Главная » Книги

Энгельгардт Николай Александрович - Граф Феникс, Страница 17

Энгельгардт Николай Александрович - Граф Феникс


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18

ись, отвернулся.
   Тут привели сестру Казимира: почти нищенски одетая, простая, бледная, исхудалая, но миловидная женщина литовского типа. За руку она вела Эммануила. Мальчик с голубыми прекрасными глазами и с белокурыми локонами по плечам, в жалких обносках, казался маленьким принцем.
   Увидев Калиостро, женщина побледнела, затрепетала и едва устояла на ногах. Граф подошел к ней, положил руку на плечо и пристально посмотрел в глаза.
   - Констанция, почему ты дрожишь при виде меня? - спросил по-польски, отступая. - Совесть мучит тебя, неблагодарное создание? За все благодеяния, оказанные мною тебе, твоему брату и Эммануилу, вы платите черной злобой. Признайся, ты не ожидала меня здесь увидеть? Ты шла помочь своему негодяю-брату и лжесвидетельствовать на меня, да? Ну, так посмотри на него! - отступая в глубь покоя, отодвигая ширмы и открывая сидящего на стуле, как загробная тень, истощенного и бледного Казимира, продолжал граф. - Знай, что он здесь, связанный мною невидимыми путами, сказал о себе всю правду князю и княгине. Итак, ничего нового к этому ты добавить не можешь. Я задам тебе лишь один вопрос. Княгиня сомневается, подлинно ли я возвратил ей исцеленным настоящее ее дитя? Не подменил ли его твоим младенцем? Ответь, Констанция, так это или не так?
   Констанция угасающим взором смотрела на магика и не отвечала ни слова.
   - Так это или не так? - повторил настойчиво Калиостро.
   - Н-не з-знаю! - едва расклеив дрожащие губы, пробормотала она.
   - Не знаешь? Ну, так я сейчас узнаю. Княгиня, велите сейчас принести младенца и отдать этой женщине. Пусть, если это ее дитя, она возьмет его.
   Слова Калиостро произвели поразительное действие как на Констанцию, так и на ее брата. Оцепенение их прошло мгновенно, и оба заговорили одновременно, перебивая друг друга:
   - Нет, граф! Нет, ваши сиятельства... Куда же нам!
   - Я и с Эммануилом не знаю, как прокормиться!
   - Оставьте уж у себя, ваши сиятельства!..
   - А, такова-то любовь сей матери к оспариваемому младенцу! - торжествовал Калиостро. - Теперь ясно, что она не мать ему!
   - Граф, вы - новый Соломон! - сказал, пожимая ему руку, князь Сергей Федорович. - Вы совершенно убедили меня. Прошу вас позволить отвести этих двух злосчастных на мои поварни и... покормить их там.
   - О, ничего не имею против, любезный князь! - великодушно согласился граф Феникс.
   Когда их увели, князь взял под руку магика и сказал ему, понизив голос:
   - Вы рассеяли все мои сомнения. Но вот о чем хочу спросить: когда вы беседовали с государыней, то она, как мне передал Строганов, благоволила выразить желание сноситься с вами через доброго своего приятеля. Скажите, какое именно лицо назвала государыня?
   - О, это столь трудное русское двойное имя, что я сперва едва не сделал самую нелепую ошибку, запомнив Степан Иванович, когда нужно наоборот - Иван Степанович. Мне объяснили, что это одно придворное лицо, незначительное по рангу, но пользующееся доверием монархини. Князь не сказал ни слова. Калиостро, жалуясь на крайнее утомление и потрясение от всего происшедшего, откланялся, но на прощание по обычаю произнес наставительную речь внимательно слушавшим его князю и княгине. Он изобразил, какой опасности подвергали они своими сомнениями жизнь ребенка, к которому могла возвратиться болезнь, и он не мог бы уже вторично исцелить дитя. Счастье еще, что подчиняющиеся ему духи донесли ему обо всем происходящем в доме князя своевременно, и он успел отвратить грозящую опасность. В заключение граф заклинал ни в малейшей степени не предаваться впредь гибельным сомнениям. Голицыны обещали, и магик удалился.
   Они остались в том же покое и сидели неподвижно, погруженные в думы, которые не решались поведать друг другу. Вдруг вошел слуга с конвертом на серебряном подносе и, подавая, доложил только:
   - От светлейшего!
   Поспешно распечатав и прочитав вложенную в конверт записку Потемкина на розовом золотообрезном листке, князь ахнул и передал ее княгине. Крик ужаса вырвался и у нее.
   Князь торопливо приказал слуге:
   - Скорее беги, лети... Вели от моего имени дворецкому остановить этого... как его... Калиостро! Остановить! Воротить!
   Слуга бросился исполнять приказание, но через минуту дворецкий вошел с докладом, что вернуть графа Калиостро-Феникса невозможно: карета его уже за воротами.
   - Ну, Бог с ним! И без нас распорядятся! - загадочно сказал князь. Когда дворецкий удалился, он подошел к стоявшей в глубоком раздумье и печали княгине и обнял ее. Их слезы смешались, но, как будто покоряясь заключительному наставлению магика, они не сказали ни слова друг другу о том, что думали оба в то мгновение, и никогда, до самой смерти, ни друг другу, ни кому-либо еще этих дум не поведали.
  

ГЛАВА LXXXVII

Калиостро грозит улететь по воздуху

  
   Казалось, Калиостро мог быть вполне удовлетворен, отвратив опасность от исцеленного им младенца, уничтожив несчастного лакея, дерзнувшего клеветать на него, и восстановив к себе доверие княжеской четы. Однако в карете он погрузился в думы самого мрачного свойства. Темные предчувствия терзали его.
   Когда карета подкатила к подъезду, он почему-то с неприятным удивлением заметил на дворе несколько подвод с мужиками при них и стоящего на подъезде высокого человека с огромным животом, в кафтане цвета соли с перцем. В красных коротких пальцах он держал табакерку и пестрый шелковый платок.
   Едва Калиостро вышел из кареты, господин окинул его с ног до головы мутным взором и сказал скрипучим, как немазаное колесо, голосом по-французски:
   - Кажется, вижу господина Калиостроса?
   - Да, я - граф Калиостро, - отвечал магик, и глаза его забегали по ничего не выражавшему, кроме сухости и черствости, лицу и фигуре незнакомца.
   - Ага, государь мой, вас-то мне и надо! - точно каркнул тот по-вороньи, открывая невообразимо злобным подобием улыбки желтые волчьи зубы своей пасти.
   - А кто вы такой? - спросил Калиостро, стараясь сохранять важность, но почему-то сбиваясь с обычного тона на заносчиво-раздражительный.
   Кто я? Уж, конечно, - тут он еще шире раздвинул в волчьей улыбке рот и еще больше обнажил зверские резцы и клыки, прокопченные соком табака, который имел привычку не нюхать, а жевать, - уж, конечно, честный человек, а не плут.
   Тут он отвернулся и прежде, чем граф успел что-либо ответить, крикнул по-русски кучеру, привезшему магика:
   - Карету отложить. А для надобности господина Калиостроса с мадамой его которую постарше заложить. Они сейчас едут.
   - Слушаем, ваше превосходительство! - весело гаркнул кучер и отъехал.
   Тем временем Калиостро уже поднялся по ступеням подъезда и стоял рядом с распорядившимся его отъездом бесцеремонным господином; и хотя они были одного роста, тот смотрел на него, косясь и через плечо, как на какую-то мокрицу, ползущую по полу.
   - Государь мой, - волнуясь, краснея, бледнея и задыхаясь, заговорил граф, - государь мой, объясните ваши поступки и кто же вы такой?
   - Вы все поймете весьма скоро, - заскрипел тот, - а я управитель дел князя Григория Александровича Потемкина, да!
   Он открыл табакерку, помусолил толстым языком толстый указательный палец, засунул его в табак и с видимым наслаждением принялся пальцем с налипшим табаком как бы чистить себе зубы.
   - А, так вы супруг моей доброй приятельницы, госпожи Ковалинской? - радостно вскричал итальянец, весь просияв любезнейшей улыбкой.
   Управитель дел фукнул носом, поднимая плохо бритую толстую верхнюю губу.
   - Тут супруги моей нет, и приятельница ли она, вам или нет, сюда не относится, - заскрипел Ковалинский. - А я прибыл от князя с приказанием сию же минуту очистить помещение, которое князю экстренно понадобилось, и выселить вас с супругой и со всеми пожитками со двора. Для этого подводы и люди. Видите? А вам подадут сейчас каретку и лошадей, только несколько попроще, нежели те, коими вы до сих пор пользовались. Да!
   - Конечно, дом принадлежит князю, и он в нем хозяин, но я удивлен такой поспешностью, - растерянно говорил Калиостро. - Мне не дают никакого времени собрать свои пожитки, найти приличное помещение и...
   - Помещение вы займете старое, в Итальянских, в доме соотечественника вашего Горгонзолло. Оно свободно и вы, кстати, за пользование им, несмотря на многократные напоминания хозяина, еще не удосужились уплатить, - почти проскрежетал Ковалинский.
   - О это такая пустая сумма! И у нас с ним свои счеты! - пробормотал бледный граф.
   - До него этого дела нет, - ответил Ковалинский. - Помещение извольте очистить. Потрудитесь показать свои пожитки.
   Ковалинский повернулся к нему спиной.
   - Гей, хлопцы! - гаркнул он мужикам у подвод. - Идите грузить!
   Мужики толпою устремились за Ковалинским в дом. Магик вошел за ними. В покоях он нашел Серафиму. С красными, заплаканными глазами она хлопотала, собирая пожитки, рухлядь, подушки, узлы. Бросила злобный взгляд, но не сказала мужу ни слова.
   Калиостро же прислонился к стене и так оставался, бледный, растерянный, униженный, хотя, казалось бы, ничего особенного не произошло, кроме внезапного каприза вельможи, хорошо известного своей переменчивостью. Мимо итальянца таскали вещи, узлы, чемоданы с его магическим реквизитом. Он ко всему был безучастен. Хлопотала лишь сама графиня ди Санта-Кроче.
   Наконец все было нагружено и заняло три подводы, причем приспособления, машины, банки, треножники, наваленные как попало, делали отъезд Калиостро похожим на отбытие какого-то фокусника или ярмарочного фигляра.
   Ковалинский, выйдя на подъезд, приказал прикрыть подводы от любопытных взглядов рогожами. Затем вернулся в дом, постоял сперва, натирая зубы табаком из табакерки, перед Серафимой, которая, с головою закутанная в шаль, так, что лишь огромные черные глаза ее лихорадочно сверкали, сидела в креслах.
   Спрятав табакерку, не спеша утерев пальцы о пестрый платок и сплюнув табак на пол без всякой церемонии, господин Ковалинский сделал супругам выразительный жест, указывая на дверь. Серафима встала молча, опустив голову, быстро прошла мимо управителя и, выйдя из дома, села в старую, потертую карету, запряженную парой кляч с грязноватым конюхом на козлах. Калиостро остался с глазу на глаз с Ковалинским. Взглянув направо, налево, словно желая убедиться, что принадлежащая дому мебель вся цела, он вдруг упер свой оловянный взор в неподвижную фигуру итальянца, и, подобно тому, как всего час назад под взором самого итальянца жался к стене несчастный Казимир, теперь топтался у стены жалкий, помертвевший граф Александр де Калиостро-Феникс, внезапно потеряв все свои магические силы.
   Ковалинский между тем улыбался волчьей пастью, потирал руки, и олово глаз его мало-помалу растоплялось и засветилось волчьим светом.
   - Итак, любезный граф, что скажете на прощанье? - наконец выговорил он.
   Калиостро сделал над собою нечеловеческое усилие и вырвался из-под власти оковавших его чар. Глаза его запылали неистовой злобой.
   - Я скажу одно, что князь Потемкин дорого поплатится за нанесенное мне оскорбление! - крикнул он. - Желал бы отвратить мщение высших покровителей моих от князя, но не могу!
   - Он еще грозит! - презрительно сказал Ковалинский. - Знайте, господин Калиостро, что все ваши плутни раскрыты и вы никого более не одурачите и не устрашите. Будьте поскромнее, это лучше для вас. Отправляйтесь в Итальянские и там сидите и ждите, когда вас с супругой и пожитками вывезут из столицы и пределов Российской империи.
   - Вывезут? Ха! Если я захочу, то сейчас же улечу в другие страны по воздуху! - крикнул Калиостро и затем, гордо подняв голову, прошел мимо Ковалинского к карете.
   Дикий хохот раздался ему вслед. Как будто гиена залаяла. Это смеялся управитель дел князя Григория Александровича Потемкина.
  

ГЛАВА LXXXVIII

Опять в Итальянских

  
   В комнате с полукруглым окном в старой квартире в Итальянских при слабом свете нагоревшей сальной свечи вечером на 1 октября 1779 года пребывала чета Калиостро.
   Комната казалась необитаемой, мрачной и полупустой. Лишь самые необходимые вещи в узлах и раскрытых чемоданах небрежно валялись, разбросанные, по полу. Все остальное соотечественник Калиостро и домовладелец Горгонзолло при самом въезде подвод на двор по праву кредитора препроводил в сарай и запер как обеспечение уплаты. Сразу же по возвращении графа на старое пепелище остальные кредиторы графа, каким-то непостижимым образом узнав о его полном падении, стали осаждать грязную дверь на темной и крутой лестнице, и тут уж не спасли ни задвижки, ни замки, ни сучковатое полено, хранившееся в углу и служившее запасной подпоркой. Они шумно вломились и требовали уплаты долга. Как ни убеждал их граф Феникс подождать немного, сколько ни уверял, что каприз Потемкина еще ничего не значит, что у него есть другие сильные вельможи-покровители, что он еще засияет, даже пробовал угрожать мщением подвластных ему духов - все было напрасно. На все уверения Калиостро кредиторы отвечали кривыми улыбками, движениями усов и носов, пожиманием плеч, и наконец, вплотную приступив к магику, взяли его за борта кафтана и не отпускали, пока он не покрыл большей половины длиннейших их счетов звонкими империалами. Уже расчет с этими почтенными ремесленниками, которые ушли, громко ругаясь, преимущественно по-немецки, заметно опустошил шелковые туго набитые кошельки запасливого графа. Но почти каждую минуту являлись самые разнообразные лица и требовали уплаты за услуги. Калиостро вынужден был отделываться от их назойливых приставаний, всовывая в их грязные цепкие руки кому империал, кому два и три, смотря по услуге.
   К величайшему своему сожалению, в данную минуту он, кроме золотой монеты, при себе другой не держал, пренебрегал и бумажными денежными знаками, кроме аккредитивов на иностранные банкирские конторы, которых имел несколько на довольно крупную сумму, тайно от самой графини зашитых в шерстяную красную вязаную рубашку. Что до размена золота на более мелкую монету, то для этого надо было бы отлучиться со двора, а это было невозможно: ворота были заперты и охранялись дюжими подмастерьями придворного костюмера Горгонзолло, имевшими приказ пропускать всех, кроме супругов Калиостро.
   Только поздним вечером кредиторы наконец оставили в покое измученного графа. Все это время графиня Серафима провела безучастно, лежа на деревянной софе, подложив под голову подушку, и перебирала струны своей старой подруги - гитары.
   Когда наконец Калиостро тщательно запер дверь на лестницу, подпер ее поленом и, войдя в покой графини, сел на подвернувшийся колченогий табурет, он стал блуждать отрешенным взглядом в заоблачных высях, где, впрочем, кроме паутины и плесени на старой потолочной штукатурке, не было ровно ничего. Серафима отложила гитару и устремила на него горевший ненавистью взгляд.
   - Ну что, Бальзамо, - сказала она со злой иронией, - началось преображение мира?
   - Не своди меня с ума, Лоренца, - передернув плечами, как от удара, отвечал магик. - Пожалей меня. Я стал слаб, как ребенок. Сила покинула меня.
   - Не это ли было с тобою и при отъезде из Лондона, и из Парижа, и из Страсбурга - отовсюду, где ты практиковал жалкое свое ремесло! Отовсюду мы уезжали, дрожа и оглядываясь... О, проклятая жизнь! О, проклят тот день и час, когда я связала свою судьбу с твоею!
   - Не оскорбляй мое искусство! Оно еще оправдает себя, - возразил магик. - Я только ошибся, полагая, что все начинается в России, в этой стране рабов и диких сатрапов, где все нестройно, несоизмеримо и непонятно. Здесь мое великое искусство поистине смешно и бессильно. Здесь могут преуспеть одни лишь неаполитанцы, как Рубано, товарищ моего детства, или римляне; я же из Палермо.
   Он умолк. В старом камине стала подвывать метель. За окном в сумерках на крышах взвились целые рои снежинок.
   - В этом ты прав, Джузеппе, - более мягко сказала Лоренца. - Это страшная страна! Посмотри, кажется, вся Вселенная навеки поседеет от этого снега. А сейчас лишь начало октября. И я здесь поседела за один год!
   Ужасная мысль о потере молодости и отцветании красоты опять разожгла злобу Лоренцы.
   - Проклятье! О, проклятье! - заломив руки, вскричала она. - Я прибыла в эту варварскую страну еще молодой и прекрасной, а уезжаю старухой, старухой! И такой же ничтожной подругой презренного шарлатана. О, мой князь! О, мой милый русский князь! Я больше никогда тебя не увижу! - она отвернулась к стене.
   Но Бальзамо уже ее не слышал. По мере того, как усиливалось завывание метели, он начинал бормотать, размахивать руками, поднимал плечи и покрывал ладонями голову, в то же время поджимая ноги под табурет; казалось, он невыносимо терзался, громко вздыхал, холодный пот каплями стекал по мертвенно бледному лицу несчастного магика. Услыша его вздохи и бормотания, Лоренца поднялась на софе и посмотрела на своего злополучного сожителя пристальным долгим взглядом. Но ни искры жалости к нему не отразилось в ее черных очах. Напротив, злая торжествующая улыбка появилась на губах.
   - Ага, началось! - сказала она и, снова отвернувшись к стене, легла и с головой укрылась шалью.
   - Началось? - взвизгнул магик. - Началось? Кто это сказал? Они здесь! Они пришли! - и он, не покидая табурета, корчась на нем, принялся быстро креститься и читать латинские молитвы.
  

ГЛАВА LXXXIX

Ночь видений

  
   Ранняя метель продолжала завывать, настилая санный первопуток графу Фениксу. Сам же он в полутемном покое, где лишь красным глазом теплилась свеча под черной шапкой нагара, уже не принадлежал ни действительности, ни сну. Разум его померк, а расстроенное воображение блуждало в фантастических сферах.
   ...В это время Лоренца, сжалившись над своим сожителем, свалившимся с колченогого табурета на грязный неметеный пол, перетащила его на деревянную софу, сняла с сальной свечки нагар, а сама села в головах распростертого магика. Он хрипел, бормотал, порой скрежетал зубами. Тогда она гладила его по лицу и голове, и он успокаивался. Ночь проходила. Метель улеглась. Бедная женщина не спала. Она сидела задумавшись, витая мыслями в прошлом, видела себя юной, в первом расцвете красоты и прелести. Вдруг вспоминала настоящее, вздрагивала, словно от жгучей боли. Калиостро начинал скрежетать зубами. Она опять успокаивала несчастного...
   ...Дух магика тем временем пребывал в темных и страшных лабиринтах подземных катакомб. Огромные столбы подпирали угрюмые своды. Капли сырости звонко падали на плиты пола.
   Всюду у стен висели ржавые цепи с ошейниками и наручниками. В некоторых белели кости погибших узников. Глухие звуки, не то стоны, не то молитвы, доносились из лабиринтов. Дрожа и трепеща, Калиостро крался от столба к столбу. Увидел ротонду с каменным возвышением на семи ступенях. На возвышении - тяжелый стол, покрытый красным сукном. На нем - многосвечник, и в сыром тумане подземелья - пламя свечей, расходящееся кругами. Девять монахов в черных одеждах с капюшонами, сверкая сквозь прорези глазами, сидят вокруг стола. Перед каждым воткнут кинжал и лежит человеческий череп. В правой руке они держат пеньковые веревки с узлами вместо четок. За ними - распятие от пола до свода. Кровь умирающего Галилеянина льется ручьями из пронзенных рук и ног, израненного бока, изъязвленного тернами чела. Между столбами ротонды видны крюки, колеса, жаровни, пилы, клещи, зажимы... И ужасный брат, в таком же капюшоне, но в переднике из кожи и с засученными по локоть руками, стоит в ожидании работы.
   - Великий Боже! Это - Верховный трибунал святого братства Иисусова! - трепеща и холодея, думает Калиостро. - Тайно быть на их заседании - уже преступление, караемое смертью...
   И он хочет спастись, уйти в лабиринт, но не тложет пошевелиться, ноги его приросли к полу, тело прилепилось к столбу. Он должен остаться, должен все видеть и слышать - Председательствующий надевает широкую красную ленту с золотым изображением Святого Лаврентия, мучимого на раскаленной решетке, выдергивает из дубовой доски стола кинжал и, поднимая его, возглашает.
   - Правосудие!
   И все члены трибунала выдергивают кинжалы и поднимают их вверх, восклицая:
   - Правосудие!
   Затем председательствующий потрясает веревкой и восклицает:
   - Изменнику!
   И братья повторяют то же.
   Затем он низвергает кинжал и вновь вонзает его в стол, восклицая:
   - Мщение!
   И все братья повторяют за ним:
   - Мщение!
   Сердце Калиостро тает от ужаса. Хотел заткнуть уши, чтобы не слышать. Не повинуются руки. Хотел зажмурить глаза, чтобы не видеть. Не опускаются веки.
   - Обвинитель! - восклицает председатель.
   Встает обвинитель. Потрясая веревкой, он восклицает:
   - Обвиняю Иосифа Бальзамо в измене святому ордену, в предательстве, открытии врагам вверенных ему тайн, во многих клятвопреступлениях, в обманах, прелю-бодействе, ересях, дьяволослужении! Горе изменнику! Мщение!
   - Мщение! - хором подхватили все.
   - Представить предателя Бальзамо! - повелевает председатель.
   Три брата поднимаются и идут к столбу, где прячется Калиостро. Он умирает от ужаса, пригвожденный к сырому камню. Но они проходят мимо. Долго слышен гул их шагов. Тише... Тише... Раздался слабый крик... Опять приближаются шаги, и вот идут, ведут, тащат нагого скелетообразного человека, лишь по чреслам перепоясанного власяницей; выводят на свет и отпускают. Он падает на колени и простирает руки к трибуналу, моля о помиловании. Все тело его иссечено, изъязвлено, в рубцах и кровоподтеках. Седые клоки волос поднялись дыбом. Он говорит, говорит быстро и все крестится, крестится... Поворачивается... Боже, это двойник Калиостро, это сам Калиостро! Но как он ужасен! Безумны искаженные черты, глаза вылезли из орбит... Страшны следы невыразимых мучений.
   - Мщение! - поднимая кинжалы, гремит трибунал. - Смерть предателю!
   И они опускают кинжалы.
   Тогда ужасный брат выступает вперед, расправляя могучие руки, и из-под ступеней помоста хватает железное кольцо, поднимает круглую дверь. Под ней открывается бездонный колодец. Взяв со стола один из черепов, палач швыряет его вниз. И долго слышен шум падения и удары о стены колодца этого символа смерти.
   Все братья встают и поют. И двойник Калиостро поет диким голосом вместе с ними. Пение смолкает. Палач поднимает на ноги преступника, выкручивает ему руки, подводит к краю колодца.
   Смерть! - возглашает председатель, потрясая кинжалом и веревкой.
   И палач безжалостно сталкивает жертву в колодец. Несчастный мгновенно исчезает в его ужасной глубине, издав короткий вопль. Слышится грохот падения. Глуше... глуше... Молчание.
   Тут Калиостро слабо застонал в своем убежище. Переполох поднялся между братьями. Вскочили, бегут, находят, хватают, тащат, толкают, кричат:
   - Он жив, проклятый колдун! То был его двойник! Опять обманул, злодей! Убейте его! Убейте!
   Удары кинжалов сыплются на Калиостро, он борется, рвется, уклоняется и... пробуждается.
   С трудом открыв глаза, с налитой свинцом головой, он видит ту же убогую полупустую комнату, еле озаренную сальной нагоревшей свечой. Он лежит на деревянной софе. Тут же, склонясь к нему, сидя спит Лоренца. Мощные удары потрясают входные двери.
  

ГЛАВА ХС

Почему Калиостро не улетел по воздуху

  
   - Лоренца, проснись! Стучат! - позвал слабым голосом Бальзаме И, пошевелив онемевшими членами, разбудил прислонившуюся к нему подругу.
   - А, ты очнулся, Джузеппе! - сказала, поднимаясь, Лоренца. - Что, ночь еще не кончилась? Как тускло горит свеча! Что это? Стучат!..
   - Стучат! - бессильно прошептал Бальзамо.
   - Кто там?
   - Я! Это я, контесса Серафима! - ласково ответил Горгонзолло. - Я пришел, чтобы вернуть вам вещи и помочь устроиться получше. Есть сведения, чрезвычайно благоприятные для вас!
   - Ах, войдите скорее! - воскликнула обрадованная Лоренца, отодвинула задвижку, отперла ключом дверь и только хотела открыть ее, как створку с силой выдавили внутрь. Несколько гренадеров в киверах Потемкинского полка, с примкнутыми к ружьям штыками, вошли и заняли все углы в передней. Вслед за ними ввалился дюжий пристав, с ним полицейский офицер и писец в штатском кафтане. Горгонзолло и трое его подмастерьев вошли последними, выражая полное равнодушие, показывая, что не знакомы с перепуганной соотечественницей, которую пристав крепко взял за руки и так ввел в покой, погруженный в полумрак.
   - Сидорчук, сощипни нагар со свечи! - сказал он басисто.
   Огромный гренадер толстенными пальцами снял нагар, заплевал, бросил на пол, растер ногой и отошел в сторону.
   - Сюда, сюда! Ближе к свету! - все еще держа Лоренцу за руки, говорил пристав. - Господин фон Фогель, - обратился он к полицейскому чиновнику, - эта ли особа называет себя графиней Серафимой ди Санта-Кроче?
   - Да, господин пристав, - подтвердил фон Фогель.
   Между тем Калиостро при появлении гостей застонал, поднялся на своем жестком ложе и сел, опершись руками и качаясь от слабости.
   - А, вот и главная персона! - сказал пристав, подходя к всклокоченному, мертвенно бледному и растерзанному магику.
   - Господин фон Фогель, это ли называющий себя полковником испанской службы Фридрихом Гвальдо, также маркизом Пелегрини, еще графом Александром де Калиостро? - спросил он.
   - Да, - снова отозвался фон Фогель.
   - Он же граф Феникс?
   - Он и граф Феникс.
   Тут Калиостро попытался сложить в подобие улыбки свои помертвелые, синие губы и, протягивая руку полицейскому офицеру, проговорил по-немецки:
   - Ах, господин фон Фогель! Ведь мы с вами хорошо знакомы. Как идут ваши занятия герметической медициной?
   - Прошу забыть о знакомстве со мной. И герметическая медицина тут ни при чем, - сухо отвечал по-немецки фон Фогель. - Тут нет никакого герметиста, а лишь полицейский чиновник при исполнении своих обязанностей.
   - Что он говорит? - спросил пристав, не понимавший ни слова по-немецки.
   - Напоминает о нашем знакомстве. В первые месяцы проживания здесь этого проходимца под именем врача Гвальдо я имел глупость ему доверять, при уличных встречах беседовал о медицине, даже посетил его как-то на дому. Между прочим, имел неосторожность сообщить ему об известном полиции приключении с домашним доктором князя Потемкина. Это сообщение и послужило ему для устрашения доктора и придания себе видимости пророка. Впрочем, об этом мною уже подано специальное донесение.
   - Тогда потрудитесь, господин фон Фогель, объявить сему графу волю ее величества. Я по-немецки не силен.
   Он подал офицеру бумагу. Фон Фогель стал переводить ее вслух помертвевшему Калиостро. В ней говорилось, что по исследовании и подробнейшему изучению всех обстоятельств, касающихся проживания, занятий врачеванием и герметическими опытами господина графа Калиостроса и сожительницы его, названной графини Серафимы ди Санта-Кроче, она же римская мещанка Лаврентия Фелицева, оказалось, что оные упражнялись только в обмане, шарлатанстве и промышляли продажей вредных экстрактов и мазей, якобы возвращающих молодость и красоту, чем многих, даже и знатного сана особ обоего пола ввели в убытки и повредили их здоровью; и в то же время господин Нормандес, испанский поверенный в делах при здешнем императорском дворе, уведомил, что иностранец, назвавшийся в здешних российских и немецких ведомостях графом Калиостросом и полковником на службе его величества короля Испанского, не известен в Испании. Потому высочайше повелено оному Калиостросу с супругой, допросив, предложить дать подписку в следующих пунктах и затем из пределов империи Российской вывезти с воспрещением когда-либо переступать ее границы.
   Казалось, это не произвело на магика никакого впечатления. Он только сказал несколько слов по-итальянски Лоренце, которая принялась собирать немногочисленные пожитки, оставленные ей соотечественником Горгонзолло, упаковывать чемоданы и связывать узлы.
   Далее фон Фогель прочел пункты подписки. Их было немного. От Калиостро требовали подписать, что в опытах своих он не прибегал к чернокнижию и мертвых вызывать не умеет, но в обманах своих использовал натуральную магию и ловкость рук; что далее, будучи тайным пьяницей, потерял ум и память, почему болтал всякий вздор; и, наконец, северный климат и осенние холодные и сырые погоды российской столицы столь расстроили его здоровье и отравили мозг, что ныне он сам признает себя умалишенным и нуждающимся во врачебной помощи.
   Прочитав, фон Фогель положил лист на стол под сальной свечой, а писец достал гусиное перо с лохматой бородкой и пузырек с чернилами. Пристав жестом предложил магику подойти и подписаться.
   Нетвердой походкой, но стараясь держаться прямо и высоко поднять голову, граф Александр де Калиостро-Феникс подписал бумагу, не забыв проставить вокруг подписи разные таинственные знаки, цифры и буквы.
   - Есть ли у господина Калиостроса, а равно и его супруги достаточно теплая одежда? Путь не близок, - обратился пристав к Горгонзолло. Итальянец смутился и на ломаном русском языке объяснил, что часть вещей отъезжающего удержана им в уплату за квартиру, так как денег тот никак не хотел отдавать и ссылался на якобы словесный договор, по коему больные, входя в ворота, должны были вносить в пользу домохозяина некую плату, но проходных денег он, Горгонзолло, однако, никогда не взимал.
   - Он лжет, - вслушавшись, довольно правильно по-русски сказал магик. - Брал, сколько мог только взять.
   - Во всяком случае, теплой одеждой я снабжу господ Калиостро сейчас же! - поспешно сказал Горгонзолло и что-то шепнул подмастерьям. Через четверть часа те принесли супругам довольно приличную и теплую верхнюю одежду. Скоро они были готовы в путь.
   Тогда пристав велел позвать находившегося при кибитке провожатого. Явился старый одноглазый инвалид. Пристав вручил ему специальный пакет и высылаемых итальянцев. Подмастерья Горгонзолло потащили за четою Калиостро багаж. По темной лестнице вышли они во двор, устланный ранним снегом. Едва брезжило туманное октябрьское утро. Калиостро сели в кибитку.
   Путникам подали вещи, и они разместили их, как могли. Дверь кибитки закрыли и зашили ее рогожею. Кривой инвалид сел рядом с возницей. Драгуны вскочили на лошадей. Подмастерья Горгонзолло поспешили распахнуть ворота. И герметический граф с графиней, не успев, как обещал, улететь за пределы Российской империи по воздуху, был вывезен со двора; и в туманной полумгле по пустынным улицам, под звонкий топот конвоировавших драгун, кибитка помчалась к той заставе столипы, откуда лежал путь к Митаве.
  

ГЛАВА XCI

Основы магии

  
   В кабинете его превосходительства Ивана Перфильевича Елагина собралось много важных особ: князья Голицын, Гагарин, Мещерский, Куракин и другие. Прибыл и секретарь Ивана Перфильевича князь Кориат; черты его свидетельствовали о перенесенных глубоких душевных потрясениях. Впрочем, в все присутствующие, казалось, в различной степени переболели - были бледны, расстроены и печальны.
   - Вывезли этого шарлатана? - спросил вошедший полковник Бауер.
   Елагин молча протянул ему серый листок приложения к "С. - Петербургским Ведомостям", где в числе отъезжающих из России лиц был упомянут "г. граф Калиострос, испанский полковник".
   - О нем и речь поведем, - сказал Иван Перфильевич и поник головой.
   - Да, проводы невеселы, - заметил Куракин.
   - Достопочтенные братья, не предостерегал ли я вас и от новейших учений и систем, исполненных тьмы и шарлатанства, и от являющихся к нам иностранцев, хотя бы и представляющих удостоверяющие личность патенты и письма от высоких особ в Европе! Но довольно. Мы все одинаково виноваты, оказав доверие наглому проходимцу. Дивное дело! Не видели ли мы много раз слишком ясно, что это только шарлатан, и тем не менее вновь и вновь под обаяние его подпадали, - разводя руками, говорил Иван Перфильевич.
   - Все-таки нужно признать, что он некоторыми силами высшей магии владеет! - заметил Мещерский.
   - А вот сейчас мы узнаем все основы его магии, - сказал Куракин. - Иван Афанасьевич! - обратился он к Дмитревскому, тоже находившемуся в кабинете Елагина. - Потрудитесь ввести сюда того человека!
   Иван Афанасьевич молча удалился. Через минуту он ввел вызванного на допрос. То был Казимир. Он успел уже оправиться, отъесться, поздороветь на поварнях Голицына, был прилично приодет и старался держаться с некоторым достоинством. Низко поклонившись сидевшим в кабинете вельможам, он скромно опустил глаза.
   - Ты лакей прозванного графа Калиостро, из поляков, по имени Казимир? - спросил Куракин.
   - Я, ваши светлости, - вновь низко кланяясь всем присутствующим, отвечал Казимир...
   - Оставь титулы, стой прямо и отвечай только на вопросы, - продолжал Куракин. - Ты был в услужении у графа Калиостро и близко знаешь те приемы, которые он употреблял для производства своих чудотворений. Вот об этом я тебя и спрошу. И прежде всего ответь, каким способом Калиостро в Озерках на расстоянии стекло в окне разбил?
   - Никакого тут способа не было, кроме обыкновенного гвоздя, - отвечал Казимир.
   - Гвоздь? Но в чьих же он был руках?
   - В моих. Калиостро велел мне сидеть в кустах под окном первого этажа. И как станет он шпагой выпады делать, гвоздем на стекло надавить так, чтобы оно сверху донизу треснуло. Это искусство он сам мне показал. Оно весьма просто. И если только мне в руки гвоздь дать, то я сейчас любое в этой комнате...
   - Хорошо, любезный, показывать не надо! - остановил Куракин. - Вы видите, что магия здесь весьма проста. Обнаружение серебряной посуды нам уже объяснил мастер ложи "Скромности" господин Бабю. Значит, и говорить о том не стоит. Но вот как в парках ночные чудеса были устроены и, между прочим, явление на башне белой девы с ребенком на руках?
   - Да все мы с Эммануилом действовали. В парке я один бегал в темноте и шумел за сто дьяволов. А на башню в белой простыне влез с Эммануилом на руках. Когда же доктор, который серебро сторожил, перепугался и убежал, я из грота все серебро в башню перетаскал.
   - Где же оно теперь?
   - Этого я не знаю. Слышал от Калиостро, что серебро опять в ложу "Комуса" взяли.
   - Но как же доктор видел, что белая женщина с ребенком бросилась с башни вниз?
   - Я только простыню с себя сбросил, а сам с Эммануилом за барьер на корточки присел.
   - Да, магия простая! - вздохнул князь Мещерский.
   - Но вот что любопытно нам узнать, - заговорил Елагин. - Как это Эммануил столько вещей видел и так складно о них рассказывал?
   - Калиостро на бумаге все красками рисовал. Эммануил пальцем вел от одной фигуры к другой. Калиостро спросит: что видишь? Тот, что на бумаге нарисованное видел, все и рассказывал.
   - И эта магия не хитра! - опять заметил князь Мещерский.
   - Кажется, кроме вбития гвоздя в землю на Елагином острове на стрелке, что уже нам и тогда явным шарлатанством показалось, нечего больше и вспомнить, - продолжал Куракин.
   - Но чудеса, показанные в капитуле? - напомнил Елагин.
   - О них Казимир ничего не знает. Кажется, однако, что они вызваны дурманным куревом, отвлечением внимания и прелестями Калиостерши.
   - Я бы хотел выяснить одно обстоятельство, - покраснев при упоминании Калиостерши, сказал князь Кориат.
   - Сделайте одолжение, князь.
   - Почему, когда супруга Калиостро уезжала из Озерков и садилась в карету, магик вывел ее под руку в непроницаемом покрывале, и казалось, то шла не молодая женщина, но сгорбленная старуха, к тому же кашлявшая?
   - А потом на Иванов день мы ее прекрасной и юной видели! - подхватил князь Мещерский. - Или это в самом деле было чародейство, и Калиостро нам древнюю египетскую старуху выдавал за красавицу?
   - Что касается отъезда из Озерков, то... под покрывалом-то и в юбках вместо Калиостровой жены я прошел, - осклабляясь, сказал Казимир. - А так как ночью от сырости простудился, вот и кашлял.
   - Возможно ли? - вскричал совершенно сраженный князь Кориат. - Но где же тогда была Серафима?
   - Она на антресолях в Озерках некоторое время тайно от всех оставалась, а затем перевезена была ночью, тоже тайно, в столицу.
   При этом сообщении все потупили глаза. Князь Кориат быстро вышел из комнаты.
   Еще немного поспрашивали Казимира. Потом отпустили. Слишком все было ясно и просто. Занялись подсчетом сумм, заимообразно взятых магиком на проведение ритуалов египетского масонства из кассы капитула. Они были значительными и, по справкам, не истрачены по назначению, а обменены на денежные письма иностранных банкиров.
  

ГЛАВА XCII

Мистическая роза

  
   Унылое заседание капитула восьмой провинции окончилось. Угнетенные, угрюмые, словно только что очнувшиеся после долгого бреда и возвратившиеся к трезвой действительности, достопочтенные и вельможные братья отбыли в своих каретах из дома Ивана Перфильевича.
   Добрый старик, больше всех потрясенный плачевным унижением знатных особ, так легко попавших впросак, забеспокоился о своем внезапно удалившемся секретаре. Он отлично понимал душевное состояние молодого человека пережившего первую сердечную бурю в столь необычных обстоятельствах.
   Крушение надежд на постижение неких высших тайн совершенного мастерства для юного князя Кориата совпало с личным переворотом в жизни, с оскорблением первых девственных чувств его сердца. Та, что явилась ему в мистических видениях, оказалась низкой куртизанкой, и таинство перевоплощения и возрождение ветхой древности в вечную женственность оказалось самой пошлой гримировкой искательницы приключений, иностранки-интриганки, желавшей сделаться русской княгиней. Свое состояние он считал потерянным. Но меньше всего жалел о нем. Что значит оно в сравнении с тем внутренним, духовным сокровищем, которое было разбито вдребезги и низвергнуто в грязь.
   Но, написав в контору банкира Сутерленда, где находлись его деньги, он, к удивлению, получил ответ, что никто никакого письма за подписью князя ему не предъявлял и вся сумма с наросшими процентами находится в целости. Тогда и выдачу письма князь Кориат причислил к своему бреду. Да и самое свидание с Серафимой на островах в тайном убежище стало казаться ему фантазией расстроенного воображения. Что было и чего не было? Теперь он не мог определить. Сидел в библиотеке, погруженный в печальные размышления. Ряды фолиантов герметической мудрости чернели в шкафах. Но один вид ослиной кожи, в которую они были обернуты, вызывал у него глубочайшее отвращение. Все в их темной символике было кощунственной ложью. Сердце его было золотой чашей. Чаша полна была чистейшим вином. Ныне она опрокинута, разлита, осквернена. Завеса разорвана! Тайна обнаружена! Она оказалась тленом и пустотой. Мудрость мастеров - тщеславной недальновидностью. Мистерии - грязными махинациями шарлатана. Любовь, первая любовь, представшая пред ним в таких мистически-таинственных и пленительно-ужасных видениях, оказалась пошлой прозой, окончившейся справкой у банкира. И эта справка, написанная на конторском, купеческом языке, одна теперь казалась не обманчивой и - в его пользу

Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
Просмотров: 389 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа