Главная » Книги

Сю Эжен - Агасфер. Том 2, Страница 8

Сю Эжен - Агасфер. Том 2



ным людям и начинаете хвастаться, как воруете чужие письма, душите одного, отравляете другого! Да вы бредите! Я нарочно слушал вас молча, желая знать, до чего дойдет ваша дерзость... Ведь самый презренный преступник не решится хвастаться такими злодействами. Но я хочу верить, что все они существуют только в вашем воображении!..
   Роден проговорил все это с необычным для него оживлением. При этом он вскочил с места и подошел к камину, пока Феринджи, совершенно растерявшийся от изумления, молча смотрел на него. Через несколько минут метис, однако, оправился от смущения и мрачным тоном заметил:
   - Берегитесь, брат. Не заставляйте меня доказывать вам, что я говорю правду.
   - Да полноте! Надо действительно явиться с другого конца Земли, чтобы вообразить, что французов так легко надуть. Вы хвастаетесь мудростью змеи и смелостью льва! Не знаю, как насчет львиной отваги... ну, а уж змеиную мудрость я у вас начисто отрицаю. Как? У вас есть компрометирующее меня письмо (если и это не выдумка); принц Джальма погружен в глубокий сон, весьма полезный для моих планов, вывести из которого можете его только вы; по вашим словам, в вашей власти нанести ужасный удар по моим замыслам, и вы не подумали, отважный лев, мудрый змий, что мне нужно выиграть только двадцать четыре часа? Вы явились сюда из Индии; никто вас не знает, вы считаете меня таким же негодяем, как и себя, так как зовете братом, и не думаете о том, что вы целиком в моей власти, потому что улица здесь пустынна, а дом стоит в стороне... Неужели вам не пришло в голову, что я могу моментально связать вас, с помощью трех или четырех людей, хотя вы и душитель? Поверьте, что для этого мне стоит только дернуть за этот шнурок... - сказал Роден, взявшись за сонетку. - Не бойтесь, - прибавил он с дьявольской улыбкой, увидев, что Феринджи вздрогнул от испуга, - разве я стал бы предупреждать вас, если бы решился действовать таким образом... Подумайте-ка... Если бы я вас связал, забрал у вас бумаги Жозюе и медаль Джальмы и засадил на сутки куда-нибудь в надежное место, как бы вы тогда стали вредить мне? Ведь Джальма, погруженный в сон, из которого без вас его никто до завтрашнего вечера вывести не может, был бы тогда для меня совершенно безопасен?.. Видите, сударь, как мало значения я придаю вашим пустым угрозам... как мало я им верю... потому что не может быть, чтобы принц Джальма был в вашей власти... и поэтому я отпускаю вас с миром... уходите, и в другой раз, когда вздумаете кого дурачить, то узнайте сначала, с кем имеете дело.
   Феринджи был поражен. Действительно, все то, что он только что услышал, было вполне осуществимо. Роден мог схватить его, завладеть письмом Жозюе и медалью, сделать невозможным побуждение Джальмы - и вдруг Роден приказал уйти ему, Феринджи, который считал себя таким опасным.
   Стараясь понять необъяснимое поведение социуса, Феринджи остановился на предположении: несмотря на доказательства, Роден не верит, что Джальма в его власти, и поэтому относится к его угрозам с таким презрением. Роден играл смелую и ловкую игру. Хотя он казался очень разгневанным и сердито ворчал сквозь зубы, он с жадной тревогой наблюдал исподтишка за физиономией душителя. Тот был почти уверен, что угадал тайные мотивы поведения Родена, и продолжил:
   - Я уйду... но еще одно слово... Вы думаете, я лгу?
   - Я в этом уверен... я и то потерял слишком много времени, слушая ваши сказки... Оставьте меня в покое... теперь уж очень поздно.
   - Подождите еще минутку; я вижу, от вас нельзя ничего скрывать, - сказал Феринджи. - От Джальмы мне нечего ждать, кроме какой-нибудь жалкой подачки. Сказать ему с его характером, что заплатите, мол, мне за то, что я вас не предал, значит, только возбудить его гнев и презрение... Я двадцать раз мог бы уже его убить... но его час еще не настал, - с мрачным выражением заметил метис. - Чтобы дождаться этого дня... и других роковых дней, мне нужно золото... много золота... Вы один могли его дать... за измену принцу, потому что только вам она принесет выгоду. Вы отказываетесь меня выслушать, принимая за лжеца... Но вот вам адрес гостиницы, где мы остановились: пошлите кого-нибудь проверить мои слова. Но цена за мою измену велика: повторяю, я потребую многого.
   Говоря это, Феринджи протягивал ему напечатанный адрес. Но социус, не упускавший из вида ни одного движения метиса, сделал вид, что не замечает ничего и даже не слышит его слов.
   - Возьмите адрес... и уверьтесь, что я не лгу! - протягивая бумагу, сказал Феринджи.
   - А?.. Что? - сказал Роден, жадно прочитав украдкой адрес издали, но не беря его в руки.
   - Возьмите этот адрес, и вы увидите, что...
   - Нет... право, ваше бесстыдство выводит меня из себя! - воскликнул Роден, отталкивая бумагу. - Повторяю вам еще раз, что я не желаю иметь с вами дела. В последний раз говорю вам - убирайтесь вон!.. Я не имею понятия ни о каком принце Джальме... Вы утверждаете, что можете мне навредить... да на здоровье вредите, только убирайтесь вон!
   При этих словах Роден с силой позвонил. Феринджи насторожился и приготовился защищаться. Но в комнату вошел старый слуга с добродушной физиономией.
   - Лапьерр, посветите этому господину, - сказал Роден, указывая на Феринджи.
   Тот, пораженный спокойствием Родена, не решался уйти.
   - Что же вам наконец нужно? - воскликнул Роден, заметив его смущение. - Я сказал вам, что желаю остаться один!
   - Итак, - ответил Феринджи, медленно отступая к двери, - вы отказываетесь от моих услуг?.. Берегитесь... Завтра будет поздно.
   - Месье, мое почтение!
   И Роден вежливо раскланялся.
   Душитель вышел. Дверь за ним затворилась. В эту же минуту из боковой двери появился бледный и взволнованный д'Эгриньи.
   - Что вы наделали! - воскликнул он. - Я все слышал... Я уверен, что этот негодяй говорил правду... Принц в его власти... Он сейчас же пойдет к нему...
   - Не думаю! - смиренно заметил Роден, принимая обычное выражение покорности и кланяясь.
   - Что же ему помешает?
   - Позвольте... Когда этот злодей сюда вошел, я тотчас же его узнал и прежде, чем с ним заговорить, написал несколько слов Мороку, который вместе с Голиафом ждал внизу свидания с вами. Позднее, когда во время нашей беседы мне принесли ответ от Морока, я, видя, какой оборот принимает разговор, послал новые инструкции.
   - Но к чему теперь все это, раз этот человек вышел из дома?
   - Ваше преподобие, может быть, обратит внимание на то, что, благодаря разыгранному мною презрению, метис сообщил мне адрес... Феринджи не ушел бы из рук Морока и Голиафа, но мы не знали бы адреса Джальмы... что очень важно.
   - Опять насилие! - с отвращением сказал аббат.
   - Жаль... очень жаль! - отвечал Роден. - Но надо следовать одобренному ранее плану.
   - Что это? Упрек? - сказал д'Эгриньи, начинавший думать, что секретарь вовсе не пишущая машина.
   - Разве я осмелился бы упрекать ваше преподобие?.. - смиренно возразил Роден, кланяясь чуть не до земли. - Необходимо было только задержать этого человека на двадцать четыре часа.
   - А потом? Если он вздумает жаловаться?
   - Такой злодей не осмелится на это. Кроме того, отсюда он вышел совершенно свободно... Морок и Голиаф завяжут ему глаза, а у дома есть выход на улицу Вией-дез-Урсен. В такой поздний час, да еще в такую бурю, прохожих в нашем квартале нет. Негодяй не будет знать, что его введут сюда же, посадят в подвал нового здания, а завтра с теми же предосторожностями выведут... Что касается принца, то теперь известно, где он находится. Остается только послать к нему надежного человека на тот случай, если он проснется... Есть очень простое средство и без всякого насилия, по моему смиренному суждению, - униженно прибавил Роден, - не допустить его появления завтра на улице св.Франциска.
   Тот же слуга вошел в комнату, сперва скромно постучавшись, и подал Родену замшевую сумку со словами:
   - От господина Морока. Он прошел через улицу Вией-дез-Урсен.
   Слуга вышел.
   Роден открыл сумку и сказал д'Эгриньи:
   - Вот медаль и письмо Жозюе... Морок ловок и исполнителен.
   - Еще одной опасностью меньше, - сказал маркиз. - Неприятно, конечно, прибегать к таким мерам...
   - А кто же виноват в этом, как не сам негодяй? Он заставил нас к этому прибегнуть. Я сейчас пошлю кого-нибудь в гостиницу к индусу.
   - А завтра в семь часов утра вы приведете Габриеля на улицу св.Франциска. Я там поговорю с ним, о чем он просит уже три дня.
   - Я дал ему об этом знать. Он явится.
   - Наконец-то, - сказал аббат д'Эгриньи, - после тяжкой борьбы, препятствий и страхов, только несколько часов отделяют нас от долгожданной минуты!
   Мы проводим теперь читателя на улицу св.Франциска.
  
  
  
  

ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ. 13 ФЕВРАЛЯ

  

1. ДОМ НА УЛИЦЕ СВ.ФРАНЦИСКА

  
   Выходя со стороны улицы Дорэ на улицу св.Жерве (в квартале Марэ) прохожий видел прямо перед собой - во времена, о которых мы повествуем, - очень высокую каменную стену, почерневшую и выветрившуюся от времени. Эта стена тянулась почти вдоль всей пустынной улицы, служа контрфорсом высокой террасе, затененной столетними деревьями, которые росли на сорок футов выше мостовой. Сквозь густую листву этих деревьев можно было рассмотреть каменный фронтон, остроконечную крышу и высокие кирпичные трубы старинного дома, подъезд которого выходил на улицу св.Франциска, N3, недалеко от угла улицы св.Жерве.
   Вид этого жилища производил чрезвычайно унылое впечатление. Со стороны улицы св.Франциска тянулась все та же высокая, мрачная стена, с двумя или тремя отверстиями, вроде бойниц, прочно заделанных решетками. Громадные дубовые ворота, окованные железом и усеянные громадными гвоздями, шляпки которых были покрыты таким слоем грязи, пыли и ржавчины, что невозможно было угадать их первоначальный цвет, закруглялись кверху и вплотную примыкали к своду, который благодаря толщине стен был похож на глубокую арку. В створке ворот находилась небольшая калитка, служившая для входа и выхода еврею Самюэлю, хранителю мрачного жилища. Переступив порог, сейчас же попадали под свод здания, выходившего на улицу. В этом здании находилось жилье Самюэля. Его окна были обращены на обширный внутренний двор, разделенный решеткой, за которой виднелся сад. Среди сада возвышался двухэтажный дом из тесаного камня. Этот дом был причудливо высок: чтобы достигнуть входной двери, замурованной полтораста лет назад, надо было подняться на крыльцо в двадцать ступеней. Вместо оконных ставней тут имелись толстые свинцовые листы, наглухо запаянные и закрепленные железными полосами, концы которых были заделаны в стене. Кроме того, чтобы помешать проникновению воздуха и света в это жилище и спасти последнее от внутреннего и внешнего разрушения, крыша также была покрыта толстыми свинцовыми листами, как и отверстия кирпичных труб, которые были предварительно заложены кирпичом и заделаны. Так же поступили и с маленьким четырехугольным бельведером на самой верхушке дома: он был покрыт свинцовым колпаком, припаянным к крыше. Но по какой-то странной фантазии со всех четырех сторон бельведера, расположенных соответственно четырем сторонам света, в свинце было проделано по семи маленьких отверстий в форме креста. Они были ясно видны снаружи. Кроме этих отверстий, повсюду свинцовые листы были сплошные. Благодаря этим предосторожностям и прочности постройки можно было ограничиваться только внешним ремонтом, а внутренность дома, защищенная от проникновения воздуха, должна была остаться неприкосновенной в том же виде, как сто пятьдесят лет назад.
   Но если бы стены этого дома превратились в развалины, если бы его ставни сломались и были источены червями, если бы крыша наполовину провалилась, а окна густо заросли вьющимися растениями, он и тогда не производил бы более унылого впечатления, чем то, какое получалось теперь от каменного здания, закованного в железо, свинец и похожего на склеп.
   Сад, который Самюэль посещал только раз в неделю, обходя дом, был окончательно запущен и представлял собою, особенно летом, невероятное смешение растений и кустарников. Деревья, предоставленные самим себе, разрослись во все стороны и переплелись ветвями, а побеги дикого винограда, которые вначале стлались по земле у подножия деревьев, поднялись затем на стволы, обвили их и опутали самые высокие ветви непроходимой сетью лоз. Пробраться сквозь этот почти девственный лес можно было только по тропинке, проложенной сторожем для прохода от решетки к дому, подступы к которому были слегка наклонены для стока воды и тщательно покрыты каменными плитами на расстоянии примерно десяти футов. Другая узенькая дорожка шла вокруг наружных стен, и каждую ночь по ней бегали две или три огромные пиренейские собаки; порода этих верных собак жила в доме в течение полутораста лет.
   Таково было жилище, предназначенное служить местом свидания потомков семьи Реннепона.
   Ночь с 12 на 13 февраля приближалась к концу. За бурей наступило затишье, дождь перестал. На чистом небе мерцали звезды. Заходящая луна нежным и меланхолическим светом заливала покинутое, молчаливое жилище, порога которого столько лет не переступала нога человеческая.
   Яркий свет в одном из окон сторожки свидетельствовал, что еврей Самюэль еще не спал. Представим себе довольно большую комнату, сверху донизу отделанную ореховым деревом, почерневшим от времени. В очаге, среди остывшего пепла, тлели две полупотухшие головешки. На каменной серой доске камина, в старом железном подсвечнике, стояла тонкая сальная свеча, накрытая гасильником, а рядом с ней лежала пара двуствольных пистолетов и остро отточенный охотничий нож, рукоятка которого была из чеканной бронзы семнадцатого столетия. К одной из колонок камина был прислонен тяжелый карабин. Четыре стула без спинок, старый дубовый шкаф и стол с витыми ножками составляли всю меблировку комнаты. На стене в симметричном порядке висели разной величины ключи, форма которых говорила об их древности. К колечкам ключей были прикреплены различные ярлычки. Задняя стенка отворенного шкафа уходила вбок при нажиме секретной пружины и открывала стенку с вделанным глубоким и широким железным ящиком для денег, который также был отперт, что позволяло видеть замечательный механизм замка флорентийской работы шестнадцатого века; такой замок лучше всякого новейшего приспособления защищал от взлома. Внутри сейфа на золотых нитках укреплены прокладки из асбеста, который, как полагали в старину, был способен предохранить от огня содержимое.
   Большая шкатулка из кедрового дерева, наполненная тщательно сложенными и подписанными бумагами, была вынута из ящика и стояла на одной из скамеек.
   При свете медной лампы старый хранитель Самюэль что-то записывал в небольшом реестре, а его жена Вифзафея диктовала ему, держа в руках журнал. Самюэлю было восемьдесят два года, настоящий лес седых кудрей еще покрывал его голову. Он был маленького роста, худой, нервный, а неугомонная живость движений доказывала, что его энергия и активность не ослабли с годами. Однако встречаясь, - правда, редко, - с людьми в своем квартале, Самюэль старался казаться совсем впавшим в детство стариком, о чем и сообщил Роден аббату д'Эгриньи. Старый халат из коричневого баркана, с широкими рукавами, совсем скрывал фигуру Самюэля и падал до самых ног.
   Черты Самюэля ясно свидетельствовали о его чисто восточном происхождении - желтоватый, матовый цвет кожи, горбатый нос, подбородок, опушенный небольшою седой бородой, выдающиеся скулы, резко оттенявшие провалы морщинистых щек, умное и тонкое выражение лица. Лоб Самюэля был высок, широк и выражал прямоту, правдивость и твердость, а его глаза, блестящие и черные, как у арабов, отличались ласковым и в то же время проницательным взглядом.
   Его жена, на пятнадцать лет моложе мужа, была высока ростом и одета во все черное. Гладкий чепец из накрахмаленного батиста, напоминавший покроем строгий головной убор голландских матрон, обрамлял бледное и суровое лицо, в молодости отличавшееся редкой и гордой библейской красотой. Несколько глубоких морщин на лбу, - следствие почти всегда нахмуренных седых бровей, - говорили, что эта женщина часто испытывала глубокую печаль. И в настоящую минуту лицо Вифзафеи также указывало на невыразимое страдание: глаза ее остановились, голова опустилась на грудь, а рука, в которой она держала маленькую записную книжку, упала на колени. Другой рукой она судорожно сжимала висевший на шее сплетенный из черных, как смоль, волос, толстый шнурок с большой четырехугольной золотой ладанкой, с лицевой стороны которой была вставлена хрустальная пластинка, за ней виднелся, как в особого рода раке, кусочек полотна, сложенного вчетверо и запачканного чем-то красным, как будто давно запекшейся кровью.
   После минутного молчания, написав несколько строк в своем реестре, Самюэль громко прочитал написанное:
   "Пять тысяч австрийских банкнотов, по тысяче флоринов. Число: 19 октября 1826 года".
   Затем он поднял голову и, обратясь к жене, спросил:
   - Так, Вифзафея? Вы проверили по книжке?
   Вифзафея не отвечала.
   Самюэль взглянул на нее и, видя ее подавленное состояние, спросил с нежной тревогой:
   - Что с вами, Боже мой, что с вами?
   - 19 октября 1826 года... - медленно произнесла она все с тем же остановившимся взором и продолжая сжимать волосяной шнур. - Роковое число, Самюэль... роковое для нас... Этим числом помечено последнее письмо, полученное нами от...
   Но продолжить Вифзафея не смогла; она застонала и закрыла лицо руками.
   - Да... я вас понимаю! - продолжал старик взволнованным голосом: - Отец может забыться среди важных забот, но, увы, сердце матери вечно помнит!
   И, бросив перо, Самюэль склонил голову на руки, опираясь локтями о стол.
   Вифзафея, как бы упиваясь горестными воспоминаниями, продолжала:
   - Да... в этот день... сын наш, наш Авель, написал нам последнее письмо из Германии, уведомляя о помещении капитала согласно вашему указанию... Он прибавил, что едет в Польшу для другой денежной операции...
   - И в Польше... его ждала смерть мученика! - продолжал дальше Самюэль. - Без всякого повода, без доказательств, так как в обвинении не было и тени правды, ему приписали организацию контрабанды... Русское правительство поступило с ним так же, как оно поступает с нашими братьями в этой стране жестокой тирании: присудило его к ужасной пытке кнутом, не принимая ничего во внимание... К чему выслушивать еврея?.. Что такое еврей?.. Существо, стоящее еще ниже крепостного крестьянина!.. Не упрекают ли евреев в этой стране во всех пороках, неизбежно вытекающих из унизительного рабства, в котором их там держат! Еврей, умирающий под палкой! Стоит ли об этом беспокоиться?
   - И наш бедный Авель, такой кроткий, честный, умер под кнутом... от боли и стыда... - сказала Вифзафея, вся дрожа. - Один из наших польских братьев с трудом получил позволение его похоронить... Он отрезал его чудные черные волосы... И эти волосы да кусочек полотна, пропитанный кровью нашего сына... вот все, что осталось нам от него...
   И бедная женщина принялась судорожно целовать волосяную цепочку с реликвией.
   - Увы! - сказал Самюэль, отирая слезы, заструившиеся при этом мучительном воспоминании. - Отец наш, Господь Бог, отнял у нас сына только тогда, когда приблизился час окончания долга, который верно выполнялся нашим родом в течение полутораста лет... К чему теперь продолжать существование нашей семьи на земле? - с горечью прибавил он. - Разве наш долг не исполнен?.. Разве в этой кассе не заключается королевское богатство? Разве завтра потомки благодетеля моего предка не вступят в дом, замурованный сто пятьдесят лет тому назад?
   При этом он с грустью повернул голову к окну, из которого виден был дом.
   В этот момент начала заниматься заря.
   Луна закатилась. Бельведер крыши и трубы вырисовались черными пятнами на звездном небе.
   Вдруг Самюэль побледнел, вскочил и, указывая жене на дом, воскликнул дрожащим голосом:
   - Вифзафея!.. опять семь блестящих точек... как было тридцать лет тому назад... Смотри... смотри...
   Действительно, все семь круглых отверстий, расположенных в виде креста в свинцовой покрышке бельведера, загорелись ярким светом, как будто кто-то осветил их изнутри замурованного дома.
  
  

2. ДЕБЕТ И КРЕДИТ

  
   В течение нескольких минут Самюэль и Вифзафея оставались неподвижными, взволнованно и со страхом созерцая семь блестящих точек, сиявших на бельведере в последние моменты ночной мглы, между тем как бледно-розовый тон горизонта за домом уже возвещал о приближении рассвета. Самюэль первый прервал молчание и, проведя рукой по лбу, заметил жене:
   - Под влиянием печали, причиненной воспоминаниями о нашем бедном ребенке, мы забыли, что в этом явлении нет ничего страшного для нас.
   - Что вы хотите этим сказать, Самюэль?
   - Разве мой отец не предупреждал нас об этом? И он и дед через определенные промежутки времени видели этот свет несколько раз.
   - Да... но они тоже не могли объяснить причину этого света...
   - Мы должны думать о ней, что думали и дед и отец, - что существует потайной ход, неизвестный в те времена, как и теперь, и которым пользуются те, кто должен, быть может, исполнить какой-нибудь таинственный долг в этом доме... Во всяком случае, отец предупреждал, чтобы меня не тревожили эти странные явления, которые за тридцать лет повторяются во второй раз...
   - Но все-таки, Самюэль, это пугает, как нечто сверхъестественное.
   - Время чудес миновало, - сказал еврей, меланхолически покачав головой. - Очень многие жители старинных домов в этом квартале имеют подземные ходы, соединяющие их с отдаленными местами, доходящие до самой Сены и до катакомб... Несомненно, что в этом доме имеется подземный ход, в который изредка проникают какие-то люди.
   - Но почему бельведер освещается таким образом?
   - По плану дома видно, что бельведер служит фонарем для большого траурного зала, как его называют, помещающегося на первом этаже. Чтобы проникнуть в эту комнату, где царит полнейший мрак вследствие того, что все окна заделаны, необходимо зажечь огонь... а в этом траурном зале, говорят, собраны очень странные, очень страшные вещи... - прибавил еврей вздрогнув.
   Вифзафея внимательно наблюдала за семью светящимися точками, блеск которых смягчался по мере того, как становилось светлее.
   - В таком случае тайна объясняется очень просто, - сказала жена старика. - Впрочем, подобное явление в такой знаменательный для семьи Реннепонов день не должно нас удивлять...
   - Принимая во внимание, что в течение полутораста лет этот свет появлялся несколько раз, по всей вероятности, еще какая-нибудь семья, кроме нашей, из поколения в поколение должна выполнять какую-то таинственную обязанность в доме, - прибавил Самюэль.
   - Но что бы это могло быть? Быть может, сегодня все объяснится...
   - Довольно, однако, Вифзафея, - заметил старик, спохватываясь и как бы раскаиваясь в бесплодной потере времени. - Наступает день, а между тем необходимо, чтобы к восьми часам утра состояние этой кассы было в полном порядке: все эти огромные суммы, - указал Самюэль на шкатулку из кедрового дерева, - должны быть подсчитаны и приведены в порядок для перехода в руки законных владельцев...
   - Это правда, Самюэль!.. Сегодняшний день не принадлежит нам. Это - торжественный день, который мог бы быть и для нас прекрасен... если бы для нас могли существовать теперь хорошие дни!.. - с горечью прибавила Вифзафея, думая о сыне.
   - Жена! - торжественно и грустно вымолвил Самюэль, взяв ее за руку. - Постараемся по крайней мере найти утешение в том, что мы выполнили священный долг... Разве Бог, несмотря на то, что Он отнял у нас сына, не был милосерден к нам? Разве не благодаря провидению наша семья, в трех поколениях, могла начать, продолжать и закончить великое дело?
   - Да, Самюэль, - ласково отвечала еврейка. - И когда пробьет полдень, для вас, кроме чувства удовлетворения, наступит наконец час покоя и вы избавитесь от страшной ответственности.
   И она показала на кассу.
   - Это правда, - продолжал старик, - мне будет приятнее, когда это богатство перейдет из моих рук в руки владельцев... Но сегодня я все-таки обязан проверить все эти капиталы, а затем мы их сличим с моей запиской и с маленькой книжкой, которая у вас в руках.
   Вифзафея кивнула утвердительно головой. Самюэль взял перо и начал внимательно производить банковские. расчеты, в то время как жена его, против своей воли, снова отдалась жестоким воспоминаниям, разбуженным в ней роковой датой, напомнившей о смерти сына.
   Изложим кратко очень простую, хоть и романтическую и чудесную историю пятидесяти тысяч экю, которые благодаря разумному и верному управлению превратились через сто пятьдесят лет не в сорок миллионов, как рассчитывал отец д'Эгриньи, а в капитал значительно больший. Правда, аббат имел об этом деле весьма неполные сведения и, предполагая, кроме того, возможность за столь продолжительное время множества потерь и банкротств, считал и сорок миллионов громадной цифрой.
   История этого состояния неразрывно связана с семьей Самюэлей, которая уже в трех поколениях пускала в оборот эти капиталы. Скажем два слова об этой семье. В 1670 году, задолго до своей смерти, во время одного из путешествий в Португалию, Мариус Реннепон, прибегнув к могущественным покровителям, спас жизнь одному несчастному еврею, приговоренному святейшей инквизицией к сожжению на костре. Этот еврей был Исаак Самюэль, дед теперешнего хранителя дома на улице св.Франциска.
   Великодушные люди часто очень сильно привязываются к тем, кому они оказали услугу, не менее чем последние к своим благодетелям. Поэтому-то, убедившись, что Исаак Самюэль, бывший до той поры небогатым менялой в Лиссабоне, является человеком неглупым, честным и деятельным, господин де Реннепон, владевший громадными поместьями во Франции, предложил ему поехать с ним во Францию и взять на себя управление его состоянием. Недоверие и подозрительность, с которыми всегда относились к евреям, достигли в то время наивысшего предела, поэтому Исаак был вдвойне тронут доверием господина де Реннепона. Он согласился на его предложение и с той минуты дал обещание посвятить всю жизнь на служение человеку, который мало того, что спас ему жизнь, но еще поверил в его честность и искренность, в то время когда на евреев смотрели, как на подозрительную, ненавистную и презренную расу. Но господин де Реннепон обладал ясным, зрелым умом и знал, что не будет обманут. Действительно, с той поры его дела стали процветать, так как Исаак посвятил все свои замечательные деловые способности исключительно заботе об интересах благодетеля.
   Затем наступило время преследований и разорения господина де Реннепона. Все состояние было конфисковано и передано за несколько дней до его смерти в руки доносивших на него почтенных отцов-иезуитов. Укрывшись в потаенном месте, где он и покончил с жизнью, господин де Реннепон тайно призвал туда Самюэля и поручил ему крохи, оставшиеся от всех богатств: пятьдесят тысяч экю. Верный слуга должен был сохранить эту сумму и увеличивать ее, наращивая проценты; если у него родится сын - передать эту обязанность ему, а за неимением сына разыскать какого-нибудь честного родственника, который мог бы продолжать управление капиталом за приличное вознаграждение; таким образом, это дело должно было передаваться от родственника к родственнику до истечения полутораста лет. Кроме того, Исааку и его потомкам предоставлялось бесплатное жилье в доме на улице св.Франциска с обязательством охранять неприкосновенность особняка.
   Если бы даже у Самюэля не было детей, то могущественный дух солидарности, часто объединяющий некоторые еврейские семьи, все равно позволил бы ему выполнить последнюю волю де Реннепона: родные Исаака разделили бы его чувство признательности к благодетелю, и они сами, так же как и их последующие поколения, самоотверженно исполняли бы долг, лежащий на одном из них. Но через несколько лет после смерти господина де Реннепона у Исаака родился сын. У этого сына, Леви Самюэля, увидевшего свет в 1689 году, от первой жены детей не было, но, будучи уже шестидесятилетним стариком, он женился во второй раз, и в 1750 году у него родился сын Давид Самюэль, теперешний хранитель дома на улице св.Франциска. В момент нашего повествования, в 1832 году, ему было уже восемьдесят два года, и, казалось, он доживет, по примеру своего отца, до девяноста трех лет. Закончим тем, что Авель Самюэль, которого так горько оплакивала Вифзафея, родившийся в 1790 году, умер под ударами русского кнута в возрасте 26 лет.
   Установив скромную генеалогию, легко понять, что преемственное долголетие трех членов семьи Самюэля, оказавшихся вековыми хранителями замурованного дома и связавших век XIX с XVII, значительно упростило и облегчило выполнение последней воли господина де Реннепона, который предписал предку Самюэля увеличивать оставленные им суммы только наращением из расчета пяти процентов и процентов на проценты - чтобы это состояние дошло до его потомков чистым от всяких нечестных спекуляций.
   Единоверцы семьи Самюэля, первые изобретатели векселей, помогавших им в средние века тайком переводить огромные богатства с одного края света на другой, скрывать свои состояния, уберегая их от алчности врагов, - евреи, говорим мы, которые почти не имели конкурентов до конца XVIII века в деле обмена денег и учета векселей, значительно помогли тайным сделкам и финансовым операциям семьи Самюэля, который примерно до 1820 года помещал богатства, сделавшиеся постепенно огромными, в банкирские дома или в самые богатые еврейские конторы Европы. Этот верный и скрытый метод действий позволил теперешнему хранителю дома на улице св.Франциска разместить без чьего-либо ведома в виде простых вкладов или векселей бесчисленные суммы, за время управления Самюэлем состоянием де Реннепона оно неизмеримо выросло благодаря процентам на капитал, отцу Самюэля и в особенности деду по сравнению с ним приходилось управлять незначительными средствами. Хотя речь шла только о подыскании возможностей для последовательного, верного и быстрого помещения денег, чтобы они не переставали приносить проценты, для достижения этой цели нужно было иметь большие финансовые способности, в особенности когда приходилось иметь дело с десятками миллионов; воспитанный в школе своего отца, Самюэль довел эту способность до наивысшей степени, что докажут нижеприводимые результаты.
   Ничего не могло быть трогательнее, благороднее и достойнее уважения, чем поведение членов этой семьи, которая из чувства благодарности за оказанную услугу, в течение долгих лет посвятила все свое бескорыстие, ум и честность медленному накоплению поистине королевского состояния, - не ожидая от него ни малейшей частицы, - только для того, чтобы оно, неприкосновенное и огромное, дошло до потомков благодетеля их деда. Ничто не могло быть удивительнее того взаимного доверия и уважения, с каким изгнанник поручил, а еврей принял эти деньги без всяких гарантий, причем результат должен был быть достигнут только через сто пятьдесят лет.
    
   Перечитав внимательно опись, Самюэль сказал жене:
   - Я уверен в точности расчетов; отмечайте теперь в книжке то, что я стану читать по реестру. Одновременно я стану проверять и содержимое кассы, так как сегодня, когда вскроют завещание, я должен буду передать все по счету нотариусу.
   - Я слежу, друг мой, начинайте, - сказала Вифзафея.
   И Самюэль, одновременно проверяя кассу, начал читать следующий отчет:
   Перечень капиталов господина де Реннепона, сдаваемых Давидом Самюэлем
   Дебет. фр.
   2000000 франков французской ренты по 5% в обязательствах именных и на предъявителя, приобретенных с 1825 до 1832 года, согласно списку с предъявлением документов, по курсу 99 фр. 50 сантимов - 39.800.000
   900.000 фр. французской ренты по 3% в разных билетах, купленной в те же годы по 74 фр. 50 сантимов - 22.275.000 5 000 акций французского банка по 1900 фр. - 9.500.000
   3000 акций четырех каналов, купленных согласно квитанции по 1115 фр. - 3.345.000
   125.000 дукатов неаполитанской ренты по среднему курсу 82 фр.; 2.050.000 дукатов по 4 фр. 40 сантимов - 9.020.000
   500 австрийских банкнотов, обеспеченных серебряной валютой по 1000 флоринов, по курсу в 93 флорина; 4.650.000 флорин, по размену 2 фр. 50 сант. - 11.625.000
   75.000 фунтов стерлингов ренты по 3%, обеспеченной английской валютой из 88 3/4; 2.218.750 фунтов по 25 фр. за фунт - 55.468.750
   1.200.000 флоринов по 2 1/2 % голландских по 60 фр.; 28.860.000 флорин, по 2 фр. 10 сантимов за флорин нидерландский - 60.606.000 Остаток в банковых билетах, золоте и серебре - 535.250
   Кредит. фр.
   150000 фр., полученных от г-на де Реннепона в 1682 г. моим дедом Исааком Самюэлем и помещаемых им, моим отцом и мною по 5%. С подсчетом за каждый семестр и с процентами на проценты, они принесли, согласно нижеприведенным счетам, 225 950 000. Из этого следует вычесть потери от банкротств и прочих бедствий, оплаченные комиссионные проценты и куражи, а также жалование управителям трех поколений - 13.775.000 Итого - 212.175.000
   Париж, 12 февраля 1832 г.
   - Точно так, - сказал Самюэль, окончив проверку документов, содержавшихся в шкатулке из кедрового дерева. - В кассе, для передачи наследникам господина де Реннепона, остается капитал в двести двенадцать миллионов сто семьдесят пять тысяч франков.
   И старик с вполне законной гордостью взглянул на жену.
   - Это просто невероятно! - воскликнула пораженная Вифзафея. - Я знала, что в ваших руках громадные ценности, но никак не предполагала, что сто пятьдесят тысяч франков за сто пятьдесят лет превратятся в такую невероятную сумму!
   - А между тем единственным источником этого богатства являются именно сто пятьдесят тысяч, - с гордостью отвечал старик. - Конечно, и мой дед, и отец, и я - все мы очень умело и преданно управляли капиталом. Выбор помещения для капитала требует большой проницательности, особенно во время революций и кризисов, но нам это было легче, чем кому-нибудь другому, благодаря деловой связи между нашими единоверцами, рассеянными по всему свету. Но никогда ни мои предшественники, ни я не занимались ростовщичеством, никогда не помещали денег иначе, как под законные проценты... Таково было категорическое распоряжение господина де Реннепона, и можно смело сказать, что этот капитал нажит самым чистым путем... Иначе, если бы мы пользовались благоприятными моментами и не выказывали такого бескорыстия, сумма была бы куда больше двухсот двенадцати миллионов!
   - Возможно ли это?
   - Ничего не может быть проще, Вифзафея! Всякому известно, что капитал при пяти процентах на сто удваивается через каждые четырнадцать лет простым приростом процентов и процентов на проценты. Теперь примите во внимание, что за сто пятьдесят лет четырнадцать повторяется десять раз... и что первоначальные сто пятьдесят тысяч франков таким образом удвоились и продолжали удваиваться все время. То, что удивляет вас, покажется совсем простым. В 1682 году господин де Реннепон доверил моему деду 150.000 франков; эта сумма с процентами на нее, нараставшими, как я это рассказал, должна была превратиться в 1696 году, четырнадцать лет спустя, в 300.000 франков. Последние, удвоившись в 1710 году, обратились в 600.000 франков. Со смерти моего деда в 1719 году сумма капитала доходила уже почти до миллиона; в 1724 году она должна была возрасти до 1.200.000 франков, а спустя два года после моего рождения, до 4.800.000 франков; в 1766 году - до 9.600.000 франков; в 1780 году - до 19.200.000 франков; в 1794 году, двенадцать лет спустя после смерти моего отца, - до 38.400.000 франков; в 1808 году - до 76.800.000 франков; в 1822 году - до 153.600.000 франков. На сегодняшний день, складывая проценты за десять лет, она должна была бы достичь по крайней мере 225 миллионов. Но потери, обесценение некоторых бумаг, а также неизбежные расходы, счет которых, кстати, тщательно составлен, сократили эту сумму до 212.175.000 франков в ценных бумагах, находящихся в этом сейфе.
   - Я понимаю вас теперь, друг мой, - сказала Вифзафея задумчиво. - Однако меня все-таки поражает мысль, каких результатов можно достигнуть таким путем в будущем, располагая в настоящее время небольшой суммой!
   - Эта мысль и пришла в голову господину де Реннепону, когда он решил так поступить со своим капиталом. Предания нашей семьи говорят, что это был выдающийся ум своего времени, - отвечал Самюэль, запирая шкатулку из кедрового дерева.
   - Дай Бог, чтобы потомки его были достойны этого поистине королевского богатства и потратили бы его на доброе дело! - промолвила, вставая, Вифзафея.
   День наступил. Пробило семь часов.
   - Скоро придут каменщики, - сказал Самюэль, ставя на место в кассу шкатулку и закрывая шкаф. - Мне тоже интересно узнать, Вифзафея, - прибавил он, - кто из потомков Реннепона явится за наследством? Это тревожит и меня...
   Два или три сильных удара молотка в ворота раздались по всему дому. Сторожевые собаки залились лаем. Самюэль заметил жене:
   - Несомненно, это каменщики, которых должен был прислать нотариус вместе с писцом. Свяжите, пожалуйста, все ключи с ярлыками вместе: я вернусь за ними.
   Говоря это, Самюэль, несмотря на свои годы, проворно спустился с лестницы, подошел к двери и, осторожно отворив форточку, увидел трех рабочих в одежде каменщиков и молодого человека, одетого в черное.
   - Что вам угодно, господа? - спросил Самюэль, прежде чем открыть дверь, желая удостовериться, те ли это, кого он ждал.
   - Я послан господином нотариусом Дюменилем, - отвечал письмоводитель, - чтобы присутствовать при вскрытии замурованной двери. Вот письмо от моего хозяина господину Самюэлю, хранителю дома.
   - Это я, - отвечал еврей. - Бросьте ваше письмо в ящик, я сейчас его возьму.
   Писец исполнил желание Самюэля, пожимая плечами. Подозрительность старика казалась ему весьма забавной.
   Самюэль открыл ящик, вынул письмо и, подойдя к свету, тщательно сверил подпись на письме с подписью нотариуса на другом документе, который он достал из кармана; приняв эти меры предосторожности, он посадил на цепь собак и вернулся открыть калитку писцу и рабочим.
   - Черт побери, старина! - сказал клерк, входя в ворота. - Право, чтобы открыть дверь в каком-нибудь замке... не стали бы чинить столько препятствий.
   Еврей молча поклонился.
   - Да вы, дорогой, глухи, что ли? - крикнул ему писец в самое ухо.
   - Нет, месье! - мягко улыбаясь, отвечал Самюэль, а затем, указывая на дом, прибавил: - Вот замурованная дверь, которую надо открыть... затем надо вынуть железные ставни и снять свинцовые листы, которыми заделано второе окно с правой стороны.
   - Почему бы не открыть всех окон? - спросил писец.
   - Потому, что таково было приказание, полученное мною.
   - От кого же оно было вами получено?
   - От моего отца, сударь... а ему передал это приказание мой дед, получивший его от самого хозяина... Когда я не буду здесь больше хранителем и дом перейдет к новому владельцу, пусть он делает тогда, что хочет.
   - В добрый час! - заметил весьма удивленный писец. - За работу, братцы, разбирайте замурованную дверь и открывайте указанное окно, - прибавил он, обращаясь к рабочим.
   Едва каменщики принялись за дело под наблюдением писца, к воротам подъехала карета, и в дом на улице св.Франциска вошел Роден в сопровождении Габриеля.
  
  

3. НАСЛЕДНИК

  
   Родену и Габриелю отворил ворота Самюэль.
   Роден обратился к нему с вопросом:
   - Вы, сударь, хранитель этого дома?
   - Да, - отвечал Самюэль.
   - Господин аббат Габриель де Реннепон, - сказал Роден, указывая на своего спутника, - один из потомков семейства Реннепон.
   - Ах! тем лучше! - невольно проговорил еврей.
   Ангельское лицо Габриеля поразило его. В небесном взоре молодого священника, на его бледном, чистом челе, украшенном уже ореолом мученичества, ясно выражались благородство и спокойствие души.
   С любопытством, полным интереса и симпатии, смотрел Самюэль на Габриеля, но, чувствуя, что долгий осмотр может быть неприятен молодому человеку, он заговорил, обращаясь к нему:
   - Нотариус не может явиться раньше десяти часов, господин аббат.
   Габриель с удивлением посмотрел на него и спросил:
   - Какой нотариус?
   - Отец д'Эгриньи вам это объяснит, - торопливо вмешался в разговор Роден и, обращаясь к Самюэлю, прибавил: - Мы приехали несколько рано... где нам можно подождать нотариуса?
   - Если вам будет угодно пожаловать ко мне, - сказал Самюэль, - то я сейчас вас проведу...
   - Благодарю вас.
   - Тогда прошу за мной.
   И через несколько минут

Другие авторы
  • Рачинский Григорий Алексеевич
  • Руссо Жан-Жак
  • Гербель Николай Васильевич
  • Шелгунов Николай Васильевич
  • Добиаш-Рождественская Ольга Антоновна
  • Закржевский Александр Карлович
  • Ольденбург Сергей Фёдорович
  • Литвинова Елизавета Федоровна
  • Шеллер-Михайлов Александр Константинович
  • Короленко Владимир Галактионович
  • Другие произведения
  • Вяземский Петр Андреевич - Письмо Я. К. Гроту
  • Добролюбов Николай Александрович - Торжество благонамеренности
  • Некрасов Николай Алексеевич - Петербургский ростовщик
  • Гиппиус Зинаида Николаевна - Автобиографическая заметка
  • Вяземский Петр Андреевич - (О славянофилах)
  • Соловьев Сергей Михайлович - Идея церкви и поэзии Владимира Соловьева
  • Данилевский Николай Яковлевич - Несколько слов по поводу конституционных вожделений нашей "либеральной прессы"
  • Островский Александр Николаевич - Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский
  • Вяземский Петр Андреевич - Сочинения в прозе В. Жуковского
  • Шекспир Вильям - Жизнь и смерть короля Ричарда Iii (отрывки)
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
    Просмотров: 377 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа