Дан Феликс - Борьба за Рим

ском озере. Римляне и готы сотнями стеклись в виллу, чтобы торжественно перенести сюда труп ее. А Готелинда скрылась от народной ярости в крепком замке Ферерти.

   - Довольно, - сказал возмущенный Петр, - я иду к королю и прошу всех вас; благородные римляне, следовать за мною, как свидетелей.

   Все торопливо направились во дворец; дорогой к ним присоединилась огромная толпа равенцев. Король же сидел в своей комнате совершенно беспомощный. Он видел всеобщее негодование и, растерявшись, послал за Петром, чтобы посоветоваться с ним. Вот почему, когда Византиец появился на пороге, он с радостью бросился к нему навстречу, протянув обе руки. Но Петр с негодованием оттолкнул его.

   - Я несу тебе месть, король готов, месть от имени Византии за дочь Теодориха. Ты знаешь, Юстиниан обещал ей свое особенное покровительство: каждый волос на голове ее, каждая капля ее крови поэтому святы. Где Амаласвинта?

   Теодагад с изумлением слушал Петра: не сам ли он придумывал вместе с ними, как лучше умертвить ее?

   - Где Амаласвинта? - грозно повторил Петр.

   - Умерла, - робко ответил король, не понимая, для чего эта комедия.

   - Она умерщвлена!.. Так говорит вся Италия: умерщвлена тобою и твоей женою! Юстиниан, мой великий император, был ее покровителем, - он же будет и мстителем за нее. Войну от имени его, объявляю вам войну, варвары!

   - Войну! Войну! - закричали итальянцы, увлеченные минутой и старой ненавистью к варварам.

   - Петр, - в ужасе, заикаясь, сказал король, - ты не забудешь договора, ты ведь...

   - Никаких договоров не может быть теперь между нами! - вскричал негодованием византиец и, вынув из кармана свисток, разорвал его в куски. - Война! Вы должны очистить Италию, а тебя и твою жену я приглашаю на суд в Византию, к трону императора.

   В это время на дворе раздался звук военного рога готов, и в комнату вошла толпа воинов под предводительством графа Витихиса. Все они стали в порядке по правую сторону трона. С минуту все молчали.

   - Кто это осмеливается разыгрывать роль господина здесь, во дворце готского короля? - спокойно спросил Витихис.

   - Граф Витихис, не бери убийц под свою защиту! - сказал Петр, выступая вперед. - Я вызвал его на суд в Византию.

   - И ты, Амалунг, не знаешь, как ответить на это? - с негодованием вскричал Гильдебранд. Но король молчал.

   - В таком случае мы должны говорить вместо него, - сказал Витихис. - Знай, грек!.. запомните это и вы, неблагодарные римляне и коварные равенцы, что народ готов свободен и не признает над собою господина или судьи на земле. А если среди нас совершается преступление, то мы судим и караем его сами. Даже раба своего мы не позволяем судить чужеземцам, а тем более своего короля.

   - В таком случае вы все ответите за его вину. От имени своего императора объявляю вам войну!

   Готы радостно заволновались. Старик Гильдебранд подошел к окну и крикнул громадной толпе, собравшейся вокруг дворца:

   - Слушайте, готы! Радость! Война с Византией!

   Тысячи голосов, потрясая оружием, радостно закричала: - "Война! Война! С Византией!". Эта радость готов подействовала охлаждающе на римлян: они, молча, опустили головы.

   - Видишь, грек, - сказал между тем Витихис, - мы не боимся войны и воевать пойдем охотно. Но горе преступнику, который начинает ее без достаточных оснований! Я предвижу длинный ряд годов крови, пожаров, вижу истоптанные поля, дымящиеся города, бесчисленные трупы, плавающие по рекам. Все это падет на вашу голову, потому что вы начинаете войну, вмешиваясь в жизнь свободного народа. Так пусть же вся вина падет на ваши головы! Передай это своему императору.

   Молча выслушал Петр эту речь и молча же направился к двери. Итальянцы вышли вслед за ним, и некоторые, в том числе епископ Флоренции, проводили его к дому.

   - Достойный друг, - проговорил горбун, прощаясь с епископом. - Оставь мне письма Теодагада по делу Тейи. Для церкви они уже не пригодны, а мне нужны.

   - Возьми, - ответил епископ. - Процесс давно решен; нам они не нужны.

   Петр вошел в комнату и прежде всего отправил гонца к Велизарию с приказанием немедленно начать войну. После этого он сел писать Юстиниану и закончил письмо следующими словами:

  

   "Итак, государь, я думаю, ты имеешь основания быть довольным своим верным слугою: варвары разъединены на партии. На троне их - неспособный изменник. Все население Италии - на твоей стороне. Если не случится какого-нибудь чуда, варвары должны сдаться без сопротивления. Недаром судно, на котором я еду, носит название "Немезида", богини мести: ты, чью гордость составляет справедливость, являешься здесь мстителем за преступление. Одно только невыразимо огорчает меня: мне не удалось спасти дочь Теодориха. И я умоляю тебя уверить мою высокую повелительницу, императрицу, которая никогда не была милостива ко мне, что я изо всех сил старался выполнить ее поручение относительно дочери Теодориха, о судьбе которой она в последнем разговоре поручала мне особенно заботиться. Что же касается Теодагада, который предал готское государство в наши руки, то я осмелюсь ответить великой императрице, что первое правило мудрости гласит: опасно держать в доме людей, знающих наши сокровеннейшие тайны".

  

   Окончив письмо, Петр запечатал его и немедленно отправил, сам же остался еще на несколько дней, чтобы закончить свои дела. Теперь он стал вдвое богаче, чем был, потому что скрывал от Готелинды, что имеет поручение погубить Амаласвинту, и взял с нее громадную сумму за то, что будто бы рискует подвергнуться немилости императрицы, если допустит умертвить дочь Теодориха.

   "Надо только позаботиться, чтобы ни Теодагад, ни Теодолинда не явились в Византию, потому что тогда может все открыться. Необходимо уничтожить их немедленно". И он позвал одного из рабов, вручил ему запечатанный пакет и сказал:

   - Когда соберется народное собрание готов, отыщи среди них человека, имя которого здесь написано, и вручи ему эти документы. Они очень важны.

   После этого он отправился домой, в Византию. Вот видны уже родные берега, роскошные дачи, разбросанные на них. "Здесь, среди сенаторов государства, буду наконец жить и я!" - с самодовольством думал Петр, глядя на них. Когда "Немезида" подходила к гавани, навстречу ей выехала великолепная галера императрицы. Как только Петр узнал ее, он тотчас велел остановить "Немезиду". Галера подъехала: на ней был посол императора. Взойдя на "Немезиду", он подошел к Петру и показал ему документ с императорской печатью.

   - Именем императора Юстиниана объявляю, - сказал он, - что ты приговорен к пожизненной работе в горных рудниках Херсонеса за то, что целые годы подделывал документы и росписи налогов. Ты же предал дочь Теодориха в руки ее врагов. Император готов был помиловать тебя, прочтя твое письмо. Но императрица, убитая вестью о гибели Амаласвинты, открыла ему твое старое преступление. Кроме того, письмо префекта сообщило ей, что ты вместе с Готелиндой составил план убийства королевы; это письмо императрица показала императору. Все имущество твое взято в казну, а императрица велела передать тебе... - Тут посол наклонился к самому уху Петра и прошептал: что ты сам подал ей умный совет - не держать при дворе людей, знающих опасные тайны.

   С этими словами посол пересел на свою галеру, а "Немезида" медленно повернула, чтобы отвезти преступника к месту ссылки.

  

   Цетег между тем провел последнее время в лихорадочной деятельности. Он видел, что наступает решительная минута, и надеялся встретить ее готовым к бою. Укрепление Рима заканчивалось, и теперь работы производились там днем и ночью, жители Италии приучились владеть оружием, молодежь была безусловно предана ему. Конечно, обойтись без помощи Византии будет невозможно. Но следует ограничиться самой незначительной помощью с ее стороны: он решил, что восстание начнут римляне одни, и только к концу борьбы он позовет византийцев, как союзников, чтобы окончательно изгнать готов из Италии. За такую незначительную помощь Византии достаточно будет признать только верховную власть ее.

   Но огромное влияние, которое он приобрел на молодежь Рима, возбудило опасение среди многих знатных римлян. Особенно боялся этого влияния Сильверий: он уже понял, что Цетег не довольствуется быть оружием в его руках, а имеет какие- то собственные цели. И он усиленно старался подорвать влияние префекта, указывая на грозящую опасность в случае, если оно примет слишком большие размеры.

   Наконец укрепление Рима было закончено. Ночью назначено было собрание в катакомбах. Оно было гораздо многочисленнее обыкновенного, потому что по всей Италии были заранее разосланы послы, приглашавшие всех заговорщиков собраться в эту ночь. И они собрались. Это были представители всех городов Италии, - купцы, помещики, юристы и особенно много духовенства всех возрастов и положений, но все безусловно преданные Сильверию.

   Все были уже в сборе, когда вошел Цетег. Молодежь тотчас окружила его.

   - Вот видишь, - вскричал Люций Лициний, - сколько их тут: это я привлек их на твою сторону.

   Префект весело и дружелюбно заговорил с ним, пытливо осматривая всех.

   В это время Сильверий поднял крест и начал свою речь:

   - Во имя триединого Бога. Вот мы снова собрались в эту мрачную ночь ради светлого дела. Быть может, это уже в последний раз, потому что нельзя не видеть чуда в той помощи, какую оказал нам Сын Божий в нашем стремлении уничтожить варваров, не признающих Его. После Бога мы должны особенно благодарить нашего господина императора Византии Юстиниана, и его благочестивую супругу за их деятельное участие к делам церкви, и наконец нашего друга и предводителя - префекта, который так неусыпно действует в пользу нашего императора.

   - Стой, священник, - вскричал Люций, - что это ты все называешь императора Византии нашим господином? Мы вовсе не желаем служить грекам, вместо готов. Мы хотим быть свободными!

   - Да, мы хотим быть свободными! - повторил хор его друзей.

   - Мы хотим сделаться свободными, - ответил Сильверий. Конечно!.. Но мы не можем достичь этого собственными силами, а только при помощи императора. Так думает и ваш предводитель Цетег. Император прислал ему дорогое кольцо в знак того, что он принимает его услугу, и префект принял кольцо: взгляните, оно и теперь на его руке.

   Молодежь с удивлением глядела на Цетега. Тот с минуту молчал, затем выступил вперед и снял с пальца кольцо.

   - Да, я принял кольцо от императора, - медленно проговорил он наконец.

   - В знак чего? - вскричал Люций, делая шаг к нему

   - В знак того, что я не мелкий себялюбец, что я люблю Италию больше, чем власть. Да, я рассчитывал на помощь Византии и хотел уступить свое предводительство над вами, поэтому и принял кольцо. Но теперь я больше не надеюсь на Византию, которая только оттягивает дело. Вот почему я принес сегодня это кольцо сюда: ты Сильверий, показал себя сторонником императора, так возврати это кольцо ему и скажи, что он слишком долго раздумывает. Италия сама себе поможет.

   - Италия сама себе поможет! - с восторгом повторила молодежь.

   - Но подумайте, что вы делаете! - сдерживая гнев, начал Сильверий. - Подумайте о числе и дикой силе варваров! Вспомните, как давно итальянцы отвыкли от оружия, как все...

   - Замолчи, священник! - прервал его Цетег. - Когда нужно объяснять псалмы, тогда говори, и мы будем слушать тебя: это - твое дело. Но когда вопрос стоит о войне, там пусть говорят те, кто понимает это дело. Римляне, выбирайте: хотите ли вы ждать, пока Византия сжалится наконец над вами? - быть может, вы поседеете к тому времени, - или, по старому римскому обычаю, добудете себе свободу собственными мечами? Хорошо, я вижу, как сверкают ваши глаза, вы согласны. Как? Говорят, что вы слишком слабы, чтобы освободить Италию. Но разве вы - не потомки тех римлян, которые покорили весь мир? И притом победа в наших руках. Вот список всех крепостей Италии: через месяц все они одним ударом будут в моих руках.

   - Как? Ждать еще целых тридцать дней? - вскричал нетерпеливый Люций.

   - Ровно столько, сколько нужно, чтобы все собравшиеся здесь успели возвратиться в свои города, и чтобы мои гонцы успели объехать всю Италию.

   Но нетерпеливая молодежь, которую сам же он возбудил, была видимо недовольна отсрочкой, - ей хотелось бы действовать сейчас. Сильверий заметил это недовольство и поспешил воспользоваться им.

   - Нет, Цетег, невозможно медлить так долго. Благородным людям тирания невыносима: позор тем, кто выносит ее дольше, чем необходимо. Юноши, утешьтесь: через несколько дней явится Велизарий, и можно начать войну. Или вы не хотите никого, кроме Цетега?

   - О, если бы явился Велизарий, - сказал Цетег, я первый примкнул бы к нему. Но он не может явиться. Именно потому я и отшатнулся от Византии: император не держит своего слова.

   Цетег играл смелую игру, но ничего иного не оставалось.

   - Ты ошибаешься, император сдержит слово раньше, чем ты думаешь: Велизарий стоит около Сицилии, ответил Сильверий.

   - Нет, - сказал Цетег. - Он уже ушел оттуда и направился домой. На надейтесь на него. В эту минуту вбежал Альбин.

   - Победа! - кричал он торжествующим голосом: - Византия объявила готам войну! Свобода! Война!

   - Война! Свобода! - подхватила молодежь.

   - Невозможно! - беззвучным голосом сказал Цетег.

   - Это правда! - раздался другой голос, Кальпурния, который вбежал вслед за Альбином. - Даже более, - война уже началась. Велизарий высадился в Сицилии с тридцатитысячным войском. Большая часть городов сдалась ему без сопротивления, другие он взял и теперь переправлялся в южную Италию и высадился в Региум. Население везде сдается ему, готы бежали. Теперь он идет к Неаполю.

   - Это ложь, все ложь! - вскричал Цетег, говоря более сам с собою, чем с другими.

   - Однако, - насмешливо обратился к нему Сильверий, - ты кажется, не особенно рад этим победам. Посмотрим, сдержишь ли ты свое слово, подчинишься ли Велизарию первым, как обещал!

   Все планы Цетега погибли. Он увидел, что трудился все это время напрасно, и не только напрасно, но даже на пользу врага: Велизарий в Италии с большим войском, а он остался обманутый, бессильный. Всякий другой опустил бы руки. Но на него были устремлены все взоры, и никто не должен видеть его отчаяния. Если прежние планы рушились, он решил составить новый.

   - Ну, - продолжал Сильверий, - что же ты сделаешь?

   Цетег не удостоил его взглядом.

   - Велизарий высадился, - спокойно сказал он, обращаясь к собранию, - и я иду к нему.

   И мерным шагом, совершенно спокойный, он прошел мимо Сильверия. Последний хотел прошептать какую-то насмешку, - но слова замерли на его устах, потому что префект бросил на него такой взгляд, который ясно говорил: "Не торжествуй, священник, - тебе будет отплачено за этот час".

   И победитель Сильверий в страхе замолчал.

  

   Со времени объяснения с отцом Валерии, Тотила остался гостить на вилле. Как ни был вооружен старик против него, но его жизнерадостная натура оказала и здесь свое обычное влияние: с каждым днем старик все более ценил и примирялся с ним. Вскоре он убедился, что Тотила, хотя и гость, но действительно не варвар, что он образован лучше, чем многие знатные римляне. Притом и в политических взглядах у них нашлось много общего: оба они одинаково ненавидели византийцев, их хитрость, коварство, деспотизм, льстивость, нетерпимость, и оба одинаково любили Италию. Правда, старик не дал еще согласия на брак дочери, но не препятствовал молодым людям проводить вместе целые дни. И они, счастливые настоящим, не торопили его.

   Так шло время. Вдруг у берегов Сицилии появился флот Велизария. Тотила, как начальник южно-итальянского флота, обязанный заботиться о безопасности берегов Италии, тотчас поехал навстречу византийцам узнать, зачем они явились. Так как Велизарий получил приказ не начинать враждебных действий, пока не получит распоряжения от Петра, то на вопросы Тотилы он ответил миролюбиво, объяснив, что его послали против морских разбойников, появившихся у берегов Африки. Тотила должен был удовлетвориться этим ответом. Но он понимал, что морские разбойники - предлог, что Византия думает начать войну. Вследствие этого он тотчас послал гонца в Равенну к королю за подкреплением. Теодагад, заключивший уже условие с Петром, не только не выслал подкрепления, но отозвал в Равенну и те суда, которые стояли в южных гаванях, так что у Тотилы осталось только два сторожевых корабля. Понятно, он не мог с ними не только защищать, но даже наблюдать за византийским флотом.

   У старика Валерия были богатые владения на юге Италии, около Региума. Так как Тотила ожидал, что византийцы высадятся именно в тех местах, то он убедил старика перевезти наиболее ценное имущество в Неаполь. Старик решил отправиться туда лично, чтобы сделать там распоряжения на случай долгой войны. Юлий, который также все это время гостил у него, должен был теперь сопровождать его. А так как Валерия не хотела оставаться одна в пустой вилле, то решили взять и ее, потому что Тотила думал, что в ближайшие дни опасности еще не будет.

   Приехав туда, старик нашел, что имение сильно запущено, и решил остаться там на несколько недель, чтобы привести все в порядок. Между тем появились грозные признаки. Тотила посылал к нему гонца за гонцом, с предостережением и просьбой поскорее выехать оттуда, но старик презрительно отвечал, что личное присутствие его необходимо, а бежать от греков он считает позором: Валерия же не хотела покидать отца в опасности. Наконец Тотила решил ехать сам и во что бы то ни стало убедить упрямого старика выехать из опасной местности.

   В гавани, у которой лежало имение Валерия, Тотила увидел другую галеру, на которой приехал богатейший купец Италии, корсиканец Фурий Агалла. Они вместе вышли на берег и радостно приветствовали друг друга, как хорошие старые знакомые. Подойдя к воротам, они расстались: Тотила пошел искать Юлия и Валерию, а Агалла отправился к старику. Много лет уже они вместе вели торговлю, и старик Валерий очень любил и уважал красивого, умного и смелого торговца, и очень обрадовался, увидя его. После сердечных приветствий они занялись делами. Когда расчеты их были кончены. Фурий сказал:

   - Валерий, я приехал не только для расчетов. У меня есть еще одно, гораздо более важное дело. Знаешь ли ты, что во всей Италии очень скоро закипит война? Я еду из Африки и встретил флот Велизария. Он говорит, что его послали против морских разбойников, но это вздор: против разбойников не высылают таких флотов. Я говорил с ним: он день и ночь грезит о богатствах Италии. Вот почему я поторопился сюда, чтобы предупредить тебя. Велизарий высадится здесь, а я знал, что с тобою - твоя дочь.

   - Моя Валерия - римлянка. Она не испугается.

   - Да, но ведь Велизарий ведет не греков, а самых ужасных варваров: скифов, гуннов, массагетов, аваров. Горе, если твоя красавица-дочь попадет в их руки.

   - Этого не будет! - вскричал старик, хватаясь за кинжал. - Но ты прав: лучше отправить ее в безопасное место.

   - Валерий, во всей Италии теперь нет безопасного места, - вскоре война распространится по всему полуострову. Вот почему я решил... И голос его задрожал. - Поэтому я хотел теперь, сегодня высказать тебе то, что давно уже лежит у меня на сердце.

   Валерий догадался, о чем он будет говорить. Он давно уже заметил привязанность Агаллы к его дочери и очень охотно отдал бы ее этому богатому купцу, сыну своего старого друга. Однако, зная безграничную гордость и мстительность корсиканца, он хотел было удержать его от дальнейшего объяснения, но тот продолжал:

   - Отдай мне твою дочь, Валерий. Ни один человек не может оградить ее в это опасное время так, как я. Я увезу ее на собственных кораблях в Азию, Африку, - и, где бы она ни пожелала поселиться, ее всюду будет ожидать дом, дворец, которому позавидуют королевы. Я буду беречь ее больше, чем свою душу.

   Сильно взволнованный, он остановился, ожидая ответа. Валерий молчал, стараясь подыскать выражения. Прошло несколько секунд, но корсиканец уже вышел из себя.

   - Фурий Агалла не привык просить по два раза, - быстро сказал он.

   - Друг мой, я охотно отдал бы ее тебе. Но теперь не те уже времена, когда родители выбирали мужа дочерям: теперь они это делают сами, а ее сердце...

   - Она любит другого! Кого? - вскричал корсиканец и схватил кинжал, точно желая убить старика. В этом движении, в выражении его глаз проявилось что-то, напоминающее тигра. Валерий понял, как страшна его ненависть, и не назвал имени.

   - Кто же это может быть? - продолжал Агалла. - Римлянин? Монтан? Нет! О, неужели... нет, старик, скажи же, что не он...

   И он схватил его за руку.

   - Кто? О ком ты думаешь?

   - О том, кто приехал сюда вместе со мною, о готе... конечно, это должен быть он, его все любят, - Тотила!

   - Да, он, - ответил старик и вдруг отскочил в ужасе: все тело корсиканца подернулось страшной судорогой. Он вытянул вперед обе руки, точно желая задушить боль, мучившую его, потом отбросил голову назад и начал жестоко бить себя кулаками по лбу, качая головою и громко смеясь. Валерий с ужасом смотрел на него. Наконец припадок прошел, Агалла успокоился, только лицо его было землистого цвета, и голос дрожал, когда он заговорил:

   - Какое-то проклятие лежит на мне. Я не только потерял Валерию, но не могу вознаградить себя даже местью. Полюби она кого бы то ни было другого, я бы выкупался в его крови. Тотила - единственный человек в мире, которому я обязан благодарностью, и какой благодарностью!

   И он замолчал, опустив голову, видимо, погрузившись в воспоминания.

   - Валерий, - вдруг вскричал он, вставая: - никому в мире не уступил бы я, но Тотила!.. Я прощаю ей, что она отказывает мне, так как она выбрала Тотилу. А теперь прощай. Я уезжаю... в Персию... в Индию... не знаю куда... Ах, я всюду повезу с собою воспоминание об этом часе!

   И он быстро вышел из комнаты, отправился к лодке и уехал. Валерий со вздохом пошел искать дочь и встретил Тотилу. Горячо принялся Тотила уговаривать старика немедленно покинуть виллу и ехать в Неаполь: Велизарий возвратился от берегов Африки и крейсирует около Сицилии. Каждый день можно ожидать его высадки в Сицилии, даже в самой Италии. А король, несмотря на его настойчивые требования, не присылает кораблей. На днях Тотила сам едет в Сицилию, чтобы узнать все в точности, и тогда они останутся здесь совсем беззащитны. Но старый воин считал постыдным бежать от греков и настоял на своем: раньше трех дней он не может кончить своих дел, а неоконченными их не бросить. Едва удалось Тотиле добиться того, что он позволил прислать на виллу двадцать готских солдат для защиты.

  

   На третий день после этого, к вечеру Валерий кончил наконец все свои дела и решил на следующее утро ехать в Неаполь. Спокойно сидел он за ужином с дочерью и Юлием, как вдруг в комнату вбежал запыленный, окровавленный молодой гот.

   - Бегите! Скорее! Они сейчас будут здесь! - вскричал он.

   - Кто?

   - Велизарий, дьяволы, греки. Вчера Торисмут послал меня на разведку в Региум. Я доехал почти до города, как вдруг почувствовал, будто молния ударила меня в голову, и затем упал с лошади без сознания. Очнулся я уже в Региуме, среди врагов. Там я узнал все: Сицилия вся сдалась без боя Велизарию. Оно высадился уже здесь, в Региуме. Жители также встретили его с торжеством. Он тотчас отправляется в Неаполь. Передовой отряд его, какие-то желтокожие люди на маленьких косматых лошадках - должны занять проход у твоей виллы.

   - Это гунны Велизария! - вскричал Валерий.

   - Они велели мне проводить их к проходу. Я отвел их далеко к западу, в болота, и, когда стемнело, убежал от них... Они стреляли вдогонку, - одна стрела попала в меня... я не могу больше...

   И он упал.

   - Он погиб! - сказал Валерий: - их стрелы всегда отравлены! Скорее, Юлий, ты должен проводить Валерию в Неаполь. Я иду к проходу и, насколько возможно, удержу врага, чтобы дать вам выиграть время.

   Напрасно молила Валерия, чтобы он позволил ей остаться с ним.

   - Ты должна повиноваться! - решительно ответил ей отец. - Я хозяин в доме и сын этой страны. Я хочу спросить гуннов Велизария, что им надо в моем отечестве. Нет, нет, Юлий, вы должны ехать. Прощайте!

   Через несколько минут Валерия, в сопровождении Юлия и нескольких готов, которых прислал Тотила, мчалась в Неаполь, а старик, взяв своих рабов, отправился к проходу. Но рабы, пользуясь темнотою, разбежались дорогой, и старик один пришел на место. Здесь он застал уже остальных готов. Проход был очень узок: два человека, стоя рядом, своими щитами вполне закрывали его, так что действительно проход можно было защищать даже с очень небольшим числом людей. Двоих воинов Валерий поставил у входа в проход со стороны Неаполя, двоих - у выхода из него, а остальных - внутри прохода.

   - Держитесь твердо, - предостерег их Валерий. - Ни в каком случае никто не должен выходить из прохода. Двое передних держите щиты крепко один подле другого и выставьте вперед копья. Мы, средние, будем стрелять. Задние будут подавать стрелы и внимательно следить за всем.

   Едва успел он распорядиться, как послышался стук копыт.

   - Стой! - закричал Валерий. - Кто вы, и что вам нужно?

   - То же самое и я хочу спросить у вас, - ответил грубый голос.

   - Я - римский гражданин и защищаю свое отечество против грабителей.

   Тот из всадников, который был впереди, зорко осмотрел дорогу при свете факела. Видя, что не было никакой возможности обойти проход, он сказал более мягким голосом.

   - Друг мой, в таком случае мы - союзники, потому что мы также римляне и хотим освободить Италию от ее грабителей. Итак, посторонись, дай нам пройти.

   - Кто же ты, и кто послал тебя? - спросил Валерий, стараясь выиграть время.

   - Я - Иоганн. Враги Юстиниана называют меня Кровожадным. Я веду легкую конницу Велизария. Вся страна от Региума до этого места сдалась нам без боя. Ты первый задерживаешь нас. Мы были бы уже далеко, если бы собака-гот не завел нас в болото, откуда мы едва выбрались, - одна лошадь все-таки утонула. Не задерживай же нас. Я оставлю тебе жизнь и имущество, дам еще большую награду, если ты согласишься проводить нас. Отойди же, пропусти нас. И он пришпорил лошадь.

   - Назад, разбойник! Пока жив Кней Валерий, ни один из вас не войдет в проход! - ответил Валерий. - Друзья, стреляйте!

   - А, хорошо, - вскричал Иоганн, отступая назад, - эй, гунны, стреляйте!

   Раздался крик: один из готов, стоявших впереди, упал, быстро встал Валерий на его место, держа перед собою щит, прошло еще несколько минут, - и другой гот был сражен. Наконец стрела вонзилась в грудь Валерия. Он зашатался. Стоявшие позади тотчас подхватили его и унесли в глубину прохода, а его место молча занял новый воин. Вдруг раздался крик сторожей, поставленных позади:

   - Корабль! Корабль! Они высадились и зайдут нам с тылу! Беги, господин, мы тебя унесем отсюда.

   - Нет, - ответил Валерий, приподнимаясь, - я хочу умереть здесь. Прислони мой меч в сене и...

   Но тут раздался громкий звук готского военного рога, и вслед затем тридцать вооруженных готов с Тотилой во главе появились в проходе. Взгляд Тотилы прежде всего обратился на Валерия.

   - Слишком поздно! Слишком поздно! - с горестью вскричал он. - Но прежде всего месть! За мною, готы!

   И он с яростью бросился из прохода. Отчаянная борьба началась на узкой дороге между скалами и морем. Лошади, люди скатывались в море. Наконец начальник гуннов, Иоганн, упал, оглушенный ударом, и гунны в смятении бросились бежать. Тотила тотчас возвратился к Валерию. Тот лежал с закрытыми глазами.

   - Валерий! Отец! - вскричал Тотила. - Не уходи от нас! Скажи хотя слово на прощанье!

   Умирающий медленно открыл глаза.

   - Где они? - спросил он.

   - Разбиты и бежали.

   - А, победа! - вздохнул Валерий. - Я умру с победой, и Валерия, мое дитя, спасена!

   - Да, отец, она спасена. Я явился сюда из самой глубины морской, чтобы предупредить Неаполь и спасти вас. Корабль, на котором я выехал, был пробит врагом и потонул. Я в полном вооружении бросился в море, спасся и высадился на берег между твоим домом и Неаполем, недалеко от дороги. Там я встретил Валерию и узнал и твоей опасности. Я усадил ее на свой корабль и отправил в Неаполь, а сам с тридцатью воинами поторопился сюда, - но мог только отомстить за тебя.

   И в горести он опустил голову на грудь умирающего.

   - Не сожалей обо мне, я умираю победителем. И тебе, сын мой, тебе обязан я этим. - Старик с любовью провел слабеющею рукою по шелковистым волосам Тотилы. - Ты спас и Валерию. И тебе, да, тебе поручаю я и спасение Италии. Ты - герой, достойный спасти даже эту страну. Ты можешь это, ты сделаешь это, - и твоей наградой будет мое любимое дитя.

   - Валерий! Отец!

   - Пусть она будет твоей! Но клянись, - и, собрав последние силы, старик выпрямился и взглянул прямо в глаза Тотиле, - клянись мне душою Валерии, что она не прежде будет твоею, чем Италия будет свободна, и ни одна пядь священной земли ее не будет занята византийцами.

   - Клянусь! - с воодушевлением вскричал Тотила. - Клянусь душой Валерии!

   - Благодарю, благодарю, сын мой. Теперь я могу умереть спокойно. Передай ей мое благословение и скажи, что я поручил ее тебе, - ее и Италию.

   Он склонил голову на свой щит, скрестил руки на груди - и умер. Долго молча смотрел на него Тотила. Но вот взошло солнце, ярко осветило и море, и скалы. Тотила пробудился от задумчивости.

   - Клянусь душой Валерии, - тихо, с глубоким чувством повторил он, подняв руку. И в этой клятве нашел он силу и утешение, и спокойно распорядился перенести труп Валерия на судно, чтобы отвезти его в семейную гробницу, в Неаполь.

  

   Между тем Теодагад понемногу отправился от своего поражения при объявлении войны. "Пусть приходит Велизарий, - думал он. - Я изо всех сил буду стараться, чтобы он не встретил в Италии никакого сопротивления. Юстиниан, конечно, узнает это и наверно выполнит если не весь договор, то большую часть его".

   Он так и действовал: выслал все войска из южной и средней Италии на самые далекие окраины. Вот почему Велизарий не встретил никакого сопротивления. Особенно ободрился он с тех пор, как к нему возвратилась Готелинда. Она была гораздо умнее и сильнее его и всегда поддерживала его.

   После умерщвления Амаласвинты, Готелинда, спасаясь от ярости народа, скрылась в крепость Ферерти. Но вскоре к ней явился Витихис и убедил ее возвратиться в Равенну. Дело ее, заявил он, будет разбираться в народном собрании, и до его решения он ручается за ее безопасность. Готелинда знала, что на ручательство Витихиса положиться можно, и возвратилась во дворец. Она была очень рада тому, что дело будет рассматриваться в народном собрании. "Никто, кроме меня, не видел, как она умерла. А без доказательств меня не могут осудить", - думала она. Уверенность ее в хорошем исходе усиливалась еще более оттого, что все влиятельные сторонники Амалов и враги ее были удалены с войсками на далекие окраины, между тем как друзья ее все должны были явиться на собрание.

   Приближался день, в который назначено было собрание, и король с женою отправились в Рим, около которого на открытом поле, называемом Регетой, обыкновенно происходило народное собрание.

   Утром, в день их приезда, в комнату короля вдруг неожиданно вошел Цетег.

   - Ради Бога, Цетег, - в испуге вскричал Теодагад, - какое несчастие приносишь ты?

   - Я пришел сообщить тебе то, что сам только что узнал: Велизарий высадился.

   - Наконец-то! - с радостью вскричала Готелинда.

   - Не торжествуй, - заметил ей префект. - Теперь ты погибла.

   - Погибла? Напротив, спасена! - вскричала радостно королева.

   - Ошибаешься: Велизарий издал манифест, в котором объявил, что пришел наказать убийцу Амаласвинты, и назначил большую награду тому, кто доставит вас ему живыми или мертвыми.

   - Невозможно! - вскричала Готелинда. Теодагад тоже побледнел.

   - Притом готы скоро узнают, чья измена дала врагам возможность без сопротивления овладеть страною, и я, как префект Рима, получил приказ захватить вас и передать Велизарию. Но что в мне том, будете ли вы жить или умрете, - я согласен дать вам возможность бежать под одним условием: ты выдашь мне, Теодагад, твой договор с Сильверием. Молчи!.. не лги, я знаю, что вы заключили условие. Где этот документ?

   - Бери его, теперь он все равно не имеет силы.

   Получив документ, префект вышел.

   - Что теперь делать? - спросила Готелинда, говоря скорее сама с собою, чем с мужем.

   - Как, что делать? Конечно, скорее бежать! Единственное спасение наше в бегстве!

   - Куда же ты хочешь бежать?

   - Прежде всего в Равенну, чтобы захватить там королевские сокровища. А оттуда, я думаю, лучше всего к франкам, жаль, очень жаль только, что приходится бросить спрятанные здесь сокровища. Много, много миллионов золотых! Но что же делать, жизнь важнее денег!

   - Как! - спросила Готелинда, - у тебя здесь спрятаны сокровища? Где же?

   - О, в надежном месте: в катакомбах. Мне и самому понадобилось бы несколько часов, чтобы найти их. Вот почему я и бросаю их.

   И он вышел из комнаты. Готелинда же осталась: она увидела возможность борьбы, сопротивления.

   "Деньги - власть, - думала она, - а только во власти - жизнь". И она решила остаться и овладеть спрятанными сокровищами.

   Веселую картину осветило на следующее утро солнце, поднявшееся над полем Регетой. Много тысяч готских воинов стекалось сюда со всех концов своего обширного государства на "тинг" - на народное собрание.

   Эти собрания издревле были лучшими праздниками народа. В языческие времена на них совершались большие жертвоприношения за весь народ. Здесь же устраивались базары, военные игры. Вместе с тем тут решались важнейшие дела: избирались и низвергались короли, решались вопросы о войне и мире, об отношениях к соседям. Здесь же судились и важнейшие преступники.

   На этот раз собрание было особенно многочисленно, так как должны были решаться очень важные вопросы: о войне с Византией и об убийстве Амаласвинты. Уже с восходом солнца вся площадь была в движении, и с каждым часом толпа увеличивалась. По всем дорогам сюда стекались готы - пешком, верхом, в телегах, экипажах. Здесь встречались друзья и братья по оружию, которые не виделись в течении долгих лет.

   Странное, пестрое зрелище представляла эта толпа. Рядом со знатным готом в шелковой одежде, который жил в богатых городах Италии, в роскошных дворцах, и перенял утонченные нравы высшего круга римлян, стоял громадного роста грубый гот-крестьянин, хижина которого приютилась где-нибудь среди дубовых лесов далекого Марга или среди сосен быстрого Эна, где он зачастую боролся с волком, шкура которого и теперь покрывала его широкие плечи. Дальше стояли группы суровых воинов, закаленных в непрерывных битвах на далеких северных границах с дикими свевами. И тут же рядом миролюбивые пастухи из Дакии, которые, не имея ни хижин, ни полей, кочевали по лугам совершенно так, как делали это тысячи лет назад их предки, явившиеся сюда из Азии. Тут же стоял богатый гот, который научился в Риме или Равенне искусству вести торговлю и теперь получал много тысяч прибыли, и рядом - бедный пастух, который пас тощих коз на тощих лугах и устроил себе хижину рядом с берлогой медведя.

   Но, как ни различна была судьба этих тысяч, отцы которых, по призыву Теодориха спустились в Италию с запада, - все же они еще чувствовали себя братьями, сынами одного народа: были все говорили одним языком, у всех светлые глаза, золотистые локоны, у всех кипело одно чувство в груди: "как победители, стоим мы на этой земле, которую отцы наши завоевали у вельхов, и которую мы будем защищать до последней минуты жизни".

   Точно пчелы в громадном улье, сновали и шумели эти тысячи людей, отыскивая друзей, знакомых, приветствуя их, заводя новые знакомства. Но вот с холма посреди долины раздались своеобразные, торжественные протяжные звуки рога, - и мгновенно все стихли и обратили взоры на холм, с которого спускалась торжественная процессия: пятьдесят стариков в широких белых мантиях, с венками на головах, с белыми посохами и старинными каменными топорами в руках. Это были сайоны - стражи тинга, которые должны были, с торжественными обрядами, открывать и оберегать тинг.

   Спустившись в долину, они приветствовали народ троекратным долгим звуком рога. Народ ответил им, шумно потрясая оружием. После этого сайоны приступили к делу они разделились на две группы и, держа красные шерстяные шнуры, пошли со старинными песнями и поговорками: одни - направо, другие - налево, обводя шнуром всю долину. Через каждые двадцать шагов они останавливались и втыкали в землю копье, к которому прикреплялся шнур. В двух местах - прямо против входа и с южной стороны - в землю были воткнуты особенно длинные копья, в рост человека: это были ворота, которые вели в тинг. У этих ворот поместились на страже сайоны с поднятыми топорами, чтобы не пропускать в собрание несвободных, чужестранцев и женщин.

   Когда эта работа была окончена, два самых старых из сайонов стали в воротах и закричали громким голосом, обращаясь к народу:

   - Место приготовлено по старому обычаю готов. Теперь, с божьей помощью, начинайте правый суд!

   Несколько минут после этого царила глубокая тишина. Затем среди народа послышался сначала тихий, потом все более громкий говор удивления, сменившийся взрывом негодования. Собрание должен был открывать представитель короля, "тинг-граф", а его не было. Все громче вызывали его, искали, но его нигде не было. При этом заметили, что среди собравшихся не было никого из многочисленных родственников и друзей короля. Между тем еще недавно их встречали на улицах Рима.

   Шум среди народа все возрастал. Казалось, ничто не остановит его. Вдруг из середины огороженного места раздался громкий звук, древний боевой клич германцев. Все взоры обратились туда и увидели высокую фигуру старика Гильдебранда, глаза которого сверкали огнем. Крики радости приветствовали его.

   - Добрые, храбрые готы. Вы видите, что в собрании нет графа, представителя короны. Если король думает этим остановить собрание, - он ошибается: я помню еще старые времена и заявляю вам, что народ может находить правду и справедливость и без короля и его графа. Вы все выросли уже при других условиях и обычаях. Но вот стоят старый Гадусвинт, едва двумя годами моложе меня. Он подтвердит вам: вся власть должна быть в руках народа, потому что народ готов свободен!

   - Да, мы свободны! - подтвердил тысячеголосый хор.

   - Как выберем же сами себе тинг-графа, если король не присылает своего! - сказал Гадусвинт: - право и справедливость существовали раньше король и графов. А кто же лучше знает все старые обычаи и права, чем Гильдебранд, сын Гильдунга? Пусть же он и будет тинг-графом.

   - Хорошо, - ответил Гильдебранд, - я повинуюсь вашему выбору и считаю себя таким же законным тинг-графом, как если бы меня назначил сам король. Приблизьтесь, сайоны, помогите мне открыть суд.

   Двенадцать сайонов тотчас подошли. Под громадным дубом, который возвышался среди площади, лежал развалившийся идол Пика, бога лесов. Сайоны очистили место, поставили стоймя два самых больших камня у стола дуба, поверх них положили четырехугольную плиту, так что образовался как бы стул для судьи. Сидя на этом алтаре древнего бога лесов и стад, тинг-граф должен был решать дела. Приготовив место, сайоны набросили на плечи Гильдебранда широкую голубую мантию с белым воротником и дали ему в руку большой, загнутый наверху, посох. После этого повесили слева от него в ветвях дуба большой стальной щит и, разделившись на две группы, стали справа и слева от него.

   Старик ударил палкой в щит, сел и, обратившись лицом к востоку, начал:

   - Требую тишины и мира, требую правды и запрещаю неправду, всякую брань, ссоры и все, что может нарушить мир тинга. И теперь спрашиваю вас: это ли - год и день и час, это ли - место, чтобы творить свободный суд готского народа?

   Стоявшие впереди готы выступили вперед и ответили хором:

   - Да, это здесь - под высоким небом, под шумящим дубом, и теперь - когда солнце светит на эту мечом добытую готами землю, настоящее место и время для свободного суда готов.

   - Так начнем же. Мы здесь собрались, чтобы разобрать два дела. Так начнем же. Готелинды, которая обвиняется в убийстве, и короля Теодагада, который обвиняется в позорной трусости и нерешительности в это крайне опасное время. Я спрашиваю...

   Но тут слова его были прерваны громким звуком рога, который раздавался все ближе.

   С удивлением оглянулись готы и увидели группу всадников, быстро направлявшихся к месту собрания. Гильдебранд всмотрелся и вскрича