Дан Феликс - Борьба за Рим

ного врага. Меня мучит бездействие. Но взгляни, как чудно садится солнце! Море так тихо, и золотая дорога опять протянулась по нем. Поедем немного покататься в лодке, прошу тебя.

   - На острова блаженных? - с улыбкой спросила Камилла.

   - Да, к островам блаженных! - ответил король и, увлекая Камиллу, быстро вскочил в лодку, отомкнул серебряную цепь, которой лодка была прикована к набережной, и с силой оттолкнул лодку от берега. Легкая лодка быстро понеслась по гладкой поверхности залива.

   Некоторое время оба молчали. Король, стоя, греб, о чем-то глубоко задумавшись. Камилла с восхищением любовалась его благородным лицом, освещенным лучами заходящего солнца.

   Наконец король заговорил:

   - Знаешь, о чем я думал теперь? Какое великое счастье - сильной рукой вести свое государство, свой народ к блеску и славе! А ты, Камилла, о чем думала?

   Девушка покраснела и смешалась.

   - Говори же, Камилла. Будь откровенна в этот чудный вечер. Ты смотришь так кротко, у тебя были добрые мысли.

   - Я думала, как счастлива должна быть та женщина, которая может довериться сильной, верной руке любящего человека, который поведет ее через волны жизни.

   - Да, Камилла, но верь мне, что и варвару можно доверяться.

   - Ты не варвар, - горячо заговорила девушка. - Человек, который так благодарно мыслит, так великодушно действует, прощает самую черную неблагодарность, такой человек вовсе не варвар. Он нисколько не ниже любого Сципина.

   - Камилла! - в восторге вскричал Аталарих: Камилла, не грежу ли я? Ты ли говоришь это? и мне?

   - Я хочу сказать больше, Аталарих, - быстро продолжала девушка. - Я хочу просить у тебя прощения за то, я так жестоко отталкивала тебя. Ах, это была только стыдливость и страх... Но что это? Нас догоняют, мать, придворные.

   Действительно, от берега отчалила лодка, в которой сидела Рустициана с несколькими придворными. После ухода префекта вдова пошла искать свою дочь. В саду ее не было. Она подошла к храму Венеры, Камиллы не было и здесь. А на мраморном столике стояло вино, приготовленное для короля. Взгляд ее в эту минуту упал на море, и она увидела лодку, в которой дочь ее ехала наедине с королем. Вспомнив слова префекта, она в страшном гневе вбежала в храм и вылила а серебряную чашу с вином все содержимое флакона. Затем позвала людей, села в лодку и велела гребцам догонять лодку короля. Когда она спускалась со ступеней набережной, из-за угла вышла группа римлян, в среде которых был и перфект. Он подошел к ней и подал руку, помогая войти в лодку.

   - Все сделано, - шепнула ему Рустициана и велела отчаливать.

   В эту именно минуту Камилла заметила ее и, рассчитывая, что король повернет судно, встала. Но Аталарих вскричал:

   - Нет, нет! Я не позволю похитить у меня этот час, лучший в моей жизни. Нет, Камилла, ты должна договорить, высказать мне все. Поедем дальше, пристанем к тому острову. Там они не найдут нас.

   И он с такой силой налег на весла, что лодка полетела стрелой. Вдруг сильный толчок остановил судно.

   - Боже! - вскричала Камилла, вскакивая с места. - В лодке течь, мы погибнем!

   Действительно, вода широкой струею вливалась в лодку со дна.

   Король быстро осмотрелся.

   - Ах, - страшно побледнев, воскликнул он, - это "Иглы Амфитриды". Да, мы погибнем.

   "Иглами Амфитриды" назывались две остроконечные скалы, которые едва выдавались над поверхностью моря между берегом и ближайшим островком. Аталарих хорошо знал, где они находятся, и всегда легко обходил их. Но сегодня он засмотрелся в глаза девушки и забыл о скалах. Лодка с разгону ударилась об одну из них и получила пробоину Спасения действительно не было. Островок был, положим, уже не далеко, но доплыть туда с Камиллой он не мог. Удержаться на скале, пока подоспеет помощь с берега, тоже не было возможности: вершина скалы была так остра, что на ней птица не удержалась бы. Вода же прибывала быстро, - минуты через две-три лодка должна потонуть. Аталарих быстро сообразил все это.

   Да, Камилла, ты должна умереть, - и я, я причиной этому!

   - Умереть! Теперь! Нет, Аталарих, теперь я хочу жить, жить с тобою.

   Эти слова, голос, которым они были сказаны, кольнули его прямо в сердце. Он с отчаянием осмотрелся еще раз, - но нет! Ничего нельзя сделать. Вода прибывала сильнее.

   - Нет, милая, нет надежды. Мы погибли. Простимся поскорее.

   - Прощаться?.. Нет? - решительно ответила Камилла. - Уж если мы должны погибнуть, то - прочь страх, который сдерживает живых! Я готова умереть с тобою, но прежде ты должен все знать, - как я люблю тебя давно уже, - всегда. Вся моя ненависть была только замаскированной любовью. Боже, я любила тебя даже тогда, когда думала, что должна ненавидеть, - и она покрывала быстрыми поцелуями его лоб, глаза, щеки. - А теперь пусть приходит смерть. Я готова. Но зачем же тебе умирать? Один, ты можешь доплыть до острова. Бросайся скорее в воду, спасайся, прошу тебя.

   - О нет, - горячо вскрикнул Аталарих, - лучше умереть с тобой, чем жить без тебя. После такой долгой тоски я наконец узнал, что ты меня любишь, - и вдруг расстаться! Нет! С этого часа мы принадлежим друг другу. Идем, Камилла, лодка уже начинает погружаться. Бросимся в море.

   И, охватив ее, он занес уже ногу над бортом, как вдруг из груди обоих вырвался громкий крик радости: из-за узкой полоски земли, которая недалеко от них вдавалась в море, с быстротой молнии неслось судно прямо к ним. Несколько секунд, - и оба спасены. Это было небольшое сторожевое готское судно, которым командовал Алигерн, двоюродный брат Тейи. Он услышал крик, узнал короля и на всех парусах бросился на помощь.

   - Благодарю, храбрые друзья, - сказал Аталарих, придя в себя. - Благодарю, вы спасли не только своего короля, но и королеву.

   Матросы и солдаты с удивлением смотрели на него и Камиллу, которая плакала от радости.

   - Да здравствует прекрасная молодая королева! - вскричал рыжебородый Алигерн, а за ним и вся команда.

   В эту минуту судно проходило мимо лодки Рустицианы. Ее гребцы тоже видели, как лодка короля ударилась о скалу. Но они были еще далеко и, несмотря на все усилия, не могли вовремя поспеть на помощь утопавшим. Когда они объяснили это Рустициане, та без чувств упала на дно. Но громкие, восторженные крики солдат привели ее в себя. С удивлением оглядывалась она вокруг. Что это? Не грезит ли она? Действительно ли она видела Камиллу в объятиях короля? Действительно ли слышала крик: "Да здравствует королева!"

   На берегу между тем собрались все знатные готы и римляне. Весть об опасности, которой подвергался король, быстро разнеслась по дворцу, и все бросились к берегу.

   - Смотрите, готы и римляне! Вот ваша молодая королева! - обратился к ним Аталарих, стоя на ступенях храма. Бог смерти обручил нас, не правда ли, Камилла?

   Она взглянула на него и вдруг страшно испугалась - Аталарих был бледен как мертвец, слегка качался, и с трудом дышал: волнения этого дня, быстрый переход от страха к радости были слишком сильны для едва оправившегося от болезни юноши.

   - Ради Бога, скорее вина, доктора! - вскричала Камилла. - Король нездоров.

   Она подбежала к столу, схватила чашу с вином и поднесла ему. Цетег, затаив дыхание, наблюдал за ним. Король поднес чашу к губам, но затем вдруг опустил и, улыбнувшись, обратился к Камилле.

   - Ты должна пить первая, как это принято делать германским королевам.

   И он протянул ей бокал. Она его взяла.

   Префект вздрогнул. В первую минуту он хотел броситься и вырвать чашу из ее рук. Но остановился: сделай он это, он бы погиб бы безвозвратно: завтра его судили бы не только как изменника, а как отравителя. Он погиб бы, а вместе с ним - и все будущее Рима. И из-за чего? Из- за влюбленной девушки, которая изменнически перешла на сторону его смертельного врага.

   - Нет, - холодно сказал он сам себе, сжимая кулаки. - Она - или Рим! Пусть гибнет она.

   И он спокойно смотрел, как она отпила несколько глотков из чаши, а затем передала ее королю, который сразу осушил чашу до дна.

   Вздрогнув всем телом, он поставил чашу на стол.

   - Идем в замок. Мне холодно, - сказал он, закутываясь в белый плащ, и повернулся, чтобы идти. Тут взгляд его встретился с глазами Цетега.

   - Ты здесь? - мрачно сказал он и сделал шаг к нему, но в эту секунду опять задрожал и, громко вскрикнув, упал.

   - Аталарих! - вскричала Камилла и упала подле него.

   Из среды слуг выскочил старый Корбулон.

   - Помогите! - кричал он. - Помогите, король умирает!

   - Воды! Скорее воды! - закричал Цетег и, быстро схватив пустой кубок, бросился с ним к бассейну, хорошенько выполоскал его, чтобы в нем не осталось ни капли вина, и затем принес его королю, который лежал теперь на руках Кассиодора, между тем как Корбулон поддерживал голову Камиллы.

   Молча, в ужасе стояли кругом придворные.

   - Что случилось? - раздался вдруг крик Рустицианы, которая только теперь вышла на берег и подбежала к дочери. - Дитя мое, что с тобою?

   - Ничего, - спокойно ответил Цетег. - Только обморок. Но молодой король умер. Повторился припадок его прежней болезни.

  

  

   Всю ночь просидела Амаласвинта молча у гроба сына. Он был поставлен в обширной подземной комнате, низкие своды которой поддерживались колоннами из черного мрамора. Дневной свет никогда не проникал сюда. Теперь она освещалась факелами. Здесь всегда подготавливались к погребению трупы членов царской семьи. Посреди комнаты стоял каменный саркофаг с телом молодого короля. На нем была темно-пурпурная мантия. В головах лежал его меч, щит и шлем. Старый Гильдебранд положил венок из дубовых ветвей на темные кудри. Бледное лицо умершего было прекрасно в своем торжественном спокойствии. В ногах его, в длинном траурном одеянии, сидела высокая фигура королевы регентши, склонив голову на левую руку, правая же бессильно спустилась вниз. Она не могла больше плакать.

   Утром в комнату вошел беззвучными шагами Цетег. Торжественность обстановки повлияла даже на него: в нем заговорило сострадание. Но он быстро подавил его. Тихо приблизившись, прикоснулся он к спущенной руке королевы.

   - Ободрись, королева, ты принадлежишь живым, а не мертвым.

   Амаласвинта с испугом оглянулась:

   - Ты здесь, Цетег? Зачем ты пришел?

   - За королевой.

   - О, здесь нет королевы, здесь только убитая горем мать, - с рыданием вскричала она.

   - Нет, я не могу поверить этому, - спокойно возразил Цетег. - Государству грозит опасность, и Амаласвинта покажет, что и женщина может пожертвовать своим горем отечеству.

   - Да, это надо сделать. Но взгляни, как он прекрасен, как молод! Как могло небо быть так жестоко?

   "Теперь или никогда", - подумал Цетег и громко прибавил:

   - Небо не жестоко, а строго справедливо.

   - Что хочешь ты сказать? Что сделал мой благородный сын? В чем смеешь ты обвинять его?

   - Я? Я - ни в чем. Нет. Но в Св. Писании сказано: "Чти отца и мать твою и долголетен будешь на земле". Вчера Аталарих восстал против своей матери, оказал ей неуважение, - и вот сегодня он лежит здесь. Я вижу в этом перст Божий.

   Амаласвинта закрыла лицо руками. Она от всего сердца простила уже сыну его неповиновение ей. Но слова Цетега сильно подействовали на нее и пробудили в ней стремление к власти.

   - Ты повелела, королева, прекратить мое дело и вызвала Витихиса назад. Витихису, конечно, следует быть здесь. Но я требую, чтобы мое дело расследовалось публично. Это мое право.

   - Я никогда не верила твоей измене, - ответила королева. - Скажи мне только, что ты не слыхал ни о каком заговоре, и на этом все будет кончено.

   Цетег немного помолчал, а затем спокойно сказал:

   - Королева, я знаю о заговоре и пришел поговорить о нем. Я нарочно выбрал этот час и это место, чтобы сильнее запечатлеть в твоем сердце доверие ко мне. Слушай. Я был бы дурным римлянином, и ты сама презирала бы меня, королева, если бы я не любил более всего на свете свой народ, этот гордый народ, который и ты, иностранка, тоже любишь. Я знал, - тебе ведь это также известно, - что в сердцах этого народа пылает ненависть к вам, как к еретикам и варварам. Последние строгие меры твоего отца должны были еще более раздуть эту ненависть, - и я заподозрил существование заговора и действительно открыл его.

   - И умолчал о нем?

   - Да, умолчал. До нынешнего дня. Безумцы хотели призвать греков, изгнать при их помощи готов и затем признать власть Византии...

   - Бесстыдные! - горячо возразила Амаласвинта.

   - Глупцы! Они зашли уже так далеко, что оставалось только одно средство удержать их - стать во главе заговора, - и я так и сделал.

   - Цетег!

   - Да, ведь этим способом я получил возможность удержать этих, хотя и ослепленных, но все же благородных людей от гибели. Я убедил их, что план, если бы он даже и удался, привел бы только к замене кроткой власти готов тиранией Византии. Они поняли это, послушали меня, и теперь ни один византиец не ступит на эту землю, если только я или ты сама не позовешь их. И этих мечтателей тебе нечего бояться теперь, королева. Но существует другой, гораздо более опасный заговор, королева, заговор готов. Он грозит тебе, твоей свободе, власти Амалов. Вчера твой сын устранил тебя от власти. Но он был только орудием в руках твоих врагов. Ты знаешь ведь, что среди твоего народа есть много недовольных: одни считают свой род не ниже вас, Амалов, и неохотно подчиняются. Другие презирают владычество женщины.

   - Я знаю все это, - с нетерпением прервала гордая женщина.

   - Но ты не знаешь того, что теперь все эти отдельные партии соединились, - соединились против тебя и твоего правления, дружелюбного по отношению к римлянам. Они хотят низвергнуть тебя и подчинить своей воле, заставить удалить Кассиодора и меня, уничтожить наш сенат и все наши права, начать войну с Византией и наполнить эту страну насилиями, грабежом, притеснением римлян.

   - Ты хочешь запугать меня! - недоверчиво возразила Амаласвинта: - все это пустые угрозы.

   - А разве вчерашнее собрание было пустой угрозой? - возразил префект. - Разве, если бы само небо не вмешалось, - и он указал рукою на труп, - разве сегодня и я, и ты не были бы лишены власти? Была ли бы ты госпожою в твоем государстве, даже в твоем доме? Разве враги не усилились уже до такой степени, что этот язычник Гильдебранд, мужиковатый Витихис и мрачный Тейя выступили уже открыто против твоей власти, прикрываясь именем твоего сына? Разве они не возвратили ко двору этих трех бунтовщиков - герцогов Тулуна, Иббу и Питцу?

   - Все это правда, совершенная правда! - со вздохом заметила королева.

   - Знай, королева: если только эти люди захватят власть в свои руки, - тогда прощай наука, искусства, благородное воспитание! Прощай Италия, мать человечества! Погибайте в пламени, мудрые книги, разбивайтесь вдребезги, чудные статуи! Насилия и кровь затопят эту страну, и далекие потомки будут говорить: "Все это случилось в правление Амаласвинты, дочери Теодориха!"

   - Никогда, никогда не будет этого. Но...

   - Теперь ты видишь, что не можешь положиться на готов, если не захочешь допустить этих ужасов. Защитить себя от них можем только мы, римляне, к которым по духу принадлежишь и ты. Итак, когда эти варвары приступят к тебе со своими требованиями, позволь собраться вокруг тебя нам, тем самым людям, которые составляли заговор против тебя, этим римским патриотам. Позволь им защищать тебя и себя в то же время.

   - Но Цетег, кто же поручится мне за их и за твою верность?

   - Вот этот список, королева, и этот, - ответил префект, подавая ей два списка. - В первом ты видишь имена всех римских заговорщиков, видишь, - там несколько сот имен самых знатных римлян. А в другом - имена заговорщиков готов. Вот теперь я вполне в твоих руках. С этим списком ты можешь сегодня же уничтожить меня, можешь выдать в руки готов.

   - Цетег, - ответила королева, просмотрев списки, - я никогда не забуду этого часа и твоей верности. - Глубоко тронутая, она протянула ему руку.

   - Еще одно, королева, - продолжал префект. - Патриоты с этой минуты твои друзья, как и мои. Они знают, как ненавидят их готы, знают, что над головами их висит меч. Они боятся. Позволь убедить их в твоем покровительстве: поставь свое имя в начале этого списка, как доказательство твоей милости к ним.

   И он протянул ей золотой карандаш. С минуту королева медлила, затем быстро взяла карандаш и написала свое имя.

   - Вот, возьми. Пусть и они будут мне также верны, как и ты.

   В эту минуту вошел Кассиодор.

   - Королева, знатнейшие готы собрались и желают говорить с тобою, - сказал он.

   - Сейчас иду, - ответила она. - Они сейчас узнают мою волю. А ты, Кассиодор, будь первым свидетелем твердого решения, которое я приняла этот ужасный час: префект Рима будет с этой минуты моим первым слугою, как самый преданный человек мне. Ему принадлежит самое почетное место как в моем доверии, так и у моего трона.

   Она вышла из комнаты. Кассиодор последовал за нею, с удивлением глядя на нее. Префект же медленно поднял список высоко над головою и прошептал:

   - Теперь ты в моих руках, дочь Теодориха. Твое имя во главе этого списка навсегда отделит тебя от твоего народа.

  

   Внезапная смерть Алариха была тяжелым ударом для партии готских патриотов, потому что им вполне удалось привлечь молодого короля на свою сторону. Теперь же, с его смертью, опасность возросла, так как во главе управления осталась Амаласвинта, и ненавистные римляне, конечно, могли снова взять перевес во вред готам и государству. В виду этого предводители этой партии - Гильдебранд, Витихис, Тейя и другие знатные готы, всеми силами начали хлопотать о полном объединении отдельных партий готов и действительно добились этого. Цетег видел такое опасное для него усиление противников, но ничем не мог помешать этому, потому что в Равенне он был чужим человеком и не имел влияния. Чтобы сохранить за собою власть он придумал смелый план: увезти королеву - в крайнем случае даже силой - из Равенны в Рим, где он был всемогущ, так как и римское войско, и народ были вполне преданы ему. Амаласвинта с радостью согласилась на его предложение, так как в Равенне она чувствовала себя по смерти сына скорее пленницей, чем королевой, в Риме же надеялась повелевать свободно. Но как устроить этот переезд? Сухим путем от Равенны до Рима недалеко. Но все дороги между городами заняты войсками Витихиса, - а уж готы, конечно, не допустят переезда королевы в Рим.

   Необходимо было ехать морем, и притом не на готском судне. Префект отправил гонца к своему другу Помпонию, начальнику римских судов, чтобы в назначенный день он на самом быстром корабле прибыл ночью в гавань Равенны. Гонец скоро возвратился с ответом Помпония, что тот исполнил приказание. Цетег совершенно успокоился.

   Наступил назначенный день. Все уже готово было к бегству. Вдруг в полдень во двор дворца явилась огромная толпа готов с громкими криками торжества. Слышались угрозы, лязг оружия. Королева, префект и Кассиодор были в зале. Крики все приближались, вслед за тем раздался топот ног по лестнице, и в залу, оттолкнув стражу, ворвались три герцога Балты - Тулун, Ибба и Питца, а за ними Гильдебранд, Витихис, Тейя и еще какой-то человек громадного роста с темными волосами, которого префект не знал. Переступив порог залы, герцог Тулун обернулся назад и, повелительно махнув рукой, обратился к толпе, следовавшей за ними: - Обождите там, готы. Мы от вашего имени переговорим с королевой, и если она не согласится на наши условия, тогда мы позовем вас, - и вы уже знаете, что тогда надо делать.

   Толпа с криками радости отступила и рассеялась по коридорам и комнатам дворца. Тогда герцог Тулун подошел к Амаласвинте.

   - Дочь Теодориха, - начал он. - Твой сын призвал нас, но мы уже не застали его в живых. А ты, конечно, не особенно рада видеть нас.

   - А если это знаете, - высокомерно сказала Амаласвинта, - то как же вы осмелились явиться нам на глаза, да еще ворваться сюда почти силой?

   - Нужда заставила, благородная женщина. Нужда заставляет иногда поступать еще хуже. Мы принесли тебе требования нашего народа, которые ты должна исполнить.

   - Что за язык! Да знаешь ли ты, кто стоит перед тобой, герцог Тулун?

   - Дочь Амалангов, которую мы уважаем, даже когда она заблуждается и готовится совершить преступление.

   - Мятежники! - вскричала Амаласвинта, величественно поднимаясь с трона. - Перед тобою твоя королева!

   Тулун усмехнулся:

   - Об этом, Амаласвинта, лучше молчи. Видишь ли, король Теодорих назначил тебя опекуншей твоего сына, - это было против права, но мы, готы, не противоречили ему. Он пожелал сделать этого мальчика своим наследником, - это не было разумно. Но мы и народ готов, мы уважаем кровь Амалунгов и признали это желание короля, который был некогда мудр. Но никогда не желал Теодорих, и никогда не согласились бы и мы, чтобы после того мальчика нами управляла женщина, чтобы прялка властвовала над мечом.

   - Так вы отказываетесь признать меня своей королевой? - спросила Амаласвинта.

   - Нет, не отказываемся, - ответил Тулун, - пока еще не отказываемся. Я сказал это только потому, что ты ссылаешься на свое право. А между тем ты этого права не имеешь и должна это знать. И вот, так как мы уважаем благородство твоей крови, и так как если бы в настоящее время мы лишили тебя короны, то в государстве могло бы произойти опасное разъединение, - то я предложу тебе условия, на которых ты можешь сохранить корону.

   Амаласвинта страдала невыразимо, даже слезы выступили на ее глазах. Но она тотчас подавила их. С каким удовольствием предала бы она палачу эту гордую голову, осмелившуюся так говорить с нею. Но она была бессильна и должна была молча терпеть. Она только опустилась в изнеможении на трон.

   - Соглашайся на все! - быстро шепнул ей Цетег. - Сегодня ночью приедет Помпоний.

   - Говори, - сказал Кассиодор, - но пощади женщину, варвар.

   - Э, - засмеялся Питца: - да ведь она сама не хочет, чтобы к ней относились, как к женщине: она ведь - наш король!

   - Оставь, брат, - остановил его Тулун, - в ней такая же благородная кровь, как и в нас.

   И затем, обращаясь к Амаласвинте, начал:

   - Во-первых, ты удалишь от себя префекта Рима, - он враг готов. Его место займет граф Витихис.

   - Согласна! - вскричал сам префект, вместо королевы.

   - Во-вторых, ты объявишь, что ни одно твое распоряжение, с которым не согласится граф Витихис, не будет иметь силы. Ни один новый закон не может быть издан без согласия народного собрания.

   Регентша с гневом хотела возразить, но Цетег удержал ее:

   - Сегодня ночью будет Помпоний, - прошептал он ей и затем крикнул: - Согласна!

   - В-третьих, - продолжал Тулун, - мы, трое Балтов, не привыкли гнуть голову при дворе. Крыши дворца слишком низки для нас. А государство призывает нас: соседи наши авары, гепиды, славяне, вообразили, что со смертью великого короля эта страна осиротела, и нападают на наши границы. Ты снарядишь три войска, - тысяч в тридцать, - и мы, трое Балтов, поведем их на врагов.

   "О, - подумал префект, - это великолепно: они выведут все войска из Италии и сами уберутся", - и, улыбаясь, снова крикнул: - Согласна!

   - Что же останется мне после всего этого? - спросила Амаласвинта.

   - Золотая корона на прекрасной головке, - ответил Тулун. - А теперь подпиши эти условия. Говори ты, Гильдебад, объяснись с этим римлянином.

   Но вместо Гильдебада, - этого громадного гота, которого префект не знал, - выступил Тейя.

   - Префект Рима, - начал он, - пролита кровь, благородная, верная, дорогая кровь гота, которая вызовет страшную борьбу. Кровь, в которой ты...

   - Э, к чему столько слов, - прервал его великан Гильдебад. - Моему златокудрому брату не повредит легкая царапина, а с того уже нечего взыскивать. А ты, черный черт, - обратился он к префекту, поднося ему широкий меч к самому лицу, - узнаешь это?

   - Меч Помпония! - побледнев, вскричал префект, отступая назад. Кассиодор и Амаласвинта также вскрикнули в испуге.

   - Ага, узнал! Не правда ли, это плохо! Поездка не удалась.

   - Где Помпоний? - вскричал Цетег.

   - В обществе акул, в глубоком море, - ответил Гильдебранд.

   - Как? Убийство? Но кто же осмелился? - с гневом вскричал префект. - Как это случилось?

   - Очень просто. Помпоний в последнее время позволял себе такие речи, что даже мой беззаботный брат обратил наконец внимание на его поведение. Несколько дней назад он вдруг уехал куда-то на самом быстром корабле. Это возбудило подозрение брата. Он сел на свой корабль, пустился за ним, догнал его и спросил, куда он направляется.

   - Но Тотила не имел права допрашивать его! Помпоний не должен был давать ему ответ! - вскричал префект.

   - Но он ему дал ответ, великолепнейший римлянин. Видя, что у него в пять раз больше солдат, чем у нас, он засмеялся и ответил, что едет спасать королеву из рук готов и привезти ее в Рим, после чего сделал знак своим людям. Ну, мы, конечно, также взялись за мечи. Жаркая была схватка. Неподалеку оказались наши молодцы. Они услышали лязг железа и поспешили к нам. Теперь уже нас стало больше, чем римлян. Но Помпоний - молодец, он сражался, как лев. Бросившись на моего брата, он ранил его в руку. Тут Тотила уже рассердился и пронзил его мечом, так что тот сразу упал. Умирая, он сказал мне: "Передай префекту мой поклон и этот меч, который он сам подарил мне, и скажи, что я непременно исполнил бы обещание, если бы не подоспела смерть". Я обещал исполнить просьбу. Он был храбрый человек. И вот его меч. После его смерти корабли сдались нам, и Тотила повел их в Анкону, а я сел на самый быстрый из них и прибыл сюда в одно время с Балтами.

   Все молчали. Цетег видел, что план его разрушен Тотилой. Страшная ненависть к молодому готу закипела в груди его.

   - Ну, что же, Амаласвинта, согласна ты подписать условия, или мы должны выбрать себе другого короля? - спросил Тулун.

   - Подпиши, королева, - сказал Цетег, - тебе не остается выбора.

   Амаласвинта подписала.

   - Хорошо, теперь мы пойдем сообщить готам, что все улажено.

   Они вышли. В зале остались только королев и префект. Тут Амаласвинта дала волю своим слезам: ее гордость была страшно поражена.

   - О, Цетег, - вскричала она, ломая руки: - все, все потеряно!

   - Нет, не все, только один план не удался. Но я больше не могу быть полезен тебе, - холодно прибавил он, - и уезжаю в Рим.

   - Как? Ты покидаешь меня в такую минуту? Ты, ты настоял, чтобы я приняла все эти условия, которые лишают меня власти, и теперь уходишь! О, лучше бы я не соглашалась, тогда я осталась бы королевой, хотя бы они и возложили корону на этого мятежника-герцога.

   "Да, конечно, - подумал Цетег, - для тебя было бы лучше, но не для меня. Нет, эту корону не должен носить ни один герой!" Он быстро сообразил, что теперь уже Амаласвинта не может быть полезна для него, и составил в голове уже новый план. Но, чтобы она не вздумала отказаться от подписанных условий и тем дать готам повод передать корону Тулу ну, он заговорил снова, как преданный друг:

   - Я ухожу, королева, но не покидаю тебя. Я только не могу теперь быть полезен тебе здесь. За тобою будут зорко наблюдать.

   - Но что же мне делать с этими условиями, с этими тремя герцогами?

   - С герцогами? - медленно повторил префект. - Они ведь отправляются на войну и, быть может, не возвратятся оттуда.

   - Быть может! - вздохнула королева, - что за польза от "быть может!"

   - Но если ты захочешь, - проговорил префект, глядя ей прямо в глаза, - то они и наверное не вернутся.

   - Убийство! - с ужасом отшатнулась королева.

   - Необходимость. Да это и не убийство. Это будет справедливое наказание. Ведь если бы ты имела власть, ты предала бы их палачу Они мятежники, они принудили тебя, королеву, подписать условия, они убили Помпония, - они заслужили казнь.

   - Да, они должны умереть, эти грубые люди, которые предписывают условия королеве. Ты прав, они не должны жить.

   - Да, - как бы про себя повторил префект. - Они должны умереть, они и Тотила.

   - А Тотила за что? - спросила Амаласвинта. - Это прекраснейший юноша из моего народа.

   - Он умрет, - с ненавистью вскричал префект. - О если бы он мог десять раз умереть! Я пришлю тебе из Рима трех человек, исаврийских солдат. Ты отправишь их вслед за Балтами. Все трое должны умереть, в один день. А о прекрасном Тотиле я сам позабочусь. В случае возмущения готов, я немедленно явлюсь с войском тебе на помощь. А теперь прощай!

   И он вышел. Глубоко одинокой почувствовала себя королева: со двора доносились крики радости готов, которые торжествовали свою победу над ней. Последнее обещание префекта, она чувствовала, было пустой фразой. С тоской подперла она голову рукой. В эту минуту в комнату вошел один из придворных.

   - Послы из Византии просят принять их. Император Юстин умер. На престол вступил его племянник Юстиниан. Он шлет тебе братский привет и свою дружбу.

   - Юстиниан! - вскричала королева. Она лишилась сына, ее народ грозил ей, Цетег покинул ее, - все отступили от нее, напрасно искала она помощи и поддержки кругом себя, - поэтому из глубины души повторяла она теперь: Юстиниан! Юстиниан!

  

   Цетег лежит на мягком диване в своем кабинете в Риме. Он чувствует себя прекрасно: число заговорщиков увеличивается с каждым днем, особенно в последнее время, когда со стороны готского правительства начались некоторые стеснения. Влияние его в Риме безгранично. Даже самые осторожные находили, что, пока Рим не освобожден, необходимо предоставить Цетегу, как наиболее способному, безусловную власть. Теперь он лежал и думал, что если все будет идти, как теперь, и укрепление Рима будет закончено, то можно будет изгнать готов и без помощи Византии. А это было бы недурно, потому что всех этих освободителей очень легко призвать, но очень трудно удалить.

   Вошел слуга и подал ему письмо. - Гонец ждет, - сказал он и удалился. Цетег взял письмо совершенно равнодушно, но, взглянув на печать, сразу оживился. - "От Юлия, - слава Богу!" И на холодном лице префекта явилось чуждое ему выражение дружеской теплоты. Быстро распечатав письмо, он начал читать.

  

   "Цетегу, префекту Рима, Юлий Монтан.

   Давно уже, мой учитель и воспитатель (клянусь Юпитером, как холодно звучит это!), не писал я тебе. И последнее письмо мое было очень мрачно, я сознаю это, но таково было и мое настроение. На душе у меня было так мрачно, я бранил себя за свою страшную неблагодарность к тебе, самому великодушному изо всех благодетелей (никогда еще не называл он меня этим невыносимым именем! - пробормотал Цетег). Вот уже два года я путешествую за твой счет по всему миру, путешествую, как принц, с целой толпою рабов и слуг, имею возможность наслаждаться мудростью и всеми прелестями древних, и я все недоволен, неудовлетворен.

   Но вот здесь, в Неаполе, в этом благословенном богами городе, я нашел наконец то, чего мне недоставало, хотя и не сознавал этого: не мертвую мудрость, а живое, горячее счастье (а, он влюбился! ну, наконец-то, хвала богам!). О учитель, отец! знаешь ли ты, какое это счастье - назвать своим сердце, которое тебя вполне понимает, (ах Юлий! знаю ли я это!), которому ты можешь открыть свою душу! О, если ты это испытал, то поздравь меня, принеси жертву богам, потому что я и теперь в первый раз в жизни имею - друга!"

  

   - Что! невольно спрыгивая с места, вскричал префект: - вот неблагодарный! Но затем продолжал читать.

  

   "Ты ведь знаешь, что друга, поверенного я до сих пор не имел. Ты, мой учитель, заменявший отца... (Цетег с досадой бросил письмо и быстрыми шагами прошелся по комнате, но тотчас овладел собою: "Глупости", - пробормотал он и снова начал чтение) ...ты настолько старше, умнее, лучше, выше меня, притом я обязан тебе такой благодарностью, уважением, что все это заставляло мою душу пугливо замыкаться в себе. Тем более, что я часто слышал, как ты подсмеивался над всякой мягкостью, горячностью. Резкая складка у углов твоего рта действовала на меня, как ночной мороз на распускающуюся фиалку. Но теперь я нашел друга откровенного, молодого, горячего, и я счастлив, как никогда. Мы имеем одну душу, целые дни и ночи мы говорим, говорим и не можем наговориться. Он гот (еще что! - с неудовольствием сказал Цетег) и называется Тотила".

  

   Рука префекта опустилась. Он ничего не сказал, только на минуту закрыл глаза, но затем спокойно продолжал:

  

   "...И называется Тотила. Мы встретились в Неаполе совершенно случайно, сошлись очень быстро и с каждым днем сильнее привязываемся друг к другу. Особенно упрочилась наша дружба после одного случая. Однажды вечером мы по обыкновению гуляли и, шутя, обменялись верхней одеждой: я надел шлем и широкий белый плащ Тотилы, он - мою хламиду. Вдруг в одной глухой улице из-за куста выскочил какой-то человек, бросился на меня и слегка ранил копьем. Тотила тотчас поразил его мечом. Я наклонился над умирающим и спросил его: чем вызвал я в нем такую ненависть, что он решился на убийство. Он взглянул на меня, вздрогнул и прошептал: "Не тебя, я должен был убить Тотилу, гота!" - и с этими словами умер. Судя по одежде и оружию, он был исаврийский солдат".

  

   Цетег опустил письмо и сжал лоб рукою. - Ужасная ошибка! - прошептал он и продолжал читать.

  

   "Этот случай освятил и укрепил еще более нашу дружбу. И кому же я обязан этим счастьем? Тебе, одному тебе, который отправил меня в этот город, где я нашел такую истинную отраду. Да вознаградит тебя небо за это! Но я вижу, что все это письмо наполнено рассказом о себе, о своей дружбе. Напиши же, как тебе живется? Прощай!"

  

   Горькая усмешка показалась на губах префекта, и он снова быстро зашагал взад и вперед по комнате. Наконец он остановился и сжал рукою лоб.

   - Как могу я быть так... молод, чтоб сердиться. Ведь это так естественно, хотя и глупо. Ты болен, Юлий: погоди, я пропишу тебе рецепт.

   И с какой-то злобной радостью он написал:

  

   "Юлию Монтану, Цетег, префект Рима.

   Твое трогательное письмо из Неаполя очень рассмешило меня. Оно показывает, что ты выносишь теперь последнюю детскую болезнь. Когда она пройдет, ты будешь уже взрослым мужчиной. Чтобы ускорить кризис, я прописываю тебе лучшее средство. Отыщи немедленно в Неаполе богатого купца Валерия Процилла. Это богатейший купец всего юга, заклятый враг византийцев, убивших его отца и брата, горячий республиканец, а поэтому мой друг. Дочь его, Валерия - самая красивая римлянка нашего времени. Она только на три года моложе тебя, следовательно, в десять раз зрелее. Скажи ее отцу, что Цетег просит ее руки для тебя. Ты, - я уверен, - с первого раза влюбишься в нее по уши и забудешь всех друзей в мире: когда восходит солнце, луна бледнеет. Кстати, знаешь ли ты, что твой новый друг - один из опаснейших врагов римлян? А я когда-то знавал некоего Юлия, который клялся, что Рим - выше всего. Прощай".

  

   Запечатав письмо, префект позвал слугу.

   - Позаботься о гонце, чтобы он был сыт, дай ему вина и червонец, - и пусть завтра утром он едет обратно с этим письмом.

  

   Несколько времени спустя, в одной из небольших комнат императорского дворца в Византии стоял, глубоко задумавшись, маленького роста некрасивый человек, - император Юстиниан.

   Комната убрана роскошно. Особенно бросался в глаза огромный, в рост человека, крест из чистого золота. Император медленно ходил взад и вперед по комнате и каждый раз, проходя мимо креста, набожно склонял голову и крестился. Наконец он остановился перед огромной картой Римской империи и долго рассматривал ее.

   - Если бы знать исход! - вздохнул он, потирая худые руки. - Меня влечет неудержимо, этот какой-то дух вселился в меня и манит. Но кто этот дух: ангел ли с неба или демон?.. О триединый Боже, прости своего верного раба и наставь меня: могу ли я, смею ли?..

   В это время пурпуровый занавес, закрывавший вход, слегка приподнялся, и в комнату вошел слуга.

   - Император, - сказал он, бросившись перед ним на землю, - явились патриции, которых ты приглашал.

   - Пусть войдут.

   В комнату вошли два человека: один высокого роста, широкоплечий, с красивым, открытым лицом. Другой - болезненный калека, хромой, с одним плечом выше другого. Но глаза его блестели такою проницательностью, таким умом, что заставляли забывать о безобразии его фигуры. Оба, войдя в комнату, бросились к ногам императора.

   - Мы позвали вас, - начал император, - чтобы выслушать ваш совет относительно Италии. Вам дано было три дня на рассмотрение переписки с королевой, с партией патриотов и с другими. Что же вы решили? Говори сначала ты, главный военачальник.

   - Государь, - ответил высокий, - совет Велизария всегда один: долой варваров! С пятнадцатитысячным войском я уничтожил по твоему приказанию государство вандалов в Африке. Дай мне тридцать тысяч, - и я сделаю то же с готами.

   - Хорошо, - ответил Юстиниан. - Твой совет мне нравится. Ну, а ты что скажешь? - обратился затем император к калеке.

   - Император, - ответил тот резким голосом. - Я против этой войны в настоящее время, потому что, кто должен защищать свой дом, тому нечего думать о нападениях. С запада, со стороны готов, нам не грозит никакой опасности. А на востоке мы имеем врага - персов, которые могут уничтожить наше государство.

   - С каких это пор мой великий соперник Нарзес начал бояться персов? - насмешливо спросил Велизарий.

   - Нарзес никого не боится, - ответил тот, - ни парсов, которых он побеждал, ни Велизария, которого персы побеждали. Но я знаю восток. Опасность нам грозит оттуда. И потом, государь, постыдно для нас из года в год золотом покупать мир у персидского хана Хозроя.

   Яркая краска залила щеки императора:

   - Как можешь ты таким образом называть наши подарки? - вскричал он.

   - Подарки! А если эти подарки запоздают на неделю, то Хозрой сожжет наши пограничные села и города. Нет, государь, нечего тебе без нужды трогать готов. Лучше сосредоточь все свои силы на востоке, укрепи границу и сбрось эту постыдную дань персам. А после этого, - что же, - тогда, если пожелаешь, можешь воевать и с готами.

   - Не слушай его, государь! - вскричал Велизарий. - Дай мне войско в тридцать тысяч, и головой ручаюсь, что Италия будет твоей.

   - А я ручаюсь своей головой, что Велизарий не завоюет Италии не только с тридцатью, но и с сотней тысяч человек, потому что Велизарий - герой, но не великий полководец. Он был бы лучшим полководцем, если бы не был таким героем. Все битвы, которые он проиграл, были проиграны только из-за его геройства.

   - Ну, о тебе этого нельзя сказать, - заметил Велизарий.

   - Конечно, нельзя, потому что я не проиграл еще ни одного сражения: я не герой, но я великий полководец. Вот почему, если кто завоюет Италию, то это буду я, имея восемьдесят тысяч войска.

   В эту минуту явился слуга и объявил, что Александр, которого император посылал в Равенну, возвратился и просит его принять.

   - Скорее веди его, - с радостью вскричал император.

   Вошел красивый молодой человек.

   - Что же, Александр, ты приехал один? - спросил его император.

   - Да, один, - ответил тот.

  &nb