Энгельгардт Николай Александрович - Граф Феникс

снулся, - спуская ноги на пол сказал Иван Перфильевич, - но какое дело до нас иностранному графу?

   Камердинер доложил, что Калиостро твердит о каком-то несчастье, а в чем оно, не объясняет. Иван Перфильевич неприятно поморщился.

   - Несчастье, вероятно, состоит в том, что у господина Калиостро голова трещит с похмелья. Однако если он так торопится нас созвать, мы удовлетворим его желание. Уже поздно. Доложи всем от моего имени, что я прошу пожаловать в капитул.

   Вскоре наместный мастер и остальные, разбуженные камердинером, сошлись в покой, где ожидал их Великий Кофт. Они едва кивнули ему и, рассевшись в креслах, молча уставили строгие взоры на магика, еще так недавно пользовавшегося безграничным влиянием в их избранной среде.

   Это холодное обращение, однако, не произвело ни малейшего впечатления на графа Калиостро. На кивки вельмож и он ответил не менее холодно. Граф стоял посреди зала, и взгляд его как обычно был направлен к небесам. Синеватое лицо Калиостро более, чем когда-либо, выражало лунатическую отрешенность мистического экстаза. Взаимное молчание длилось с добрую минуту. Наконец Иван Перфильевич сухо спросил:

   - Доложено было нам о вашем желании, почтеннейший, видеть членов капитула и поведать ему о каком-то несчастьи. Ну, вот мы и собрались. Говорите.

   Калиостро молчал.

   - Не о том ли несчастьи желаете нам доложить, господин Кофт, - язвительно заметил князь Мещерский, - которое его вчера под стол повергло?

   Калиостро молчал.

   Негодующий ропот прошел между высокими особами.

   - Что он, как столб, стоит? Сам будил всех, а теперь молчит! Это опять его шарлатанские штуки! - переговаривались члены капитула.

   - Что он сделал с нашим ребенком? Я должен спросить его, что он с нашим ребенком сделал, - волновался князь Сергей Федорович Голицын.

   Вдруг крупные слезы полились из глаз Калиостро, он горестно всплеснул руками и воскликнул:

   - Несчастье! Несчастье!

   Затем, ударив себя в грудь, заговорил:

   - Совершилось ужасное несчастье. Сокровище потеряно. Злые магики разрушили охранявшие его пентаграммы и наложили свои. Магический гвоздь исчез. Бесценное сокровище, которое осчастливило бы все человечество, опустилось теперь в недоступные земные бездны. Не о золоте, не о камнях, не о тленном сокровище сокрушаюсь. Но великие знания и силы заключены в утраченных нами вновь пергаментах и свитках. Казалось, так близок был великий миг! Еще последнее усилие, и все человечество было бы освобождено, дни рабства миновали, равенство водворилось бы, ибо найдено утраченное слово! Это конец! Но тому не было суждено. Мгновенная слабость предала меня в руки незримых врагов. Они опоили меня до бесчувствия. Сорвите с меня эту священную цепь! Я более не Кофт, не гроссмейстер! Низвергните меня со всех степеней! Швырните во тьму, где будет вечный плач! Выкрикивая эти беспорядочные фразы и проливая слезы, граф терзал свои одежды, как древний израильтянин в дни великой скорби.

   В ответ раздался вдруг громкий плач, и дверь уединенного салона, где провел эту ночь магик, распахнулась, в нее вбежала госпожа Ковалинская с распущенными черными кудрями, в отчаяни упала перед Калиостро на колени и, обнимая его ноги, воскликнула: "Дорогой отец! Дорогой отец!"

   Он поднял ее, и она на руках магика лишилась чувств. Слезы, движения и монолог графа и заключительное появление госпожи Ковалинской смутили своей неожиданностью членов капитула. Надо было оказать помощь бесчувственной красавице. Одни помогали Калиостро уложить ее на софе; другие пошли позвать женщин.

   Только князь Куракин, отведя в сторону Голицына и Дмитревского, нахмуренный и злой, совещался с ними.

   Появились женщины. Госпожу Ковалинскую унесли на софе. Тут Калиостро, сняв цепь с высшим знаком египетского масонства, протянул ее Елагину:

   - Возьмите, достопочтеннейший мастер! - горестно сказал бывший гроссмейстер. - Я погиб, и все погублено со мною. Сокровище этого острова вновь останется скрытым в недрах земли. И то благо, что оно не досталось злым некромантам. Овладеть им они были бессильны. Так, сокровище скрылось с сегодняшнего дня на сто двадцать пять лет. С ним увяла, не успев расцвести, надежда на освобождение человечества от рабства. Солнце свободы еще не взойдет на Севере. Может быть, благородные усилия неведомых миру ученых привлекут этот клад в иную страну, и он, пройдя под землей, откроется там. Если же нет, сокровище останется на этом острове сто и двадцать пять лет. пока здесь не поселится некий вельможа, друг великого царя. Если этот вельможа будет достаточно мудр и найдет себе помощников, облеченных тайнами священной магии, то он извлечет сокровище и облагодетельствует им миллионы. Если же нет, оно вновь скроется надолго. Запомните мои слова и занесите в анналы капитула.

   - А теперь простите, достопочтенные мастера и любезные братья! - низко кланяясь, заключил Калиостро. - Я ухожу от вас. Но и то запомните, что если бы вы, увидев мою внезапную слабость, вняли бы уговорам моей духовной дочери, которая одна была мне непоколебимо верна, и пока душа моя, схваченная и исторгнутая злыми чарами, скиталась во мраке, сторожила мое тело и тем спасла его от растерзания, меня - от смерти. Если бы вняли словам ее, что мое падение - лишь временное искушение, то не стали бы затем проводить ночь в бессмысленных огненных потехах и в любострастии, а сами бы стали на страже сокровища и, претерпев все ужасы и нападение врагов, отстояли бы его, пока душа моя вновь бы с телом не соединилась. Вы этого не сделали. Это ляжет укором на вашу совесть. Но я вас не укоряю. Я смиренно кланяюсь вам и ухожу.

   И граф в самом деле двинулся к выходу. Но князья Куракин и Голицын бросились за ним и схватили под руки.

   - Постойте, господин Калиостро, погодите! Мы слышали ваши речи, теперь вы нас послушайте! - говорил до крайности возмущенный и рассерженный Куракин.

   - Вы плели басен довольно. Теперь дайте ответ! - говорил, таща магика за руку, Голицын.

   - Не думайте, что вы так легко от нас отделаетесь, наглый вы шарлатан! - скрежетал зубами Куракин, дергая Калиостро за локоть.

   - Где наш несчастный ребенок? Что ты с ним сделал, злодей?! - кричал Голицын.

   Растерзанный, бледный, с искаженным лицом, граф совершенно растерялся. Парик свалился с головы, обнажив обритый, синий череп с буграми и вмятинами; на одной ноге развязалась подвязка, и чулок спустился с толстой икры.

   Все члены капитула мгновенно пришли в волнение и, возмущенно окружив магика, казалось, готовы были растерзать его бренное тело, ускользнувшее от злобы ночных демонов. Только приличие и важность сана удерживали братьев-масонов от кулачной расправы с некромантом, но, толпясь, толкая, таща, они осыпали его ругательствами:

   - Шарлатан! Мошенник! Становись на суд и расправу, низкий плут! Довольно ты нас морочил, негодяй!

   Несчастный, казалось, потерял всякое самообладание. Побледневшее лицо его выражало ужас.

   Вдруг в зал быстро вошел дворецкий. Изумленный бурной сценой между вельможами и иностранцем, он было попятился, но вслед затем громко и отчетливо провозгласил:

   - Курьер из Гатчины от его императорского высочества цесаревича Павла Петровича с пакетом для графа Александра де Калиостро!

   О прибытии фельдъегерей и курьеров императрицы и августейших особ нужно было сообщать немедленно и не взирая ни на какие обстоятельства. Вельможи мгновенно выпустили из рук терзаемого ими магика и, отступив, оставили на свободе.

  

  

   Озираясь из-под круглых бровей испуганно-озлобленным взором, растерявшийся магик, казалось, в первое-мгновение не мог понять всего значения пришедшего ему на помощь неожиданного обстоятельства, и почему разъ яренные члены капитула внезапно отступили. Тем време нем курьер в гатчинской старо-прусской форме "малого двора" быстро вошел и, по безмолвному указанию Елагина, подал пакет растерзанному Калиостро и так же быстро удалился. Дрожащие пальцы магика не повиновались ему.

   - Позвольте, любезный граф, - мягко сказал Иван Перфильевич, - помочь вам.

   Он взял пакет, вскрыл его и вслух прочел, что его высочеству государю цесаревичу благоугодно дать аудиенцию иностранцу графу Александру де Калиостро в Гатчине, в Мальтийском павильоне.

   Мгновенно осчастливленный российским цесаревичем итальянец был окружен вельможами, которые с очаровательными улыбками сердечно пожимали ему руку, благодушно поздравляя с высокой милостью. Ни малейшего намека на недавнюю бурную сцену теперь не осталось. Придворные протеи продемонстрировали магику дивное искусство мгновенных превращений, превосходящих Овидиевы.

   Когда Калиостро осознал происшедшее, обычная важность возвратилась к нему. Он благодарил поздравлявших его вельмож на своем своеобразном итало-французском языке. С глубоким реверансом Иван Перфильевич подал ему гроссмейстерскую цепь египетского масонства.

   Граф возложил ее на себя и вновь превратился в Великого Кофта.

   - Достопочтенные мастера и любезнейшие братья! - сказал магик. - Мрачные искушения рассеялись! Обступившая нас из-за моей мгновенной слабости и вашего недоверия мгла миновала, и чистейший свет надежды осветил нас. Великий князь Поль зовет меня к себе. Он хочет услышать великие истины, столь близкие его возвышенной душе. Если здесь сокровище скрылось от нас, то мы обретем его, быть может, там, в Гатчине. Да благословит же Великий Строитель Вселенной мою встречу с принцем. А чтобы окончательно развеять мрак и очистить наши сердца, предлагаю пропеть священный псалом ордена.

   И, не дожидаясь согласия, Калиостро, громко и торжественно запел. Члены капитула дружно вторили ему.

   - А теперь, братья, - воскликнул граф по окончании псалма, - предлагаю временно прекратить работу всех лож, подчиненных капитулу, с тем, чтобы дальше уже вести ее по согласованным и правильным чертежам, которые предложу вам от имени высших руководителей ордена после свидания с принцем Полем.

   - Действительно, нам надо осмотреться и очиститься! - сказал Куракин.

   - Как наместный мастер объявляю запрет! - повысил голос Иван Перфильевич!

   - Теперь к вам моя речь, князь! - обратился Калиостро к Голицыну. - Страдания вашего родительского сердца мне очень понятны. Но ободритесь и познайте сладость возвращения надежды. Выздоровление вашего ребенка началось. Опасность миновала. Я победил темные влияния зловещих духов, ополчившихся на младенца, чтобы погубить его, так как прекрасное грядущее ожидает этого избранника судьбы. До сих пор ни вам, ни княгине нельзя было видеть первенца. Но на этой же неделе вы увидите ваше дитя. Хотя пока и на малый срок, однако, достаточный, чтобы вы могли поверить в ваше счастье. Дитя еще чрезвычайно слабо, но уже вне всякой опасности.

   - Как мне благодарить вас, граф! - воскликнул вновь исполненный доверия к магику обрадованный князь. - И как достойно выразить сожаление и раскаяние, которое я теперь испытываю!

   - То было искушение и минутная победа над всеми нами темных флюидов зла, не более! Весь путь адепта священной магии усеян такими и подобными искушениями. Но я должен молитвой и уединенными размышлениями подготовить себя к свиданию с принцем, на которого ныне все наши надежды! Простите!

   Калиостро поклонился и вышел.

   Члены капитула сошлись в тесный кружок посреди комнаты и долго шептались, совещаясь.

  

  

   Солнце уже поднялось над Невою и птичьи хоры вдохновенно щебетали в голландском саду гостеприимной старушки, когда князь Кориат очнулся от безумного забытья любви.

   Пламя лампады перед статуей Мадонны померкло в дневном сиянии. Ложе таинственной "внучки" было смято и осквернено, но он не мог вспомнить, как попал на него.

   Возле него спала чужая незнакомая женщина. И близость ее разгоряченного тела вызывала в храмовнике отвращение. Он осквернил свои священные обеты. С ней! Неужели эта женщина - Серафима, таинственная жрица его грез? Неужели ее впервые он увидел в клубах курений, послушную заклинаниям некроманта? Неужели это она предстала ему в образе богини земли и неба и в подтверждение своего дивного рассказа оставила таинственную черную розу, которую он хранит с тех пор на груди? Неужели это она так недавно, под прозрачным покрывалом, в венке из свежих роз явилась у древнего мрамора античного саркофага в час заката, под мощными дубами, овеянная таинством чистейшей поэзии и прелести?

   Нет, это не она! Это не она.

   Где же та, которую он любил, боготворил? Зачем он лежит рядом с несчастной блудницей, завлекшей его в этот приют для светских развратников и развратниц, где фальшивая белизна стен скрывает наготу тайного порока? И как мог он покорно идти на зов низменной авантюристки и в ее изнуренных объятьях утратить свою чистоту! О, горе!

   Раскаяние, великая скорбь, отвращение переполняли его.

   Как древний Адам у врат потерянного рая, ломал он руки и вздыхал перед разрушенным светлым миром своих юношеских мечтаний. И даже не мог утешиться тем, что несчастная сообщница падения - все же его жена. Жалкая блудница была рядом с ним. И, прислушиваясь к дыханию спящей, к трепету ее воспаленных губ, ее измятой груди, он угадывал повесть долгих искушений, беспорядочных страстей. "В несколько мгновений расточил я сокровище моей чистоты, которое дал обет хранить для возвышенного подвига! Все, что манило меня прелестью, было ложью, искушением коварного дракона низменной, страстной природы!" - терзался он.

   Женщина спала, и можно было при дневном освещении хорошо рассмотреть ее лицо, ранее таившееся в сумраке покрывала. Тут проявились все изъяны, наложенные годами, страстями и последним буйным пиршеством любви. Теперь она походила на смятый увядший цветок, на розу из своего венка, все еще остающегося на ее кудрях, но потерявшего аромат, свежесть, краски, жизнь. Ее черные кудри! Но что это? Серебристая нить предательски извивается в локоне! Злая насмешка судьбы! Пудра, равномерно серебрившая вчера синевато-агатовые переливы ее кудрей, осыпалась, и выступил иней надвигающихся лет увядания. Он заметил и роковые морщинки вокруг сомкнутых век и нарушенную гармонию форм. И наконец вся красота ее померкла перед ним и осталась лишь одна увядшая плоть.

   Юноша поспешно, но осторожно, чтобы не разбудить спящую, встал и, одевшись, выбрался из спальни. В соседней комнате стояло бюро с письменными принадлежностями и бумагой. Он сел и написал вексельную расписку. В ней проставил сумму всего своего состояния, не оставив себе не единого рубля. Эту расписку вложил в конверт, надписав: "Серафиме Калиостро", и оставил на столе возле снятых ею драгоценностей. Потом вышел из домика, где все предметы показали ему теперь свою ветхость. На веранде к нему выскочила гостеприимная старушка. Но чепца и буклей на ней не было, и одета была в грязную кофту и выцветшую юбку. При дневном свете, неприбранная, она казалась настоящей ведьмой, тем более что запавшие глазки ее светились алчностью и дрожащая рука жадно тянулась к уходящему ночному гостю. Он швырнул кошелек отвратительной мегере. Та с большой ловкостью подхватила звякнувшие червонцы.

  

  

   Калиостро торжествовал. Несколько раз с наслаждением трепетной рукой касался он, как талисмана, спрятанного на груди извещения. В самом деле, широкие перспективы открывались магику. Не сомневался, что расстроенное, по слухам, воображение цесаревича Павла Петровича легко поддается его внушениям. Тогда он быстро приобретет вес в Гатчине, и останется только привести в действие магическую цепь сторонников Месмера при дворе и в свете, которая тоже будет в его руках через восторженную духовную сестру его и дочь - Ковалинскую.

   На пристани магика встретил Казимир. Черная гондола уже стояла наготове, с гребцами и престарелым кормчим.

   - Где графиня? - спросил тихо граф.

   Казимир лукаво улыбнулся и указал на сверкавший плес Невы и зеленый берег соседнего острова.

   - Вы все исполнили, любезный Казимир, как я приказал? - строго спросил магик, недовольный весельем и развязностью поляка.

   - Да, абсолютно! - продолжая странно улыбаться, отвечал Казимир.

   - Вы ждали их здесь, на пристани? - хмурясь, спросил магик.

   - Да, на пристани.

   - И отвезли к старушке?

   - Да.

   - Князь с графиней?

   - О нет. Он ушел, пока она спала.

   - Но графиня уже проснулась?

   - О конечно! И, не найдя князя, предалась отчаянью!

   Да! Да! Графиня безутешна. Я оставил ее плачущей, - с самым веселым и довольным видом рассказывал Казимир, как будто говорил о чем-то очень приятном.

   - Не понимаю вашей веселости, - с досадой заметил некромант. - Слезы госпожи должны бы тронуть вас. Вижу, что возникли какие-то затруднения, и поэтому мне надо сейчас же увидеть графиню.

   - Если верить тем обещаниям, которые она давала относительно вас, - несмотря на замечание Калиостро, возразил поляк, - то свидание с графиней может окончиться печально для вашего сиятельства.

   Тут спиртуозные эманации, исходившие от Казимира, объяснили некроманту развязность слуги, очевидно, уже успевшего опохмелиться в поварнях Елагина.

   - Черт вас побери, Казимир! - сказал с досадой граф. - Вы с утра навеселе.

   - О, это ничего не значит! Чемодан вашего сиятельства уже погружен в гондолу, Эммануил тоже здесь. Не знаю, как вы распорядитесь насчет госпожи Ковалинской? Захватим ее с собой или оставим здесь?

   - Повторяю, что вы с утра пьяны, Казимир, и предупреждаю: если это повторится еще раз, я буду вынужден отказать вам!

   - Черт возьми, как я буду огорчен! Да я сейчас же найду себе место почище, нежели у странствующего магика! Предложений сколько угодно! Лучшие дома столицы мне открыты! А если уеду в Варшаву, то могу быть камер-лакеем при самом короле Станиславе-Августе!

   - Очень хорошо. В таком случае я не удерживаю вас, - холодно сказал магик.

   - То есть как это! - вызывающе задирая нос и кося левым глазом, спросил Казимир. - Как мне понимать слова вашей милости?

   - Так, что я отказываю вам. Вы грубите мне. А я не желаю иметь дело с грубияном. Мне нужен деликатный, скромный и надежный слуга. Да не один. Ведь я получил приглашение в Гатчину к наследному принцу! - Калиостро показал извещение "малого двора". Однако-это не произвело особого впечатления на поляка.

   - В Гатчину! Ваше сиятельство зовут в Гатчину! Э, как же вы там обойдетесь без моей помощи и без Эммануила?

   - Вполне. Но вы, Казимир, уйдя от меня именно теперь, когда звезда моя восходит, потеряете очень много, может быть, все!

   - Кто из нас больше потеряет, это еще вопрос! - нагло возразил поляк. - Ведь я о вашем сиятельстве знаю слишком такое... Если огласить, так вам, пожалуй, и оставаться в Петербурге будет нельзя!

   Лицо Калиостро потемнело от гнева.

   - Пьяный нахал! Ты смеешь мне угрожать! - проговорил он сквозь зубы, - Уже за одно это ты жестоко поплатишься!

   - Я вас не боюсь. А вы лучше жалованье мне отдайте! Много ли я видел от вас? Толкуете о кладах, а сами считаете каждый грош!

   - Ты жестоко поплатишься. А теперь убирайся. И Калиостро направился к гондоле.

   - Я сам от вас ухожу!.. Я не нуждаюсь. Я - прирожденный литовский шляхтич, а вы кто и откуда, никому неизвестно! - кричал ему пьяный Казимир. - Эммануил! Иди сюда! Этот магик развратит твое детское сердце! Вы чернокнижием занимаетесь! Жалованье мое отдайте, граф бродячий!

  

  

   Калиостро уже сидел в гондоле и приказал плыть к домику таинственной соотечественницы. Престарелый кормчий оттолкнулся багром от пристани. Гребцы ударили веслами.

   Наглость слуги после отрезвления, конечно, смените уничижением, а против его угроз он тут же решил принять меры. Не стоит беспокоиться по пустякам. Н сообщение поляка о случившемся в доме старушки его сильно встревожило. Когда гондола подплыла к голландскому садику, Калиостро встретила сама хозяйка. Но Калиостро даже ей не кивнул и, пройдя в калитку, спросил:

   - Что с Лоренцой?

   - Ах, синьора в совершенном отчаянии! - всплеснув руками, сказала старуха.

   - Без кривлянья, старая чертовка, без кривлянья! - грубо оборвал старуху граф. - Говорите дело.

   - Ах, Бальзамо, вы не можете без оскорблений! А ведь я вам, хоть и дальняя, а все же родственница!

   - Я вам говорил, чтобы вы не смели вспоминать об этом проклятом родстве! - огрызнулся он. - Говорите же!

   - Пока Лоренца спала, ее молодой обожатель ушел, скрипучим, неприятным голосом отвечала старуха, и теперь она ревет оттого, что он видел, какая она при дневном свете. Разлюбил, и ей не бывать русской княгиней! Не сказав ни слова, Бальзамо повернулся спиной к старой сводне и быстро пошел к домику.

   Он нашел Лоренцу в белой спальне. Стоя на коленях перед статуей Мадонны, она рыдала и ломала руки.

   - Что случилось? Успокойся, Лоренца, - сказал Бальзамо, осторожно касаясь обнаженного плеча красавицы.

   Женщина вздрогнула, вскочила и, оттолкнув его, крикнула:

   - Прочь! Прочь! Не прикасайся! Я не хочу знать тебя, низкий проходимец! Я хочу посвятить свои дни Мадонне. Прочь с моих глаз, проклятый совратитель!

   - Лоренца, это сумасшествие! Ты еще слишком молода и хороша собой, чтобы ханжествовать, - сказал магик.

   - Молодость моя прошла. Я - старуха. Все кончено для меня, - с отчаянием говорила женщина.

   - Я знаю многих красавиц на театральных подмостках. Если сравнить их при дневном свете с тобой, право, ты покажешься невинной девушкой.

   - О, как ты мне ненавистен, Бальзамо! - простонала Лоренца. - Твои ухватки, твоя наглость, грязное ремесло - все, все мне ненавистно!

   - Кажется, это утро всех сводит с ума, - спокойно возразил магик. - Только что мне нагрубил Казимир, так что я вынужден был прогнать его. Но он был пьян. Почему ты беснуешься? Вспомни, что, если бы не я, ты состарилась бы служанкой в остерии, деля ласки с пьяницами. Я вывел тебя в свет.

   - И торговал мною, презренный!

   - Эта торговля часто была для тебя так же приятна, как и прибыльна!

   - Уйди! О, пречистая дева, спаси меня из когтей сатаны!

   - Говорю тебе, что ты напрасно отчаиваешься. Что произошло у тебя с князем?

   - Ах, он увидел, что я - старуха, и ушел!

   - Как же он увидел тебя, бедная Лоренца?

   - Бальзамо, я заснула под утро. Солнце ярко осветило меня. Он посмотрел на меня сонную, неубранную, отвратительную, разлюбил и ушел. Мой князь, мой русский князь разлюбил меня! - ломая руки, повторяла она.

   - Не плачь, бедняжка, - сказал Калиостро, и его толстое лицо выразило подобие искреннего сожаления. - Князь еще вернется к тебе. Первое упоение страстей и утрата чистоты как у девушек, так и у юношей нередко сопровождается чувством великой скорби и раскаяния. Ведь это первое падение, подобно Адамову. Ты же была неосторожна, что осталась с ним до восхода солнца, вместо того чтобы в сумерках скрыться обольстительным видением. Ты разоспалась с юношей, как со старым мужем! Что же тут удивительного, если к его раскаянью добавилось отвращение. Но ведь это на время. Он еще вернется к тебе.

   - Он не вернется, Бальзамо! Посмотри!

   И, быстро отдернув белую занавеску, Лоренца стала у окна, освещенная ярким солнечным светом.

   - Я - старуха! В объятиях моего милого красавца, моего русского князя я истощила свои прелестц и ни на что больше не годна! - Наивное горе в словах бедной женщины было трогательным.

   Калиостро внимательно, испытующе осмотрел свою подругу и помощницу.

   - Черт возьми, Лоренца! - сказал он наконец. - Ты в самом деле состарилась за одну ночь. Твоя кожа огрубела, воспалилась! Откуда эти морщины вокруг глаз? А эти складки на шее? Их ведь не было вчера! Твои глаза померкли. В волосах седина. И вся ты вдруг отяжелела и опухла! Да, это чудесное превращение! Или объятья русского князя были столь пламенны, а девственные желания его столь ненасытны, что он в самом деле в одну ночь поглотил еще столь пленительный накануне остаток твоей молодости?

   - Это все твоя проклятая омолаживающая мазь, Калиостро! - закрывая лицо руками, сказала Лоренца. - Она так же фальшива, как и все твое жалкое магическое искусство!

   - Омолаживающая мазь? Как! Да ведь я велел тебе ее продавать, но строго запретил самой ею пользоваться! - вскричал Калиостро.

   - Моя красота увядала так быстро, что я использовала ее, проклятую, и натиралась с ног до головы! - призналась женщина, опустив голову и пряча лицо в ладонях.

   - Вся натиралась! Да ты с ума сошла! Ведь только ведьмы, отправляясь на шабаш, натираются этой мазью с ног до головы. Ведь эта мазь в большом количестве - ядовита, возбуждает ненасытные желания и опьяняет видениями!

   - Я и летала на шабаш, Бальзамо! Я погубила свою бессмертную душу. Я проклята навеки, - раздался глухой голос Лоренцы.

   Казалось, неожиданное признание поставило в тупик вообще ничем не смущавшегося некроманта. Тут он имел дело с чем-то посильнее "крыльев духа" Ковалинской.

   - Ты летала на шабаш?! Ты бредишь, Лоренца! Ведь это басни старых баб, - сказал он наконец растерянно.

   - Нет, это не басни. Я была сама и знаю. Мессир Леонардо не раз делал меня своей избранницей! О, как ужасны его ласки! Объятья его - огонь и кипяток!

   - Безумие! Бред! В омолаживающую мазь положена белена, болиголов, дурман, и в большом количестве она вызывает галлюцинации!

   - Ты - некромант и не знаешь своей науки! Или ты скрываешь? Признайся, что ты бывал на шабаше!

   - Повторяю тебе, что все эти басни придуманы для того, чтобы обманывать глупцов. Но может ли просвещенный человек им верить? Нет, ты больна, Лоренца, ты бредишь, - обеспокоено сказал Калиостро. - Ты в самом деле отравлена омолаживающей мазью. Но я вылечу тебя. И ты все еще сможешь быть прекрасной... в покрывалах и в ночном сумраке. Не горюй, женщина! Ободрись. Скоро мои дела поправятся. Сбудутся все мои желания. Великий князь приглашает меня в Гатчину. Но подожди. Надо еще посмотреть. Неужели этот русский так и скрылся, не оставив после себя никакого сувенира? Это было бы не совсем учтиво.

   Говоря так, Бальзамо вышел в соседнюю комнату. Скоро оттуда раздался его веселый голос:

   - Нашел! Письмо Серафиме Калиостро! Ободрись, женщина! Что-нибудь здесь есть приятное.

   - Письмо от князя! - вскричала обрадованная Лоренца, бросившись к вошедшему с конвертом Калиостро. - Дай! Дай!

   - Оно ведь написано по-русски. Ты все равно не поймешь, - достав исписанный листок, говорил Калиостро. - Я же немного знаком с этим варварским наречием, сколь оно ни трудно для итальянца.

   Внимательно рассмотрев написанное, Калиостро вдруг радостно воскликнул и, подпрыгнув, сделал в воздухе весьма искусный пируэт.

   - Возрадуйся, женщина! - крикнул он. - Знаешь ли ты, что это такое?

   - Выражение нежных чувств? Слова любви? Он назначает новое свидание? Дай! Дай! - замирающим от надежды и страсти голосом говорила Лоренца, протягивая руки к посланию возлюбленного.

   - Слова любви! Ха-ха-ха! Князь порядочный человек. Он оставил нечто более существенное. Это вексель, Лоренца, вексель! По всей форме, на предъявителя! Да-да! Вексель, или кредитное письмо, по которому ты хоть сейчас можешь получить у банкира Сутерленда семьдесят пять тысяч русских рублей. Семьдесят пять тысяч за одну ночь! Это по-княжески! Это по-русски! Вот смотри, цифрами написано!

   И магик протянул письмо женщине.

   Она взяла листок, но не посмотрела в него.

   - Семьдесят пять тысяч за мою ночь, - мрачно повторила она, дико вращая глазами. - За последнюю ночь моей погибшей красоты и юности! И за душу мою, за бессмертную душу, погибшую навеки! А ты обрадовался, жадный нищий! Но я хочу бескорыстно отдать и душу, и тело моему милому русскому князю! Смотри, проклятый сводник, где эти семьдесят пять тысяч!

   Она стремительно поднесла листок к пламени лампады, все еще теплившейся перед статуей Мадонны. Вексель загорелся.

   - Что ты делаешь, сумасшедшая! - бросившись к ней, закричал магик. - Да ведь у нас нет больше денег. А теперь-то и пойдут расходы!

   Несчастная с силой львицы вырвалась, толкнув его в грудь локтем так, что он отлетел, и высоко подняла руку с горящим листком. Через мгновение лишь черный пепел остался от семидесяти пяти тысяч. Лоренца протянула графу руку, держа на ладони пепел, и, сдунув его в лицо онемевшего от злобы и отчаяния некроманта, с адской усмешкой сказала:

   - Ну, призови свое искусство, проклятый жид! Преврати этот пепел вновь в семьдесят пять тысяч русских рублей!..

  

  

   Полосатый черно-желто-красный шлагбаум, такая же полосатая будка и стоящий рядом в старо-прусском зеленом мундире, с буклями, косой и в золоченом кивере рядовой гатчинских "модельных войск" цесаревича Павла Петровича свидетельствовали о том, что безграничное царство мудрой северной Астреи здесь кончается и начинается крошечное владение ее капризного сына. В самом деле, в Гатчине был свой "малый двор", свои камергеры, свои войска, своя артиллерия, на озерах и речках - маленьких флот, в парках стояли крепостцы, производились разводы, вахтпарады, смотры по старому фридриховскому уставу. Приписанные к Гатчине села и деревни получили особое устройство, призванные создать благоденствие подданных маленького царства, среди которого в неусыпной деятельности, изо дня в день, с пяти часов утра пребывал великий князь Павел Петрович, сумрачный, насмешливый, вспыльчивый и великодушный чудак. Екатерина не мешала его деятельности, мечтам и забавам и только следила, чтобы эта деятельность не переходила границ отведенного цесаревичу крошечного царства.

   Разделяя уединение августейшего супруга, прекрасная, как весеннее безоблачное утро, великая княгиня Мария Федоровна была не менее деятельна и вносила свою лепту в переустройство садов и парков Гатчины.

   В это особое царство на присланном от "малого двора" кабриолете с кучером и чиновником въезжал Калиостро.

   Кабриолет доставил магика прямо в Мальтийский павильон - здание в средневековом стиле с зубцами, бойницами, башенками и статуями рыцарей в нишах, - который стоял в довольно глухой части парка среди мощных елей и сосен.

   Введя в это уединенное помещение магика, придворный чиновник на немецком языке объяснил, что тот должен дожидаться здесь. Калиостро думал, что будет принят во дворце цесаревича, и такое начало ему очень не понравилось. Однако он не терял надежды. Одетый в черное, держа шляпу под мышкой, граф нетерпеливо прохаживался в пустом павильоне, прислушиваясь к глухому шуму, перекатывавшемуся в верхней части парка.

   Раздался топот, треск колес и хлопанье бича. Еще один кабриолет подъехал к Мальтийскому павильону. В нем сидел другой чиновник и с ним невысокий человечек в треуголке, грудь которого была увешана орденами разных государств. В одной руке он держал бич, а в другой длинный повод, на котором за кабриолетом бежал маленький, розовой масти ослик с золочеными копытцами и с большим бантом из широких лент прусских цветов у корня хвоста.

   Едва кабриолет остановился, хозяин ослика соскочил, достал из мешка, лежавшего в экипаже, полотенце, щетки, медный тазик и мыло, скинул кафтан, украшенный орденами, подвязал передник и, зачерпнув воды в ближайшей канавке, принялся ловко чистить, мылить и вытирать ослика, смывая следы дорожной пыли и испарины. Ослик, развесив уши, стоял неподвижно. Окончив туалет маленького четвероногого, хозяин вновь надел кафтан с орденами, почистился сам и затем вошел прямо в зал павильона, ведя за собой и ослика на поводу.

   Заметив Калиостро, он вежливо снял треуголку и поклонился. Лицо его сияло благодушной улыбкой и бесконечным самодовольством. По знаку хозяина поклонился и ослик, сгибая передние ноги. Магик холодно кивнул новоприбывшим. Но господин в орденах, очевидно, желал вступить с ним в беседу.

   - Эге, камрад! - сказал он по-немецки. - Вы тоже явились что-нибудь хорошенькое показать его высочеству?

   Калиостро не ответил, но хозяин ослика нисколько не смутился и стал расхваливать необыкновенный ум своего питомца.

   Но вдруг в аллее послышался топот копыт, и показалась кавалькада. То возвращались с ежедневной верховой прогулки цесаревич Павел Петрович, цесаревна Мария Федоровна и их свита.

   Поравнявшись с павильоном, кавалькада остановилась. Через минуту в него быстро вошел великий князь Павел Петрович, ведя под руку супругу.

   Калиостро и владелец ослика приветствовали августейшую чету низкими реверансами. Поклонился и ослик, сгибая ножки с золочеными копытами.

   Павел Петрович насмешливым, проницательным взглядом темных глаз окинул эту своеобразную группу и сказал, кивнув на ослика, Марии Федоровне:

   - А он очень мил и хорошо воспитан! Ну-ну! Милейший, покажите нам его искусство, - весело продолжал цесаревич.

   Хозяин ослика расцвел восторженной улыбкой и защелкал бичом. Ослик ходил на задних копытах, танцевал менуэт, прыгал через стулья. Затем отбивал золоченым копытцем ответы на заданные вопросы о числе присутствующих, часов, окон в павильоне.

   - Браво! Браво! Да ваш осел так обучен, что чуть ли не говорит! И прелесть как учтив!

   - Мы бесконечно счастливы, что снискали благоволение вашего императорского высочества! - расплываясь в блаженной улыбке и кланяясь, говорил осчастливленный хозяин четвероногого артиста.

   - Мари! Ведь это прелесть что за ослик! - говорил Павел Петрович, обращаясь к супруге.

   - Премилый! - сказала Мария Федоровна. - Не правда ли, Катерина Ивановна!

   Стоявшая тут же в свите фрейлина малого двора Катерина Ивановна Нелидова поспешила выразить удивление способностями животного. Но вдруг только что снискавший августейшую похвалу за учтивость ослик подозрительно поднял хвост и надулся...

   Павел Петрович притворно грозно взглянул на хозяина длинноухого, и немец сконфуженно бросился к воспитаннику и, подставив свою новую треугольную шляпу, этим героическим способом сберег паркет Мальтийского павильона.

   Мария Федоровна и ее фрейлины закрылись веерами, цесаревич расхохотался, за ним и все остальные.

   Обрадованный немец, сам улыбаясь во весь рот и укоризненно покачивая головой, как бы пеняя ослику, столь плохо поддержавшему выданную цесаревичем аттестацию, хотел вынести треуголку из павильона, но Павел Петрович сделал ему знак остановиться.

   - Постойте, любезнейший! Ваша шляпа нам пригодится для герметических опытов. Что же не представят мне этого... как его... господина... господина Иероглифа!

   - Граф Александр де Калиостро! - выступая, доложил кавалер свиты.

   - Да-да! Господин Иероглиф! - рассеянно говорил цесаревич. - Подойдите ближе, господин Иероглиф! Как ваше здоровье, господин Иероглиф?..

   Во время опытов с осликом граф, глубоко оскорбленный тем, что его как бы ставят на одну доску с дрессировщиком, оставался в стороне и никак не мог принять надлежащую осанку.

   Казалось, Павел Петрович ни разу не взглянул даже в его сторону. Однако отлично видел все его ухватки. Приглашенный теперь, Калиостро подошел с поклоном.

   - Я много слышал о вашем искусстве, - сказал цесаревич. - Вы, говорят, чудеса делаете?

   - Что такое чудо, ваше высочество! - отвечал магик. - Непонятное кажется толпе чудесным.

   - Вы, говорят, открыли какой-то клад на острове Ивана Перфильевича Елагина! - продолжал, отдуваясь, фыркая и откидывая назад голову, цесаревич. По этим признакам можно было заключить, что итальянец ему сразу не понравился.

   - Клад на острове, ваше высочество, действительно есть, но обретение его вновь отдалено на сто двадцать пять лет!

   - Какая жалость! А я хотел позаимствовать из клада нашего милого Ивана Перфильевича! Ведь вы знаете, господин Иероглиф, мы, принцы, вечно нуждаемся в золоте.

   - Если я - Иероглиф для вашего высочества, - заискивающе сказал Калиостро, - то более обстоятельная и в иной обстановке беседа со мною легко даст вам ключ к иероглифу моей личности.

   - О, не беспокойтесь, любезнейший! Ключ у меня уже в руках. Но вот что. Вы сильны в герметическом искусстве и обладаете тайной превращения веществ?

   - Конечно, ваше высочество, мне многое дано, - с важностью отвечал Калиостро.

   - Подайте сюда шляпу! - приказал великий князь. Один из кавалеров свиты взял у хозяина ослика его шляпу и, кусая губы, чтобы удержать улыбку, поднес магику.

   Но цесаревич стал совершенно серьезным.

   - Вот, - сказал он, - покажите нам образец своего искусства, превратите это вещество в золото, и тогда я скажу, что, поистине, ваше великое дело - в шляпе!

   - Вы шутите, ваше высочество! - сказал растерявшийся граф.

   - Нисколько. Я даю вам возможность доказать свои знания. Мы запрем вас сейчас в этом павильоне и будем держать до тех пор, пока вы не превратите в слитки высокопробного золота все это. Если вам потребуются инструменты, пособия, мы их вам дадим. Повторяю, я не шучу. Вы знаете, что восточные принцы привыкли к безусловному повиновению и немедленному исполнению своих приказаний.

   - Ваше высочество забываете, что я - иностранец, а не ваш подданный! - не без наглости глядя в лицо цесаревича, сказал Калиостро.

   Павел Петрович не ответил, фыркнул, подал руку Марии Федоровне, круто повернулся и вышел.

   Вслед за ним выходили остальные, обходя магика с таким видом, словно это он, а не ослик, испортил треугольную шляпу.

  

  

  

  

   Проводя обычно лето в Царском Селе, в жаркие дни Екатерина любила уединяться в деревенский дом, построенный ею в Баболове.

   Государыня называла это приятное местечко "мой лягушечник".

   В самом деле, здесь было достаточно прохлады и воды; лягушки водились на приволье в бассейнах; с шумом, брызгами и пеной били каскады в нагроможденных камнях; прозрачная вода расстилалась прихотливо очерченными прудами.

   Прекрасный сад окружал светлый высокий дом с куполообразной крышей и огромными окнами, стоявший на пологом холме и отражавшийся в прозрачных зеркалах прудов со всех, сторон.

   В ранние утренние часы, когда газоны еще блистали росою и ночная прохлада лишь смягчалась сиянием поднявшегося солнца, императрица отправлялась в баболовский