Сю Эжен - Агасфер. Том 2

госпожу, что он должен сообщить нечто весьма важное ей или кому-нибудь из ее друзей, кого она к нему пришлет... так как писать он не смеет, подозревая, что письма заключенных прочитывают тюремные смотрители.

   - Как? Месье Агриколь имеет сообщить что-то важное моей госпоже? - с удивлением спросила Флорина.

   - Да... Ведь он не знает несчастья, постигшего мадемуазель де Кардовилль.

   - Ах, да! Этого внезапного припадка помешательства, - заметила Флорина, опуская глаза, - наступившего так неожиданно для всех...

   - Вероятно так, - продолжала Горбунья, - потому что накануне Агриколь был очарован любезностью, изяществом и добротой мадемуазель де Кардовилль!

   - Как все, кому приходилось встречаться с моей госпожой! - грустно прибавила Флорина.

   - Сегодня утром, получив письмо Агриколя, - продолжала Горбунья, - я пошла было к его отцу, но того уже не было дома. У него много очень тяжелых забот. Однако письмо моего приемного брата показалось мне столь важным для мадемуазель де Кардовилль, что я поспешила сюда, желая услужить барышне, оказавшей столь великодушное участие.

   - К несчастью, мадемуазель Адриенны нет дома, как вы знаете.

   - Нельзя ли сообщить об этом известии кому-нибудь из членов ее семьи? Дело, очевидно, очень важное...

   - Все это очень странно, - задумчиво проговорила Флорина, не отвечая на вопрос Горбуньи; затем спросила: - А вы не представляете себе, в чем может заключаться сообщение Агриколя?

   - Совершенно не представляю. Но, зная Агриколя, зная, что это воплощенная честность и благородство, зная его светлый ум и здравый смысл, я убеждена, что ему можно вполне довериться... Впрочем, какая бы ему была выгода...

   - Боже мой! - воскликнула Флорина, прерывая Горбунью и внезапно пораженная новой мыслью. - Теперь я вспомнила: когда его арестовали в потайной комнате, где мы его спрятали, он шепнул мне мимоходом, потому что я стояла около него: "Предупредите вашу великодушную хозяйку, что ее доброта ко мне не останется без вознаграждения. Мое пребывание в тайнике, может быть, принесет ей большую пользу!". Больше он не успел ничего сказать, потому что его тотчас же увели. Признаюсь, я приписала его слова выражению благодарности и обещанию доказать ее когда-нибудь моей госпоже, но, если принять во вынимание письмо, которое он написал... - прибавила в раздумье Флорина.

   - Это правда, - заметила Горбунья. - Несомненно, что есть какая-то связь между пребыванием Агриколя в потайной комнате и тем важным открытием, которое он хочет передать вашей госпоже или кому-нибудь из ее родных.

   - В этом тайнике давно никто не был, - задумчиво продолжала Флорина, - быть может, месье Агриколь там нашел или увидел что-нибудь, что могло бы интересовать мою госпожу?

   - Если бы письмо Агриколя не было столь спешным, - сказала Горбунья, - я не пришла бы сюда: он сам бы явился к вашей госпоже по выходе из тюрьмы. Благодаря великодушию одного из его товарищей его не замедлят освободить; но мне пришло в голову, что, быть может, несмотря на залог, его сегодня не отпустят, вот почему я захотела исполнить его поручение... тем паче, что великодушие мадемуазель Адриенны по отношению к брату просто обязывало меня это сделать.

   Флорина, как всякая еще не вполне испорченная натура, бывала очень довольна, если ей удавалось сделать доброе дело без опасности для себя лично, то есть не подвергая себя беспощадному гневу людей, от которых зависела. Благодаря сообщению Горбуньи она, несомненно, могла оказать громадную услугу Адриенне. Зная ненависть княгини де Сен-Дизье к племяннице, она была уверена, что очень опасно сообщить об открытии Агриколя, особенно если оно интересно, кому-либо еще, кроме мадемуазель де Кардовилль. Поэтому молодая девушка сказала Горбунье серьезно и проникновенно:

   - Послушайте... я дам вам очень полезный совет: он очень важен для моей госпожи, но этот поступок может быть для меня гибелен, если вы не выполните строго моих указаний.

   - Как так, мадемуазель? - с удивлением спросила Горбунья.

   - Месье Агриколь никому, кроме самой мадемуазель Адриенны, не должен сообщать того, что знает. Это в интересах моей госпожи.

   - Но если он не увидит ее скоро, то отчего бы не сообщить об этом ее родным?

   - Именно родным он и не должен ничего говорить... Мадемуазель Адриенна может выздороветь, тогда он ей все и расскажет... Но хотя бы даже она навсегда осталась помешанной, то в этом случае месье Агриколь должен молчать, если не хочет оказать услугу врагам моей госпожи... а это случится непременно, если он кому-либо откроется.

   - Теперь я поняла, - с грустью заметила Горбунья, - что родные вашей доброй госпожи ее не любят и, может, даже преследуют ее.

   - Больше я ничего вам не могу сказать. А теперь обещайте мне, что вы уговорите господина Агриколя никому не сообщать о нашем разговоре и о совете, который я вам дала. Мое счастье... Нет, не счастье, - с горечью проговорила девушка, как бы отказываясь от надежды когда-либо знать счастье, - не счастье, а покой всей моей жизни зависит от вашего молчания!

   - Ах, не волнуйтесь! - воскликнула Горбунья, изумленная и тронутая печальным выражением лица Флорины. - Я не буду неблагодарной: никто, кроме Агриколя, не узнает, что я вас видела.

   - Благодарю вас... Благодарю!.. - горячо воскликнула Флорина.

   - Вы меня благодарите? За что же? - спросила удивленная Горбунья, видя крупные слезы, навернувшиеся на глаза служанки.

   - Да! Вам я обязана минутой чистого, ничем не отравленного счастья! Быть может, мне удалось оказать услугу моей доброй госпоже, не рискуя увеличить свои страдания...

   - Вы несчастны?

   - Это вас удивляет? Поверьте мне, как ни печальна ваша участь, а я с радостью бы поменялась с вами! - почти невольно вырвалось у Флорины.

   - Увы! - сказала Горбунья. - Вы слишком добры, чтобы я могла дозволить вам пожелать моей участи... Особенно сейчас...

   - Что вы этим хотите сказать?

   - Да, - с горечью продолжала Горбунья, - надеюсь, вам никогда не придется узнать, что у вас нет работы, когда работа для вас - единственное средство к существованию.

   - Боже, неужели вы так бедствуете? - спросила Флорина, с беспокойством взглянув на Горбунью.

   Молодая работница молчала, опустив голову. Чрезвычайно самолюбивая, она уже упрекала себя за откровенность, которая имела характер жалобы, хотя эти слова вырвались у нее нечаянно, едва лишь она вспомнила о своем ужасном положении.

   - Если так, то мне жаль вас от всего сердца, - продолжала Флорина. - Хотя, право, не знаю, счастливей ли вас я сама... Однако позвольте, - прибавила она, подумав, - если вы нуждаетесь в работе, если вам не удается ничего добиться, я могу, кажется, достать вам работу... По крайней мере надеюсь...

   - Не может быть! - воскликнула Горбунья. - Я никогда не осмелилась бы обратиться к вам с такой просьбой, а между тем это может меня спасти... Теперь, когда ваше великодушие обязывает меня к откровенности, я должна вам признаться, что сегодня утром мне отказали в работе, очень скромной, правда, но которая все-таки приносила мне четыре франка в неделю!

   - Четыре франка в неделю? - воскликнула Флорина, не веря своим ушам.

   - Конечно, это немного, но мне хватало, - продолжала Горбунья. - К несчастью, дама, дававшая мне работу, смогла заказать ее дешевле.

   - Четыре франка в неделю! - повторяла Флорина, тронутая такой покорностью и такой нуждой. - Ну, а я порекомендую вас людям, которые дадут вам возможность заработать до двух франков в день по крайней мере.

   - Как? Я смогу зарабатывать два франка в день? Возможно ли это?

   - Да... только надо работать поденно... Если вы не захотите поступить в услужение.

   - В моем положении, - проговорила Горбунья со скромным достоинством, - нельзя быть щепетильной, но я предпочла бы работать дома, даже за гораздо более скромную плату.

   - Поденная работа, к сожалению, обязательное требование, - сказала Флорина.

   - Значит, мне придется отказаться от надежды получить эту работу, - робко отвечала Горбунья. - Я, конечно, не отказалась бы ходить на работу и поденно, но, к несчастью, для этого необходимо иметь если не изящное, то хотя бы приличное платье... а мне, - признаюсь в этом без стыда: бедность не порок, - нечего надеть, кроме этих несчастных обносков.

   - Это неважно, - с живостью заметила Флорина, - вам дадут возможность прилично одеться.

   Горбунья с изумлением взглянула на Флорину. Эти условия настолько превышали все ее надежды и так мало походили на обычный заработок работниц, что она едва решалась всему этому верить.

   - Но... - с замешательством выговорила Горбунья, - почему я могу надеяться на такое великодушие ко мне? Как я смогу отплатить за столь щедрое вознаграждение?

   Флорина вздрогнула. Сердечный порыв доброй по натуре девушки и желание быть полезной бедной швее, кротость и смирение которой ее глубоко тронули, заставили сделать необдуманное предложение. Она знала, ценой какого условия должна будет заплатить Горбунья за эти выгоды, которые она предлагала, и ей только сейчас пришло в голову: да согласится ли девушка на это условие? К сожалению, зайдя столь далеко, Флорина не осмелилась все объяснить и решила предоставить дело собственной совести молодой работницы. Кроме того, она не особенно верила в неподкупное бескорыстие других. Флорина успокаивала себя мыслью, что, быть может, нужда и крайность заставят Горбунью поступиться той деликатностью, которая так в ней поражала. Поэтому она продолжала так:

   - Я понимаю, что такое предложение должно вас очень удивить по сравнению с тем, что вам обычно предлагали, но, видите ли... я предполагала найти вам работу в одном благотворительном обществе, где дают занятия достойным женщинам, находящимся в нужде. Это общество св.Марии; оно предоставляет места прислуге или поденную работу швеям... Во главе дела стоят настолько набожные и милосердные особы, что они даже дают нечто вроде приданого бедным девушкам, принимаемым ими под покровительство, если у тех нет приличного платья, - для того чтобы они могли выполнять свою работу.

   Это вполне правдоподобное объяснение великолепных предложений Флорины показалось Горбунье удовлетворительным, ведь речь шла о благотворительности.

   - Теперь я понимаю, почему оплата так велика, - сказала Горбунья. - Но, к сожалению, некому меня рекомендовать этим сострадательным особам, возглавляющим это заведение.

   - Вы бедствуете, вы трудолюбивы и честны - этого вполне достаточно... Но я должна вас предупредить, что вас спросят, достаточно ли усердно вы исполняете религиозные обязанности.

   - Никто больше меня не может любить и благословлять Создателя, - твердо вымолвила Горбунья, - но что касается исполнения обрядов, то я считаю это делом совести каждого человека и скорее откажусь от всякого покровительства, если на меня будут оказывать давление...

   - О нет, нисколько! Я сказала вам это, чтобы вы не удивлялись вопросам этих набожных особ. Да и вообще... Почему бы не попробовать?.. Ведь вы ничем не рискуете?.. Удобно вам будет согласиться на их условия, вы согласитесь... Если же вам покажется, что они насилуют вашу совесть, вы откажетесь, вот и все... хуже от этого не станет...

   Горбунья ничего не могла сказать против этого. Оставляя ей свободный выбор, Флорина вполне ее успокоила, и она доверчиво заметила:

   - Конечно, я согласна попробовать и очень вам благодарна за совет; но кто же меня порекомендует?

   - Я, если хотите, хоть завтра же.

   - Быть может, они захотят собрать сведения обо мне?

   - Почтенная мать Перпетю, настоятельница монастыря св.Марии, где помещается общество, сразу вас оценит без всяких сведений, я в этом уверена; в противном же случае она вам об этом скажет, и вы сможете все ей объяснить... Итак, решено... до завтра?

   - Мне следует зайти за вами сюда?

   - Нет. Я уже говорила вам, что никто не должен знать о посещении с поручением от господина Агриколя. При вторичном посещении вас могут заметить, и возникнут подозрения. Я заеду за вами в фиакре... Где вы живете?

   - Улица Бриз-Миш, дом номер три. Если вы будете столь добры и заедете за мной, то пошлите красильщика, служащего у нас привратником, подняться наверх и вызвать Горбунью.

   - Горбунью? - с удивлением спросила Флорина.

   - Да, Горбунью, - с грустной улыбкой отвечала швея. - Все меня так зовут... Именно мое уродство препятствует отчасти мне ходить на поденную работу... к чужим людям... - При этом бедная Горбунья не могла сдержать слез. - Люди так насмешливы... они не подозревают иногда, как больно ранят их насмешки!.. Но, конечно, раз другого выбора нет, я готова пойти на все!..

   Флорина, сильно взволнованная, взяла за руку Горбунью и лукаво заметила:

   - Успокойтесь... Есть недостатки, которые внушают глубокое сочувствие, но никак не насмешку... А разве вы не назовете ваше настоящее имя?

   - Меня зовут Мадлена Соливо, но, повторяю вам, спросите Горбунью: меня все знают только под этим именем.

   - Завтра в полдень я буду у вас.

   - Чем я могу отблагодарить вас за такую доброту?

   - Полноте, я желаю только, чтобы моя помощь принесла вам пользу... Впрочем, увидите сами... Что касается Агриколя, то подождите его выхода из тюрьмы и передайте ему, чтобы он никому не сообщал о тайне до личного свидания с моей бедной госпожой...

   - Где она теперь?

   - Не знаю... Не знаю, куда ее увезли... значит, до завтра? Ждите меня.

   - До завтра, - сказала Горбунья.

   Читатель, вероятно, не забыл, что монастырь св.Марии, куда Флорина должна была отвезти Горбунью, служил местом заключения дочерей маршала Симона и находился по соседству с больницей доктора Балейнье, где находилась Адриенна де Кардовилль.

  

  

  

   Монастырь св.Марии, куда поместили дочерей маршала Симона, представлял собой громадный старинный особняк, обширный сад которого выходил к бульвару Госпиталя, самому в то время пустынному месту в Париже.

   События, к описанию которых мы сейчас приступаем, происходили 12 февраля, накануне рокового дня, когда все члены семьи Реннепон, последних потомков сестры Агасфера, должны были собраться на улице св.Франциска.

   Монастырь св.Марии содержался весьма строго. Верховный совет из лиц высшего духовенства, под председательством отца д'Эгриньи, а также из набожных дам, во главе которых стояла княгиня де Сен-Дизье, собирался весьма часто для того, дабы упрочить и распространить тайное и могущественное влияние этого учреждения, - влияние, все более и более усиливавшееся и расширявшееся с течением времени. Чтобы основать это учреждение, был предпринят ряд тонко рассчитанных и ловко проведенных махинаций, и оно вследствие многочисленных вкладов обладало огромной недвижимостью и другими имуществами, количество которых постоянно росло. Монашеская община служила здесь только ширмой. Благодаря обширным связям с провинцией, завязанным с помощью самых рьяных членов партии ультрамонтанов, в монастырь привлекалось большое число богатых сирот, которым, как уверяли, строгое, нравственное и набожное воспитание в монастыре было гораздо полезнее светского воспитания в модных пансионах, зараженных тлетворными веяниями века. Богатым вдовам или одиноким богатым женщинам убежище св.Марии, в свою очередь, предоставляло надежный приют, спасавший их от опасностей и соблазнов света. В этом мирном жилище их окружало абсолютное спокойствие, здесь тихо достигалось спасение души, а нежные и трогательные заботы окружали затворниц со всех сторон. Кроме того, настоятельница монастыря, мать Перпетю, поставляла набожным особам, желавшим оградить свой очаг от мирской распущенности, компаньонок, служанок, поденщиц, которых выбирали из числа девушек, известных обществу, за их нравственность ручалось учреждение. Казалось, ничто не было в большей мере достойно внимания, симпатии и поощрения, чем подобное заведение; но мы сейчас откроем сеть интриг и опасных замыслов, прикрывавшихся святой и благой видимостью.

   Настоятельница монастыря, мать Перпетю, была видной женщиной лет сорока. Она носила грубое платье принятого у кармелиток цвета и длинные четки у пояса; белый чепец с длинной черной вуалью плотно охватывал худое бледное лицо; множество глубоких морщин бороздило ее лоб цвета пожелтевшей слоновой кости; тонкий нос загибался немного книзу, точно клюв хищной птицы, а черные глаза смотрели остро и проницательно. В общем лицо настоятельницы выражало ум, холодность и твердость. Что касается ведения материальных дел общины, то мать Перпетю не уступила бы в ловкости и изворотливости ни одному прокурору. Женщины, если они владеют так называемой деловой сметкой и вкладывают в дело проницательность, неутомимую настойчивость, благоразумную скрытность, а особенно способность быстро и верно все подмечать, свойственную им вообще, достигают поразительных результатов.

   Для матери Перпетю, женщины с сильным и твердым умом, управление обширными владениями общины казалось игрушкой. Никто лучше ее не сумел бы приобрести обесцененное имение, взвинтить его цену и продать с большой выгодой. Ей были хорошо знакомы и курс ренты, и денежные обороты, и текущая стоимость акций всевозможных предприятий; она никогда не ошибалась, руководя своими посредниками при помещении капиталов, постоянно поступавших в виде даров в общину св.Марии.

   В самом заведении она ввела строгий порядок, дисциплину и крайнюю экономию. Главной целью ее жизни являлось желание увеличить не личные средства, а богатство общины. Дух ассоциации, когда она имеет целью коллективным эгоизм, развивает в корпорации те же недостатки и пороки, что и в отдельной личности.

   Подобная конгрегация начинает привязываться к власти и деньгам, как честолюбец привязывается к власти для власти, а скупой к деньгам для денег... Особенно сильно развивается в подобных общинах страсть к недвижимому имуществу: тут все действуют заодно, как один человек. Недвижимость становится для них единственной мечтой, навязчивой идеей, на ней сосредоточены их горячие, нежные, искренние желания... Первое движимое имущество для нарождающейся маленькой общины - то же, чем является свадебная корзина для молодой новобрачной, верховая лошадь для подростка-юноши, первый успех для поэта, первая кашемировая шаль для лоретки; потому что в наш материальный век недвижимое имущество определяет общественное положение, классифицирует, котирует, как известную ценность, данную общину в общем религиозном кошельке и сообщает простым и доверчивым людям тем более хорошее представление о своем кредите, что все эти коммандитные ассоциации, связанные со спасением души и кончающие обладанием огромными угодьями, всегда начинают с нищенства и единственной гарантии, заключающейся в надежде на милосердие ближнего. Можно, следовательно, легко представить, какое острое и горячее соперничество существует между различными общинами в приобретении имений, которые у всех на виду, и с каким неописуемым удовольствием богатая конгрегация давит на более бедную списком своих домов, ферм и денежных сумм. Зависть и ревнивая ненависть, раздуваемые монастырским бездельем, невольно доходят до страшных размеров благодаря этому соперничеству. А между тем подобная ненасытная жадность к накоплению богатств любыми способами является, вне всякого сомнения, менее всего христианским чувством в самом лучшем значении этого слова и совсем не подходит к истинному евангельскому духу, столь религиозно-коммунистическому по своей сути. Вот опасная жадность, которую общественное мнение не должно поощрять за ту жалкую милостыню, которая раздается бедным общиной, да и то с чувством непримиримости и презрения.

   Мать Перпетю сидела за большим письменным столом, поставленным посередине скромно, но удобно меблированного кабинета. В мраморном камине ярко горели дрова; пол был покрыт мягким ковром. Настоятельница, которой ежедневно доставлялись письма, адресованные как сестрам, так и воспитанницам монастыря, занималась перечитыванием первых по праву, а вторых - по собственному решению, считая, что это должно служить к спасению милых девушек. Конечно, главной целью было иное: надо было знать, о чем они пишут. Подобному же негласному контролю она подвергала все письма, выходившие из стен монастыря. Следы столь невинной и благостной инквизиции уничтожались очень легко: недаром святая и добрая мать обладала целым арсеналом прехорошеньких стальных инструментов. Одни из них, очень тонкие и отточенные, служили для незаметного подрезывания бумаги вокруг печати. После того, как письмо было вскрыто, прочитано и снова вложено в конверт, брался другой хорошенький закругленный инструмент; слегка подогрев его, им проводили по контурам сургучной печати, которая, растапливаясь, расширялась по краям, закрывая первоначальный Надрез. В арсенале доброй матери имелась также парильница - чрезвычайно остроумный прибор, на влажном паре которого легко расклеивались письма, скромно и смиренно заклеенные при помощи облатки; они уступали малейшему усилию, причем бумага не разрывалась.

   В зависимости от степени нескромностей, невольно допускаемых в письмах, настоятельница делала более или менее длинные пометки в своих бумагах. От этого интересного занятия ее оторвал тихий стук в дверь, запертую на крюк.

   Захлопнув откинутую крышку своего секретера, скрывшую ее арсенал, мать Перпетю с серьезным и торжественным видом направилась к дверям. Сестра-послушница доложила ей, что в гостиной ее ждет княгиня де Сен-Дизье и что Флорина, пришедшая несколько позже княгини в сопровождении какой-то плохо одетой горбатой девушки, стоит в маленьком коридоре.

   - Просите сперва княгиню, - сказала настоятельница и с любезной предупредительностью подвинула к огню кресло.

   Княгиня де Сен-Дезье вошла. Без всяких претензий на кокетство или моложавость она была одета со вкусом и элегантностью. Черная бархатная шляпа княгини несомненно была сделана лучшей модисткой, на плечах ее лежала голубая кашемировая шаль, а черное шелковое платье, как и муфта, было отделано мехом куницы.

   - Какому счастливому случаю обязана я удовольствием видеть вас сегодня, дочь моя? - любезно спросила настоятельница.

   - У меня весьма серьезное поручение к вам, дорогая матушка. Я чрезвычайно тороплюсь, меня ждут у его преподобия, и могу побыть у вас только несколько минут: речь идет о тех же двух сиротах, о которых мы так долго беседовали вчера.

   - Они все еще разлучены согласно вашему желанию... Эта разлука нанесла им такой чувствительный удар, что мне пришлось послать в больницу за доктором Балейнье... Он нашел лихорадку и большой упадок сил и, странное дело, совершенно одинаковые симптомы болезни у обеих сестер... Я еще раз расспрашивала этих несчастных и совершенно поразилась, просто растерялась даже... Они - язычницы!

   - Поэтому-то и необходимо было немедленно поручить их вашим заботам... Но вот зачем я приехала. Сейчас я узнала о неожиданном возвращении солдата, который привез этих девушек во Францию. Думали, что он пробудет в отсутствии несколько дней, между тем он снова в Париже. Несмотря на свои годы, этот человек обладает редкой энергией, предприимчивостью и отвагой. Если он узнает, - хотя это, к счастью, почти невозможно, - что девушки здесь, то он будет способен на все от ярости, видя, что их вырвали из-под его нечестивого влияния; поэтому, дорогая матушка, удвойте меры предосторожности, чтобы никто не мог забраться сюда ночью: это место так пустынно!

   - Будьте спокойны, дорогая дочь, нас хорошо охраняют. Наш дворник и садовники каждую ночь, вооружившись, караулят нас со стороны бульвара... Стены высокие, с железными остриями, особенно там, где можно на них взобраться... Но все-таки я очень вам благодарна за предупреждение и велю удвоить караул.

   - Особенно на эту ночь, матушка!

   - Почему так?

   - Потому что если у солдата хватит адской дерзости на какую-нибудь попытку, то это будет сделано непременно сегодня ночью...

   - Почему вы это знаете?

   - Нас уведомили... - с легким замешательством, не ускользнувшим от внимания настоятельницы, отвечала княгиня.

   Мать Перпетю была слишком умна и хитра; она сделала вид, что ничего не заметила, но заподозрила, что от нее скрывают нечто важное.

   - Хорошо, сегодняшнюю ночь будут особенно тщательно караулить, - сказала она, - но, раз я уже имею удовольствие вас здесь видеть, дочь моя, поговорим об известном вам браке.

   - Поговорим, поговорим, - с живостью заметила княгиня, - дело это очень важное. Молодой де Бризвиль отличается горячим благочестием: в наше время революционной нечестивости это редкость. Он открыто исполняет все церковные обряды и может быть нам очень полезен. Он член Палаты и имеет там влияние; его красноречию присуще нечто дерзкое и вызывающее; я не знаю никого, кто умел бы придавать своим убеждениям более вызывающую окраску, а своей вере еще более вызывающий оттенок; и его расчет правилен, потому что эта развязная и небрежная манера в беседе о самых святых вещах возбуждает любопытство и внимание даже равнодушных людей. К счастью, обстоятельства сложились так, что он без всякого опасения может весьма резко нападать на наших врагов, что, конечно, поощряет его к дальнейшим подвигам и приносит ореол мученика. Словом, он наш, и мы должны устроить ему этот брак. Кроме того, вы знаете, что он обязуется внести в общество св.Марии сто тысяч франков в тот день, когда состояние мадемуазель де Бодрикур попадет в его руки.

   - Я никогда не сомневалась в прекрасном отношении господина де Бризвиля к нашему святому и достойному сочувствия набожного человека делу, - сдержанно заметила настоятельница. - Но я никак не ожидала встретить такое сопротивление со стороны молодой девушки.

   - Как так?

   - Эта девица, которую я до сих пор считала воплощенной кротостью, скромностью и даже, говоря по правде, полной дурой, вместо радости по поводу брака, которой я ожидала, испросила времени для размышления!

   - Скажите, пожалуйста, какая досада!

   - Она оказывает упорное пассивное сопротивление. Напрасно я стараюсь ей втолковать, что в ее положении совершенно одинокой девушки, без родных и без друзей, предоставленной только моим заботам, она должна на все смотреть моими глазами и слышать моими ушами, и когда я говорю, что этот брак для нее самый подходящий, то она должна соглашаться на него слепо и без размышлений...

   - Несомненно. Нельзя сказать более разумно.

   - А между тем я получаю в ответ, что она желает сама повидать господина де Бризвиля и узнать его характер, прежде чем решиться!

   - Но ведь это нелепо!.. Если вы ей ручаетесь за желательность этого союза...

   - Впрочем, сегодня утром я заметила мадемуазель де Бодрикур, что до сих пор я употребляла по отношению к ней только мягкость и убеждение, но что дальше, для ее же собственной пользы... вопреки моему желанию... я буду вынуждена действовать на ее упорство строгостью... Я сказала ей, что должна буду отделить ее от подруг, посадить в отдельную келью и держать в одиночестве, пока она не решится, наконец, стать счастливой, выйдя замуж за достойного человека.

   - И эти угрозы?..

   - Будут, вероятно, иметь успех... Она вела переписку с одной подругой по пансиону, в провинции... Я прекратила эту переписку, находя ее опасной... Теперь девушка будет находиться исключительно под моим влиянием, и я надеюсь, что мы своего достигнем. Видите, дорогая дочь, как трудно бывает иногда совершить самое доброе дело.

   - Я также уверена, что господин де Бризвиль не ограничится первым обещанием. Я ручаюсь, что если он женится на мадемуазель де Бодрикур, то...

   - Вы знаете, дорогая дочь, - прервала ее настоятельница, - что если бы дело касалось лично меня, то я бы от всего отказалась... Но жертвовать в общину - это жертвовать Богу... и я не могу мешать господину де Бризвилю увеличивать число его добрых дел... Тем более что с нами случилась крупная неприятность...

   - В чем дело, матушка?

   - Монастырь Святого Сердца оспаривает у нас одно имение, вполне нам подходящее... Этакая ненасытная жадность! Я поговорила об этом довольно серьезно с настоятельницей.

   - Она мне об этом говорила и винит во всем эконома, - отвечала княгиня.

   - А! так вы ее видите, дорогая дочь? - с живейшим любопытством спросила мать Перпетю.

   - Я встречалась с ней у кардинала... - не без легкого замешательства ответила княгиня.

   Настоятельница, казалось, не заметила этого.

   - Я, право, не понимаю, почему наша община возбуждает такую зависть у монастыря Святого Сердца!.. Нет таких гадких сплетен, которых бы они о нас не распространяли... По-видимому, некоторые особы ревнуют к чужим успехам!

   - Ну, полноте, дорогая матушка, - примиряющим тоном заговорила княгиня. - Нужно надеяться, что дар господина де Бризвиля поможет вам осилить соперников. В этом браке заключается двойная выгода, так как состояние попадает в руки человека, вполне нам преданного и который употребит его для нашей пользы... С сотней тысяч годового дохода положение нашего яростного защитника будет неизмеримо крепче, а у нас будет, наконец, человек, достойный нашего дела, и нам уже не придется прибегать к какому-то Дюмулену.

   - Но талантливый все-таки человек этот Дюмулен! Я считаю, что его стиль - это стиль святого Бернара, разгневанного нечестием века!

   - Увы, если бы вы знали, матушка, каков святой Бернар этот месье Дюмулен!! Но я не хочу осквернять ваш слух... Одно могу сказать, что такие защитники скорее вредят святому делу! Однако прощайте, дорогая матушка... До свиданья. Итак, караульте сегодня хорошенько, особенно этой ночью... Возвращение солдата грозит бедой!

   - Будьте спокойны... Ах, я и забыла. Флорина просила меня уговорить вас оказать ей милость, взяв ее в услужение; вы знаете, как преданно она наблюдала за вашей несчастной племянницей... Я думаю, что можно ее вознаградить таким образом; она тогда еще больше к вам привяжется... да и я буду вам очень благодарна.

   - Если она вас хоть сколько интересует, дорогая матушка, то все уже решено... Я беру ее к себе... Пожалуй, она мне будет даже полезнее, чем я думала.

   - Тысячу благодарностей за вашу любезность, дочь моя... Не забудьте, что завтра в два часа у нас долгое совещание с его преосвященством монсеньором.

   - Я буду точна, матушка... Только, пожалуйста, сегодня ночью удвойте надзор: это охранит нас от большого скандала.

   Почтительно поцеловав руку настоятельницы, княгиня удалилась через большие двери кабинета, выходившие на главную лестницу. Несколько минут спустя другим боковым ходом к настоятельнице вошла Флорина. Она с боязливой униженностью подошла к матери Перпетю, сидевшей у стола.

   - Вы не встретились с княгиней де Сен-Дизье? - спросила та.

   - Нет, матушка: я ждала в коридоре, выходящем в сад.

   - Княгиня берет вас к себе на службу с сегодняшнего дня, - сказала настоятельница.

   Флорина вымолвила с жестом горестного изумления:

   - Меня, матушка? Но ведь я...

   - Я попросила ее от вашего имени... Вы согласны, - повелительно заметила почтенная мать.

   - Но, матушка, ведь я вас просила...

   - Я вам говорю, что вы согласны, - таким решительным тоном заявила настоятельница, что Флорина покорно ответила:

   - Я согласна...

   - Это приказ господина Родена.

   - Я так и предполагала, матушка, - горестно заметила Флорина. - На каких же условиях я туда поступаю?

   - На тех же, что и к ее племяннице.

   Флорина вздрогнула.

   - Итак, значит, я должна буду делать тайные донесения о поведении княгини? - спросила она.

   - Да... Вы должны все замечать, все запоминать и обо всем давать отчет.

   - Хорошо, матушка.

   - Особенно старайтесь подмечать все, что касается сношений княгини с настоятельницей монастыря Святого Сердца... Принимайте во внимание все... Необходимо оградить княгиню от вредных влияний!

   - Я буду повиноваться, матушка.

   - Вы должны будете постараться узнать, почему сюда доставили, да еще с наставлениями насчет строгого содержания, двух девочек-сирот от мадам Гривуа, доверенной княгини.

   - Да, матушка!

   - Кроме того, постарайтесь внимательно наблюдать за всем. Впрочем, завтра я отдам вам особые распоряжения еще по одному вопросу.

   - Хорошо, матушка.

   - Если вы будете как следует вести себя и верно станете выполнять наставления, то я скоро возьму вас от княгини и помещу домоправительницей к одной молодой новобрачной. Это будет прекрасное и прочное положение... конечно, на тех же условиях... Итак, вы поступаете к княгине по личному желанию. Слышите?

   - Да, матушка, я не забуду...

   - Что за горбатую девушку вы привели с собою?

   - Несчастное существо, лишенное всяких средств к существованию. Она неглупа, воспитание выше ее положения, хорошая белошвейка и нуждается в работе. Я сегодня собрала о ней сведения, - они превосходны.

   - Она горбата и безобразна?

   - Нет, лицо у нее довольно интересное, но она, действительно, плохо сложена.

   Казалось, настоятельница осталась довольна сведениями о рекомендуемой работнице, особенно тем, что она кротка и страдает физическим недостатком.

   После минуты размышления она прибавила:

   - А она неглупа?

   - Очень неглупа.

   - И без средств к существованию?

   - Без малейших.

   - А религиозна?

   - Обрядов не исполняет.

   - Это неважно, - мысленно решила настоятельница, - особенно, если она неглупа, этого достаточно.

   Затем она прибавила уже громко:

   - А вы не знаете, искусная ли она работница?

   - Кажется, да, матушка.

   Настоятельница встала, подошла к бюро, вынула какой-то список, очень внимательно поискала в нем что-то и, положив список на место, прибавила:

   - Позовите ее сюда, а сами ждите меня в кладовой для белья.

   - Горбатая, умная и хорошая работница, - размышляла настоятельница. - Она не может возбудить подозрений... Ну, посмотрим...

   Флорина ввела в комнату Горбунью и тотчас скромно удалилась. Бедная швея была сильно взволнована: она вся дрожала. В отсутствие Флорины она сделала открытие, которому сама боялась поверить.

   Не без смутного чувства страха Горбунья осталась наедине с настоятельницей монастыря св. Марии.

  

  

  

   Вот в чем заключалась причина глубокого волнения Горбуньи: Флорина, отправляясь к настоятельнице, оставила ее в коридоре, уставленном скамейками и служившем чем-то вроде передней второго этажа. Оставшись одна, Горбунья совершенно машинально подошла к окну, выходившему прямо в сад монастыря. С этой стороны сада высокая стена была сломана и заменена деревянным решетчатым забором. В том месте, где сломанная стена отделяла монастырский сад от соседнего, была начата постройка часовни.

   У одного из окон первого этажа соседнего дома Горбунья увидала девушку, стоявшую у окна, заделанного железной решеткой и с полотняным навесом. Она делала рукой дружеские ободряющие знаки кому-то, вероятно, находившемуся в стенах монастыря. Горбунья не могла видеть, кому предназначались эти знаки, но она невольно засмотрелась на поразительную красоту черноглазой девушки, с ослепительным цветом лица. На губах незнакомки играла приветливая, ласковая улыбка. Вероятно, на ее дружелюбную пантомиму ответили, потому что она необыкновенно грациозно и выразительно прижала к груди левую руку, а правой сделала знак, как бы желая сказать, что ее сердце стремится к той особе, на которую смотрят ее глаза.

   В эту минуту сквозь тучи прорвался бледный луч солнца и заиграл на волосах девушки, белое лицо которой, вплотную прижавшееся к решетке, разом осветилось ослепительным отблеском ее роскошных кудрей цвета старого золота. При виде этого прелестного лица, а особенно этих дивных золотисто-рыжих волос, Горбунья невольно вздрогнула: ей сразу пришла мысль о мадемуазель де Кардовилль, и она убедилась (надо сказать, она не ошибалась), что видит перед собой покровительницу Агриколя.

   Увидав прелестную девушку в мрачном доме для сумасшедших, вспомнив, с какой необыкновенной добротой она приняла Агриколя в своем роскошном маленьком дворце, Горбунья почувствовала, что ее сердце готово разорваться от горя. Она считала Адриенну помешанной... Между тем, чем больше она к ней приглядывалась, тем больше ей казалось, что ум и изящество не покидали ее прелестное лицо. Вдруг мадемуазель де Кардовилль сделала выразительный жест, приложив к губам палец, послала два воздушных поцелуя и исчезла.

   Вспомнив о важном сообщении, какое Агриколь хотел передать девушке, Горбунья горько пожалела, что не может пробраться к ней. Она была уверена, что если Адриенна и сошла с ума, то в данную минуту у нее наступил момент полной ясности сознания.

   Молодая швея была погружена в тревожное раздумье, когда к ней подошла Флорина в сопровождении одной из монахинь. Горбунье, следовательно, пришлось умолчать о своем открытии, а вскоре она очутилась перед настоятельницей.

   Проницательно и быстро взглянув на застенчивое, честное и кроткое лицо Горбуньи, настоятельница сочла возможным вполне согласиться с сообщением Флорины.

   - Милая дочь, - ласково начала настоятельница, - Флорина передала мне, в каком ужасном положении вы находитесь... Это правда... вы нуждаетесь в работе?

   - Увы, да, мадам.

   - Зовите меня матушкой... дочь моя: это более ласковое имя и, кроме того, таково правило нашего дома... Мне не надо спрашивать о ваших нравственных правилах, конечно?

   - Я всегда честно жила трудами своих рук, матушка, - со скромным достоинством отвечала Горбунья.

   - Я верю вам, не могу не верить... Надо благодарить Бога, что Он оградил вас от многих искушений... Но скажите, хорошо ли вы работаете?

   - Стараюсь, матушка: моей работой оставались довольны... Если вам угодно будет дать мне работу, вы сами увидите...

   - Мне достаточно вашего слова... Вы предпочтете идти работать поденно, конечно?

   - Мадемуазель Флорина сказала мне, матушка, что я не могу получить работы на дом.

   - Сейчас нет, дочь моя. Потом, может быть, если случай представится, я вспомню о вас... Теперь я могу предложить вам вот что: одна почтенная старая дама спрашивала меня о поденной швее. Если вы явитесь от моего имени, вас, несомненно, примут. Наша община снабдит вас необходимым платьем и получит за него впоследствии постепенно деньги из вашего заработка... последний доходит до двух франков в день... Вам достаточно этого?

   - Помилуйте, матушка! Это превышает все мои ожидания.

   - Заняты вы будете с девяти утра до шести вечера... значит, у вас останется несколько свободных часов. Мне кажется, что условия достаточно хороши?

   - Еще бы, матушка, они превосходны!

   - Я должна вас предупредить, что община поместит вас у одной очень набожной вдовы, госпожи де Бремон. Надеюсь, что в ее доме вы увидите достойные примеры; если бы случилось иначе... вы должны будете предупредить меня.

   - Как так, матушка? - с удивлением спросила Горбунья.

   - Выслушайте меня внимательно, дочь моя, - самым ласковым тоном начала настоятельница. - Община св. Марии преследует двоякую святую цель... Вы, конечно, понимаете, что раз мы обязаны ручаться за нравственность тех, кто рекомендован нами на места, то мы должны в то же время быть уверены в моральных качествах хозяев, к которым помещаем слуг.

   - Очень разумное и справедливое решение, матушка!

   - Не правда ли? Ну так вот, видите, если безнравственная служанка может наделать неприятностей в честной семье... то точно так же безнравственная госпожа или господин могут оказать вредное влияние на служащих у них лиц... Наша община для того и основана, чтобы предоставлять взаимную гарантию добродетельным хозяевам и добродетельным слугам.

   - Ах, матушка! - наивно воскликнула Горбунья. - Те, кому пришла на ум эта мысль, заслуживают благодати Госпо