Энгельгардт Николай Александрович - Граф Феникс

"лягушечник" из дворца пешком, опираясь одной рукой на высокую тросточку, а другой - на руку фаворита Корсакова. Их сопровождали собачки, а на некотором расстоянии - статс-дама Перекусихина. На всякий случай по боковой аллее медленно ехал кабриолет.

   Впрочем, государыня всегда благополучно совершала эту утреннюю прогулку. Дорогой она шутила, смеялась, собирала цветы и травы, как бы забывая о величии возложенного на нее судьбой сана и возвращаясь к ранним дням беспечной юности.

   Прибыв в "лягушечник", государыня отправлялась в специальную ванну для купания.

   Между тем в рабочем кабинете сервировался на небольшом столике легкими завтрак; тут непременно была крынка молока, блюдо с грудой свежайшего творога, сливочный сыр с тмином. После прогулки и купанья царица и фаворит ели с большой охотой.

   К этому раннему завтраку в сельском уединении иногда являлся полковник Рибас со своим воспитанником, молодым графом Бобринским. После завтрака в саду нередко устраивали концерт.

   Там дожидались знаменитые музыканты, специально выписанные из Италии.

  

  

   Государыня любила Рибаса за живой, чисто итальянский ум, ловкость, неистощимую любезность, веселость. Кроме того, Рибас называл себя последователем "Эмиля" Жан-Жака Руссо, знал почти наизусть это великое произведение и цитировал из него педагогические сентенции. Он говорил, что дикое суеверие о первородной преступности человека - темное измышление жрецов. Из рук природы человек выходит прекрасным. Нужно только предоставить ему свободу развития.

   Именно благодаря этим передовым взглядам Рибас и списка доверие императрицы, наконец поручившей ему даже воспитание молодого графа Бобринского. Впрочем, Екатерина была вольтерьянка и Руссо называла сумасбродом. Но в мыслях женевского мыслителя о воспитании находила все же большую долю истины.

   Омытый лучами летнего солнца в безоблачное утро, сад благоухал цветочными ароматами. Фонтаны постоянно увлажняли воздух, и легкий ветерок относил радугу мельчайших брызг на листву и газоны, зажигая в бисерных каплях бриллиантовые огни. Упоенно щебетали птицы.

   В доме, где все окна были открыты, стояла приятная прохлада.

   Государыня только что освежилась купаньем, и еще влажные ее волосы были подвязаны батистом. Она сидела за легкой трапезой с Корсаковым, оживленным, ни на минуту не умолкавшим Рибасом и Бобринским, которого называла "сынком", он же обращался к ней - "матушка".

   Речь, между прочим, зашла о сумасбродном духе кудесничества, объявшем с некоторых пор почти все столицы, народы и дворы Европы.

   - Я сему дурачеству никогда подвержена не была, - сказала государыня, - шарлатанов терпеть не могу, и магикам при моем дворе места никогда не будет. Немецкие принцы окружены колдунами. Орлеанский выезжал в полночь в чистое поле к перекрестку, и там ведьмы ему пророчили. Людовик надевал фартук и шесть месяцев был масоном. Из королей я братца Георга за то уважаю, что хотя и толст, и глуп, и пьяница, и немец, но любит толстых женщин и презирает духовызывателей и мистиков. Я сама - женщина полная, - улыбаясь, добавила государыня. - А фантастические туманы мне очень не по душе. Я люблю голубое небо и ясное солнечное сияние. Чему мрак и все непонятное служит? Шарлатанству, обману, интригам, подлым делам.

   "Братцем Георгом" государыня называла английского короля.

   - Осмелюсь доложить, государыня, что мистические тайны не всегда являются во мраке, - возразил Рибас. - Хотя в книгах Моисея и сказано, что Божество любит обитать во тьме, но, в свою очередь, апостол утверждает, что Бог есть свет и в нем нет ни единой тьмы.

   - Мы Господа Бога чтим со всеми подданными нелицемерно, - важно заметила императрица, - по обрядам и уставам святой греко-российской церкви. Но духовызыватели, магики и колдуны более злого духа придерживаются. Исчадия тьмы суеверия и шарлатанства!

   - Я к тому осмелился привести из Писания, что близ Неаполя в голубом Капри есть свои таинства, - говорил Рибас. - Грот пронизан дневным сиянием, прошедшим сквозь воды залива, и голубыми прозрачными тенями. В игре их воображение ясновидящих прозревает картины прошлого и грядущего. Из адептов, сведущих в таинствах сего грота, можно указать графа Калиостро.

   - Калиостро? Ах, мне много о нем говорили. Он уже несколько месяцев как появился в Петербурге и скрывается в погребах Ивана Перфильевича Елагина. Между прочим, жаловался на сего целителя лейб-медик Роджерсон. Пока я не трогаю. Пусть поживет.

   - Граф Калиостро снискал громкую известность в Европе, - заметил фаворит, поглощавший творог со сливками.

   - Он вылечил подагру Ивану Перфильевичу, матушка! - подхватил Бобринский.

   - Случай с отысканием им столового серебра, пропавшего у князя Потемкина, был поистине замечательным! - дополнил Рибас.

   - Итак, у себя за утренним завтраком я нахожу целый хор хвалителей сего Калиостро, - улыбаясь, говорила Екатерина. - С некоторых пор его имя постоянно на слуху. Ловкий, видно, в своем искусстве авантюрист. Впрочем, если Калиостро уже представлялся ко двору цесаревича, то и мы могли бы его повидать. Цесаревич задал ему такую задачу, которую он не нашелся как выполнить.

   Императрица весело рассмеялась. Рассказ о своеобразном приеме Калиостро в Гатчине и герметическом опыте с треугольной шляпой целую неделю занимал двор. Однако столь насмешливая аудиенция не уронила графа в глазах опытных придворных. Обращение цесаревича Павла Петровича с некромантом объяснили нежеланием возбудить недовольство монархини-матери; Павел Петрович до времени скрыл свои истинные чувства, приняв великого мужа вместе с дрессировщиком осла мимоездом, возвращаясь с прогулки, и нарочно дал ему возможность произвести опыт с содержимым треугольной шляпы.

   Тонкие интриганы с хитрым видом намекали, что у магика поистине "дело в шляпе". Госпожа Ковалинская поддерживала это объяснение.

   Так как на следующий день после аудиенции Калиостро пробрался в сад при доме Бецкого и доверил изъеденной непогодами, безносой, безрукой, почерневшей статуе, некогда изображавшей Великолепие, письмо, затем благополучно попавшее в руки к его приятелю Рубано, то понятна затаенная радость, с которой полковник де Рибас-и-Байот услышал из уст самой государыни желание увидеть графа. Однако он ничем не выдал своих чувств. Но стал говорить, что тот интересен не как магик и некромант, за какового его почитают суеверные люди, но как изумительный фокусник. Так, посыпав стол цветными порошками, он прикрывает все скатертью, простирает руки и читает заклинание. Затем открывает - и стол убран живыми цветами.

   - Итак, Калиостро недурной фокусник, - сказала Екатерина. - Тогда вот как можно устроить. Ни в Царском, ни в Зимнем специально давать ему аудиенцию невозможно. Но Лев Александрович Нарышкин пригласил нас на праздник к себе на дачу но Петергофской дороге. Там, среди прочих увеселений, может быть, показан и итальянец.

   Сообщите об этом Льву Александровичу. Он весьма остроумный человек и сумеет устроить шутку более, может быть, тонкую, нежели гатчинская. От той, надо признаться, несколько конюшней отдает.

   Все "гатчинское" не нравилось государыне, и она в данном случае осталась себе верна. Но сотрапезники ее, до тех пор восхищавшиеся анекдотом с Калиостро, дрессированным ослом и треугольной шляпой, не могли не согласиться с замечанием императрицы.

   Гатчинская шутка цесаревича Павла Петровича была грубовата.

  

  

   Путь из Петербурга в Петергоф, по которому некогда Екатерина шествовала во главе гвардейцев, добывая себе российскую корону, был любимым дачным местом ее вельмож. Но построенные ими здесь дачи скорее достойны были именоваться загородными дворцами, поражая изяществом архитектуры.

   Эти дачи-дворцы с усадьбами возвышались по обеим сторонам широкой, гладко укатанной и посыпанной песком дороги, где с утра до ночи сновали экипажи. Так как в садах многих вельмож ежедневно бывали бесплатные празднества, а на дачах за обеденный стол можно было попасть любому офицеру и дворянину, то и пешеходов на Петергофской дороге всегда хватало.

   Местность вокруг дороги соединяла первобытную красоту северной природы с ухищрениями садоводства и искусственных древесных насаждений.

   По обеим сторонам "Золотого пути", как чудесные виденья, возникали прекрасные здания, и казалось, что попал в какую-то неведомую страну, тем более, что сады, парки, пейзажи переносили то в Италию, то в Голландию, то в Сан-Суси и Версаль, то в Виндзор. Чудесное творение безграничной власти и неисчерпаемых богатств вельможного века Северной Астреи, где ты? Куда исчезло? Не осталось от тебя никакого следа.

   Светлым августовским днем 1779 года, когда государыня с фаворитом Корсаковым направлялась на дачу обер-шталмейстера Льва Александровича Нарышкина, все цвело и красовалось вокруг, как бы олицетворяя собой счастье великой монархини.

   Екатерина всегда была в особенно приятном расположении духа, когда ехала по Петергофской дороге. Улыбка не сходила с ее уст, и голубые глаза с какой-то сладкой задумчивостью любовались прелестными пейзажами.

   "Золотой путь" открывался на границе города у так называемого выгонного рва, по зеленому берегу которого всегда бродили гуси и овцы жителей прилегавшей столичной окраины. Далее расстилался городской выгон с частью обнесенных изгородью заповедных лугов. На выгоне паслись стада, и эта мирная картина сразу переносила в сельскую идиллию. Девушки и парни из пригородных слободок, взявшись за руки, водили здесь с песнями хороводы, а любители из мелкого чиновничества с самоварами приезжали на сенокос. Затем появлялась великолепная усадьба графа Строганова с английскими садами. Далее, за дачей генерала Чичерина с башнями, рвами, подъемными мостами, наподобие мрачной средневековой крепости, находилась дача молодого вельможи графа Скавронского, мужа племянницы светлейшего Екатерины Васильевны Энгельгардт, фрейлины государыни.

   На седьмой версте стоял известный еще со времен Петра Великого "Красный кабачок", славившийся вафлями, деревянными горами и картежной игрой с прелестницами в бриллиантах, шелках, кружевах, атласе и бархате.

   Государыня кивала благосклонно хозяину кабачка, с низкими поклонами встречавшего и провожавшего, стоя на крыльце своего заведения, императрицын экипаж.

   Вскоре за кабачком и должна была показаться дача Льва Александровича Нарышкина "Левенталь", или "Га! Га!"

  

  

   От Петергофской дороги дача была отделена парками. У фигурных металлических ворот с гранитными колоннами, на верхушке которых львы держали фонари, стоял сам хозяин в сопровождении дворецкого и толпы скороходов.

   Государыня, въехав в ворота, приказала остановиться. Она пожелала пройти пешком боковыми дорожками к даче, как обычно любила, приезжая в "Левенталь". После дороги приятно было пройтись и немного размяться.

   Лев Александрович поспешил лично отворить дверцу кареты и помог гостье выйти.

   Екатерина ласково поздоровалась с ним, подала ручку для поцелуя. Она любила его за неистощимую веселость и остроумие. Вышел и "Пирр, царь Эпирский". Карета и въехавшие за ней экипажи с кортежем императрицы двинулись по главной, прямой аллее к даче, предшествуемые и сопровождаемые скороходами в крылатых шапочках и с кадильницами в руках.

   Затем Екатерина изволила идти пешком по вьющейся среди деревьев и кустов приятной дорожке. По сторонам ее открывались лужки, холмики, мелькали беседки, статуи, мостики через прихотливо вьющиеся ручьи. Потом начался более глухой парк, и деревья стали тесниться к дорожке.

   В приятных остроумных шутках с Львом Александровичем государыня незаметно углублялась в чащи парка; казалось, дорожка все дальше уводила высокую гостью от дачи, где предстояло торжество в ее честь.

   - Послушай, Лев Александрович! - сказала Екатерина. - Куда ты изволишь меня вести? Знаешь ли, сам расположение своих парков?

   - Действительно, государыня-матушка, - с тревогой отвечал Нарышкин, - не вышло ли греха? Может быть, не в ту сторону свернул.

   - Если так, то не возвратиться ли уже назад? - спросил Корсаков.

   В самом деле, по обеим сторонам дорожки высились седые кряжистые великаны - ели и сосны; между ними лежал неубранный валежник и бурелом.

   - Куда же это вы меня завели, почтеннейший арлекин? - говорила Екатерина, не изменяя царственному добродушию.

   Вдруг лес расступился. Открылась живописная местность. Прямо среди цветников виднелся хорошенький домик с открытыми окнами и дверями. В нем стояли стол, кресла. На столе были фрукты в серебряных вазах, прохладительные напитки в кувшинах.

   "Прирожденный арлекин", Лев Александрович остался верен жившему в нем демону всевозможных розыгрышей и остроумных неожиданностей.

   - Извольте войти, государыня-матушка, - говорил он, - в сей приятный домик, отведать фрукты и отдохнуть. Путь же, нами пройденный, есть символ.

   - Но чего? - милостиво улыбаясь, говорила Екатерина, входя.

   - Дикая часть парка означает Россию в том виде, в каком до золотых дней вашего правления она была. Сей же домик ничего не означает, кроме того, что в нем можно приятно отдохнуть.

   - Вечные чудачества! - заметила императрица. Отведав фруктов и прохладительных напитков, она пожелала ознакомиться и с другими затеями "Левенталя". Теперь путь шел среди приветливой долины, где зеленые газоны пестрели разнообразными цветами. Вдруг государыня услышала пастушью свирель. Следуя на ее звуки, подошла к холму, покрытому кустами, осыпанными розами. На верху холма стояла хижина, крытая соломой. По склону холма рассыпалось стадо, пастухи и пастушки рвали цветы; то были девицы и молодые люди лучших фамилий.

   Две пастушки - Филлида и Лиза, - в соответствовавших их именам костюмах, с посохами, увитыми цветами, спешили сойти вниз и приветствовать великую монархиню прекрасными французскими стихами. То были дочери хозяина - Наталья и Екатерина Нарышкины.

   Государыня милостиво дала поцеловать прелестным пастушкам руку и сама поцеловала их в уста, подобные розовым почкам.

   - Кончилось ли наше скитание, Лев Александрович? - спросила затем Екатерина хозяина.

   Он обратил внимание монархини, что в просвете между двумя березовыми рощицами видна его дача. Пройти осталось совсем немного. Но если ее величество еще не утомлены, можно было бы посетить уединенный домик в китайском стиле, где обитает некий пустынник, магик и предсказатель.

  

  

   Государыня заметила, что хотя всегда сторонилась магиков, но Льву Александровичу отказать не может. Надо посмотреть все, что есть на даче его примечательного. Итак, по дорожке, извивающейся вдоль берега быстрого ручейка, пошли в Китайский домик. Он был устроен на самом взморье. Ограда из тесаного мрамора ослепительной белизны окружала это место. Посреди высилась легкая, из полированного дерева, пагода; семь крыш с загнутыми краями, украшенными драконами, поднимались одна над другой. По карнизу крыш были подвешены колокольчики. Когда со взморья веял свежий ветерок, они мелодично перезванивали.

   - Вот прекрасная выдумка! - сказала царица. - Мне твоя китайская обитель, Лев Александрович, очень, очень нравится!

   - Осчастливлен удовольствием вашим, царица-матушка! - отвечал Нарышкин.

   Тут из пагоды вышел среднего роста толстенький китаец. На голове его высилась остроконечная шапка со стеклянными шариками. Тело облекал расшитый яркими шелками халат. Он прижимал руки в широких рукавах к груди и низко кланялся царице.

   - Это и есть твой кудесник? - спросила Екатерина.

   - Он самый, государыня-матушка. Это презанимательный кудесник. Он лепит из глины шарики и на ваших глазах превращает их в жемчуг. Он может простую паклю превратить в шелк. Сам я этого не видел. Но другие рассказывают за достоверное.

   - Я терпеть не могу шарлатанов, любезный мой Нарышкин, - очень холодно заметила государыня. - Но по некоторым причинам государственной важности с этим решила потолковать. Итак, пойду в пагоду к твоему китайцу. А ты с господином Корсаковым и милыми твоими красавицами-дочками, лучшими розами в твоих садах, погуляйте поблизости.

   Сказав это, Екатерина вступила в пагоду.

   Китаец поклонился еще раз почти до земли могущественнейшей северной монархине. Екатерина с легкой улыбкой в одно мгновение окинула его взглядом с ног до головы и, милостиво кивнув, промолвила:

   - Вы - граф Александр де Калиостро? Не правда ли? Полковник испанской службы?

   Магик в образе китайца устремил к небу темные итальянские глаза и отвечал на своем грубом южном французском языке:

   - Ваше величество не ошибаетесь. Я действительно тот, кого называют Калиостро.

   - Но вы известны также и под именем графа Феникса?

   - Иногда меня и так называют.

   - Очень хорошо. Но доктор Роджерсон жаловался, что вы, не имея ученого диплома, занимались в нашей столице лечением и тогда прозывались Фридрихом Гвальдо. Какое же имя ваше настоящее.

   - Великая монархиня! - торжественно сказал магик. - Истинное имя мое одно - Человек. В сем звании исшел я их рук Великого Строителя Вселенной. Из лучшего небесного эфира создал он формы моего сердца, запечатлел в нем, как в некоей книге, глаголы истины и послал вещать правду царям и пастухам.

   - Очень хорошо, господин Человек! - склоняя долу голубые очи, сказала императрица. - Но в империи нашей есть лучшее наименование. Состоящие в подданстве нашем и в повиновении у господ именуются "души". Тем не менее, всякий должен иметь определенное собственное имя и на него особливый документ.

   - Как, великая мыслительница, на благо своих народов начертавшая мудрый "Наказ", требует у меня документа на человеческие права и звание? Не образ ли божества на мне? Не дышу ли я тем же воздухом, что и ваше величество? Не женская ли утроба в девять месяцев образовала из земного праха и меня и вас? Вы - монархиня седьмой части света. Но и я - монарх той свободной области духа, где нет ни застав, ни шлагбаумов, где дух сообщается с духом свободно, и узнают они друг друга без труда, и свободно переносятся с одной планеты на другую. Подлинно величественна власть ваша, государыня! Но в области духа велика моя!

   - А, так вы - монарх области духов! Очень рада познакомиться с вашим величеством, - собеседница при этом слегка присела.

   "Монарх области духов" самым величественным поклоном отвечал императрице.

   - Бедная я вдова! - продолжала Екатерина. - Не знала, что столь великая августейшая особа пребывает в пределах моей империи, и не позаботилась воздать ей подобающие почести.

   - О, государыня, - проникновенно сказал Калиостро. - Какие почести можно воздать человеку или духу? Самим Творцом духов и всякой плоти почтен он и осыпан бесчисленными дарами. Даны ему воля свободная и свободная совесть. Дан разум и высокая способность речи. Даны жажда истины и бессмертная душа. Но если, о справедливая царица, хотите подлинно воздать должную почесть человеку в землях ваших, уничтожьте тлетворное подчинение одного человека другому, во всем ему подобному, истребите рабовладение!

   - Я совет ваш весьма к сердцу принимаю, - отвечала императрица. - Впрочем, в пределах империи уничтожила я звание раба. Только в попечении находятся крестьяне у господ своих, и поверьте, многие живут не скудно. Но теперь не о том у нас речь. Вы назвали себя монархом области духов. Так любопытно узнать, какова власть этих воздушных монархов и на что она простирается?

   - Как адепт сокровеннейших знаний могу даже воскресить мертвого, - важно сказал Калиостро.

   - Совершенно обратно нам, земным монархам. Мы воскресить умершего не можем, но зато нам дана власть живых отправлять в царство мертвых.

   При этих словах лицо императрицы выразило такое грозное величие, что магик ня мгновение растерялся, побледнел и затрепетал.

   Но тут же овладел собой и нашелся.

   - Всему свету, однако, известно, что ваше величество всеми силами остерегаетесь часто пользоваться этой властью! - с льстивой улыбкой сказал он.

   - Да, кроме немногих злодеев, казнь в империи нашей, благодарение Богу, совершенно не применялась в наше царствование. Но скажите, почтенный монарх духов, какими еще прерогативами вы наделены?

   - Обладая тайной превращения металлов, могу простой свинец превратить в высокопробное золото, - отвечал Калиостро.

   - Свинец в золото? Только-то? Но я, бедная российская императрица, могу простую бумагу в золото превратить. Для этого нужно лишь изобразить мой портрет. Подданные мои так меня любят, что охотно в торгах берут такую бумагу в означенной на ней цене.

   - Действительно, тут власть вашего величества огромна! Но повелители духа часто самих земных монархов на престол возводят. Вот, например, граф де Сен-Жермен, - продолжал Калиостро, и глаза его, вынырнув из-под бровей, заметались. - Я слышал от него о многих услугах, оказанных им одной принцессе в достижении трона. Перстень, сияющий на руке моей, вручен мне им.

   Едва Калиостро произнес эти слова, лицо Екатерины побледнело и застыло, как гипсовая маска. Но тут же чудесно преобразилось. С самой милостивой, обворожительной улыбкой государыня сказала магику:

   - Весьма довольна знакомством, граф. Беседа с вами столь же приятна, сколь и поучительна. Но хозяин сей дачи меня ожидает. Не имею времени с вами дольше оставаться. Но скоро пришлю вам своего хорошего приятеля, Степана Ивановича. Через него я буду иметь о вас полные сведения. Прощайте! - милостиво кивнув, императрица вышла из пагоды, в то время как несказанно обрадованный счастливым оборотом беседы итальянец, осчастливленный представившейся возможностью через доверенное, близкое к российской императрице лицо с ней сноситься, провожал ее нижайшими поклонами.

  

  

   Государыня вышла из пагоды, улыбаясь. Лев Александрович видел, что магик снискал благосклонность великой монархини. В самом деле, государыня изволила справляться, где живет граф Калиостро.

   Лев Александрович сообщил, что светлейший князь Потемкин поместил магика и его жену в одном из своих петербургских домов и что слух прошел, будто светлейший прелестями Калиостерши сильно прельщен. Это, видимо, весьма заинтересовало императрицу. Она продолжала спрашивать обо всем, что только было известно Нарышкину о приключениях Калиостро в столице, о различных исцелениях и чудесах, показанных им.

   - Из интереса вашего к сему кудеснику, - заметил Нарышкин, - должно ли думать, государыня-матушка, что граф перед вашим величеством отличился.

   - И весьма, - сказала государыня и попросяа вести ее на дачу.

   Когда императрица, Корсаков, Нарышкин и его дочери проследовали живописной дорожкой между молодыми березовыми рощами к храмоподобному летнему дому с колоннадами, портиками, светлому и веселому, соответствующему живому и блещущему юмором характеру обитавшего в нем вельможи, Калиостро, очень довольный свиданием с монархиней и не сомневаясь в благоприятном впечатлении, произведенном на нее, вышел из китайской пагоды и прошел в соседний павильон, чтобы переодеться там в обыкновенное платье. Его ждала госпожа Ковалинская. Она бросилась к нему в крайнем возбуждении, торопясь узнать, каково было свидание "божественного" с премудрой северной Семирамидой. Калиостро самодовольно улыбнулся.

   - Должен признать, - сказал он, - что успех превзошел самые смелые ожидания. Беседа наша продолжалась добрых полчаса; императрица говорила со мною, как с равным.

   - О, эта великая душа почуяла другую великую душу! - восторженно вскричала Ковалинская. - Гений узнал гения! Но о чем, скажите, вы говорили с царицей?

   - Я преподал ей некоторые великие истины, - важно отвечал магик, - открыл великие тайны царства духов. Монархиня преклонилась пред высшей властью адептов. Она постигла, что власть земных царей не может сравниться с той, которую дает адепту посвящение в божественные откровения магии.

   - Ужели государыня согласна быть посвященной?

   - Нет. До этого еще не дошло. Я только говорил ей о необходимости прекратить унижающее человеческое достоинство рабовладение в России.

   - Божественный! Не напрасно ли вы с этим поспешили? - сказала Ковалинская. - Пожалуй, государыня сообщит об этом своим вельможам, и они вас возненавидят. Ведь "души" - главное их богатство.

   - Императрица выслушала меня благосклонно. Вельможи мне не страшны, рае я снискал благоволение их повелительницы.

   - Они найдут тысячи способов вам повредить, раз дело идет о главном интересе их корыстолюбия. Но что еще говорили вы государыне?

   - Весьма многое. Достаточно сказать, что еще две или три таких беседы, и я не сомневаюсь, что императрица согласится принять звание гроссмейстерины великого египетского масонства для стран, ей подвластных. Тогда можно будет сказать, - улыбаясь при воспоминании о приеме в Гатчине, говорил магик, - что наше дело в шляпе... Но какая разница между принцем Полем и его великой матерью! В то время, как принц Поль принимает меня с каким-то ослиным дрессировщиком, подобно фокуснику или продавцу эликсиров, причем издевается надо мной, делая непристойное предложение весьма грубо и совсем неостроумно, великая монархиня со мной беседует, как с равным, совершенно понимает величие духовного осенения, надо мною почившего, и готова проникнуться моими наставлениями!

   - Любезнейшая сестра и духовная дочь моя! - продолжал Калиостро, понижая голос. - Не доказывает ли прием, оказанный мне в Гатчине, справедливость слухов о неуравновешенности натуры принца Поля, о склонности его к странностям, о некотором расстройстве воображения?

   - Я уже говорила вам, отец мой и брат души моей, что нельзя судить по наружности. Цесаревич Павел Петрович предан магии, духовызыванию и тайным знаниям. Итак, прием, оказанный вам, может быть, только тактическая хитрость в отношении императрицы-матери. Цесаревич не знал, как посмотрит его державная родительница на сближение с вами, и скрыл истинное расположение чудаческой выходкой.

   - Хотелось бы в это верить! Но теперь должны мы удвоить старания. Необходимо подготовить все к тому великому часу, когда повелительница миллионов, российская самодержица возложит на себя священные знаки посвящения.

   - О, множество знатных особ обоего пола при дворе и в свете расположены вступить в союз. И как только узнают, что гроссмейстериной будет сама императрица, поспешат пополнить новые ложи. Конечно, тогда и "малый двор" присоединится к нам, и вы перемените невыгодное мнение о цесаревиче, прекрасное сердце которого, благородный характер, возвышенный ум и широкие познания лишь прикрыты темным облаком меланхолии, чудачества и некоторых странностей. Но скажите, дорогой отец, может быть, государыня вам назначила часы приема в Царском Селе?

   - О нет, свидания наши будут обставлены несколько иначе.

   - Иначе? Так, верно, государыня желает вас видеть на "больших эрмитажах", как называются собрания у нее после спектакля?

   - Нет, о таких собраниях не было речи.

   - О, так вы приглашены на "малые эрмитажи", в теснейший кружок близких императрице особ?

   - Нет, императрица сказала мне, что вскорости пришлет особое доверенное лицо, своего доброго приятеля, как она выразилась. Через него, очевидно, и установится наше общение.

   До сих пор Ковалинская слушала Калиостро с возрастающим восторгом. Но когда он сказал о доверенном лице, недоумение и испуг выразились в черных очах пленительной месмерианки.

   - Что вы говорите? О каком "добром приятеле" сказала вам государыня? Она назвала это лицо?

   - Да, назвала. Как это? Такое трудное русское имя!..- вспоминал некромант. - Да! Да! Степан... Степан Иванович! - выговорил наконец Калиостро.

   - Степан Иванович! - всплеснув руками и смертельно побледнев, вскричала Ковалинская. - Степан Иванович! Императрица обещала прислать к вам Степана Ивановича?

   - Да! - отвечал граф, сам встревоженный и недоумевающий при виде испуга духовной дочери. - Императрица обещала прислать ко мне это доверенное лицо с той целью, конечно, чтобы установить способ общения между нами.

   Ковалинская некоторое время не могла, видимо, выговорить ни слова. Ее широко открытые глаза выражали безотчетный ужас. Даже губы побелели.

   Побледнел и магик, начиная понимать, что ошибся в расположении к себе императрицы и что лицо, которое она обещала прислать к нему, совсем не из тех, чье появление может обрадовать.

   Он ожидал, что Ковалинская объяснит ему все. Но та, придя в себя, со страхом оглядывалась, как бы с тем, чтобы удостовериться, что никто не видал ее беседующей в павильоне с графом. Затем быстрым движением закутав голову шалью, она промолвила дрожащим, смущенным, прерывающимся голосом:

   - Извините, господин Калиостро! Я должна спешить... Я не могу долее оставаться с вами... И вообще наше знакомство должно прекратиться... совсем прекратиться... Без разрешения властей магические собрания происходить не могут... И вообще... Прощайте, господин Калиостро! Желаю вам счастливого пути!

   И госпожа Ковалинская скользнула мимо пораженного магика, выбежала из павильона и пропала в ближайшей аллее.

   Степан Иванович Шешковский заведывал при Екатерине секретными делами и тайной полицией. Одно его имя наводило смертельный ужас

  

  

   Распространившийся слух о том, что граф Калиостро был удостоен высочайшей беседы в китайской пагоде на даче обер-шталмейстера Льва Александровича Нарышкина "Левенталь", вновь и на высочайшую ступень возвел внимание двора и света к заграничному магику.

   Если странный прием в Гатчине тонкими политиками объяснился в столь благоприятном смысле для Калиостро, то встреча с государыней не оставляла сомнений в успехе графа. Когда бросились расспрашивать Нарышкина, он объяснил, что свидание с государыней устроено было у него прежде всего потому, что она сама так захотела. И что за Калиостро хлопотали многие перед ее величеством; между прочим, молодой граф Бобринский, присутствуя на завтраках в баболовском "Лягушечнике", благоприятствовал магику.

   Что государыня осталась им довольна, не может быть сомнения. Она вышла из Китайского домика с улыбкой и хвалила остроумие и ловкость итальянца. С особенной благосклонностью отзывалась она об одном фокусе алхимика с плоским волшебным кольцом. Впрочем, в чем он состоял, не объяснила. Молва, подхватив рассказ Нарышкина, понесла его по городу из уст в уста, причем он стал дополняться, обрастать подробностями, переделываться, и скоро уже в точности сообщали, что говорила императрица и как отвечал магик и чем подтвердил свое искусство.

   Что касается кольца, то рассказывали, будто бы государыня сняла с руки бриллиантовый перстень и забросила его в воды залива, предложив магику достать. Магик стал читать заклинания, и вдруг появился коршун; в клюве он держал рыбу, которую уронил к ногам императрицы. Перстень оказался у рыбы под жаброй...

   Рассказывали и многое другое. Перед домом магика и его супруги ежедневно был съезд карет. Особенно добивались свидания с Серафимой Калиостро дамы не первой юности, так как молва о продаваемой ею чудесной омолаживающей мази гремела по городу.

   Супруга графа принимала только по вечерам. Таинственно укутанная переливающимся газом, она восхищала дам красотою, в то же время утверждая, что ей более двух тысяч лет, что она дочь египетского фараона Псаметтиха и чарами магии перевоплощается каждые пятьдесят лет.

   Вновь золотой дождь пролился на достойную чету. Лишь некоторые заметили полное охлаждение супруги управителя делами светлейшего Ковалинской к графу Калиостро, которого она раньше неустанно славила, именуя "божественным". Теперь госпожа Ковалинская более не следовала за графом неотступной тенью.

   Она, правда, не говорила ничего дурного о магике и не выражала разочарования в нем. Но зато отзывалась теперь о магии, духовызывании, герметическом искусстве и тайнах оккультизма как о богопротивном и непозволительном чародействе. Она говорила, что это ей объяснил духовный наставник воспитанниц римско-католического исповедания в Смольном. Госпожа Ковалинская заявляла, что тайны христианской религии достаточны для жаждущей истины души, чтобы предаваться еще темной некромантике. Она теперь постоянно ездила в Смольный и в помещении начальницы де Лафон впивала высокие наставления аббата. Одновременно разнеслись слухи, что "малый двор" отвернулся от Калиостро. Могло ли быть иначе, раз он снискал благосклонность "большого двора"? Гатчине свойственно было во всем поступать наоборот.

   Если госпожа Ковалинская около Калиостро больше не появлялась, зато из приближенных князя Потемкина его адъютант полковник Бауер и домашний доктор постоянно являлись в дом, отведенный светлейшим герметической чете. Бауер преимущественно находился при Серафиме. Домашний доктор внимал наставлениям самого Калиостро.

   Новая молва прогремела. Больной младенец князя Сергея Федоровича Голицына и племянницы светлейшего Варвары Васильевны, от которого отказались доктора "профанской" медицины, был чудесно излечен графом.

   Вскоре после празднества на Елагином острове Калиостро известил Голицыных, что они могут прибыть для свидания с выздоравливающим княжичем. Когда Улыбочка и князь Сергей Федорович прибыли, доктор высокой медицины сказал, что первое свидание должно длиться лишь три минуты, так как дитя крайне слабо и долгое присутствие даже родителей, но пришедших из мира, зараженного страстями и темными флюидами зла, может открыть путь для проникновения к младенцу враждебных духов, с таким трудом изгнанных магиком.

   Поэтому родители могли лишь издали в сумрачной комнате видеть свое спящее дитя, очевидно, выздоравливающее, ибо на щечках его играл легкий румянец, а дыхание было ровным и спокойным...

   Убедясь, что княжич-первенец спасен и, можно сказать, вырван магиком из челюстей смерти, князь и княгиня не помнили себя от восторга и не знали, как отблагодарить Калиостро.

   - Любезный граф, - сказал князь Сергей Федорович, выходя с Улыбочкой вслед за Калиостро из спальни выздоравливающего ребенка, - как я могу достойно вас отблагодарить? Здесь тысяча империалов, - продолжал он, указывая на шкатулку, которую держал обеими руками за серебряные ушки прибывший с князем секретарь. - Примите сей ничтожный сам по себе дар от искреннего почитателя вашего и, можно сказать, вами облагодетельствованного!

   - Никогда, князь, - отвечал Калиостро величественно, отстраняя шкатулку, - никогда я не приму от вас сих червонцев. Золото для меня то же, что уличная грязь. Я лечу безвозмездно, из одного только человеколюбия. Верьте и не сомневайтесь, что сын ваш скоро будет совершенно здоров. Об одном прошу - не надо часто посещать ребенка. Любой взгляд, пропитанный мирским вожделением, может причинить ему вред и замедлить выздоровление, или, точнее, второе его, через меня и священную магию, рождение. Ибо можно сказать, что в нем ничего старого не осталось, но все новое.

   На этом граф расстался с Голицыными, которые тут же поехали по всему городу, прославляя дивное искусство и благородное бескорыстие врачевателя. Весть о чудесном исцелении княжича разнеслась по Петербургу. Имя графа Феникса гремело, и больные из числа самых знатных и богатых жителей столицы с застарелыми подаграми, геморроями, ревматизмом стекались в приемные часы к Калиостро.

   Если не полное исцеление, то облегчение получили многие. По крайней мере, на приеме видели почтенных старичков с костыльком, с ногой в бархатном ботинке, по-видимому, из купечества или среднего чиновного класса, которые с жаром прославляли итальянца и рассказывали о страшных страданиях, облегченных безвозмездным

  

  

   Исцеленный княжич оставался у Калиостро еще более месяца.

   Свидания родителей с сыном становились все чаще и продолжительнее. Они уже происходили при ярком дневном свете, а не в сумрачном занавешенном покое, как вначале. Младенец, веселый и здоровый, играл в кроватке на глазах восхищенных родителей. Часто тоже капризничал, плакал и кричал. Но магик говорил, что это признак выздоровления. Наконец Калиостро позволил им брать ребенка на руки. Вместе с родителями допускались теперь няня и мамушка, на попечение которых должен был перейти княжич по возвращении в родительский дом. Няня была новая. Но мамушка - одна из тех, что находились при нем еще в Озерках. За это время князь Сергей Федорович пытался еще раз убедить Калиостро принять от него шкатулку с империалами. Сумма теперь была повышена до трех тысяч. Граф оставался тверд и непреклонен. И не взял шкатулки.

   В последних числах сентября он объявил, что ребенок совершенно здоров, родители могут забрать его к себе. Он назначил день переезда.

   Едва ли была минута более полного торжества магика за все девять месяцев пребывания его в российской столице.

   Ранним светлым сентябрьским утром к дому Калиостро прибыли три кареты с гербами князя Потемкина и прислугой в его голубой с серебром ливрее. Князь со всем своим двором к этому времени уже переселился в Петербург, в занимаемый им дворец.

   В одной из карет находилась Улыбочка с супругом, в другой - мамушка и нянька с подушками и гардеробом для княжича, в третьей - домашний врач Потемкина и доктор Массот. Они должны были осмотреть выздоровевшего младенца и составить особый акт о сем истинно чудесном исцелении средствами герметической медицины.

   Распространившийся слух и появление карет собрала многочисленных любопытных со всего околотка.

   Отпуская княжича, Калиостро напутствовал всех торжественной речью. Он объявил, что без воли Всевышнего не могло произойти исцеления или, точнее сказать, второго рождения ребенка, которому предстоит славное поприще благодетеля человечества. Всевышний Строй врачом после того, как "профанские" доктора истощили их карманы и ни в чем не помогли. Бескорыстие графа всех поражало. Но так как в кабинете его стояло подобие гроба на ножках, обитого изнутри черным бархатом, то стали опускать туда крупные суммы в пакетах с надписью: "На благотворение". Вскоре к лицам, опустившим эти суммы, стали являться с выражением благодарности вдовы, инвалиды, сироты, различные неудачники, получившие деньги из гробового ящика. Так высокие нравственные качества магика проявлялись для всех наглядно и несомненно.

   Некоторое время Калиостро смущал разрыв с ним его духовной дочери госпожи Ковалинской. Все попытки хотя бы встретиться и объясниться ни к чему не вели. Граф писал письма. Ответа не было. Решил расспросить домашнего доктора Потемкина, теперь усердно выполнявшего на врачебных приемах у магика роль помощника, что за лицо назвала государыня в заключение беседы с ним. Доктор совершенно отверг возможность, чтобы государыня назвала Степана Ивановича.

   Как иностранец Калиостро не запомнил трудного для него русского имени и отчества. Конечно, назван был государыней не Степан Иванович, а Иван Степанович, или Иванушка, племянник Перекусихиной, в звании обер-шута ее величества. Он, как и прочие чины старых штатов придворных первых и вторых шутов, не носил костюма, положенного их званию, так как Екатерина не любила этих старинных забавников времен Елизаветы и Анны. Они напоминали тяжелые дни, и ей неприятно было видеть оскорбление человеческого достоинства шутовством. Но, как сказано, штаты и звания остались, и через этих лиц, особенно через Ивана Степановича, можно, было многое делать при дворе. Конечно, выбор Ивана Степановича в качестве посредника был несколько оскорбителен для высокого достоинства графа Калиостро и Великого Кофта Запада и Востока. Но придворная жизнь и ее этикет имеют свои предрассудки. Итак, неудивительно, если некромант-магик по правилам этикета приравнивается званию обер-шута.

   Во всяком случае, граф на этот счет совершенно успокоился и счел разрыв с ним госпожи Ковалинской печальным недоразумением, а в благосклонности к нему российской императрицы больше не сомневался и терпеливо ждал посещения "доброго приятеля".

   тель обновил все ткани и суставы младенца, так что истинно можно сказать, в нем ничего старого не осталось, а все новое.

   Торжественность минуты несколько испортил сам младенец, который вдруг не пожелал идти на руки ни нянюшки, ни мамушки, ни родителей, кричал, брыкался, ревел с такой неистовой силой и злобой, словно протестовал против предполагаемой добродетельной роли в жизни. Крик