Писемский Алексей Феофилактович - В водовороте

- ты с бароном в кабриолете, а я с Еленой в фаэтоне!

   - Хорошо, - сказала и на это совершенно равнодушно княгиня.

   Князь после того пошел к Жиглинским. Насколько дома ему было нехорошо, неловко, неприветливо, настолько у Елены отрадно и успокоительно. Бедная девушка в настоящее время была вся любовь: она только тем день и начинала, что ждала князя. Он приходил... Она сажала его около себя... клала ему голову на плечо... по целым часам смотрела ему в лицо и держала в своих руках его руку.

   В воскресенье Анна Юрьевна приехала к Григоровым по обыкновению, в кабриолете и с грумом. Для княгини и барона тоже был готов кабриолет, а для князя фаэтон, в котором он и заехал за Еленой, чтобы взять ее с собой. Когда, наконец, все уже были в своих экипажах, то Анна Юрьевна впереди всех улетела на своем рысаке. За ней поехали в кабриолете княгиня и барон, и так как княгиня сама пожелала править, то они поехали довольно тихо. Сзади их тронулся князь с Еленой, который, как ни старался в продолжение всей дороги не смотреть даже вперед, но ему, против воли его, постоянно бросалось в глаза то, что княгиня, при каждом посильнее толчке кабриолета, крепко прижималась своим плечом к плечу барона. Такого рода наблюдения нельзя сказать, чтобы успокоительно подействовали на князя, и в парк он приехал недовольный и раздраженный.

   В Немецком клубе наше маленькое общество собралось в одну группу, и сначала, как водится, пили чай, потом слушали хор полковых музыкантов, слушали охриплое пение тирольцев, гиканье и беснованье цыган, и все это никому не доставило большого удовольствия. Анна Юрьевна, собственно, затеяла ехать в Немецкий клуб с единственною целью встретиться там с своим юным музыкальным талантом, которого вряд ли не предполагала простить даже и которого она в самом деле встретила, но в таком сотовариществе, что никакое снисхождение ее не могло перенести того. Она увидала его входящим в сад под руку с весьма молоденькой девицей, но уже пьяной и с таким нахальным видом, что о роде занятий ее сомневаться было нечего. Юный же талант, увидав Анну Юрьевну, поспешил вместе с своей спутницей стушеваться, а затем и совсем исчез из клуба. Вследствие всего этого Анна Юрьевна весь остальной вечер была злая-презлая!

   - Пойдемте ужинать, гадко все тут! - сказала она, и все с удовольствием приняли ее предложение. Анна Юрьевна за свою сердечную утрату, кажется, желала, по крайней мере, ужином себя вознаградить и велела было позвать к себе повара, но оказалось, что он такой невежда был, что даже названий, которые говорила ему Анна Юрьевна, не понимал.

   - Поди, мой милый, ты, видно, кроме чернослива разварного да сосисок, ничего и изготовить не умеешь, - проговорила она.

   - Рыба у нас, ваше превосходительство, есть добрая, хорошая, - отвечал ей на это немец повар.

   - Осетрина, что ли, эта ваша противная?

   - Осетрина, ваше превосходительство! Есть цыплята молодые с салатом.

   - Скажите, какая редкость! - произнесла Анна Юрьевна с презрением. - Ну, давайте уж вашей осетрины и цыплят!

   Повар поклонился ей и, неуклюже ступая своими аляповатыми сапогами по паркету, вышел из залы.

   - А вы дайте мне того розового вина, которое вы мне подавали, когда я заезжала к вам как-то тут... - отнеслась потом Анна Юрьевна к официанту.

   - Это 48-й номер, - отвечал тот не без гордости и пошел за вином.

   Анна Юрьевна пила это вино, когда была в клубе еще в начале лета с юным своим музыкальным талантом. При этой мысли она невольно вздохнула, постаравшись скрыть от всех этот вздох.

   Барон в настоящий вечер был особенно нежен с княгиней: его белобрысое лицо, с каким-то медовым выражением, так и лезло каждоминутно князю в глаза. Впрочем, начавшийся вскоре ужин и поданное розоватое вино, оказавшееся очень хорошим вином, отвлекли всех на некоторое время от их собственных мыслей: все стали есть и пить и ни слова почти не говорили между собой; только вдруг, посреди этой тишины, в залу вошли двое молодых людей, громко хохоча и разговаривая. Оказалось, что один из них был не кто иной, как Архангелов. Увидав знакомых ему лиц, и лиц такого хорошего круга, Архангелов сейчас же подлетел к ним самым развязным манером, сказал две - три любезности княгине, протянул как-то совершенно фамильярно руку барону, кивнул головой приветливо князю. Все это Архангелов делал, чтобы пустить пыль в глаза своему товарищу; оба молодые люди были писцы из новых присутственных мест и потому, может быть, несколько больше о себе думали, чем обыкновенные писцы. Получив на все свои развязные слова и приветствия почти полное молчание, Архангелов счел за лучше удалиться; но не ушел совсем из комнаты, а стал тут же ходить с своим приятелем взад и вперед по той именно стороне стола, на которой сидели Елена и князь.

   - Мне, знаешь, наскучило уж бывать в свете! - говорил Архангелов своему товарищу.

   - Мне самому тоже наскучило! - врал ему и тот.

   - Знаешь, там эти скандальные исторьицы приятно еще слушать! - болтал Архангелов.

   - Я тоже пропасть их слыхал! - не уступал ему его приятель.

   - Вот эта княгиня, - продолжал Архангелов более уже тихим голосом и показывая глазами на княгиню и барона, - с этим бароном вожжается!

   - Будто? - спросил с любопытством его товарищ.

   - Верно, так-с... Будьте благонадежны!.. Это мне моя сказывала! - отвечал самодовольно Архангелов.

   - Ха-ха-ха! - почему-то засмеялся на это его молодой товарищ.

   - Ха-ха-ха! - засмеялся также и сам Архангелов.

   У Елены был прекрасный слух, а у князя - зрение: она расслышала все слова Архангелова, а тот видел, как Архангелов показал глазами на княгиню и барона.

   Когда молодые люди разразились хохотом, князь вдруг, весь побледнев, встал на ноги и, держась за стул, обратился к ним.

   - Чему вы смеетесь над нашим обществом? - проговорил он почти с пеной у рта.

   - Мы ничему не смеемся! - пробормотал, покраснев, Архангелов.

   - Смеетесь, черт возьми, когда вам говорят то! - воскликнул князь и стукнул стулом об пол.

   - Мы, ей-богу, не над вами-с! - говорил Архангелов почти со слезами на глазах.

   - Над чем же вы смеетесь?.. Над чем? - приступал князь и хотел, кажется, схватить молодого человека за воротник.

   - Князь, assez, finissez donc! {довольно, прекратите же! (франц.).} - крикнула ему Анна Юрьевна, удивленная до крайности всей этой выходкой князя.

   Княгиня тоже сильно смутилась, а барон явно струсил.

   - Я голову вам размозжу, если вы осмелитесь хоть улыбнуться при мне! - продолжал кричать на молодых людей князь, причем Архангелов желал только извиниться как-нибудь перед ним, а товарищ его, напротив, делал сердитый вид, но возражать, однако, ничего не решился.

   Елена, с самого начала этой сцены больше и больше изменявшаяся в лице, наконец, тоже встала и прямо взяла князя за руку.

   - Пойдемте, мне нужно с вами переговорить! - сказала она.

   - Сейчас! - отвечал тот и, по-видимому, еще что-то такое хотел крикнуть на Архангелова.

   - Пойдемте, мне очень нужно! - повторила окончательно настойчивым голосом Елена и, не выпуская руки князя, увела его в соседнюю комнату.

   Архангелов после того не преминул обратиться к оставшемуся обществу.

   - Ей-богу, я ничего, решительно ничего не сказал! - проговорил он, разводя руками.

   - Ну, не оправдывайтесь!.. Уходите лучше! - сказала ему Анна Юрьевна.

   - Сию секунду-с! - отвечал тот и, мигнув своему товарищу, вышел с ним из залы.

   В это время Елена разговаривала в соседней комнате с князем.

   - Я теперь все понимаю, все! - произнесла она с ударением.

   - Что вы понимаете? - возразил ей князь, далеко еще не пришедший в себя от гнева.

   - Все! - отвечала Елена задыхающимся голосом. - Как же? Как он смел оскорбить княгиню!.. Я бы убить его советовала вам! - прибавила она с насмешкой.

   - Я совсем не потому... - проговорил князь.

   - Перестаньте лгать!.. Я говорить после этого с вами не хочу!.. - произнесла Елена и проворно вошла опять в залу. - Анна Юрьевна, возьмите меня в свой кабриолет, мне ужасно хочется проехаться на вашем коне! - обратилась она к той.

   - Хорошо! - отвечала как-то протяжно Анна Юрьевна. - Но где же князь и что с ним происходит? - прибавила она с беспокойством.

   - Отдыхает там от своего гнева, я с ним и ехать боюсь - решительно! - отвечала, как бы смеясь, Елена.

   - Но за что же он тут рассердился? - спрашивала Анна Юрьевна.

   - За то, что эти господа болтали что-то такое про всех нас.

   - О, как это смешно с его стороны! - воскликнула Анна Юрьевна.

   - И я ему говорила, что странно это!.. - подхватила Елена.

   Княгиня, при всем этом разговоре их, ничего не сказала, а барон так даже отошел от нее и стоял уже вдали.

   - Только мы теперь же и поедемте! - обратилась Елена почти с умоляющим видом к Анне Юрьевне. - У меня maman больна: мне надобно поскорее домой!..

   - Пожалуй, поедемте! - произнесла опять с расстановкой Анна Юрьевна; ей самой было противно оставаться в клубе. - Скажите князю, чтобы он довез моего грума, - присовокупила она княгине, уходя; и, когда Елена стала садиться в кабриолет, Анна Юрьевна ей сказала с участием:

   - Поосторожней, ma chere, смотрите, берегите себя!

   - Нет, ничего! Что мне сделается! - произнесла Елена почти с каким-то презрением к самой себе.

   - Как что!.. Очень может сделаться! - возразила Анна Юрьевна и лошадь свою не погнала, по обыкновению, а поехала, явно желая поберечь Елену, самой легкой рысцой: Анна Юрьевна в душе была очень добрая женщина.

   Тотчас после их отъезда воротился и князь в залу.

   - Где ж Елена Николаевна? - было первое слово его.

   - Она уехала с Анной Юрьевной, - отвечала княгиня, не смея, кажется, взглянуть мужу в лицо.

   - Уехала?.. С Анной Юрьевной? - повторил князь. - В таком случае вы поедете со мною в фаэтоне! - прибавил он княгине.

   - Хорошо, - отвечала она ему покорно.

   - А я, значит, один в кабриолете поеду? - спросил барон с заметным удовольствием.

   - Вы возьмите с собою грума Анны Юрьевны! - сказала ему княгиня.

   - Ах да, так! - подхватил барон.

   Во всю дорогу князь слова не промолвил с женой, и только, когда они приехали домой, он, выходя из экипажа, произнес полунасмешливо и полусердито:

   - Извините, что я вас разлучил!

   - Нисколько!.. Нисколько!.. Вы должны извиняться передо мною совершенно в другом!.. - воскликнула княгиня, и голос ее в этом случае до того был искренен и правдив, что князь невольно подумал: "Неужели же она невинна?" - и вместе с тем он представить себе без ужаса не мог, что теперь делается с Еленой.

  

  

  

   Часов в двенадцать дня Елена ходила по небольшому залу на своей даче. Она была в совершенно распущенной блузе; прекрасные волосы ее все были сбиты, глаза горели каким-то лихорадочным огнем, хорошенькие ноздри ее раздувались, губы были пересохшие. Перед ней сидела Елизавета Петровна с сконфуженным и оторопевшим лицом; дочь вчера из парка приехала как сумасшедшая, не спала целую ночь; потом все утро плакала, рыдала, так что Елизавета Петровна нашла нужным войти к ней в комнату.

   - Леночка, ангел мой, что такое с тобой? - спросила она ее как-то робко.

   С тех пор, как князь стал присылать к ним деньги, Елизавета Петровна сделалась очень нежна с дочерью и начала постоянно беспокоиться об ее здоровье.

   Елена молчала и ничего не отвечала, и только выступившие на глазах ее слезы и вздрагивающие щечки говорили об ее страшном душевном настроении.

   - Верно, с князем что-нибудь вышло?.. Непременно уж так, непременно! - произнесла Елизавета Петровна каким-то успокоивающим голосом.

   - Он такой низкий человек, такой лгун! - проговорила, наконец, Елена.

   - Ах, господи, ничего этого нет!.. Нам всегда так кажется, когда мы кого любим, - продолжала Елизавета Петровна тем же кротким и успокоивающим голосом.

   Она в первый еще раз так прямо заговорила с дочерью об ее любви к князю.

   - Нет, мне это не показалось!.. Я никогда бы не стала говорить, если бы мне это только показалось! - говорила Елена. - Впрочем, я сейчас сама ему тем же заплачу, - освобожу его от себя!.. Дайте мне бумаги и чернильницу!.. - прибавила она почти повелительно матери.

   Та послушно встала, сходила и принесла ей то и другое.

   Елена принялась писать к князю письмо.

   "Вы понимаете, конечно, черноту ваших поступков. Я просила вас всегда об одном: быть со мной совершенно откровенным и не считать меня дурой; любить женщину нельзя себя заставить, но не обманывать женщину - это долг всякого, хоть сколько-нибудь честного человека; между нами все теперь кончено; я наложницей вашей состоять при вашем семействе не желаю. Пожалуйста, не трудитесь ни отвечать мне письмом, ни сами приходить - все это будет совершенно бесполезно".

   Елизавета Петровна, усевшаяся невдалеке от Елены, употребляла было все усилия, чтобы прочесть то, что пишет Елена, но, по малограмотству своему, никак не могла этого сделать.

   - Потрудитесь приказать Марфуше сходить к князю и отдать ему это письмо! - говорила Елена, запечатав облаткой письмо.

   Елизавета Петровна нерешительно приняла его из рук дочери.

   - Что ты такое, по крайней мере, пишешь к нему? - спросила она, вовсе не ожидая, что Елена ответит ей что-нибудь; но та, однако, отвечала:

   - Пишу ему, что он нечестный человек и что между нами все кончено!

   Елизавета Петровна даже побледнела при этом.

   - Ах, не советовала бы я тебе этого делать, не советовала бы! - проговорила она, не уходя из комнаты.

   - Позвольте мне в этом случае ничьих советов не спрашивать, - возразила ей Елена.

   - Но ты только выслушай меня... выслушай несколько моих слов!.. - произнесла Елизавета Петровна вкрадчивым голосом. - Я, как мать, буду говорить с тобою совершенно откровенно: ты любишь князя, - прекрасно!.. Он что-то такое дурно поступил против тебя, рассердил тебя, - прекрасно! Но дай пройти этому хоть один день, обсуди все это хорошенько, и ты увидишь, что тебе многое в ином свете представится! Я сама любила и знаю по опыту, что все потом иначе представляется.

   - Вы никогда не любили!.. Вы только, бог вас знает зачем, продавали себя! - сказала Елена.

   Елизавета Петровна сильно покраснела.

   - Нет, я любила, - повторила она и не стала больше говорить: она очень хорошо видела, что Елену нельзя вразумить, и только разве придется услышать от нее еще несколько крупных дерзостей.

   - Марфуша! - крикнула между тем та.

   - Я пойду и отдам ей письмо!.. - остановила ее с досадой Елизавета Петровна.

   - Да вы непременно же отдайте! - сказала ей Елена.

   - Отдам... Что мне!.. Делай глупости... - отвечала Елизавета Петровна, уходя, но, покуда шла из комнат в кухню, где была Марфуша, она кой-что попридумала.

   - Поди, отдай это письмо князю!.. - начала она приказывать той. - Непременно отдай ему в руки сама и скажешь ему, что это письмо от Елены Николаевны, а что Елизавета Петровна приказала-де вам на словах сказать, чтобы вы очень не беспокоились и пожаловали бы к нам сегодня, - поняла ты меня?

   - Поняла, барыня! - отвечала краснощекая и еще более растолстевшая Марфуша. Несмотря на простоту деревенскую в словах, она была препонятливая. - А что же, барыня, мне делать, как я князя не застану дома? - спросила она, принимая письмо от Елизаветы Петровны и повязывая голову платочком.

   - Подожди его.

   - А если он долго не придет?

   - Подожди подольше, - разрешила ей Елизавета Петровна.

   Марфуша после того проворно пошла через большой сад к Григоровым на дачу. Не возвращалась она, по крайней мере, часа два - три, так что Елена всякое терпение потеряла.

   - Да что Марфуша пропала, что ли, совсем? - спросила она.

   - Вероятно, забежала куда-нибудь к приятельницам! - отвечала Елизавета Петровна; о том, что она велела Марфуше лично передать князю письмо и подождать его, если его дома не будет, Елизавета Петровна сочла более удобным не говорить дочери.

   Часу в четвертом, наконец, Елизавету Петровну вызвала кухарка, - это возвратилась Марфуша.

   - Барыня, я не застала князя, - доложила ей та как-то таинственно, - ждала-ждала, все тамотко сидела.

   - А письмо куда же ты девала?

   - Письмо оставила там. Камердинер говорит: "Дай, говорит, я положу его на стол".

   - Но где же может быть князь? - спросила Елизавета Петровна, все более и более приходя в досаду на то, что Марфуша не застала князя дома: теперь он письмо получит, а приглашение, которое поручила ему Елизавета Петровна передать от себя, не услышит и потому бог знает чем все может кончиться.

   - И там-то, дома-то, не знают, где он, - толковала ей Марфуша, - в шесть часов утра еще ушел и до сей поры нет.

   Елизавета Петровна понять не могла, что это значит. Она возвратилась к дочери.

   - Марфуша пришла, князя дома нет, он в шесть часов еще утра уехал из дому, - проговорила она неторопливо.

   - Как в шесть часов утра?.. Куда же это он мог уехать? - спросила Елена.

   - Там дома никто не знает.

   - Что за вздор такой! Пошлите ко мне Марфушу.

   Елизавета Петровна сходила и позвала Марфушу.

   - Куда князь уехал? - спросила ее Елена.

   - Никто, барышня, не знает, - отвечала ей Марфуша, - княгиня уж людей по лесу искать его послала; в Москву если бы поехал, так лошадей бы тоже велел заложить.

   - Но, может быть, он на извозчике поехал, - заметила Елизавета Петровна.

   - Николи, барыня, он на извозчиках не ездит, николи!.. Люди ихние мне это говорили, - объясняла Марфуша.

   Елена, слушая ее, все больше и больше бледнела.

   - Ну, поди к себе, - сказала она каким-то тихим голосом Марфуше. - Подите и вы, - прибавила она матери.

   Елизавета Петровна, взглянув с беспокойством на дочь, вышла; но, впрочем, села в ближайшей комнате и стала прислушиваться. Елена сидела несколько времени, не шевелясь на своем месте; лицо ее постепенно начало принимать какое-то испуганное выражение. Ей, после рассказа Марфуши, пришла в голову страшная мысль: "Князь ушел в шесть часов утра из дому; его везде ищут и не находят; вчера она так строго с ним поступила, так много высказала ему презрения, - что, если он вздумал исполнить свое намерение: убить себя, когда она его разлюбит?" Все это до такой степени представилось Елене возможным и ясным, что она даже вообразила, что князь убил себя и теперь лежит, исходя кровью в Останкинском лесу, и лежит именно там, где кончается Каменка и начинаются сенокосные луга. Затем Елена не могла более владеть собой; она вдруг встала с своего места.

   - Дайте мне поскорее одеться!.. Дайте!.. - почти вскрикнула она.

   На этот зов ее вбежала к ней сама Елизавета Петровна.

   - Что такое, ангел мой, с тобой, что тебе надобно? - спросила она ее с беспокойством.

   Елизавета Петровна по преимуществу боялась, чтобы от таких душевных волнений Елена не выкинула.

   - Оденьте меня, maman, поскорее!.. Оденьте! - говорила Елена почти каким-то помешанным голосом.

   - Но куда же ты, ангел мой, идешь? - спросила ее Елизавета Петровна робко.

   - Я пойду поищу князя; я знаю, где он может гулять, - отвечала Елена тем же как бы помешанным голосом.

   Такой ответ дочери Елизавету Петровну очень порадовал. "Слава богу, - подумала она про себя, - теперь они встретятся и наверно помирятся".

   - Что ж, сходи; тебе и самой пройтись недурно! - произнесла она вслух.

   Елена проворно вышла, прошла весь большой сад, всю Каменку, но ни в начале ее, ни в конце не нашла князя. Шедши, она встречала многих мужчин и, забыв всякую осторожность, ко всем им обращалась с вопросом:

   - Скажите, вы князя Григорова знаете?

   Большая часть мужчин несколько удивленным голосом отвечали: "Нет-с, не знаем!", но двое или трое из них сказали ей: "Знаем-с!"

   - Бога ради, скажите, не видали ли вы его гуляющим здесь? - начала она приступать к ним.

   - Решительно не видали, - отвечали те.

   В конце Каменки Елене почему-то вообразилось, что князь, может быть, прошел в Свиблово к Анне Юрьевне и, прельщенный каким-нибудь ее пудингом, остался у нее обедать. С этою мыслию она пошла в Свиблово: шла-шла, наконец, силы ее начали оставлять. Елена увидала на дороге едущего мужика в телеге.

   - Послушай, довези меня до Свиблова, - сказала она ему, - вот тебе двугривенный.

   Мужик посадил ее. Елену начало сильно трясти, так, что угрожала опасность ее положению; она, однако, ничего этого не чувствовала и не понимала. Доехав до Свиблова, Елена послала мужика справиться, что не тут ли князь Григоров. Мужик очень долго ходил, наконец пришел и сказал, что там нет никакого князя Григорова. Елена была в отчаянии. Обратиться с просьбою в полицию, чтобы та разыскала князя по Останкинскому лесу, ей казалось единственным средством. Для этого она решилась ехать в Москву и в Останкино должна была возвращаться пешком, потому что мужик поехал далее за Свиблово. Елена пошла, но, дойдя до конца Каменки, она снова до такой степени утомилась, что почти упала на траву; а день между тем был теплый, ясный; перед глазами у ней весело зеленели деревья, красиво и покойно располагались по небу золотистые облачка, - этот контраст с душевным настроением Елены еще более терзал ее. Она принялась плакать и долго ли, коротко ли плакала, сама даже не помнит; только вдруг она услыхала над собой тихий и вкрадчивый голос:

   - Mademoiselle Жиглинская, что вы тут делаете?

   Елена приподнялась: перед ней стояла г-жа Петицкая.

   - Я гуляла и так далеко зашла и устала, что расплакалась даже и легла вот тут отдохнуть, - отвечала она, стараясь улыбнуться и поспешно утирая свои глаза, но г-жа Петицкая заметила, конечно, расстроенный вид Елены.

   - А я так, признаться, очень обрадовалась, увидав вас, - подхватила она, - и думала, что с вами непременно гуляет наш пропавший князь Григоров.

   - А его еще не нашли? - проговорила Елена.

   - Нет, удивительное дело: княгиня понять не может, где он, так что я по роще пошла искать его. А вы тоже его не видали? - прибавила г-жа Петицкая, устремляя на Елену испытующий взгляд.

   - Нет, не видала!.. - отвечала та почти задыхающимся голосом: встретиться и беседовать в такую минуту с г-жою Петицкой было почти невыносимо для Елены, тем более, что, как ни мало она знала ее, но уже чувствовала к ней полное отвращение.

   Г-жа Петицкая, впрочем, вскоре сама раскланялась с ней.

   - Ну, adieu, авось отыщется где-нибудь наш беглец! - проговорила она и пошла, твердо уверенная, что князь гулял в лесу с Еленой: рассорились они, вероятно, в чем-нибудь, и Елена теперь плачет в лесу, а он, грустный, возвращается домой... И г-жа Петицкая, действительно, придя к княгине, услыхала, что князь вернулся, но что обедать не придет, потому что очень устал и желает лечь спать.

   - Я думаю, он не столько от усталости не желает кушать... - произнесла она несколько двусмысленным тоном.

   - А отчего же еще? - спросила ее княгиня, но как-то нерешительно.

   - Так, я имею тут маленькие подозрения.

   Но какие именно подозрения г-жа Петицкая имеет, - княгиня не спросила ее.

   - Я сейчас встретила Елену, - продолжала г-жа Петицкая как бы самым обыкновенным голосом. - Вообразите, она лежит на траве вся расплаканная, так что мне даже жаль стало ее, бедненькую.

   - О чем же она плачет? - не утерпела уже и спросила княгиня.

   - Говорит, что ходила очень много, устала, оттого и расплакалась...

   И г-жа Петицкая вслед за тем негромко рассмеялась.

   Княгиня на это ничего ей не сказала.

   Г-жа Петицкая до сих пор никак не могла вызвать ее на полную откровенность по этому предмету, так что начинала даже немножко обижаться за то на княгиню.

   - Но где же барон? - воскликнула она, когда сели за стол и барон не являлся по обыкновению.

   - Ах, он сегодня, к великому моему удовольствию, отправился на целый день к Анне Юрьевне! - отвечала княгиня.

   - К великому удовольствию вашему... Но за что же такая ваша немилость к нему? - спросила г-жа Петицкая.

   - За то, что он мне ужасно надоел, - сказала княгиня, по-видимому, совершенно искренним голосом, но г-жа Петицкая на это только усмехнулась: она не совсем поверила княгине.

   Елена в это время ехала в Москву. Воображение она имела живое, и, благодаря тяжелым опытам собственной жизни, оно, по преимуществу, у ней направлено было в черную сторону: в том, что князь убил себя, она не имела теперь ни малейшего сомнения и хотела, по крайней мере, чтобы отыскали труп его. Что чувствовала Елена при таких мыслях, я предоставляю судить моим читательницам. Прежде всего она предположила заехать за Миклаковым; но, так как она и прежде еще того бывала у него несколько раз в номерах, а потому очень хорошо знала образ его жизни, вследствие чего, сколько ни была расстроена, но прямо войти к нему не решилась и предварительно послала ему сказать, что она приехала. Миклаков и на этот раз лежал в одном белье на кровати и читал. Услыхав о приезде Елены, он особенно этому не удивился.

   - Сейчас приму-с, - сказал он лакею и в самом деле хоть не в очень полный, но все-таки приличный туалет облекся.

   - Поди, проси, - сказал он лакею.

   Тот пошел и пригласил Елену.

   Миклаков даже отступил несколько шагов назад при виде ее, - до такой степени она испугала его и удивила выражением своего лица.

   - Что такое с вами? - воскликнул он.

   - Ничего, не обо мне дело, - проговорила Елена порывистым голосом, - но князь Григоров наш застрелил себя...

   - Господи помилуй!.. - воскликнул еще раз Миклаков и еще более испуганным голосом. - Но где же, каким образом и зачем? - спрашивал он торопливо.

   - Около Останкина в лесу, должно быть! - говорила Елена: она в эти минуты твердо была убеждена, что передает непреложнейшие факты.

   - Но что же... видел, что ли, кто-нибудь его? - продолжал расспрашивать Миклаков.

   - То-то никто не видал и нигде найти его не могут, - отвечала Елена.

   - Но как же вы знаете, что он убил себя?

   - Потому что мы поссорились с ним вчера, а он мне прежде всегда говорил, что, как я его оставлю, то он убьет себя.

   - Но от этих слов до убийства еще далеко! - сказал Миклаков, махнув рукой. - Ах, вы, барышня, барышня смешная!

   - Нет, я не смешная; его нигде не могут найти... Наконец, я писала ему, что между нами все кончено, а он, я знаю, не перенесет этого.

   Елена все уже перепутала в голове; она забыла даже, что князь, не получив еще письма ее, ушел из дому.

   - Зачем же вы писали ему это?

   - Зачем?.. Из ревности, конечно!.. Теперь пойдемте объявить об его смерти в полицию; пусть она труп его отыщет!

   - Труп отыщет!.. - рассмеялся Миклаков. - Бог даст и живым его обрящем!

   - Нет, вы живым его не обрящете... Пойдемте!

   - Куда пойдемте?

   - В полицию какую-нибудь - объявить.

   - Подите вы, в полицию объявлять... страмиться!.. Поедемте в Останкино лучше; там, может быть, и отыщем его.

   - Но, чтобы отыскать его, надобно тысячу людей разослать по лесу!.. Как вы это сделаете без полиции? - возражала ему Елена.

   - Мы тысячу людей и пошлем! В Останкине есть своя полиция, - зачем же нам городская нужна?

   - Есть там полиция? - спросила Елена.

   - Есть, - успокоивал ее Миклаков, и затем они вышли, сели на хорошего извозчика и поехали в Останкино.

   Елена начала беспрестанно торопить извозчика.

   - Бога ради, мой милый, поезжай скорее!.. - умоляла она его, и голос ее, вероятно, до такой степени был трогателен, что извозчик что есть духу начал гнать лошадь.

   - Ну, барыня, - сказал он, подъезжая к Останкину, - за сто бы рублев не стал так гнать лошадь, как для тебя это делал.

   - Спасибо тебе! На вот тебе за то! Сдачи мне не надо! - проговорила Елена и отдала извозчику пять рублей серебром.

   - Ну, вот за это благодарю покорно! - проговорил тот, снимая перед ней шапку.

   Видя все это, Миклаков поматывал только головой, и чувство зависти невольно шевелилось в душе его. "Ведь любят же других людей так женщины?" - думал он. Того, что князь Григоров застрелился, он нисколько не опасался. Уверенность эта, впрочем, в нем несколько поколебалась, когда они подъехали к флигелю, занимаемому князем, и Миклаков, войдя в сени, на вопрос свой к лакею: "Дома ли князь?", услышал ответ, что князь дома, но только никого не велел принимать и заперся у себя в кабинете.

   - Э, так я силой к нему взойду! - сказал Миклаков и, не долго думая, вышел из сеней в небольшой садик, подошел там к довольно низкому из кабинета окну, отворил его, сорвав с крючка, и через него проворно вскочил в комнату.

   - Что это вы, ваше сиятельство, делаете тут? - воскликнул он, увидя князя сидящим перед своим столом.

   Князь, в свою очередь, услыхав шум и голос Миклакова, вздрогнул, проворно что-то такое спрятал в столовый ящик и обернулся.

   - Что вы тут делаете? - повторил ему свой вопрос Миклаков.

   - Да так!.. Ничего!.. - отвечал князь, как-то насильно улыбаясь, а между тем сам был бледен, волосы у него были взъерошены, глаза с мрачным выражением.

   - Вы Елену ужасно напугали; она приехала ко мне в Москву и говорит, что вы застрелились.

   Князь при этих словах еще более побледнел.

   - Почему ж она знает это? - спросил он.

   - Потому что, говорит, вы сами ей обещали при первом же удобном случае совершить над собой это приятное для вас дело.

   Князь молчал.

   Предчувствие любящего сердца Елены вряд ли обманывало ее. Князь в самом деле замышлял что-то странное: поутру он, действительно, еще часов в шесть вышел из дому на прогулку, выкупался сначала в пруде, пошел потом по дороге к Марьиной роще, к Бутыркам и, наконец, дошел до парка; здесь он, заметно утомившись, сел на лавочку под деревья, закрыв даже глаза, и просидел в таком положении, по крайней мере, часа два. После того он встал, пришел к Яру, спросил себе есть, но есть, однако, ничего не мог; зато много выпил и вслед за тем, как бы под влиянием величайшего нетерпения, нанял извозчика и велел ему себя проворнее везти обратно в Останкино, где подали ему письмо от Елены. Прочитав это письмо, князь сделался еще более мрачен; велел сказать лакею, что обедать он не пойдет, и по уходе его, запершись в кабинете, сел к своему столу, из которого, по прошествии некоторого времени, вынул знакомый нам ящик с револьвером и стал глядеть на его крышку, как бы прочитывая сделанную на ней надпись рукою Елены. В это время к нему в кабинет вскочил через окно Миклаков. Князь, как мы видели, очень сконфузился при его появлении.

   - Пойдемте на улицу, Елена вас там у ворот дожидается! - говорил между тем тот.

   Весь наружный вид князя и вся кругом его обстановка показались Миклакову подозрительными, и он не хотел его оставлять одного.

   - На улице... у ворот дожидается? - говорил князь все еще каким-то опешенным, оторопелым голосом и потом пошел за Миклаковым.

   Елена продолжала сидеть на пролетке; от волнения и усталости ее била лихорадка.

   - Вот вам, жив и невредим - ваше сокровище! - сказал Миклаков, подводя к ней князя.

   - Ах! - вскрикнула при виде его Елена. - Подите сюда, дайте мне ваши руки: вы живы?.. Здоровы, да? Да?.. - говорила она.

   - Здоров! - отвечал князь, беря и с жаром целуя ее руку.

   - Ну, поедемте к нам поскорее, - говорила Елена, почти таща князя на пролетку.

   Тот сел. Извозчик нешибко поехал. Миклаков пошел около них.

   - Я ужас, ужас, что ни надумала! - говорила Елена.

   Князь молчал.

   По приезде Елены домой силы опять совершенно оставили ее: она прилегла на диван и принялась потихоньку рыдать.

   Князь поместился около нее и низко-низко склонил свою голову. Елизавета Петровна, очень обрадованная возвращению дочери и не менее того приезду князя, не преминула, однако, отнестись к тому с маленькой укоризной.

   - Ну, наделали же вы нам хлопот, начудили! - говорила она ему.

   Князь ничего ей не ответил и даже отворотился от нее. Он в последнее время нисколько даже и не скрывал перед ней чувства своего отвращения, но Елизавета Петровна, получая от него такие хорошие деньги, совершенно ему все это прощала.

   Миклаков между тем ходил взад и вперед по комнате. Выражение лица у него было тоже какое-то недовольное; видно, что и у него на душе было скверно, и, когда Елена поуспокоилась несколько, он спросил ее:

   - Скажите мне на милость, что такое собственно произошло между вами?

   Елена рассказала, как рассердился князь на Архангелова за слова его о княгине, как и чем ей показалось это.

   Миклаков усмехнулся при этом.

   - Искренности и откровенности между вами нет, как между большею частию людей! - проговорил он.

   - Вот уж нет!.. Нисколько! - воскликнула Елена. - Я с ним откровенна никак не меньше, чем сама с собой.

   - Вы-то еще, может быть, откровеннее его, но он-то уж с вами очень мало откровенен.

   Князь слушал приятеля с нахмуренным лицом.

   - В чем же я не откровенен с ней? - сказал он наконец, не поднимая головы.

   - Очень во многом, как и сами вы согласитесь, - отвечал ему Миклаков.

   - Нельзя же всякий вздор, который приходит в голову, рассказывать... - пробурчал князь, как бы больше сам с собой.

   - А вы считаете это вздором? - спросил Миклаков, намекая князю на кое-что.

   - Что такое он от меня скрывает и в чем он со мной не откровенен? - начала приставать к Миклакову Елена.

   - Как я вам могу открыть это!.. Это не моя тайна! - отвечал тот.

   - Извольте сейчас сказать Миклакову, чтобы он все рассказал мне про вас! - обратилась она к князю.

   - Зачем? Тебя опять может встревожить это; после я как-нибудь сам тебе расскажу, - отвечал князь.

   - Но я теперь хочу, сию же минуту! - настаивала Елена.

   Князь пожал плечами.

   - Говорите, если уж начали, - обратился он к Миклакову с явным оттенком досады на него.

   - Говорите, пожалуйста! - повторила тому и Елена.

   - Извольте-с, - начал Миклаков. - Во-первых, я должен сказать, что князь вас любит. Согласны с этим?

   - Согласна! - отвечала Елена.

   - Но все-таки вы ревнуете его к княгине, - так?

   - Так, ревную и имею на это, кажется, полное право.

   - И вы ревнуете его потому, что вам представляется, будто бы он до сих пор продолжает еще любить княгиню?

   - Конечно, любит! - подхватила Елена. - И прямое доказательство тому есть: она бог знает какое для него имеет значение, а я - никакого.

   - Ну, то и другое несправедливо; князь не любит собственно княгини, и вы для него имеете значение; тут-с, напротив, скрываются совершенно другие мотивы: княгиня вызывает внимание или ревность, как хотите назовите, со стороны князя вследствие того только, что имеет счастие быть его супругой.

   Князь при этом покачал головой.

   - И последнее время, - не унимался, однако, Миклаков, - княгиня, как известно вам, сделалась очень любезна с бароном Мингером, и это, изволите видеть, оскорбляет самолюбие князя, и он даже полагает, что за подобные поступки княгини ему будто бы целый мир плюет в лицо.

   Елена насмешливо улыбнулась.

   - А, вот что!.. Признаюсь, я не ожидала этого!.. - произнесла она.

   - Наконец, князь объясняет, что он органически, составом всех своих нервов, не может спокойно переносить положение рогатого мужа! Вот вам весь сей человек! - заключил Миклаков, показывая Елене на князя. - Худ ли, хорош ли он, но принимайте его таким, как он есть, а вы, ваше сиятельство, - присовокупил он князю, - извините, что посплетничал на вас; не из злобы это делал, а ради пользы вашей.

   - Сплетничайте, если вам так этого хочется!.. - отвечал князь; овладевшая им досада все еще не оставляла его.

   - И какой же мы теперь, - продолжал Миклаков, - из всего этого извлечем урок и какое предпримем решение, дабы овцы были целы и волки сыты? Вам голос первой в этом случае, Елена Николаевна.

   - Я тут так близко заинтересована, что никак не могу быть судьей и, конечно, решу пристрастно! - отвечала та.

   - И я уж, конечно! - подхватил князь.

   - Значит, вы одни и решайте; вы и будьте только нашим судьей! - сказала Елена Миклакову.

   - Быть вашим судьей!.. - повторил тот хоть и комически, но не без некоторого, кажется, чувства самодовольства. - Прежде всего-с я желал бы знать, что признает ли, например, Елена Николаевна некоторое нравственное право за мотивами, побуждающими князя известным образом действовать и чувствовать?

   - Признаю отчасти, хотя нахожу, что мотивы