Энгельгардт Николай Александрович - Граф Феникс

и плач продолжались все время, пока его несли в карету, да не смолк и там. Впрочем, это обстоятельство только утвердило всех в убеждении, что силы к нему полностью возвратились.

   - Здоровый младенец, - объяснял Калиостро, - рождаясь, всегда кричит и плачет! Я сказал, что отдал вам младенца нового, дважды рожденного! Не удивляйтесь, что он кричит и плачет - ибо оторван от райского порога, на котором уже стоял, и вновь возвращен в прах земной! Уже зрел светоносные сады блаженных, слух его внимал дивным песням надзвездных духов, уста вкушали чистейший эфир, и вдруг он вновь ниспал и очнулся в плотских узах! Как же ему не плакать?

   Возвышенная речь, проявление глубокого бескорыстия и благотворения, необычайный способ исцеления младенца, которого признал безнадежным сам лейб-медик Роджерсон, - все преисполнило князя и княгиню таким благоговением перед магиком, что они поцеловали ему руку. Великий герметист Кофт и жрец египетского масонства благословил тогда склоненную перед ним чету российских князей Гедиминовой крови обеими сверкавшими бриллиантами перстней благостными дланями. Кареты наконец отъехали.

   Но секретарь князя, уходя после всех, незаметно для Калиостро оставил шкатулку с пятью тысячами империалов. "Благодетелю для благодеяний" - значилось на приложенном листке.

  

  

   И в доме родителей княжич проявлял тот же буйный, злой и капризный характер. Трудно было бы, по правде сказать, найти более неприятного младенца. Что он совершенно здоров, было очевидно из упитанности его маленького тельца, превосходного аппетита и прочих отправлений. Но по всей видимости, если принять толкование магика, он задался целью протестовать против возвращения с порога обители блаженства в темную и греховную земную юдоль. Мамушка и нянюшка не знали с ним покоя ни днем, ни ночью. Сами родители скоро втайне стали находить, что сын их - самое неуживчивое существо. Так в сказке муж, отдавший половину состояния за излечение немой жены, когда она заговорила, готов был отдать другую половину, лишь бы возвратить ее в прежнее состояние.

   - А ведь какой был тихий да кроткий! - говорила мамушка.

   Княгиня возражала, что таким его делала болезнь. Но чем дальше, тем все чаще мамушка вспоминала княжича, каким он был до лечения у чародея. При этом она качала головой со странным выражением.

   Наконец однажды сказала:

   - Княгиня-матушка, не прогневайтесь на глупое мое рассуждение, что я вам хочу сказать!

   - Говори, мама, не бойся! - отвечала княгиня. Они сидели ночью в детской у постельки княжича, который только что кончил бесноваться и заснул.

   - Из головы у меня нейдет, что колдун-то этот итальянский говорил про княжича!

   - Он не колдун, мама, но целитель и безвозмездный врач! - возразила княгиня.

   - Все так. Да ведь басурман и не нашей Христовой веры, а вроде жида.

   - Оставь, мама. Ты понять тут ничего не можешь.

   - Матушка княгиня, слова я его хорошо запомнила и поняла. Ведь он о княжиче сказал, что в нем ничего старого не осталось, а все новое.

   - Ну, что же из этого? - бледнея, спросила княгиня.

   - Совсем ничего старого в младенце нет - ни благородства, ни учтивости, а как будто другое дитя, простите, государыня, не княжеских кровей, а самых простых!

   - Ну! Ну! - взволнованно поощряла маму княгиня.

   - Да, самых простых. А уж мы вашу породу отлично знаем. И скажу я вам, государыня-княгиня, хоть вы меня бейте, хоть вы убейте, хоть в землю живой закопайте, а не то дитя у моей груди лежало, пока в руки к проклятому итальянскому колдуну не попало. Не то! Видит Бог, не то!

   - Как же это, мама? Что ты хочешь сказать?

   - Государыня, вам младенца подменили. Это не княжич, - решительно объявила мамка, указывая на спящее дитя.

   - Ты с ума сошла, глупая! - сказала княгиня, вся затрепетав. - Что ты плетешь? Как это может быть? Ужели я свое дитя не узнаю?

   - Как вам его узнать, государыня, коли вы его только родили, а не кормили, не пеленали, неделями и в глаза не видали. Я знаю. Я кормила. Не то дитя, не то.

   - Это все вздор, ты плетешь пустое. Это не может быть. Молчи и не смей больше этого говорить, - приказала княгиня, рассерженная указанием няньки на небрежное отношение ее к материнским обязанностям.

   - Как вашей княжеской милости будет угодно, а мы холопы ваши и что видим, должны доложить, - сказала мама упрямо и замолчала.

  

  

   Мамка замолчала. Но зерно сомнения, зароненное ею в душу княгини, не могло не прорасти. Она теперь постоянно возвращалась к вопросу: действительно ли ее первенец лежит перед нею в колыбели или чужое дитя, лишь схожее с ним? Ужасная мысль! Вдруг подумалось о том, что, казалось бы, раньше нужно было сообразить. Что Калиостро иностранец, совершенно никому не известный, даже имя его точно неизвестно. Кто? Откуда? И ему-то они с князем на продолжительное время доверили своего ребенка! Поздно спохватилась княгиня, но тем острее были одолевавшие ее сомнения. Если это не сын, то где же княжич? Тут в златокудрой головке прелестной Улыбочки завихрилось столько ужасных мыслей, что она не находила сил сама с ними справиться и стала отчаянно звать мужа:

   - Князь! Князь! Сергей Федорович! Встревоженный ее воплями, князь поспешно вошел. Тут Улыбочка в волнении стала спрашивать: знает ли он доподлинно, кто такой Калиостро? И честный ли он человек? И можно ли было ему довериться?

   Это удивило князя. Весьма сбивчиво он отвечал княгине, что граф Калиостро, или Феникс, рекомендован высокими особами в Европе; что сомнения, возникавшие о нем, все рассеялись; что государыня изволила с ним беседовать и осталась довольна; что, наконец, исцеление их первенца ясно доказывает... Тут Улыбочка еще более беспорядочно, со слезами и криками выразила обуревавшие ее сомнения в подлинности возвращенного ребенка.

   Князь растерялся больше, нежели княгиня, так что даже некоторое время не мог произнести ни слова.

   - Как не наш? Чье же это дитя, если не наше? И возможно ли, чтобы граф Калиостро, прославленный во всей Европе благотворениями и здесь исцеляющий ежедневно столь многих...

   - Пусть он исцеляет весь мир, но где мое дитя? Где мой сын? Где мой первенец? - восклицала женщина.

   - Но почему же, милая, ты полагаешь, что это дитя не наше? И как бы осмелился Калиостро? И куда бы он дел нашего сына? Это невероятно... Это как сон!

   - Невероятно! Как сон! Но с тех пор, как этот ужасный граф вмешался в нашу жизнь, все стало похоже на бред и невозможное стало возможным! Он - чародей, и жена его чародейка. И таким людям мы доверили свое дитя! Я говорила, я всеми силами этому противилась, но ты не послушал меня, князь, настоял, и наше дитя погибло! Да! Да! Погибло!

   Улыбочка залилась слезами. Князь до того перепугался, что весь дрожал..

   - Конечно, мы доподлинно не знаем... - бормотал он. - Но почему у тебя возникли сомнения, что ребенок подменен?

   - Почему? По всему. Разве это то милое, тихое, кроткое дитя? Это злой, капризный, упрямый, несносный бесенок! И разве это княжеское дитя? Где в нем порода и кровь? И мамка говорит, что подменен...

   - А, мамка! Так это все мамка тебе наговорила, а ты и поверила? - сказал князь, обрадованный, что нашел выход из затруднения. - Слушай больше, она еще и не того наговорит. Все маленькие дети пренесносные крикуны.

   - Нет, я и сама давно подозревала, - вскричала княгиня. - Я первая заметила. Еще когда Калиостро сказал, что возвращает нам дитя, в котором нет ничего прежнего, во мне сомнение зашевелилось! Я! Я первая заметила! Но и мамка. А она кормила княжича.

   Тут и князя поразили приведенные княгиней слова магика. Он впервые задумался над их странным двойственным смыслом, и уверенность его сразу испарил ась. Он вновь и окончательно перепугался и кинулся смотреть на спящего в детской младенца. Но вид его не сказал ему ровно ничего. Ребенок был белобрыс, толст и похож на всех младенцев, еще представляя собой примитивное, едва намеченное в расплывчатых контурах создание. Так называемый "голос крови" тоже не сказал ему ровно ничего.

   Князь выманил мамку из спальни и стал ее допрашивать. Но уже раз обиженная недоверием, самолюбивая мамка теперь стала говорить надвое и весьма неопределенно, только повторяя, что воля барская была отдать княжича итальянскому колдуну, а ее рабское дело, и она доложить обязана, а впрочем, знать наверняка не может. - А если кто и может знать, так это две старые няни, которые в Озерках остались. Они младенца перепеленывали, а ей только к груди подавали, так что все его родимые приметы доподлинно ведают.

   Князь несказанно обрадовался этому выходу из тьмы недоразумений. В самом деле, по родимым приметам няни в точности могут определить, княжич или не княжич возвращен магиком?

   - Но если не княжич?..- спросила княгиня. И оба похолодели от ужаса.

   Что если Калиостро - низкий шарлатан? Что если их дитя умерло, и тот подменил его кем-либо, похожим по фигуре, цвету волос и чертам лица? Ужасная и невыносимая мысль!

   - Скорее! Скорее! Люди! - закричал князь. - Послать в Озерки с нарочным за двумя княжевыми нянями! Привезти их сюда единым духом!

   Приказание было немедленно исполнено. Но часы ожидания протекли для несчастных родителей в непрестанных терзаниях. Сомнения то обуревали их, то сменялись надеждой. Они раз десять осматривали ребенка, отвечающего на это злобным ревом.

   Наконец под вечер няни прибыли. Они упали в ноги князю и княгине, причитая, что день и ночь плакали и молились о здравии дорогого княжича и что не чаяли уже и увидеть его, а вот привела Царица Небесная!

   - Ахи, радости! Ахи, голубчик наш здоровехонек стал! Ахи! Ахи! - восклицали старухи, которые действительно были очень стары и потому несколько придурковаты.

   Князь и княгиня не сказали им о сомнениях насчет подлинности младенца, но спросили сначала, знают ли и помнят ли они родимые знаки на теле княжича?

   - А как же, князюшко, как же! Все ведаем! Все помним, - в один голос отвечали нянюшки.

   - А ну, скажите! - приказал князь.

   - На груди будто горошинка, на левой ножке луночка, на правом локотке бородавочка! - сказала одна няня.

   - И что ты, Устиновна! - возразила другая. - Разве ж это княжичевы приметы? Луночка на ножке еще у дедушки княжича была. А горошинка на груди - у самого вон князя. Бородавочка на правом локотке - подлинно есть, но главная примета - пятно между лопаток да пятно пониже спинки.

   Разойдясь столь серьезно, старухи заспорили, но сколько ни пререкались, толку вышло мало. Сами наконец запутались в родимых приметах нескольких поколений вынянченных ими князей Голицыных.

   Родители велели им осмотреть дитя. Но оказалось, что тело ребенка изобиловало столь многими родимыми пятнами, что под них подходили приметы, указанные обеими нянями, и приметы других представителей фамилии. И няни, и родители совершенно растерялись и не могли найти толку. Загадочное дитя как будто задалось целью мучить их сомнениями, не приводя ни к какому определенному решению.

   Обескураженные, князь и княгиня вышли из детской и в сентябрьских сумерках сидели в гостиной, озаренной гаснущими отсветами заката и окнами, выходившими на Неву. Такое теплое "бабье лето" стояло, что окно было открыто и с Невы доносилось складное пение гребцов. Князь и княгиня молчали, утомленные и опечаленные. Вдруг вошел камердинер и почтительно доложил, что пришел человек от графа Калиостро.

   - Человек от графа Калиостро! - воскликнул обрадованный князь. - Веди его, веди сюда!

   Камердинер удалился.

   - Весьма кстати, - сказал Сергей Федорович. - Поговорю с ним по душам и уверен, что полажу. Если я отдал за исцеление княжича пять тысяч империалов магику, то не пожалею и десяти тысяч, лишь бы узнать истину о возвращенном младенце и обличить сего злодея, если он подлинно таков!

   Тут камердинер ввел в гостиную слугу Калиостро, а сам по знаку князя удалился.

  

  

   Казимир - это был он - низко поклонился князю и княгине, прижав руку к сердцу, и затем, расправив ус, постарался придать себе осанку вольного литовского шляхтича. Но это ему плохо удалось... Ветхость одежды, явно истомленная голодом, болезнями и всевозможными ударами судьбы фигура, дрожащие от слабости руки и ноги и сгорбленный стан - все говорило о его полнейшем упадке.

   - Ты - человек графа Калиостро? - спросил князь, дивясь, что слуга знаменитого магика выглядит столь печально.

   - Да, ваше сиятельство! - отвечал глухим, болезненным голосом поляк. - То есть я, собственно, бывший человек господина Калиостро, бывший его человек! - пояснил он.

   - А, так ты не от него явился, но сам от себя?

   - Да, ваше сиятельство. Я пришел к вашей ясновельможности и припадаю к ногам вашим, моля о защите от обманщика, безбожного злодея и чернокнижника, названного графа Калиостро!

   Говоря так, Казимир пал на одно колено и, схватив полу княжьего кафтана, стал ее целовать.

   - Встань! Встань! Не унижай себя, - строго сказал взволнованный Голицын. - Ты образ Божий на себе носишь. Я же, хотя и князь, но подобный во всем тебе человек. Объясни толком, с чем пришел. Княгиню я-ка, - прошептал он Улыбочке, во все глаза глядевшей на странного, внезапно появившегося обличителя, - княгинюшка, кажется, Бог нам в руки ключ к тайне посылает. Но должен я сего человека расспросить с глазу на глаз. Выйди.

   Княгиня послушно встала и, взволнованная до глубины души, удалилась.

   - Теперь, любезный, объясни толком, с чем пришел, - повторил князь Казимиру.

   Бедный шляхтич хотел говорить, но его охватило безумное волнение и, закрыв лицо руками, он разрыдался, невнятно и сбивчиво восклицая:

   - Ах, ваше сиятельство... Ваша доброта... Ваше снисхождение... Нищета, ваше сиятельство... голод... преследования злодея... я урожденный шляхтич литовский... я не сделал ничего дурного... за что же я должен погибать? За что?

   - Любезный, успокойся. Утри слезы. Если ты обижен и несправедливо страдаешь, найдешь защиту у меня.

   - Ваше сиятельство! Будьте моим Провидением! - вскричал Казимир, опять бросаясь целовать руку князя.

   - Любезный, успокойся. Успокойся, любезный, - отнимая руку, настойчивее повторил Голицын.

   Казимир наконец справился с собой и мог более связно изложить причину прихода. Он рассказал, как был нанят в услужение на площади у Синего моста неизвестным иностранцем, который, ощупав ему череп, описал все его прошлое; как затем, доведенный до крайности, имея сестру с двумя детьми, явился в назначенный день в Итальянские; бедность помещения, странные речи иностранца, занимавшегося врачеванием и назвавшего себя графом Калиостро, и уклончивый ответ о жалованье расположили было уже Казимира отказаться от должности при графе, но появление ливрейного лакея князя Потемкина, а затем и генеральши госпожи Ковалинской, супруги управителя дел этого великого вельможи, рассеяли его сомнения, и он поступил в услужение к графу, сам и маленький Эммануил, дитя его несчастной сестры.

   - А, так этот белокурый ребенок, стоявший обыкновенно за ширмами и дававший ответы на вопросы магика, - дитя вашей сестры? - переспросил князь.

   - Да, ваше сиятельство! Калиостро обещал вознаградить и его, равно как и меня, щедро, однако мы не получили от него ни копейки, и я ушел, не получив расчета.

   - Почему?

   - Первый раз по собственной глупости, пьянству и дерзости. Что же, не буду скрывать и расскажу всю правду. В первый раз я был сам виноват. Однако и тогда не получил же расчета, но так как многие господа щедро меня одаривали, приезжая к графу и графине за советами, то и без жалованья скопил изрядную сумму.

   - Ты сказал, что в первый раз ушел по собственной вине и пьянству. Значит, опять поступил к Калиостро в услужение?

   - Ваше сиятельство, я всю правду должен сказать. Когда я ушел от графа в первый раз, то имел пенендзы {Деньги (польск.).}. Думал экипироваться и поступить в хороший дом. Но поддался гибельному соблазну. Сбили меня приятели, да и сам насмотрелся на картежную игру. Короче говоря, попытал счастья. Дурость, глупость это была, сам признаю. Сначала повезло, а потом весь проигрался. Не осталось ничего; даже часы, табакерку и галстучную булавку с камнем - подарки мне от хороших господ, посещавших Калиостро, - все карта-злодейка взяла. Тут скоро ввергнут был я в пучину бедствий, - продолжал Казимир с ужасом. - Проклял меня граф и оповестил повсюду о будто дурной моей нравственности. Отовсюду пошли на меня гонения, посыпались несчастья, все двери затворились предо мной, и места никакого не мог получить. Обносился совершенно, потому что лучшее платье продал. Дошли с сестрой до крайности. Оставалось мне идти с повинной к Калиостро. Я так и сделал.

   - И что же, граф опять тебя взял в услужение? - спросил Голицын.

   - Взял, ох, взял! Но лучше бы не брал! Лучше бы я с голоду подох! - вскричал Казимир, весь дрожа. - Ваше сиятельство! Как смерти боюсь я сего злодея. Сюда к вам шел - крался по переулкам, дрожал. Он все видит, все знает, все слышит. У него везде уши и везде руки. Но, между прочим, он такой же граф, как я - епископ. И жена его из простых, из служанок. Калиостро столько имен имеет, сколько святых в календаре. И если бы стал я вашему сиятельству докладывать все известные мне мошенничества его и плутовства, то до утра бы не кончил.

   - Ты на господина своего свидетельствуешь, - с сомнением уже сказал князь, - но почему опять отошел от него?

   - Он сам меня обругал, избил и выгнал, как собаку, едва только я заикнулся о получении условленной суммы, ваше сиятельство!

   - Обругал! Избил! Выгнал! Что-то странное рассказываешь ты, любезный, и всячески поносишь и порочишь бывшего своего господина! - строго сказал усомнившийся Голицын. - Подумай, любезный, о ком ты все это говоришь? Граф Калиостро во всей Европе прославлен благотворительством, безвозмездным врачеванием, бескорыстием, высокой нравственностью. Кто же поверит тебе, по собственным твоим рассказам, и картежнику, и пьянице?..

   - Благотворительность? Ха! Безвозмездное врачевание? Ха-ха! Бескорыстие! Ха-ха-ха! - нервно рассмеялся Казимир.

   - Ты очень дерзок, любезный, и злоупотребляешь моим снисхождением, - рассердился князь. - Повторяю, вспомни, на кого осмеливаешься клеветать! Граф Калиостро с прекрасной стороны известен самой государыне, изволившей удостоить его беседой!

   - Да сохранит в здравии и долголетии всемогущий Бог великую государыню! - воскликнул Казимир. - Но, ваше сиятельство, ошибаетесь! Ей-ей, ошибаетесь! Если бы граф с хорошей стороны был известен государыне, то Степан Иванович Шешковский не призывал бы меня и не поручал обо всем, что у Калиостро с супругой происходит, тайно докладывать полицейскому офицеру господину фон Фогелю!

   - Степан Иванович! - с ужасом повторил князь и побелел, как бумага. - Тебя призывал Степан Иванович! Ты... ты... - от волнения голос князя пресекся.

   Казимир сам весь затрепетал и если раньше был бледен, то теперь напоминал загробную тень.

   - Ой, ваше сиятельство, потише... Ой, потише... - зашептал он побелевшими сухими губами. - Я не должен был этого говорить... Я не смел этого говорить... Если кто-нибудь нас слышал, я погиб... совсем погиб... И вы никому не рассказывайте, никому...

   - Любезнейший, я не о двух головах, чтобы такое рассказывать! - придя в себя, сказал Голицын. - Если верно то, что ты сказал мне, то... то Калиостро действительно не таков, каким до сей поры всем казался... Это важно, очень важно, что ты мне сказал... Но если так, ты должен рассказать мне все, что знаешь о нем. И ты не выйдешь из моего дома; помещен будешь на антресолях, в отдельной комнате.

   - Ваше сиятельство, приютите и сестру мою с Эммануилом, - сказал Казимир. - Она тоже пришла со мной и сидит теперь в сторожке у вашего садовника Франциска, моего земляка.

   - Да! Да! Не беспокойся о ней. Но кончай свой рассказ. Ты говорил, что Калиостро тебя изругал, избил и выгнал уже второй раз, едва ты напомнил о получении условленной суммы?

   - Точно так, ваше сиятельство.

   - Но за что сумма была условлена? За услужение?

   - Ох, ваше сиятельство, за ребенка!

   - За какого ребенка?

   - За маленького сестры моей!

   - Зачем же понадобился маленький Калиостро?

   - Ваше сиятельство! - снова опускаясь на колени, вскричал Казимир, - Калиостро совершено злодейство! Ребенком сестры моей подменил он сына вашего сиятельства и что с княжичем стало, не знаю! Или он умер, или злодей его прикончил! Неизвестно, куда и трупик задевал!

   Громкий вопль и шум падения раздались в соседнем покое. Князь кинулся туда. На полу лежала без чувств княгиня Варвара Васильевна. Не в силах преодолеть желание знать правду, удаленная мужем, она села тихонько в соседней комнате и все слышала через неплотно притворенную дверь.

  

  

   - Женщины! Мамушка! Няня! - растерянно взывал князь над бесчувственной княгиней. Отовсюду сбежались женщины и бросились на помощь. Княгиню подняли, уложили на диван, распустили ей шнуровку, давали нюхать соли и жженые перья, смочили голову водой.

   Она пришла в себя и, лишь только увидела склоненное над собой бледное лицо мужа, сказала:

   - Где этот человек? Я хочу его видеть! Я хочу сама расспросить его!

   - Но, милая княгинюшка, ты так потрясена, и новое волнение...

   - Я хочу видеть этого человека! - повторила княгиня, поднимаясь.

   - Но можно ли верить прогнанному лакею самой дурной нравственности! - возражал князь.

   - Я прошу вас исполнить мою просьбу, - сказала по-французски княгиня твердо. - Во что бы то ни стало я должна наконец узнать правду. Прикажите всем удалиться. И пусть этот человек войдет.

   Князь увидел, что решение ее неизменно, и повиновался. Женщины удалились. Казимир вошел.

   - Повтори мне то, что сказал князю, - попросила княгиня.

   - Ваше сиятельство, сжальтесь над несчастным! - вскричал Казимир, заливаясь слезами. - Не губите меня! Я боюсь этого злодея! Он все может сделать со мной.

   - Ничего не бойся. Пока ты в этом Доме, тебя никто не тронет. Говори всю правду! - приказала княгиня.

   - Ваше сиятельство, я вынужден был согласиться, и сестра моя тоже, уступить ребенка злодею. Он не сказал нам, зачем ему нужен ребенок. Считали, что для волхвований, и страшились, что чародей погубит его душу. Но крайность, нищета, преследования... Мы согласились. Мы знали, что у Калиостро на излечении находится сын вашего сиятельства, но он был в дальнем покое, мы его и не видели, даже голоса не слыхали. Калиостро проходил туда через две пустые комнаты, запирая за собой одну дверь за другой на ключ. И хранил ключи всегда у себя под рукой. А хотя и можно было бы подобрать ключи, но граф уже не оставлял меня в доме, когда выходил со двора, или с собой брал, или отсылал во флигель, к супруге.

   - Боже мой! Боже мой! Мое несчастное дитя в полной власти злодея! Одинокое! - закрывая лицо руками, простонала княгиня. Князь тоже от горя всплеснул руками.

   - Продолжай, любезный! - овладевая собою, сказала женщина.

   Теперь князь дивился мужеству нежной и чувствительной дотоле Улыбочки.

   - Калиостро сказал, что наш ребенок нужен ему для исцеления княжича; будет-де он с ним вместе спать в одной колыбели и тем отгонять злых духов. Он тут много толковал весьма учено. Мы мало что поняли, но согласились. После того, как сын моей сестры был унесен в комнату княжича, мы уже доступа к нему не имели и ничего о нем не знали. Только граф нам говорил, что от нашего ребенка польза явная и сам он здоров. Мы верили. Что было нам делать?

   - Говори! Говори все! - приказывала княгиня, нюхая соли и тяжко вздыхая.

   Казимир пересохшими губами продолжал шептать, близко подступив и наклонясь к лицам внимавших ему родителей.

   - Вот однажды Калиостро нас вызывает, подает сестре белое покрывало, на голову - позолоченный венец, в руки - слоновой кости палочку с цветком лилии на конце. Потом водит ее между семи свечей в высоких подсвечниках и окуривает ладаном. Потом надевает на руку золотое кольцо и велит выпить из золотой чаши. Что она пила, неизвестно. Только сказала после, что вкуса особого никакого не было, просто чистая вода. Когда сестра выпила, Калиостро стал читать над нею "Аве, Мария..." А последнее слово - Jesus - не добавил.

   - Какое ужасное кощунство! Злодей! Злодей! - в ужасе прошептали князь и княгиня.

   - Да, ваши сиятельства, истинно злодей! - повторил за ними Казимир.

   В покое, где они теперь находились, сумрак между тем сгустился, и лишь лица озарялись отблеском золотистого сентябрьского заката.

   - Когда сестра выпила чашу, он поцеловал ее в уста и сказал: "Теперь пойдем смотреть княжича!" Мы пошли за ним пустыми комнатами. Калиостро шел впереди, весело улыбался и с торжеством говорил, что княжеское дитя совершенно выздоровело. Наконец мы вошли и в детскую. Но в ней были опущены занавесы, так что было не светлее, чем теперь в покое ваших сиятельств. Видна была колыбелька, и в ней спал младенец. Да к тому же и повернулся к стене личиком. Тут Калиостро взял с нас обоих великую клятву никому не передавать тайну, которую нам поверит. Но мы обманули злодея. Мы клялись, но в уме добавили такие слова, что клятва стала недействительной.

   - Какую же тайну доверил вам магик? - спросила трепещущая Улыбочка, ища опоры в стоявшем рядом не менее от ужаса обмирающем супруге.

   - Он сказал нам: это спящее дитя - душою княжич, а телом - ребенок сестры моей; душу же последнего он в чаше дал испить сестре, а поцелуем оплодотворил чрево ее, и она зачнет и родит сына, в коем новым будет только тело, а душа ее прежнего ребенка. Тогда мы усомнились. Но скоро сестра удостоверилась, что подлинно от Калиострова поцелуя и чаши воды зачала и носит ребенка под сердцем.

   - Может ли это быть! - вскричала в изумление княгиня.

   - Это странно и невероятно. Впрочем, я читал, что адепты высочайших степеней действительно могут оплодотворять женщин одним поцелуем, - растерянно говорил князь.

   - Нет! - вскричала княгиня. - Это наглая ложь! От поцелуя женщина зачать не может. Ты лжешь, негодяй! И на этой лжи я тебя поймала! Князь! Прикажи сейчас же связать его! - кричала она вне себя от гнева.

   - Зачем же меня вязать, если я весь тут перед вашими сиятельствами, а сестра моя у садовника вашего сидит, - столь кротко сказал Казимир, что несчастная в самом деле осознала, что вязать бедного лакея ни к чему.

   - Но ты все-таки лжешь! - крикнула она.

   - Бог знает, лгу я или не лгу. Спросите сестру. Это ее дело. Она должна знать, как зачала. Но с тех пор, как попал к Калиостро в руки, потерял я концы и начала и не могу разобрать, где правда и в чем ложь, что свет и что тьма, где сон и где явь: все в голове моей магик перевернул.

   - Он правду говорит, княгинюшка, - глубоко вздохнул князь. - И если от Калиостро первые вельможи без ума оказались, и мы сами собственное дитя отдали сему бродяге, не зная толком, кто он и откуда, то простому человеку, будучи у него в услужении, можно окончательно потерять и тот малый рассудок, который ему дан природой.

   - Если он не лжец, то сумасшедший! - настаивала княгиня.

   - Позовите сестру и спросите! - повторял Казимир.

   - Мы спросим и твою сестру. Но ужели можно верить, что тело возвращенного нам сына - от ребенка твоей сестры, а душа - моего княжича! Это - ужас! Это - бред! Это - полное безумие! - восклицала княгиня.

   - Он так говорил, - тупо уставясь в пол, повторял несчастный лакей. Окончив рассказ, он, казалось, совершенно обессилел.

   - Но если так, то где же тело моего сына! - ломая руки, повторяла женщина. И вдруг заторопила князя:- Вели позвать сестру этого несчастного! Скорее! Пусть она скажет все, что знает.

   Князь дернул сонетку звонка. Вошел камердинер, но прежде чем успел услышать приказание, сам объявил:

   - Граф Александр де Калиостро-Феникс.

  

  

   Люди князя были предупреждены о том, что когда бы ни явился благодетель, исцеливший княжича, немедленно приглашать графа и докладывать о его визите.

   Итак, двери распахнулись, и Калиостро вошел с обычной важностью и спокойствием.

   Внезапное появление магика в такую минуту совершенно смутило князя и княгиню. Калиостро остановился среди сумрачного покоя, сложив на груди руки, озаренный отсветом заката, пламеневшего в огромных окнах и разгоравшегося над Невою. Весь в черном, он сверкал лишь несколькими украшавшими руки и кафтан бриллиантами. Лицо магика белело, как маска, мрачно-неподвижное. Казалось, грозный судья предстал пред виновными, готовый карать. Самоуверенность его была так велика, что ни князь, ни княгиня не нашли слов и молчали, оставаясь на том же месте у окна, где расспрашивали Казимира.

   Что до последнего, то, услышав о прибытии своего господина, он стал дрожать мелкой дрожью, вытянувшись, прижав руки к тощему туловищу и широко открытыми глазами уставясь на дверь, куда тот должен был войти. И затем уже не сводил полного ужаса взора с магика. Постояв неподвижно несколько мгновений, Калиостро опустил взгляд с небес на грешную землю и быстро оглядел и лица, и комнату, и все, что в ней было.

   - Князь, благоволите приказать осветить сей сумрак, - сказал он затем, - мне нужно хорошенько рассмотреть этого, этого... - Он несколько раз ткнул указательным пальцем в сторону Казимира. При этом несчастные каждый раз весь скрючивался, точно его били в грудь.

   Князь молча дернул сонетку и приказал появившемуся слуге внести свет, сам удивляясь власти и над собой магика, которого еще за минуту назад считал шарлатаном и даже злодеем, а теперь ему повиновался.

   Внесены были зажженные канделябры. Комната озарилась пламенем восковых свечей, с которым страши смешивался отсвет заката, придавая всему лихорадочным болезненный колорит и разлагая тени в фантастическун радугу. Скованные непостижимым оцепенением, князь и княгиня оставались безмолвны. Казимир по-прежнему не спускал глаз с магика и дрожал.

   Тяжелой походкой Калиостро прошелся взад и вперед по комнате так, что слуга все время оставался в поле его зрения. Затем вдруг стал медленно наступать на него. С каждым его шагом Казимир отступал назад, пока не уперся в стену и тут замер. Магик остановился на некотором расстоянии и начал махать, на него руками, делая странные жесты пальцами; почти сразу же веки слуги сомкнулись, он стал неподвижен, как будто уснул стоя. Чародей спокойно улыбнулся. Потом подошел к Казимиру и поднял одну его руку. Тот так и стоял с поднятой рукой. Потом оттянул ему нижнюю челюсть. Слуга так и оставался с открытым ртом. Калиостро раздвинул ему веки правого глаза. Незрячий зрачок тускло сверкнул, и несчастный оставался с одним открытым, а другим закрытым глазом.

   - Боже мой! Что вы с ним делаете, граф? - дрожащим голосом спросил князь Сергей Федорович.

   Калиостро не отвечал. Он засучил рукав на поднятой руке Казимира, вынул из борта кафтана длинную булавку, собрал на тощей кости дряблую кожу и воткнул в нее булавку на полвершка. Но Казимир казался деревянным и не издал ни звука.

   Негодование вернуло силы княгине Варваре Васильевне.

   - Перестаньте мучить этого несчастного! - вскричала она. - Оставьте его и готовьтесь лучше отвечать за свои странные поступки.

   Тут и князь встрепенулся.

   - Да, да, граф, я просил бы вас прекратить эти упражнения. Нам надо весьма о многом с вами побеседовать.

   - Я всегда к услугам ваших сиятельств, - с низким реверансом отвечал Калиостро, - но позвольте мне прежде побеседовать с этим, с этим... - он показал на прижавшуюся к стене тощую фигуру Казимира с открытым ртом и тусклым правым глазом, с поднятой рукой, в которую была воткнута булавка.

   - Бога ради! Выньте! Выньте! Это ужасно! - вскричала княгиня.

   Магик вынул булавку, отер ее кружевным платком и опять заколол в борт кафтана. Затем достал черную мушку и залепил ею ранку на руке. Наконец привел руку в прежнее положение и закрыл глаза и рот несчастного.

   - Теперь я с ним побеседую! - сказал он зловеще. И, протянув руку к Казимиру, произнес по-польски (язык этот понимали и Голицыны):

   - Слышишь ли ты меня, своего господина?

   Губы лакея расклеились, и он глухо проговорил:

   - Слышу, граф.

   - Тогда отвечай. Ты тайный пьяница?

   - Пьяница, - так же монотонно повторил Казимир.

   - И вор?

   - Вор.

   - Ты участвовал в Варшаве в темных делах?

   - Да.

   - Ты бежал сюда от полиции?

   - Бежал.

   - И здесь ты попался на плутовстве?

   - Попался.

   - Ты был наказан розгами при полиции?

   - Был.

   - Ты хотел обокрасть меня, своего господина?

   - Хотел.

   - И за это я тебя прогнал?

   - Прогнал.

   - Тогда по злобе ты явился сюда лжесвидетельствовать на меня и клеветать?

   - Лжесвидетельствовать и клеветать.

   - Все, что здесь сказано, есть ложь?

   - Есть ложь.

   - Значит, ты низкий презренный мошенник?

   - Мошенник.

   - Довольно. Отлично, хорошо. Вот, ваши сиятельства, - обратился Калиостро к Голицыным, - чьим наветам вы внимали! Вот кому вы поверили! Изгнанный за воровство, грязный негодяй, подлый лакей явился к вам клеветать на меня, и вы слушали его. Да, вы слушали его грязные россказни и верили им! Я исцелил ваше дитя, к смерти профанскими медиками приговоренное. Я безвозмездно лечил сотни и тысячи несчастных. Я учил высоким истинам. Жизнь моя была открыта для вас. Что худое от меня вышло? Не единое ли благо? Но вы усомнились, вы все забыли, и едва низкий проходимеч источил пред вами гной смрадной лжи, вы ему поверили! О, род неверный и развращенный! Доколе буду с вами? Доколе буду терпеть вас?

   - Поверьте, граф, что мы весьма смущены...

   - Ни слова, князь, - властно остановил его Калиостро. - Я еще не кончил. Я побеседую с вашими сиятельствами после. Теперь же...

   Он не договорил и, взяв кресло, поставил его на некотором расстоянии от Казимира по стене, к которой тот прижимался. Потом взял еще кресло и поставил его по другую сторону. Затем схватил тощего Казимира поперек туловища и ловко повалил его так, что голова его оказалась на одном кресле, а ступни ног - на другом. Но тело оставалось на весу, как будто из камня. Граф расправил полы кафтана и совершенно спокойно, важно сел на эту странную скамейку из живого человека.

   Князь и княгиня смотрели на все эти действия с благоговейным ужасом, не смея ему ничего сказать.

   - Теперь благоволите, ваше сиятельство, - сказал Калиостро, - позвать сюда ту женщину с мальчиком, сестру этого презренного клеветника и доносчика, которая сейчас находится у вашего садовника. Я и с ней при вас побеседую.

  

  

   - Граф, из сострадания прошу вас освободить от чар несчастного! - сказал князь, распорядившись привести сестру Казимира, для чего он вышел в соседний покой, не желая, чтобы люди видели, как магик сидит на живой скамейке.

   - Да, да! Освободите его! Верните несчастному человеческий облик! - умоляла и княгиня, с суеверным ужасом глядевшая на Калиостро.

   - Я исполню вашу просьбу, - великодушно согласился магик и встал.

   Потом провел руками несколько раз вдоль вытянутого тела Казимира, дунул ему в лицо, и тот глубоко вздохнул, опустился с кресел на пол, открыл глаза и сел на полу, бессмысленно озираясь.

   - Встань и опомнись! - сурово приказал ему граф. Казимир поднялся, но зашатался и схватился за стену рукою, чтобы не упасть.

   - Вот видишь, любезный, до чего доводят человека нооочные наклонности! - наставительно сказал Калиостро и, поддерживая за плечо, повел в отдаленную часть покоя, где и посадил на стул, задвинув ширмой.

   - Отдыхай! - приказал он и, вернувшись к князю и княгине, с ласковой благосклонностью взял их за руки.

   - Не тревожьтесь более об этом презренном. Он того недостоин и от испытанного оцепенения нимало не пострадает. Я на время сковал его властью подчиненных мне духов, дабы принудить к полному признанию во всех плутовствах и подлостях.

   - Граф, мы признаем свою вину перед вами, что слушали его и, надо признаться, начинали верить, - сказал князь. - Но войдите в наше родительское положение. Сомнения были так невыносимы! Наш первенец...

   - Первенец возвращен вам совершенно исцеленным. Вы много встречались с ним последний месяц лечения. Можно ли допустить мысль, чтобы мать не знала собственного дитяти? Может ли статься, чтобы взяла вместо своего сына - чужого?

   - Граф, жена моя - женщина высшего света. У аристократии свои обычаи. Светская женщина настолько занята многочисленными обязанностями при дворе и в обществе, что почти не может найти свободной минуты посетить детскую. Дитя кормит мамка. За ним ухаживают нянюшки. Слава Богу, у нас есть для этого достаточно подданных! В мещанском кругу иное. Но светская женщина может ошибиться в приметах новорожденного, - объяснил князь.

   - Если так, то не отказываются ли сами светские женщины вместе с материнскими обязанностями и от детей своих? И если их дети на руках рабынь и самое их приметы незнакомы этим суетницам, то возможен обман со стороны самих мамок и нянек! Кто поручится за то, что тайно иная из них не поменяет рабскую, злосчастную судьбу собственного ребенка на княжескую? - возразил Калиостро.

   - Это невозможно! Наши люди нам преданы! Этого и подумать нельзя! - возразил князь.

   - Но если вы доверяете бесправным рабам и рабыням, как можете предположить ужасающий обман, когда имеете дело с равным себе, человеком из высших обществ Европы и графом?

   Князь ничего не отвечал. Калиостро подождал ответа и, не дождавш