Писемский Алексей Феофилактович - В водовороте

м ей страшно даже было подумать.

  

  

   В одно утро Елпидифор Мартыныч садился на свою пролетку, чтоб ехать по больным, как вдруг перед ним, точно из-под земли, выросла Марфуша, запыхавшаяся, расстроенная и испуганная.

   - Батюшка, Елпидифор Мартыныч, с барыней нашей что-то очень нехорошо-с! - завопила она.

   - Что такое?.. - спросил Елпидифор Мартыныч.

   - Без чувств все изволит лежать-с! - отвечала Марфуша.

   - О, о!.. Отчего же это с ней случилось? - произнес Елпидифор Мартыныч.

   - Да вчера к ней-с эта проклятая горничная Елены Николаевны пришла, - продолжала Марфуша. - Она больше у нашей барышни не живет-с! - И начала ей рассказывать, что Елена Николаевна из заведенья переехала в гостиницу, в нумера, к этому барину Жуквичу.

   - Переехала?.. Фю!.. - поздравляю! - воскликнул, присвистнув, Елпидифор Мартыныч.

   - Переехала-с... Елизавета Петровна очень этим расстроилась: стала плакать, метаться, волоски даже на себе рвала, кушать ничего не кушала, ночь тоже не изволила почивать, а поутру только было встала, чтоб умываться, как опять хлобыснулась на постелю. "Марфуша! - кричит: - доктора мне!". Я постояла около них маненько: смотрю точно харабрец у них в горлышке начинает ходить; окликнула их раза два - три, - не отвечают больше, я и побежала к вам.

   Елпидифор Мартыныч выслушал Марфушу с внимательным и нахмуренным лицом и потом, посадив ее вместе с собой на пролетку, поехал к Елизавете Петровне, которую нашел лежащею боком на постели; лицо ее было уткнуто в подушку, одна из ног вывернута в сторону и совершенно обнажена.

   - Закрой! - сказал Елпидифор Мартыныч, указывая прежде всего Марфуше на эту ногу.

   Та закрыла.

   Елпидифор Мартыныч после этого заглянул Елизавете Петровне в лицо, потряс ее потом довольно сильно за плечо, затем взял ее руку и стал щупать пульс.

   - Баста!.. Кончено! - проговорил он.

   - Что, батюшка, умерла, что ли, она? - спросила трепещущая Марфуша.

   - Умерла!.. Поди объяви об этом в полиции! - продолжал Елпидифор Мартыныч, как-то беспокойно озираясь кругом.

   Марфуша заревела во весь голос и пошла.

   Оставшись один, Елпидифор Мартыныч, по-прежнему озираясь по сторонам, проворно подошел к комоду, схватил дрожащими руками лежавшие на нем ключи, отпер одним из них верхний ящик комода, из которого, он видал, Елизавета Петровна доставала деньги. Выдвинув этот ящик, он отыскал в нем туго набитый бумажник и раскрыл его: в бумажнике оказалось денег тысячи полторы. Тысячу рублей Елпидифор Мартыныч сунул себе в карман, а пятьсот рублей оставил в бумажнике, который снова положил на прежнее место, задвинул ящик и запер его. Тысячу эту Елпидифор Мартыныч решительно считал законно принадлежащею ему - за все те хлопоты, которые он употребил с своей стороны по разного рода делам Елизаветы Петровны.

   Когда полиция пришла, Елпидифор Мартыныч сдал ей деньги и вещи и самое покойницу в полное распоряжение, а сам уехал, говоря, что ему тут больше нечего делать. Полиция, с своей стороны, распорядилась точно так же, как и Елпидифор Мартыныч: из денег она показала налицо только полтораста рублей, которые нужны были, по ее расчету, на похороны; остальные, равно как и другие ценные вещи, например, брошки, серьги и даже серебряные ложки, попрятала себе в карманы и тогда уже послала известить мирового судью, который пришел после того на другой только день и самым тщательным образом описал и запечатал разное старое платье и тряпье Елизаветы Петровны. Елену полиция известила о смерти матери через неделю после похорон. Все это время она аки бы разыскивала ее по Москве. Известие это несколько встревожило и взволновало Елену. Внутренний голос совести в ней говорил, что она много и много огорчала мать свою при ее жизни. "Что ж, и мой сын, вероятно, будет огорчать меня впоследствии!" - сказала Елена в утешение себе. Потом, когда ей принесли опись вещам, оставшимся после матери, она просила все эти вещи отдать горничной Марфуше, сознавая в душе, что та гораздо более ее была достойна этого наследства. Полиция и на этот раз, уделив себе еще кое-что, передала Марфуше решительно одно только тряпье. Покуда все это происходило, Елпидифор Мартыныч занят был новым делом: приездом княгини Григоровой и свиданием ее с мужем.

   Княгиня написала ему еще из Петербурга, что она такого-то числа приедет в Москву и остановится у Шеврие. Елпидифор Мартыныч в назначенный ею день с раннего утра забрался в эту гостиницу, нанял для княгини прекрасный нумер и ожидал ее. Княгиня действительно приехала и была встречена Елпидифором Мартынычем на крыльце гостиницы. Он под ручку ввел ее на лестницу и указал ей приготовленное помещение. Княгиня не знала, как и благодарить его. С княгиней, разумеется, приехала и Петицкая.

   - А вы, кажется, знакомы? - сказала княгиня, показывая Елпидифору Мартынычу на подругу свою.

   - Как же-с! - воскликнул он. - Имел честь даже лечить их, когда они с извозчика упали. Изволите помнить это, сударыня? - прибавил он Петицкой.

   - Помню! - отвечала та немного сконфуженным тоном.

   - Надеюсь, что все это теперь зажило, прошло?.. - продолжал Елпидифор Мартыныч не без намека.

   - Разумеется! - отвечала Петицкая, как бы не поняв его.

   - А что, муж примет меня? - спросила княгиня Елпидифора Мартыныча.

   - Конечно!.. Без сомнения! - отвечал было он на первых порах очень решительно; но потом несколько и пораздумал: князь после того разговора, который мы описали, ни разу больше не упомянул о княгине, и даже когда Елпидифор Мартыныч говорил ему: "Княгиня, вероятно, скоро приедет!" - князь обыкновенно ни одним звуком не отвечал ему, и, кроме того, у него какая-то тоска отражалась при этом в лице.

   - Но как нам тут поступить: вы ли к нему прежде поедете и предуведомите его или мне прямо к нему ехать? - продолжала княгиня.

   - Нет, я к нему наперед поеду и приготовлю его немного, а то вы вдруг явитесь, это, пожалуй, его очень сильно поразит! - подхватил Елпидифор Мартыныч и, не откладывая времени, поехал к князю, которого застал в довольно спокойном состоянии духа и читающим книгу.

   - К вашему сиятельству имею честь явиться с новостью великою - к-ха! - воскликнул Елпидифор Мартыныч, живчиком влетая в кабинет князя.

   Князь взглянул на него вопросительно.

   - Еду-с я сейчас по Газетному переулку, - продолжал Елпидифор Мартыныч, - и вижу, что к гостинице Шеврие подъезжает карета, выходят две дамы, смотрю - боже мой! Знакомые лица! К-ха! Княгиня и компаньонка ее - Петицкая...

   - Княгиня? - спросил князь, как бы вздрогнув при этом имени.

   - Она-с!.. - отвечал Елпидифор Мартыныч. - Я бросился к ней, нашел ей нумер и говорю: "Как вам не стыдно не ехать прямо в свой дом!" - "Ах, говорит, не могу, не знаю, угодно ли это будет князю!" Ну, знаете ангельский характер ее и кротость! - "Да поезжайте, говорю, - князь очень рад будет вам".

   Говоря таким решительным тоном, Елпидифор Мартыныч очень хорошо заметил, что на лице князя опять отразилась какая-то тоска.

   - "Нет, говорит, прежде съездите и спросите, примет ли он меня?" - присовокупил он не столько уже настоятельно. - Вот я и приехал: как вам угодно будет; но, по-моему, просто срам княгине жить в гостинице, вся Москва кричать о том будет.

   Князь при этом еще более нахмурился.

   - Пусть она едет сюда! - начал он каким-то прерывающимся голосом, - но я человек больной, раздражительный и желаю, чтобы не приставали ко мне!

   - Господи боже мой! Княгиня приставать станет, ангел-то этот!.. Разве только ухаживать за вами будет.

   - И ухаживанья я ничьего не хочу!.. Мне дороже всего, чтобы меня оставляли одного! - воскликнул князь.

   - Ну, и будут вас оставлять, как вы желаете того; я даже предпишу это как медицинское правило. Прикажете поэтому послать к княгине сказать, чтобы она ехала к вам? - заключил Елпидифор Мартыныч.

   - Посылайте! - отвечал князь, отворачиваясь несколько в сторону и как бы не желая, чтобы видели его лицо.

   Елпидифор Мартыныч отправил за княгиней свой собственный экипаж, приказав ей сказать, чтоб она немедля ехала.

   Княгиня приехала вместе с Петицкой. Вся прислуга княжеская очень обрадовалась княгине: усатый швейцар, отворяя ей дверь, не удержался и воскликнул: "Ай, матушки, вот кто приехал!". Почтенный метрдотель, попавшийся княгине на лестнице, как бы замер перед нею в почтительной и умиленной позе. Одна из горничных, увидав через стеклянную дверь княгиню, бросилась к сотоваркам своим и весело начала им рассказывать, что прежняя госпожа их приехала.

   - А вы пока пройдите туда, на мою половину, - сказала княгиня Петицкой.

   - Знаю-с! - отвечала ей та и прошла в задние комнаты.

   Княгиня стала приближаться к кабинету мужа; она заметно была в сильном волнении. Елпидифор Мартыныч, все время прислушивавшийся к малейшему шуму, первый услыхал ее шаги.

   - Княгиня приехала!.. - проговорил он каким-то торжественным голосом.

   Князь при этом изменился несколько в лице и привстал с своего места.

   Княгиня, войдя в кабинет, прямо и быстро подошла к нему. Князь протянул ей руку. Княгиня схватила эту руку и начала ее целовать. Князь, с своей стороны, поцеловал ее в лоб Елпидифор Мартыныч, тоже стоя на ногах, с каким-то блаженством смотрел на эту встречу супругов. Наконец, князь и княгиня сели. Последняя поместилась прямо против мужа и довольно близко около него. Елпидифор Мартыныч занял прежнее свое место.

   - Как ваше здоровье теперь? - проговорила княгиня, смотря на князя беспокойными глазами.

   - Ничего себе; я, собственно, недолго был болен и теперь совершенно почти здоров, - отвечал он трудным и медленным голосом.

   Княгиня продолжала смотреть на князя с беспокойством: ее, по преимуществу, поразил мутный и почти бессмысленный взгляд князя.

   - А вы тоже были больны? - спросил он, в свою очередь, почти совсем не глядя на княгиню.

   - Да, я в Париже была очень больна, - отвечала она, немного покраснев.

   В ее наружности, впрочем, только произошла та перемена, что ее белое и нежное лицо начало немного дрябнуть и походить на печеное яблоко.

   - Но потом где вы жили? - сказал князь как бы более механически.

   - Потом я жила в Италии, в Германии, - отвечала княгиня.

   - С кем-нибудь из русских или одни? - спросил князь; ему, кажется, хотелось узнать, жил ли там Миклаков.

   - Совершенно одна!.. С одной только Петицкой, - подхватила княгиня, как бы угадав его тайную мысль. - В Риме, впрочем, в одно время со мной жила Анна Юрьевна, где она и умерла.

   - Умерла Анна Юрьевна? - воскликнул Елпидифор Мартыныч.

   - Умерла, и какою-то страшной смертью, так что кричала на весь маленький переулок, в котором жила, а итальянцы, вообще очень суеверные, перестали даже ходить мимо ее дома.

   - Какая же болезнь у нее была? - спросил князь опять как-то механически: его даже известие о смерти Анны Юрьевны нисколько, по-видимому, не тронуло.

   - Я не знаю, какая, - отвечала княгиня.

   - К-ха! - откашлянулся глубокомысленно Елпидифор Мартыныч. - По образу ее жизни ей и нельзя было ожидать от бога покойной кончины, - проговорил он. - Желательно было бы знать, к кому теперь перешло все ее громадное состояние в наследство?

   - Барону, кажется! - отвечала княгиня.

   - Барону, однако! - воскликнул Елпидифор Мартыныч. - Но ведь это тысяч сто годового дохода?

   - Д-да! Впрочем, он и стоит того: последнее время он такую показал ей привязанность, что она мне сама несколько раз говорила, что это решительно ее ангел-успокоитель! Недели две перед смертию ее он не спал ни одной ночи, так что сам до того похудел, что стал походить на мертвеца.

   - Ну, из-за этакого наследства отчего и не похудеть!.. - произнес Елпидифор Мартыныч не без усмешки.

   - Барон, вероятно, скоро сюда приедет!.. - продолжала княгиня.

   - Вот как!.. Что ж, это и хорошо! - произнес Елпидифор Мартыныч, а сам с собой в это время рассуждал: "Князь холодно встретился с супругой своей, и причиной тому, конечно, эта девчонка негодная - Елена, которую князь, видно, до сих пор еще не выкинул из головы своей", а потому Елпидифор Мартыныч решился тут же объяснить его сиятельству, что она совсем убежала к Жуквичу, о чем Елпидифор Мартыныч не говорил еще князю, не желая его расстраивать этим.

   - И здесь такожде новостей немало! - продолжал он, как бы исключительно обращаясь к княгине. - Елизавета Петровна Жиглинская, если только вы помните, тоже померла.

   - Померла? - спросила княгиня.

   - Когда она померла? - воскликнул при этом князь.

   - Недели с три, надо быть, - к-ха! - отвечал Елпидифор Мартыныч, потупляясь несколько.

   - Отчего вы не сказали мне об этом? - спросил князь почти строго.

   - Да так как-то все забывал - к-ха! - отвечал Елпидифор Мартыныч как бы и искренним голосом.

   - И долго она была больна? - проговорила княгиня, сначала не подозревавшая, к чему ведет всю эту речь Елпидифор Мартыныч.

   - С ней два удара собственно было! - отвечал тот с какой-то особенною пунктуальностью и резкостью. - Один вот первый вскоре после поступления дочери в кастелянши! - На слове этом Елпидифор Мартыныч приостановился немного. - Сами согласитесь, - продолжал он, грустно усмехаясь, - какой матери это может быть приятно!.. А потом-с другой раз повторился, как дочь и оттуда переехала.

   - А куда она оттуда переехала? - спросила княгиня не совсем уже смелым голосом.

   Она еще за границей слышала, что Елена главным образом потому оставила князя, что он стал ее ревновать к Жуквичу; но чтоб эта ревность была справедлива, она не слыхала подтверждения тому.

   - В гостиницу тут одну; в нумера, где вот Жуквич поляк живет!.. - проговорил Елпидифор Мартыныч, как бы больше обращаясь к князю.

   Княгиня при этом ответе окончательно смутилась и не стала больше расспрашивать. Князь тоже молчал и начал щипать себе бороду; известие это, впрочем, мало, по-видимому, его поразило, - он как будто бы ожидал заранее этого, и только его блуждающий взгляд несколько сосредоточился, и он заметно стал что-то серьезное и важное обдумывать.

   Княгиню между тем все беспокоила мысль, как сказать князю о Петицкой, и, видя, что разговор ни о чем другом не начинается, она решилась наконец:

   - Я Петицкую с собой привезла; вы позволите ей жить у меня? - проговорила она.

   - Пожалуй, мне все равно! - отвечал князь с явною досадой, что его отвлекают от собственных мыслей.

   Елпидифор Мартыныч это заметил и обратился к княгине.

   - Князь утомился; ему вредно долго беседовать - к-ха! - сказал он.

   - Хорошо, я уйду! - сказала кротко княгиня и сама встала при этом.

   - До свиданья! - сказал ей князь, стараясь как можно поприветливей ей улыбнуться.

   Княгиня ушла, но Елпидифор Мартыныч не уходил: он ожидал, что не будет ли еще каких-нибудь приказаний от князя, и тот действительно, когда они остались вдвоем, обратился к нему.

   - Вы там сказали, - начал он прерывающимся голосом, - что госпожа эта... переехала к Жуквичу; но она вместе с собой таскает и ребенка, которому я отец тоже и не могу допустить того! Вся жизнь ее, вероятно, будет исполнена приключениями, и это никак не может послужить в пользу воспитания ребенка!

   - Конечно-с! У такой матери какое воспитание?.. - подхватил Елпидифор Мартыныч.

   - А потому заезжайте к ней, хоть завтра, что ли, и скажите ей, что я не сужу нисколько ее поступков; но за всю мою любовь к ней я прошу у ней одной милости - отдать мне ребенка нашего. Я даю ей клятву, что сделаю его счастливым: я ему дам самое серьезное, самое тщательное воспитание. Княгиня, как вы знаете, очень добра и вполне заменит ему мать; наконец, мы сделаем его наследником всего нашего состояния!

   - Отдаст!.. Вероятно, отдаст! - подхватил Елпидифор Мартыныч. - И куда он ей?.. У нее новые, я думаю, скоро дети будут.

   - Пожалуйста, заезжайте! - повторил ему еще раз князь.

   - Заеду-с! - отвечал Елпидифор Мартыныч.

   Князь в тот день не выходил больше из своего кабинета и совсем не видался с княгиней, которая вместе с Петицкой разбирала и расстанавливала разные вещи на своей половине.

  

  

   Перед тем как Елпидифору Мартынычу приехать к Елене, у ней произошла весьма запальчивая сцена с Жуквичем. Елена недели две, по крайней мере, удерживалась и не высказывала ему своих подозрений, которые явились у ней после свидания с Миклаковым, и, все это время наблюдая за ним, она очень хорошо видела, что Жуквич хоть и бывал у нее довольно часто, но всегда как-то оставался недолгое время, и когда Елена, несмотря на непродолжительность его посещений, заговаривала с ним о польских эмигрантах, о польских делах, разных социальных теориях, он или говорил ей в ответ какие-то фразы, или отмалчивался, а иногда даже начинал как бы и подшучивать над ней. Елена не из таких была характеров, чтобы равнодушно переносить подобные вещи: у ней час от часу все более и более накоплялось гнева против Жуквича, так что в одно утро она не выдержала и нарочно послала за ним, чтобы он пришел к ней переговорить об одном деле. Жуквич явился и, по-видимому, был несколько смущен.

   - Мы последнее время решительно играем с вами в какие-то жмурки, где я хожу с завязанными глазами, а вы от меня увертываетесь!.. - начала она прямо. - Но так как я вообще полусвета не люблю, а потому и хочу разъяснить себе некоторые обстоятельства: прежде всего, я получила известие, что польские эмигранты в Париже до сих пор страшно нуждаются.

   Жуквич при этом вспыхнул весь в лице.

   - Кто ж вам сообщил это известие? - как бы больше пробормотал он.

   - Один очень и очень достоверный человек! - подхватила Елена. - Но вы мне этого не говорили; значит, вы или сами не знаете этого, чего вам, как агенту их, не подобает не знать, или знаете, но мне почему-то не доверяете.

   - О, панна Жиглинская, почему ж я стану вам не доверять! - воскликнул удивленным тоном Жуквич.

   - Этого я не знаю!.. Вам самим лучше это знать! - подхватила Елена. - Во всяком случае, - продолжала она настойчиво, - я желаю вот чего: напишите вы господам эмигрантам, что ежели они действительно нуждаются, так пусть напечатают в какой-нибудь честной, серьезной газете парижской о своих нуждах и назначат адрес, кому бы мы могли выдать новую помощь; а вместе с тем они пояснили бы нам, что уже получили помощь и в каком именно размере, не упоминая, разумеется, при этом наших имен.

   - Это невозможно, панна Жиглинская! - снова воскликнул Жуквич, как бы приведенный почти в ужас последними словами Елены.

   - Почему невозможно? - спросила она его насмешливо и в то же время пристально смотря на него.

   - Да потому ж, панна Жиглинская, как я могу это написать?.. Мои ж письма, как сосланного, все читаются на почте; меня за это ж письмо сейчас сошлют в Сибирь на каторгу.

   - Но вы посылали, однако, деньги туда... - Да боже ж ты мой! Я посылал через банкиров от неизвестного лица.

   - В таком случае поедемте мы с вами в Париж, потому что я последними деньгами решительно хочу сама распорядиться и даже думаю остаться совсем в Париже, где сумею найти себе работу: я могу учить музыке, танцам, русскому языку и сидеть даже за конторкой купеческой.

   - Но как ж я поеду с вами, панна Жиглинская?.. Меня арестуют на первой станции, потому что я беглый буду.

   - Подите вы, Жуквич!.. Вы не сумеете убежать и попадетесь кому-нибудь, когда вы с виселицы успели уйти!.. - воскликнула Елена. - Не хотите только!..

   - Да ж, панна Жиглинская, и не хочу, - это так! - воскликнул Жуквич, в свою очередь, явно оскорбленным тоном и весь краснея в лице. - Потому что ж вы, - я не знаю чем я подал повод тому... - вы едете в Париж поверять меня!.. Я ж не подлец, панна Жиглинская!.. Я миллионами ж польских денег располагал, и мне доверяли; а вы в грошах ваших подозреваете меня!.. Да бог ж о вами и с деньгами вашими, я сейчас выпишу их из банка и возвращу вам их!.. Да съест их дьявол!.. Поляки никогда ж не нуждались в такой обидной помощи!..

   Монолог этот еще более рассердил Елену.

   - Кто честен-с, тот не боится, чтоб его поверяли! - произнесла она каким-то почти грозным голосом.

   - Я ж честен и не боюсь ваших поверок! - кричал ей на это Жуквич.

   - Нет, вы боитесь, - это вы извините!.. Вас выдают ваше лицо и тон вашего голоса.

   - Да нет ж, не боюсь, и через неделю ж вы получите все ваши деньги назад! - продолжал кричать Жуквич, берясь за дверь и уходя.

   - Сделайте одолжение, очень рада тому! - кричала ему в свою очередь Елена.

   Она предположила, как только он возвратит ей деньги, все их отослать к Николя Оглоблину с запиской, что от таких людей, как он и отец его, она не желает принимать помощи ни для какого дела. Елена не успела еще несколько прийти в себя, как ей сказали, что ее спрашивает Елпидифор Мартыныч. Елена, полагая, что он приехал к ней по случаю смерти ее матери, послала было сказать ему, что она никакой надобности и никакого желания не имеет принимать его, но Елпидифора Мартыныча не остановил такой ответ ее. Он явился к ней в комнату. Взглянув, впрочем, в лицо Елены, Елпидифор Мартыныч понял, что ему не совсем удобно будет разговаривать с ней, а потому и постарался принять как можно более льстивый тон.

   - Пословица русская справедлива: старый друг лучше новых двух!.. Нашел же, наконец, я вас, отыскал! - сказал он, придав самое сладкое выражение своему лицу.

   - Совершенно напрасно трудились! - отвечала ему насмешливо-презрительным тоном Елена.

   Елпидифор Мартыныч хоть бы глазом при этом моргнул.

   - Что делать-с! - произнес он спокойным тоном философа. - Не по своей вине вас беспокою, а по приказанию князя, который мне поручил передать вам, что он вас по-прежнему уважает и почитает... И как бы вы там лично сами - к-ха! - ни поступали - к-ха! - он не судья вам; но вы еще молоды, можете выйти замуж, будете переезжать с места на место, а это он находит весьма неудобным для воспитания вашего сына и потому покорнейше просит вас отдать ему малютку вашего!..

   - Малютку моего?.. - переспросила Елена.

   - "Я, говорит, - продолжал Елпидифор Мартыныч, не отвечая на ее вопрос и как-то особенно торопливо, - в какие-нибудь тридцать лет сделаю его действительным статским советником, камергером, и если хочет Елена Николаевна, так и свиты его императорского величества генерал-майором!" У князя ведь прекрасные связи!.. - "Потом, говорит, я сделаю его наследником всего своего состояния, княгиня, говорит, заменит ему вторую мать".

   - А княгиня разве приехала? - остановила его Елена.

   - Да-с! Вчерашнего числа возвратилась, - отвечал Елпидифор Мартыныч.

   Какая-то злая улыбка появилась при этом на губах Елены.

   - Все эти предложения князя, конечно, очень лестны и заманчивы, - отвечала она насмешливым голосом. - Но, по несчастью, я никак не желаю сына моего видеть ни действительным статским советником, ни генерал-майором, а желаю, чтобы он был человек и человек немножко получше отца своего.

   - Это я собственно сказал вам от себя; это мои предположения, - подхватил Елпидифор Мартыныч, видя, что он ошибся в своих обольщениях, - а князь его воспитает, как только вы пожелаете.

   - Нет, он никак его не воспитает, как я того пожелаю: князь сам очень хорошо знает, как мы на это розно с ним смотрим.

   - Но состояние-то-с, состояние-то, поймите вы!.. - старался было убедить Елену Елпидифор Мартыныч. - Вы, еще бог знает, будете ли богаты, а князь, мы знаем, что богат и сделает сына вашего богачом.

   - Сын мой, надеюсь, будет настолько неглуп, что и без состояния просуществует на свете, - возразила Елена, - и вы потрудитесь передать князю, что я так же, как и он, по-прежнему его уважаю и почитаю, но сына моего все-таки не отдам ему.

   Проговоря это, она подошла к этажерке, взяла с нее шляпку свою и начала ее надевать перед зеркалом.

   - Вы, кажется, уезжаете куда-то? - спросил ее робко Елпидифор Мартыныч.

   - Да, мне нужно по одному моему делу! - отвечала Елена, начавшая собираться единственно с тою целью, чтобы выпроводить как-нибудь своего гостя.

   - К-ха! - конфузливо откашлянулся Елпидифор Мартыныч. - Очень жаль, что я не мог с успехом исполнить моего поручения, - присовокупил он грустно.

   - И мне тоже жаль! - проговорила Елена.

   Елпидифор Мартыныч, делать нечего, поклонился ей и вышел.

   - Вот дура-то девка! - выбранился он, сходя с лестницы, и к князю прямо проехать не решился, а первоначально околесил других своих больных и все обдумывал, как бы ему половчее передать ответ Елены.

   Князя он застал в нетерпеливом ожидании.

   - Нет-с, она никак не соглашается на то! - начал Елпидифор Мартыныч нежным голосом. - "Я, говорит, мать, и так люблю моего ребенка, что никак не могу расстаться с ним".

   - Но она может видаться с ним хоть каждую неделю! - произнес князь.

   - И я говорил ей это, но она не соглашается! - сказал Елпидифор Мартыныч.

   Князь некоторое время тер себе лоб.

   - Послушайте!.. - начал он, видимо что-то придумав. - Я никогда не имел подобных дел... но, говорят, полиция всемогуща... нельзя ли похлопотать, чтобы хоть силой они взяли у нее ребенка и отдали его мне.

   Слова эти заставили Елпидифора Мартыныча призадуматься.

   - К-ха! - кашлянул он многознаменательно. - Пожалуй, можно будет попробовать; у меня есть кой-какие каналы, по которым можно будет подойти к разным властям.

   - Ну, подойдите и обещайте им денег - десять, пятнадцать тысяч! - подхватил князь.

   - Ой, господи, для чего так много! - произнес Елпидифор Мартыныч, как бы испугавшись даже такой огромной цифры денег; и после этого обещания по крайней мере с неделю ходил по своим каналам; затем, приехав, наконец, к князю, объявил ему с отчаянным видом: - Нет-с! Ничего тут не поделаешь, и слышать не хотят. "Как, говорят, при нынешней гласности, можно это сделать?.. - Пожалуй, все газеты протрубят: она мать, - кто же может взять у нее ребенка?"

   - Но она погубит его, понимают ли они это? - воскликнул с мучительнейшим выражением в лице князь.

   - Понимают-с, но гласности боятся! - отвечал Елпидифор Мартыныч.

  

  

   Елена, не видав Жуквича после описанной сцены около недели, начинала раскаиваться, что так резко высказала ему столь обидную вещь, и полагала, что он нейдет к ней в ожидании присылки денег ему из Парижа, а что, как только банк вышлет ему, он явится к ней и швырнет ей эти деньги... О, тогда Елена намерена была самым искренним образом испросить у него прощения в своем подозрении и умолять его взять деньги назад и распоряжаться ими, как только он желает. Наконец, прошла еще неделя, но Жуквич не шел к Елене, и она ни от кого даже звука о нем не слыхала, так что решилась послать его просить к себе и для этого позвала нумерного лакея.

   - Попроси ко мне, пожалуйста, господина Жуквича! - сказала она тому.

   Лакей при этом с каким-то недоумением взглянул на нее.

   - Господин Жуквич уехал-с, - проговорил он.

   - Куда уехал? - спросила Елена, удивленная и пораженная этим известием.

   - Да неизвестно-с, по петербургскому ли тракту или по курскому: они сами себе-с изволили нанимать извозчика.

   - То есть как?.. Он совсем из Москвы уехал? - переспросила Елена.

   - Из Москвы совсем-с! - отвечал лакей.

   - Но когда же он уехал? - продолжала Елена.

   Лакей назвал ей день. Это был тот именно день, в который она с ним поссорилась.

   - Но кто его мог отпустить?.. Он сослан в Москву! - расспрашивала Елена, все еще не совсем доверяя словам лакея.

   - Кто? Господин Жуквич?.. Нет-с! - отвечал тот усмехаясь.

   - Как нет... когда он сам мне говорил это?.. Позови мне лучше хозяина, - ты ничего тут не знаешь!.. - говорила Елена, берясь за голову и чувствуя, что она начинает терять всякую нить к пониманию.

   Лакей пошел и позвал хозяина, который был купец, в скобку подстриженный, в длиннополом сюртуке и с совершенно бесстрастною физиономией.

   - Извините, что я вас беспокою, но мне очень нужно знать: что, господин Жуквич, который, говорят, уехал, под присмотром полиции содержался?

   - Нет-с, нет! - отвечал хозяин, как бы даже обидевшись на эти слова. - Разве я стал бы держать такого? - прибавил он потом с усмешкой.

   - Но тут, собственно, ничего нет дурного... Я только спрашиваю: что сам он приехал в Москву или сослан был?

   - Как же сосланный может ко мне в гостиницу попасть? Сосланных полиция прямо препровождает и размещает в дома, на которых дощечки нет, что они свободны от постоя, - создавал хозяин свое собственное законоположение, - а у нас место вольное: кто хочет, волей приедет и волей уедет!..

   - У вас он поэтому по паспорту жил?

   - По паспорту настоящему... Я сам читал его... Станислав Жуквич, коллежский секретарь даже... барин, как следует быть.

   - Но куда же он теперь уехал? - говорила Елена.

   - Не сказал, куда именно; отметился только к выбытию из Москвы... Да что, он вам должен, что ли, остался?

   - Немножко... пустяк там какой-то, - отвечала Елена.

   - Забыл, чай, надо быть... Со мной так честно расчелся, барин хороший!

   Для Елены не оставалось никакого сомнения, что она была самым грубым, самым наглым образом обманута!.. "Но как же Миклакову было не стыдно рекомендовать ей подобного человека?" - думала она; хотя, собственно, что он ей рекомендовал? Что Жуквич умный человек и последователь разных новых учений - все это правда, а остальное Елена сама придала ему в своем воображении. Какой-то злобный смех над собой и своим положением овладел при этом Еленою. "Нечего сказать, - проговорила она сама с собой: - судьба меня балует: в любви сошлась с человеком, с которым ничего не имела общего, а в политическом стремлении наскочила на мошенника, - умница я великая, должно быть!" Но как бы затем, чтобы рассеять в Елене эти мучительные мысли, к ней подбежал Коля, веселенький, хорошенький, и начал ласкаться. Елена как бы мгновенно воскресла духом и, вспомнив, что она мать, с величием и твердостью выкинула из души всякое раскаяние, всякое даже воспоминание о том, что было, и дала себе слово трудиться и работать, чтобы вскормить и воспитать ребенка. Для этого она, не откладывая времени, отправилась по конторам, чтобы спросить там, нет ли в виду мест гувернантки, и вошла в первую попавшуюся ей из таковых контор, где увидала кривого и безобразного господина, сидевшего за столом и что-то такое писавшего. Елена обратилась к нему с своим вопросом.

   - Три рубля серебром с вас следует получить! - сказал он ей.

   - Но я заплачу, когда получу место! - возразила было Елена.

   - Нет-с, у нас вперед берется! - отвечал ей спокойно кривой господин.

   Елена подала ему три рубля серебром, а затем у ней осталось в портмоне только двадцать рублей. Кривой господин дал ей после этого адрес трех семейств, желающих иметь гувернантку, из которых на одном, прочитав купеческую фамилию, Елена прежде всего решилась идти в это семейство, предполагая, что с простыми людьми ей легче будет ужиться. Семейство это жило в Таганке. Елена отправилась туда пешком. Подойдя к довольно большому каменному дому, она решительно не знала, как ей в него войти, так как он со всех сторон показался ей запертым, и только со двора раздавался страшный лай цепной, должно быть, собаки. Елена хотела было уже уйти от этого дома, как вдруг растворилась одна из тяжелых калиток его, и появился дворник. Оказалось, что калитка была не заперта, только у Елены недоставало силы отворить ее.

   Елена сказала ему, зачем она пришла, и спросила, дома ли господа купцы.

   - Хозяйка-то дома, а самого-то нет, - в городе, - отвечал дворник.

   Елена попросила его провести ее к хозяйке.

   Дворник повел ее сначала двором, где действительно привязанная на цепи собака не то что лаяла на них, а от злости уж храпела и шипела; затем дворник повел Елену задним ходом, через какой-то чулан, через какую-то кухню и прачечную даже и, наконец, ввел ее в высокую и небольшую комнату, но с огромною божницей в одном углу и с каким-то глупо и ярко расписанным потолком. Запах жареной рыбы и луку царил всюду, и все это вместе показалось Елене, по меньшей мере, очень неприятным. Вскоре к ней вышла лет сорока женщина, набеленная, с черными зубами и с головой, повязанной платочком.

   - Покорнейше прошу садиться! - проговорила она, показывая на один конец худого кожаного дивана и сама садясь на другой конец его.

   Елена села. Ее разделял с хозяйкой один навощенный столик.

   - Вы гувернантка-с? - спросила ее та.

   - Гувернантка! - отвечала Елена.

   - А рекомендацию вы имеете? - продолжала хозяйка.

   - Какую рекомендацию? - спросила ее в свою очередь Елена.

   - А где-с вы прежде жили, оттедова: вон у нас и приказчиков николи не берут, ежели старый хозяин за него не ручается.

   - Но у меня нет никакого старого хозяина, потому что я в первый раз еще желаю жить в гувернантках, - возразила ей Елена.

   - Вот видите-с, вы, значит, к этому делу-то еще и непривычны, а мы так желаем, чтобы дочь наша танцевать выучилась и чтобы писала тоже поисправней, а то отец вон все ругается: "Что, говорит, ты пишешь как скверно!".

   - Всему этому я могу учить; вот диплом мой на звание гувернантки! - проговорила Елена и подала было купчихе свой университетский аттестат.

   - В этих бумагах мы что понимаем? - Люди темные; а нам бы рекомендацию лучше чью-нибудь! - повторяла все свое хозяйка.

   - Рекомендации я ничьей не могу вам представить, потому что нигде еще не жила, - проговорила Елена.

   - А нам без этого как решиться-то?.. И характер тоже - кто знает, какой он у вас?.. Вон другие гувернантки линейкой, говорят, колотят учениц своих по чем ни попало, - пожалуй, и уродом навек сделать недолго, а у меня дочь единственная, в кои веки богом данная!

   - Я вашей дочери колотить не стану, за это я вам ручаюсь, потому что у меня у самой есть сын - ребенок, которого я попрошу взять с собой.

   - Вы замужняя поэтому? - спросила купчиха.

   - Нет, я не замужняя! - отвечала Елена, желая в этом случае говорить правду.

   - Вдова, значит?

   - Нет, не вдова... я девушка.

   Купчиха даже поотодвинулась от нее при этом.

   - Вот это тоже для нас нескладно будет! - произнесла она, то потупляя, то поднимая свои глаза и вместе осклабляясь во весь свой широкий рот.

   - Что делать!.. Это было увлечение с моей стороны, и я не скрываю того.

   - Да-с!.. Конечно!.. - отвечала купчиха, не переставая двигать глазами. - Но нам-то уж очень неподходящее дело это будет! - повторила она еще раз.

   Елена, видя, что никакого тут успеха не будет, встала и, раскланявшись, просила проводить ее; тот же дворник, все стоявший в соседней комнате и внимательно слушавший, что хозяйка его говорила с гувернанткой, повел Елену прежним путем; цепная собака опять похрапела на них.

   Елена, очутившись на улице, первое, что начала с жадностью вдыхать в себя свежий воздух; она почти задыхалась, сидя с купчихой в ее каморке, от запаху жареной рыбы с луком, и хоть довольно уже устала, но все-таки решилась зайти по следующему адресу к полковнику Клюкову, живущему на Разгуляеве, в своем доме. Елена, желая поберечь деньги, пошла и туда пешком. Дом полковника Клюкова представлял совершенную противоположность купеческому дому: железные ворота его были распахнуты; по бокам крыльца были помещены два аристократические льва; конюшни обозначены лошадиной головой из алебастра; на одном из окон, выходящем на двор, был прибит огромнейший барометр: словом, видно было, что тут жил человек не замкнутый, с следами некоторого образования. Елена прямо подошла ко входу, на резных дверях которого была прибита медная дощечка с надписью на ней по-французски и по-русски: "Полковник Клюков". Елена позвонила в колокольчик этой двери; ей отворил лакей во фраке и даже в белом галстуке.

   - Полковнику нужна гувернантка... - начала Елена.

   - Пожалуйте! - подхватил сейчас же сметливый лакей и повел Елену через залу, где ей невольно бросились в глаза очень большие и очень хорошей работы гравюры, но только все какого-то строгого и поучающего характера: блудный сын, являющийся к отцу; Авраам, приносящий сына в жертву богу; Муций Сцевола{376}, сжигающий свою руку.

   Лакей довел Елену до гостиной, которая тоже имела какой-то чересчур определенный характер; цветы, например, расставлены были в ней совершенно по ранжиру, пепельницы на столе - тоже по ранжиру, кресла - тоже по ранжиру.

   - Полковник сейчас выйдет! - сказал лакей Елене и ушел.

   Она села на одно из кресел.

   Минут через пятнадцать раздались в следующих комнатах правильные шаги, и вслед за тем показался и сам полковник с височками, с небольшим хохолком, с нафабренными усами, в стоячем галстуке и сюртуке, с георгиевским крестом в петлице. По всему туалету его заметно было, что он только что прифрантился.

   - Bonjour, mademoiselle, prenez place, - je vous prie! {Добрый день, мадмуазель, садитесь, прошу вас! (франц.).} - сказал он, пододвигая Елене, вставшей при его входе, кресло и сам садясь против нее. - Место вашего воспитания? - спросил он ее затем с довольно важным видом.

   Елена в ответ на это подала ему свой аттестат и диплом. Полковник бегло взглянул на оба из них.

   - Дело в том-с, - начал он, - что в конторе я, разумеется, подписывался только как полковник Клюков и многого, конечно, не договорил, так как положительно считаю все эти наши конторы скорее логовищем разных плутней, чем какими-нибудь полезными учреждениями, но с вами я буду говорить откровенно, как отец, истинно желающий дать дочерям своим серьезное воспитание.

   - Сделайте одолжение! - сказала ему на это Елена.

   - Прежде всего-с, - продолжал полковник, - я должен вам сказать, что я вдовец... Дочерей у меня две... Я очень хорошо понимаю, что никакая гувернантка не может им заменить матери, но тем не менее желаю, чтобы они твердо были укреплены в правилах веры, послушания и нравственности!.. Дочерям-с моим предстоит со временем светская, рассеянная жизнь; а свет, вы знаете, полон соблазна для юных и неопытных умов, - вот почему я хотел бы, чтоб дочери мои закалены были и, так сказать, вооружены против всего этого...

   - Но каким же способом вы думаете достигнуть этого? - спросила Елена.

   Полковник начинал ей казаться дураком и пошляком.

   - Тем способо