Энгельгардт Николай Александрович - Граф Феникс

Государыня изволит прислать своего лейб-медика, так могу ли его не принять? Ты, хрыч, совсем из ума выжил!

   - Ну, и приняли бы честь честью, а лечиться все бы не давались. Можно ли уследить, принимаете вы микстуры ихние или в отходное место льете? Или опять мази эти, слабительные - кто заставлял принимать? Эх, батюшка, ваше превосходительство, пока не поздно, отмените вы все это лечение и позовите Ерофеича. Он вас в баньке выпарит, настойку натрет и внутрь даст испить с нашептом и молитвою - посмотрите, как живо на ножки встанете!

   - Любит меня, старый хрыч! - сказал Елагин. - Но только не к Ерофеичу надо обратиться - к Калиостро.

  

  

   По поручению Ивана Перфильевича молодой секретарь отправился искать графа Калиостро в Итальянских, где тот проживал под именем полковника Гвальдо. Сердце тамплиера громко застучало в груди, когда он приблизился к дому, где, как предполагал, живет таинственное прекрасное и несчастное существо, которым полно было его воображение. Но в Итальянских сказали, что граф Калиостро с супругой находится на даче князя Григория Александровича Потемкина в Озерках, куда приглашен для лечения младенца племянницы вельможи Варвары Васильевны.

   Эти сведения сообщил князю Кориату сам хозяин дома - придворный костюмер синьор Горгонзолло. Он был хорошо осведомлен, что проживавший в скромной квартире на третьем этаже под именем Фридриха Гвальдо вольнопрактикующий врач есть не кто иной, как знаменитый, прославленный во всей Европе граф Калиостро. Между прочим, распространяясь о прекрасной его супруге, хозяин утверждал, что она в скором времени выступит на сцене и, конечно, не уступит певицам "Эрмитажа", знаменитым Габриэлли и Давии. Эти подробности вместе с сообщением многих обстоятельств частной жизни четы Калиостро произвели неприятное впечатление на молодого мечтателя. Вдруг фантастический, таинственный образ померк в его воображении. Явилась обыденная действительность, и сладостные видения исчезли и показались бредом и сумасшествием. Обыкновенная чета странствующих итальянских авантюристов предстала пред ним. С глубоким унынием слушал он трескучую речь почтенного Горгонзолло, обонял кухонные и иные запахи глубокого двора итальянского дома, пыль и моль летела с развешанных на веревках бутафорских мантий, дружно выколачиваемых камышовыми тростями мускулистых приказчиков, любопытные лица смотрели на него из окон - все, все имело такой пошлый, обыкновенный вид. Золотые сны со всем, что было в них прекрасного и ужасного, улетели.

   Когда князь Кориат доложил Ивану Перфильевичу, что маг находится на даче Потемкина, то имел случай убедиться, как много значило имя могущественного вельможи. Елагин проникся еще большим убеждением по отношению к графу Калиостро и сейчас же приступил к составлению послания князю Григорию Александровичу. Уже смотрел он на Калиостро как на лицо, в распоряжении этого вельможи находящееся, описывал свою болезнь, страдания, бессилие профанских медиков и просил отпустить к нему графа хотя на один день. Продиктовав послание секретарю и подписав дрожащей от слабости рукой, Иван Перфильевич сказал:

   - Поезжай сейчас, милый князь, в Озерки, передай светлейшему письмо, свидетельствуй всяческое почтение к особе его и выпроси Калиостро хоть на один день!

   Я знаю, что только он может меня спасти и на ноги поставить. Поспешай, друг мой. Часы и минуты до возвращения твоего с магом считать буду. Очень устал!

   - А что прикажете и в каких выражениях сказать самому графу Калиостро? - осведомился князь Кориат.

   - Скажи, что настигнутый гневом Великого Кофта раскаиваюсь в своем недоверии и прошу снисхождения к моей старости! Да, так и скажи! - уныло продолжал Елагин. - Хоть я и статс-секретарь и сенатор, а этот итальянский граф весьма на авантюриста похож, да что будешь делать! Болезнь меня измучила. Кто этот неведомый Великий Кофт, - не знаю. Однако обиняком все же намекни, что в случае успешного лечения я в долгу не останусь.

   - Хозяин дома в Итальянских, где стоял граф Калиостро, сейчас мне засвидетельствовал безвозмездность сего врачевателя, - заметил князь Кориат.

   - Если он не жаден до золота, как прочие его соотечественники, то, вероятно, к чему-либо иному склонность имеет! - сказал многоопытный старик. - Намекни, что могу у государыни выхлопотать ему российский орден. У него, кажется, кроме масонских и восточных собственной работы, нет никаких.

   Получив инструкции, князь Кориат приказал оседлать коня и выехал, сопровождаемый берейтором с запасной лошадью, дабы иметь возможность пересесть на нее в случае какого-нибудь несчастия.

   Выбравшись из Петербурга, он поскакал по пустынной шлиссельбургской дороге. Движение развлекло его, и перемена обстановки, свежий ветерок, бьющий в лицо, сельские пейзажи, рощи и луга - все способствовало отрезвлению молодого человека. Исчезли странные образы, так властно покорившие его воображение. Но в то же время земные чувства влекли князя к прекрасной супруге странствующего магика. Уже не полутелесный, неуловимый, мистический символ женственности любил он в ней! Любил живую красавицу, воображал ее такой, какой явилась она на заседании капитула в прозрачных тканях, столь же выдававших, сколь и скрывавших прелесть форм идеального тела. Юный девственник, соблюдавший обеты тамплиерства, князь Кориат не знал женщин. Чем могущественнее было это первое чувство, тем пламеннее желания...

   Но опять свойственная неопытным влюбленным переменчивость настроений рисовала тамплиеру ту опасность, которой подвергается его верность обетам. С ужасом сознавал, что уже нарушает их, что давно их нарушил в обаянии чар незнакомки, чужой ему женщины! Да, он желает ее, он жаждет объятий, поцелуев, земной любви этой земной женщины... И кто она? Итальянка, певица, жена или наложница темного некроманта? Рассказы словоохотливого Горгонзолло представились ему... Но в земной прелести обыкновенной женщины жаждал он обладать незнакомкой! Горе! Он нарушил уже обет девства! Еще шаг, и он падет в бездну, а восстанет ли из нее? Верховное служение таинственной, священной цели, к которому его готовили наставники, будет для него уже невозможным.

   Сзади послышались крики берейтора:

   - Остановитесь, ваше сиятельство, вы не в ту сторону свернули!

   Князь опомнился, осадил тяжело дышащего коня и обернулся.

   Берейтор кричал и махал рукой, указывая на широкую, обсаженную липами дорогу, которая вела к даче Потемкина.

   Белая башня высилась над вершинами парка. Князь был уже раз в Озерках и узнал местность.

  

  

   Проехав между двумя каменными павильонами, которыми заканчивалась аллея, через распахнутые узорные чугунные ворота с вензелями Потемкина, князь Кориат на взмыленном, загнанном коне въехал на огромный двор перед задним фасадом дачи Григория Александровича. Тут заметил множество суетящихся слуг, поданные к крыльцу кареты и, видимо, ожидающих выхода господ дворецкого, кучеров, форейторов, скороходов и прочую челядь.

   Подъехав к крыльцу, он спросил у дворецкого, можно ли видеть светлейшего.

   - А по какому делу изволили прибыть? - вежливо спросил дворецкий.

   - Я секретарь его превосходительства Ивана Перфильевича Елагина и прислан от него с письмом к светлейшему, - отвечал Кориат.

   - Конечно, если от такой особы, мы обязаны доложить немедленно. Но его светлость сейчас в большом беспокойстве. Сами изволите видеть, экипажи уже поданы, - объяснял дворецкий, между тем как гайдуки держали коня и стремя посланцу, сошедшему на землю.

   - Что же, князь куда-то уезжает?

   - Никак нет.

   - Для кого же подали экипажи?

   - Собственно для графа Калиостро с супругой.

   - Так граф уезжает?

   - Не один. Они для лечения увозят больного младенца княгини Варвары Васильевны в Санкт-Петербург.

   - Увозят младенца? - удивился князь Кориат. - Разве в Озерках лечить его нельзя?

   - Не могу доложить в точности. Но только младенец с ними едет. А посему ее сиятельство княгиня Варвара Васильевна очень огорчены. Обмороки и плачут. Собственно, поэтому сейчас тревожить его светлость было бы неудобно.

   - Так как я прибыл для того, чтобы пригласить к его - превосходительству Ивану Перфильевичу господина Калиостро, - сказал секретарь, - то отъезд его в Петербург кстати.

   - Ах, они уже в кареты садиться идут! - заглянув в вестибюль, всполошился дворецкий. - Идут! - крикнул он слугам у экипажей.

   Все пришло в движение, готовясь подавать кареты.

   На лестнице послышались шаги. Две нянюшки вынесли больное дитя, покоившееся на подушках. Болезненное личико бедного малютки чуть мелькало сквозь прикрывавшую его кисею. По знаку дворецкого подали карету, куда с помощью слуг и уселись с ребенком нянюшки. Но они его должны были только привезти в Петербург и оставить там в отведенном магику доме, что их очень огорчало. Искренние слезы навертывались на глаза женщин.

   Вздохи и приглушенные рыдания возвестили о появлении огорченной матери. Княгиню Варвару Васильевну под руки вели с одной стороны супруг, князь Сергей Федорович, а с другой - сам Потемкин. Улыбочка вся, казалось, исходила слезами. Горе ее было безмерно, но в слезах и горе она была столь же пленительна, как и улыбающаяся. Шедшая за ней госпожа Ковалинская старалась словами утешения и надежды пробудить бодрость в сердце княгини. Шествие заключали полковник Бауер и домашний врач. Оба они должны были сопровождать ребенка и магика до Петербурга, чтобы затем подробно сообщить о благополучном завершении пути.

   Когда княгиня вышла на крыльцо и увидела, что ребенок уже в карете, рыдания стеснили ее дыхание, она совершенно ослабела. Муж и Потемкин поддерживали ее. Молодая женщина издали крестила сына и карету бледными перстами. Все были потрясены горем матери, лица слуг выражали сочувствие. Между тем ни Калиостро, ни супруги его еще не было. Светлейший нахмурился, не привыкший кого-либо или чего-либо ждать хоть минуту.

   - Бауер, поторопи! - угрюмо приказал он адъютанту, который бросился исполнять распоряжение.

   Тут взгляд Потемкина остановился на стоявшем в стороне князе Кориате. Он узнал секретаря Елагина и приветливо кивнул ему. Князь ответил учтивым поклоном и, приблизившись к светлейшему, подал письмо директора над зрелищами. Так как в это время были принесены кресла, ослабевшая княгиня села, Потемкин смог оставить ее руку. Он вскрыл конверт и пробежал дрожащие строки больного Елагина.

   - Ну, кажется, весь свет хочет лечиться у Калиостро! - сказал Григорий Александрович. - Но я не знал, что здоровье Ивана Перфильевича так пошатнулось.

   - Его превосходительство подвергались лечению доктора Роджерсона, - отвечал Кориат. - Но пользы нц малейшей. Нога в еще худшем состоянии. Вот и решили обратиться к графу.

   - Ах, сей святой муж спасет бедного Ивана Перфильевича! Спасет! Спасет! Спасет! - убежденно воскликнула госпожа Ковалинская.

   - Только уже проси Калиостро сам, любезный князь, - сказал Потемкин. - Он не в моем распоряжении. Сам дожидаюсь выхода его на крыльцо. Вот он какая ныне персона!

   - Нет, не может быть человека более кроткого, более смиренного! - вступилась госпожа Ковалинская за обожаемого наставника.

   - Идут-с! - доложил дворецкий. - Граф с супругой-с!

   В самом деле, из вестибюля вышел Калиостро. Весь в черном, он поддерживал под руку какую-то закутанную непроницаемым черным газовым покрывалом фигуру. Под другую руку ее вел полковник Бауер. Маленький Эммануил следовал за ними.

   Было очевидно, что закутанная фигура - супруга магика.

   Когда дворецкий известил о появлении Калиостро, сердце в груди молодого тамплиера забилось. Все чувства его загорелись желанием насладиться видом прекрасной женщины, поработившей девственного мечтателя своими прелестями. На мгновение он позабыл обо всем. Дневной свет внезапно померк в его глазах, так сильно взыграла кровь юноши, и вслед за тем чудесная вспышка света озарила все предметы. Лишь в это мгновение понял он могущество любви, от влияния которой столь долго охраняли его обеты храмовничества. Он напряженно вглядывался в сумрачную глубину вестибюля. И велико было его разочарование, когда вместо ожидаемой красавицы он увидел закутанную фигуру. Такое появление маркизы Тиферет удивило всех. Она двигалась странной, шатающейся походкой, и все складки ее одежды свидетельствовали не о молодой, стройной и сильной женщине, но о каком-то сгорбленном, дрожащем существе. Когда же вдруг под темным газом послышался глухой кашель, то у всех появилось убеждение, что граф ведет какую-то древнюю старуху, а не ту волоокую мощную итальянку, какой явилась в усадьбу Потемкина маркиза.

   Это, конечно, сильнее всего потрясло влюбленного. Его ожидания были внезапно обмануты. Но когда сгорбленное существо дряхло закашляло, невообразимый ужас объял тамплиера. Вдруг перед ним возникло видение таинственной египтянки, и то, что он увидел тогда, дерзновенно подняв покрывало... Калиостро хлопотливо усадил закутанную супругу в одну из карет.

   Маленького Эммануила посадили туда же, и тут же занавески окон опустились. Оставалось только разместиться в третьем экипаже самому графу и сопровождавшим его полковнику Бауеру и домашнему лекарю.

   Тут только князь Кориат опомнился и, подойдя к магику, передал ему просьбу Ивана Перфильевича посетить его в Петербурге.

   - Я бы непременно навестил этого почтеннейшего мужа даже и без особого приглашения, по приезде в Петербург, - отвечал граф. - Состояние его мне известно. Но так как вы присланы от его превосходительства, то не угодно ли будет вам сесть с нами в карету. Она, кажется, весьма вместительная, даже шестиместная.

   Князь Кориат ответил, что с ним запасная верховая лошадь, и он предпочитает ехать верхом, чем в душной карете.

   По-видимому, отказ был неприятен Калиостро.

   - Как хотите, - сказал он. - В дороге беседа наша многого бы коснулась. Я настоял, чтобы больного младенца повезти не водою, а сушей. Имею на это особенную причину. Но ехать, конечно, придется осторожно, чтобы не растревожить дитя. Так шагом всю дорогу будем подвигаться. Вам лучше впереди ехать!

   Говоря это, магик устремил бегающий подозрительный взгляд на юношу и опять вознес глаза к небу.

   - Нет, я поеду с вами, - возразил князь, - потому что слишком гнал коня, направляясь в Озерки. Может быть, на половине дороги перегоню вас, чтобы скорее прибыть в столицу и объявить Ивану Перфильевичу о вашем приезде.

   Магик повернулся и поднялся на крыльцо проститься с хозяевами.

   В мыслях князя Кориата мелькнуло, что граф хотел бы в пути иметь его постоянно под своим надзором и что это связано со странным появлением его супруги, как бы спрятанной им в карету...

   "Калиостро боится, чтобы я в пути не имел случая побеседовать с его женой!" - подумал секретарь. Более чем когда-либо итальянец был ненавистен ему всеми своими ухватками, всем обликом и лицемерными, как ему казалось, речами.

  

  

   Князь Кориат тоже откланялся, причем Потемкин и Голицын просили выразить глубокое их сочувствие Ивану Перфильевичу и передать пожелания успешного лечения и скорейшего выздоровления директору зрелищ.

   Затем юноша велел берейтору подать запасного жеребца. Но когда уже взялся за луку и поставил ногу в стремя, то почувствовал, что кто-то пристально наблюдает за ним. Обернувшись, он увидел, что магик медлит на подножке кареты и через плечо пронзительным взглядом смотрит на него. Взоры их на мгновение встретились. Какая-то искра пробежала между ними. Калиостро отвернулся и вошел в карету с гербом Потемкина на дверце, которую шумно захлопнул за ним лакей. И Кориат вскочил в седло.

   Поезд двинулся со двора: впереди ехала карета с нянюшками и больным княжичем. Кроме форейтора на передних парах четверика, скороходы князя Потемкина вели под уздцы коней, дабы предупредить малейший толчок или неровный шаг ретивых четвероногих. На запятках кареты висели два богатырского сложения гусара. При малейшей неровности или склоне дороги они обязаны были соскочить и могучим усилием плеча поддержать клонящийся кузов экипажа.

   Далее ехала со спущенными занавесками в окнах карета с супругой Калиостро. Потом - с ним самим и двумя его спутниками.

   Князь Кориат ехал, поотстав от экипажа Калиостро. Было уже около четырех часов пополудни. В столицу при столь медленном движении должны были прибыть уже поздно вечером. Но это время было избрано по указанию Калиостро.

   Сопровождая медленно движущийся поезд, молодой человек имел достаточно времени предаться мечтам, предчувствиям и подозрениям. Кажется, никогда еще сердце молодого тамплиера не терзали столь противоречивые страсти. Ненависть к гнусному шарлатану, столь же успешно, сколь и нагло обманывавшему весь свет, пленившему и терзавшему прекрасную женщину, соединилась в нем с безумной любовью и жалостью к таинственной красавице. И в то же время мистический ужас леденил его члены, когда думал он о непостижимом соединении в супруге Калиостро прелестнейшего юного существа с древней старухой! Как объяснить эту тайну? Он решил во что бы то ни стало проникнуть в эту загадку, для чего непременно улучить минуту и переговорить с женою Калиостро, уверенный, что именно этого-то и боялся магик.

   - Предчувствует! Опасается! - шептал молодой человек, судорожно сжимая в руке уздечку. - А, злодей! Я проникну в твои темные замыслы и разрушу их!

   Князь Кориат выжидал удобного случая поравняться с каретой супруги Калиостро так, чтобы тот не мог этого заметить. И случай представился за крутым поворотом между поросшими лесом холмами, где колеса вязли в сыпучем песке, так как экипажи были очень тяжелы. Карета графа сильно отстала, между тем карета с его женой уже скрылась из виду. Тогда юноша пришпорил отдохнувшего жеребца и поравнялся с занавешенным окном, так тревожившим его воображение. Вдруг угол занавески приподнялся, и появилась рука в черной перчатке, сделала какой-то знак и тотчас же спряталась. Князь услышал поспешные шаги. Обернувшись, он увидел Калиостро, который шел пешком. Заметил он что-нибудь? Лицо магика было непроницаемо, и глаза блуждали в небесах. Но поравнявшись с окном, он на ходу сунул голову за занавеску и что-то сказал так тихо, что нельзя было расслышать ни слова. Потом опять вернулся к своему экипажу и сел в него. На князя Кориата он, по-видимому, не обратил никакого внимания. Все это в высшей степени обострило чувства тамплиера. Он ощущал себя опутанным сетью загадочного и непостижимого. Что хотела жена Калиостро сказать таинственным знаком? Ему ли он предназначался? И как из-под темных покрывал своих она могла знать о присутствии сочувствующего, ей юноши? Все тут было загадкой.

   Однако он еще настойчивее стал преследовать свою цель.

   Между тем время шло незаметно. Уже солнце стало опускаться к горизонту. Легкие летние сумерки окрасили в нежные тона небо и землю. Вдали показался Петербург. Тут пришлось остановиться, чтобы накормить младенца и дать ему немного отдохнуть перед въездом в столицу. Свернули с дороги к опушке сосновой рощи, где по желтым стволам текла разогретая солнцем янтарно-багровая смола. Калиостро осматривал больного княжича. Князь Кориат воспользовался этой минутой, соскочил с коня и подошел прямо к окну кареты, по-прежнему закрытому занавеской. Быстро просунув руку за занавеску, он сделал ответный знак незримой красавице, стараясь выразить им свою готовность прийти на помощь несчастной. Затем поспешно отошел и углубился в рощу. Вдруг тяжелая рука опустилась на его плечо. Он обернулся. За ним стоял Калиостро. Густой ли ковер опавших хвойных иголок сделал неслышными его шаги, но только он возник, как дух.

   - Князь, - сказал он мягким кротким голосом. - Князь Кориат!

   - Что вам от меня нужно? - нетерпеливо спросил тот.

   - Очень немного, очень немного! - тем же мягким, проникновенным голосом ответил магик. - Раскройте вашу руку и покажите мне то, что держите в ней.

   - Вы за мной шпионите! Подите прочь! - крикнул князь.

   - Кто из нас за кем шпионит, сказать нелегко. Во всяком случае, тот предмет, который вы держите в руке, получен вами от лица, довольно мне близкого. Вот почему я интересуюсь им.

   - Если это лицо нечто доверило мне, то могу ли обмануть его доверие? - сказал юноша, имея в виду таинственный знак, данный из кареты супругой Калиостро.

   - Я; кажется, имею больше права на это лицо, нежели вы.

   - Человеческая личность свободна. По крайней мере я не признаю никаких прав одного человека над другим, ему подобным!

   - Это - великая истина. Но послушайте лучше меня, молодой рыцарь, и отдайте мне то, что вам передали! Клянусь Соломоновой печатью, это будет лучше для вас!

   - Убирайтесь! У меня ничего нет. Я не хочу с вами разговаривать. Вы не внушаете мне никакого доверия! - прижимая сжатую в кулак левую руку к сердцу, а правую кладя на рукоять шпаги, сказал тамплиер.

   - Юная неопытность говорит вашими устами. Но вы делаете большую ошибку. Это лицо совсем не то, за кого себя выдает.

   - Оставьте меня. Отойдите. У меня ничего нет. Вы шпионили напрасно.

   Говоря это, князь Кориат разжал левую руку и показал, что она пуста.

   Калиостро покачал головой, чуть улыбаясь уголками рта.

   - Рыцарь! Рыцарь! - произнес он укоризненно. - Вы уже прибегаете к темному искусству лжи, притворства и ловкости рук! Я не настаиваю. Если вы сами устремляетесь за темной планетой, влекущей вас, если вы хотите обманываться - обманывайтесь. Но приключение, в которое вас вовлекли любопытство и чувственная страсть, кончится для вас горьким разочарованием! Так неопытного путника увлекает мираж пустыни. Так в ночные часы чувства обманывают нас, и гнилой пень мы принимаем за вышедшую к нам на ночное свидание красавицу. Храните сокровище, приобретенное вами, храните, юный рыцарь! Я больше мешать не буду.

   И, посмеиваясь, граф отошел к экипажам.

   Очевидно, он был твердо убежден, что из окна кареты от его жены князь Кориат кое-что получил, быть может, записку, призывающую его на помощь. И хотя ничего подобного не было, самые подозрения Калиостро и попытка овладеть будто бы полученным храмовником талисманом в глазах последнего были достаточным доказательством его преступности, боязни, что обнаружится тайна, окружающая прекрасную несчастливицу.

   Выйдя вслед за графом из сосновой рощи, секретарь тотчас же вскочил на коня и помчался в Петербург.

   Берейтору он крикнул, чтобы тот следовал за экипажами.

   Ему хотелось остаться наедине со своими чувствами и мыслями.

   Он мчался, и стонущий призрак сопровождал его и молил о помощи. Страдающая женская душа гналась за ним.

   Юноша шпорил коня и стремился вперед. И только в предместье столицы пришел в себя и сдержал коня.

  

  

   Князь Кориат въехал во двор дома Елагина, бросил повод выбежавшему слуге и направился к бедному больному старику, чтобы доложить о своей поездке на дачу Потемкина.

   Но против ожидания, он нашел Ивана Перфильевичг не на одре болезни, а в столовой за уставленными яствами, бутылками, графинами, паштетами, вазами с фруктами столом. Правда, забинтованная нога его все еще покоилась на табурете, но старик ел, прихлебывал, чмокая и пригубливая из кубка, глаза его сияли жизнью, весельем, надеждой, щеки и нос заливал приятный румянец. Секретарь даже несколько оторопел от этого неожиданного зрелища.

   - Не ожидал? - хитро прищурив глаза, сказал старик. - Благодарение Великому Кофту и посланнику его, графу Калиостро! Я здоров или почти здоров! Видишь сам - и пью и ем с волчьим аппетитом.

   - От всего сердца поздравляю ваше превосходительство! - воскликнул искренне обрадованный тамплиер. - Но когда же почувствовали облегчение?

   - Вскоре после твоего отъезда, милый друг! Я все тебе расскажу подробно. А ты мне. Хотя я наперед все знаю. Калиостро сюда едет, не правда ли? - хитро блестя глазами, говорил исцеленный старик.

   - Он, вероятно, уже у заставы, - отвечал удивленный секретарь. - Но как это стало известно вашему превосходительству?

   - Расскажу сейчас. Садись, кушай и пей. Ты, верно, с дороги проголодался.

   Юноша не заставил себя просить дважды. При виде обильных снедей и напитков он почувствовал голод и жажду, какую может испытать только остававшийся целый день почти без пищи, предаваясь мечтам и вздохам, двадцатилетний влюбленный. Князь Кориат занял место напротив Елагина. Лакей бесшумно стал за его креслом, незаметно, но настойчиво подсовывая к нему в нужный момент блюда, бутылки, вазы и графины, и некоторое время в столовой слышна была только работа челюстей, и кто шел первым в этом соревновании, юноша или старик, было бы трудно решить.

   Утолив первый голод, они начали беседовать.

   - Итак, - блестя глазами от удовольствия, вызванного хорошей едой после долгого, утончившего его вкус поста, сказал Иван Перфильевич, - итак, граф Калиостро возвращается в Петербург.

   - И не один, - сказал князь Кориат.

   - Ну, конечно, с прекрасной супругой, - улыбаясь, возразил Елагин. - Мы ее тогда в убежище мертвых искали, помнишь? Когда еще великий маг показал над ней в капитуле свою власть умертвлять и оживлять! Но такую красавицу царство теней удержать не могло и возвратило ее для украшения сей юдоли плачевной! Да, женщина - это роза в долине Иосафатовой! Хотя я не знаю, растут ли розы в этой долине?

   Из тона речей почтенного наместного мастера восьмой провинции было ясно, что вместе с выздоровлением к нему возвращалась и несколько аттически циничная насмешливость, не щадившая самого виновника, как он признал, и болезни, и выздоровления.

   При упоминании о супруге Калиостро секретарь смутился.

   - Я не видел графиню, потому что она вышла закутанная в непроницаемые флеры и тут же села в карету, - сказал он. - Дело в том, что графа я застал в минуту отъезда. Поданы были кареты, и сам Григорий Александрович с племянницей и князем Сергеем Федоровичем Голицыным на крыльце находился.

   - Как! Сам Григорий Александрович Потемкин вышел на крыльцо Калиостро провожать? - спросил изумленный Елагин. - Может ли это быть? Да он и первейших особ сей чести не удостаивает! Князь Потемкин провожал до крыльца Калиостро! Ну, неудивительно, что и сама государыня о нем спрашивала!

   - Государыня спрашивала о Калиостро? - в свою очередь заинтересовался князь Кориат.

   - Да. Но об этом речь впереди. Расскажи ты сперва подробно о своей поездке. Да не забывай своего кубка!

   - За полнейшее выздоровление вашего превосходительства - и скорейшее, пью кубок сей! - обрадованный счастливой переменой, сказал тамплиер и выпил все до дна.

   - Спасибо, милый. Я же умеренность соблюдать должен.

   Умеренность - узда свободы, добростроение пиров! - старческим баском запел масон, подвигая к себе тертых рябчиков с трюфелями.

   - Законословие природы, порядок всех ее даров! - подхватил молодым тенором храмовник, поднимая серебряным ножом крышку паштета.

   - Умеренность в питье и пище! Умеренность в добре и зле! Умеренность в земном жилище, в сиянье света и во мгле! - пел масон, намазывая тертых рябчиков на белый хлеб.

   - Умеренность и в осязаньи, И в обладаньи красоты! Умеренность в самом познаньи, И в достиженья высоты! - пел храмовник, ложкой перекладывая внутренность паштета к себе на тарелку.

   Затем они подняли кубки, сдвинув их дружно, и вместе повторили первый куплет "Гимна умеренности":

  

   Умеренность - узда свободы,

   Чиностроение пиров,

   Законословие природы

   В порядке всех ее даров!

  

   - Ну, а теперь рассказывай дальше о своей поездке! Так. Григорий Александрович провожал Калиостро до крыльца?

   - Да, граф увозил на излечение больного княжича - первенца Варвары Васильевны.

   - Улыбочки? Возможное ли это дело - матери, княгине, племяннице Григория Александровича Потемкина, отдать итальянскому магику своего первенца?!

   - Таково было требование графа. Он будет лечить младенца, и до выздоровления никто посещать его не должен.

   - Даже родители?

   - Даже родители!

   - Удивительно!

   - Доктора Роджерсон, Бек и Массот отказались от спасения ребенка. Вот почему княгиня и согласилась отдать княжича итальянцу, которого я проходимцем и великим злодеем почитаю!

   Произнося последние слова, князь Кориат, которому последняя чаша в честь "умеренности" несколько ударила в голову, свирепо размахивал серебряным ножом, точно собирался им вскорости прикончить ненавистного магика.

   - Ах, не говори так о нем! - опасливо сказал Елагин. - Я понимаю, что ты прекрасной его супругой увлечен. Поэтому Калиостро тебе тираном представляется.

   Секретарь покраснел.

   - А мы здесь слышали, что прелестная Калиостерша в Озерках вела сильные атаки на князя Григория Александровича и добилась полной победы над ним. Не мудрено - он великий женолюб. Говорят, подарил уже ей браслет с брильянтами на три тысячи рублей. Но слушай, милый князь, как началось мое исцеление! Старый мой дурак, камердинер, давно твердит, что лейб-медик Роджерсок меня залечит, так его не принимать и мази, микстуры и прочие его снадобья выбрасывать. Глупое, совсем холопское рассуждение! Раз сама государыня мне доктора прислала, как же могу пренебречь монаршей милостью! И думать нельзя. Воля высочайшая - священная. А если бы можно микстуры и мази не употреблять, то вдруг заметят это слуги? Старый дурак мне верен! На прочих же надеяться не могу! Вот когда ты уехал, держал я проклятую склянку с Роджерсоновой зеленой микстурой, отдаляя ту злую минуту, когда во исполнение священной ее императорского величества воли должен ее глотать. И чувствую, что этой ложки уже не вынесу и последних сил лишусь! Вдруг докладывают о фельдъегере с письмом от царицы. Воспрянул я духом. Велел позвать фельдъегеря в спальню и встречаю его, держа в одной руке микстуру, а в другой ложку, чтобы видел мое послушание. Подает он мне конверт. Вскрываю. И что же пишет государыня императрица!.. Вот, сам прочти.

   Иван Перфильевич подал секретарю золотообрезной лист, на котором большими круглыми буквами было начертано:

  

   "Иван Перфильевич, я слышала, что Роджерсоново лечение не помогает тебе нисколько. Так оставь этого противного англичанина настойки. Я сама им не верю. А ты пригласи новоприбывшего в столицу иностранного врачевателя. Я шарлатанов терпеть не могу. И все они бродяги, авантюристы. Но этот ничего за лечение не берет будто бы. Испанский полковник, Фридрих Гвальдо, мне о нем верный человек говорил. Лечись у него и становись скорее на хромую ножку. С костыльком, чай, до дворца моего добредешь. А мне без твоего доклада скучно.

   Есмь вам монаршею нашею милостью благосклонна

  

   - Это царицыно послание меня воскресило и на ноги подняло! - с восторгом сказал Иван Перфильевич, забирая бумагу у секретаря и целуя ее. - Все мази, микстуры велел выбросить! Потом умылся, приоделся. Чувствую, что с часу на час оживаю. На еду бросило. Как смерклось, за ужин сел. За этим ты меня и застал.

   - Если так, то не Калиостро своим искусством, а государыня вас излечила! - сказал князь Кориат.

   - Действительно! Выпьем же этот кубок за здоровье великой царицы, матери моей премилосердной!

   Кубок за кубком -то в честь "умеренности", то "Северной Семирамиды", то за процветание ордена свободных каменщиков, то за российское тамплиерство, то за "прекрасных", то за "нежных" - долго еще продолжалось застолье молодого храмовника и престарелого масона.

  

  

   Рано утром на третий день после своего возвращения в столицу Калиостро вошел в библиотеку в особняке директора над зрелищами Ивана Перфильевича Елагина, где сидел над фолиантами любимых авторов-кабалистов бледный, исхудавший от мечтаний и бесплодного горения юношеских страстей князь Кориат.

   Появление графа, весь его вид, голос наполнили ненавистью сердце тамплиера. Однако он ответил условным отзывом на масонское приветствие магика.

   Вслед за этим, вздрагивая от отвращения, должен был принять на свое левое колено - левое колено Калиостро, в правую руку - правую руку шарлатана, а левой обнять его и, приблизив щеку к его синей и жирной щеке, принять слово высшего посвящения, которое обязывало его к полному послушанию ненавистному некроманту.

   Калиостро, казалось, совершенно не заметил чувств храмовника, хотя они достаточно ярко отражались на открытом юном лице, в особенности для такого тонкого физиономиста, каким был итальянец.

   - Наш мастер еще видит приятные сны, - фамильярно сказал он, усаживаясь в кресло.

   - Его превосходительство Иван Перфильевич действительно не вставали! - сухим, официальным тоном отвечал князь Кориат, не садясь и всем видом желая показать, что, кроме орденских, еще есть обыкновенные гражданские отношения, не знающие никаких тамплиер-ских, розенкрейцерских и каменщических степеней, и по которым он - секретарь российского вельможи, сенатора, статс-секретаря, директора и кавалера, а Калиостро - всего лишь странствующий иностранец-авантюрист, вроде продавцов любовных эликсиров и усовершенствованных мышеловок, не более.

   Но граф не замечал или не хотел замечать ни этого тона, ни выражения лица молодого человека.

   - Да, мастер восьмой провинции еще спит, - повторил он. - Поэтому у нас есть время побеседовать. Сядьте, тамплиер!

   Последние слова Калиостро произнес твердо, повелительным тоном, устремив в лицо князя Кориата свои темные глаза, из которых лилась какая-то таинственная магическая власть, и красивой, белой, украшенной перстнями рукой в белоснежном кружевном манжете указывая на стоявшее напротив кресло.

   Юноша сел.

   Лицо графа приняло лунатическое выражение. Глаза вознеслись к потолку. Губы беззвучно шевелились, как будто бы он молился. С минуту длилось молчание.

   - Мастер сном покоится, - опять сказал Калиостро. - И с ним спят все строители. И разрушенный храм полон сора, нечистоты, стал жилищем нетопырям и слепым совам. Лазарь, друг наш, спит. Я пришел разбудить его.

   Затем снова погрузился в размышления. Опять наступило молчание. И странно, его загадочные слова, и молчание, и лунатическая физиономия, и блуждающий взгляд какой-то сетью охватили ум и чувства секретаря. Он не отрываясь смотрел на магика. Одновременно и следовал пульсации его могущественной воли, и противился ей, и внимал, и ненавидел.

   - Я пришел разбудить! - вдруг грозно произнес Калиостро, и глаза его загорелись фанатизмом и верой. - Неведомые послали меня на изнывающий во мраке невежества и порабощения север совершить великое дело, о котором, кто услышит, у того зазвенит в ушах!

   И, молитвенно подняв руки, продолжал:

   - Преображение мира близко, у дверей. Заря всеобщего освобождения на севере воссияет. Но тверды ли здесь основы великого дела? Хорошо ли заложены краеугольные камни? Правильно ли выведен и прочно замкнут Королевский свод? Послушны ли каменщики? Отточены ли для мщения предателям мечи? Правильны ли чертежи мастеров? Подняты ли шпаги рыцарей на защиту сынов вдовицы? Творят ли в вышних невидимое здание грядущего вещие мужи златого Креста и пламенной Розы? Оживлена ли духом истины и светом познания вся эта великая схема? Все это инспектировать я явился сюда. И нашел тьму, ничтожество, обезьянье подражание внешним символам без всякого смысла. Мне надо все объединить, все спаять и связать, поставить людей, наметить планы, дать всему жизнь. И помощником в таком великом предприятии я избрал вас, князь!

   - Меня! - вскричал Кориат, как зачарованный, слушавший Калиостро. - Меня! Но я не могу быть вашим помощником! Не могу! Не могу!

   - Вы должны. Вы будете, - властно сказал граф. - Но пока отвечайте мне лишь на то, что я буду спрашивать.

   - Показанные вами знаки и произнесенные слова принуждают меня к послушанию, - опустив голову, прошептал с глубоким вздохом секретарь.

   Но Калиостро, казалось, не обращал никакого внимания на состояние тамплиера. Он придвинулся к нему с креслом и, взяв за руку, стал шептать ему вопрос за вопросом. Каждый раз при этом он прикрывал лицо кружевным надушенным платком, чтобы ни единого звука не прошло мимо уха экзаменуемого. Потом поворачивал голову, и князь Кориат, в свою очередь, шептал ему ответ. И странно, эти машинально утвержденные по орденскому катехизису ответы теперь освещались новым, глубоким, неожиданным смыслом. Точно завеса за завесой спала с глаз его, и внутренность святилища раскрывалась, являя таившееся там божество...

   Долго длился этот экзамен. Дважды граф прерывал его, борясь и фехтуя с невидимым противником. Наконец швырнул шпагу на пол, в ликующем восторге наступил на нее ногой, восклицая: "Победа!"

   Потом вновь успокоился, поднял шпагу, вложил ее в ножны и, отирая с лица пот, сказал:

   - Это конец! Но думаю, господин Елагин уже проснулся. Идем к нему. Нашу беседу мы продолжим после.

  

  

   Фанатичное исступление Калиостро, дух мщения, внезапно объявший его, представили в новом свете князю Кориату этого загадочного человека, которого он только что считал пошлым шарлатаном и авантюристом. Страшная сила вдруг сказалась в нем. Но подчиниться итальянцу, быть его помощником, что бы он ни предпринимал! Никогда!

   Между тем вошли в спальню Ивана Перфильевича.

   - Я совершенно здоров, совершенно! - тут же с опасением проговорил старик.

   Граф почтительно приветствовал Елагина и спросил, как его нога. Узнав, что тот все еще не может ступать на нее, Калиостро глубокомысленно осмотрел ногу, нажал в разных местах и, наконец, поинтересовался, не подвергался ли его превосходительство лечению Меркурием?

   С некоторым смущением Иван Перфильевич признался, что в юности такое лечение в самом деле имело место.

   - Так. И это для меня было очевидным, - сказал доктор герметической медицины. - Все страдания ваши происходят из-за частиц Меркурия, которые остались в вашей ноге. Необходимо извлечь их, и болезнь пройдет.

   - Как же вы это сделаете, граф? - испуганно сказал Иван Перфильевич, видимо, представляя себе способ извлечения в виде какой-то пытки.

   - Совершенно безболезненно и незаметно, - спокойно отвечал Калиостро. - Прикажите только немедленно приготовить большой чан с теплой водой, куда бы я мог вас погрузить.

   - Только? - спросил бедный, замученный докторами старик. И приказал приготовить все нужное в соседней комнате.

   В ожидании Иван Перфильевич пригласил магика и князя Кориата принять участие в раннем завтраке. Калиостро, однако, решительно воспротивился, заявив, что и сам, и его пациент до погружения, извлечения меркурия и исцеления не могут принимать пищи.

   - В таком случае устроим некоторый духовный "симпозиум", или пир, - сказал Елагин.

   Но и этот словесный завтрак не удался. Секретарь больше молчал. Граф отвечал односложно. Один Елагин рассказал два-три старых парижских анекдота.

   Между тем камердинер доложил, что все готово.

   С помощью князя Кориата его превосходительство перешел в соседнюю комнату. Магик влил из маленького флакона несколько капель какого-то ароматического снадобья в чан с теплой водой. Потом долго погружал в воду руки и бормотал заклинания. Затем предл