавая костюмированные балы, как для взрослых, так и для детей.

   Особенно забавны и веселы детские праздники.

   Вся эта мелюзга является туда тоже в масках и в пестрых костюмах. Девочки четырех, пяти лет с длинными шлейфами, белыми напудренными париками, подведенными глазами и мушками на лице.

   Мальчики с привязными усами и бородами, в генеральских мундирах, или изображая из себя разных турок, китайцев, полишинелей и арлекинов.

   И все эти маленькие разодетые человечки кружатся и танцуют до упаду.

   Но пора отдохнуть, пора хотя на время снять маски, привязанные бороды и носы и сном набраться новых сил, чтобы завтра снова предаться тому же веселью.

   Хорошо, однако, идти спать тому, кто живет в Риме, кто наконец нашел себе помещение, приют, но есть много простого деревенского народа, которому возвращаться домой слишком далеко, а нанять себе ночлег слишком дорого.

   Этот весь народ идет спать на открытом воздухе на Villa Borguesa или на Monte Pinzio. Там, хотя он не найдет мягкой постели, но зато никто с него ничего не спросит.

   В темных аллеях Villa Borguesa целые ночи звенят мандолины, и слышится топот плясок.

   Отойдите несколько в сторону от торных дорожек и в тени кустов, где никого не видно, вы уловите звук поцелуя и робкий, словно крадущийся шепот.

   Не мешайте, уйдите прочь, ведь карнавал бывает только раз в году!

   Очень также интересна встреча римским муниципалитетом приезжих масок из других городов Италии.

   У всякого итальянского города своя историческая маска: маска Неаполя - "пурчинель", маска Венеции - "арлекин", маска Турина - "фанфуля" и так далее.

   По заведенному издревле обычаю, в Рим съезжаются на карнавал все эти маскарадные гости из всех концов Италии, человек триста-четыреста. Все это большею частью люди веселые и состоятельные, могущие доставить себе удовольствие съездить повеселиться в Рим, на карнавал.

   Римский муниципалитет, как хозяин города, их чествует, делает им официальную встречу, дает в честь их обеды и празднества.

   Самое интересное, конечно, встреча, которая происходит с большой торжественностью.

   Муниципалитет города в полном своем составе и головой города, в то время князем Торлони, во главе, с оркестром музыки, музыканты которого одеты древними римлянами, и с целой вереницей экипажей, приготовленных для гостей, едут на вокзал железной дороги, где происходит официальная встреча.

   После обмена приветствиями, гостей, одетых в их карнавальные костюмы, усаживают в экипажи и везут по городу на Корсо.

   Народ восторженно их принимает и кричит:

   - Да здравствует Италия! Да здравствует карнавал!

   Во время этой сумасшедшей недели все идет вверх дном, тихий и благочестивый Рим совершенно перерождается, все, кажется, на время забывают, что весь этот шум происходит в городе, называемом "святым", и что в нем проживает глава католической церкви - папа.

   Повеселившись вволю, побывав везде и повидав все, Савин, простившись с Краевским и Рангелем, возвращавшимися во Флоренцию, уехал в Неаполь отдохнуть в тиши земного рая от земного ада - карнавала.

  

  

   Есть итальянская пословица, которая предлагает посмотреть на Неаполь, а затем умереть.

   Пословица эта более чем несправедлива. Даже у умирающего, которому придется посетить Неаполь, появится непреоборимая жажда жизни и силы для нее.

   Если где человек действительно оживает, то это в Неаполе. Его климат, очаровательная местность, веселость и игривость всего окружающего придают человеку какую-то особенную бодрость, энергию, словом, жизнь.

   Кругом все светло, все весело, все поет, и серенады с утра до ночи раздаются во всех концах Неаполя.

   Воздух так хорош, что им просто не надышишься, а перед глазами постоянно одна из прелестнейших картин природы.

   Николай Герасимович Савин остановился в гостинице "Везувий", находящейся в конце набережной Киае, на Санта-Лючия.

   Из окон и балкона занятого им номера с левой стороны открывался прелестный Неаполитанский залив с раскинувшимися по его берегу Неаполем и Касталямарою, напротив окон дымился грозный Везувий, а направо, на горизонте чудного темно-синего Средиземного моря, виднелся остров Капри.

   Гостиницы в Неаполе носят совершенно итальянский характер и особый неаполитанский отпечаток.

   Все стены расписаны фресками, в огромных передних со сводами и колоннами помещаются целые музеи античных вещей помпейских раскопок, а также местных неаполитанских произведений. На лестницах выставлены разные вазы и статуи местных скульпторов, коридоры всех этажей представляют собой картинные галереи, а сами художники положительно не дают вам прохода, указывая и восхваляя свои произведения, и предлагают купить их.

   Цены заламываются всеми этими артистами страшные, но пугаться этого не следует, а надо предложить десятую часть просимого без всяких церемоний и вы, наверное, купите, что желаете, особенно если набавите самую малость.

   Неаполитанцы в заманивании покупателей и запрашивании цен - великие мастера и заткнут за пояс торговцев Апраксинского рынка.

   Апраксинцы только зазывают, неаполитанцы же лезут к вам в номер и назойливо навязывают вам свой товар, не отступая до тех пор, пока вы что-нибудь не купите.

   Но все это делается ими до того своеобразно, с такой болтовней и веселостью, что положительно прощаешь им их приставанье и назойливость и невольно покупаешь у них их товар.

   Кормят в гостинице довольно сносно.

   Обед, хотя и табльдот, но не носит того скучного характера, который томит вас в других городах.

   Каждое утро Савин делал какую-нибудь экскурсию, поднимался на Везувий по подъемной железной дороге, ездил в Помпею осматривать раскопки, был в Соренто, где под звуки бубна перед ним танцевали тарантеллу, на острове Капри любовался знаменитым лазуревым гротом и, наконец, осматривал все музеи, дворцы и достопримечательности Неаполя.

   По вечерам он посещал театры.

   Театры в Неаполе разделяются на две категории: театры оперные и драматические и театры с пурчинелем.

   В последнем он был только один раз, но ничего не понял, так как в них играют на неаполитанском наречии, и ничего особенно забавного в знаменитом пурчинеле (паяце) он не нашел. В своей беседе с публикой паяц разбирает местные злобы дня, не интересные для иностранцев.

   Оперный театр Сан-Карло великолепен во всех отношениях. По величине это самый большой театр в мире. Зал его в полтора раза больше зала московского Большого театра, и лож в нем шесть ярусов.

   Музыка и опера настолько составляют потребность итальянцев, что в оперные дни этот гигант-театр набит битком и трудно иногда достать билет.

   Ложи бенуара и бельэтажа, как и во Флоренции, составляют собственность местной аристократии, которая там также принимает визиты, как и флорентийская.

   Расфранченные и сильно декольтированные пылкие неаполитанки занимают все передние места лож, что придает, конечно, немало прелести этому и без того великолепному театру.

   Партер устроен очень комфортабельно. Кресла большие, глубокие, с мягкими сиденьями и спинками, что позволяет меломанам, развалившись весьма удобно, слушать прелестную музыку.

   Во все время пребывания Савина в Неаполе, пели две знакомые по Петербургу примадонны: Ферни-Жермани и русская артистка Булычева.

   Ферни, хотя и некрасива, но обладает большим и прекрасно обработанным голосом, и при этом эта артистка с большим драматическим талантом.

   Она производила в Неаполе фурор в роли Кармен.

   Булычева имела успех в роли Маргариты в "Фаусте".

   Аристократическое общество Неаполя не представляет ничего интересного. Всякий день перед закатом солнца оно выезжает на набережную Киаи в причудливых экипажах и страшно расфранченное катается по набережной вдоль городского сада Villa Reale до сумерек.

   Молодые люди, такие же как и во Флоренции, в коротеньких пиджаках и с большими сигарами во рту, разгуливают по набережной, сильно размахивая руками.

   Эти усиленные жестикуляции - привычка неаполитанцев.

   Они ничего не могут говорить и делать без жестов.

   Кланяются рукой, не снимая шляпы, приветствуют друзей так же рукой.

   Должно быть они набрались этих манер от своего столь любимого ими национального пурчинеля.

   Очень характерен также тип уличных мальчишек, они снуют по улицам босые и в лохмотьях, приставая ко всем проходящим и, в особенности, к иностранцам, прося самым назойливым образом милостыню.

   Дадите одному - являются целые толпы, едете в экипаже - они бегут за вами, не отставая от лошади. От них нет просто никакого прохода.

   В этом, отчасти, виноваты сами иностранцы, приучившие их своими подачками и бросанием этой толпе маленьких "лазарони" грошей на улицу.

   Происходят неимоверные свалки и драки, и счастливцы, ухватившие добычу, бегут в ближайшую лавочку и покупают себе сигар и макарон.

   Савин и князь Кассано тоже не раз забавлялись этим, и так приучили маленьких уличных бродяг, что не могли выйти на улицу, не быв сопровождаемы целой толпой этих оборванцев-мальчишек и их криками:

   - Viva signiori principe!

   Многие из них от избытка чувств ходили колесом перед ними.

   - Что вам за охота бросать даром деньги этим пострелятам? Надо заставить их трудиться... - заметил однажды встретившийся с ними старик.

   - Как трудиться? - удивился Николай Герасимович.

   - Бросайте ваши гроши, завернутые в бумагу, с набережной в море и посмотрите, как наши ребята станут ловко нырять.

   Приятели последовали этому совету, и вот в самой фешенебельной части города на Кияе, напротив двух самых больших гостиниц Неаполя, человек тридцать мальчишек разделись, без всякой церемонии, сложили свои лохмотья в кучу и стали бросаться с набережной в море, ныряя очень искусно и доставая брошенные деньги.

   На это зрелище собралась публика.

   Такие комедии, с исполнителями в костюме Адама, повторялись ежедневно, не навлекая на Савина и Кассано ни малейшего негодования со стороны блюстителей порядка, которые расхаживали тут же и смеялись наравне с другими.

   Нашелся только один англичанин, возмутившийся этой забавою и нашедший, что это "choking".

   Он обратился к прохаживающемуся по набережной блюстителю порядка с требованием прекратить эти неприличия, но получил совершенно неожиданный ответ:

   - Кому они мешают? Они честно зарабатывают себе на макароны. Бог с ними и святая Дева Мария.

   Таковы уличные нравы Неаполя.

  

  

   Нравы под крышами неаполитанских домов еще оригинальнее и развязнее.

   Мимолетные любовные интриги возведены здесь в своего рода искусство или ремесло, смотря по положению занимающихся ими представительниц прекрасного пола.

   То, что за последнее время стало известно под названием "флирта", царило в то время в Неаполе во всевозможных неоплачиваемых и оплачиваемых формах.

   Первые, конечно, выпадали преимущественно на долю постоянных обывателей этого "легконравного города" - приезжие же должны были довольствоваться вторыми.

   Жрицами этого культа "мимолетной любви" являлись второстепенные артистки неаполитанских театров вместе с профессиональными служительницами богини Венеры.

   Посредниками между этими "погибшими, но милыми" неаполитанскими созданиями являлись целые полчища комиссионеров, рассыпанных по всему городу, а особенно в его центре.

   Это не те комиссионеры, которых путешественники привыкли встречать во всех городах Европы, нет, это специалисты, которых в Неаполе зовут "руфьянами".

   Они с необычайной таинственностью суют в руки путешественников разные удостоверения высоких лиц с выражением благодарности за услуги, а также целые альбомы с хорошенькими женщинами, снятыми в весьма пикантных позах.

   Между этими руфьянами были и "знаменитости", которые не стояли на углах улиц, а важно сидели в "Cafe del Europa", за газетами и сигарой.

   Самыми известными из них были Сальватор и Бетинни Фьярованти.

   Николай Герасимович, по совету князя Кассано, обратился к первому, и через него оба молодых человека перезнакомились со всеми доступными неаполитанскими красавицами.

   Время пролетало в тех оргиях, за которые так строго осуждают моралисты.

   Но всегда ли правы они в этих приговорах?

   Эти покупные лобзанья своего рода наркотическое средство, как вино, гашиш и опиум, в котором человек, повторяем, видит суррогат любви, иллюзию того блаженства, о котором он имеет только теоретическое понятие, блаженства, которое, как кажется ему, не выпало на его долю, которое было близко, возможно, но силою разных обстоятельств досталось другому, поразив его этим в самое сердце.

   В этом положении был и Николай Герасимович Савин.

   Ему не давалось то блаженство любви, которое он считал так близким, так возможным с незабвенною Гранпа, и он начал искать забвения в наркозе покупных лобзаний.

   Он, как и другие в его положении, не понимал, что поиски этого блаженства любви в наше время есть нелепая погоня за призраком.

   В наш век фальсификации, во всем и везде, любовь не существует, есть только ее суррогат - покупное лобзанье - имитация чувства, имитация страсти.

   Разбитое сердце Николая Герасимовича жаждало ласки и любви - и то и другое давалось ему в чрезвычайно правдоподобной форме, и хотя временно, но успокаивало, как наркотическое средство успокаивает расходившиеся нервы.

   Ужины, на которые, при посредстве Сальватора, приглашались балетные или другие артистки, проходили оживленно и весело, несмотря на присутствие при каждой молоденькой дочке ее маменьки.

   Савину это вначале не нравилось.

   Он полагал, что это явится стеснением, но ошибся.

   Неаполитанские мамаши садились обыкновенно в угол занимаемого компанией кабинета, кушали за обе щеки все, что им подавали, и не мешали ни в чем, разговаривая между собою самым благодушным образом и не обращая никакого внимания на своих дочерей и их кавалеров.

   Дочки, в свою очередь, и не думали стесняться своих матерей.

   Ужины эти для большего удобства происходили преимущественно у Сальватора на квартире, находившейся "vicolo del divine amor".

   Квартира эта была отделана со всеми нужными для таких увеселений приспособлениями, и каждая парочка находила себе уютный уголок.

   Во время этих пиршеств мамаши кутящих дочек, чтобы не мешать, сидели в передней с Сальватором, грызя орехи, и терпеливо ожидали, иногда очень долго, чтобы из рук кавалеров получить подарки за беспокойство их дочек.

   Одна из таких неаполитанских маменек раз пустилась в откровенность с Николаем Герасимовичем.

   - Как мне не ходить, signior principe, вместе с моей дочерью, у меня целая семья на руках, муж мой умер, и кому же, как не мне, главе семейства, следует заботиться о доходах семьи. Моя Бианка так молода и легкомысленна, что истратит зря все полученное ею в подарок на пустяки; я же кладу деньги в банк и коплю приданое моим дочерям.

   Таковы прямолинейные до наивности взгляды неаполитанских маменек.

   Они далеки от хитроумных ухищрений наших русских "матерей семейств", дозволяющих своим дочкам объявлять себя невестами всех состоятельных людей, не исключая и женатых, принимать в этой роли подарки и вещами, и деньгами, чтобы, в конце концов, выдать их за первого встречного, обладающего возможностью совершить с их милой, чуть не справившей свой юбилей в роли невесты, дочкой заграничный вояж.

   Они далеки от того, чтобы ставить ловушки молодым, увлекающимся людям, оставляя их наедине со своими дочерьми и, подстерегая неосторожный поцелуй, явиться с раскрытыми объятиями, чтобы заключить в них, не ожидавшего ничего подобного и сильно сконфуженного оборотом дела, будущего любезного сына.

   Европа, таким образом, далеко опередила нас своею... откровенностью и, пожалуй, даже добросовестностью.

   Прожив в Неаполе около двух недель, Николай Герасимович решил проехаться по северной Италии.

   Известно, что наркотические средства при частом пользовании ими перестают оказывать на организм свое действие - красивые неаполитанки и их маменьки одинаково надоели Савину.

   Сердечная пустота требовала новых впечатлений, и он погнался за ними, наметив себе маршрут: Рим, Пиза, Генуя, Турин, Милан и Париж.

   Пробыв в Пизе, Генуе и Турине по одному дню и осмотрев их достопримечательности, Николай Герасимович приехал в Милан, где его ожидала встреча, оставившая след в его сердце.

   Остановился Савин в "Hotel de la Ville" и, не имея никого знакомых, стал бродить по городу.

   Он решил остаться в нем день, много два.

   Милан не похож на другие города, он скорее схож с Берлином и Веной.

   Новые прелестные здания, прямые широкие улицы, скверы, сады и, наконец, великолепный пассаж Виктора-Эммануила, такого нет другого во всей Европе.

   Главным фасадом пассаж выходит на соборную площадь, на которой стоит знаменитый Миланский собор, составляющий единственную артистическую достопримечательность города.

   Побывав в соборе, Николай Герасимович пошел в пассаж в одну из фьяскетерий, чтобы отдохнуть и выпить стакан кианти.

   Там совершенно неожиданно он встретил одного знакомого румына Николеско, которого знал в Бухаресте во время русско-турецкой войны.

   Оказалось, что Николеско женился на итальянке, оперной примадонне, которая пела в театре "Scala", имеет двух детей, виллу в окрестности города и живет припеваючи с певицей-женой.

   Поболтав, они сговорились ехать вечером в оперу, где давали "Миньону". Николеско действительно заехал за Савиным, и они отправились обедать в лучший ресторан города "Restaurant de la Bourse", a после обеда поехали в театр.

   "Scala" после театра "St.-Carlo" в Неаполе - самый большой театр в Италии и замечателен своею акустикой. Снаружи он ничего не представляет особенного и даже очень некрасив, но зато внутри прелестно отделан.

   "Scala" также замечателен тем, что считается пробным камнем для артистов. Пропев в театре "Scala", артист может петь везде; вот этим-то страшно дорожат певцы и певицы, и все оперные знаменитости пели на его сцене.

   Как город, так и театр не носят итальянского характера, который так резко бросается в глаза во Флоренции, Риме и в особенности в Неаполе.

   Опера шла хорошо. M-me Николеско, в роли Миньоны, была очень недурна, но более всего понравилось Николаю Герасимовичу - это прелестный оркестр и кордебалет.

  

  

   Во время первого же антракта Николеско ушел на сцену к жене, а Николай Герасимович стал оглядывать в бинокль ряды лож, наполненных миланскими красавицами.

   Знакомый с итальянскими представительницами женской красоты по Риму, Флоренции и Неаполю, почти пресыщенный ими, Савин равнодушным взглядом скользил по матово-смуглым личикам, то с тонкими и нежными, то с резко выразительными, но всегда правильными чертами, освещенными яркими, как звезды южной ночи, большими глазами и украшенными ярко-пурпуровыми губками, казалось, созданными для страстного поцелуя, со слегка раздувающимися ноздрями изящных носиков, красноречиво говорящих о пылкости темперамента и суливших, увы, только для новичка, неземное блаженство.

   Вдруг Николай Герасимович остановил свой осмотр и как бы окаменел в своем кресле - ему показалось, что какая-то электрическая искра пронизала его от темя и до пяток.

   В третьей от края ложе второго яруса сидела пожилая дама, а рядом с ней совсем молоденькая девушка, на вид лет семнадцати.

   Что-то знакомое, родное, жившее в его сердце увидал Савин в этой белокурой грезовской головке.

   Это был положительно двойник Марго, если это не была она сама.

   Николай Герасимович вспомнил, что сегодня утром в читальной гостиницы он просматривал "Новое Время", где в восторженных выражениях говорилось об участии Маргариты Гранпа в одном из новых балетов, о ценных подношениях, которых удостоилась артистка, и анонсировалось о выходе ее в следующем балете в каком-то еще не исполненном ею характерном танце.

   Савин почувствовал прилив бессильной злобы и далеко швырнул от себя газету.

   Ему живо представилась сцена благодарности рекламируемой и одаряемой артистки с теми, кто участвовал в этих рекламах и подношениях.

   Он был сумрачен целый день и дал даже себе зарок не читать русских газет, и старался забыть прочтенное.

   Но теперь он вспомнил... Вспомнил потому, что мысль, что в ложе сидела Гранпа, заставила похолодеть его сердце.

   "Нет, это не она!.. Но какое сходство... Быть может, эту встречу мне приготовила наконец обернувшаяся ко мне лицом фортуна... - мелькнуло в его уме. - Быть может, я найду здесь то, что потерял там, такую любовь, которая, подобно солнцу, осветит окружающую меня беспросветную тьму..."

   Так мечтал идеалист по натуре, Савин, не отводя бинокля от поразившей его сходством с Гранпа молоденькой девушки.

   Ее пепельного, как и у Марго, цвета волосы чудно гармонировали с красивым личиком и большими выразительными темно-голубыми глазами.

   Савину показалось даже, что она лучше Гранпа.

   "Конечно, лучше настоящей..." - пронеслась в его голове злобная ревнивая мысль.

   Его мечтательный столбняк был нарушен возвратившимся в партер Николеско.

   Последний, однако, должен был дотронуться до его плеча, чтобы вернуть к действительности.

   - Кто это? Вы не знаете?., - были первые слова очнувшегося Савина.

   Сметливый румын направил свой взгляд по направлению взгляда Николая Герасимовича и сразу догадался, о ком спрашивают его.

   - Это графиня Марифоски с дочерью...

   - Как ее зовут?

   - Кого?

   - Конечно, дочь.

   - Анжелика.

   - Вы знакомы с ними? - радостно воскликнул Савин, увидав, что мать и дочь приветливо кивком головы ответили на поклон Николеско.

   - Да.

   - Вы можете представить меня?

   - Отчего же. В следующий антракт я попрошу позволения.

   - Кто они такие?

   - Мать родом англичанка, вышла замуж за итальянского графа Марифоски, который ее обобрал и бросил... Говорят, они теперь находятся в очень стеснительном положении.

   - Гм... - загадочно промычал Савин. Хитрый румын лукаво посмотрел на него.

   В это время поднялся занавес для второго акта. Николай Герасимович рассеянно смотрел на сцену, то и дело направляя бинокль на заинтересовавшую его ложу второго яруса. Акт казался ему бесконечно длинным. Наконец при громе рукоплесканий занавес опустился.

   - Идите же, идите... - почти с мольбой в голосе проговорил Савин, обращаясь к Николеско, неистово аплодировавшему.

   - Иду, иду... - с лукавой, змеиной, не покидавшей его губ улыбкой, сказал румын и вышел из зрительной залы.

   Николай Герасимович со страхом и надеждой вперил бинокль на ложу Марифоски и нетерпеливо ожидал появления в ней Николеско.

   Вот, наконец, он появился, поздоровался с дамами, сперва со старшей, затем с младшей и что-то начал говорить.

   "Это он обо мне..." - догадался Савин, тем более, что графиня и дочь - он видел это - обе обернулись в его сторону.

   Сердце его замерло.

   Николеско кончил, старшая - мать кивнула головой в знак согласия.

   Савин перестал смотреть в бинокль и замер на своем кресле, ожидая возвращения румына.

   Ему снова почему-то подумалось, что последний не идет слишком долго.

   Он украдкой, с боязнью, бросил взгляд на ложу. Николеско в ней не было.

   Николаю Герасимовичу показалось, что графиня и ее дочь продолжали смотреть на него.

   - Пойдемте, они очень рады... - вдруг совершенно неожиданно, как это всегда бывает при ожидании, как из земли вырос рядом с ним румын.

   Савин вскочил и последовал за Николеско. Обе дамы приняли Николая Герасимовича очень любезно.

   Румын, пробыв в ложе с минуту, извинился необходимостью пройти к жене и вышел.

   - Передайте синьоре, что она восхитительна! - бросила ему вдогонку графиня Марифоски.

   - И от меня тоже, тоже... - добавила Анжелика. Савин стоял и молча любовался последней.

   Вблизи она была еще лучше, нежели издали, - редкое свойство женщин.

   Она встала, чтобы пересесть на другой стул и дать место около себя Николаю Герасимовичу, и оказалась высокой, стройной, прелестно сложенной.

   - Садитесь... - с утонченной любезностью сказали мать и дочь, в один голос.

   Савин сел.

   Между ним и Анжеликой завязался тот непринужденный разговор, который умеют вести веселые, умные и воспитанные девушки.

   Николай Герасимович был сразу очарован.

   Ему припомнились вечера бабушки Гранпа, и он даже не знал, может ли он отдать предпочтение им перед этими мгновеньями.

   Он с жаром рассказывал своей очаровательной собеседнице о своем путешествии, о впечатлении, которое он вынес из пребывания в Риме, сперва во время карнавала, затем из аудиенции, которой его удостоил святой отец.