Энгельгардт Николай Александрович - Граф Феникс

ян-рабов, то живое воображение итальянца нарисовало ему столь грандиозную картину богатства и могущества вельможи, к которому сейчас ехали, что он только теперь понял, в какой чудесной и волшебной стране находится, и почувствовал невольное смущение перед готовившимся ему испытанием. Ничтожным, бедным показалось ему все его искусство перед этой исполинской удачей, перед баловнями случая и фортуны, и он вспомнил приятеля Рубано и невольно признался себе, что средства, избранные им для карьеры в России, куда совершеннее его оккультной медицины и кабалистики...

   Между тем гребцы запели песню, протяжную удалую и вместе с тем заунывную. Со странным чувством вслушивался Калиостро в эти новые, непонятные звуки Востока. Непонятная дивная сила звучала в них, какой он еще не ощущал в покорных ему западных обществах. Так эта-то сила возносит того, кто ею овладеет и подчинит своим заклятиям, на вершину нечеловеческого могущества? Что говорит непостижимый знак этих стонущих звуков? Где ключ к нему? Он непонятен. Магик чувствовал, что в его кабале к тайне этих звуков и разлитой в них воле ключа нет. И ему становилось жутко.

   Между тем полковник Бауер на отборном французском языке отдавал предпочтение блеску очей маркизы Тиферет перед огнями, которые весеннее солнце, сияя в безоблачной лазури, зажигало на волнующейся поверхности реки, столь же грандиозной, столь же новой, особенной, как и вся окружающая жизнь беспредельной равнинной империи.

   - А-ха-а!..- отвечала маркиза Тиферет, улыбаясь неподвижной улыбкой балетной танцовщицы.

   Вдруг Нева расширилась на полутораверстное пространство. На правом берегу высокая башня, сверкая золоченым шпилем с яблоком на нем, с возвышающимися один над другим этажами, со стрельчатыми окнами и наружной, огибающей все здание до самой его вершины каменной лестницей, показалась над зелеными вершинами парков и лесов. Лицо полковника Бауера приняло озабоченное выражение.

   - Летнее местопребывание светлейшего, - с благоговением в голосе проговорил он, склоняя голову. - Дача Озерки.

  

  

   Катер подошел к пристани, украшенной большими мраморными львами. Ливрейные лакеи ожидали прибытия докторского семейства. Радостно приняли они графа с супругой, Казимиром и Эммануилом и рассадили их в две приготовленные кареты, немедленно покатившиеся по прямой широкой усыпанной песком аллее, осененной могучими дубами, ведущей от пристани к главным воротам дачи - двум гранитным обелискам.

   Дача Потемкина представляла собой длиннейшее здание прихотливой архитектуры в стиле Палладио, огибающее громаднейший двор с цветочным партером посередине и боковыми заездами.

   Кареты подъехали к одному из боковых крылец главного здания. Докторское семейство оказалось затем в просторной прихожей. Дворецкий князя, тот самый толстый испанец, что столь небрежно приглашал уже раз доктора, теперь всем видом выражая почтение к его особе, сообщил, что сию минуту светлейший не может еще принять графа. Но пусть графиня пожалует в предназначенные ей покои, чтобы отдохнуть с дороги, а графа просит на свою половину супруга управителя дел светлейшего госпожа Ковалинская.

   Вслед за этим супружеская чета рассталась. Полковник Бауер попросил оказать ему честь проводить маркизу Тиферет графиню ди Санта-Кроче в отведенные ей покои. Маркиза с неизменной улыбкой склонила голову в знак согласия. Полковник предложил ей руку, и она удалилась, опираясь на услужливого адъютанта и выслушивая его комплименты. В сопровождении дворецкого, медленным важным шагом, с глубокомыслием истого жреца высших тайн науки шел Калиостро анфиладой богато убранных покоев потемкинской дачи.

   Что касается Казимира с "голубком", то и он стал предметом утонченного почтения со стороны представителей потемкинской дворни. Причем вежливым достоинством и независимостью обхождения приобрел их искреннее уважение. Ему предложили закусить в швейцарской. Он не отказался и, подкрепляясь, вступил в беседу. "Голубок" сидел тут же.

   У дверей гостиной госпожи Ковалинской дворецкий отвесил доктору низкий поклон и пропустил его, распахнув портьеру.

   Госпожа Ковалинская немедленно поднялась и пошла навстречу Калиостро. Летний, легкий белый домашний наряд волновался вокруг ее тонкого и стремительного тела, обнаженные руки простирались к великому мужу. Она откинула назад голову с рассыпавшимися кудрями, а черные очи с надеждой и упоением были устремлены на благородный лик Калиостро.

   - Да! Это он! Это божественный муж, благотворитель бедных, несчастных, целитель страдальцев! - произнесла она грудным низким голосом, полным чувства.

   Граф Калиостро с совершенной простотой и важной скромностью склонился в вежливом поклоне, придерживая шпагу. Затем, осторожно взяв перстами в драгоценных кольцах ручку Ковалинской, поднес ее к губам.

   - Ах, вам ли целовать руку земной, преисполненной слабостями своего пола женщины! - проговорила томным голосом Ковалинская, опуская черные глаза.

   - Женщина была причиной падения первого человека, но ей же и предназначено подвигнуть вновь к совершенству падшее человеческое естество! - мечтательно сказал Калиостро, не выпуская руки Ковалинской.

   - Ах, как это глубоко! Как это велико! Говорите, говорите! - воскликнула Ковалинская, сотрясаемая мгновенным экстазом.

   Но южные глаза Калиостро быстрым острым взглядом окинули всю обстановку комнаты, заставленной множеством предметов роскоши, и остановились на сидевшей у окна даме с высокой напудренной прической, в пестром платьице, в башмачках на высоких красных каблучках, с неправильными чертами личиком, но с интересным, задорным вздернутым носиком, алыми, улыбающимися невыразимо тонко губками и умными бисерными глазками.

   Ковалинская заметила быстрый взгляд Калиостро.

   - Это моя подруга, граф! - сказала она. - Это моя вторая душа! И ангел-хранитель нашего дивного, возвышенного, никем не понимаемого цесаревича! Катерина Ивановна Нелидова, фрейлина великой княгини Марии Федоровны!

   Калиостро поклонился, но не приблизился к Катерине Ивановне, которая кивнула ему головкой. Взор магика вновь поднялся вверх.

   - Благословенна та женская душа, - сказал он с проникновенной мечтательностью, - которая ангельской нежностью смягчает сердца властителей царств и народов и незаметно вливает в них семена человечности, справедливости, сострадания, всепрощения.

   Ковалинская сделала порывистое движение, собираясь выразить свое восторженное согласие с Калиостро, но он остановил ее строгим движением.

   - Властители и судьи! Ищите мудрости! Приближайте к тронам мужей высшего познания! Блюдите, чтобы не оскорбить небрежением вечной справедливости! Помните, над вами есть высший Судья! Он потребует у вас отчета и ответа за каждую слезу, пролитую подданными вашими! Я знаю прекрасное сердце, возвышенный ум и несчастие принца Поля! Принц Поль общался с цюрихским мудрецом, возвышенным Лафатером. Мы говорили с ним много об этом принце, будущее которого может стать зарей блаженства его подданных.

   - Граф, - ответила Катерина Ивановна, на которую речь Калиостро, по-видимому, не произвела особого впечатления, в то время как госпожа Ковалинская впивала каждое слово пророка, как небесную росу, - великий князь осведомился о вашем пребывании в Петербурге и выразил заинтересованность вашим искусством. Весьма возможно, что его высочество соизволит дать свое согласие на представление вас к гатчинскому двору. Ее высочество тоже на днях о вас говорила. Может быть, вы будете иметь аудиенцию у их высочеств.

   - Благодарю их высочества, но я сам не домогаюсь и не ищу свидания с владыками земными и сильными сего мира, - гордо и холодно сказал Калиостро. - Если их высочества призовут меня, то я конечно, буду счастлив преподать им высокие истины небесной мудрости!

   - Его высочество более интересуется прославленным искусством вашим, граф, по части превращения металлов и лечения болезней! - сказала с тонкой, едва уловимой иронией Катерина Ивановна.

   Калиостро не заметил этой иронии.

   - Я приставлен от вечного Иеговы к тому, чтобы благодетельствовать всем Его творениям на небесах и на земле и благословлять их, - промолвил он важно и подняв к потолку глаза, - с четвертого дня жизни моей был я честный человек и весьма верный служитель единого и истинного Бога и вечного Творца. Посему и открыты мне все тайны натуры в трех планах, доступны совершенное герметическое искусство и небесная медицина. Но творю все не силою своего ума. Творю мудростью Мудрого, непрестанно изливающего в мире мудрость Своей мудрости.

   - Как это глубоко! - вылетело, как вздох, замечание Ковалинской.

   Но Катерина Ивановна не изменила скептического выражения и, опустив глазки, перебирала оборку пестренького платьица. Такая реакция приятельницы и фрейлины "малого двора", видимо, действовала охлаждающе и на месмеристку. Энтузиазм ее выражался теперь без страстных порывов, сотрясавших все существо госпожи Ковалинской во время посещения ею Калиостро в Итальянских. Несмотря на то, что была месмеристкой, она оставалась прежде всего светской и придворной дамой и в высокой степени дорожила мнением Катерины Ивановны, служившим ей компасом при лавировании на скользких придворных паркетах.

   Замечал ли Калиостро неблагоприятную холодность к нему, трудно сказать. Он продолжал говорить, не останавливаясь:

   - Я прислан в страны Севера от неизвестных миру начальников моих, дабы возвестить многое. Сердце женщины лучший, избраннейший сосуд для хранения небесного сокровища. Я уже сказал: женщина прельстила меня под древом! Женщина мною и спасет человечество!

   Выражение крайнего неудовольствия кощунственным смыслом темной речи магика выразилось на лице Катерины Ивановны. Но тут же улыбка возвратилась на ее уста.

   Ковалинская не заметила этого. Последние слова магика, напротив, подняли "крылья духа" месмерианки.

   - Блаженна та избранница, которой выпадет такая участь! - вскричала она.

   - Да, блаженна! - подтвердил Калиостро. - Это есть дело, служащее славе вечного Бога, которого нельзя содержать в тайне, но нужно объявить.

   - Но я вижу клавесин! - внезапно прервав речь, повернулся Калиостро к инструменту, подошел к нему, открыл крышку, покрытую инкрустациями и живописью лучшей кисти Парижа, и присел.

   Некоторое время белые, тонкие, отягощенные престня-ми пальцы его бродили по клавишам, затем они извлекли, как бы из сердца инструмента, аккорды мелодии странного, таинственного, мистического, хватающего за душу архаизма.

   Калиостро играл. Дамы безмолвно внимали. Но теперь обе испытывали одинаково покоряющее впечатление. Казалось, то, что Калиостро не мог выразить словами, он в совершенстве изобразил этими звуками, летящими по таинственным кругам непостижимого контрапункта и уводившими в мир мечты и чудес внимавших им. Катерина Ивановна заслушалась магика. И вдруг ужасный, с детских лет мучивший сон представился ей наяву. Показался глубокий крутящийся черный омут стремительной реки, осененной старыми мрачными мшистыми деревьями, и над ним безумная, хохочущая и рыдающая девушка, а из омута тянется и простирает к ней руки полурыба, полуженщина и манит к себе. Омут вращается и затягивает, а в пучинах его страшные, уродливые существа движутся и скалят зубы...

   Неожиданно Калиостро перестал играть. Видение исчезло.

   - Какие магические звуки! - невольно вырвалось восклицание у Катерины Ивановны, и она положила руку на трепетавшее сердце. - Что это вы играли, граф?

   Калиостро повернул голову и через плечо небрежно ответил дамам:

   - Это ария, сударыня, которую я написал около 2008 лет до Рождества Христова в городе Эреш, когда ухаживал за юной халдейской принцессой!

   И лицо Калиостро приняло выражение светлой задумчивой грусти, как будто из тьмы тысячелетий пред ним восстал образ прелестной халдейки и сладкие воспоминания пробудили юные чувства в тысячелетнем сердце магика...

   Очарование было окончательно уничтожено. При таком ответе Катерина Ивановна от гнева побледнела.

   - Можно ли этому поверить, граф! - сказала она, притопывая каблучком. - Ужели вы жили за две тысячи лет до Рождества Спасителя? За кого вы себя выдаете!?

   Калиостро поднялся. Лицо его было исполнено чрезвычайного величия. И он весь преобразился. Большие глаза сияли непоколебимой верой в свое призвание. Он стал и выше ростом, и всякое движение и поворот тела его приняли оттенок несравненного благородства. Он простер свои белые изящные руки к дамам, пораженным этим явлением мага в осенений внезапной силы, и проникновенным голосом произнес.

   - Женщины, поверьте мне, прежде, чем был Авраам, я уже существовал.

   Неизвестно, что бы Катерина Ивановна ответила Калиостро. В гостиную вошел полковник Бауер и в приятнейших выражениях попросил графа последовать за ним в покои светлейшего.

  

  

   Едва после ухода Калиостро и Бауера портьера перестала качаться и шаги обоих затихли в отдаленных покоях, госпожа Ковалинская живо обратила вопрошающий взор к фрейлине.

   - Что? Какое впечатление произвел на вас сей муж, дорогая? - порывисто прошептала месмерианка.

   Екатерина Ивановна достала флакончик с ароматической солью, понюхала и ответила с полным спокойствием:

   - Голубушка, ужели вы не находите, что сей Калиостро совершенный шарлатан?

   - Что вы говорите, милая Катерина Ивановна! - изумилась приговору приятельницы госпожа Ковалинская. - Но это муж, прославленный во всей Европе. И сам Месмер отзывался о нем как об исполненном мудрости и силы адепте божественной магии!

   - Он шарлатан. И одет, как шарлатан. И говорит, как шарлатан, - настойчиво твердила фрейлина "малого цвора".

   - Но чудесные исцеления, им совершенные? Он безвозмездно врачует недуги, и толпы несчастных скажут о нем, что он благодетельный и великий муж.

   - Голубушка, если вам моего мнения недостаточно, то вот письмо, в котором его пребывание в Курляндии описано.

   Катерина Ивановна достала из мешочка конверт.

   - Мне пишет, - говорила она, вынимая мелко исписанные листки, - Шарлотта фон дер Рекке, дочь старого графа Медема, причем прилагает и письмо Калиостро к ней, уже отсюда, из Петербурга присланное, прочтите, и, думаю, вы согласитесь с моим мнением.

   На щеках Ковалинской от волнения выступили красные пятна, и руки трепетали, когда она взяла листки, с немецкой скупостью исписанные мелко, тесно, суховатым тончайшим почерком.

   После общих заверений в преданности кавалерственной даме и более нежных воспоминаний о девических годах, проведенных под сенью Смольного монастыря, Шарлотта фон дер Рекке сообщала главную причину письма. Это сомнения, которые в ней и ее родных зародились относительно называемого графом Калиостро, в которого все они первоначально поверили, как в посланца Небес: "Я поэтому хочу вам описать как можно обстоятельнее оного графа Калиостро трехмесячное пребывание в Митаве, - читала Ковалинская, - и каким образом Калиостро с самого начала смог так ослепить наше воображение. Отец мой, граф Медем, всеми знакомыми почитаемый и любимый, чье благородное сердце каждому известно, и брат его, дядя мой, еще в молодости своей имели великую склонность к алхимии и к таинственной философии. Наставлял их в этом надворный советник Миллер, а дальше, в Гентской академии, свели они весьма тесную дружбу с неким надворным советником Шмидтом, который после того состоял в тайных обществах. В Галле около 1741 года отец мой и дядя посвятили себя масонству, почитая его с магией и алхимией объединенными. Тридцать лет уже прошло, как отец мой и дядя беспрестанно магией занимались, читали и трудились над изготовлением белого эликсира и красной тинктуры совершенно бесплодно и с великими расходами, однако в усердии не ослабевая, тем паче, что получили одобрение в этом от его превосходительства господина обербург-графа фон Говена, воспитанного дядей своим, братом матушки моей, и весьма привязанным к алхимии. Все они трудились и искали, так что с самых первых лет моего детства я наслышалась рассказов о магии, о чернокнижии, о Шмидте и Миллере, и Шведенборгова наполненная чудесами история была постоянно главным предметом разговора. Как вдруг появился у нас Калиостро". Дальше госпожа Ковалинская не в силах была читать тягуче-обстоятельное письмо Шарлотты фон дер Рекке, тем более, что осилила только первый листок, а за ним следовал целая стопка тончайших листков английской бумаги глупого формата, с гербами.,

   - Ах, как она скучно пишет! - воскликнула порывистая месмерианка. - Бога ради, драгоценная Катерина Ивановна, скажите мне на словах, в чем дело?

   Катерина Ивановна с улыбкой взяла у нее листки и своими словами кратко изложила содержание письма. Приехав в Митаву, Калиостро явился к дяде Шарлотты как франкмасону, и был затем представлен ее отцу и господину обербург-графу фон Говену, как испытанный и знающий масон. Он объявил, что прислан от своих начальников как великий мастер основать ложу союза, куда будут допускаться и женщины. Сочлены сей ложи вступят в тайное общество, которое ведет к высочайшему блаженству тех, кто ищет истины. В эту ложу и вступили родные Шарлотты, она сама, многие митавские дамы, надворный советник Швандер, господин фон Тительминде, доктор Либ и нотариус Бенц. Хотя всех лекарей Калиостро не иначе, как скотами, не называл...

   Далее изображалось, как все эти лица подпали под обаяние магика, который объяснял им сокровенную мудрость в мистических изображениях очень выразительно, с пленяющим красноречием, "но между прочим часто говорил он нечто и такое, что весьма много на вздор походило". Сообщались чудесные его заклинания, поиски некоего клада, обещание Шарлотте, что она "будет наслаждаться спасительным обхождением с мертвыми", от сокровенных начальников будет послана в духовное путешествие по планетам, потом возведена в степень защитницы всего земного шара. "И я этому, как Духу Святому, верила".

   "Калиостро истощил всю свою хитрость, дабы я поехала провожать его в Петербург, - писала Шарлотта. - Говорил нам, что он великую монархиню всей России примет в ложу как защитницу союза, а я, по его словам, назначалась в Петербург быть учредительницей этой ложи. Выгоды, которые он предвещал для всей Курляндии от этого, были столь велики и вероятны, что добродушный кой родитель, как усердный сын отечества, и многие другие неотступно меня старались уговорить, чтобы с Калиостро в путь отправилась. Но я воздержалась. Ныне же после долгого размышления мы все в Калиостро сомневаться начинаем: не обманул ли он нас? Тем более, что его превосходительство господин обербург-граф фон дер Говен недавно мне открыл, что Калиостро по проворству своему получил от него 800 червонцев да сверх того весьма дорогой бриллиантовый перстень. Да и еще он думает, что другой приятель также дал ему кругленькую сумму. Может быть, и отец мой, и дядя кое-что прибавили. Однако я обещала Калиостро, что коль скоро узнаю, что великая Екатерина в своем государстве сделается защитницей ложи союза и позволит себя посвятить магии, и если эта несравненная монархиня прикажет мне к себе приехать, чтобы эту ложу основать, тогда я, провожая моего отца, нашего надзирателя и еще одного брата с одной сестрой и тетеньку Констанцию-Анжелику-Беату-Доротею баронессу фон Гемор оф Цвибель Соломониус, также в путь отправлюсь".

   На последних полутора страницах Шарлотта фон дер Рекке просила Катерину Ивановну сообщить, какое впечатление произвел Калиостро в Петербурге и представлен ли ко двору?

   Приложенное письмо Калиостро к Шарлотте было написано на итальянском языке, причем его многочисленные ошибки "негодной орфографии" были тщательно подчеркнуты. Письмо начиналось обращением: "Любезная дочь и сестрица!" - и оканчивалось: "Ваш навсегда, сердечно вас любящий". В письме Калиостро напоминал о своей "братской любви". Но особенно настаивал: "Молчание может наставить вас на истинный путь этих савских жен и соединить небесной славой". В некоторых частях письма он переходил в обращении на второе лицо и уверял: "Я всегда тот же для тебя". Между прочим поручал от его имени облобызать всю ложу, "и особенно вашего дорогого батюшку, и матушку, и сестрицу, и скажите, что в скором времени надеюсь лично заключить их в свои объятия и насладиться приятной беседой". О себе Калиостро говорил туманно, что видит себя окруженным опасностями, горестями и неприятностями.

   Итальянское письмо Калиостро произвело сильнейшее впечатление на госпожу Ковалинскую. В большом волнении, вне себя, она то порывалась идти, то опускалась в кресло изнеможенная.

   - Я потребую у него объяснения! Я потребую у него объяснения! - только и могла она произнести.

   - Вы видите, что составленное мною мнение о нем близко к истине, - сказала Катерина Ивановна. - Будьте же осторожны. Сей заезжий магик простирает далеко свои планы. А теперь я должна проститься с вами.

   - Я потребую у него объяснения! Я потребую у него объяснения! - повторяла госпожа Ковалинская вне себя.

   Как женщина, она имела достаточную причину волноваться. За ее корсажем покоилось треугольное письмецо графа Калиостро, полученное ею накануне со специально прибывшим с ним Казимиром. Оно было тоже написано на своеобразном итальянском наречии, с той же орфографией, так же начиналось и оканчивалось, так же говорило о "братской любви", так же рекомендовало молчание "савских жен", наконец, магик в нем развивал план нового союза с участием "сестриц", основательницей коего должна быть она, Ковалинская, а со временем обещалось и духовное путешествие по планетам, и многое другое. Уже и ответ на это послание был заготовлен госпожой Ковалинской. По условию, она должна была положить его в отдаленном гроте в парках Озерков и нарочно провела Казимира в этот грот, о существовании которого возвестил Калиостро, как он писал, "дух чистой души оскорбленной, в нем обитающий время и полвремени, и еще время". Казимир должен был за пребывание магика в Озерках отвечать за эту таинственную переписку под покровительством "духа оскорбленной души". А теперь оказалось, что Калиостро точно такие же обещания дает и письма пишет этой немецкой Шарлотте, этой томительно скучной курляндской дуре!

   Госпожа Ковалинская задыхалась от негодования. Гордость не позволяла ей сознаться в том, что это была ревность и что магик произвел на нее сильнейшее впечатление особенно в те мгновения, когда почти нес ее в могучих объятиях по темной лестнице в Итальянских.

  

  

   Дойдя до двери покоя, где находился светлейший, полковник Бауер, осторожно отодвинув край великолепного тяжелого гобелена, на мгновение стал свидетелем весьма оживленной, но довольно странной и вольной сцены. Князь Потемкин, без парика, в распахнутой малиновой венгерке, гонялся за маркизой Тиферет.

   Красавица, как легкая лань, ускользала от него между столами, креслами и прихотливо изогнутыми софами. Неподвижная улыбка открывала ослепительные перлы ее зубов, и порою с алых уст слетало легкое, неопределенное восклицание:

   - А!.. Ха-а...

   Ослепленный мгновенным увлечением, столь ему свойственным, князь Потемкин напоминал древнего циклопа, пытающегося настигнуть легконогую нимфу. Но при гвардейском росте и массивной грузной фигуре он довольно ловко переставлял огромные ноги в мягких черных бархатных сапогах, удивительно напоминавших медвежьи. В то мгновение, когда адъютант заглянул за гобелен, Потемкин настиг красавицу и схватил ее за талию. И тут же получил сильный и чувствительный удар по пальцам магическим жезлом, который маркиза постоянно носила с собой, и отдернул руки. Полковник Бауер поспешно отпрянул за гобелен и со страхом обернулся к гостю, желая понять по выражению его лица, видел ли он эту античную сцену. Но глаза магика по обыкновению витали в небесах, а физиономия имела какое-то лунатическое выражение. Адъютант успокоился. Ему показалось, что за гобеленом раздался звук, похожий на поцелуй. Повременив, полковник Бауер кашлянул.

   - Кто там? Что надо? - послышался недовольный голос Потемкина.

   - Это я, ваша светлость! - возвысил голос Бауер.

   - Ну-у-у! - отозвался князь звуком, весьма похожим на ворчание потревоженного медведя в берлоге.

   Полковник Бауер смело распахнул гобелен и жестом предложил магику войти.

   Маркиза Тиферет сидела на софе. Пламенные очи ее были опущены и прикрыты тенью длинных ресниц. Грудь бурно волновалась. К улыбающимся устам она поднесла распускающуюся лилию магического жезла. Князь Потемкин сидел недалеко и дул на пальцы правой руки, где отчетливым синим рубцом обозначился ловкий удар итальянки.

   При виде мужа, сопровождаемого полковником, красавица не подняла глаз и не изменила выражения лица, да и повела себя так, будто бы в комнату влетела самая обыкновенная муха. Потемкин же устремил зрячее, недружелюбное око на вошедшего доктора оккультной медицины с вопрошающим надменным видом. Но магик сам принял осанку владетельной особы и проследовал перед адъютантом на середину покоя, где и остановился, не кланяясь и странно озираясь во все стороны. Только Бауер, немало удивленный независимостью заезжего магика, которого про себя ставил не выше какого-нибудь фокусника, хотел назвать его и представить князю, как вдруг Калиостро обнажил шпагу и сделал выпад по направлению к Потемкину. Бауер невольно ринулся к нему, вообразив, что магик видел через гобелен соблазнительную сцену ухаживания хозяина Озерков за его прекрасной супругой и, в припадке ревности, хочет заколоть генерал-адъютанта российской императрицы. Он намеревался остановить Калиостро, но тот вдруг отступил на два шага и, раскачиваясь, протяжно забормотал непонятные слова. В то же время шпага его с легким свистом выписывала в воздухе знаки. Все быстрее и быстрее бормотал и чертил магик, потом провел по воздуху шпагой волнистую линию и, направив ее острие на отдаленное окно, замер, закрыв глаза. Вдруг странный стонущий звук как бы прошел по воздуху от шпаги к окну. Казалось, струна натянулась между ними и, тихо звякнув, взвыла. Потом все стекла в окне затряслись, задрожали, точно кто-то незримый бился в них, и вдруг - дз-з-зинк! - одно большое стекло треснуло сверху донизу. Тот же первоначальный стонущий звук как бы прошел сквозь трещину стекла, мгновение реял за окном, отошел и затих.

   Калиостро опустил шпагу и, низко поклонившись князю Потемкину, сказал по-тальянски:

   - Экцеленца, вы теперь в полнейшей безопасности.

   - Что такое? Какая опасность? Что он плетет? - спросил по-русски изумленный князь, понимавший итальянский язык, но не говоривший на нем.

   Калиостро молча протянул руку, на которой сверкали брильянтовые перстни, указывая на отдаленное окно, в котором треснуло стекло. Оно выходило, как и другие, в парки Озерков, но именно в нем виднелась над вершинами деревьев отдаленная трехэтажная башня.

   - Она теперь там, - загадочно сказал по-итальянски магик. - Она там и, пока я здесь, больше не войдет в это окно.

   Потемкин не сказал ни слова, но заметно побледнел.

   Тут открылась противоположная дверь, и вошла княгиня Варвара Васильевна Голицына с мужем, князем Сергеем Федоровичем, сопровождаемые домашним врачом.

   Потемкин поднялся с кресла и поспешно пошел навстречу Улыбочке, на ходу застегивая шнурки венгерки. Он приветствовал с нежной почтительностью златокудрую, полную, голубоглазую племянницу, которая, в свою очередь, присев пред могущественным дядюшкой, поцеловала его в щеку. В ответ дядя взял племянницу обеими руками за виски и поцеловал в очи и губы. Это было ежедневное, утреннее родственное приветствие, каким они начинали и заканчивали день. Супруг, князь Сергей Федорович, стоял рядом и, приятно улыбаясь, смотрел на родственные приветствия.

   Вдруг Варвара Васильевна заметила синевато-багровую полоску на руке дяди.

   - Боже мой! Что это такое? Где вы поранили руку, милый дядя! - воскликнула княгиня.

   - Ничего, - отвечал дядя, - это пустяки, милая Улыбочка. Я прищемил себе пальцы!

   - Как? Где? - волновалась Улыбочка, взяв руку дяди и озабоченно рассматривая шрам.

   - Так... Нигде... Бюро, отворял - ящиком прищемил.

   - Но это ужасно! Это может разболеться! Надо сейчас арники... Доктор, посмотрите, - обратилась с волнением племянница к домашнему лекарю.

   Тот с ученым видом склонился над пальцами князя.

   - Гадкое бюро! Дурной ящик! Как вы смели обидеть бедные дядюшкины пальчики! - говорила княгиня, лаская широкую ладонь князя.

   - А!.. Ха-а, - вдруг произнесла свое неизменное восклицание маркиза Тиферет, продолжавшая сидеть с опущенными ресницами.

   Это восклицание обратило внимание княгини на остальных присутствовавших при ее свидании с дядей.

   - Это они? - спросила она тихо Потемкина.

   - Они, Улыбочка! Они, жизнь души моей! Заезжий этот магик с итальянкой. Он, кажется, хороший чревовещатель, большой шарлатан и наглец. А жена его - красивая молодка, но, кажется, глупа, как ее слоновой кости палочка. Что ни скажи, что ни спроси: "Ха-ха!" да "Ха-ха!"

   - А вы, кот заморский, дядюшка, долго с ней тут разговаривали? - подозрительно спросила Улыбочка, и голубые глаза ее побледнели и приняли ревнивое стеклянное выражение.

   - Как здоровье нашего ребенка? - не отвечая на вопрос Варвары Васильевны, обратился Потемкин к князю Сергею Федоровичу.

   - О, благодарение Богу, наш младенец спал эту ночь спокойнее, - отвечал князь. - Припадков не было. А все ведь он со своей профанской медициной мало надежды подает, - указал на домашнего лекаря Голицын.

   Лекарь поднял глаза и руки к потолку, как бы поручая здоровье княжеского дитяти Промыслу и признавая полное бессилие своей медицины.

   - Случай тяжелый, крайне тяжелый, - произнес он. - Невозможно ручаться за исход. Но, конечно, всемогуществу Божию все возможно!

   - Посмотрим, что возможно господину Калиостро, - сказал Потемкин. - Пока он показал свое могущество над стеклами. Не подходя к окну, стекло расколотил. Вон, князь, видишь? - указал он Голицыну на окно.

   - Возможно ли? Ах, дядя, я боюсь этого человека и в то же время на него надеюсь, - промолвила Улыбочка. Муж рассказывал о нем такие ужасы! И эта... Эта дама, жена его, та самая, которую он зарезал тогда у вас в ложе? - спрашивала княгиня Варвара Васильевна мужа, прибегая к покровительству дяди и прижимаясь к нему в страхе.

   - Да, та самая! - шепнул князь. Он тоже бледнел, когда взгляд его останавливался на посланнике Великого Кофта, который между тем, вложив магическую шпагу в ножны, мирно беседовал в другом конце покоя с полковником Бауером.

   - Та самая! Подите! Он зарезал ее, выпустил всю кровь из нее, и вон она, живая, толстая, и еще улыбается! - со страхом и как бы отвращением говорила княгиня.

   - А!.. Ха-а!..- сама себе усмехнулась убитая, обескровленная и вновь живая и здоровая маркиза Тиферет графиня ди Санта-Кроче.

  

  

   Полковник Бауер почтительно приблизился к светлейшему.

   - Что, брат? - сказал Потемкин. - О чем с Калиостро беседовал?

   - Граф Калиостро просил меня доложить вашей светлости, что в настоящее время вынужден с супругой отдохнуть, так как утомился от своей работы, - доложил Бауер.

   - От какой работы, братец? Что за чушь? Он только шпагой помахал да стекло махинациями своими выдавил. Можно ли от этого устать? - удивился Потемкин.

   - Граф Калиостро уверяет, будто великую опасность от вашей светлости отвел. А что показанное им искусство стоило ему большого труда, я сам убедился. Рубашка и жабо на нем совершенно от испарины взмокли, как у доброго жеребца после хорошей гонки.

   - Что это, братец, ты прирожденного графа к жеребцу приравнял!

   - Виноват, ваша светлость!

   - Но как же это? Магика затем и выписал, чтобы он лечил нашего младенца. Тут всякое промедление нежелательно.

   - Осмелюсь доложить, граф Калиостро осматривать больного младенца, как сам говорит, в эту минуту пользы не находит по состоянию магнетических токов и расположению враждебных младенцу и близких его духов. Граф после отдыха предпримет некоторые магические действия к очищению сей постройки и прилегающих парков от неблагоприятных флюидов.

   - Он так тебе и сказал?

   - Точно так, ваша светлость.

   - Вижу, что этот граф - большой шарлатан, - ответил Потемкин. - Но пусть очищает.

   - Я об этом тоже вашей светлости говорил, - вставил домашний врач, довольный неблагоприятным отзывом о ненавистном конкуренте. - Я полагал бы, что и допускать к ребенку этого шарлатана и авантюриста нельзя.

   - Ну, милый мой, все ваши коллеги к числу тех принадлежат, которые только по предрассудку призываются к больным, а в существе ваша медицина опаснее болезни, - решил князь.

   - Бога ради, милый дяденька, не говорите дурно о Калиостро и другим в доме не позволяйте, - опасливо сказала Улыбочка. - Ах, я так боюсь этого чародея!

   - Вот те и на! Тут странный выходит резон, душенька племяннушка, что чародея боитесь и тем не менее его сюда пригласили! - улыбаясь, говорил светлейший. - А когда же господин Калиостро младенца осмотрит?

   - Граф сказывал, что вечером, после восхождения луны над горизонтом. И притом просил сей покой в его распоряжение предоставить для некоторых приготовлений. После восхода луны, когда ее лучи станут в окна этой комнаты проникать, предлагает младенца их сиятельств сюда принести для осмотра.

   - Ладно. Быть по сему. Идемте, милая Улыбочка, душа сердца моего. Вы, думаю, покудоть уже можете, - сказал Потемкин и любовно прикоснулся к животику прелестной племянницы. - А графу Калиостро с его маркизой прикажи подать в отведенное им помещение. Вон сидит! - подавая руку племяннице и оборачиваясь к сидевшей на софе маркизе Тиферет. - Вот сидит! Как глупа! Ах, как глупа! А ведь хороша! Загляденье!

   Улыбочка резко отняла свою руку и, взяв руку мужа, отвернулась от дяди и поспешно вышла из покоя. Вельможный дядя с виноватым видом двинулся за супружеской четой.

   Полковник Бауер подошел к Калиостро и сообщил ему, что светлейший предоставляют в его распоряжение эту комнату, а также разрешают производить магию в парках и где угодно. Младенца вынесут для осмотра в указанное время. Так может граф с супругою пойти к себе и завтрак ему сию минуту подан будет.

   Граф важно кивнул и подал знак маркизе следовать за ним. Они уже выходили, когда домашний лекарь нагнал их, восклицая по-латыни:

   - Стойте, коллега! Мне нужно с вами провести некоторый коллоквиум!

   Калиостро остановился и с надменным видом посмотрел на лекаря через плечо.

   - Кто это говорит? - отвечал он по-латыни. - Кто и кого называет коллегой?

   Надменный тон усилил накопившееся раздражение лекаря.

   - Это я вам говорю! - резко ответил он.

   - Вы?! - меряя уничтожающим взглядом лекаря, сказал Калиостро. - Вы? Товарищ? Мне?.. Может ли ученик профанской кухни быть не только товарищем, но ниже подсобного мастеру божественной герметической медицины?!.

   - Герметическая медицина! - распаляясь, повысил голос лекарь. - Герметическая медицина! Российский медицинский факультет и инспекция врачебной управы таковой не признают. Довольно шарлатанства, господин Калиостро! Докажите ваше право производить лечение в столице Российской империи представлением надлежащих патентов от какой-нибудь законной ученой коллегии с достоверными подписями.

   - Жалкий мирозапутанный слепец! - с презрительным соболезнованием сказал Калиостро, отнимая руку у маркизы Тиферет, которая, видя, что объяснение грозит затянуться, опять присела на ближайшую софу. - Или пророк, воскрешая сына вдовы Наинской, нуждался в патентах?

   - Да кто же вы? Пророк? Учитель? За кого вы себя выдаете? - вскричал домашний лекарь и прямо затрясся от бешенства.

   - Кто я, скоро все узнают и никогда не узнают. Но кто вы, называющие себя учеными докторами, - на великом суде мертвые, вами отравленные, замученные, низведенные в темные затворы гробов, восстав, покажут. Кто вы? Все те же, во все века. Да! Вы жалкие слепцы суетной лженауки. Вы берете ключ разума, владеть коим не умеете, и даже от какой он двери - не знаете, и сами не входите и других не пускаете. Да, во все века встречал я вас на пути моем. И вы мешали, преследовали меня, возбуждали против меня чернь, заточали меня в темницу, возносили на крест и костер. Везде, везде вы мешали мне, вы, взявшие на откуп религию, благотворение, исцеление, просвещение человечества и в корыстный промысел обратившие свободное откровение Небес. Но не было вам откровений. Но довольно об этом. Я утомлен, и великие подвиги еще предстоят мне сегодня. Здесь же я - гость князя Потемкина.

   И Калиостро опять обратился к супруге, намереваясь с ней удалиться. Но доведенный до последней степени раздражения домашний доктор преградил ему дорогу.

   - Нет, господин Калиостро, вы так от меня не отделаетесь! - закричал он. - Я выведу вас на чистую воду. Сюда приехал коллега из Страсбурга. Он многое рассказал о ваших врачебных подвигах в прошлом году; и как вы сильнодействующими средствами достигали временного облегчения страданий, и как после внезапного вашего отъезда большое число больных впадало в еще худшее состояние. Это и многое иное о вас не премину его светлости и племяннице его сообщить!

   Лицо магика побагровело, потом потемнело. - А, ты так! - зловеще процедил он. - Ты так! Ты хочешь, чтобы я проучил тебя хорошенько. Тебе недостаточно того предостережения, что содеянное тобою в левом павильоне, в голубой комнате, в полночь, при трех яблоках и ананасе стало уже высшему начальнику моему известным!

   - Ты все лжешь! Ты ничего не знаешь! - теряя всякое самообладание, закричал домашний лекарь. - Ты выведал нечто через прислугу и подлое шпионство. Но этим ты меня не испугаешь. И я всему свету покажу твое шарлатанство.

   Глаза магика засветились зеленым огнем, как у сказочного василиска.

   - А если тебе мало этого предостережения, - прошипел он сдавленным голосом, - то возможно еще и то открыть, что было сделано в правом павильоне, в красной комнате, в полдень, при виноградной кисти и семи гранатовых яблоках!

   На мгновение домашний лекарь остолбенел э не в силах был выговорить ни слова. Но затем в неистовой ярости бросился к Калиостро и с криком: "Проклятый колдун!" - со всего размаху ударил его по щеке.

   Яркий белый отпечаток пальцев мгновенно проступил на багровой щеке магика.

   Полковник Бауер бросился между докторами, дабы воспрепятствовать дальнейшему обмену любезностями.

   - А!.. Ха-а... - вылетело из уст маркизы Тиферет, оставшейся спокойно сидеть на софе и с довольным выражением прекрасного лица во все глаза смотревшей на супруга.

   Первым инстинктивным движением магика было схватиться рукой за щеку. Вторым - ухватиться с неистовым скрежетом зубов и сверканием глаз за шпагу, которую он уже до половины извлек, прежде чем полковник Бауер успел его удержать. Но нечеловеческим усилием воли магик остановил себя и стал неподвижно, постепенно как бы костенея, и вдруг, воздев глаза и руки, возопил:

   - Великий Кофт, помилуй слепца! Останови свою длань! Червь сей не стоит твоей молнии! Ради посланника своего остановись!

   И вдруг, схватив за руку маркизу и почти стащив ее с софы, другой рукой ухватив за рукав и полковника, и лекаря, он потащил их всех на средину комнаты, бормоча:

   - Сюда! Сюда! Скорее! Смертельная опасность вам угрожает! Скорее под мою защиту, в круг! Иначе освобожденные кощунственным дерзновением безумца слепые стихийные духи ринутся и растерзают вас!..

   И, очертив энергичными движениями руки круг, он принялся поспешно бормотать заклинания.

  

  

   Совершенно обессиленный этими упражнениями в магическом искусстве, Калиостро удалился с супругой в отведенные ему покои. Домашний врач и полковник Бауер остались на том же месте среди гостиной, где поставил их магик, спасая от гнева Великого Кофта и стихийных духов. Некоторое время оба молчали.

   - Должен признаться, доктор, что вы далеко зашли, - сказал наконец адъютант светлейшего.

   - Я был не в силах воздержаться! Этот наглый шарлатан и шпион заставил меня забыть всякое благоразумие. Вы знаете, что обычно я весьма терпелив. Но тут был вне себя.

   - Напрас