Дан Феликс - Борьба за Рим

егов Нила. Каждый год она являлась за ними в Равенну, и все знали, что Теодорих каждый раз заставлял ее предсказывать, что будет в этом году. После Теодориха ее звала к себе мать, и Теодагад, и Готелинда - все, и никогда не было случая, чтобы она предсказала неверно. И вот после той ночи я решила предсказать и мою судьбу. И когда она пришла, я зазвала ее к себе, и она осмотрела мою руку и сказала: "Тот, кого ты любишь, доставит тебе высшее счастье и блеск, но причинит и величайшее горе в жизни. Он женился на тебе, но не будет твоим мужем".

   - Ну, это мало утешительно, насколько я понимаю, - заметила Аспа.

   - Ведь эти ворожеи всегда говорят темно и на всякий случай прибавляют какую-нибудь угрозу. Но я принимаю только хорошее, а о дурном не думаю.

   - Удивляюсь тебе, госпожа. И ты на основании слов старухи отказала стольким королям и князьям вандалов, вестготов, франков, бургундов и даже благородному Герману, наследному принцу Византии?

   - Да, но не только из предсказания: в сердце у меня живет птичка, которая каждый день поет мне: "Он будет твой".

   Тут раздались быстрые шаги, и вскоре показался Ара-гад:

   - Я пришел, королева... - начал он, покраснев.

   - Надеюсь, граф Арагад, что ты пришел положить конец этой игре. Твой нахальный брат чуть не силой захватил меня, когда я была поглощена горем о смерти матери. Он называет меня то королевой, то пленницей и вот уже сколько недель не выпускает отсюда. А ты все преследуешь меня своим сватовством. Я отказала тебе, когда была свободна. Неужели ты думаешь, глупец, что теперь ты принудишь меня, пленную? Меня, дочь Амалунгов? Ты клянешься, что любишь меня. Так докажи, уважай мою волю, освободи меня. А иначе берегись, когда придет мой освободитель!

   И она угрожающе взглянула на молодого графа, который не нашелся, что ответить. Но тут явился Гунтарис.

   - Скорей, Арагад, кончай скорее. Мы должны тотчас ехать. Он приближается с большим войском и разбил наши передовые отряды. Он говорит, что идет освободить ее.

   - Кто? - с горячностью спросила Матасвинта.

   - Кто? Тут нечего скрывать: Витихис, которого бунтовщики в Регете выбрали королем, забывая о благородных фамилиях.

   - Витихис? - вскричала с загоревшимися глазами Матасвинта. - Он, мой король! - точно во сне прибавила она.

   - Что же теперь делать? - спросил Арагад.

   - Сейчас ехать. Мы должны раньше его прибыть в Равенну. Флоренция задержит его на некоторое время. А мы между тем прибудем к Равенне, и если ты женишься на ней, то город Теодориха сдается тебе, а за ним - и все готы. Готовься, королева. Через час ты пойдешь с нами в Равенну.

   И братья торопливо ушли.

   - Хорошо, увозите меня, пленную, связанную, как хотите, - со сверкающими глазами сказала Матасвинта. - Мой король налетит на вас, как орел с высоты, и спасет меня от вас. Идем, Аспа, освободитель близко!

  

   В ночь после разговора Витихиса с Цетегом старый папа Агапит умер, и его преемником был избран Сильверий. Как только войска готов удалились из города, он собрал всех главных представителей духовенства и народа для совещания о благе города св. Петра. В числе приглашенных был и Цетег.

   Когда все собрались, Сильверий обратился к ним с речью, в которой заявил, что наступило время сбросить иго еретиков, и предложил отправить посольство к Велизарию, полководцу правоверного императора Юстиниана, единственного законного властелина Италии, вручить ему ключи от вечного города и предоставить ему защищать церковь и верных от мести варваров. Правда, Витихис перед отъездом заставил всех римлян принести ему присягу в верности. Но он, как папа, разрешает их от клятвы.

   Предложение Сильверия было принято единодушно, и послами к Велизарию были выбраны Сильверий, Альбин, Сцевола и Цетег. Но Цетег отказался.

   - Я не согласен с вашим решением, - сказал он. - Мы вызовем напрасно справедливое негодование готов, которые могут немедленно возвратиться в Рим. Пусть Велизарий вынудит нас сдаться ему.

   Сильверий и Сцевола многозначительно переглянулись.

   - Так ты отказываешься ехать с нами? - спросил Сильверий.

   - Я поеду к Велизарию, но не с вами, - ответил он и вышел.

   - Он погубит себя этим, - тихо сказал Сильверий Сцеволе. - Он при свидетелях высказался против сдачи.

   - И сам отправляется в пещеру льва.

   - Он не должен возвратиться оттуда. Обвинительный акт составлен?

   - Давно уже. Я боялся, что Цетега придется тащить силой, а он сам идет на погибель.

   - Аминь, - сказал Сильверий. - Послезавтра утром мы едем.

   Но святой отец ошибся: на этот раз Цетег еще не погиб. Он возвратился домой и тотчас велел запрягать лошадей. В комнате его ожидал Лициний.

   - Готовы ли наружные железные ворота у башни Адриана?

   - Готовы, - ответил Лициний.

   - А хлебные запасы из Сицилии перевезены в Капитолий?

   - Перевезены.

   - Оружие роздано? Шанцы Капитолия окончены?

   - Да.

   - Хорошо. Вот тебе пакет. Распечатай его завтра и в точности исполни каждое слово. Дело идет не о моей или твоей жизни, а о Риме. Город Цезаря увидит ваши подвиги. До свидания!

   - Ты будешь доволен, - ответил юноша со сверкающими глазами.

   С улыбкой, которая так редко появлялась на его лице, сел Цетег в экипаж.

   - А, святой отец, - пробормотал он, - я еще в долгу у тебя за последнее собрание в катакомбах. Теперь за все рассчитаюсь.

   И он помчался в лагерь Велизария.

  

   Через несколько дней торжественно прибыл Сильверий в лагерь Велизария с посольством. Народ с восторгом выпряг мулов, которые везли носилки, и тащил их, приветствуя его самыми громкими криками: "Да здравствует епископ Рима! Да здравствует св. Петр!" Тысячи солдат бросились из своих палаток, чтобы поглядеть на святого отца и его раззолоченные носилки. Сильверий непрерывно благословлял. В узком переулке у палатки Велизария народ так столпился, что носилки вынуждены были остановиться.

   Сильверий, улыбаясь, обратился к стоявшим впереди с чудной речью на текст евангелия: "Не возбраняйте малым приходить ко мне!" Но слушатели были гепиды, они только покачали головами, не понимая латинского языка. Сильверий снова засмеялся, благословил еще раз своих верных и пошел в палатку в сопровождении Альбина и Сцеволы.

   Велизарий встал при входе папы. Сильверий, не кланяясь, подошел к нему и, поднявшись на цыпочки, в виде благословения положил обе руки свои ему на плечи. Достать до головы этого великана он уже и не думал. Ему очень хотелось, чтобы Велизарий опустился перед ним на колени, и он слегка нажал его. Но великан стоял прямо, как дуб, и Сильверий должен был благословить его стоявшего.

   - Ты пришел, как посол римлян? - спросил Велизарий.

   - Я пришел во имя св. Петра, как епископ Рима, чтобы передать мой город тебе и императору. А эти добрые люди, - он указал на Альбина и Сцеволу, - присоединились ко мне, как подчиненные.

   Сцевола с негодованием выпрямился и хотел возразить: он вовсе не так понимал их союз. Но Велизарий сделал ему знак молчать.

   - Итак, от имени Господа я благословляю твое вступление в Италию и Рим, - продолжал Сильверий. - Войди в стены вечного города для защиты церкви и верующих против еретиков. Воздай там славу имени Господа и кресту Иисуса Христа, и никогда не забывай, что дорогу туда тебе проложила святая церковь. Я был тем орудием, которое избрал Господь, чтобы усыпить бдительность глупых готов и, ослепив, вывести их из города. Я склонил на твою сторону колеблющихся граждан и уничтожил злоумышления твоих врагов. Сам св. Петр моею рукою подает тебе ключи от своего города, чтобы охранял и защищал его. Никогда не забывай этого!

   И он протянул Велизарию ключи от одних из ворот Рима.

   - Я никогда не забуду этого, - ответил Велизарий, взяв ключи. - Но ты говоришь о злоумышлениях моих врагов. Разве в Риме есть враги императора?

   - Не спрашивай лучше, полководец, - со вздохом ответил Сильверий. - Их сети теперь порваны, они уже безвредны, а святой церкви приличествует не обвинять, а миловать и обращать все к лучшему.

   - Нет, святой отец, - возразил Велизарий, - твой долг указать правоверному императору изменников, которые скрываются среди верных граждан Рима. И я требую, чтобы ты указал их.

   - Церковь не жаждет крови, - с новым вздохом возразил Сильверий.

   - Но она не должна препятствовать справедливости, - вмешался Сцевола. - Я обвиняю префекта Рима Цетега в оскорблении и возмущении против императора Юстиниана. Вот в этом документе находятся все обвинительные пункты и доказательства. Он называл правление императора тиранией. Он посильно противодействовал высадке императорских войск. Наконец, несколько дней назад он один был против того, чтобы открыть для тебя ворота Рима.

   - И какого наказания требуете вы? - спросил Велизарий.

   - По закону: смертной казни, - ответил Сцевола.

   - А имущество его должно быть разделено между казной и обвинителями, - прибавил Альбин.

   - А его душа предана милосердию Божию, - заключил папа.

   - Где же теперь обвиняемый? - спросил Велизарий.

   - Он собирался быть у тебя, но боюсь, что нечистая совесть не допустит его сюда.

   - Ты ошибаешься, епископ Рима, - ответил Велизарий, - он уже здесь.

   С этими словами он поднял занавес у задней стены палатки, и перед удивленными обвинителями встал Цетег.

   - Цетег приехал ко мне раньше тебя и также с обвинением. Ты, Сильверий, обвиняешься в тяжелом преступлении. Защищайся!

   - Я обвиняюсь! - усмехнулся Сильверий. - Кто же может быть обвинителем или судьей над преемником св. Петра?

   - Судьей буду я, вместо императора, твоего повелителя, - сказал Велизарий.

   - Обвинителем же буду я, - добавил Цетег, подходя ближе. - Я обвиняю тебя в измене римскому государству и тотчас докажу свое обвинение. Сильверий имел намерение отнять у императора город Рим и большую часть Италии и - смешно даже сказать! - основать в отечестве цезарей церковное государство. И он сделал уже первые шаги к осуществлению этого - не знаю, право, как назвать - преступления или безумия? Вот договор, заключенный им с Теодагадом, последним королем варваров. Вот и его подпись. Король продает за тысячу фунтов золота преемникам св. Петра в вечное владение город Рим и его окрестности на тридцать миль в окружности со всеми правами верховной власти, - с правом издавать законы, судить, собирать налоги, пошлины, вести войны. Договор этот, как видно из выставленного на нем числа, составлен три месяца назад. Таким образом, в то время, как благочестивый епископ за спиной Теодагада призывал императорские войска, он за спиною императора заключал договор, который должен был лишить императора плодов этого вторжения. Конечно, гибкая совесть считается, может быть, за ум, но мне кажется, что подобные поступки называются...

   - Постыдной изменой! - громовым голосом вскричал Велизарий, беря из рук префекта документ. - Вот смотри: здесь твоя подпись. Можешь ты отрицать это?

   Все присутствующие были поражены этим объяснением, особенно Сцевола, ярый республиканец, никак не подозревавший властолюбивых планов своего союзника.

   Но Сильверий в эту минуту выказал себя достойным противником Цетега. Он видел, что работа всей жизни его готова решиться, и ни на одну секунду не растерялся.

   - Что же, долго ли еще ты будешь молчать? - вскричал Велизарий.

   - До тех пор, пока ты сделаешься способным и достойным слушать меня. Теперь ты одержим Урхитофелем, демоном гнева.

   - Говори! Защищайся! - сказал Велизарий более сдержанно.

   - Да, - ответил Сильверий, - я заключил этот договор; но вовсе не из стремления расширить власть церкви новыми правами, - нет, все святые свидетели мне в этом! - а только потому, что считал долгом поддержать древние права св. Петра.

   - Древние права? - спросил с неудовольствием Велизарий.

   - Древние права, - спокойно повторил Сильверий, - которыми церковь до сих пор не пользовалась. Знай же, представитель императора, и все вы, присутствующие здесь: этим договором Теодагад только подтвердил права, которые получены церковью двести лет назад от Константина, который первый из римских императоров принял христианство. Когда он покорил всех своих врагов при очевидной помощи святых я особенно св. Петра, то по просьбе своей благочестивой супруги Елены, в благодарность за эту помощь и чтобы засвидетельствовать перед всем миром, что корона и меч должны склоняться перед крестом церкви, - он подарил на вечные времена Рим со всеми его окрестностями св. Петру. Эта дарственная составлена вполне законно и грозит проклятием геенны каждому, кто вздумал бы оспаривать ее. И теперь именем триединого Бога я спрашиваю тебя, представителя императора Юстиниана: решится ли он отвергать эту запись и навлечь на себя проклятие?

   - Префект Цетег, что можешь ты возразить против этого? - спросил Велизарий с видимым смущением.

   - Я знаю этот документ, - ответил с легкой усмешкой Цетег. - Я даже принес его с собою. Вот он. Дарственная составлена безукоризненно, по всем правилам, ни к одному слову ее нельзя придраться. Да и что же удивительного, - тут он так насмешливо взглянул на Сильверия, что у святого отца выступил пот на лбу: - ведь ее составлял главный нотариус императора Константина, а уж тот должен был знать законы.

   - Так что, документ совершенно законный? - со страшным волнением спросил Велизарий.

   - Конечно, - со вздохом ответил Цетег: - дарственная составлена совершенно законно. Жаль только, что...

   - Ну? - с нетерпением прервал Велизарий.

   - Жаль только, что она подложна.

   - Подложна? - с торжеством вскричал Велизарий. - Префект, друг, можешь ли ты доказать это?

   - Конечно. Иначе я не решился бы говорить об этом. Пергамент, на котором написана дарственная, носит все признаки древности. Он изломан, пожелтел, покрыт всякого рода пятнами, так что местами трудно даже разобрать буквы. Он изготовлен на старинной императорской фабрике, основанной в Византии еще Константином.

   - Скорее к делу! - вскричал Велизарий

   - Но всякому известно, - только святой отец; очевидно, не знал этого, - что эта фабрика ставит на левом краю всех своих пергаментов штемпель с указанием года, - имена консулов, правивших в том году. Конечно, имена эти написаны так мелко, что их едва можно рассмотреть, А теперь смотри, военачальник: в документе говорится, что он составлен в шестнадцатом году Царствования Константина, и совершенно правильно называет консулов того года - Далмация и Ксенофила. но в таком случае нельзя не видеть истинного чуда в том, что уже во время Константина, двести лет назад, было точно известно, кто будет консулом в год смерти Теодориха и Юстина. Вот взгляни сам, Велизарий. Видишь здесь, на краю, штемпель? - правда, его можно рассмотреть только на свет. Видишь? "Юстиниан Август, единый консул в первый год своего царствования".

   Сильверий бессильно опустился на стул.

   - Епископ Рима, что можешь ты возразить на это? - с торжеством спросил Велизарий.

   Сильверий с трудом овладел собою и едва слышным голосом ответил:

   - Я нашел этот документ в архиве церкви. И если вы правы, то я обманут, как и вы. Я ничего не знал о штемпеле, клянусь ранами Христа, не знал!

   - О, этому я верю и без клятвы, святой отец! - заметил Цетег.

   - Это дело требует самого строгого расследования, - сказал Велизарий. - Но я не решаюсь быть судьей в нем: его должность решит сам император. Вулкарис, друг мой, передаю епископа в твои руки: веди его тотчас на корабль и вези в Византию.

   - Я протестую, - возразил Сильверий. - Никто на земле не может судить меня, епископа Рима, кроме церковного собора, и потому я требую, чтобы меня отпустили в Рим.

   - Рима ты никогда уж не увидишь, - ответил ему Велизарий. - А твои права разберет Юстиниан. Но и твои товарищи - Сцевола и Альбин, которые ложно обвиняли префекта, этого самого верного и умного друга императора, - также очень подозрительны. Бери, Вулкарис, и их в Византию. Но помни, что этот священник - самый опасный враг императора. Ты отвечаешь за него головою.

   - Ручаюсь, - ответил громадного роста герул. - Скорее он умрет, чем вырвется от меня. Идем со мною!

   Сильверий ясно видел, что сопротивление невозможно, и молча пошел за герулом. Проходя мимо префекта, он опустил голову и не взглянул на него, но расслышал слова, которые тот прошептал ему:

   - Сильверий, этот час - моя расплата за твою победу в катакомбах. Теперь мы квиты.

   Как только епископ вышел из палатки, Велизарий бросился к префекту.

   - Прими мою благодарность, Цетег, - вскричал он, обнимая его. - Я сообщу императору, что ты сегодня спас ему Рим, и верь, что ты не останешься без награды.

   - Моя награда заключается в самом поступке моем, - улыбаясь, ответил префект.

   - Как так? - с удивлением спросил Велизарий.

   Префект приблизился к военачальнику.

   - Велизарий, - сказал он, - я всегда находил, что как с великими друзьями, так и с великими врагами лучше всего действовать прямо. Поэтому позволь и на этот раз говорить с тобою откровенно: я спас Рим от властолюбия церкви, но не для императора.

   - А для кого же? - нахмурившись, спросил Велизарий.

   - Прежде всего для самого Рима. Я римлянин и люблю свой город. Он не должен покориться духовенству. Но не должен быть и рабом императора. Я - республиканец.

   Велизарий улыбнулся, но Цетег, сделав вид, что не замечает этого, продолжал:

   - Но я понимаю, что в настоящее время эта мечта моя не может еще осуществиться: надо, чтобы в римлянах пробудился древний дух, потребность в свободе. Для нынешнего поколения это уже невозможно. И пока мы не можем сбросить иго варваров одними собственными силами, нам необходима поддержка Византии. Но Рим не должен терпеть произвола императора: он не сдастся без условий.

   - Что? - с гневом вскричал Велизарий. - Ты забываешься, префект: завтра же я двинусь к Риму с семидесятитысячным войском, и кто помешает мне взять его без всяких условий?

   - Я, - спокойно ответил Цетег. - Нет, Велизарий, я не шучу. Вот план города и его укреплений. Ты, как военачальник, сразу оценишь их силу.

   Велизарий взглянул на поданный ему план и тотчас возвратил назад.

   - Он устарел, - спокойно ответил он. - Смотри, эти рвы уже осыпались, эти башни разрушились, здесь стена обвалилась, и эти ворота бесполезны.

   - Ошибаешься, Велизарий. Твой план устарел: все эти рвы, башни, стены и ворота снова восстановлены мною за последние годы.

   Велизарий с изумлением взглянул на план.

   - Если ты все это действительно сделал, префект, ответил он, - то ты прекрасный военачальник. Но для войны мало иметь крепость, необходимо войско, а у тебя его нет.

   - И в этом ошибаешься: в стенах Рима находится в настоящую минуту тридцать пять тысяч вооруженных людей.

   - Разве готы возвратились? - вскричал Велизарий.

   - Нет, эти тридцать пять тысяч под моим начальством. Последние годы я неустанно приучал изнеженных римлян снова владеть оружием. И теперь у меня тридцать когорт, по тысяче человек в каждой. Конечно, в открытом поле они не устоят против тебя, но за этими стенами, уверяю тебя, они будут сражаться прекрасно. Итак, решай: прими мои условия, - и тогда и эти тридцать пять тысяч, и Рим, и сам Цетег - твои. Если же ты не примешь их, тогда я запру Рим, и тебе придется осаждать его целые месяцы. А между тем готы соберутся с силами. Я сам призову их, они явятся в числе втрое большем, чем твои войска, и тогда разве только чудо спасет тебя от гибели.

   - Или твоя смерть, дьявол! - вскричал Велизарий, бросаясь к нему с обнаженным мечом.

   Не рука византийца тотчас опустилась, - так спокойно и насмешливо глядел Цетег ему прямо в глаза.

   - Что означает твоя улыбка? - спросил он.

   - Сострадание к тебе: если бы ты нанес мне удар, то погиб бы.

   - Я погиб бы? Скорее ты!

   - Я, конечно, но и ты со мною. Неужели, ты думаешь, я так безумен, что пришел в пасть льву, не оградив себя? Знай, что, уезжая из Рима, я вручил запечатанный пакет преданному мне начальнику отряда. Сегодня он должен распечатать его. Если завтра не явлюсь в Рим невредимым, он приведет в исполнение все, написанное там. А написано там вот что...

   Он подал Велизарию свисток, и тот прочел:

  

   "Я пал жертвой тирании Византии. Отомстите за меня, призовите назад готов. Требую этого во имя вашей клятвы. Лучше варвары, чем коварный Юстиниан. Держитесь до последнего человека. Предайте город скорее пламени, чем войску тирана".

  

   - Итак, видишь, что моя смерть не откроет, а навсегда закроет перед тобою ворота Рима.

   С гневом, но вместе и с удивлением взглянул Велизарий на этого человека, который в его же лагере осмелился предписывать ему условия.

   - Говори свои условия, - сказал он наконец.

   - Чтобы остаться независимым от тебя и императора, я должен сохранить власть над Римом. В виду этого правый берег Тибра, а на левом Капитолий и вся южная стена до ворот св. Павла включительно должны оставаться в руках моих исаврийцев и римлян. Остальную же часть левого берега Тибра займешь ты.

   - Недурно, - засмеялся Велизарий. - ведь этак ты в любую минуту можешь вытеснить нас из города или вогнать в руку. Нет, конечно, я несогласен.

   - В таком случае готовься к войне со мною и готами под стенами Рима.

   Велизарий вскочил и прошелся по палатке.

   - Подожди еще, префект, я подумаю, - сказал он наконец.

   - Хорошо, до вечера. С восходом солнца я уезжаю в Рим.

   Через несколько дней войско Велизария торжественно вступило в Рим.

  

   Между тем все находившиеся в Италии войска готов собрались под Равенной под предводительством двух полководцев - короля Витихиса и герцога и Гунтариса Вельзунга. В Равенне начальствовал седой граф Гриппа, старый товарищ по оружию Теодориха и Гильдебранда. Он не открыл городских ворот ни одному, ни другому из соперников, а с обоими открыл переговоры. В одно и то же время из двух различных ворот города выехало два посольства: одно - к Витихису, другое - к Гунтарису. Вопреки обычаю, оба соперника не только не сообщили своим приближенным, чего требуют осажденные, но, напротив, приняли все меры, чтобы войска не узнали этого: оба отправили эти посольства обратно под вооруженным конвоем, который должен был довести их до самых ворот Равенны, не допустив их говорить дорогой с кем-либо из воинов.

   Как только послы выехали, Витихис, никому не говоря о том, что требуют осажденные, велел готовиться к немедленному штурму города. Молча, но качая головами, с малой надеждой на успех повиновались его готы, но были отбиты с огромной потерей. Витихис тотчас повел их на второй приступ, - та же неудача. За третьим приступом огромный камень оглушил короля, который все три раза шел впереди войска и бросался с безумною храбростью, точно жизнь была ему нипочем. С утра до заката солнца готы штурмовали Равенну, но без малейшего успеха, - город сохранил свою славу неприступного. И только, когда во время третьего приступа камнем оглушило короля, Тейя и Гильдебранд повели измученные войска назад.

   Настроение войска было угнетенное, печальное. Все осуждали короля: зачем он прервал переговоры с городом. Почему, по крайней мере, не сообщили войску причины этого разрыва, если эта причина была справедлива?

   Угрюмые, сидели люди у сторожевых огней и в палатках, молча осматривали свои раны и чистили оружие. Не слышно было, как раньше, пения за столами, и когда начальники проходили среди палаток, они слышали то здесь, то там слова досады и гнева против короля.

   На другой день Витихис позвал к себе главных предводителей своего войска - Гильдебранда, Тейю и Гильдебада. К удивлению, они нашли его в полном вооружении, хотя, чтобы держаться на ногах, он должен был опираться на меч. На столе подле него лежала королевская корона и священный королевский посох. Лицо его, еще вчера такое мужественное, прекрасное, спокойное, так сильно пленилось за ночь, что друзья испугались. Видно было, что он выдерживал очень тяжелую внутреннюю борьбу.

   - Как велика наша потеря за вчерашний день? - спросил Витихис.

   - Три тысячи убитых, - мрачно ответил Тейя.

   - И шесть тысяч раненых, - добавил Гильдебранд.

   - Что же делать? - с болью сказал Витихис. - Иного пути нет. Тейя, отдай приказ к новому штурму.

   - Как? Что? - вскричали в один голос все три предводителя.

   - Это необходимо, - ответил Витихис.

   - Король, - сказал Тейя, - вчера мы не взяли ни одного камня этой крепости, а сегодня у тебя на девять тысяч человек меньше.

   - И притом они впали в уныние и сильно устали, - добавил Гильдебранд.

   - Но мы должны овладеть Равенной! - вскричал Витихис.

   - Мы не возьмем ее штурмом, - ответил Тейя.

   - Посмотрим! - вскричал Витихис.

   - Король, - сказал ему Гильдебранд, - я стоял перед этою крепостью с великим Теодорихом. Мы штурмовали ее семьдесят раз - и все напрасно: мы взяли ее только голодом, после трех лет осады.

   - Другого выхода нет, - ответил Витихис. - Мы должны взять ее. Тейя, иди, отдай приказ.

   Тейя собрался идти, но Гильдебранд удержал его.

   - Подожди, - сказал он ему, - мы не должны молчать. Король, штурм невозможен: готы ропщут, они не послушают тебя сегодня.

   - Да? - с горечью ответил Витихис. - Штурм невозможен? В таком случае возможно только одно, - и если бы я сделал это вчера еще, то три тысячи павших готов жили бы еще. Гильдебранд, возьми эту корону и посох, отнеси в лагерь бунтовщиков и вручи Арагаду. Пусть он женится на Матасвинте, тогда я и мое войско признаем его королем.

   И в изнеможении он бросился на постель.

   - Ты в бреду! - вскричал Гильдебранд.

   - Это невозможно! - решил Тейя.

   - Невозможно... Все невозможно! И битва невозможна? И отречение? Говорю тебе, старик, что после требований Равенны нет другого пути.

   Он замолчал. Друзья его переглянулись, и затем старик сказал:

   - Но чего же они требуют? Скажи нам. Быть может, мы придумаем иной исход: восемь глаз видят лучше, чем два.

   - Нет, - сказал Витихис. - Ничего нельзя придумать. Вот их условия. Прочти!

   Старик взял пергамент и прочел:

  

   "Готы и граждане Равенны, объявляют обоим войскам, обложившим город, что они, вспоминая благодеяния великого короля Теодориха, останутся верны его дому, пока существует хотя один потомок, его. Поэтому в настоящее время мы признаем своей королевой только Матасвинту и только ей откроем ворота".

  

   - Непостижимо! - вскричал Гильдебад.

   - Они с ума сошли! - поддержал Тейя.

   - Я понимаю, в чем дело, - ответил Гильдебранд, складывая пергамент. - Город в руках приверженцев Теодориха. Этот король взял с них клятву, что они всегда будут верны его роду и не признают короля из другого дома. Я также клялся вместе с ними, но я подразумевал только мужских потомков, - вот почему я и признал Теодагада. Но граф Гриппа, начальник Равенны, очевидно, считает себя связанным этой клятвой и относительно женщин. И верьте мне, - я хорошо знаю его, - этот седой упрямец, который дрался рядом с Теодорихом и мною, скорее позволит изрубить в куски и себя, и всех своих людей, чем изменит клятве.

   - Вот видишь, - сказал Витихис. - Город необходимо взять силой. Вчера я пытался, но неуспешно. Сегодня вы говорите, что войска не пойдут на штурм. Следовательно, надо уступить. Я и уступаю. Пусть Арагад женится на княжне и будет королем. Я первый принесу ему клятву верности и рядом с его храбрым братом буду защищать государство.

   - Никогда! - вскричал Гильдебад. - Ты наш король и должен им оставаться. Никогда не склонюсь я перед тем мальчишкой! Позволь мне завтра отправиться в лагерь бунтовщиков, я один вырву из их рук эту княжну, перед рукой которой, точно по волшебству, откроются крепкие ворота, и приведу ее в наш лагерь.

   - И что же мы выиграем этим? - спросил Тейя. - Она ничего не поможет нам, если мы не признаем ее королевой. А разве тебе хочется еще женского владычества? Мало тебе Амаласвинты и Теодолинты?

   - О нет, - засмеялся Гильдебад. - Да хранит нас Бог от женщин-правительниц!

   - Вот потому-то я хотел взять город силой, - сказал Витихис.

   - Так мы голодом заставим их сдаться.

   - Это невозможно, - ответил Витихис. - Мы не имеем времени ждать: через несколько дней может явиться Велизарий. Он быстро разобьет и нас, и бунтовщиков, и возьмет Равенну. А тогда - прости царство готов! Мы имеем только два выхода: штурм...

   - Он невозможен, - сказал Гильдебранд.

   - Или уступка. Тейя, возьми корону.

   - Подожди, Тейя, я вижу выход, - сказал Гильдебранд, с тоской и любовью взглянув на короля, - единственный, тяжелый выход. Но ты должен согласиться на него, хотя бы он семь раз разбил твое сердце.

   Витихис вопросительно взглянул на него.

   - Выйдите, - сказал старик, обращаясь к Тейе и Гильдебаду. - Я должен поговорить с королем наедине.

  

   Долго говорил Гильдебранд с королем. Все громче и болезненнее звучал голос Витихиса, который быстрыми шагами в страшном волнении ходил взад и вперед по палатке. Гильдебранд же сидел, опершись подбородком на руки, спокойный, как сама судьба.

   - Нет! Нет! Никогда! - кричал Витихис. - Это жестоко! Преступно! Невозможно!

   - Это необходимо, - ответил Гильдебранд, не двигаясь.

   - Нет! Говорю тебе, - вскричал снова король и обернулся, потому что за дверью палатки слышался хорошо знакомый ему голос. Действительно, вслед затем вбежал гот, весь покрытый пылью, очевидно, только что приехавший издалека. Это был Вахис, верный раб его, который жил в его имении, где оставалась его жена Раутгунда с восьмилетним сыном его Атальаином.

   - Вахис! - с испугом вскричал король. - Ты из дому! С какими вестями? Что случилось?

   - Ах, господин, - бросаясь на колени, с плачам вскричал слуга. - Мое сердце разрывается. Но я ничем не мог помочь! Я только отомстил, как мог!

   - Говори! - вскричал Витихис, схватив его за плечо и подняв, как ребенка:

   - Говори, за что понадобилось мстить? Моя жена...

   - Она здорова и едет сюда. Но ваш сын...

   - Атальвин, дитя мое, что с ним? - побледнев, спросил Витихис.

   - Он умер, - умерщвлен, мой бедный господин!

   Со страшным криком бросился Витихис на постель, закрыв лицо руками. Все молча, со страданием смотрели на него. Наконец он опустил руки. По щекам его текли крупные слезы, и герой не стыдился их.

   - Кто же убил его, моего мальчика? - спросил он. - Кальпурний?

   - Да, сосед Кальпурний, - ответил Вахис. - Как радовался бедный мальчик, когда пришла к нам весть, что ты выбран королем и зовешь их к себе! Он все говорил, что теперь он, как сын короля, должен также отличаться в приключениях, побеждать диких великанов и драконов. Между тем сосед возвратился из Рима. Я хорошо видел, что он смотрит еще злее и завистливее, чем раньше, и зорко смотрел за домом и конюшнями. Но трудно сторожить ребенка!.. Кто же мог бы подумать, что даже детям может грозить опасность! Мальчик не мог дождаться времени, когда увидит отца в военном лагере, и тысячи воинов, и битву вблизи. Он бросил свой деревянный меч, говоря, что сын короля должен иметь железный, особенно во время войны. Я должен был найти ему охотничий нож, да еще и наточить. С этим мечом он каждое утро убегал из дому. И если госпожа Раутгунда спросит его, бывало: "Куда?" - он, смеясь, крикнет: "На приключения, милая мама!" и исчезнет в лес. К обеду он возвращался усталый, в изодранной одежде, но всегда веселый и гордый. Никогда ни словом не обмолвился он о том, что делал в лесу, но я начал догадываться, а когда заметил один раз кровавое пятно на его меч, то прокрался вслед за ним в лес. И оказалось правдой то, что я подозревал. В одной расщелине скал, которая круто поднимаются над ручьем, было гнездо змей. Я как-то показал ему это гнездо и предостерег, чтобы он не подходил близко, потому что змеи ядовиты, рассказав ему, что недавно еще одна из них укусила. Он тогда же схватил свой деревянный меч и хотел броситься в гнездо. С большим трудом удержал я его тогда. И вот теперь мне вспомнились эти змеи, и я задрожал. Действительно, скоро я увидел его подле пещеры: он достал из кустов огромный деревянный щит, который сам себе сделал и спрятал там, потом вытащил свой меч и с криком бросился в пещеру. Я оглянулся: кругом лежали шесть громадных змей с расчесанными головами, - это он убил их в прежних битвах. Я бросился за ним в ужасную пещеру и увидел, что он с криком торжества метнул камень в громадную змею, которая лежала, свернувшись толстым кольцом. Гадина с злым шипеньем бросилась на него, но он с быстротой молнии выставил вперед свой щит и перерубил ее мечом надвое. Тут я позвал его и стал бранить. А он только крикнул мне: "Не говори ничего матери. Потому что я решил уничтожить их всех!" Я пригрозил, что отниму от него меч. "Ну что же, - ответил он, - тогда я буду сражаться деревянным, если это тебе приятнее. И какой это будет позор для сына короля!" Тогда я в следующие дни брал его с собою на луг, где паслись наши лошади. Там ему очень понравилось, и я надеялся, что скоро мы уедем. Но однажды, утром, он успел убежать от меня, и я отправился на луг один. На обратном пути я поехал лесом мимо пещеры, уверенный, что найду его там. Но его не было. Только разломанный щит его валялся на траве. Я в испуге оглянулся, прошел в пещеру - его и там нет. Но на мягком песке виднелись большие следы. Я прошел по ним. Они привели к самому краю крутой скалы. Я посмотрел вниз. И там...

   Витихис зашатался.

   - Ах, мой бедный господин! Там, на берегу ручья, лежал наш мальчик. Как спустился я с крутого, как стена, обрыва, - я уж и сам не знаю: точно воздух поддерживал меня. Но через секунду я был уже внизу. Он лежал, все еще крепко держа меч в правой ручонке, а светлые волосы его совсем окрасились кровью. Я прислушался, - маленькое сердечко еще билось. Вода привела его в чувство. Он открыл глаза. "Ты упал вниз, мое дитя?" - спросил я его. "Нет, - ответил он, - не упал, меня сбросили". Я в ужасе смотрел на него. "Кальпурний", - прошептал он. - Когда я сражался со змеями, Кальпурний вдруг появился из-за скалы. "Ступай за мною, - сказал он и бросился ко мне". Он смотрел так зло, что я отскочил. "Ступай, - сказал он, - или я тебя свяжу". - Меня связать! - вскричал я. - Мой отец - король готов и твой. Только тронь меня! - Тут он обозлился и бросился на меня с палкой. Но я знал, что поблизости наши люди рубят дрова, и позвал на помощь, а сам бросился на край скалы. Мой крик услышали, потому что стук топоров сразу стих. Тогда Кальпурний испуганно осмотрелся и вдруг бросился ко мне. "Умри же, змееныш!" - сказал он и толкнул меня со скалы. Тут бедняжка снова потерял сознание. Я принес его домой. На руках матери он еще раз открыл глазки. Его последнее слово было - привет тебе!

   - Что же моя жена? - спросил со стоном Витихис, - она в отчаянии?

   - Нет, господин. Твоя жена - точно из золота и стали. Как только ребенок скончался, она молча указала на дом Кальпурния. Я понял: вооружил всех рабов и повел их, чтобы отомстить. Мы положили мертвого мальчика на щит и понесли его с собою, а Раутгунда шла за ним с мечом в руках. Перед воротами его дома мы опустили труп на землю. Сам Кальпурний уже ускакал на самой быстрой лошади. Но его жена, сын и двадцать рабов стояли во дворе, готовя лошадей, чтобы также бежать. Мы три раза прокричали им обвинение в убийстве и потом бросились на них. Мы убили их всех и дом сожгли. Госпожа Раутгунда все время молча стояла подле трупа, опершись на меч, а на следующий день послала меня к тебе. Сама она едет вслед за мною. Она сейчас будет здесь.

   - Мое дитя, мое дитя, моя жена! - с горечью вскричал Витихис. - Вот первый подарок, который принесла мне корона!

   И со страшной болью он вскрикнул, обращаясь к Гильдебранду:

   - Что же, старик, неужели ты и теперь будешь настаивать на своем требовании - жестоком, невыносимом!

   - Необходимое не может быть невыносимым, - медленно, с расстановкой ответил Гильдебранд. - И зиму мы выносим, и старость, и смерть. Они приходят, не спрашивая, хотим ли мы выносить их. Они приходят, и мы выносим их, потому что должны... Но я слышу женский голос. Идем!

   Витихис обернулся: там стояла, покрытая черным покрывалом, Раутгунда. С криком боли и любви бросился к ней Витихис.

   Несколько дней бездетные теперь супруги предавались своему горю. Витихис почти не покидал палатки, передав главное начальство над войском Гильдебранду.

   - Напрасно мучишь ты короля, - сказал однажды Тейя Гильдебранду. - Он ни за что не согласится, особенно теперь.

   - Да, он... он этого, пожалуй, не сделает. Но... она?

   - Она... может быть, - ответил Тейя.

   - Она сделает, - уверенно ответил Гильдебранд. - Оставим их еще на несколько дней в покое. Пусть немного свыкнутся с мыслью о смерти ребенка. А тогда я потребую решительного ответа.

   Но старик был вынужден заговорить с королем раньше, чем он рассчитывал.

   Велизарий оставался все это время в Риме, но высылал постоянно небольшие отряды, которые нападали на мелкие города, села, отдельные замки и захватывали их. Предводителями таких отрядов он назначал римлян, так как они знали хорошо дороги в глубине страны. Иногда же такими предводителями были и готы, потому что, живя среди римлян, многие готы путем браков сроднились уже с римлянами и теперь стали на их сторону. На последнем народном собрании в Регете было решено, чтобы таких готов-отщепенцев подвергать позорной казни, как только они попадутся в руки. Но до сих пор закон этот ни разу еще не применялся, и о нем почти забыли.

   Но вот однажды Гильдебранду донесли, что крепкий замок Цезена, стоявший среди леса на вершине крутой скалы, неподалеку от их лагеря, занят отрядом Велизария. Гильдебранд давно уже с неудовольствием смотрел, как мелкие отряды врага проникали таким путем все дальше вглубь страны, и теперь решил выступить против них. Взяв с собою тысячу воинов, он ночью отправился к замку. Чтобы подойти незамеченным, он велел солдатам обвязать копыта лошадей соломой. Действительно, нападение было вполне успешно: византийцы бросились бежать врассыпную в лес, где готы, окружившие скалу, перебили почти всех. Только небольшой группе удалось добраться до мостика, переброшенного через речку, протекавшую у основания скалы. Готы бросились за этой группой, но у мостика их задержал один из беглецов, судя по богатству вооружения - их начальник.

   Этот высокий, стройный и, как казалось, молодой человек, - лицо его было закрыто спущенным забралом, - сражался, как лев, прикрывая бегство своих. Он убил уже четырех готов.

   В эту минуту подъехал Гильдебранд. Видя, как неравна битва, он крикнул одинокому воину: - Сдайся, храбрец! Я ручаюсь тебе за твою жизнь!

   Римлянин вздрогнул, с минуту как будто раздумывал и взглянул на старика, но затем с новой яростью бросился вперед и убил еще одного гота. Готы в ужасе немного подались назад. Но старый Гильдебранд бросился на него с криком:

   - Вперед! Теперь нет ему милости! Берите копья!

   А сам бросил в него свой каменный топор, - он один только и имел еще это древнее оружие. Храбрец получил удар в голову и, точно сраженный молнией, упал.

   Два