Дан Феликс - Борьба за Рим

ез несколько минут он был уже там.

   - О Цетег! - вскричал Пизон, начальник отряда, защищавшего ворота, - ты явился как раз во время.

   Между тем готы приставили уже лестницы ко внутренней стене и быстро взбирались по ним.

   - Стреляйте скорее! - вскричал префект. - Бросайте стрелы, копья! Иначе мы ничего не поделаем.

   - У нас уже нечем стрелять, - ответил Пизон.

   Число лестниц у стены все возрастало. Опасность усиливалась с каждой минутой, а исаврийцы префекта были еще далеко. Цетег дико осмотрелся.

   - Камней! - крикнул он, топнув ногою. - Камней и стрел!

   В эту минуту раздался треск; узкая деревянная калитка подле ворот упала, и на пороге стал Витихис.

   - Мой Рим! - с торжеством вскричал он, опуская топор и вынимая меч.

   - Ты лжешь, Витихис! В первый раз в жизни лжешь! - ответил префект, одним прыжком очутившись подле него и со страшной силой ударяя его в грудь. Витихис, не ожидавший удара, отступил на один шаг Цетег тотчас стал на его место на пороге и своим щитом закрыл вход.

   - Исаврийцы, сюда! - крикнул он.

   Но Витихис уже опомнился от удара и узнал Цетега.

   - Итак, мы все же встретились на поединке у стен Рима, - вскричал он и, в свою очередь, нанес сильный удар Цетегу в грудь.

   Префект зашатался, готовый упасть, но удержался на ногах. Витихис отступил, чтобы нанести новый удар опасному врагу. Но в эту минуту Пизон узнал его со стены и тяжело ранил камнем. Витихис упал. Воины унесли его.

   В эту минуту раздался звук римской трубы: подоспели исаврийцы и легионеры. Цетег еще видел падение Витихиса, услышал звук трубы и, прошептав: "Рим спасен! спасен!" потерял сознание.

   Таким образом и этот общий штурм, в котором готы напрягли все свои силы, оказали чудеса храбрости, - окончился неудачей. После этого наступило долгое затишье: все три вождя - Велизарий, Цетег и Витихис - были тяжело ранены, и целые недели прошли прежде, чем они могли снова взяться за оружие.

   Да кроме того и настроение готов после этой неудачи было самое удрученное. Витихис понимал, что теперь надо переменить систему войны. Взять город приступом уже нечего было думать: громадное войско, приведенное к Риму, теперь сильно уменьшилось. В один этот день было убито тридцать тысяч воинов, а раненых было еще больше, да в прежних шестидесяти восьми битвах также погибло много готов. Если можно взять Рим, то только голодом. Но и в лагере готов давно уже чувствовался недостаток пищи, и вследствие этого начались болезни.

   Вечером, на другой день после битвы, Цетег пришел в себя. У ног его сидел верный Сифакс.

   - Хвала всем богам! - вскричал он, когда префект открыл глаза. - Господин, тебя давно уже ждет посланный от Велизария.

   - Введи его!

   Вошел Прокопий, секретарь Велизария.

   - Префект, - сказал он, - Велизарий все знает. Как только он пришел в себя от раны, Бесс тотчас рассказал ему, что ты занял тибурские ворота своими исаврийцами и не позволил открыть их, чтобы впустить его, когда за ним гнались Тотила и Тейя. Он передал и твой возглас:

   "Прежде Рим, а потом Велизарий", и требовал в совете твоей казни. Но Велизарий сказал: "Он был прав. Прокопий, возьми мой меч и все вооружение, бывшее на мне в тот день, и отнеси префекту в знак моей благодарности". И в своем донесении императору он продиктовал мне следующие слова: "Цетег спас Рим, только Цетег".

   - Ну, а что решил он делать теперь? - спросил префект.

   - Он согласился на перемирие, которого просили готы, чтобы похоронить множество своих убитых.

   - Как! - вскричал префект - Перемирие? Он не должен был соглашаться на него, это бесполезное замедление. Теперь готы обессилены, пали духом, теперь-то и надо нанести им решительный удар. Передай Велизарию мой привет и скажи, что в благодарность за меч, я даю ему совет: сегодня же пусть отправит Иоганна с восемью тысячами воинов к Равенне. Витихис созвал сюда все войска, так что дорога туда свободна. А Витихис, узнав, что опасность грозит Равенне, его последнему убежищу, тотчас снимет осаду с Рима и поведет туда все свои войска.

   - Цетег! - вскричал Прокопий, - ты великий полководец!

  

   Наступил последний день перемирия. Грустный, с тяжелой тоской на сердце, возвратился Витихис в свою палатку. Сегодня он в первый раз после своей болезни обошел лагерь в сопровождении своих друзей, и печальную картину увидел он: из семи многолюдных лагерей, три оказались совершенно пусты, а в остальных четырех было тоже немного воинов. Проходя между палатками, ни разу не слышал он радостного приветствия. Всюду раздавались стоны, крики больных и умирающих. У дверей многих палаток лежали воины, обессилившие от голода и лихорадки. Они не жаловались, но ни на что уже и не надеялись и призвуке приближающихся шагов короля были едва в состоянии открыть потухающие глаза. Здоровых едва хватало на важнейшие посты. Стража волочила свои копья за собою, - люди были слишком изнурены, чтобы держать их прямо или через плечо.

   Правда, на днях должен был прибыть из Кремоны граф Одосвинт с кораблями, нагруженными всевозможными припасами, - но это будет еще через несколько дней, а до тех пор сколько людей умрет от голоду! Единственным и печальным утешением было то, что и римляне терпели голод и не могли продержаться долго. Вопрос был только в том: кто выдержит нужду дольше. - Часто думал я, - медленно говорил король, - в эти тяжелые дни и бессонные ночи: за что, почему терпим мы все эти неудачи? Я старался отнестись совершенно беспристрастно к врагам и все же нахожу, что правда и справедливость - на нашей стороне. Но в таком случае, если на небе действительно владычествует Бог, добрый, справедливый и всемогущий, то зачем же Он допускает это громадное, незаслуженное несчастье?

   - Ободрись, мой благородный король, - сказал Тотила, - и верь, что над звездами действительно властвует справедливый Бог. Поэтому в конце концов правое дело победить. Ободрись же, мой Витихис, не теряй надежды!

   Но Витихис покачал головою.

   - Я вижу только один выход из моего ужасного сомнения в существовании Бога. Не может быть, чтобы мы терпели все это безвинно. И так как дело нашего народа бесспорно справедливое, то вина должна таиться во мне, его короле. Как часто повествуют наши песни языческих времен о том, что, когда народ постигало какое либо несчастье - многолетний неурожай, болезни, поражение на войне - король сам приносил себя в жертву богам за свой народ. Он брал на себя вину, которая, казалось, тяготела над народом, и искупал ее или своею смертью, или тем, что отказывался от короны и отправлялся странствовать по миру, как не имеющий крова беглец. Я хочу сделать то же: я откажусь от короны, которая не принесла мне счастья. Выберите себе другого короля, над которым не тяготело бы гнев Божий. Изберите Тотилу или...

   - Ты все еще в лихорадке! - прервал его старый оруженосец. - Ты отягчен виною! ты, самый благородный изо всех нас! Нет, молодое поколение, вы утратили и силу ваших отцов, и их веру, и потому сердца ваши не знают мира. Мне жаль вас!

   И серые глаза старика загорелись странным блеском, когда он, глядя на своих друзей, продолжал:

   - Все, что радует и печалит нас здесь, на земле, не стоит ни радости, ни горя. Одно только важно здесь: остаться верным человеком, не негодяем, и умереть на поле битвы. Верного героя Валькирии унесут с поля битвы на красных облаках в дом Одина, где все находящиеся уже там встретят их с полными кубками. Каждый день с утреннею зарею будет он выезжать с ними на охоту или на военные игры, а с вечерней зарей будет возвращаться в раззолоченную залу для пиршества. И молодых героев там будут ласкать прекрасные девушки, а мы, старики, будем беседовать со старыми героями прежних времен. И я снова увижу там всех храбрых товарищей моей молодости: и отважного Винитара, и Валтариса Аквитанского, и Гунтариса Бургундского. Там увижу я и того, кого давно желаю видеть: Беовульфа, который впервые разбил римлян, и о котором до сих пор поют саксонские певцы. И я буду снова носить щит и шпагу за моим господином, королем с орлиными глазами. И так будем мы жить там всю вечность, в полной, светлой радости, забыв о земле и всех ее горестях.

   - Прекрасный рассказ, старый язычник, - улыбнулся Тотила. - Но что делать, если мы не можем уже верить и утешить им свое действительное, глубокое горе? Скажи ты, мрачный Тейя, что ты думаешь об этом нашем страдании?

   - Нет, - ответил Тейя, вставая, - мои мысли было бы вам тяжело перенести, чем это горе. Лучше я буду молчать пока. Быть может, наступит день, когда я заговорю.

   И он вышел из палатки, потому что из лагеря доносился какой-то неопределенный шум, раздавались какие-то голоса.

   Через несколько минут он возвратился. Лицо его было бледнее прежнего, глаза горели, но голос его был спокоен, когда он заговорил.

   - Снимай осаду, король Витихис. Наши корабли в Остии - в руках неприятеля. Они прислали в лагерь голову графа Одосвинта. Из Византии явился на помощь Велизарию сильный флот. Иоганн взял Анкону и Аримин, и теперь грозит Равенне. Он всего в нескольких милях от нее.

   На следующий день Витихис снял осаду с Рима и повел остатки своих войск к Равенне. Вслед за ним туда же двинулся и Велизарий.

   Крепость Равенны считалась неприступной. И действительно, с юго-востока ее омывало море, а с остальных трех сторон - целая сеть каналов, рвов и болот, среди которых осаждающие необходимо должны затеряться. Кроме того, стены города были необычайной толщины и крепости. Величественные остатки их и теперь еще возбуждают удивление.

   Теодорих взял этот город только голодом после четырехлетней осады. Теперь Велизарий окружил его с трех сторон и сначала попробовал взять штурмом, но был отбит с большим уроном и понял, что эту крепость можно заставить сдаться только голодом.

   Но Витихис предусмотрительно скопил в городе громадные запасы пищевых продуктов. Прямо против дворца было выстроено огромное деревянное здание, и еще до своего похода на Рим Витихис наполнил его зерновым хлебом. Магазин этот был гордостью короля. Его запасов было за глаза достаточно на два месяца, а между тем переговоры с королем франков шли успешно и подходили к концу, так что в течение этих двух месяцев войска франков наверно будут уже в Италии, и тогда Велизарий вынужден будет уйти.

   Велизарий и Цетег также знали или подозревали это и потому всеми силами старались найти средство вынудить город к сдаче.

   Префект прежде всего решил снова завести тайные сношения с Матасвинтой. Но теперь это было очень трудно: с одной стороны - готы зорко охраняли все выходы из города, а с другой - и сама Матасвинта сильно изменилась в последнее время. Она ожидала быстрого падения короля, а такое долгое промедление утомило ее, и страшные страдания готов, которые падали в битвах, от голода и болезней, поколебали ее. Ко всему этому прибавилось еще сильная перемена в самом короле: еще так недавно здоровый, крепкий, бодрый, он стал недомогать, и душа его была угнетена молчаливой, но глубокой скорбью. Хотя Матасвинта и воображала, что ненавидит его всеми силами души, но эта ненависть была только скрытой любовью, и вид его глубокой скорби сильно печалил нее. В минуту гнева она охотно увидела бы его мертвым, но не могла выносить, как тоска изо дня в день разрушала его силы. Притом, с прибытием в Равенну ей показалось, что и в обращении его с нею произошла перемена.

   "Он раскаивается, - думала она, - что разбил мою жизнь".

   И Матасвинта отказалась от дальнейших сношений с префектом. Но раньше еще, когда готы стояли под Римом, она сообщила ему, что Витихис ждет помощи от франков. И префект тотчас решил отклонить франков, лживость которых тогда уже вошла в пословицу, от союза с готами. У него были друзья при дворе франкского короля, и он тотчас вступил с ними в сношения, прося их содействия в этом деле. Когда они все подготовили, он послал франкскому королю богатые подарки и письмо, в котором предостерегал его не принимать участия в таком ненадежном деле, как дело готов.

   Со дня на день он ждал ответа на это письмо. Наконец ответ был получен. Король франков сообщал, что он принимает разумный совет префекта и отказывается от союза с готами, потому что, кого покидает Бог, того должны оставить и люди, если они благочестивы и умны. Но так как войско его готово и жаждет войны, то он решил послать его в Италию, только не на помощь готам, а против них.

  

   "Но, конечно, - писал он, - я не стану помогать и Юстиниану, который не хочет признавать меня королем и наносит мне постоянные оскорбления. Я пришлю войско Велизарию. Его ведь Юстиниан также много раз незаслуженно оскорблял. Я предлагаю ему теперь стотысячное войско в распоряжение. Пусть он завоюет с ним Италию и сам сделается королем Западной империи, а мне пусть уступит за это только маленькую полосу Италии до Генуи".

  

   С волнением прочел Цетег это письмо.

   - Такое предложение и в подобную минуту, когда он только что получил новое оскорбление от неблагодарного Юстиниана! Конечно, он примет его, но он не должен жить!

   И в страшном волнении префект прошелся несколько раз по палатке. Вдруг он сразу остановился.

   - Глупец я! - спокойно усмехнулся он. - Да ведь он, Велизарий, олицетворенная верность и преданность, а не Цетег! Никогда не изменит он Юстиниану. Скорее ручная собака обратится в кровожадного волка!.. Низостью франкского короля, однако, надо воспользоваться, Сифакс, позови ко мне Прокопия.

   Прокопий, секретарь Велизария, скоро пришел, и долго сидели они, запершись с префектом. Уже звезды начали бледнеть, уже заалела узкая полоска на востоке, когда друзья распростились.

   - Хорошо, - сказал на прощанье Прокопий. - Я согласен действовать заодно с тобою, потому что хочу, чтобы мой герой как можно скорее покинул Италию. Но дальше наши дороги разойдутся. Поверит ли только Витихис измене Велизария?

   - Не бойся, король Витихис - прекрасный воин, но плохой психолог. Он поверит. Ведь ты же покажешь ему письма, - сказал Цетег.

   - В таком случае я сегодня надеюсь отправиться послом к Равенну.

   - Не забудь же поговорить там с прекрасной королевой.

  

   Положение готов между тем все ухудшалось: все более значительные города - Аримин, Анкона и др. - перешли один за другим в руки Велизария. Только Равенна держалась твердо. Но с падением Анконы прекратился подвоз припасов из южных областей Италии, и в городе скоро почувствовался недостаток в провианте. Тут-то и пригодились запасы Витихиса: он отпускал из них хлеб не только войскам, но и населению. Однако чтобы не допустить каких-либо злоупотреблений или несправедливости, он сам наблюдал всегда за раздачей хлеба.

   Однажды Матасвинта увидела его во время такой раздачи. Он стоял на мраморных ступенях церкви св. Апполинария среди толпы нищих, благословлявших его. Она стала рядом с ними начала помогать ему. Вдруг она заметила среди теснящейся толпы одну женщину в темной одежде из грубой материи. Голова ее была почти скрыта под плащом. Она не теснилась вперед, не старалась выбраться на ступени, чтобы получить хлеба, а, облокотясь рукою о мраморную колонну храма и склонив голову на руку, пристально, не отрывая глаз, смотрела на королеву.

   Матасвинта подумала, что она из робости или стыда не хочет просить, и, наполнив одну из корзин провизией, дала Аспе, чтобы та отнесла ей. Когда она снова подняла голову, женщина в темном плаще исчезла. Матасвинта не видела, как высокого роста мужчина, осторожно прикоснувшись к плечу женщины, сказал ей: "Идем, тебе не годится стоять здесь". И женщина, точно пробудившись от сна, ответила: "Клянусь, она чудно хороша!"

   Когда хлеб был роздан, Витихис обратился к Матасвинте.

   - Благодарю тебя, Матасвинта! - сказал он.

   В первый раз назвал он ее по имени. И его тон, и взгляд, который он бросил на нее, глубоко запали ей в душу. Слезы радости выступили на ее глазах.

   - О, он добр, - сказала она, направляясь домой: - я также буду добра.

   Как только она вступила во двор, к ней подбежала Аспа.

   - Посланный из лагеря, - прошептала она. - Он принес тайное письмо от префекта и ждет ответа.

   - Оставь, - сказала Матасвинта. - Я ничего более не стану ни слушать, ни читать. Но кто это? - спросила она, указывая на группу женщин, детей и больных, готов и итальянцев, одетых в лохмотья и сидевших у лестницы, ведущей в ее комнаты.

   - Это нищие, бедные, они здесь с самого утра. Их никак не могли выгнать.

   - Их и не должны выгонять, - ответила Матасвинта, приближаясь к группе.

   - Хлеба, королева! Хлеба, дочь Амалунгов! - вскричали голоса навстречу ей.

   - Аспа, отдай им золото и все, что есть.

   - Хлеба! Королева, хлеба, не золота! На золото теперь в Равенне нельзя достать хлеба.

   - Ведь король раздает ежедневно хлеб у своих житниц. Я только что оттуда. Почему вы не пришли туда?

   - Ах, королева, мы не могли протесниться, - жалобным голосом вскричала одна истощенная женщина. - Я сама стара, вот это дочь моя - больна, а тот старик - слеп. Здоровые, молодые оттолкнули нас. Три дня старались мы пробраться к королю, и нас все отталкивали.

   - Мы умираем с голоду, - начал один старик. - О Теодорих, мой господин и король, где ты? При тебе мы жили безбедно. А этот несчастный король...

   - Молчи, - сказала Матасвинта, - король, мой супруг, делает для вас больше, чем вы заслуживаете. Обождите, я принесу вам хлеба. Аспа, идем!

   - Куда ты? - спросила девочка.

   - К королю, - ответила Матасвинта.

   - У него теперь посол от Велизария. Он давно уже сидит здесь. Подожди!

   В эту минуту дверь комнаты короля распахнулась. На пороге стоял недовольный Прокопий.

   - Король готов, - сказал он, еще раз обернувшись к Витихису. - Это твое последнее слово? Подумай, я обожду до завтрака.

   - Напрасно. Я отказываюсь.

   - Помни: если город будет взят штурмом, то все готы, - Велизарий в этом поклялся, - будут умерщвлены, а женщины и дети проданы в рабство. Понимаешь, Велизарий не хочет, чтобы в его Италии были варвары. Тебя может соблазнять смерть героя, но подумай об этих беспомощных: их кровь возопит перед престолом Бога.

   - Посол Велизария, - прервал его Витихис, - вы также находитесь во власти Бога, как и мы. Прощай!

   Слова эти были сказаны с таким достоинством, что византиец должен был уйти.

   Как только вышел Прокопий, в комнату вошла Матасвинта.

   - Ты здесь, королева? - с удивлением сказал Витихис, сделав шаг навстречу ей. - Что привело тебя сюда?

   - Долг, сострадание, - быстро ответила Матасвинта. - Иначе бы я... Я к тебе с просьбой. Дай мне хлеба для бедных больных, которые...

   Король молча протянул ей руку. Это было в первый раз, и ей так хотелось пожать ее, но она не смела, - она вспомнила, как виновата перед ним. Витихис сам взял и пожал ее руку.

   - Благодарю тебя, Матасвинта. У тебя, значит, есть сердце для твоего народа и сочувствие к его страданиям. А я не поверил бы этому. Прости, я дурно думал о тебе!

   - Если бы ты лучше думал обо мне, быть может, многое было бы иначе.

   - Едва ли. Несчастие преследует меня. И вот даже теперь разбилась последняя моя надежда: франки, на помощь которых я рассчитывал, изменили нам. Остается только умереть.

   - О, позволь и мне разделить вашу участь! - вскричала Матасвинта со сверкающими глазами.

   - Ты?.. Нет. Дочь Теодориха будет с почетом принята при византийском дворе. Ведь всем известно, что ты против воли стала моей королевой. Ты заяви об этом.

   - Никогда! - горячо вскричала Матасвинта.

   - Но другие, - продолжал Витихис, не обращая внимания на ее возражение: - эти тысячи, сотни тысяч женщин, детей! Велизарий сдержит клятву. Для них есть еще только одна надежда - на вестготов. Я послал просить, чтобы они выслали нам свой флот, потому что наш взят неприятелем. Если вестготы согласятся, то через несколько недель корабли могут быть здесь, и тогда все, кто не может сражаться, - больные, женщины, дети, - могут отсюда бежать в Испанию. Ты также можешь уехать, если хочешь.

   - Нет, я не хочу никуда бежать, я хочу остаться и умереть с вами!

   - Через несколько недель корабли вестготов должны быть здесь. А до тех пор хватит запасов в моих житницах. Да, я и забыл о твоей просьбе. Вот, возьми: это ключ от главных ворот житниц. Я всегда ношу его у себя на груди. Береги его хорошенько, - это последняя моя надежда. Право, я удивляюсь, как это до сих пор не разверзлась земля, не упал с неба огонь и не уничтожил их.

   И он вынул из кармана тяжелый ключ и подал его Матасвинте.

   - Благодарю, Витихис... король Витихис, - быстро поправилась она, и руки ее дрожали, когда она брала ключ.

   - Береги его хорошенько, - снова предостерег ее Витихис. - Эти житницы - единственное мое дело, которое не погибло без пользы. Право, меня точно преследует злой рок. Я много думал об этом и теперь, кажется, понимаю, в чем дело. Все эти неудачи - наказание свыше за мой жестокий поступок с прекрасной женщиной, которую я принес в жертву своему народу.

   Щеки Матасвинты вспыхнули. Она схватилась за спинку стула, чтобы не упасть.

   "Наконец, - подумала она, - наконец-то сердце его смягчилось, он раскаивается... А я! Что я наделала!"

   - Женщина, которая вытерпела из-за меня больше, чем можно выразить словами, - продолжал Витихис.

   - Замолчи! - прошептала Матасвинта, но так тихо, что он не расслышал ее.

   - И когда в эти последние дни я видел, что ты стала более кроткой, мягкой, женственной, чем ты была раньше...

   - О Витихис! - едва прошептала Матасвинта.

   - Каждый звук твоего голоса проникал мне прямо в сердце, потому что ты так сильно напоминала мне...

   - Кого? - побледнев, спросила Матасвинта.

   - Ее, ту, которую я принес в жертву, которая все вынесла из-за меня, - мою жену Раутгунду, душу моей души.

   Как давно уже не поизносил он этого имени! И теперь при этом звуке боль и тоска пробудились в нем с прежней силой. Он опустился на стул и закрыл лицо руками. Поэтому он и не видел, какой яростью блеснули глаза Матасвинты. Вслед за тем раздался глухой стук. Витихис оглянулся: Матасвинта лежала на полу.

   - Королева, что с тобою? - вскричал Витихис, бросаясь к ней.

   Она открыла глаза и с трудом поднялась.

   - Ничего, минутная слабость... Уже все прошло, - ответила она и вышла из комнаты. За дверью она без чувств упала на руки Аспы.

   Наступил вечер. Целый день, несмотря на то, что стоял уже октябрь, было невероятно душно. Солнце жгло невыносимо. Не было ни малейшего ветерка. Животные предчувствовали нечто ужасное и целый день были неспокойны: лошади вырывались и, нетерпеливо фыркая, били копытами о землю. Кошки, ослы жалобно кричали, собаки выли. А в лагере Велизария верблюды с яростью бились, стараясь вырваться на волю.

   Перед вечером на горизонте появилось маленькое, но совсем черное облако. Оно быстро росло, увеличивалось и наконец покрыло все небо. С заходом солнца стало совершенно темно, но не посвежело. Вдруг с юга подул сильный ветер. Он несся с пустынь Африки и был страшно удушлив, - в домах невозможно было высидеть, все вышли на улицы и, в ужасе глядя на совершенно черный небосвод, собирались в кучки.

   Матасвинта, страшно бледная, лежала в своей комнате. Ни слова не ответила она Аспе на все ее вопросы. А когда та начала плакать, она велела ей уйти. Долго, целый день пролежала Матасвинта, почти не шевелясь. Но она не спала: широко открытые глаза ее были устремлены в темноту.

   Вдруг ослепительно яркий, красный луч прорезал комнату, и в ту же секунду раздался страшный удар грома, удар, какого она не слыхала еще в своей жизни. Из соседних комнат донесся крик ее женщин. Королева приподнялась. Кругом стояла какая-то страшная тишина. И снова молния и громовой удар. Сильный порыв ветра распахнул окно, выходившее на двор. Матасвинта подошла к нему. Гром гремел уже непрерывно, темнота ежеминутно сменялась ярким светом молнии. Гроза хорошо подействовала на нее. В комнату вошла Аспа с факелом, пламя которого было заключено в стеклянный шар.

   - Королева, - начала Аспа, - ты... Но, боги, ты теперь походишь на богиню мести.

   - Я хотела бы быть ею! - ответила Матасвинта, продолжая смотреть в окно. Молния следовала за молнией, удар за ударом. Аспа закрыла окно.

   - О королева, христиане говорят, что это наступил конец света, что сейчас явится Сын Божий на огненном облаке, чтобы судить живых и мертвых. Ах, какая молния! Никогда я не видела такой грозы. И ни капли дождя! Страшен гнев богов. Горе тому, на кого они гневаются!

   - О, - вскричала Матасвинта, - я завидую им. Они могут любить и ненавидеть, как им вздумается. Они могут уничтожать того, кто противится их любви.

   - Ах, королева, я только что с улицы. Все люди бегут в церковь. Я тоже молилась Астарте. А ты, госпожа, разве ты не молишься?

   - Я проклинаю. Это также молитва.

   - О какой удар! - вскричала Аспа, падая на колени. - Великие боги, сжальтесь над людьми! будьте милосердны!

   - Нет, не надо милосердия! - дико вскричала Матасвинта. - Проклятие и горе всему человечеству! О, как это прекрасно! Слышишь, как они ревут на улице от страху? Еще удар, и еще, и еще! О Боже, или боги, если вы существуете, водном только завидую я вам - силе вашей ненависти, вашей быстрой смертоносной молнии. В ярости бросаете вы ее в сердца людей, и они гибнут, а вы смеетесь, смеетесь при этом, потому что гром - ведь это ваш смех. Ах, такого удара еще не было! И что за молния! Аспа, взгляни, что это за громадное здание, вот прямо против дворца? Оно, кажется, горит?

   Аспа поднялась с полу.

   - Нет, слава Богу, оно не горит, оно только освещено молнией. Это житницы короля.

   - А, житницы! Что же, боги, вашей молнии не хватает на то, чтобы зажечь их? - закричала королева. - Но ведь смертные сами могут из мести вызвать огонь.

   Схватив факел, она быстро выбежала из комнаты.

   На ступенях храма св. Аполлинария, прямо против двери житниц, сидела женщина в темном плаще. Она сидела мужественно, не боясь. Руки ее не дрожали, а спокойно были скрещены на груди. За нею стоял высокий мужчина. Мимо прошла другая женщина. При блеске молнии она, видимо, узнала сидевшую на ступеньках.

   - А, ты здесь, крестьянка! Без крова? Но ведь я же сколько раз приглашала тебя в свой дом. Идем, ты кажется, чужая в Равенне.

   - Да, я здесь чужая, но имею кров. Благодарю, - ответила она, не двигаясь.

   - Идем в церковь, помолимся там.

   - Я молюсь здесь, и Господь слышит меня.

   - Помолись за короля. Он каждый день дает нам хлеба.

   - Да, я молюсь за него.

   В эту минуту раздался звон оружия, и с двух сторон подошла стража, обходившая город.

   - Это ты, Гильдебад? - спросил начальник одной из них. - Где король? В церкви?

   - Нет, - ответил тот. - Он на стенах, охраняет город. Вперед, воины!

   И они пошли.

   - Идем домой, - сказал мужчина женщине в темном плаще.

   - Нет, Дромон, иди, я останусь. Мне нужно еще о многом передумать, много молиться.

   Дромон ушел. Женщина осталась одна. Скрестив руки на груди, она устремила взгляд на черное небо, только губы ее слегка шевелились.

   Но вот она заметила, что в громадном деревянном здании против нее, в житницах короля, показался свет. Он появлялся то в одном, то в другом окне, - очевидно, кто-то ходил с факелом. С удивлением, но зорко следила женщина за светом. Вдруг она быстро вскочила: ей показалось, будто мраморная ступень, на которой она сидела, пошатнулась под нею.

   Гром стих в эту секунду, и из житниц донесся громкий, резкий крик. Свет на минуту ярко вспыхнул и затем исчез. Женщина на улице также вскрикнула в испуге, потому что не было уже сомнения: - земля колебалась.

   Вот легкий толчок, затем второй, третий, более сильный. Все жители в ужасе кричали и метались. Толпа молящихся в храме бросилась в смертельном страхе на улицу. Вот еще удар, сильнее прежних, и вслед затем из дальней части города донесся глухой шум, точно от падения какой-то громадной массы.

   В Равенне разразилось землетрясение.

  

   Между тем со стороны житницы до слуха женщины донесся глухой шум, точно отворилась тяжелая дверь. Женщина напряженно всматривалась, но в темноте ничего нельзя было рассмотреть. Ей только послышалось, будто кто-то осторожно крадется вдоль наружной стены. Раздался легкий вздох.

   - Стой! - вскрикнула женщина. - Кто там?

   - Тише, тише, - прошептал какой-то странный голос. - Видишь, земля от ужаса поколебалась, затряслась. Мертвецы встают. Наступает день, когда все откроется. Он скоро все узнает.

   Громкий, протяжный жалобный вопль, - и затем тишина.

   - Где ты? - спросила женщина. - Что, ты ранен?

   Тут блеснула молния, первая с минуты землетрясения, - и женщина увидела у своих ног закутанную фигуру Она нагнулась к ней, но та вдруг вскрикнула и мгновенно исчезла. Все это произошло быстро, как сон. Только широкий золотой браслет с зеленой змеей из смарагдов, оставшийся в руке женщины, доказывал, что это было в действительности.

   В это время Цетег вошел в палатку Велизария.

   - Что ты тут медлишь, полководец? Скорее! Стены Равенны обрушились. Что ты тут делаешь? - вскричал он с блестящими глазами.

   - Я славословлю Всемогущего, - с благородным спокойствием ответил Велизарий.

   - Ну, этим ты можешь заниматься завтра, после победы. А теперь на штурм!

   - На штурм! Теперь! - вскричала Антонина, жена Велизария. - Но ведь это преступление! Земля заколебалась, испуганная, потому что сам Господь выражает свой гнев в этой грозе.

   - И пусть себе гневается, - с нетерпением вскричал Цетег. - А мы будем действовать. Велизарий, башня Аэция и часть стены обрушились. Пойдешь на штурм? Теперь самое время: варвары молятся Богу и забыли о враге.

   Между тем в палатку вбежали Прокопий и Лициний.

   - Велизарий, - сообщил первый, - землетрясение опрокинуло твои палатки у северного рва, и половина твоих иллирийцев погребены под ними.

   - На помощь! на помощь! мои бедные люди! - вскричал Велизарий, бросаясь из палатки.

   - Цетег, - сообщил Лициний, - и твои исаврийцы погребены под развалинами.

   - А что, ров перед башней Аэция высох? Вода не ушла в трещину? - нетерпеливо прервал его Цетег.

   - Да, ров высох. Но слышишь крики? Это твои исаврийцы стонут. Они молят о помощи под развалинами.

   - Пусть кричат! - сказал Цетег. - Так ров высох? в таком случае - на штурм! Приведи всех солдат, которые еще живы!

   И среди страшных раскатов грома и блеска молний он бросился к месту, где стояли его легионеры и остатки исаврийцев. Их было мало для штурма, но он знал, что, в случае его успеха, Велизарий не выдержит и явится к нему на помощь.

   - Вперед! - закричал он. - Обнажите мечи!

   Но ни одна рука не шевельнулась. Онемев от изумления, с явным неудовольствием смотрели на него все, даже вожди, даже братья Лициний.

   - Ну, что же вы? Вперед! - нетерпеливо крикнул Цетег.

   - Начальник, - ответил Лициний, - они молятся, потому что земля колеблется.

   - Что же, вы боитесь, что Италия поглотит ваших детей? Нет, вы, римляне, не бойтесь: земля поглощает варваров. Она сама старается сбросить с себя их иго и разрушает их стены. Идем же на штурм, за вечный Рим!

   Это подействовало. "За вечный Рим!" - крикнул сначала Лициний, а за ним тысячи римской молодежи и бросились вперед. Быстро перебрались они через высохший ров. Цетег все время был впереди, отыскивая дорогу впотьмах, потому что ветер загасил все факелы.

   - За мною, Лициний, провал должен быть здесь! - крикнул Цетег.

   И он прыгнул вперед, но тотчас отскочил назад, так как наткнулся на что-то твердое.

   - Что там? - спросил Лициний. - Вторая стена?

   - Нет, - ответил спокойный голос, - готские щиты.

   - Это король Витихис, - с досадой вскричал Цетег, и глаза его блеснули ненавистью: его надежда была обманута.

   Но тут подошли войска Велизария.

   - Что же вы остановились? - спросил Велизарий. - Новая стена?

   - Да, живая стена: готы стоят там, - ответил префект.

   - Как? Стоят под падающими башнями? Храбрые же они люди! На приступ!

   Еще минута, и началась ужасная резня. Но вдруг все небо как бы загорелось. Над городом поднимались высокие огненные столбы, и мириады искр падали вниз. Казалось, будто огненный дождь падал с неба. Вся Равенна была залита красным светом. Зрелище было ужасное, но вместе и великолепное. Войска, готовые сразиться, остановились.

   - Пожар! Король Витихис! пожар! - кричал всадник, скачущий из города.

   - Вижу, - спокойно ответил король. - Но теперь пусть горит. Сначала надо сражаться, а потом тушить.

   - Нет, король, нет! Горят твои житницы!

   - Житницы горят! - вскричали в один голос византийцы и готы.

   Витихис замер. Рука его, вынимавшая меч, бессильно опустилась.

   - Теперь, - вскричал Цетег, - теперь на штурм!

   - Стой! - громовым голосом крикнул Велизарий. - Кто поднимет меч, тот будет убит на месте! Равенна теперь моя. Завтра она падет сама собою.

   Войска повернули за ним. Цетег с досадой заскрежетал зубами.

   Рано на следующее утро Цетег вошел в палатку Велизария.

   - Вот к чему привели твои планы, твоя хитрость, ложь! - вскричал Велизарий. - На, читай.

   И он протянул ему письмо. Цетег с удивлением увидел подпись Витихиса.

  

   "Вчера я узнал, что ты при помощи, франков хочешь вырвать из рук своего императора Италию и предлагаешь готам свободный переход за Альпы, если они положат оружие. И я ответил тебе, что готы никогда не положат оружие и не уйдут из Италии, завоеванной их великим королем. Прежде я погибну здесь со всем своим войском.

   Так я сказал вчера. Так говорю я и сегодня, хотя огонь и вода, воздух и земля вооружились против меня. Но теперь я убежден в том, что давно уже смутно предчувствовал: готы гибнут из-за меня, я приношу им несчастие. Этого не должно быть. Слушай же!

   Ты восстаешь против Юстиниана - и имеешь на то право: он неблагодарный и лживый человек. Но он враг не только тебе, но и нам. Так зачем же тебе призывать коварных франков на помощь? Вместо них обопрись на весь народ готов, сила и верность которых тебе известны. С франками тебе придется делить Италию, с готами ты будешь владеть ею целиком. Позволь мне первому приветствовать тебя, как императора западной империи и короля готов. Все права моего народа должны остаться нетронутыми, ты просто займешь мое место. Я сам возложу свою корону на твою голову, и никакой Юстиниан не вырвет ее у тебя. Если же ты не согласишься на мое предложение, то готовься к битве, какой ты еще не видел. Я ворвусь в твой лагерь с пятьюдесятью тысячами готов Мы падем, но и все твое войско - также. Я поклялся. Выбирай! Витихис".

  

   На минуту Цетег страшно испугался и бросил испытующий взгляд на Велизария. Но тотчас успокоился.

   "Ведь это же Велизарий!" подумал он.

   - Ну, что же, - крикнул между тем Велизарий. - Помоги же теперь, дай совет. Я не могу, конечно, принять его предложение, потому что я - не изменник. Но и отказаться не имею права, потому что погублю в таком случае все войско императора.

   Цетег на минуту задумался. Вдруг у него блеснула смелая мысль.

   "Прекрасно, - подумал он, - таким образом я погублю их обоих!"

   - Ты можешь сделать одно из двух, - сказал он, - или действительно принять его предложение...

   - Префект! - с угрозой вскричал Велизарий, хватаясь за меч.

   - Или, - спокойно продолжал тот, - принять его только для виду и получить Равенну без боя и... корону готов вместе с их королем отправить в Византию.

   - Но это будет бесчестно! Я не смогу после этого ни одному готу смотреть в глаза.

   - Этого и не нужно будет: пленного короля ты отправишь в Византию, а обезоруженный народ перестает быть народом.

   - Нет, нет! - вскричал Велизарий. - Я не могу этого сделать!

   - В таком случае вели всему своему войску писать завещания. Я же ухожу в Рим. Прощай, Велизарий! Я не имею ни малейшего желания видеть, как будут сражаться пятьдесят тысяч отчаявшихся готов. А как доволен будет Юстиниан, узнав, что лучшее его войско погибло!

   - О, - вскричал Велизарий, - какой ужасный выбор! - Велизарий, - глубоким, вкрадчивым голосом начал Цетег. - Ты часто видел во мне врага. И я отчасти, действительно, твой противник. Но кто же может сражаться рядом с Велизарием и не удивляться его геройству?.. Велизарий, поверь, когда это возможно, я - друг тебе и докажу эту дружбу добрым советом. Слушай же! Юстиниан оскорбил тебя своим недоверием, - недавно еще ты получил от него письмо, в котором он снова высказывает свои подозрения, что ты стремишься захватить западную империю в свои руки. Так ведь?

   - Ах, да, - с горечью ответил Велизарий - Видит Бог, как глубоко оскорбил он меня этим незаслуженным недоверием.

   - Так теперь тебе представляется великолепный случай отомстить ему. Вступив в Равенну, прими присягу итальянцев и готов, возложи на свою голову двойную корону Италии. Юстиниан и его гордый Нарзес задрожат в своей Византии, когда узнают об этом, но будут бессильны против тебя. Ты же, имея все это в своих руках, сложи эту власть к ногам своего господина и скажи: "Смотри, Юстиниан, Велизарий предпочитает быть твоим слугой, чем властелином западной империи". Никогда еще верность не была доказана так достославно.

   - Цетег, ты прав! - бросаясь к нему, вскричал Велизарий. - О Юстиниан, ты должен будешь сгореть от стыда!

   На другой день Прокопий повез Витихису ответ Велизария: тот соглашался на предложение короля готов. В тот же день Витихис созвал совет, на который, кроме знатных, были приглашены многие из наиболее уважаемых простых готов, сообщил им о предстоящей перемене и убедил их согласиться. В тот же день в город присланы были Велизарием большие запасы хлеба, мяса и вина.

   Много дней после пожара пролежала Матасвинта в бреду, в минуту ненависти она бросилась с факелом в житницы и подожгла деревянное здание. Но в ту самую минуту, когда она совершила преступление, она почувствовала первый толчок землетрясения, и возбужденный ум ее, под влиянием проснувшейся совести, объяснил это тем, что сама земля возмутилась ее злодействам. Когда она возвратилась в свою комнату и из всех окон увидела столбы пламени, поднимавшиеся к небу, услышала тысячеголосый вопль народа, ей показалось, что пламя пожирает ее сердце, а тысячи голосов проклинают ее. И она потеряла сознание.

   Когда она снова пришла в себя и вспомнила все случившееся, ее ненависть к королю совершенно угасла, и вместо нее в ней проснулось глубокое раскаяние и страх взглянуть ему в глаза: она знала, что уничтожение житниц вынудило короля к сдаче города.

   Она ни разу не видела короля с той ночи, заставив Аспу поклясться, что та ни под каким видом не впустит его к ней. Каждый день она принимала многих бедняков и собственноручно раздавала им большую часть пищи, присылаемой для нее и ее двора.

   Однажды в числе этих голодных бедняков пришла женщина в темном плаще и умол