Главная » Книги

Энгельгардт Николай Александрович - Граф Феникс, Страница 6

Энгельгардт Николай Александрович - Граф Феникс


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18

ь точное местопребывание вашего сиятельства. Сейчас я им доложу, что ваше сиятельство действительно находятся здесь, и ее превосходительство сами прибудут сюда.
   Сказав это, гайдук повернулся, скрылся на лестнице и начал спускаться по крутым ступеням, наполняя пролет гулким шумом.
   Калиостро повернулся к Казимиру.
   - Ну вот, любезный, - сказал он, - вы видите, ко мне пожаловала супруга управителя дел князя Потемкина. Конечно, она прислана просить меня к больному ребенку княгини Голицыной. Но вы что-то собирались сказать в ту самую минуту, как постучали в дверь?
   - Я... Я ничего не хотел сказать! - заикаясь, отвечал Казимир, совершенно подавленный появлением такого знатного лица. Все сомнения мгновенно вылетели у него из головы. - Я ничего не хотел сказать и, если не нужен вашему сиятельству, то побегу исполнить приказание!
   Калиостро укоризненно покачал головой.
   - Мне грустно видеть, любезный Казимир, что гнусная лживость не чужда вашему языку! Но запомните раз и навсегда, что скрыть от меня ничего невозможно, что мне все известно.
   - Виноват, ваше сиятельство! - пробормотал сконфуженный молодой человек.
   - Когда постучали в дверь, вы хотели отказаться от предложенного места! Да?
   - Виноват, ваше сиятельство! - прошептал уничтоженный слуга.
   - Ну, что ж, я не настаиваю. Может быть, вы и сейчас так думаете?
   - О, нет, ваше сиятельство! Я за счастье сочту служить у вас! - вскричал Казимир.
   - О, ничтожные сыны праха и тлена! Сколь важны в глазах ваших пустые титулы! Сколь сильными кажутся вам золоченые кумиры этого века! Сейчас я уйду переодеться. Вы же доложите госпоже Ковалинской, что граф просит ее подождать в приемной!
   Сказав это, Калиостро поспешно запер на ключ дверь, ведущую в покои графини Серафимы ди Санта-Кроче, и удалился в свой кабинет.
   В это время на лестнице послышались быстрые легкие и звонкие шаги, взволнованное дыхание, и молодая стройная дама, закутанная в великолепную кружевную шаль, быстро вошла в сумрачную переднюю. Казимир отвесил ей низкий поклон.
   - Здесь живет граф Калиостро? Могу я видеть графа Калиостро? - взволнованным срывающимся голосом спросила дама.
   - Так точно, ваше превосходительство, - почтительно отвечал Казимир. - Граф живет здесь и просит немного подождать его в приемной.
   - Так вот оно, обиталище сего великого мужа! - с благоговейным замиранием голоса сказала сама себе дама, входя. - Как скромно! Как бедно это жилище. Узнаю в этом великую душу мудреца, пренебрегающего всем земным, устремляющегося к небесному, благотворителя, целителя, спасителя человечества! О, несравненное жилище великого человека, приветствую тебя!
   Говоря так, госпожа Ковалинская освободила голову и плечи от кружевной шали. Показалась прическа из множества пудреных кудрей, поддержанных золотым обручем, худое, бледное, нервное лицо с огромными черными горящими в экстазе глазами, открылась трепещущая и волнующаяся под шелковой тканью грудь и тонкая, стройная шея, обвитая четками из агатовых зерен с золотым десятиконечным крестом.
   Может быть, госпожа Ковалинская и дальше продолжала бы свой монолог, есль бы не открылась дверь кабинета и не появился граф Калиостро. Он успел полностью преобразиться. Черный бархат его кафтана подчеркивал ослепительную белизну жабо. Пышный парик делал его выше ростом. Лицо выражало величие мысли, благолепие, мягкое участие, твердость, а глаза мечтательно смотрели вдаль, отрешаясь от всего земного.
   Прежде чем он успел сказать что-либо, дама рванулась к нему и с восторженным воплем: "Божественный Калиостро!" - преклонила одно колено, схватила его аристократическую белую изящную руку и поцеловала ее.
   - Встаньте, дочь моя! - проговорил граф мягко, отеческим тоном, осторожно отнимая у восторженной женщины руку и помогая ей подняться. - Преклоняйте колено перед всемогущим Строителем Вселенной, преизящным Первохудожником! Лобызайте незримую руку, ведущую всякое создание к благу! Я же смертный, грешный человек, лишь несколько возвысившийся над своими ближними познанием тайн естества для того, чтобы им благотворить. Итак, дочь моя или любезнейшая сестра, не называйте меня божественным. Это имя прилично лишь господину моему, Великому Кофту!
   - О, сколь таинственны ваши речи, отец мой, брат мой, учитель и наставник! - восторженно воскликнула дама, пожирая пламенными очами Калиостро, как бы припадая к некоему источнику, призванному утолить ее жгучую жажду. - Да, да! Он такой, именно такой, каким я видела его! - говорила госпожа Ковалинская как бы сама с собой. - Вот эти глаза, это высокое чело, эти уста!
   - Сердце не что иное, как забота. Плоть - печальный труп. Рождение - болезнь, а жизнь - частая смерть, - торжественно промолвил магик. - Но прошу вас, дочь моя, войдите в этот кабинет и сообщите мне о причине вашего визита, впрочем, мне хорошо известной!
   - Провидец! Провидец! - с рыданиями в голосе вскричала Ковалинская.
   - А вы, Казимир, ступайте и исполните то, что я вам приказал, - распорядился Калиостро.
   Затем он ввел даму в кабинет и усадил в кресло. Сам же стал напротив, ожидая объяснений. Но госпожа Ковалинская вдруг всплеснула руками и разразилась рыданиями, повторяя:
   - Я в вашей власти! Делайте со мной, что хотите! Я ваша раба!
   - Дочь моя, успокойтесь! - мягко сказал Калиостро, несколько сбитый с толку крайней экспансивностью дамы, которую видел впервые в жизни.
   Но она вдруг закатила зрачки, захрипела, и все тело ее стало подергиваться судорогой, затем из ее уст стали вылетать отдельные непонятные слова:
   - О, обложенный плотью серафим! О, Месмер! Зришь ли это!.. Слышишь ли меня?.. Слышу! Слышу! Вижу! Вижу! Ангельский учитель! Крылья Духа! Крылья Духа! - при этом Ковалинская вдруг поднялась на ноги и, закинув голову, вся сотрясаясь от конвульсий, стала мерно размахивать руками, словно крыльями, притопывая на месте и повторяя:
   - Крылья Духа! Крылья Духа! Выше! Выше! Выше! Крылья Духа! Крылья Духа!
   Калиостро, как ни был ко всему привычен, на мгновение растерялся и не знал, что ему делать. Но тут же нашелся. Энергично притопнув правой ногой и высоко взмахнув правой рукой, словно наступал с рапирой, он громовым голосом вскричал:
   - Великий Кофт, зри! Явись невидимым! Благослови сию жрицу. Благослови! Благослови!
   Он продолжал неустанно повторять это слово, притопывая и взмахивая рукою, между тем как Ковалинская все подскакивала, содрогалась и восклицала:
   - Крылья Духа! Крылья Духа! Выше! Выше! Выше!
   Наконец, совершенно изнеможенная, тяжело дыша, упала в кресло. Калиостро поспешил оказать ей помощь. Он достал с полки пузырек с солью и поднес к ее носу. В то же время, скользнув опытной рукой по ее талии, отыскал завязки корсета и распустил его. Ковалинская пришла в себя, открыла глаза и прошептала:
   - О, какое сладкое самозабвение! Какой порыв! Какие откровения! Отец мой, брат, друг, учитель, я предаюсь вашей воле!
   Тут она заметила беспорядок в своей одежде, смутилась, покраснела, опустила глаза. Калиостро сам поспешно накинул на ее плечи шаль и, отойдя в сторону, стал рассматривать свои перстни, чтобы дать возможность экспансивной месмеристке оправиться.
   Приводя в порядок свой костюм, госпожа Ковалинская лепетала, что приехала, между прочим, по поручению князя Потемкина и племянницы его Варвары Васильевны, княгини Голицыной, ребенок которой сильно болен.
   - Как только я узнала, что божественный Калиостро здесь, - а это мне сказал сам Месмер, - но только так, что он скрывается под иным именем, - я стала говорить княгине: "Ищите Калиостро! Взывайте к нему! Умоляйте его открыться! Только он один может исцелить ваше дитя". И что же! Сегодня узнаю, где проживает Калиостро! Ребенок между тем страдает. Ему хуже и хуже, хотя княгиня переехала в Озерки, на дачу светлейшего в надежде на благотворное действие весеннего воздуха. Доктор, несчастный слепец профанской медицины, отговаривает княгиню от ваших услуг. Но я имела с ней особенный разговор. И вот я здесь! Я вижу вас, полного мудрости и благотворения. И умоляю: едемте сейчас в Озерки к больному ребенку! - приведя себя в порядок, Ковалинская протянула графу руки.
   - Сударыня, - сказал Калиостро, переходя теперь к более церемонному обхождению, - сударыня, страдания сына княгини Голицыной мне известны, как и болезнь, поразившая его. Небесная, герметическая медицина не требует обязательного осмотра больного. Нет, она действует и на расстоянии. В эту минуту не только на нашей планете, но и на других я опекаю тысячи страждущих, непрерывно источая исцеляющие силы, и пересылаю с их помощью четырех незримых посланцев, из которых два - духи огненной стихии и два - стихии водной. Но моим трудам всячески препятствуют злые магики и темные некроманты. С ними идет постоянная борьба. Итак, по некоторым причинам мне нельзя сейчас ехать с вами к ребенку княгини Голицыной. Сначала я должен побороть одного злодея, который усугубляет болезнь младенца. Не раздавив этого средоточия черных сил, не могу и не должен приближаться к страждущему. Но скажите княгине, что буду через три дня в утренние часы.
   - Я повинуюсь вашему решению. Оно, конечно же, продиктовано мудростью. И удачно выходит, что в назначенный вами день у меня будет фрейлина малого двора Екатерина Ивановна Нелидова. А она ужасно хотела с вами познакомиться, граф!
   - Я этому очень рад, ибо слышал о ней в Швейцарии от мудрого Лафатера, который состоит в теософской переписке с самим великим князем Павлом.
   - Екатерина Ивановна - друг цесаревича. Тончайшие духовные узы соединяют их сердца, умы, души. Союз чистейший, божественный! Екатерина Ивановна ждет свидания с вами, граф, как откровения.
   Тут госпожа Ковалинская поднялась и, как всегда, быстро выпорхнула из кабинета. Калиостро провожал гостью с учтивостью светского человека. На пороге квартиры восторженное состояние вновь охватило госпожу Ковалинскую. Она взмахнула руками и выбежала на лестницу, восклицая:
   - Крылья Духа! Крылья Духа! Выше! Выше! Выше!
   - Ксилка! Ксилка! Беша! Беша! {"Прочь! Прочь! Нечистый! Нечистый!" - халдейские слова для магических заклинаний.}  - забормотал Калиостро, энергично протыкая указательным пальцем кого-то, вьющегося вокруг восторженной дамы.
   - Божественный Калиостро, благословите меня! - Вдруг припадая на одно колено и складывая ручки, вскричала Ковалинская.
   - Великий Архитектон Вселенной и посланник его единый Великий Кофт Запада и Востока да благословит тебя, дочь моя, благословением Ливана и Синая! Благословением манны сокровенной и ключа Соломонова! Благословением звезды утренней! Благословением Града Божьего, нового Иерусалима, сходящего с небес! Силою Троякого! - говоря все это, Калиостро простирал благословляющие длани над склоненной головкой Ковалинской.
   Она собралась было опять лететь на крыльях духа, но выщербленные каменные ступени узкой и темной лестницы были слишком круты для этого, и вместо "крыльев духа" свои услуги предложил мускулистый магик. Он стал осторожно сводить нежную духовную дочь, предложив ей руку. Когда же на повороте стало совсем темно, охватил ее гибкую талию и, почти держа в мощных объятиях, бережно снес вниз. Когда Калиостро наконец поставил Ковалинскую на землю, она почти лишилась чувств, дыхание ее полураскрытых уст жгло и взор из-под опущенных ресниц струил томную негу.
   - Благодарю вас, граф! Вы очень любезны! Не забудьте же своего обещания. Мы ждем вас, - говорила она, садясь в карету с потемкинскими гербами уже с помощью гайдука.
   Затем карета покатила со двора итальянского дома, провожаемая взглядами жильцов изо всех окон. Посмотрев ей вслед, доктор небесной медицины поднялся в свою квартиру, очень довольный посещением восторженной месмеристки и теми перспективами, которые оно открывало.
  

ГЛАВА XXIV

Большая печать "Комуса"

  
   На другой день к вечеру граф Калиостро вышел из дому в сопровождении своего нового слуги Казимира. На этот раз одет он был весьма скромно, в темный камзол. Круглые английские шляпы покрывали головы как господина, так и слуги. Оба закутались в длинные женевские траурные плащи. Из-под плаща у господина торчал конец шпаги.
   - Я объяснял вам, любезный Казимир, - говорил через плечо Калиостро, ступая обычным своим мерным и торжественным шагом, - что, только вступив в ложу здешней иностранной прислуги, вы можете рассчитывать пробиться в свет и получить место даже при дворе. Сейчас мы идем на объединенное заседание лож "Комуса" и "Скромности", которое должно состояться в одном из служебных флигелей господина Бецкого. Мастер этого капитула - почтенный человек, кондитер Бецкого, господин Бабю, давно мне хорошо известный. Я представлю вас, и, конечно, по одному моему слову вы будете приняты в ложу с соблюдением лишь некоторых самых необходимых обрядов.
   - Ах, ваше сиятельство, вы мой благодетель! Но говорят, что от вступающего в масонство требуется ужасная клятва и отречение от животворящего креста. Я добрый католик и верный сын римской церкви.
   - Э, все это вздор! Пустой обряд! О кресте не будет и речи.
   - Если так, я согласен. У меня нет выбора, - уныло сказал Казимир.
   Тем временем они дошли до дома Бецкого и через обширный двор прошли в служебные флигели. Узнав, где найти Бабю, посетители оказались в квартире кондитера.
   - Дорогой маркиз! Какая честь! - вскричал господин Бабю, и представил маркизу Пелегрини свою семью.
   Учтиво поздоровавшись, последний, отведя хозяина в сторону, по-особому коснулся лба и груди и шепнул некое слово на ухо кондитера, после чего тот благоговейно поцеловал руку маркиза.
   - Знаю, - сказал посетитель, - что сегодня у вас состоится объединенное заседание лож французской и итальянской прислуги "Комуса" и "Скромности". Я хочу посетить это заседание в качестве гостя и инспектора работ. Показанные знаки для этого, думаю, достаточны, так как мои патенты и сертификаты находятся сейчас у господина Елагина.
   - О, почтеннейший мастер и светлейший рыцарь! О, маркиз! - вскричал Бабю. - Можно ли в этом сомневаться?
   - Кроме того, я хочу посвятить в степень моего слугу Казимира, бедного, но благородного происхождения молодого человека. Он недурно говорит по-французски, хотя и поляк. Я буду его поручителем.
   - Этого вполне достаточно! - заявил Бабю. - Заседание назначено в запасной кухне и сейчас начнется. Почтенные братья уже собираются.
   Они прошли внутренними коридорами и наконец оказались в просторном сводчатом помещении, состоявшем из собственно кухни и комнаты. Казимира оставили здесь. А маркиза Бабю ввел без особых церемоний в кухонный капитул, где уже собрались члены лож "Комуса" и "Скромности", украшенные различными лентами и знаками, но вместо шпаг имели на боку большие кухонные ножи в кожаных ножнах. Были тут избраннейшие лица: главные повара князя Потемкина, камердинер Куракина, выездной лакей князя Гагарина, дворецкий, князя Мещерского, кофешенк графа Остермана, кухмистер Эрмитажа, под присмотром которого готовили ужины для избранных гостей императрицы, любимый берейтор цесаревича Павла Петровича и другие Маркиз Пелегрини еще недавно заседал с многими из господ. Но важностью и сознанием своей значительности и тех высших тайн, в которые были посвящены, слуги превосходили своих хозяев.
   На полу мелом был начертан обычный символический масонский ковер с фигурами, только вместо гроба стояла громадных размеров длинная кастрюля для варки больших рыб.
   Когда визитер показал надзирателям высокие знаки и слова своего звания, братья "Комуса" и "Скромности" обнажили кухонные ножи и составили из них "стальной свод", под которым и был проведен почетный гость. Затем господин Бабю, открыв заседание обычными ударами мастерского молотка, начал приготовления к принятию в мастера и к самому обряду, впрочем, весьма упрощенному и непродолжительному. Предложив Казимиру разуть одну ногу, водивший завязал ему глаза салфеткой. Приведенный затем в ложу после вопросов и подсказанных ответов о желании его стать масоном, так как он тяготится тьмою, обнимающей его, и желает познать свет, Казимир был отведен в комнату размышлений. Причем, когда сняли повязку с его глаз, тот убедился, что находится в чулане для запасной посуды. Тут при свете ночника брат наставлял его и затем, опять завязав глаза, вновь ввел в ложу. Мастер свирепым голосом, от которого у молодого человека дрожали от страха коленки, предупредил его, что сейчас он должен подвергнуться испытаниям твердости духа, а именно: предстоит ему путешествие по скалам и пропастям, прохождение через ветер и воду, и, наконец, испытание огнем. Повели затем незрячего и слабеющего от ужаса Казимира вокруг ложи, примем подставляли ему табуреты, на которые он должен был взбираться и с них соскакивать, что с завязанными глазами в самом деле казалось провалом в какое-то подземелье и восхождением на вершины. При этом достопочтенные братья "Комуса" и "Скромности" давали испытуемому легкие тумаки и подзатыльники, давясь смехом. Испытание ветром состояло в том, что ему дули в лицо с помощью кухонных мехов, а водою - в том, что окатили его из ковшика. Затем мастер сказал, что остается последнее испытание: надо наложить ему на грудь печать Великого Комуса. Тут Казимир с ужасом услышал говоривших вполголоса братьев:
   - Достаточно ли раскалена железная печать?
   - О, раскалена докрасна!
   В ту же минуту чем-то горячим ткнули Казимиру в грудь. Он заорал во все горло и сорвал с глаз повязку.
   Братья "Комуса" и "Скромности" громко расхохотались. Он увидел, что надзиратель держит у его груди горячим концом сальную свечку, только что потушенную, а прочие братья устремили на него кухонные ножи. Тут велели ему принести клятву хранить все доверенные ему тайны и затем повалили в кастрюлю для варки рыбы, стоявшую на полу, покрыли на некоторое время скатертью, а потом достопочтенный господин Бабю поднял его, приставив свое правое колено к его колену, и шепнул длинное слово степени, которое Казимир тут же и позабыл. Молодого человека стали поздравлять, позволили обуться и повели вместе с господином ужинать.
  

ГЛАВА XXV

Банкет

  
   Ужин был сервирован в обширном подвальном помещении со сводами и столбами. Спускаться в это таинственное подземелье пришлось по крутой винтовой лестнице. Зато здесь братья "Комуса" и "Скромности" могли чувствовать себя в полнейшей безопасности, петь свои гимны и пить - "выстреливать" за здоровье, не будучи никем услышаны. А "красного" и "белого" "пороха" (винных запасов вельможи Бецкого) для заряжения "пушек" у пирующих братьев было под рукой сколько угодно. Убыль же бутылок легко было приписать к подаваемому господину Бецкому ежемесячному счету его столовых издержек.
   Столы были уставлены холодными кушаньями и закусками, принесенными не только с ледника Бецкого, но и каждым из присутствовавших на банкете в блюдах, завязанных в салфетки. То были особо утонченные яства от стола Потемкина, Мещерского, Строганова и других, заблаговременно отставленные на потребу капитула заботливыми братьями поварского звания.
   Заморские паштеты, блюда с трюфелями, великолепные плоды радовали взор. Жертва славному Богу обжорства Комусу предстояла изрядная.
   Стол освещали канделябры с восковыми свечами. Между прочим поражала богатая серебряная посуда: кубки, вазы, ножи, ложки - все с большими, фамильными гербами.
   Приблизившись к столу, братья-масоны по обычаю спели молитвенную песнь своему покровителю.
   Когда хотели садиться, маркиз Пелегрини заметил, что к дарам Комуса и Помоны следовало присоединить благоухающих детей Флоры, то есть цветы. Он вынул из кармана камзола плоский флакон, наполненный мелким цветным порошком. Отвинтил крышечку и, произнося непонятные слова, стал посыпать узорами скатерть.
   Все с изумлением следили за действиями маркиза, когда он обходил стол.
   - Есть у вас запасная большая скатерть?
   - Как не быть, - отвечал сильно попорченный оспой повар князя Мещерского, с суеверным страхом взиравший на действия почетного гостя.
   - Принесите ее. Составьте свечи и накройте стол поверх блюд и ваз этой скатертью.
   Приказание было исполнено.
   Тогда маркиз простер над столом руки и, потрясая ими, произнес заклинание. Затем приказал снять скатерть.
   Изумленному взору присутствующих представились изящные гирлянды живых цветов, расположенных тем узором, который составился из рассыпанного порошка.
   При общем благоговейном молчании господин Бабю подошел к магику и, преклонив колено, подал ему председательский молоток.
   Тот взял его и, когда все сели, по обычаю столовых лож масонов, ударил молотком один раз.
   По этому удару все выставили свои кубки в одну линию.
   - Дорогие братья, - начал тогда Калиостро, - сейчас перед вашими глазами совершилось таинство натуры, которое, впрочем, не может изумить вас, потому что вы знаете, какими великими силами и тайнами обладает древний наш орден. Не только из сухой пыли может восстанавливать материю цветов, но из сухих костей восстанавливать живые существа. От могущественного призыва мастера мертвое воскресает, утерянное возвращается, разрушенное восстанавливается в первобытной красоте, оковы спадают с узников, замки на дверях темницы и решетки в окнах истлевают! Он отпускает измученных на свободу, ниспровергает тиранов, кумиров народов, и учреждает священное равенство и братство людей! Дорогие братья, я, облеченный высшей властью и доверием неизвестных начальников ордена, этими цветами возвещаю вам близкую весну народов! Скоро солнце вселенной протянет свои лучи и сокрушит области хлада и тьмы. Наступит преображение мира и всеобщее освобождение народов. Теперь вы, по званию своему, служите сильным, богачам, вельможам и царям! Но близок день, когда то, что теперь наверху, будет внизу, и то, что теперь внизу, вознесется. Не будет ни богачей, ни бедняков. Все будут равны, все братья и сотрапезники на пиршестве богатой Натуры и работники в мастерской великого Строителя Вселенной! За наступление этой весны человечества и освобождения народов я и предлагаю вам выстрелить! Наполните ваши пушки красным порохом и произведите огонь, добрый огонь, совершенный огонь!
   Речь эта вызвала общий восторг.
   Чинное поначалу застолье стало чрезвычайно шумным. Лица достопочтенных братьев скоро покрылись глянцем и обильной испариной. Парики их пришли в беспорядок, языки развязались, и полились рассказы о вельможах, их супругах, любовницах, о всевозможных похождениях собственных господ. Вслушиваясь в эти рассказы, всего за час Калиостро собрал подробнейшие сведения о первых домах Петербурга и был посвящен в сокровенные тайны скандальной хроники двора и света. Хотя граф не отказывался ни от одного тоста, но, по-видимому, ни доброе канарское, ни пурпурное бордосское, ни густое венгерское коллекции Бецкого не производило на него никакого впечатления. Нельзя того же сказать о Казимире. Быстро опьянев, молодой человек стал болтлив, хвастлив, читал отрывки своих стихов и к концу банкета просто уже ни на что не годился.
   Титул маркиза и высокие орденские степени почетного гостя, чудо, совершенное им, о чем напоминали благоухающие на столе цветы, величественная речь - все это вначале окружило его в глазах братьев "Комуса" и "Скромности" высоким ореолом благоговения и страха. Но дружеская простота обращения и выпитое вино быстро уничтожили эту преграду, сняв всякую неловкость и натянутость. К тому же маркиз обладал чудесной способностью быть своим человеком в любом обществе простых людей, будь то матросы, землекопы, рыночные сидельцы или, как теперь, лакеи и повара. Его речь приняла ту задушевную грубоватость и простодушную хитрость, которые столь свойственны демократии, наблюдающей оборотную сторону размалеванных кулис двора и света. Тонкими расспросами он еще более обогатил свои сведения о верхушке северной столицы, выудил многие тайны семейств и домов, восполнил сеть взаимоотношений петербургского макро- и микрокосма, пользуясь при этом методом аналогий.
   Между прочим, он обратил внимание на богатую серебряную посуду, украшавшую стол, и гербы на ней.
   - Чья это собственность, любезнейший брат? - осведомился он у соседа, главного повара князя Потемкина, необыкновенно тучного и важного француза.
   - В настоящее время - собственность нашего капитула, достопочтеннейший маркиз, - отвечал тот.
   - А чьи же это гербы? Вероятно, посуда приобретена капитулом на каком-либо аукционе разорившегося дворянина?
   - Гм! Не совсем, - сказал повар, несколько смутясь. - Изволите видеть, это гербы князя Потемкина.
   - Так вы доставили посуду только на проведение заседаний капитула?
   - И это не совсем так. Мы не думаем возвращать столовое серебро князю. К чему? Он ведь несметно богат. К тому же вы сами изволили нас известить о близости всеобщего преображения. Тогда собственность, награбленная богачами, капиталы, земли, сокровища станут народной собственностью. Ведь так?
   - Конечно. Иначе и быть не может. Все человечество от полюса до экватора и от Гибралтара до Панамы составит одну семью, одно братство.
   - Именно так! Именно так! - в восторге подхватил повар князя Потемкина. - Довольно мы потрудились на богачей. Пусть они теперь нам послужат. Потемкин будет поваром, а я - фельдмаршалом, его племянницы - судомойками, а моя жена и дочери наденут их уборы и наряды.
   Что в самом деле. К дьяволу господ! Не хочу вертеть жаркое! Хочу учиться астрономии!
   Повар разгорячился и залил возбуждение добрым кубком.
   - Вы сказали, почтенный брат, о племянницах князя Потемкина. Я слышал, что ребенок одной из них сильно болен.
   - Безнадежен! Безнадежен! Ждут какого-то иностранного приезжего доктора. Петербургские врачи потеряли всякую надежду спасти малютку.
   Тут маркиз стал подробно расспрашивать обо всех отношениях в доме Потемкина, о госпоже Ковалинской и ее муже, даже ухитрился узнать расположение комнат на даче Потемкина в Озерках. В заключение он снова завел речь о серебряной столовой посуде, странным образом присвоенной капитулом.
   - Собственно, это тайна нашего капитула, - сказал повар. - Но перед вами все тайны открыты. Дело в том, что у князя Потемкина служил лакеем один наш соотечественник. Он прельстился серебряными приборами князя и, похитив их, спрятал в Озерках, в отдаленной части парка, редко посещаемой, в гроте, пользующемся дурной славой. Там повесилась девушка, обесчещенная князем, и тень ее, говорят, является в лунные ночи. В гроте вор спрятал посуду, подняв каменную плиту пола и под ней искусно вырыв большую яму. Но когда пропажа обнаружилась, вся полиция принялась за розыски, вмешался сам страшный монсеньор Шешковский, ибо посуда была похищена в доме князя Потемкина, первого из здешних вельмож. Вор испугался возможных последствий своего поступка. Кроме того, похититель посуды не видел возможности ею воспользоваться, продать или вывезти за границу. Так как он был посвящен в ложе "Комуса", то и открылся мне во всем. Капитул об этом поразмыслил, и мы решили отправить несчастного брата на родину и устроили его там. Посуду же вынуждены были сделать собственностью Великого Комуса. Иначе невозможно было бы поступить, не выдав заблудшего брата. Розыски посуды не привели ни к чему, хотя императрица даже приказала искать ее в Вильне и в местечке Шклов. Между тем посуда хранится в том же садовом гроте, в искусной погребице. Только на банкеты объединенных лож и на празднество всех масонов в Иванов день мы достаем посуду и украшаем ею наш стол.
  

ГЛАВА XXVI

Бальзамо и Рубано

  
   Когда банкет кончился и почтенные братья "Комуса" и "Скромности" не без труда и взаимной поддержки поднялись по крутой винтовой лестнице из укромных катакомб в верхнее помещение запасной поварни, уже все серело и розовело за окнами. Бедный Казимир оказался, однако, побежденным Вакхом и был оставлен на поле сражения, мирно спящим под столом, куда свалился в середине блестящей импровизированной оды в честь Польской республики. Господин Бабю обещал маркизу Пелегрини позаботиться о дальнейшей судьбе молодого ученика. Он предложил маркизу пройти обширным садом при доме Бецкого, боковой аллеей и через особую калитку, нарочно не запертую, выйти в уединенный переулок. Таким образом, пребывание его в эту ночь в усадьбе останется скрытым от прочих слуг. Что касается членов капитула, то они спокойно, как свои люди, завалились спать на поварне.
   Высокий гость направился по указанной дорожке в кустах, осененной старыми деревьями. Солнце всходило. Щебетали хоры птичек. Было чудесное утро. Граф уже достиг высокой каменной ограды, когда калитка в ней отворилась и в сад вошел стройный роскошно одетый молодой человек.
   Он вошел так быстро, что сразу же оба столкнулись лицом к лицу на узкой, заросшей по сторонам дорожке. Они остановились, изумленные неожиданностью. Вглядевшись, отпрянули и почти одновременно воскликнули на неаполитанском наречий:
   - Рубано!
   - Бальзамо!
   - Ты ли это, мартышка?
   - Тебя ли вижу, крокодил?
   - Т-с-с! Как бы кто нас здесь не услыхал!
   - Т-с-с! Как бы кто нас не заметил!
   - Как ты здесь очутился?
   - А ты как?
   - Давно ли ты в Петербурге?
   - А ты давно ли?
   - О тебе вспоминают в Неаполе!
   - Да и тебя не забыли, конечно, в Палермо?
   - Дай обнять тебя, благородный кавалер!
   - Поцелуй меня, честный авантюрист!
   Обменявшись этими приветствиями с чисто итальянской живостью и дружеской экспансивностью, оба затем, словно спохватившись, отстранились и подозрительно уставились друг на друга.
   - Послушай, Бальзамо, старый пройдоха, что ты делал здесь, в саду Бецкого, и куда шел?
   - Я шел к той самой калитке, в которую вошел ты, потаскун!
   - Но как ты здесь очутился?
   - А ты как оказался на моем пути?
   - Послушай, Бальзамо, - дружески хлопая его по плечу, сказал Рубано. - Мы ведь не станем же здесь вредить друг другу и разглашать посторонним свое прошлое?
   - Разумеется. Это было бы невыгодно нам обоим.
   - Ну конечно, конечно! Но ведь ты понимаешь, что здесь никто меня не знает под именем Рубано? Здесь я имею чин полковника российских войск. Состою директором кадетского корпуса, проживаю у Бецкого, императрица лично меня знает. Я женат на родной, но незаконной дочери Бецкого, императрица вверила мне воспитание своего сына - молодого графа Бобринского. Видишь, какое у меня здесь положение! Меня все знают как благородного испанского гранда дона де Рибаса графа де Байота!
   Все это говорилось с весьма внушительным и важным видом.
   - Ба-ба-ба! Так я уже слышал о тебе, хитрая лисица! - беспечно сказал Бальзамо. - Слышал! Слышал. При мне певица Габриэлли поругалась с Давией и в пылу гнева упрекала ее, что та живет с двумя родными братьями Рибасами одновременно и еще с мальчиком Бобринским.
   - Так ты уже успел собрать сведения. Узнаю в этом проворстве моего старого приятеля Бальзамо!
   - А в любострастии Рибаса узнаю скверную неаполитанскую обезьяну Рубано! Но послушай, откуда же у тебя взялся брат? Сколько помню, ты всегда был не только без родственников, но даже без отца и матери, бродяга!
   - Э, от тебя не стану скрывать, что Иммануил Рибас мне такой же брат, как ты мне тетка. Мы братья по документам, мы братья по духу и ремеслу, мы оба - неаполитанцы. Неужели этого не довольно?
   - О, конечно, все неаполитанцы - братья, в особенности те, которые в юные годы леживали на горячем песке залива, вместе жрали макароны и друг у друга били вшей!
   - Послушай, Бальзамо! Ты, однако, не злоупотребляй нашей старой дружбой и не забывайся! Помни, что того Рубано, который с тобой проказничал, более не существует. Перед тобой испанский граф, русский полковник, начальник корпуса кадетов, воспитатель царственного отпрыска!
   - Да ведь и Бальзамо, с которым ты вместе делил невольный досуг в неаполитанской тюрьме после неудачных операций с фальшивыми паспортами, векселями и завещаниями, больше не существует! Перед тобой граф Калиостро, или маркиз Пелегрини, или полковник испанской службы Фридрих Гвальдо - как тебе больше нравится! Ты знаешь, что я получил кабалистическое образование, и потому люблю триаду.
   - Граф Калиостро! Как! Знаменитый магик, волшебник, некромант, теософ, астролог?!. Так неужели же молва, гремящая по всей Европе о графе Калиостро, на самом деле венчает изобретательную голову пройдохи Бальзамо? Ты - Калиостро! Может ли это быть?
   - Но спроси любого неаполитанца, достаточно взрослого, чтобы помнить недалекое прошлое, может ли предприимчивый Рубано быть русским полковником и всем прочим? Кто из них поверит этому?
   - Ну, милый друг, Россия - страна чудесных превращений, превосходящая даже древнюю Фессалию в этом отношении. Здесь возможно все. Надо только быть иностранцем, преимущественно итальянцем или французом, обладать красивой внешностью, хорошим ростом, пламенным воображением, ловкостью, любезностью, веселостью, уметь самому любить и влюблять в себя, и можно достичь всего - чинов, орденов, титулов, сокровищ, даже получить тысячи русских безмолвных рабов в полную собственность. Любезный Бальзамо! Здесь воскресли древний Рим и Эллада! Здесь царствуют Фортуна и Случай, и тот, кто вознесется на их крылатом колесе, ведет жизнь, подобную олимпийским богам.
   - Счастливец ты, Рубано, как я вижу! - с завистью сказал Бальзамо. - Я только что поставил ногу на этот материк. Третий месяц собираю сведения. Работаю, ищу, изобретаю, кажется, ста; уже на верный путь, но что он мне даст, не знаю! Ремесло некроманта - тяжелое ремесло, приятель! Очень тяжелое! Бальзамо вздохнул.
   - Вот что, дружище! Мы болтаем с тобой уже достаточно долго. Солнце быстро поднимается. Того и гляди, в доме начнут просыпаться слуги. Нас могут увидеть, как ни заброшена эта часть сада. А я не хотел бы, чтобы кто-нибудь увидел меня во время беседы с тобой, приятель. Говорю откровенно, предпочитая честную прямоту. Скажи мне только, как ты попал в сад Бецкого?
   - Я был на ужине у моего старого знакомого, господина Бабю!
   - Как, при графском титуле ты не пренебрегаешь компанией повара и его провонявших кухонным чадом приятелей? Впрочем, у тебя всегда были простонародные, грубые вкусы. Ты был и остался мужиком, Бальзамо?.. Но кто знается с чернью, никогда не поднимется выше ее.
   - Однако еще недавно я ужинал с господами тех поваров и лакеев, в обществе которых провел эту ночь и приятно, и поучительно. Но пусть каждый идет своим путем. Прежде всего не будем мешать друг другу. А потом подумаем, нельзя ли быть взаимно полезными.
   - Совершенно верно. Ты рассуждаешь вполне здраво, любезный Бальзамо. Пусть каждый идет своим путем. Условимся, милый друг. Ты знаешь мое прошлое, а я знаю твое. Итак, взаимная выгода обязывает нас к взаимному молчанию о прошлом. Не так ли?
   - Именно так.
   - Затем, у нас пока разные сферы деятельности. Поэтому не будем попадаться друг другу на пути. Судьба свела нас на этой узкой уединенной дорожке. Разойдемся же мирно, как старые товарищи, друзья детских шалостей и юношеских проказ. Разойдемся и не будем, повторяю, встречаться. Я же клянусь Везувием, что тайно, незримо буду помогать всюду моему Бальзамо, расхваливая удивительные способности и превознося добродетели Калиостро. А круг мой весьма обширен. Я окажу Калиостро протекцию и у самой императрицы. Хотя должен предупредить тебя, что это самая положительная женщина и терпеть не может вашего брата, магиков. Но зато цесаревич Павел Петрович весь погружен в мистицизм!
   - Ах, любезный Рубано! Помоги мне при дворе цесаревича и будь уверен, что твое прошлое останется погребенным в моей памяти и на пути твоем я не попадусь.
   - Прекрасно, Бальзамо! Дай твою руку, достойный товарищ! Клянусь, что помогу тебе! Клянусь голубым гротом Капри и его таинствами! Ты понимаешь, что, когда неаполитанец таким образом клянется, на него можно положиться!
   - Я верю тебе, Рубано, и без клятв. Взаимная выгода - оставаться приятелями.
   - Пора нам расстаться. Конечно, ты больше не станешь появляться в усадьбе Бецкого даже и на поварне. Но от этой калитки у меня есть несколько запасных ключей. Вот тебе один, храни его. И если я тебе очень понадоблюсь, воспользуйся им. С переулка ты тайно можешь сюда пройти. Видишь эту мраморную статую, изъеденную непогодами, черную, обломанную? Она изображала некогда Великолепие. Зайдя с той стороны, ты заметишь глубокую щель в пьедестале. Положи туда записку, написанную тем шифром, который мы употребляли в доброе старое время. Ты не забыл его? Да? И я его отлично помню. Твое послание непременно окажется в моих руках. За ответом зайди дня через три. Но, повторяю, только в крайнем случае прибегни к этой почте. А теперь прощай!
  
  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  

Если ты вперед захочешь, - сказал Гиперион, - иметь при дворе твоем только золотую посуду, то отдай все медные и оловянные сосуды магическому Огненному Принцу: он их переделает.

Хрозомандер (Алхимический роман XVIII века)

Сладостное внимание женщин - почти единственная цель наших усилий.

А. С. Пушкин "Арап Петра Великого"

  

ГЛАВА XXVII

Озерки

  
   На другой день после посещения госпожи Ковалинской в Итальянские явился адъютант светлейшего князя Григория Александровича Потемкина, полковник Бауер. Целью прибытия полковника было условиться с графом Калиостро о времени и всех обстоятельствах визита доктора герметической медицины к больному ребенку Варвары Васильевны Голицыной. Княгиня с супругом и больным ребенком находилась в Озерках на даче светлейшего. А так как граф Калиостро заявил, что по некоторым важным причинам должен прибыть не один, а со своей женой, урожденной графиней Серафимой ди Санта-Кроче, маркизой Тиферет, а также с "голубком", необходимым для прочтения судьбы больного младенца, семилетним мальчиком из благородного семейства, и, наконец, со своим слугой Казимиром, то полковник повел разговор о лучшем способе доставки всех их в Озерки. Часть пути решено было совершить в каретах, часть по Неве на катере светлейшего.
   В назначенный день тот же полковник Бауер прибыл с каретами, украшенными гербами Потемкина.
   Пришло время отбыть в Озерки. Разместились в каретах, куда ливрейная прислуга, толкаясь и суетясь с видом необыкновенного добродушия и радости, что свидетельствовало о нетерпении, с которым ожидался доктор герметической медицины в загородной усадьбе светлейшего, подсаживала даже Казимира с чемоданчиком белой кожи для инструментов доктора и большой коробкой запасных нарядов докторши. Наконец выехали со двора, сопровождаемые его населением, толпившимся и в воротах, и на улице.
   Дорогой до пристани на Неве беседа в карете между полковником Бауером и четой Калиостро велась вокруг различных зданий, мимо которых они проезжали, причем участие маркизы Тиферет ограничивалось лишь коротким:
   - А-ха-а...
   На пристани уже был приготовлен катер с молодцами-гребцами, которые дружно ударили веслами, едва господа перебрались с суши на воду, и повели судно по широкому лону реки.
   Князю Григорию Александровичу Потемкину принадлежали все земли от самого Петербурга до мрачных твердынь Шлиссельбургской крепости. Здесь он выбрал себе место для дачи, жалуя в то же время своим любимцам и всем тем, кого хотел иметь соседями, особенно соседками, участки с лесами, лугами и полями, а иной раз и со специально отстроенными усадьбами. Тем не менее эта обширная местность казалась пустыней, внешне мрачной и неприветливой. Потемкин не хотел строиться по "золотому" Петергофскому тракту, где были дачи всех знаменитейших екатерининских вельмож, находя, что там слишком тесно и шумно. Как гордый царственный орел, он искал уединенного убежища, которое должны были окружать лишь облагодетельствованные им раболепные слуги.
   По пути между полковником Бауером и графом Калиостро происходило объяснение, напоминавшее сказку о коте в сапогах, где на вопросы: чьи это земли, луга, леса, деревни, следовал неизменный ответ - графа Карабаса. Таким сказочным графом Карабасом здесь являлся Потемкин.
   Когда же Бауер стал объяснять, что все это лишь ничтожная часть владений светлейшего, милостью государыни императрицы имеющего в разных областях империи неизмеримые местности, населенные десятками тысяч крепостных кресть

Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
Просмотров: 421 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа