Сю Эжен - Агасфер. Том 2

ет тайну? Ее знают только вы да мой старый друг Норваль и это милое дитя, - сказала Адриенна, указывая на Горбунью, а на ее скромность я полагаюсь, как и на вашу. Значит, сохранение тайны обеспечено... Впрочем, завтра мы об этом поговорим подробнее. Теперь главное - найти несчастного юного принца.

   Как ни неприятно было для Родена новое решение Адриенны, он не подал вида и отвечал:

   - Все будет пополнено согласно вашему желанию, и завтра я явлюсь дать вам отчет о своей миссии... исполнителя воли провидения, как вам угодно было ее назвать!

   - До завтра... я буду ждать вас с нетерпением, - ласково сказала Адриенна. - Позвольте мне так же рассчитывать во всем на вас, как вы можете рассчитывать на меня... Но вам надо запастись снисходительностью; я предчувствую, что мне много придется вас беспокоить просьбами о советах и услугах... А я вам... и без того так многим обязана.

   - Ничем вы мне не обязаны... - отвечал Роден, поклонившись Адриенне и скромно направляясь к дверям.

   Но в ту минуту, когда он выходил, перед ним лицом к лицу очутился Дагобер.

   - А!.. наконец-то хоть один из них мне попался! - закричал солдат, схватив сильной рукой Родена за шиворот.

  

  

  

   М-ль де Кардовилль при виде того, как солдат свирепо схватил Родена за ворот, с ужасом воскликнула, бросившись к Дагоберу:

   - Во имя неба!.. что вы делаете?

   - Что я делаю? - резко отвечал солдат, повернувшись к Адриенне, которую не узнал. - Я пользуюсь случаем схватить за горло одного из мерзавцев шайки и буду душить его, пока он мне не скажет, где мои бедные девочки.

   - Вы меня задушите! - задыхаясь, хрипел Роден, напрягая все силы, чтобы вырваться из рук солдата.

   - Где мои сиротки, если их нет здесь и если в монастырь меня не пустили? - гремел Дагобер.

   - Помогите! - стонал Роден.

   - Это ужасно! - воскликнула Адриенна и, умоляюще сложив руки, бледная и дрожащая, стала молить Дагобера: - Сжальтесь, выслушайте меня... выслушайте его...

   - Господин Дагобер, - говорила Горбунья, стараясь своими слабыми руками захватить руки солдата. - Господин Дагобер... ведь это мадемуазель де Кардовилль... что вы делаете!.. насилие в ее присутствии!.. И, кроме того, вы ошибаетесь... наверняка ошибаетесь!

   При имени благодетельницы своего сына солдат быстро повернулся и выпустил Родена. Иезуит, побагровевший от гнева, задыхаясь, оправлял свой воротник и галстук.

   - Простите! - сказал Дагобер, подходя к Адриенне, все еще бледной от испуга. - Простите... я не знал, кто вы... я не совладал с собою...

   - Но, Боже мой! что вы можете иметь против этого господина?.. - спросила Адриенна. - Если бы вы меня выслушали, то узнали бы...

   - Простите, если я вас прерву, мадемуазель, - сказал солдат сдержанным тоном. Затем, обратясь к Родену, обретшему вновь прежнее спокойствие, он прибавил: - Ну, благодарите мадемуазель и убирайтесь вон... Если вы не уйдете... я за себя не ручаюсь!

   - Одно слово, - начал Роден, - я...

   - Говорю вам, что я за себя не отвечаю, если вы здесь останетесь! - топнув ногой, закричал Дагобер.

   - Но, умоляю вас, объясните, по крайней мере, причины вашего гнева, - повторила Адриенна, - а главное не судите поверхностно... Выслушайте нас... успокойтесь...

   - Успокоиться, мадемуазель! - воскликнул с отчаянием Дагобер. - Да я только об одном могу думать... Знаете ли вы, что генерал Симон будет здесь сегодня или завтра!..

   - Неужели? - сказала Адриенна.

   Роден вздрогнул от радостного изумления.

   - Вчера я, - продолжал Дагобер, - получил от него письмо уже из Гавра; вот уже третий день, как я делаю попытки вернуть своих девочек; я надеялся, что раз интрига этих мерзавцев лопнула (при этом он с гневом указал на Родена), то мне отдадут сирот... Не тут-то было... верно, они затеяли новую мерзость... от них всего можно ожидать...

   - Но, - сказал Роден, приближаясь, - позвольте мне...

   - Вон! - закричал Дагобер, возбуждение и беспокойство которого увеличились при мысли о приезде генерала Симона. - Вон!.. потому что если бы не мадемуазель... я бы по крайней мере хоть на одном из вас отвел душу!

   Роден обменялся взглядом с Адриенной, к которой он в это время благоразумно приблизился, и, показав ей на Дагобера жестом, полным трогательного сожаления, сказал солдату:

   - Я уйду, и... тем охотнее, что я уже уходил, когда вы вошли. - Затем он шепнул мадемуазель де Кардовилль: - Бедняга! горе сводит его с ума, он теперь не способен даже понять меня. Объясните ему все сами... То-то удивится старик, - прибавил Роден, хитро подмигивая, а затем, порывшись в кармане, он подал Адриенне маленький сверток и прибавил: - Отдайте это ему, милая мадемуазель, пусть это будет моей местью!.. Сладостной местью!

   И пока Адриенна с удивлением смотрела на него, держа сверток в руке, иезуит, прижав палец к губам, как бы рекомендуя ей молчать, тихонько попятился к двери, огорченно указав еще раз Адриенне на бедного солдата, который в немом отчаянии стоял, как убитый, со сложенными на груди руками, опущенной головой и не обращая внимания на утешения Горбуньи.

   Когда Роден вышел из комнаты, Адриенна подошла к солдату и с нежным, ласковым участием сказала ему:

   - Я не успела вас опросить... об одной интересующей меня вещи... Как ваша рука?

   - Благодарю вас, мадемуазель, - отвечал Дагобер, выходя из печальной задумчивости. - Это пустяки, мне некогда и думать об этом... Я очень жалею, что позволил себе быть грубым в вашем присутствии и выгнал этого негодяя... Но что поделаешь?.. я не мог удержаться... При виде таких людей у меня просто кровь в жилах закипает!..

   - А между тем вы преждевременно сделали заключение... Поверьте мне, что человек, бывший здесь сейчас...

   - Я слишком скор в суждении?.. Я его, мадемуазель, не с сегодняшнего дня знаю... Он был с этим изменником... аббатом д'Эгриньи...

   - Верно... но это не мешает ему быть честным и превосходным человеком!

   - Ему-то? - воскликнул Дагобер.

   - Да, ему... и теперь он хлопочет о возвращении вам ваших дорогих девочек!

   - Он? - переспрашивал Дагобер, не веря своим ушам и смотря с удивлением на Адриенну. - Он... хочет вернуть мне девочек?

   - Да... и скорее, чем вы думаете...

   - Мадемуазель! - сказал Дагобер. - Он вас обманывает... этот старый негодяй дурачит вас...

   - Нет, нет! - засмеялась в ответ Адриенна. - У меня есть доказательства, что он искренен... Во-первых, я выхожу отсюда только благодаря ему...

   - Неужели это правда? - спросил пораженный Дагобер.

   - Истинная правда... а потом вот вещь, которая вас, быть может, с ним примирит, - сказала Адриенна, подавая Дагоберу маленький сверток, врученный ей Роденом. - Не желая раздражать вас своим присутствием, он отдал это мне и сказал: "Передайте эту вещь нашему пылкому воину. Такова будет моя месть!"

   Дагобер удивленно посмотрел на Адриенну и машинально раскрыл сверток. Когда, развернув бумагу, солдат увидел свой серебряный крест, потемневший от времени, и полинявшую красную ленту, которые были у него украдены в гостинице "Белый сокол" вместе с бумагами, он задыхающимся от волнения голосом воскликнул в восторге:

   - Мой крест... мой крест... это мой крест!

   И в порыве радости он прижал серебряную звезду к седым усам.

   Адриенна и Горбунья были глубоко тронуты волнением солдата, который бросился к дверям вслед за Роденом, восклицая:

   - Кроме услуги, оказанной маршалу Симону да моей семье, большего нельзя было для меня сделать! И вы ручаетесь за этого человека? А я-то его оскорбил... обидел в вашем присутствии... Он имеет право на удовлетворение... и он его получит!.. да, получит...

   Говоря это, Дагобер стремительно выбежал из комнаты, пробежал две следующие и догнал Родена на последней ступеньке выходной лестницы.

   - Месье, - взволнованным голосом сказал солдат, хватая иезуита за руку. - Вы должны тотчас же вернуться назад.

   - Однако недурно бы вам было выбрать что-нибудь одно, - добродушно протестовал Роден, останавливаясь. - Минуту назад вы меня выгнали... теперь возвращаете обратно... На чем же мы порешим?

   - Я был виноват. А когда я виноват, то должен свою вину исправить. Я только что несправедливо оскорбил вас при свидетелях и должен при свидетелях же извиниться перед вами.

   - Благодарю вас... но мне, право, некогда... я тороплюсь... и прощаю вас...

   - Какое мне дело, что вы торопитесь? Я вам говорю, что вы должны вернуться... или... или... - продолжал Дагобер, с благодарностью и дружески пожимая руки иезуита, - или радость, какую вы мне доставили возвращением креста, не будет полной.

   - Ну, если так, друг мой, тогда вернемся... вернемся...

   - И не только крест вы мне вернули... Крест, который... - ну, нечего делать, признаюсь вам одному - который я оплакивал! - с горячей признательностью говорил Дагобер. - Но мадемуазель мне еще сказала, что благодаря вам... бедные девочки!.. Послушайте... это не напрасная радость?.. Неужели это правда?.. Скажите, правда? В самом деле правда?

   - Эге... видите, какой любопытный! - лукаво засмеялся Роден и затем прибавил: - Ну, ладно уж... перестаньте волноваться... отдадут вам ваших ангелочков... Тут сам черт не разберется...

   И, говоря это, иезуит поднимался назад по лестнице.

   - И мне их отдадут... сегодня? - воскликнул Дагобер.

   Затем он схватил Родена за рукав и остановил его.

   - Ну, послушайте, милый друг, - сказал иезуит. - Давайте решать: будем стоять, пойдем наверх или спустимся вниз? Право, не в обиду будь вам сказано, вы меня завертели!.

   - Правда... наверху будет лучше... мы там и поговорим... Ну, тогда скорее... идем попроворнее! - и, схватив Родена под руку, он торопливо потащил его за собой и с триумфом ввел в комнату, где Адриенна и Горбунья оставались в полном изумлении по поводу внезапного исчезновения солдата.

   - Вот он!.. вот!.. - кричал Дагобер, входя в комнату. - По счастью, мне удалось его поймать на лестнице.

   - И быстро же вы меня заставили по ней подняться... нечего сказать!.. - говорил запыхавшийся Роден.

   - Теперь, - торжественно начал Дагобер, - в присутствии мадемуазель де Кардовилль я заявляю, что был виноват перед вами, груб и дерзок. Простите меня за это... Я сознаюсь с радостью, что многим вам обязан... да, да... за многое должен... а когда я должен... то, клянусь вам... я свой долг уплачиваю!

   И Дагобер еще раз протянул свою честную руку Родену, который любезно пожал ее, промолвив:

   - Клянусь Богом, я ничего не понимаю! В чем дело? Какую такую великую услугу я вам оказал?

   - А это-то? - воскликнул Дагобер, вертя крест перед глазами иезуита. - Разве вы не понимаете, какую это имеет для меня цену?

   - Напротив... и, зная, что вы этим крестом дорожите, я и хотел вручить вам его лично. Я для этого его сюда и принес... но, между нами... ваш прием был так горяч... что у меня не было времени это сделать.

   - Месье, - проговорил сконфуженный солдат, - месье, мне очень совестно, я жестоко раскаиваюсь в своем поведении.

   - Знаю... знаю... голубчик... не будем об этом больше говорить... Так вы очень дорожите этим знаком отличия?

   - Дорожу ли я им? - воскликнул Дагобер, снова целуя крест, - да это моя святыня... Тот, кто мне его дал... кто держал его в своих руках, ведь он был для меня святым... я его считал Богом!..

   - Как? - сказал Роден, с притворным вниманием и почтительным изумлением поглядывая на крест. - Как? Наполеон... Наполеон Великий трогал своей рукой... своей победоносной рукой эту благородную, почетную звезду?

   - Да! Своей собственной рукой он мне надел ее на грудь вместо повязки на пятую рану... И знаете... если бы я умирал с голоду... и мне пришлось бы выбирать между крестом и куском хлеба... я взял бы крест... чтобы, умирая, иметь его на своей груди... Но будет... поговорим о другом!.. Какой я старый дурак... не правда ли? - прибавил Дагобер, отирая глаза. Но потом, как бы устыдившись, что скрывает свои чувства, он поднял голову и, не сдерживая больше слез, которые текли по его щекам, продолжал: - Ну да... я плачу от радости, что нашел свой крест... крест, данный мне самим императором... его победоносной рукой, как сказал этот славный человек!

   - Да будет благословенна тогда моя старческая рука, вернувшая вам этот славный дар! - с волнением произнес Роден и прибавил: - Честное слово... неплохой сегодня для всех выдался денек! как я и писал вам сегодня утром...

   - Как... это письмо без подписи?.. - с удивлением спросил солдат, - от вас?..

   - Написано оно мною. Только, боясь какой-нибудь западни со стороны аббата д'Эгриньи, я не хотел выражаться яснее.

   - Так что... я увижу моих... сироток?

   Роден ласково кивнул головой в знак подтверждения.

   - Да... сейчас же... через минуту, быть может... - улыбаясь, подтвердила Адриенна. - Ну, что? Не права ли я была, говоря, что вы слишком скоры в своих приговорах?

   - Ну... так зачем он сразу, когда я пришел, не сказал мне этого! - воскликнул Дагобер, опьянев от радости.

   - Этому помешало маленькое неудобство, друг мой, - отвечал Роден. - Вы, как вошли, так разом и принялись меня душить!

   - Да... я был слишком скор... Еще раз простите... Но что же мне было делать? До сих пор я видел вас всегда вместе с аббатом д'Эгриньи, против меня и против моих... и в первую минуту...

   - Милая мадемуазель вам объяснит, - сказал Роден, склоняя голову перед Адриенной, - что я был, сам того не зная, пособником во многих подлостях, но как только мои глаза прозрели, я покинул этот порочный путь и вернулся к правде, чести и справедливости.

   Адриенна ответила на вопросительный взгляд Дагобера утвердительным кивком головы.

   - Я не подписал письма именно потому, что боялся, как бы мое имя не возбудило ваших подозрений. Назначая же свидание здесь, а не в монастыре, я руководствовался страхом, который разделяла и мадемуазель, как бы вас не узнали там привратник или садовник; после ночного нападения это было бы не совсем безопасно.

   - Но Балейнье знает все, - сказала с беспокойством Адриенна. - Я не забыла, как он угрожал мне доносом на Дагобера и его сына, если я осмелюсь подать на него жалобу.

   - Будьте спокойны... условия предписывать будете теперь вы... - отвечал Роден. - Доверьтесь мне... А что касается вас, друг мой... то ваши мучения кончились.

   - Да, - сказала Адриенна, - в монастырь за дочерьми генерала Симона пошел сам следователь, честный и отзывчивый человек. Он их приведет сюда. Но мы с ним решили, что будет приличнее, если эти барышни будут жить у меня... Конечно, я не могу этого сделать без вашего согласия: ведь вам поручила сирот умирающая мать.

   - Раз вы беретесь заменить ее этим девочкам, мне остается только сердечно поблагодарить вас за это, - сказал Дагобер. - Но я буду просить об одной милости - уж очень тяжел был полученный мною урок - это позволить мне не покидать порога их комнаты ни днем, ни ночью. Если они куда с вами пойдут, вы, верно, позволите мне за ними следовать издали, как следовал Угрюм, оказавшийся лучшим сторожем, чем я. А когда приедет маршал, мое дежурство кончится... только скорее бы он приезжал!

   - Да, - твердым голосом поддержал его Роден. - Дай Господи, чтобы он скорее приезжал. Аббат д'Эгриньи должен дать ему отчет за преследование его дочерей... Маршал еще не все знает...

   - И вы не боитесь за участь предателя? - спросил Дагобер, думая, что, быть может, очень скоро маркиз будет стоять лицом к лицу с маршалом.

   - Я не боюсь за трусов и изменников! - отвечал Роден. - И когда маршал Симон вернется... - он помолчал несколько секунд и потом продолжал: - Пусть маршал удостоит чести выслушать меня, - тогда он узнает все о поведении аббата д'Эгриньи. Он узнает, что До сих пор он и его самые дорогие друзья служат мишенью для ненависти этого опасного человека.

   - Как так? - спросил Дагобер.

   - Да вы сами тому пример!

   - Я?

   - Неужели вы полагаете, что происшествие в гостинице "Белый сокол", близ Лейпцига, было делом случая?

   - Кто вам сказал об этом? - спросил пораженный Дагобер.

   - Если бы вы приняли вызов Морока, - продолжал Роден, не отвечая Дагоберу, - то попали бы в засаду... а не приняли бы, вас забрали бы за то, что у вас не было бумаг, и засадили бы, как бродягу, в тюрьму вместе с бедными девочками... что и случилось... А знаете, для чего это было сделано?.. чтобы помешать вам прибыть сюда 13 февраля!

   - Чем больше я вас слушаю, тем больше меня пугает дерзость аббата и значительность средств, какими он располагает, - сказала Адриенна. Затем прибавила с глубоким удивлением: - Право... если бы я безусловно вам не верила...

   - Вы бы в этом усомнились, мадемуазель? - сказал Дагобер. - Вот и я ни за что не могу себе представить, как мог этот изменник, при всей его злобе, иметь сношения с укротителем зверей в Саксонии? Наконец, откуда он знал, что мы направимся в Лейпциг? Это невозможно, милейший!

   - В самом деле! - сказала Адриенна, - я боюсь, что ваша вполне законная ненависть к аббату заводит вас слишком далеко, и вы приписываете ему сказочные могущество и связи!

   После минутного молчания, в течение которого Роден с жалостью глядел на Адриенну и Дагобера, он проговорил:

   - А как мог ваш крест попасть к аббату, если бы последний не был в сношениях с Мороком?

   - В самом деле, - сказал Дагобер, - я от радости ничего не сообразил! Как действительно попал вам в руки мой крест?

   - А именно потому и попал, что у аббата д'Эгриньи имеются в Лейпциге связи, в которых вы и мадемуазель сомневаетесь!

   - Но как попал крест в Париж?

   - Скажите, вас арестовали в Лейпциге за то, что у вас не было бумаг?

   - Да... но я никак не мог понять, куда девались из мешка бумаги и деньги... Я думал, что случайно их потерял.

   Роден пожал плечами и продолжал:

   - Они были у вас украдены в гостинице "Белый сокол" Голиафом, служащим у Морока, доказательство, что он исполнил данные ему приказания относительно вас и сирот. Я третьего дня нашел ключ к этой темной интриге. И крест и бумаги находились в архиве аббата д'Эгриньи. Бумаги взять было нельзя, потому что тогда же могли обнаружить пропажу, но, надеясь увидаться с вами сегодня и предполагая, что вы как солдат императорской гвардии несомненно дорожите крестом, что это для вас святыня, как вы и подтвердили, я, не долго думая, положил крест в свой карман. Я подумал, что это будет совсем не воровство, а только восстановление справедливости, и успокоился.

   - Вы не могли сделать лучше, - воскликнула Адриенна, - и я, в силу моего участия к господину Дагоберу, очень вам благодарна. Но... - продолжала она через минуту уже с тревогой, - но каким же страшным могуществом располагает аббат д'Эгриньи... если у него и за границей такие обширные и страшные связи?

   - Тише! - испуганно озираясь, прошептал Роден. - Тише, Бога ради!.. Не спрашивайте меня об этом, умоляю вас!

  

  

  

   Изумленная испугом Родена по поводу вопроса о могуществе аббата, мадемуазель де Кардовилль сказала:

   - Что же такого особенного в моем вопросе, месье?

   Роден с искусно разыгранным беспокойством продолжал почти шепотом:

   - Не спрашивайте меня о таком опасном предмете. У стен этого дома, как говорится, могут быть уши!

   Адриенна и Дагобер переглянулись. Их удивление возрастало. Горбунья с инстинктивным упорством продолжала испытывать недоверие к Родену. Она исподтишка наблюдала за этим человеком, стараясь проникнуть под его маску, которая ее пугала. Иезуит поймал один из таких беспокойных и настойчивых взглядов и ласково кивнул испуганной девушке, которая, чувствуя, что ее поймали, вздрогнув, отвела глаза.

   - Нет... нет, дорогая мадемуазель! - продолжал со вздохом Роден, видя, что Адриенна удивляется его молчанию. - Не спрашивайте меня о могуществе аббата д'Эгриньи!

   - Но почему? отчего вы не решаетесь говорить? чего вы боитесь?

   - О! - с дрожью в голосе отвечал Роден. - Эти люди так могущественны!.. их ненависть ужасна!

   - Но успокойтесь! Вы всегда найдете поддержку: я слишком многим вам обязана!

   - Ах, прошу вас, не думайте обо мне так! - воскликнул обиженно Роден. - Разве я за себя боюсь?.. Что я? Ничтожество! Бояться должен весь ваш род... за вас страшно!.. Прошу вас, не спрашивайте меня больше; бывают тайны, роковые для тех, кто ими владеет!..

   - Но не лучше ли знать, какие опасности нам угрожают?

   - Когда знаешь силы неприятеля, - сказал Дагобер, - можно по крайней мере приготовиться к защите. Прямое нападение лучше, чем засада!

   - К тому же, уверяю вас, - продолжала Адриенна, - ваши слова меня очень встревожили...

   - Ну, если так... - начал иезуит, как бы делая над собой усилие, - если вы меня не понимаете с полуслова... я выражусь яснее... Только помните... - последние слова он произнес чрезвычайно внушительно, - помните, что вы заставили меня высказать то, о чем, может быть, лучше было бы молчать!

   - Говорите, прошу вас, говорите! - сказала Адриенна.

   Роден попросил Адриенну, Дагобера и Горбунью подойти поближе к нему и шепотом, с таинственным видом начал:

   - Разве вы никогда не слыхали о могущественном сообществе, раскинувшем свои сети по всему миру, обладающем слугами, пособниками, фанатиками во всех классах общества... которые часто нашептывают на ухо сильным мира сего и государям... о таком могущественном сообществе, которое может одним словом поднять человека до самых высот и одним же словом низвергнуть его в бездну ничтожества, из которого вытащить его может только оно?

   - Боже мой! - сказала Адриенна, - что же это за грозное сообщество? Никогда я ни о чем подобном не слыхала.

   - Верю вам и в то же время очень удивляюсь вашему неведению.

   - Почему?

   - Потому что вы так долго жили с княгиней де Сен-Дизье и так часто видели аббата.

   - Я жила у княгини де Сен-Дизье, но не с ней, потому что она всегда внушала мне естественное отвращение, тому есть тысяча причин.

   - И, правда, дорогая мадемуазель, я сказал это, не подумав. Конечно, в вашем присутствии, и особенно там, должны были умалчивать о сообществе. А между тем ваша тетка обязана своим влиянием в обществе в последнее царствование именно этому сообществу... Знайте же, что именно благодаря принадлежности к этому сообществу аббат д'Эгриньи и стал таким опасным. Благодаря участию в нем он мог наблюдать за членами вашей семьи, преследовать и захватывать их и в Сибири, и в Индии, и в горах Америки. Третьего дня, наводя справки в бумагах, я сначала напал на след, а затем должен был окончательно убедиться в том, что он причастен к этому сообществу и является его способным и деятельным руководителем.

   - Но название... название этого общества?..

   - Это... - Роден запнулся.

   - Это? - спрашивала Адриенна, заинтересованная не менее Дагобера и Горбуньи. - Это?

   Роден еще раз оглянулся кругом и затем, знаком сдвинув своих слушателей еще ближе к себе, произнес медленно и тихо:

   - Это... общество Иисуса!

   При этом он вздрогнул.

   - Иезуиты! - воскликнула мадемуазель де Кардовилль, залившись громким смехом.

   Смех ее звучал с тем большей откровенностью, что девушка благодаря таинственным ораторским приемам Родена ожидала чего-то действительно ужасного.

   - Иезуиты? - продолжала она, все еще смеясь. - Да они только в книжках остались! Это, несомненно, очень страшные исторические персонажи, но к чему рядить в их одежды княгиню и аббата? Они и без того внушают презрение и отвращение!

   Молча выслушав мадемуазель де Кардовилль, Роден продолжал серьезным и убежденным тоном:

   - Ваше ослепление просто пугает меня, дорогая мадемуазель. Казалось бы, прошлое должно предостеречь вас в отношении будущего. Вам больше, чем кому-нибудь другому, пришлось испытать гибельную мощь этого сообщества, существования которого вы не признаете, считая его призрачным.

   - Мне? - улыбаясь, спрашивала Адриенна, несколько удивленная.

   - Да, вам.

   - Когда же это?

   - И вы еще спрашиваете?.. Разве вы не были заперты в этом доме в качестве помешанной? А разве его хозяин не является одним из преданнейших членов общества и, следовательно, слепым орудием аббата д'Эгриньи?

   - Значит? - спросила уже без улыбки Адриенна, - господин Балейнье...

   - Повиновался аббату, самому опасному главарю этого опасного общества. Аббат употребляет блестящий ум на служение злу... но отнять у него этого ума нельзя, это надо признать. Его-то и следует бояться и вам и вашей семье, за ним вы должны следить и наблюдать... Поверьте, он не считает свою игру проигранной... Вы должны готовиться к новым нападениям... иного рода, может быть... но тем более, быть может, опасным...

   - Но, к счастью, вы нас предупредили, - сказал Дагобер, - и, вероятно, не откажетесь нам помочь?

   - Я могу сделать очень мало, мой добрый друг, но это малое служит всем честным людям! - отвечал Роден.

   - Теперь, - начала Адриенна, вполне убедившись в серьезности слов Родена, - теперь я начинаю понимать, почему у тетки столь поразительное влияние в свете. Я приписывала это связям с могущественными лицами. Правда, я подозревала, что под покровом религии она с аббатом д'Эгриньи плела темные интриги, но я далека была от того, чтобы заподозрить нечто подобное тому, о чем вы рассказали.

   - И как много вы еще не знаете! - продолжал Роден. - Если бы вы знали, как ловко эти люди окружили вас своими преданными агентами! Ни один шаг, ни одно движение от них не скроется, если им это нужно! Кроме того, они действуют медленно, осторожно, скрытно. Они опутывают вас всевозможными средствами, от лести до устрашения... очаровывают или запугивают, чтобы полностью овладеть вашей совестью без вашего ведома. Вот их цель, и, надо сознаться, они ее достигают очень часто с отвратительной ловкостью.

   Роден говорил так искренне, что Адриенна невольно вздрогнула. Но затем, устыдясь своей слабости, она проговорила:

   - Нет... все-таки я не могу поверить в столь адское могущество... Я убеждена, что власть этих честолюбивых священников кончилась уже очень давно... Слава Богу, они исчезли в наше время!..

   - Да, исчезли... они умеют вовремя скрываться и рассеиваться, когда того требуют обстоятельства; но тогда-то они особенно и опасны, потому что их перестают остерегаться, а они действовать не перестают. Ах, дорогая мадемуазель! Если бы вы знали их поразительную ловкость! Прежде чем мне стало известно, что аббат д'Эгриньи принадлежит к этому обществу, я из ненависти к насилию, подлости и лицемерию занялся изучением их истории. Это ужасно! Если бы вы знали, какие средства они пускают в ход! Знаете, что я вам скажу? Благодаря дьявольской хитрости самые чистые, самые преданные вам внешне люди... устраивают ужаснейшие ловушки и западни.

   При этом Роден как бы случайно остановил взор на Горбунье, но, видя, что Адриенна не обращает внимания на намек, продолжал:

   - Словом, если вы становитесь мишенью их нападок или им надо вас завлечь, то с этой минуты вы должны остерегаться всего, что вас окружает... Бойтесь самых благородных привязанностей, берегитесь самой нежной дружбы, потому что чудовища овладеют вашими лучшими друзьями, сумеют их развратить и сделать из них тем более опасных ваших врагов, чем сильнее было ваше к ним доверие!

   - О! это невозможно! - воскликнула с негодованием Адриенна, - вы преувеличиваете... Сам ад не выдумал бы ничего ужаснее такого предательства!

   - Увы, милая мадемуазель! один из ваших родственников, человек самого благородного, честного характера, как раз сделался жертвой подобного низкого предательства! Наконец... знаете ли, что мы узнали из завещания вашего предка? Что он пал жертвой ненависти этих людей, а теперь, через полтораста лет, то же несокрушимое общество преследует его потомков!

   - Ах! это ужасно! - сказала Адриенна, чувствуя, как сжимается ее сердце. - Неужели нет орудия против таких преследований?

   - Есть. Это осторожность, величайшая настороженность и постоянное недоверчивое исследование всего, что вас окружает!

   - Но такая жизнь невыносима! это пытка!.. Постоянно дрожать, подозревать, всего бояться!

   - Конечно!.. и они, негодяи, хорошо это знают... В этом их сила... они часто достигают цели именно потому, что против них принято слишком много предосторожностей! Итак, и вы, дорогая мадемуазель, и вы, достойный и храбрый воин, во имя всего, что вам дорого, остерегайтесь, не рискуйте легкомысленно вашим доверием. Берегитесь... Вы уже едва не сделались их жертвой... помните, что в них вы имеете непримиримых врагов... И вы также, бедное, милое дитя, - прибавил Роден, обращаясь к Горбунье, - помните мои слова, спите только одним глазом, как говорит пословица!

   - Я... месье, - спросила Горбунья, - что же я сделала? чего мне бояться?

   - Что вы сделали? Ах, Боже мой... разве вы не любите эту милую мадемуазель, вашу покровительницу? Разве вы не хотели ей помочь? Разве вы не приемная сестра сына смелого солдата, нашего храброго Агриколя? Увы! дитя мое, не довольно ли причин для их ненависти, несмотря на вашу незаметность?.. Не думайте, мадемуазель де Кардовилль, что я преувеличиваю! Поразмыслите сами хорошенько... Вспомните, что я сказал этому верному боевому товарищу маршала Симона относительно его заключения в тюрьму в Лейпциге. Вспомните, что случилось с вами, как осмелились вас здесь запереть наперекор всем законам, всем правам... и тогда вы увидите, что я ничего не преувеличил, говоря о тайном могуществе этого сообщества... Будьте настороже постоянно, а главное - всегда во всех сомнительных случаях обращайтесь ко мне. В эти три дня я лично уже достаточно изучил их приемы и сумею вам указать на хитрую засаду, на опасность и защитить вас от них!

   - В таком случае, - отвечала мадемуазель де Кардовилль, - если не из чувства благодарности, то просто исходя из своих интересов мне следует вас назначить своим лучшим советчиком!

   По обычной тактике последователей Лойолы, которые то отрицают существование своего ордена, чтобы избежать врагов, то, напротив, с дерзкой смелостью настаивают на его исключительном могуществе, когда надо запугать слабых, Роден, расхохотавшийся в лицо управителю замка Кардовилль, когда тот упомянул об иезуитах, старался теперь запугать мадемуазель де Кардовилль, чего отчасти и достиг. Ему нужно было, чтобы по размышлении зерно страха проросло в душе Адриенны, так как это должно было в дальнейшем послужить на пользу его мрачным замыслам.

   Горбунья все еще чувствовала страх перед Роденом, но, когда он раскрыл перед ними ужасное могущество иезуитов, ей и в голову не пришло, что у него хватило дерзости описывать таким образом то самое общество, одним из членов которого был он сам; поэтому она, несмотря на невольный страх, не могла не почувствовать благодарности к этому человеку за те важные сообщения и советы, которые он дал мадемуазель де Кардовилль. Догадавшись об этой перемене в настроении Горбуньи по взгляду изумленной благодарности, какой она на него бросила, Роден, не перестававший внимательно наблюдать за нею, пожелал окончательно уничтожить предубеждение молодой девушки и заодно предупредить открытие, которое рано или поздно должно было произойти. Поэтому иезуит сделал вид, что только сейчас вспомнил об очень важном деле, и, ударив себя по лбу, воскликнул:

   - О чем же я думаю! Знаете ли вы, милая девушка, где ваша сестра? - обратился он к Горбунье.

   Смущенная и опечаленная этим неожиданным вопросом, Горбунья, покраснев при воспоминании о последней встрече с блестящей Королевой Вакханок, отвечала чуть слышно:

   - Я не видала ее уже несколько дней.

   - Ну, так я должен вам сообщить, что она неважно поживает, - сказал Роден. - Я обещал послать через ее подругу маленькую помощь и обратился за этим к одной доброй особе; вот что мне для нее дали... - прибавил он, доставая из кармана и подавая Горбунье запечатанный сверток.

   Бедная девушка была тронута и удивлена.

   - У вас сестра в нужде, а я ничего о ней не знаю? - сказала Адриенна. - О, как это дурно, дитя мое!

   - Не браните ее, - сказал Роден, - во-первых, она не знала о бедственном положении сестры... а кроме того, не могла просить вас... именно вас... принять в ней участие!

   И так как Адриенна взглянула на него с удивлением, Роден обратился к Горбунье и спросил:

   - Не правда ли, милая мадемуазель?

   - Да, месье, - ответила бедняжка, краснея и опуская глаза; затем с живостью и тревогой прибавила: - Но где вы видели мою сестру? где она? что с ней случилось?

   - Рассказывать все будет слишком долго. Идите лучше поскорее на улицу Хлодвига, в дом зеленщицы, и спросите вашу сестру от имени господина Шарлеманя или Родена, как хотите, потому что меня в этом доме знают и по прозвищу и по фамилии... и тогда вы все узнаете... Передайте вашей сестре, что если она будет вести себя хорошо и не изменит своим добрым намерениям, то о ней позаботятся и впредь...

   Горбунья, все более и более удивленная, хотела ответить Родену, как вдруг дверь открылась, и в комнату вошел де Жернанд.

   Его лицо было серьезно и печально.

   - А дочери маршала Симона? - воскликнула Адриенна.

   - К несчастью, я не мог их привести! - отвечал следователь.

   - Где же они? что с ними сделали? Еще третьего дня они были в монастыре! - воскликнул Дагобер, потрясенный тем, что его надежды не оправдались.

   Едва солдат успел заговорить, как Роден, пользуясь тем, что все собрались вокруг следователя, отошел назад, пробрался к двери и исчез, так что никто этого не видал.

   Пока солдат, снова пришедший в полное отчаяние, с тревогой ждал ответа следователя, Адриенна спросила, в свою очередь:

   - Но, когда вы явились в монастырь, что же вам ответила настоятельница на ваше требование по поводу девочек?

   - Она отказалась дать какие бы то ни было объяснения. "Вы предполагаете, месье, что этих девушек задерживают здесь силой, - сказала она, - но раз закон дал вам право проникнуть в этот дом, то, пожалуйста, ищите их". - Прошу вас дать мне точный ответ, - попросил я настоятельницу, - отрицаете ли вы свое участие в насильственном задержании этих девушек или нет? - "Мне нечего ответить по этому вопросу; делайте обыск, если вам дано на это право!" Видя, что объяснений не добьешься, я осмотрел монастырь сверху донизу, все его закоулки и, к несчастью, не нашел даже следов пребывания девочек Симон...

   - Они их переправили куда-нибудь в другое место! - воскликнул Дагобер. - И кто знает? быть может, они больны? Они их убьют!.. убьют! - раздирающим душу голосом повторял солдат.

   - Что делать после такого отказа? Что предпринять? Научите нас, посоветуйте: вы ведь наш советчик, наше провидение! - сказала Адриенна, повертываясь к Родену и думая, что он еще в комнате. - Что вы скажете?..

   Но, заметив исчезновение иезуита, она с беспокойством обратилась к Горбунье:

   - Где же господин Роден?

   - Не знаю... - отвечала Горбунья, оглядываясь, - его здесь нет!

   - Как странно, - сказала Адриенна, - что он исчез так неожиданно...

   - Я вам говорил, что это предатель, - с гневом воскликнул Дагобер. - Они все сговорились...

   - Нет, нет! не думайте этого, хотя, конечно, очень жаль, что господина Родена здесь нет: он мог бы дать нам полезные объяснения благодаря тому, что долго работал у аббата д'Эгриньи!

   - Говоря по правде, я очень на него рассчитывал, - сказал де Жернанд. - Я вернулся сюда, чтобы сообщить печальную новость вам и попросить совета и указаний у этого честного, доброго старика, так храбро открывшего суду гнусные интриги.

   Странное дело! Дагобер уже несколько минут так углубился в размышления, что ничего не слышал из столь важных для него слов следователя. Он не заметил даже ухода последнего, который, прощаясь с Адриенной, обещал употребить все усилия, чтобы докопаться до истины в деле исчезновения сирот.

   Встревоженная молчанием солдата и желая скорее покинуть этот дом и увести с собой Дагобера, Адриенна, обменявшись взором с Горбуньей, подошла к нему, но только что хотела заговорить, как за дверью послышались мужские шаги и мужественный голос, который с нетерпением спрашивал:

   - Где же он?.. Где он?

   При звуках этого голоса Дагобер, казалось, внезапно пробудился и бросился к дверям. Дверь отворилась... и вошел маршал Симон.

  

  

  

   Маршал Пьер Симон, герцог де Линьи, был человек высокого роста, скромно одетый в синий сюртук, наглухо застегнутый, с красной ленточкой в петлице. Трудно было представить себе более честную, более открытую, более рыцарскую внешность; у него были широкий лоб, орлиный нос, твердо очерченный подбородок и загорелое под солнцем Индии лицо. В коротко остриженных волосах около висков пробивалась седина, но густые брови и пушистые длинные усы были совсем еще черные. Свободная смелая походка и резкие движения свидетельствовали о горячем, воинственном нраве. Открытое и сердечное обращение пылкого, благородного воина, сына народа, невольно возбуждало к нему симпатию; Симон был настолько же просвещен, как и храбр, так же великодушен, как искренен, а главной отличительной его чертой была мужественная гордость плебея. Как другие гордились знатностью, так он гордился своим низким происхождением, облагороженным незаурядными достоинствами его отца, истого республиканца, искусного трудолюбивого рабочего, который свыше сорока лет был честью, примером и славой тружеников. Приняв с благодарностью пожалованный ему императором аристократический титул, Пьер Симон поступил как всякий деликатный человек, который с благодарностью принимает от друга совершенно бесполезный подарок, ценя не сам подарок, а руку дающего. Благоговейное поклонение императору никогда не ослепляло Симона. Насколько его любовь и преданность были бессознательными, можно сказать роковыми, настолько же рассудочным и серьезным было его поклонение. Маршал Симон не имел ничего общего с Бретерами, которые любят войну ради войны; он поклонялся Наполеону как герою, как самому великому полководцу, но потому было особенно высоко это поклонение, что он знал, что император ведет войны с тем, чтобы заставить людей жить в мире. Ведь мир, заключенный силою и славой, является великим, плодотворным и блестящим, а мир, порожденный трусостью и слабостью, гибелен, бесплоден и позорен. Как сын ремесленника Пьер Симон восхищался в императоре-выскочке тем, что тот умел затрагивать благороднейшие чувства народа и, не забывая собственного происхождения, по-братски делился с ним блеском знати и королевской власти.

   Когда маршал Симон вошел в комнату, черты его лица были искажены, но при виде Дагобера луч радости осветил его лицо, и, бросившись в объятия старого товарища, маршал воскликнул:

   - Друг мой