Дан Феликс - Борьба за Рим

л:

   - На развевающемся знамени - изображение весов, значит, это граф Витихис! Да, вот он впереди, а рядом с ним сильный Гильдебад! Но ведь они должны были находиться теперь далеко по дороге в Галлию. Что могло заставить их возвратиться?

   Между тем всадники подъехали, и Витихис с Гильдебадом среди громких приветствий пробрались сквозь толпу к Гильдебранду.

   - Как! - едва переводя дыхание от быстрой езды, вскричал Гильдебад. - Вы здесь спокойно сидите, между тем как Вельзарий уже высадился?

   - Мы знаем это, - спокойно, ответил Гильдебранд, - и хотим обсудить с королем, как нам его прогнать.

   - С королем! - с горькой усмешкой повторил Гильдебад.

   - Его нет здесь, - оглянувшись, сказал Витихис, - это подтверждает наше подозрение. Мы возвратились с похода, потому что имеем основание для важных подозрений. Но об этом после. Продолжайте.

   И он стал в ряду других, по левую руку, судьи. Когда тишина восстановилась, Гильдебранд начал:

   - Готелинда, наша королева, обвиняется в убийстве Амаласвинты, дочери Теодориха. Я спрашиваю: имеем ли мы право судить это дело?

   Старик Гадусвинт выступил вперед, опираясь на длинную палку, и сказал:

   - Это место суда окружено красным шнуром в знак того, что народному суду принадлежит право судить кровавые преступления. Да, мы имеем право решать это дело.

   - В глубине сердца, - продолжал Гильдебранд, - мы все обвиняем Готелинду. Но кто из нас может здесь, перед лицом суда, уличить ее в этом убийстве?

   - Я! - раздался звонкий голос, - и красивый молодой гот в блестящем вооружении выступил вперед.

   В толпе пронесся говор: "Это граф Арагад, брат герцога Гунтариса!.. Он любит Матасвинту, дочь Амаласвинты!.. Он женится на ней!.. Он выступает мстителем за ее мать!"

   - Я граф Арагад, - громко произнес молодой гот, - из рода Вельзунгов. Я не в родстве с убитой, но ближайший родственник ее - Теодагад - не исполнил своего долга кровавой мести за нее, так как он сам был участником ее убийства. Поэтому я, свободный, ничем не запятнанный гот благородного рода, друг несчастной княгини, являюсь обвинителем вместо ее дочери Матасвинты. Я обвиняю ее в убийстве, в пролитии крови!

   С этими словами высокий, красивый гот вынул свой меч и, при громких криках одобрения со стороны народа, протянул его к стулу судьи.

   - Какие доказательства имеешь ты? Скажи...

   - Стой, тинг-граф! - раздался вдруг серьезный голос Витихиса. - Ты так стар, Гильдебранд, так прекрасно знаешь обычаи, права, а позволяешь толпе увлекать себя? Неужели я должен напоминать тебе первое требование справедливости? Обвинитель здесь, но где же обвиняемая?

   - Женщина не может присутствовать в народном собрании, - спокойно ответил Гильдебранд.

   - Это я знаю. Но где же Теодагад, который должен защищать ее?

   - Он не явился.

   - Приглашали ли его?

   - Да, приглашали, - ответил Гильдебранд. - Сайоны, выступите вперед!

   Два сайона подошли и своими посохами коснулись стола судьи.

   - Нет, - сказал Витихис. - Никто не должен говорить, что народ готов осудил женщину, не выслушав ее защитника. Хотя все ее ненавидят, но она также имеет право на справедливость, на защиту закона. Я сам буду ее защитником, если нет никого другого.

   И он спокойно выступил вперед, стал против Арагада и коснулся его своим мечем.

   - Так ты отрицаешь преступление? - с удивлением спросил судья.

   - Нет, я говорю только, что оно не доказано, - ответил Витихис.

   - Докажи его! - обратился судья к Арагаду.

   - Доказать? - нетерпеливо, но немного смутившись, вскричал Арагад. - К чему тут доказательства! Я и ты, и все находящиеся здесь, знают, что Готелинда давно ненавидела княгиню. Жертва ее исчезает из Равенны. Одновременно исчезает и убийца. Потом жертва снова появляется в доме Готелинды - уже мертвой. А убийца бежит в крепкий замок. Что же еще нужно доказывать?

   - И только на этих основаниях ты обвиняешь королеву в убийстве? - сказал Витихис. - Горе, горе народу, в котором ненависть берет верх над справедливостью! Справедливость, готы, есть свет и воздух. Я сам ненавижу и эту женщину и ее мужа. Но именно потому, что я ненавижу, я должен вдвое строже наблюдать за собою.

   Так просты и вместе с тем благородны были слова его, что сердца всех готов склонились на его сторону.

   - Где твои доказательства, Арагад? - спросил Гильдебранд.

   - Доказательства! - с нетерпением вскричал тот. - У меня нет других доказательств, кроме глубокой веры,

   - В таком случае... - начал Гильдебранд.

   Но в эту минуту один из сайонов, охранявших ворота, подошел и сказал:

   - У входа стоят римляне. Они просят, чтобы их выслушали. Они говорят, что знают обстоятельства смерти княгини.

   - Я требую, чтобы их выслушали, как свидетелей! - горячо вскричал Арагад.

   Гильдебранд сделал знак привести свидетелей. Толпа расступилась, и сайон ввел трех людей. Один из них, согбенный старик, был в монашеской одежде, двое - в одежде рабов. Все с удивлением смотрели на старика, фигура которого, несмотря на всю простоту, даже бедность его одежды, отличалась замечательным достоинством. Арагад пристально взглянул в его лицо и быстро отступил с удивлением.

   - Кто этот человек, - спросил судья, - которого ты ставишь свидетелем? Какой-нибудь ничтожный иноземец?

   - Нет, - ответил Арагад, - его имя все хорошо знают и уважают: это - Марк Кассиодор.

   Выражение удивления пронеслось по всему собранию.

   - Да, я так назывался раньше. Теперь же я только брат Марк. Я пришел сюда не за тем, чтобы мстить за убийство: "Мне отмщение, Я воздам", - сказал Господь. Нет, я пришел только исполнить последнее поручение несчастной дочери моего великого короля. Незадолго до бегства из Равенны она написала мне вот это письмо, и я должен прочесть его народу готов, как ее завещание.

   И он вынул письмо и прочел:

  

   "Прими глубокую благодарность истерзанной души за твое участие. Сознание неутраченной дружбы подкрепило меня больше даже, чем надежда на свободу. Да, я тотчас поеду на Бользенское озеро, тем более, что дорога оттуда идет на Рим, на Регету, где я хочу открыть и покаяться перед моими готами в своих ошибках. Я готова умереть, если это нужно, - но не от коварной руки врага, а по судебному приговору моего народа, который я, ослепленная привела к гибели. Я заслужила смерть. Не только потому, что пролила кровь трех герцогов, - пусть все знают, что это сделала я, - но еще больше за то безумие, с которым я отдала свой народ в руки Византии. Если мне удастся добраться до Регеты, я сама предупрежу, изо всех сил буду предостерегать их против Византии. Византия лжива, как ад, и никакой мир немыслим между нею и нами. Кроме того, я должна предостеречь народ и против внутреннего врага: Король Теодагад затевает измену, он продал Италию и корону готов Петру, послу Византии, - он сделал то, в чем я отказала грекам. Будьте осторожны и единодушны. Будьте осторожны и. прямодушны. Я желала бы своею смертью загладить зло, которое делала при жизни".

  

   В глубоком молчании выслушал народ это письмо, которое теперь являлось как бы голосом с того света. Торжественная тишина длилась несколько времени после того, как умолк дрожащий голос Кассиодора. Наконец старый Гильдебранд встал и произнес:

   - Она была виновна, но она раскаялась. Дочь Теодориха, народ готов прощает тебе твою вину и благодарит за твою верность.

   - Да простит ей и Бог. Аминь! - сказал Кассиодор. - Я никогда не приглашал ее на Бользенское озеро, да и не мог, потому что за две недели продал все свое имение Готелинде.

   - Так, значит она, злоупотребив твоим именем, завлекла туда княгиню! - вскричал Арагад. - Что, граф Витихис, неужели ты и это будешь отрицать?

   - Нет, - спокойно ответил Витихис. - Но, - продолжал он, обращаясь к Кассиодору, - есть ли у тебя доказательства того, что княгиня случайно не утонула, а была умерщвлена Готелиндой?

   - Сир, - обратился Кассиодор к одному из рабов, сопровождавших его. - Говори, что ты видел. Я ручаюсь за его правдивость.

   Раб выступил вперед, поклонился и начал:

   - Я двадцать лет заведовал шлюзами озера и всеми трубами бань на вилле Бользенского озера. Никто, кроме меня, не знал тайны, как открывать и закрывать трубы. Когда королева Готелинда купила это имение, она удалила оттуда всех слуг Кассиодора только я один остался. Однажды рано утром прибыла на виллу Амаласвинта. Вскоре после нее явилась и королева. Она тотчас позвала меня, объявила, что хочет идти в бани, потребовала ключи от всех шлюзов озера и всех труб бань, и велела объяснить ей весь план устройства их. Я повиновался, отдал ей ключи и план, но настойчиво предупреждал, чтобы она не открывала всех шлюзов и труб, потому что это может стоить ей жизни. Она с гневом выслала меня вон, и я слышал, как она велела служанке наполнить котел не теплой, а горячей водою. Я ушел, но очень беспокоился и держался вблизи бань. Через несколько времени я услышал сильный шум и понял, что, вопреки моему предостережению, королева открыла все шлюзы. В то же время я услышал, как пар с шипением и свистом поднимался по трубам, и при этом мне показалось, будто изнутри бань раздался глухой крик о помощи. Я бросился ко входу, чтобы спасти королеву, как вдруг в удивлении увидел, что она совершенно одетая стоит в самом центре бань - на голове Медузы. Она нажимала пружины от труб и сердито говорила с кем-то, кто звал на помощь из бань. В ужасе, смутно подозревая, что там происходит, я незаметно ушел.

   - Как, трус! - вскричал Витихис: - ты подозревал, что там происходило, и ушел?

   - Я только раб, господин, не герой, и если бы злая королева заметила меня, я не был бы здесь, чтобы обвинить ее. Вслед разнеслась весть, что княгиня Амаласвинта утонула в банях.

   - Ну, что же, граф Витихис, - с торжеством сказал Арагад: - будешь ты ее защищать?

   - Нет, спокойно ответил тот. - Нет, я не защищаю убийц. Мой долг кончен. - И он перешел на правую сторону, где становились обвинители.

   - Вам, свободные готы, принадлежит право судить и произвести приговор. Я могу только подтвердить то, что вы решите, - сказал Гильдебранд. - Итак, я спрашиваю вас, что думаете вы о том обвинении, которое граф Арагад Вельзунг высказал против королевы Готелинды? Скажите: виновна ли она в убийстве?

   - Виновна! Виновна! - закричали тысячи голосов.

   - Она виновна, - вставая, объявил Гильдебранд. - Обвинитель, какого наказания требуешь ты за эту вину?

   Арагад поднял меч вверх и ответил:

   - Я требую крови. Она должна умереть.

   - Она должна умереть! - закричали тысячи голосов, прежде чем Гильдебранд успел предложить вопрос народу.

   - Она умрет! - подтвердил Гильдебранд. - Она будет обезглавлена топором. Сайоны, вы должны найти ее.

   - Подожди, - вмешался тут великан Гильдебад. - Едва ли можно будет исполнить наш приговор, пока она - жена короля Теодагада. Поэтому я требую, чтобы собрание немедленно рассмотрело обвинение, предъявляемое нами против короля Теодагада, который так трусливо правит народом героев. Я обвиняю его не только в трусости и неспособности, но и в умышленной измене государству. Он выслал все войска, оружие, лошадей и корабли - за Альпы, оставил таким образом весь юг государства беззащитным, вследствие чего греки без сопротивления захватили Сицилию и высадились в Италию. Мой бедный брат Тотила один с горстью воинов выступил против врагов. Вместо того, чтобы послать ему помощь, король отправил еще и последние силы - Витихиса, меня и Тейю - на север. Мы неохотно повиновались, потому что подозревали, что Велизарий высадится. Медленно двигались мы, с часу на час ожидая приказания возвратиться. Вельхи, видя, что мы идем на север, насмешливо улыбались. Среди народа ходили темные слухи, что Сицилия - в руках греков. Наконец, мы пришли к берегу, и там меня ждало вот это письмо от брата моего Тотилы: "Узнай, брат мой, что король совсем забыл о готах, обо мне. Велизарий овладел Сицилией. Теперь он уже высадился в Италии и торопится к Неаполю. Весь народ встречает его с торжеством. Четыре письма послал я уже Теодагаду, требуя помощи. Напрасно, ни помощи, ни ответа. Неаполь в величайшей опасности. Спасите его и государство".

   Крик негодования и боли пронесся среди готов.

   - Я хотел тотчас повернуть все наше войско, но граф Витихис, мой начальник, не позволил. Он велел войску остановиться, а сам со мной и несколькими всадниками бросился сюда, чтоб предупредить вас. Мести! Мести требую я изменнику Теодагаду! Не по глупости, а вследствие измены оставил он страну беззащитной! Сорвите с головы его корону готов, которую он позорит! Долой его! Смерть ему! - Как могучее эхо, прогремел народ.

   Только один человек остался спокоен среди разбушевавшейся толпы - граф Витихис. Он вскочил на камень под дубом и обратился к народу.

   - Готы! Товарищи! Выслушайте меня! Горе нам, если справедливость, которою мы всегда так гордились, уступит место силе и ненависти. Теодагад слаб и неспособен быть королем, - он и не должен сам управлять государством: дайте ему опекуна, как неспособному, даже низложите его. Это будет справедливо. Но требовать его смерти, крови, - мы не имеем права. Где доказательство его измены? Он мог почему-нибудь не получить писем Тотилы. Берегитесь несправедливости: она губит народы и государства.

   И столько благородства было в его высокой, освященной солнцем фигуре, что глаза всех тысяч любовались этим человеком, так далеко превосходившим других своей справедливостью. Наступила торжественная тишина. Вдруг раздался топот скачущей лошади. Все с удивлением обернулись и увидели всадника, который вскачь мчался прямо к ним.

  

   Через несколько минут он подъехал. Все узнали Тейю. он спрыгнул с лошади и с криком: "Измена! измена!" - стал подле Витихиса.

   - Что случилось? - спросил Витихис. - Говори!

   - Готы! - начал Тейя. - Нам изменил наш же король. Шесть дней назад мне было приказано вести флот в Истрию. Я убеждал короля и просил послать меня к Неаполю. Он отказал, и я должен был повиноваться, хотя заподозрил измену. Когда мы были в море разразилась сильная буря и нагнала на нас много мелких судов с запада. Среди них был "Меркурий" - почтовое судно Теодагада. Я знал его, потому что оно раньше принадлежало моему отцу. Заметив меня, судно постаралось скрыться. Я нагнал его, и вот письмо Теодагада, которое оно везло Велизарию. Слушайте!

  

   "Ты должен быть доволен мною, великий полководец: все войска готов в настоящую минуту стоят севернее Рима, и ты можешь безопасно высаживаться. Четыре письма морского графа Тотилы я порвал, а посланных засадил в темницу. В благодарность за все это я надеюсь, что ты в точности исполнишь наш договор".

  

   - Долой! долой его! - повторяли тысячи голосов, потрясая оружием.

   Тут Гильдебранд снова торжественно вскричал:

   - Знайте, Господь на небе и люди на земле, и ты, всевидящее солнце, и ты, быстрый ветер! Знайте все, что народ готов, свободный, издревле славный и рожденный для оружия, низложил своего бывшего короля Теодагада, потому что он изменил своему народу и государству. Мы отнимаем у тебя, Теодагада, золотую корону, государство готов и жизнь. И делаем мы это не беззаконно, а по праву, потому что мы всегда были свободны и скорее лишимся короля, чем свободы. Ты должен быть отныне изгнанником, лишенным чести, прав и покровительства закона. Твое имущество мы отдаем народу готов, а плоть и кровь твою - черным воронам. И кто бы ни встретил тебя - в доме или на улице, или во дворе - тот должен безнаказанно убить тебя. И готы будут еще благодарны ему. Так ли, народ готов?

   - Да будет так! - подтвердил народ, потрясая мечами.

   Как только шум стих, на возвышение взошел старый Гадусвинт.

   - Мы освободились от негодяя-короля. Он найдет своего мстителя. Теперь же, верные готы, мы должны выбрать себе нового короля, потому что, пока будут существовать готы, среди них всегда найдется человек, который будет образцом могущества, блеска и счастья готов, - будет их королем. Род Амалунгов взошел, подобно солнцу, полный славы. Долго сияла его блестящая звезда - Теодорих. С Теодагада род этот постыдно угас. Но ты свободен, народ готов! Выбери себе достойного короля, который поведет тебя к славе и победам. Приступим же к избранию короля!

   - К избранию короля! - на этот раз радостно вскричал народ.

   Тут снова поднялся Витихис. Он снял шлем с головы и поднял правую руку к небу.

   - Боже, живущий среди звезд, - сказал он. - Ты видишь, что только священное право необходимости вынуждает нас низложить короля, только из уважения к короне мы отнимаем ее от Теодагада. Но кого же мы выберем вместо него? Среди нас есть много достойных короны, и легко может случиться, что одни предпочтут одного, а другие - другого. Но, ради Бога, готы, не затевайте споров и ссор в это опасное время, когда враг находится на нашей земле! Поэтому, прежде чем начать выборы, поклянемся, что кто получит хотя бы одним голосом больше других, того мы все признаем беспрекословно. Я первый даю эту клятву. Клянитесь и вы.

   - Клянемся! - закричали готы.

   - Но помните, храбрые готы, - начал старый Гадусвинт, - что король должен быть не только воином, но блюстителем права, справедливости, защитником мира. Король должен быть всегда спокоен, ясен, как синее небо. Он, должен быть силен, но еще больше сдержан. Никогда не должен он забываться, - ни в любви, ни в ненависти, как это часто делаем мы, народы. Он должен быть не только приветлив к другу, но справедлив даже к ненавистному врагу. В чьей груди живет ясный мир рядом со смелостью и благородным спокойствием, тот человек, будь он хоть последний крестьянин, создан быть королем. Не так ли?

   Громкое одобрение было ему ответом. Старик между тем продолжал:

   - Добрые готы! Мне кажется, среди нас есть такой человек. Я не назову его, - назовите его вы сами. Я пришел сюда с далеких гор нашей северной границы, где дикий Турбид с пеной разбивается о скалы. Там живу я уже много-много лет - свободный, гордый, одинокий. Мало я знаю о делах людей, даже своего народа. Разве когда заедет заблудившийся торговец или путник. Но даже и до этих пустынных высот достигла военная слава преимущественно одного из наших героев, который никогда не поднимал своего меча в неправой битве и никогда еще не опускал его, не победив врага. Его имя я слышал каждый раз, когда спрашивал: кто будет защищать нас, когда умрет Теодорих? Его имя слышал я при всякой победе, которую мы одержали, при каждом деле во время мира. Я никогда не видел его, но мне очень хотелось увидеть его. И сегодня я видел и слышал его. Я слышал, как он требовал справедливости к ненавистному врагу. Когда всех нас увлекла ненависть, я слышал, как он один остался спокоен и справедлив. И я сказал себе: этот человек создан быть королем. Он силен в битве и справедлив в мире. Он тверд, как сталь, и чист, как золото. Готы, этот человек должен быть королем. Назовите мне его!

   - Граф Витихис! Да, Витихис! Да здравствует король Витихис! - закричали готы.

   Витихис, между прочим, внимательно слушал речь старика и до самого конца не подозревал, к кому относятся все эти похвалы. Когда было названо его имя, он испугался, и прежде всего в уме его пробежала мысль: "Нет, этого не должно быть!" Быстро оттолкнул он Гильдебранда и Тейю, которые радостно пожимали ему руки, вспрыгнул на судейский стул и вскричал, с мольбою простирая руки:

   - Нет, друзья мои! Нет, не меня! Я - простой воин, а не король. Быть может, я хорошее орудие, но не мастер. Выберите кого-нибудь другого, более достойного!

   - Но в ответ на его мольбу снова, точно гром, раздался крик: "Да здравствует король Витихис!" И тогда старый Гильдебранд подошел к нему, взял его за руку и громко сказал:

   - Оставь, Витихис. Кто первый поклялся беспрекословно признать короля, который будет избран большинством хотя бы одного голоса. А тебя, - видишь, - тебя избрали все единогласно!

   Но Витихис покачал головою и сжал лоб рукою. Тогда старик подошел совсем близко к нему и шепнул на ухо:

   - Как, неужели я должен напомнить тебе ту ночь, когда мы заключили наш союз, и ты клялся: "Все для блага моего народа?" Я знаю твою чистую душу, понимаю, что корона для тебя - более бремя, чем украшение. Я подозреваю, что она принесет большие страдания. И вот потому-то я и требую, чтобы ты принял ее.

   Витихис снова сжал голову руками. Между тем готы принесли огромный щит и устремились к нему с нетерпеливым уже возгласом: "Да здравствует король Витихис!"

   - Я требую, чтобы ты исполнил свою клятву, - шептал между тем Гильдебранд. - Хочешь ты ее сдержать или нет?

   - Хорошо, я сдержу! - ответил наконец Витихис и решительно поднялся.

   - Ты избрал меня, мой народ, - обратился он к готам: - Хорошо, я буду твоим королем.

   В воздухе засверкали мечи, и снова раздался крик: "Да здравствует король Витихис!"

   Тут Гильдебранд нарвал с дуба молодых ветвей, быстро сплел из них венок и сказал: - Король, я не могу поднести тебе пурпуровой мантии, которую носили Амалы, и их золотого скипетра, - возьми вместо них эту мантию и этот посох судьи, в знак того, что мы избрали тебя королем из-за твоей справедливости. Я не могу возложить на твою голову золотую корону готов. Так позволь увенчать тебя этой свежей листвой дуба, который ты напоминаешь своею крепостью и верностью. А теперь, готы, на шит его!

   Тут Гадусвинт, Тейя и Гильдебад взяли широкий старинный щит сайонов, посадили на него короля в венке, с. палкой и в мантии, подняли высоко над головами и закричали: - Смотрите, готы, на короля, короля, которого вы сами выбрали, и клянитесь ему в верности! - И готы, подняв руки к небу, поклялись быть верными ему до гроба. После этого Витихис спрыгнул со щита, взошел на тинг-стул и поклялся в свою очередь быть справедливым, добрым королем и посвятить всю свою жизнь и счастье народу готов. Затем он снял с дерева тинг-щит и, подняв его, объявил:

   - Тинг кончен. Я распускаю собрание.

   Сайоны тотчас выдернули копья и спрятали шнур. Витихис с друзьями пошел к палатке. Вдруг какой-то человек протеснился к Тейе и подал ему запечатанный пакет.

   - Что это? - с удивлением спросил Тейя.

   - Один римлянин велел мне передать его тебе. Здесь важные документы - ответил тот и тотчас исчез.

   Тейя распечатал пакет и вскользь просмотрел документы, вдруг яркая краска залила всегда бледное лицо его, и он беззвучным голосом обратился к Витихису:

   - Мой король! Король Витихис! Прошу милости!

   - Что с тобою, Тейя? Ради Бога! Чего ты хочешь?

   - Отпуска на шесть... хоть на три дня.

   - Отпуск в такое время, Тейя?

   - Слушай, - начал быстро Тейя. - Часто вы спрашивали меня, почему я всегда так мрачен и печален? Я никогда не говорил об этом. Теперь я расскажу вам часть, небольшую часть моей грустной истории, - только то, что касается моих родителей, - и вы поймете, почему я должен ехать. Отец мой храбрый воин, но простой, незнатный человек. С ранней юности полюбил он Гизу, дочь своего дяди. Они жили далеко, на восточной окраине государства, где идет непрерывная борьба с гепидами и дикими разбойниками сарматами, где мало времени думать о церкви и ее вечно меняющихся законах. Долго не мог мой отец жениться, потому что, кроме оружия, не имел ничего и не мог заплатить выкупа дяде за Гизу. Наконец счастье улыбнулось ему: во время войны с сарматами он овладел башней, в которой хранились огромные сокровища, которые этот народ в течение столетия грабил у соседей и сносил сюда. В награду за это Теодорих сделал его графом и вызвал в Италию. Отец взял свои богатства и Гизу, уже жену его, и поселился подле Флоренции, где купил себе прекрасное имение. Года два прожили они совершенно счастливо, как вдруг какой-то негодяй донес епископу Флоренции, что они родственники. Они были католики, не ариане, и по церковным законам брак их был не действителен. Епископ потребовал, чтобы они разошлись, - отец же мой прижал к себе свою жену и только засмеялся. Тайный доносчик не успокоился, и священники принялись пугать мою мать муками ада. Но напрасно, - она не хотела расставаться с мужем. А мой отец, встретив однажды на своем дворе одного из священников, приветствовал его так, что тот больше не показывался. Вслед епископ объявил свое последнее решение: так как они не слушают увещаний церкви, то имущество их поступает в собственность церкви, а их разлучат силой. Отец в ужасе поспешил к Теодориху, чтобы вымолить отмену приговора. Но король не решался вступить в борьбу с церковью. Когда отец возвратился из Равенны домой с тем, чтобы тотчас бежать с женою, - он в ужасе остановился перед местом, где был его дом: постановление было выполнено, - дом его разрушен, а жена и сын исчезли. Он перевернул вею Италию и, наконец, нашел Гизу в одном монастыре, сына же его священники отправили в Рим. Отец подготовил все к бегству, и в полночь Гиза ушла через монастырскую стену. Но утром монахи заметили ее бегство и, по следам лошади, послали погоню. Отчаянно сражался мой отец, пока не пал. Мать снова была заперта в монастырь, где в скором времени сошла с ума и умерла. А меня нашел в Риме старый Гильдебранд, друг моего деда и отца. При помощи короля он вырвал меня из рук духовенства и воспитал вместе со своим внуком. Вот печальная история моих родителей. До сих пор я не знал имени того негодяя, который делал доносы епископу. Но из этих документов я узнал его, - это Теодагад, наш бывший сосед. И я прошу отпуска, чтобы отомстить ему.

   - Поезжай, конечно. Но едва ли тебе удастся догнать его, он верно уже уехал.

   - О, я вырву его даже из самого ада! Прощай пока.

  

  

   Между тем Велизарий быстро, не встречая сопротивления, шел к Неаполю. Римляне всюду встречали его с торжеством. Скоро он подошел к этому городу и с трех сторон осадил его. Неаполь был плохо укреплен и почти не имел запасов. И хотя начальник крепости, граф Улиарис, поклялся своей бородою, что не сдаст города, но он не мог бы долго выдерживать осаду, если бы не помогло неожиданное обстоятельство: отплытие греческого флота в Византию.

   Когда Велизарий высадился в Италии, он велел флоту двинуться к Неаполю и осадить его со стороны моря, между тем как сам он окружит его со стороны суши. Тогда город, не имея запасов, конечно, не мог бы продержаться долго. Но начальник флота в ответ показал ему полученный им из Византии приказ возвратиться немедленно домой. С большим трудом удалось Велизарию выпросить, чтобы ему были оставлены четыре судна. Таким образом, со стороны моря город оставался открыт. Вначале Велизарий утешал себя тем, что осажденные также не имеют флота, и следовательно, доступ к морю не принесет им пользы. Но вскоре ему пришлось иметь дело с противником, которого он позднее научился бояться. Это был Тотила. Прибыв в Неаполь с трупом Валерия, он похоронил его со всеми почестями, успокоил его дочь и затем занялся невероятным делом: создать себе флот из ничего. Он забрал большие рыбачьи лодки и купеческие суда, какие находились в гавани, и составил маленькую флотилию из дюжины судов. Конечно, эта флотилия была слишком слаба. Она не могла бы выдержать ни морской бури, ни встречи с военным судном. Но она прекрасно снабжала осажденный город необходимыми запасами, следила за движением неприятеля по берегу и постоянно беспокоила его неожиданными нападениями: часто Тотила высаживался с небольшим отрядом в тылу неприятеля и уничтожал мелкие отряды его. Вследствие этого византийцы не осмеливались отдаляться на значительные расстояния от главного лагеря. Но, конечно, Тотила понимал, что положение города очень опасно. Достаточно было появиться нескольким неприятельским кораблям, - и Неаполь должен будет сдаться. Поэтому он очень упрашивал Валерию удалиться из города, - он на своих судах перевез бы ее в безопасное место, где она могла бы жить под защитой Юлия. Но она об этом и слышать не хотела.

   Позади башни Исаака находился крошечный садик. В древности это был дворик при храме богини Миневры, которая считалась покровительницей Неаполя, почему ей и был воздвигнут алтарь у главных ворот города. Но алтарь исчез уже много столетий назад. Теперь осталось только громадное оливковое дерево, под тенью которого некогда стояла статуя богини. Кругом была масса цветов, о которых заботилась Мирьям. Корни громадного дерева выдавались из-под земли, и среди них виднелось темное отверстие, которое вело в подземную часть древнего храма.

   Прямо против дерева возвышался большой деревянный крест и перед ним, аналой из мраморных плит. Часто сидела у этого креста Мирьям со старухой Аррией, полуслепой вдовой прежнего привратника. Мать Мирьям умерла очень рано, и Аррия взяла на себя заботы о маленькой сиротке и ухаживала за нею с чисто материнскою нежностью. Зато после, когда старуха ослепла и сама стала нуждаться в заботах, Мирьям, в свою очередь, с такою же любовью заботилась о ней. Старуха была очень набожна и часто целыми часами громко молилась у креста. Мирьям слышала эти молитвы, и короткое, полное любви учение Назарянина незаметно проникло в душу девочки.

   На третий день осады Неаполя, под вечер Мирьям и Аррия сидели на ступеньках налоя.

   - Для кого же эти цветы? - спросила старуха. - Ведь молодой гость сегодня уже был.

   - Это для нее, для его невесты, - ответила Мирьям. - Я сегодня в первый раз видела ее. Она прекрасна. Я подарю ей свои розы.

   - Ты говорила с нею?

   - Нет, только видела. С тех пор, как она приехала в Неаполь, мне страшно хотелось видеть ее, и я все время бродила около ворот ее дома. Сегодня в первый раз мне удалось увидеть ее, когда она садилась в носилки. Она очень красива и знатна. Она кажется очень умной и доброй, но не счастливой. Я подарю ей свои розы.

   Несколько времени обе молчали.

   - Мать, - снова начала Мирьям, - что значит: собрание святых? Только ли одни христиане будут жить там вместе? Нет, нет, - продолжала она, не ожидая ответа, - этого не может быть. Там будут или все, все добрые, или... Мать, а в книгах Моисея ничего не говорится о воскресении мертвых. И разве может быть жизнь без страданий? без тоски? без тихих, никогда не умолкающих желаний? Я не думаю.

   - Господь уготовил для своих, - торжественно ответила Аррия, - блаженные обители, где они не будут испытывать ни голода, ни жажды. Их не будет там печь солнце, не будет мучить жара. Потому что Господь Бог сам поведет их к источникам живой воды и осушить всякую слезу на их глазах.

   - И осушить всякую слезу на их глазах... - задумчиво повторила молодая еврейка. - Говори дальше, мать. Так хорошо звучат твои слова!

   - Там они будут жить, - продолжала старуха, - без желаний, подобно ангелам. И они будут видеть Бога, и Его мир покроет их, как тень пальм. Они забудут ненависть, и любовь, и страдания, и все, что волновало их на земле. Я много молилась о тебе, Мирьям: и Господь умилосердится над тобою и причислит тебя к своим.

   - Нет, Аррия, - покачав головою, возразила Мирьям. - Лучше уснуть вечным сном. Может ли душа расстаться с тем, что было ее жизнью? Как могу я быть счастливой и забыть, что я любила? Ах, только то, что мы любим, придает цену нашей жизни. И если бы мне пришлось выбирать: все блаженства неба с тем, чтобы отказаться от своей любви, или сохранить свою любовь с ее вечной тоской, - я не позавидовала бы блаженным на небе. Я выбрала бы свою любовь с ее тоской.

   - Дитя, не говори так. Не греши! Смотри, есть ли в мире что-нибудь выше материнской любви? Нет ничего! Но и она не сохранится на небесах. Материнская любовь - это прочная связь, которая болезненно связывает навеки. О мой Юкунд, мой Юкунд! Если бы ты возвратился поскорее, чтобы я могла увидеть тебя раньше, тем мои глаза закроются навеки! Потому что там, в царствии небесном, исчезает и материнская любовь в вечной любви к Богу и святыне. А как хотелось бы мне еще хоть один раз обнять его, ощупать руками его дорогую голову! И слушай, Мирьям: я надеюсь и верю - скоро, скоро я снова увижу его.

   - Нет, мать, ради меня ты не должна еще умирать!

   - Я и не думала о смерти, когда говорила это. Здесь, на земле еще, увижу я его. Непременно увижу, он возвратится тою же дорогой, какою ушел.

   - Мать, - нежно сказала Мирьям. - как можешь ты думать об этом? Ведь тридцать лет уже прошло с тех пор, как он исчез.

   - И все же он возвратится. Невозможно, чтобы Господь не обратил внимания на все мои слезы, мои молитвы. И что за сын был мой Юкунд! Работой собственных рук кормил он меня, пока не заболел. Тогда наступила нужда, и он сказал: "Мать, не могу я видеть, как ты голодаешь. Ты знаешь, что при входе в старый храм под оливковым деревом спрятаны сокровища языческих жрецов. Отец раз спускался туда и нашел золотую монету. Пойду и я, спущусь насколько возможно глубже, быть может, и я найду хоть немного золота. Господь будет охранять меня". И я сказала: "аминь". Потому что нужда была тяжела, и я хорошо знала, что Господь защитит благочестивого сына вдовы. И мы вместе целый час молились, здесь, перед этим крестом. А потом мой Юкунд встал и спустился в отверстие под корнями дерева. Я прислушивалась к шуму его шагов. Потом ничего не было слышно. И до сих пор он еще не вернулся. Но он не умер. О нет! Не проходит дня, чтобы я подумала: сегодня Господь выведет его назад. Разве Иосиф не был долгие годы далеко в Египте? - однако же старые глаза Иакова снова увидели его. И мне кажется, что я увижу его сегодня и завтра. Потому что сегодня ночью я видела его во сне. Он был в белой одежде и поднимался из отверстия. Обе руки его были протянуты. Я позвала его по имени, и мы соединились навеки. Так оно и будет: потому что Господь слышит моления сокрушенного сердца, и "надеющиеся на Него не постыдятся".

   И старуха поднялась и пошла в свой домик.

   "Какая вера! - подумала Мирьям. - Неужели же Тот, Кто в смертельных муках склонил голову на крест, был Мессия? Неужели правда, что он поднялся на небо и оттуда охраняет своих, как пастух стадо?.. Но я не принадлежу к Его стаду. Мне нет утешения в этой надежде. Мне остается только моя любовь с ее горем. Как! Неужели я буду витать среди звезд без этой любви! Но ведь тогда я не буду Мирьям! Нет, нет, не надо мне такого воскресения. Гораздо лучше быть подобной цветам: расцвести здесь при ярком свете любви, некоторое время красоваться и издавать аромат, пока не скроется солнце, пробудившее их. А потом увянуть в вечном покое".

  

   Десять дней уже тянется осада Неаполя. Каждый день Тотила и Улиарис сходились на совещание в башню Исаака у Капуанских ворот.

   - Плохи, плохи наши дела, - говорил Улиарис на десятый день. - С каждым днем все хуже. Кровожадный Иоганн, точно барсук, подкапывается под замок Тиверия, а если он его возьмет, - тогда прощай, Неаполь! Вчера вечером он устроил окопы на холме над нами и бросает теперь зажигательные стрелы нам на головы.

   - Шанцы надо уничтожить, - как бы про себя заметил Тотила.

   - Гораздо больше этих стрел вредят нам "воззвания к свободе", которая целыми сотнями перебрасывает Велизарий в город. Итальянцы начинают уже бросать камнями в моих готов, если это усилится... Мы не в силах с тысячью воинов отбиваться от тридцати тысяч Велизария да еще от других тридцати тысяч неаполитанцев внутри города... А что, от короля нет известий?

   - Ничего нет. Я послал сегодня пятого гонца.

   - Слушай, Тотила. Я думаю, нам не выйти живыми из этих стран.

   - И я также думаю, - спокойно ответил Тотила, отпивая глоток вина из стакана.

   Когда на следующее утро Улиарис поднялся на стену города, он в удивлении протер себе глаза: на шанцах Иоганна развевался голубой флаг готов. Тотила ночью высадился в тылу неприятеля и внезапным нападением отбил холм. Эта смелая выходка взорвала Велизария. Но он утешал себя тем, что сегодня же явятся его четыре корабля, и тогда безумный мальчишка будет в его руках.

   Действительно, вечером, при заходе солнца, корабли появились в виду гавани.

   - Восходящее солнце увидит их уже в гавани Неаполя! - с довольной улыбкой сказал Велизарий.

   Но на следующее утро, едва он проснулся, к нему вбежал начальник его стражи.

   - Господин! Корабли взяты!

   Велизарий в ярости вскочил.

   - Умрет тот, кто говорит это! - вскричал он. - Кем они взяты?

   - Ах, господин, да все тем же молодым готом с блестящими глазами и светлыми волосами!

   - А, Тотила! снова этот Тотила! Хорошо же, не порадуется он. Позови ко мне Мартина!

   Через несколько минут вошел человек в военных доспехах. Но видно было, что это не воин: вошедший был ученый математик, который изобрел осадные машины, бросавшие со страшной силой камни на очень далекое расстояние.

   - Ну, Мартин, - встретил его Велизарий, - теперь покажи свое искусство. Сколько всех машин у тебя?

   - Триста пятьдесят.

   - Заиграй на всех сразу.

   - На всех! - с ужасом вскричал миролюбивый ученый. - Но ведь среди них есть и зажигательные. Если пустить в ход и их, то от прекрасного города останется только куча золы.

   - Что же мне остается делать! - вскричал Велизарий, который был великодушен и сам жалел красивый город. - Я щадил его все время. Пять раз предлагал я ему сдаться. Но с этим безумным Тотилой ничего не поделаешь. Иди, и чтоб через час Неаполь был в огне!

   - Даже раньше, если уж это необходимо, - ответил ученый. - Я нашел человека, который прекрасно знает план города. Может он войти?

   Велизарий кивнул, и тотчас вошел Иохим.

   - А, Иохим! - узнал его Велизарий. - Ты здесь? Что же, тебе знаком Неаполь?

   - Я знаю его прекрасно.

   - Ну, так иди же с Мартином и указывай ему, куда целить. Пусть дома готов загорятся первыми.

   Деятельно принялся Мартин за дело, уставляя свои орудия. Громадные машины были тем более опасны, что действовали на таком громадном расстоянии, что стрелы неприятеля не достигали их. С удивлением и страхом следили готы со стены за установкой. Вдруг полетел первый камень, огромный, пудовый. Он сразу снес зубцы той части стены, о которую ударился. Готы в ужасе бросились со стен, и искали защиты в домах, храмах, на улицах. Напрасно! Тысячи, десятки тысяч стрел, копий, камней, тяжелых бревен с шумом и свистом пролетали над городом. Они затемнили дневной свет, заглушали крики умиравших. Испуганное население бросилось в погреба. Вдруг вспыхнул первый пожар: загорелся арсенал. Вслед затем один за другим начали гореть частные дома.

   - Воды! - кричал Тотила, торопясь по горящим улицам к гавани. - Граждане Неаполя, выходите, тушите свои дома! Я не могу отпустить ни одного гота со стен... Чего ты хочешь, девочка? пусти меня... Как, это ты, Мирьям? Уходи, что тебе нужно здесь, среди пламени и стрел?

   - Я ищу тебя, - отвечала еврейка, - не пугайся. Ее дом горит, но она спасена.

   - Валерия? Ради Бога, где она?

   - У меня. Твой друг с кротким голосом вынес ее из пламени. Он хотел нести ее в церковь. Но я позвала его к нам. Она ранена, но слегка, - камень ударил в плечо. Она хочет видеть тебя, и я пришла за тобою.

   - Благодарю, дитя. Но иди, скорее уходи отсюда!

   И он быстро схватил ее и поднял к себе на седло. Дрожа, охватила Мирьям его шею обоими руками. Он же, держа в левой руке широкий щит над ее головою, мчался, как ветер, по дымящимся улицам к Капуанским воротам, где жил Исаак. Он вбежал в башню, где была Валерия, убедился, что рана ее не опасна, и тотчас потребовал, чтобы она немедленно покинула город под охраной Юлия.

   - Надо бежать сейчас, сию минуту. Иначе может быть поздно. Я уже переполнил все свои суда беглецами. Бегите в гавань, одно из судов перевезет вас в Кайету, оттуда в Рим, а затем в Тагину, где у тебя есть имение.

   - Хорошо, - ответила Валерия. - Прощай, я иду. Но я уверена, что это будет долгая разлука.

   - Я также уезжаю, - сказал Юлий. - Я провожу Валерию, а затем поеду на родину, в Галлию, потому что не могу видеть этих ужасов. Ты ведь знаешь, Тотила, что население Италии становится на сторону Велизария, так что, если я буду сражаться с тобою, мне придется идти против своего народа. А если я пойду с ними, то должен буду сражаться против тебя. Я не хочу ни того, ни другого, и потому уезжаю.

   Тотила и Юлий бросились вперед, чтобы заготовить на корабле место для Валерии. Тут к Валерии подошла Мирьям, помогая ей одеться.

   - Оставь, девочка. Ты не должна услуживать мне, - сказала ей Валерия.

   - Я делаю это охотно, - прошептала Мирьям. - Но ответь мне на один вопрос: ты прекрасна, и умна, и горда, но скажи, любишь ли ты его? - ты оставляешь его в такое время, - любишь ли его горячей, всепобеждающей любовью, какой...

   - Какой ты его любишь? - кончила ее фразу Валерия. - Не бойся, дитя, я никому не выдам твоей тайны. Я подозревала твою любовь, слушая рассказы Тотилы, а когда увидела первый взгляд, который ты бросила на него, я убедилась, что ты его любишь.

   В эту минуту послышались шаги Юлия. Мирьям бросила быстрый взгляд на римлянку и затем, опустившись, обняла ее колени, поцеловала и быстро исчезла.