Сю Эжен - Агасфер. Том 2

му столу. Беспорядок на нем, билет в пятьсот франков, оставленный рядом со строками, адресованными мадемуазель де Кардовилль, - все это доказывало ей, что точное исполнение ею указаний Родена принесло роковые плоды и что Горбунья покинула дом навсегда. Увидев бесполезность запоздалого раскаяния, Флорина со вздохом подчинилась необходимости передать рукопись Родену; она утешала себя надеждой, что благодаря бегству бедной работницы измена больше повредить ей не могла ничем.

   На другой день Адриенна получила от Родена следующую записку в ответ на ее уведомление о непостижимом для нее бегстве Горбуньи.

   "Дорогая мадемуазель!

   Я должен сейчас же отправиться по очень важному делу на фабрику господина Гарди, почему и не могу сегодня засвидетельствовать вам свое почтение. Вы спрашиваете, что я думаю относительно исчезновения этой бедной девушки. Право, ничего не могу сказать... Надеюсь, в будущем все объяснится в ее пользу... я в этом не сомневаюсь... Вспомните только о некоем сообществе, о котором я говорил вам в доме доктора Балейнье, и о том вероломстве, с каким они умеют ввести в дом своих тайных эмиссаров, чтобы окружить ими лиц, за которыми они шпионят.

   Я ни на кого не указываю... но сопоставим факты: эта девушка старалась обвинить меня, самого верного вашего друга... У нее не было ничего... а в ее столе нашлось пятьсот франков... Вы осыпали ее своими милостями... она скрылась от вас, не смея объяснить причины своего загадочного бегства!

   Я не делаю никакого вывода из этого... мне противно обвинять кого-нибудь, не имея прямых доказательств... но подумайте хорошенько и будьте настороже. Быть может, в эту минуту вы избежали страшной опасности. Но все-таки удвойте бдительность и недоверие. Вот почтительный совет преданного вам и готового служить Родена".

  

  

  

  

  

  

   Утро, воскресенье. День получения Адриенной де Кардовилль письма от Родена по поводу исчезновения Горбуньи.

   Два человека беседовали за столиком в одном из кабаков деревеньки Вилье, находившейся вблизи фабрики господина Гарди. Жители этой деревеньки были большей частью рабочие - каменоломы и каменотесы, работавшие в каменоломнях по соседству. Тяжелее и мучительнее этой работы трудно себе что-нибудь представить, а между тем она очень плохо оплачивается. Поэтому, как Агриколь и говорил Горбунье, эти рабочие видели резкую разницу между своим вечно нищенским положением и тем благосостоянием и почти невероятным достатком, каким пользовались рабочие фабрики господина Гарди благодаря его великодушному и разумному управлению, а также принципам союза и объединения, которые он проповедовал среди них.

   Горе и невежество творят много зла. Первое легко озлобляет, а второе позволяет верить всяким коварным наущениям. Довольно долго рабочим господина Гарди только завидовали, и к этой зависти еще не примешивалась ненависть. Но таинственным врагам фабриканта, соединившимся с его конкурентом господином Трипо, понадобилось изменить столь мирное положение вещей, и это им вполне удалось. С ловкостью и дьявольской настойчивостью раздули они пламя самых низменных страстей. При помощи лучших своих эмиссаров они выбрали несколько рабочих, каменоломов и каменотесов, беспутство которых усугубляло нищету. Известные своим буйным нравом, смелые и энергичные, они могли иметь опасное влияние на большую часть своих смирных, честных и трудолюбивых товарищей, запугать которых им ничего не стоило. В этих беспокойных вожаках, и так уже озлобленных несчастьем, раздули ненависть к рабочим господина Гарди, описывая с чрезвычайными преувеличениями их хорошее житье.

   Пошли дальше: зажигательные проповеди аббата, члена конгрегации, специально направленного из Парижа, чтобы проповедовать во время поста против господина Гарди, производили сильное воздействие на жен этих рабочих; в то время как мужья сидели в кабаке, жены толпились у проповедника. И он, пользуясь растущим страхом перед надвигавшейся холерой, старался запугать слабых и доверчивых, указывая на фабрику господина Гарди как на очаг разврата и неверия, навлекающий небесный гнев и мстительную кару на всю округу. Мужей, и так уже сильно возбужденных завистью, беспрестанно поджигали их жены; напуганные экзальтированными проповедями аббата, они проклинали скопище атеистов, которое могло навлечь столько несчастья на всю округу. Несколько негодяев из мастерских барона Трипо, подкупленных бароном (мы уже сказали, почему этот почтенный промышленник был заинтересован в разорении господина Гарди), еще более увеличили всеобщее возбуждение и переполнили меру, подняв один из тех вопросов о компаньонаже, которые еще и в наши дни заставляют проливать иногда столько крови.

   Многие из рабочих господина Гарди являлись до поступления к нему членами компаньонажа пожирателей, между тем как многие каменоломы и каменотесы принадлежали к компаньонажу волков. Во все времена между волками и пожирателями существовало беспощадное соперничество, приводившее к дракам, которые не раз сопровождались смертельным исходом.

   Явление очень грустное, так как во многих отношениях институт компаньонажей прекрасен, так как основывается на могущественном и плодотворном принципе ассоциации. К несчастью, вместо общего братского союза компаньонажи делятся на различные, отдельные друг от друга общества, соперничество которых часто сопровождается кровавыми столкновениями [23].

   Вот уже с неделю, как волки, подстрекаемые со всех сторон, только и искали предлога схватиться с пожирателями. Но так как последние в кабаки не ходили и в течение рабочей недели почти не покидали фабрики, то встретиться с ними было невозможно, и волки должны были с диким нетерпением дожидаться воскресного дня. Учитывая, что большинство каменоломов и каменотесов были миролюбивыми людьми и хорошими работниками, они, несмотря на свою принадлежность к волкам, отказались присоединиться к враждебному выступлению против пожирателей с фабрики господина Гарди, вожакам оставалось только набрать бродяг и бездельников из предместья, которых легко привлек под знамена воинственных волков соблазн волнений и беспорядков.

   Таково было глухое брожение, волновавшее деревню Вилье, в тот день, когда два человека, о которых мы упомянули, сидели за столиком в кабаке. Они пожелали занять отдельную комнату. Один из этих людей был еще молод и довольно хорошо одет; но беспорядок в его одежде, полуразвязанный галстук, залитая вином рубашка, нечесаная голова, усталое лицо, покрытое пятнами, красные глаза - все это свидетельствовало, что ночью он участвовал в оргии. В свою очередь, хриплый голос, порывистые движения и блуждающие глаза, то горящие, то осоловелые, доказывали, что к старым винным парам присоединились теперь новые.

   Его товарищ протянул ему стакан и, чокнувшись, воскликнул:

   - Ваше здоровье, друг мой!

   - И ваше также, - отвечал молодой человек, - хоть вы и смахиваете на самого дьявола!

   - Я? на дьявола?

   - Ну да...

   - Почему же?

   - А вот откуда вы меня знаете?

   - Разве вы раскаиваетесь в нашем знакомстве?

   - Нет, но кто вам сказал, что я сидел в тюрьме Сент-Пелажи?

   - А не я ли вас оттуда освободил?

   - А зачем?

   - Потому что у меня доброе сердце!

   - Вы меня, может быть, любите, как мясник быка... которого он ведет на убой!

   - Вы с ума сошли!

   - Десять тысяч за человека не уплатят так... без всякой причины.

   - Причина есть.

   - Какая же? что вы хотите из меня сделать?

   - Веселого гуляку, ловко транжирящего денежки и отлично умеющего провести время, вроде сегодняшней ночи, например. Хорошее вино, хорошая еда, хорошенькие девушки и веселые песни... Разве это плохое ремесло?

   Немного помолчав, молодой человек продолжал, мрачно насупившись:

   - А зачем, прежде чем выпустить меня на свободу, вы потребовали, чтобы я написал своей любовнице, что не хочу ее больше видеть? Зачем вы потребовали от меня это письмо?

   - Вы вздыхаете? Вот как? Вы, значит, все еще о ней думаете?

   - И всегда буду думать!

   - Напрасно... ваша любовница теперь далеко от Парижа... Я видел, как она садилась в дилижанс, еще раньше чем выкупил вас из Сент-Пелажи!

   - Уф!.. я задыхался в этой тюрьме... Я, кажется, душу бы черту продал, только бы выйти из нее... Вы этим и воспользовались... Только вместо души вы у меня отняли Сефизу... Бедная Королева Вакханок!.. И к чему это, тысяча чертей? Скажите мне, наконец, зачем?

   - Человек, так дорожащий своей любовницей, как вы дорожили вашей, не годится никуда... При случае... ему может не хватить энергии.

   - При каком случае?

   - Выпьем!..

   - Вы заставляете меня пить слишком много водки...

   - Вот вздор!.. посмотрите-ка на меня!..

   - Это-то меня и пугает... это-то и кажется мне какой-то чертовщиной... Вы с бутылки водки даже не поморщитесь... Что у вас грудь железная, что ли... или голова из мрамора?

   - Я долго жил в России, там водку пьют, чтобы согреться!

   - А здесь, чтоб подогреться!.. Ну, выпьем... только вина...

   - Вот еще!.. Вино годно для ребят, а мужчинам вроде нас полагается водка!

   - Ну давайте водки... ох, как она жжет... Зато голова пылает... и в глазах мерещится дьявольское пламя... точно ад какой...

   - Вот это я люблю, черт побери!

   - Вы сейчас толковали, что я слишком увлечен своей любовницей и при случае мне не хватит решительности... О каком случае вы говорили?

   - Выпьем-ка...

   - Подождите минутку... Видите ли, товарищ... я ведь не глупее другого и догадался, в чем дело...

   - Ну-ка?..

   - Вам известно, что я был рабочим, что у меня много товарищей, что я любим ими как добрый малый: вот вы и вздумали выставить меня приманкой, чтобы заманить других...

   - Дальше?

   - Несомненно, что вы - посредник в бунтах, нечто вроде комиссионера по части мятежей...

   - А еще что?

   - Вы путешествуете для какой-нибудь анонимной компании, промышляющей ружейной пальбой?

   - А вы уж не из трусов ли?

   - Я?.. Ну, знаете, я пороха не жалел в Июльские дни!

   - И теперь попалить не прочь?

   - Что же? этот фейерверк не хуже всякого другого!.. Положим, революции эти больше для удовольствия служат, чем для пользы... Я по крайней мере только тем и попользовался от трех славных дней, что спалил себе штаны и потерял куртку... Вот все, что выиграл народ в моем лице... А ты заладил: "Идем, идем сквозь пушек гром!" В чем же дело?

   - Вы знаете многих рабочих господина Гарди?

   - А! так вот зачем вы меня сюда привезли!

   - Да... вы здесь встретите много рабочих с этой фабрики.

   - Как? Чтобы рабочие с фабрики господина Гарди клюнули на эту приманку?.. Вы ошибаетесь... им слишком хорошо для этого живется.

   - Вот сейчас увидите.

   - Их? этих счастливчиков?.. Чего же им тогда еще нужно?

   - А их братья? А те, кто, не имея такого хозяина, как господин Гарди, помирают от голода и нищеты и призывают к себе на помощь? Неужели же они останутся глухи к этому призыву? Ведь господин Гарди исключение... Пусть народ поднатужится, исключение станет правилом, и все будут довольны.

   - В ваших словах есть доля правды... Только надо слишком сильно поднатужиться, чтобы сделать хорошего человека из моего мерзавца-хозяина, господина Трипо. Ведь это он превратил меня в отпетого гуляку...

   - Рабочие господина Гарди придут сюда. Вы их товарищ, вам они поверят... Помогите же мне их убедить...

   - В чем?

   - Да в том, что они должны покинуть эту фабрику, где они совсем погрязнут в эгоизме и забудут о своих собратьях.

   - Но если они уйдут с фабрики, чем же жить станут?

   - Об этом позаботятся... до решительного дня!

   - А пока что надо делать?

   - Да то же, что вы делаете: пить, смеяться, петь. А вместо работы учиться в комнате владеть оружием.

   - А кто их приведет сюда?

   - С ними уже говорили, кроме того, им подкинули прокламации, где упрекают в равнодушии к бедствиям товарищей. Ну что же, будете помогать?

   - Помогу!.. Все равно... Я чувствую, что иду дурной дорогой... но мне без Сефизы свет не мил... пошло все к черту... пропадать, так пропадать!.. Давайте выпьем!

   - Выпьем за будущую веселую ночку... Сегодняшняя оргия... так... только шалость новичков по сравнению с тем, что будет!

   - Нет... скажите, из чего вы сделаны? Ни разу не улыбнулись... не покраснели... не взволновались... точно из железа выкованы!

   - Мне не пятнадцать лет... Чтобы рассмешить меня, надо нечто иное... Вот сегодня ночью я посмеюсь... хорошо посмеюсь!

   - Не знаю, водка, что ли, на меня так действует... но только... черт побери... мне стало страшно от ваших слов... что вы посмеетесь сегодня ночью.

   Сказав это, молодой человек встал; его покачнуло: видимо, он совсем опьянел.

   В дверь постучались.

   - Войдите.

   Вошел хозяин кабака.

   - Там пришел какой-то молодой человек; его зовут господин Оливье, и он спрашивает г-на Морока.

   - Морок - это я. Позовите его сюда.

   Хозяин вышел.

   - Это один из наших... Но отчего он один? - проговорил Морок, и на его суровом лице выразилось разочарование. - Это меня крайне удивляет... Я ожидал многих... Вы не знакомы с ним?

   - Оливье... блондин?.. кажется, знаю.

   - Сейчас увидим. Вот и он.

   Действительно, в комнату вошел высокий молодой человек с открытым, смелым и умным лицом.

   - Батюшки... Голыш!.. - воскликнул он при виде собутыльника Морока.

   - Он самый! Давненько мы с тобой, Оливье, не видались.

   - Очень просто... работаем в разных местах...

   - Но вы один? - спросил Морок и, указав на Голыша, прибавил: - При нем говорить можно... он из наших. Отчего вы один?

   - Я пришел один, но от имени всех.

   - А! - воскликнул Морок с облегчением. - Они соглашаются?

   - Они отказываются... и я также.

   - Как, черт возьми, отказываются? Что у них, женские головы что ли? - яростно стиснув зубы, проговорил Морок.

   - Вы сперва выслушайте, - холодно отвечал Оливье. - Мы получили ваши письма, видели вашего агента, узнали, что действительно у него есть связи с тайными обществами, где мы кое-кого знаем...

   - Ну, так чего же колебаться?

   - Во-первых, нам неизвестно, готовы ли эти общества к движению.

   - Я вам это говорю.

   - Он... говорит... я... тоже... - бормотал Голыш. - Идем, идем сквозь пушек гром!

   - Этого мало... - продолжал Оливье. - Кроме того, мы поразмыслили. В течение недели мнения разделились... еще вчера были сильные споры... но сегодня утром нас позвал дядя Симон и после долгой беседы всех убедил... Мы подождем... Если что начнется... ну, тогда посмотрим...

   - Это ваше последнее слово?

   - Это наше последнее слово.

   - Тише! - воскликнул Голыш, покачиваясь на ногах, но все-таки прислушиваясь. - Кричат... как будто целая толпа...

   Действительно, послышался шум, вначале глухой, но возраставший с каждым мгновением и сделавшийся в конце концов ужасным.

   - Что это такое? - спросил удивленный Оливье.

   - Теперь я вспомнил, - начал Морок, мрачно улыбаясь. - Хозяин говорил мне, что в этой местности народ очень озлоблен против фабрики. Если бы вы и ваши товарищи, на которых я рассчитывал, отделились от других, эти люди, начинающие рычать, были бы за вас, а не против вас, как теперь!

   - Так это свидание было ловушкой, чтобы вооружить рабочих господина Гарди друг против друга? - воскликнул Оливье. - Что же, вы думали, что мы соединимся с теми, кого натравливают на фабрику, и что...

   Молодой человек не смог продолжать. Страшный взрыв проклятий, криков и свистков потряс стены кабака.

   Дверь стремительно растворилась, и бледный, дрожащий кабатчик вбежал с криком:

   - Господа, есть между вами кто-нибудь с фабрики господина Гарди?

   - Я оттуда, - отвечал Оливье.

   - Ну, так вы пропали!.. Там прибежала толпа волков, и они кричат, что здесь есть пожиратели с фабрики Гарди и что они хотят с ними подраться, если пожиратели не откажутся от фабрики и не соединятся с ними.

   - Сомненья больше нет: это засада! - с гневом глядя на Морока и Голыша, воскликнул Оливье. - Желали нас запутать, заманив сюда!

   - Засада... я... Оливье... никогда! - бормотал пьяный Голыш.

   - Война пожирателям! Или пусть они присоединяются к волкам! - кричала в один голос разъяренная толпа, казалось, заполнившая дом.

   - Идите! - воскликнул кабатчик и, не давая Оливье времени опомниться, схватил его за руку и, отворяя окно, выходившее на крышу невысокой пристройки, продолжал: - Спасайтесь через окно, спускайтесь по крыше и бегите полями... Да скорее... давно пора...

   И, видя колебание молодого рабочего, он прибавил со страхом:

   - Да вы с ума сошли, один против двухсот? Еще минута, и будет поздно... слышите? Идут... идут...

   Действительно, в эту минуту яростные крики, свистки и гиканье удвоились, а деревянная лестница, ведущая на второй этаж, зашаталась под поспешными шагами нескольких человек. Пронзительный крик раздался уже близко:

   - Война пожирателям!

   - Спасайся, Оливье! - воскликнул Голыш, который от опасности протрезвел.

   Только он успел это проговорить, как дверь зала, смежного с их комнатой, со страшным треском распахнулась.

   - Вот они! - в ужасе воскликнул хозяин, всплеснув руками, и, подбежав к Оливье, силой столкнул его с подоконника, потому что тот все еще колебался.

   Окно закрыли, и Морок в сопровождении кабатчика вышел в залу, куда только что ворвались вожаки волков, пока их товарищи неистовствовали во дворе и на лестнице. Человек восемь или десять бесноватых, не сознававших, что их подстрекают к буйству, вбежали в залу, возбужденные гневом и вином и размахивая длинными палками. Во главе них был каменолом громадного роста и геркулесова сложения, с рваным красным платком на голове, концы которого болтались по плечам, и со старой козьей шкурой на плечах; он размахивал тяжелыми железными клещами. Глаза его были налиты кровью, лицо выражало зверскую злобу, он громовым голосом кричал, делая вид, что хочет оттолкнуть Морока от двери в кабинет:

   - Где пожиратели? Волкам хочется их загрызть!

   Кабатчик поспешил отворить дверь в отдельный кабинет, приговаривая:

   - Видите, друзья мои... здесь никого нет... посмотрите сами...

   - Верно... никого нет! - воскликнул изумленный каменолом, заглянув в кабинет. - Где же они? Нам сказали, что сюда их человек пятнадцать пришло. Или они пошли бы вместе с нами разносить фабрику... или была бы драка, и волки изрядно бы их порвали!..

   - Коли не пришли... значит придут... - сказал другой. - Надо подождать!

   - Да, да... подождем их!

   - Посмотрим на них поближе!

   - Если волкам хочется поглядеть на пожирателей, - сказал Морок, - то почему бы им не пойти повыть около фабрики поганых атеистов?.. Стоит волкам, завыть, небось те выскочат, и завяжется драка...

   - И завяжется драка! - машинально повторил Голыш.

   - Но, только, может быть, волки боятся пожирателей? - прибавил Морок.

   - Ты заговорил о страхе... так ты с нами туда пойдешь: мы тебе покажем, как мы боимся! - хриплым голосом закричал колосс и двинулся к Мороку.

   Множество голосов завопило:

   - Чтобы волки побоялись пожирателей? Такое было бы впервые!

   - Драться... драться... вот и делу конец! Нам это надоело... С чего им такое счастье, а мы должны бедствовать!

   - Они говорят, что каменоломы - это дикие звери, единственно на то и годные, чтобы работать в своих ямах, как та собака, которая только и знает, что вертеть вертел! - сказал один из посланцев барона Трипо.

   - И что пожиратели наделают себе фуражек из шкур волков! - прибавил другой.

   - Ни они, ни их жены не ходят к обедне, язычники... собаки!.. - кричал агент аббата.

   - Ну, они-то... черт их побери, это их дело! Но жены как смеют не ходить?.. Это требует отмщения!

   - Недаром аббат сказал, что проклятая фабрика накличет на нас холеру...

   - Верно... он это говорил в своей проповеди... Наши жены слышали...

   - Да, да, долой пожирателей, которые хотят навлечь холеру на нашу округу.

   - Драться!.. драться! - ревела толпа.

   - На фабрику, друзья! - громовым голосом закричал Морок. - На фабрику, храбрецы-волки!

   - Да, да, долой пожирателей, которые хотят навлечь топаньем и шумом.

   Эти отчаянные крики отрезвили Голыша, и он шепнул Мороку:

   - Вы хотите резни? Я на это не согласен.

   - У нас будет время предупредить фабрику... От этих мы дорогой отделимся, - отвечал ему Морок; затем он крикнул перепуганному кабатчику: - Водки! Надо выпить за здоровье волков! Я угощаю.

   Он кинул деньги кабатчику, который исчез и через мгновение вернулся с бутылками водки и стаканами.

   - К чему стаканы? - воскликнул Морок. - Разве такие молодцы пьют из стаканов?! Вот как надо!

   И, откупорив бутылку, он приложил горлышко к губам.

   - Отлично! - сказал каменотес, которому Морок передал бутылку. - Лей прямо в глотку! Кто не последует этому совету, тот трус! Это наточит зубы волкам!

   - Пейте, товарищи! - раздавал Морок бутылки.

   - Без крови дело не обойдется, - прошептал Голыш, сознавая, несмотря на свое опьянение, всю опасность рокового подстрекательства.

   Действительно, вскоре многочисленная толпа покинула двор кабатчика, чтобы устремиться всей массой на фабрику г-на Гарди.

   Некоторые из рабочих и жителей деревни, не желавшие принимать участия во враждебных действиях (их было большинство, прятались по домам, в то время как буяны шли главной улицей; но женщины, фанатизм которых аббат сумел разжечь, ободряли своими криками и пожеланиями воинственную толпу. Во главе нее шел гигант-каменолом, размахивая своими огромными железными клещами, а прочие вооружились палками, камнями, всем, что попало под руки, и следовали за основным ядром толпы. Головы, возбужденные недавними возлияниями, кипели страшной яростью. Лица были свирепые, горевшие ненавистью, ужасные. Разнузданные, порочные страсти угрожали страшными последствиями. Волки шли по четверо или пятеро в ряд, распевая воинственную песню, которая своим нарастающим возбуждением разжигала их еще сильнее. Вот последний куплет этой песни:

  

   Бесстрашно вступим в бой с врагами,

   Стальные мышцы напряжем,

   Они вражду раздули сами,

   Ну, что ж! Мы против них идем!

   Царя всеславного потомки -

   Мы не должны в бою робеть,

   Но победить иль умереть;

   Смерть, смерть иль клич победы громкий!

   О племя храбрецов, о соломонов род [24],

   Смелей, отважней в жаркий бой,

   Победа нас зовет!

  

   Морок и Голыш исчезли во время суматохи, когда толпа выходила из кабака, чтобы двинуться на фабрику.

  

  

  

   Пока волки готовились к дикому нападению на пожирателей, фабрика г-на Гарди имела самый праздничный вид, вполне гармонировавший с ясным, холодным мартовским утром.

   Девять часов пробило в общежитии рабочих, отделенном от мастерских широкой дорогой, усаженной по обеим сторонам деревьями. Восходящее солнце освещало внушительную массу домов, выстроенных на красивом, здоровом месте, откуда видны были поросшие лесом живописные склоны, которые с этой стороны возвышаются над Парижем, отстоящим отсюда в одном лье. Дом, предназначенный для общежития, имел очень скромный и в то же время веселый вид. Его красная черепичная крыша красиво оттеняла белый цвет стен, перерезанных там и здесь широкими кирпичными контрфорсами, а зеленые ставни второго и третьего этажей приятно выделялись на белом фоне. Эти здания, обращенные на юг и восток, были окружены обширным садом в десять арпанов, засаженным деревьями и делившимся на огород и на фруктовый сад.

   Прежде чем продолжать описание, которое может показаться несколько фантастичным, установим сначала, что чудеса, картину которых мы будем набрасывать, не следует рассматривать как утопию или мечту. Напротив, нет ничего более реального; поторопимся даже сказать и, больше того, доказать (по нынешнему времени подобное утверждение придаст особую силу и вес делу), что эти чудеса были результатом превосходной спекуляции и в итоге представляли столь же выгодное, сколь и гарантированное помещение капитала.

   Итак, предпринять великое, полезное и прекрасное дело, дать значительному количеству рабочих идеальный достаток по сравнению с ужасной, почти смертоносной судьбой, на которую эти люди практически всегда обречены; образовать их и поднять в собственных глазах; заставить их отказаться от грубых кабацких наслаждений или, вернее, угрюмой жажды забвения, в котором эти несчастные неизбежно ищут убежища от сознания горькой судьбы, - заставить их предпочесть всему этому радости разумного человека, отдохновение в искусстве, словом, улучшить нравственную природу человека через счастье; наконец, занять место среди благодетелей человечества благодаря великодушному начинанию и примеру, что легко сделать, и одновременно сделать выгодное дело - все это может показаться сказкой. А между тем таков был секрет чудес, о которых мы говорим.

    

   Войдем во двор фабрики.

   Агриколь, не подозревавший об ужасном исчезновении Горбуньи, предавался счастливым мечтам о своей Анжели и с некоторым кокетством заканчивал туалет, собираясь идти к невесте.

   Опишем кратко жилище Агриколя, за которое в общежитии он платил невероятно дешево - семьдесят пять франков в год, - как и все холостые рабочие. Эта квартира, находившаяся на третьем этаже, состояла из прекрасной комнаты и небольшой туалетной комнаты, обращенных окнами на юг, прямо в сад; некрашеный пол из еловых досок был безукоризненно чист. Железная кровать с мягким матрацем из маисовых листьев была покрыта мягким одеялом; в комнату были проведены газ и труба калорифера, так что и свет, и тепло поступали по мере надобности в эту комнату. Пестрые обои и такого же узора занавеси украшали комнату, мебель которой состояла из комода, стола орехового дерева, нескольких стульев и книжного шкафа. В туалетной, очень светлой и просторной, был стенной шкаф, туалетный стол и громадный цинковый таз у водопроводного крана, где воды можно было брать сколько угодно. Если сравнить это приятное, здоровое, удобное жилище с мрачной, ледяной и запущенной мансардой, за которую достойный юноша платил девяносто франков в год в доме своей матери, если вспомнить, что ему нужно было при этом каждый вечер проделывать полтора лье, понятна станет та жертва, которую он приносил привязанности к этой прекрасной женщине.

   Бросив последний довольный взгляд в зеркало и расправив усы и эспаньолку, Агриколь вышел из комнаты и отправился к Анжели в общую бельевую по длинному и широкому коридору, освещавшемуся сверху, еловый пол которого блистал абсолютной чистотой. Хотя в последнее время семя раздора и было брошено врагами господина Гарди в братски объединенную ассоциацию его рабочих, все же почти из каждой комнаты, выходившей в коридор, слышались веселые песни, и Агриколь, проходя мимо многих открытых дверей, обменивался сердечным утренним приветствием со своими товарищами. Быстро спустившись с лестницы, кузнец перебежал через двор-лужайку, где среди группы деревьев журчал фонтан, и очутился у флигеля. Там помещалась мастерская, в которой часть не работающих на фабрике жен и дочерей состоящих в ассоциации рабочих шили белье. Изготовление его на фабрике, учитывая огромную экономию при оптовой закупке полотна, которую ассоциация делала непосредственно на фабриках, неслыханно снижало цену каждой вещи. Пройдя через бельевую, громадную залу, выходившую окнами в сад, хорошо отапливаемую зимой и хорошо проветриваемую летом, Агриколь постучался в дверь матери Анжели.

   Если мы скажем несколько слов об этом жилище, расположенном на втором этаже и обращенном окнами в сад, к востоку, то только потому, что оно являло собой пример квартиры семейных рабочих, за которую они платили тоже баснословно дешево, а именно 125 франков в год. Небольшая передняя, выходившая в коридор, вела в очень просторную комнату, по обеим сторонам которой находились еще две меньшие комнаты для семьи, - если дети были достаточно взрослыми для того, чтобы спать в двух дортуарах, устроенных по примеру дортуаров в пансионах и предназначенных для детей обоего пола. Каждую ночь присмотр за этими спальными помещениями поручался отцу или матери из семей, принадлежавших к ассоциации. Помещение, о котором мы говорим, так же, как и все остальные, было совершенно свободно от принадлежностей кухонного хозяйства; так как последнее велось сообща и в широком масштабе в другой части здания, описываемое нами помещение можно было содержать в большой чистоте. Довольно большой ковер, удобное кресло, несколько красивых фарфоровых вещиц на этажерке из белого лакированного дерева, несколько гравюр на стене, бронзовые часы, кровать, комод, секретер из красного дерева - все это говорило, что съемщики квартиры пользовались уже и некоторым достатком.

   Анжель, которую теперь можно называть невестой Агриколя, вполне оправдывала лестный портрет, набросанный Агриколем бедной Горбунье. Эта очаровательная девушка семнадцати лет, одетая просто, но очень мило, сидела в эту минуту рядом с матерью и при появлении Агриколя слегка покраснела.

   - Я пришел, чтобы исполнить обещание, если ваша матушка ничего против не имеет, - сказал кузнец.

   - Конечно, нет, Агриколь! - ласково отвечала мать девушки. - Она не захотела осмотреть общежитие ни с отцом, ни с братом, ни со мной, откладывая до воскресенья, чтобы пойти с вами... Ну, да это и хорошо: вы так прекрасно объясняете, что наша новенькая сразу все поймет. Она вас дожидается уже целый час, да еще с каким нетерпением!

   - Извините меня, пожалуйста, - весело сказал Агриколь. - Мечтая об удовольствии видеть вас, я и счет времени потерял... это мое единственное оправдание!

   - Ах, мама! - воскликнула Анжель, став румяной, как вишня. - Зачем говорить такие, вещи?

   - А разве не правда? Да ведь я тебя не браню, напротив! Ну, иди же... Агриколь объяснит тебе лучше меня, чем обязаны нашему хозяину все рабочие фабрики!

   - Господин Агриколь, - промолвила девушка, завязывая ленты хорошенького чепчика. - Как жаль, что вашей приемной сестры нет с нами!

   - Горбуньи? Да, жаль... но это ничего, дело только откладывается на время, так как, надеюсь, ее вчерашний визит не был последним.

   Поцеловав на прощание мать, Анжель вышла из комнаты под руку с Агриколем.

   - Боже, господин Агриколь! - сказала она. - Вы не поверите, до чего я была поражена, когда увидала такой красивый дом после того, как привыкла к нищете рабочих в провинции... Какая там нищета!.. Я сама испытала ее на себе... а здесь все кажутся счастливыми и довольными!.. Право, точно в сказке... Мне кажется, что я вижу все это во сне. А когда я спрашиваю объяснения у мамы, она мне отвечает: "Господин Агриколь тебе все объяснит!"

   - И знаете, почему я так счастлив, что могу исполнить эту приятную обязанность? - нежно и серьезно спросил Агриколь. - Потому что никогда это не было более кстати.

   - Как это, господин Агриколь?

   - Показать вам этот дом, объяснить выгоды нашей ассоциации - это все равно, что сказать вам прямо: здесь, мадемуазель, рабочий уверен в настоящем и будущем и не должен, как многие бедные его братья, отказываться от нежных потребностей сердца, от счастья выбрать себе подругу жизни!.. Здесь ему нечего бояться, что он соединит свою нищету с другой...

   Анжель опустила глаза и покраснела.

   - Здесь рабочий может мечтать о семейном счастье, не боясь того, что впоследствии ему придется страдать, видя ужасные лишения дорогих ему людей... Здесь благодаря порядку и разумному распределению труда все мужчины, женщины и дети живут в достатке и счастливо. Словом, - прибавил Агриколь, нежно улыбаясь, - можно легко доказать, что здесь самое умное - это... любить... и самое благоразумное... вступить в брак!

   - Не пора ли нам идти?.. - робким и взволнованным голосом проговорила девушка, покраснев еще больше.

   - Сейчас, мадемуазель, - отвечал кузнец, довольный тем, что породил смятение в этой невинной душе. - Да вот мы рядом с дортуаром девочек; зайдем сюда: эти щебетуньи уж верно выпорхнули из своих гнездышек!

   - Хорошо, зайдемте.

   Молодой кузнец и Анжель вошли в обширный дортуар, вроде тех, какие бывают в пансионах, с длинными рядами маленьких кроваток, причем в его обоих концах стояли кровати двух матерей, которые по очереди исполняли роль воспитательниц.

   - Ах, как здесь хорошо! как чисто! Кто же за этим смотрит, господин Агриколь?

   - Сами дети. Прислуги здесь не полагается. Но если бы вы видели, какое невероятное соревнование существует между малютками: каждая хочет лучше других оправить свою постель. Это их занимает, будто они куклам постель застилают. Вы знаете, девочки любят ведь играть в домашнее хозяйство, а здесь игра переходит в дело, и все идет превосходно.

   - О! я понимаю! Значит, пользуются их склонностями и приучают к делу?

   - Ну да! в этом весь секрет. Вы сами увидите, что они повсюду заняты полезным трудом и необыкновенно довольны значимостью своих занятий.

   - Боже! господин Агриколь, - робко заметила девушка, - если только сравнить эти теплые, чистые дортуары с грязными соломенными тюфяками на чердаках, где несчастные дети мерзнут, сбившись в одну кучу, как у нас в провинции!

   - Да и в Париже не лучше, если не хуже!

   - Как, должно быть, господин Гарди добр, великодушен и богат, если он в состоянии делать так много добра!

   - А я сейчас очень вас удивлю, мадемуазель Анжель, так удивлю, что вы мне, пожалуй, и не поверите! - засмеялся Агриколь.

   - Как это, господин Агриколь?

   - Положим, что господин Гарди самый благородный и добрейший человек в мире! Он делает добро для добра, а не из расчета. Но представьте себе, что если бы он был самым жадным эгоистом... то и тогда добро, которое он для нас делает... дало бы ему все-таки громадную прибыль!

   - Возможно ли это? Я верю, раз вы это говорите, но... если так выгодно делать добро, то отчего его делают так редко?

   - А потому, что редко в одном лице соединяются три условия: знать, мочь и хотеть.

   - Увы, да! Кто знает... те не могут!

   - А кто может, те не знают или не хотят!

   - Но отчего же добро, которое делает господин Гарди, приносит ему так много выгод?

   - Сейчас я вам это объясню.

   - Ах, как хорошо пахнет фруктами! - воскликнула Анжель.

   - Это мы пришли к нашему фруктовому складу. Я готов об заклад побиться, что наши щебетуньи из дортуара найдутся и здесь... не затем, чтобы клевать плоды, а для того, чтобы работать!

   Отворив дверь, они вошли в громадную кладовую, где хранились зимние фрукты, симметрично расположенные рядами на длинных полках. Несколько детей, семи-восьми лет, тепло и чисто одетых, пышущих здоровьем, перебирали под наблюдением женщины плоды, откидывая испортившиеся.

   - Видите, - сказал Агриколь, - мы везде, где можно, применяем детский труд. Эти занятия доставляют детям развлечение, удовлетворяя потребности в движении и деятельности, свойственные их возрасту; нельзя и придумать лучшего времяпрепровождения для девочек и женщин.

   - Как все разумно организовано!

   - А если бы вы видели, как эти ребята на кухне стараются! Под присмотром одной или двух женщин они работают за десятерых служанок!

   - Ведь в этом возрасте любят играть в кухню! Они, должно быть, в восторге.

   - Да! Так же, под видом игры в сад, они работают в саду, поливают, полют, собирают овощи и фрукты, расчищают аллеи граблями и так далее. Словом, вся эта ватага детишек, которые обыкновенно лет до двенадцати ничего не делают, здесь приносит много пользы. Помимо трех часов школьных занятии, они с шести или семи лет заняты полезно и приятно целый день и, экономя руки взрослых, зарабатывают больше, чем стоит их содержание. А кроме того, знаете, мадемуазель Анжель, когда дети принимают участие в работе, то их чистое, целомудренное и нежное соседство смягчающим образом действует и на взрослых. Поневоле станешь осторожнее и в словах и в поступках. Самый грубый человек не может не уважать детства.

   - Чем больше видишь, тем больше удивляешься, как здесь все рассчитано для счастья всех! - с восхищением воскликнула Анжель.

   - И не без труда далось все это: сколько предрассудков надо было победить, какую вынести борьбу с рутиной! А вот и общая кухня, - прибавил кузнец, улыбаясь. - Не правда ли, она так велика, точно в казарме или громадном пансионе?

   Действительно, кухня была громадная. Все кухонные принадлежности блестели чистотой. Благодаря замечательным достижениям науки, позволяющим осуществлять экономию (достижениям, всегда не доступным для бедных классов, больше всего нуждающихся в них, потому что осуществимы они лишь в больших масштабах), не только очаг, но и печи топились таким количеством топлива, которое составляло ровно половину расходов, затрачиваемых на отопление каждой семьей в отдельности; излишек тепла оказывался достаточным для того, чтобы с помощью прекрасно сделанного калорифера поддерживать одинаковую температуру во всех комнатах общежития. Дети под руководством двух хозяек выполняли на кухне различные работы. Забавно было видеть ту серьезность, с которой они относились к своим кулинарны