Писемский Алексей Феофилактович - В водовороте

к князю.

   - Да, хороша! - отвечал князь. - И вообразите, она мне то же самое про вас говорила; она видела вас там где-то на гуляньи и говорила: "Какой, говорит, красавец из себя Оглоблин".

   - Я?.. Ха-ха-ха! - захохотал Николя. Он заподозрил, что князь над ним подшучивает, и потому сам хотел тоже отойти от него шуточкою.

   - Уверяю вас, - продолжал между тем тот совершенно серьезным голосом, - и, чтоб убедиться в том, приезжайте ко мне сегодня обедать, - у меня, кстати, будет Анна Юрьевна.

   - Но, может быть, у вас именинный обед, а я в визитке, - сказал Николя уже серьезно.

   - Никакого нет именинного обеда, а просто знакомые обедают. Приезжайте!.. Можете при этом полюбезничать с mademoiselle Жиглинской.

   - А вы не рассердитесь за это? - спросил Николя, лукаво прищуривая глаза и полагая, что он ужасно ядовито сказал.

   - Нисколько!.. Это совершенно не в наших нравах... Кроме того, у меня еще будет обедать один поляк... этакий, знаете, заклятый патриот польский; ну, а вы, я надеюсь, патриот русский.

   - Надеюсь!.. Надеюсь!.. - шепелявил Николя со смехом, но в то же время самодовольно.

   - А потому, если что коснется до патриотизма, то не ударьте себя в грязь лицом и выскажите все, что у вас на душе, - продолжал князь.

   - Извольте!.. Извольте!.. - говорил Николя еще самодовольнее.

   На Тверской они расстались. Николя забежал к парикмахеру, чтобы привести в порядок свою прическу, а князь до самого дома продолжал идти пешком. Здесь он узнал, что Жуквич уже пришел и сидел с Еленой в гостиной, куда князь, проходя через залу, увидел в зеркало, что Жуквич читает какое-то письмо, а Елена очень внимательно слушает его; но едва только она услыхала шаги князя, как стремительно сделала Жуквичу знак рукою, и тот сейчас же после того спрятал письмо. Князю это очень не понравилось, однако, он решился повыждать, что дальше будет, и в гостиную вошел с довольным и веселым видом.

   При входе его Жуквич встал на ноги.

   - Извините ж, ваше сиятельство, - проговорил он, склоняя перед ним голову, - что я без вашего позволения являюсь к вам обедать; но панне Жиглинской угодно ж было пригласить меня.

   - Ничего, это все равно, - отвечал князь, протягивая к нему руку.

   После того князь сел и Жуквич сел.

   - А у нас сегодня будут обедать Анна Юрьевна и барон, - сказал князь Елене.

   - Вот как! - сказала та, немного удивленная этим.

   - Потом приедет обедать и Николя Оглоблин.

   - Это еще зачем? - не утерпела и почти воскликнула Елена.

   - Затем, что он теперь один... родитель его в Петербург, кажется, уехал. Куда ж ему, бедному, деваться? - проговорил князь насмешливым тоном.

   Елена поняла, над чем, собственно, он тут подтрунивал, и вспыхнула в лице.

   Потом князь снова обратился к Жуквичу:

   - Это вот Анна Юрьевна-с, о которой я сейчас говорил, кузина моя, и, представьте себе, у нее ни много ни мало, как около ста тысяч годового дохода.

   - Доход немалый! - сказал на это Жуквич, слегка ухмыляясь.

   - Еще бы!.. И можете себе вообразить, при таком состоянии она держит у себя в обожателях одного моего приятеля, мужчину весьма некрасивого и невзрачного.

   - Но она, кажется, вас прежде того желала сделать своим обожателем? - перебила князя Елена.

   - Меня - да, но что ж делать, я упустил тогда этот удобный случай.

   - Теперь можете поправить это! - продолжала Елена.

   - Что теперь!.. Теперь она меня разлюбила, а другой бы очень мог успеть, потому что она прямо говорит про моего друга барона, что он - судак мерзлый.

   Жуквич выслушивал весь этот разговор по-прежнему, с небольшой улыбкой, но вместе с тем с таким равнодушным выражением лица, которое ясно показывало, что все это его нисколько не интересует.

   - Где же вы живете здесь в Москве, monsieur Жуквич? - обратился к нему еще раз князь.

   Жуквич назвал ему улицу и гостиницу, где жил.

   - Это почти рядом с нами! - воскликнул князь.

   Жуквич на это ничего не сказал.

   - Я очень рада тому, это дает вам возможность чаще бывать у нас! - подхватила Елена, обращаясь к нему.

   Жуквич и ее поблагодарил только молчаливым наклонением головы.

   Князь же, с своей стороны, не повторил ее приглашения Жуквичу.

   Вскоре затем прибыла Анна Юрьевна с бароном.

   Елена встала и вышла встретить ее.

   - Bonjour, моя милая, bonjour! - говорила Анна Юрьевна, входя и крепко пожимая Елене руку.

   Князь между тем как-то шаловливо привстал со своего места и шаловливо начал знакомить всех друг с другом.

   - Честь имею представить вам - господин Жуквич! - говорил он Анне Юрьевне. - А это - графиня Анна Юрьевна! - говорил он потом тому. - А это - барон Мингер, мой друг и приятель!.. А это - госпожа Жиглинская, а я, честь имею представиться - коллежский секретарь князь Григоров.

   На это Анна Юрьевна махала только рукой.

   - Козел какой!.. Очень что-то разыгрался сегодня!.. - говорила она, садясь на одном конце дивана, а на другом его конце поместилась Елена, которой, кажется, было не совсем ловко перед Анной Юрьевной, да и та не вполне свободно обращалась к ней.

   - Что это он так весел сегодня? - спросила Анна Юрьевна Елену, показывая на князя и не находя ничего другого, с чего бы начать разговор.

   - Перед слезами, вероятно! - отвечала Елена, саркастически сжимая губы.

   - Зачем так злопророчествовать?.. Я весел потому, что у меня собралось такое милое и приятное общество! - отвечал князь не то в насмешку, не то серьезно.

   Барон Мингер с самого прихода своего молчал и только по временам взглядывал на Жуквича, который, в довольно красивой позе, стоял несколько вдали и расправлял свою с проседью бороду. Приехавший наконец Николя окончательно запутал существовавшую и без того неловкость между всеми лицами. Помня слова князя, что Елена будто бы называла его красавцем, Николя прямо и очень стремительно разлетелся к ней, так что та с удивлением и почти с испугом взглянула на него. Она никогда даже не видала Николя и только слыхала о нем, что он дурак великий.

   Николя, видя, что его даже не узнают, или, по крайней мере, делают вид, что не узнают, обратился к князю:

   - Князь, представьте меня mademoiselle Жиглинской, - проговорил он.

   - Это monsieur Оглоблин! - сказал князь, не поднимаясь с своего места.

   Тогда Елена протянула руку Николя, которую он с восторгом пожал.

   - А я вас видал, клянусь богом, видал! - говорил он, продолжая стоять перед Еленой. - И именно в театре, в бенуаре.

   - Меня? - спросила Елена.

   - Вас, непременно вас! - продолжал Николя каким-то даже патетическим голосом.

   - Может быть, я иногда бываю в театре.

   - Непременно вас! Я еще тогда... не помню, кто-то сидел около меня... "посмотрите, говорю, какая красавица!"

   Елена при этом немного даже смутилась.

   - Подобные вещи, я думаю, не говорят в глаза, - сказала она.

   - Ах, ma chere, чего от него другого ждать! - объяснила ей почти вслух Анна Юрьевна.

   - Почему не говорят? Почему?.. - стал было допрашивать Николя, делая вид, что слов Анны Юрьевны он как бы не слыхал совсем.

   Елена хотела было ему отвечать, но в это время доложили, что обед готов; все пошли. Елена крайне была удивлена, когда князь повел гостей своих не в обычную маленькую столовую, а в большую, парадную, которая, по убранству своему, была одна из лучших комнат в доме князя. Она была очень длинная; потолок ее был украшен резным деревом; по одной из длинных стен ее стоял огромный буфет из буйволовой кожи, с тончайшею и изящнейшею резною живописью; весь верхний ярус этого буфета был уставлен фамильными кубками, вазами и бокалами князей Григоровых; прямо против входа виднелся, с огромным зеркалом, каррарского мрамора{310} камин, а на противоположной ему стене были расставлены на малиновой бархатной доске, идущей от пола до потолка, японские и севрские блюда; мебель была средневековая, тяжелая, глубокая, с мягкими подушками; посредине небольшого, накрытого на несколько приборов, стола красовалось серебряное плато, изображающее, должно быть, одного из мифических князей Григоровых, убивающего татарина; по бокам этого плато возвышались два чуть ли не золотые канделябра с целым десятком свечей; кроме этого столовую освещали огромная люстра и несколько бра по стенам. Человек шесть княжеских лакеев, одетых в черные фраки и белые галстуки, стояли в разных местах комнаты, и над всеми ими надзирал почтенной наружности метрдотель. Устраивая такого рода роскошный обед, князь просто, кажется, дурачился, чтобы заглушить волновавшую внутри его досаду. Когда все, наконец, уселись за столом и Елена стала разливать горячее, то с удивлением посмотрела в миску.

   - Что это такое за суп? - проговорила она.

   - Разливайте уж! - сказал ей на это князь.

   Елена налила первую тарелку и подала ее, разумеется, Анне Юрьевне. Та попробовала и с удовольствием взглянула на князя.

   - Это черепаший суп? - спросила она его.

   - Черепаший! - подтвердил ее предположение князь.

   - И тем хорош, что он по-французски сварен, а не по-английски: не так густ и слизист. Очень хорошо!.. Божественно!.. - говорила Анна Юрьевна, почти с жадностью глотая ложку за ложкой.

   - Недурно-с... недурно!.. - повторял за ней князь, начиная есть.

   Николя тоже жадно ел, но больше потому, что он все на свете жадно ел.

   Елена и барон попробовали суп и не стали его есть.

   - А вы как находите это блюдо? - спросил князь Жуквича, очень исправно съевшего свою порцию.

   - Превосходнейшее! - отвечал тот, склоняясь перед ним.

   - А не напоминает ли он вам нашего последнего с вами обеда в Лондоне? - сказал князь.

   Жуквич при этом как-то невесело улыбнулся.

   - Я бы желал лучше совсем забыть этот обед! - проговорил он.

   - Какой это обед? - полюбопытствовала Анна Юрьевна, пришедшая в совершенно блаженное состояние от скушанного супу.

   - Господин Жуквич знает, какой... - ответил князь.

   За супом следовали превосходные бараньи котлеты, обложенные трюфелями, так что Анна Юрьевна почти в раж пришла.

   - Ou prenez vous ces delicatesses! {Где вы берете эти деликатесы? (франц.).} - воскликнула она. Здесь на вес золота нельзя добыть хоть сколько-нибудь сносной баранины.

   - А я добыл!.. - произнес с лукавством князь.

   - Я только в Париже такие котлеты и едала, только в одном Париже! - обратилась Анна Юрьевна уже к Жуквичу.

   - В Брюсселе еще есть первоклассная баранина! - заметил ей тот с почтением.

   - Oui!.. C'est vrai!.. {Да! Это верно! (франц.).} Да! - согласилась с ним Анна Юрьевна, благосклонно улыбаясь при этом Жуквичу.

   - Вином, кузина, тоже прошу не брезговать: бургондское у меня недурное! - отнесся князь к Анне Юрьевне, наливая ей целый стакан.

   Она попробовала сначала, а потом и выпила весь стакан.

   - Лучше моего - знаешь?.. Гораздо лучше!.. Налей мне еще! - говорила Анна Юрьевна.

   Князь налил ей еще стакан.

   Барон при этом взмахнул глазами на Анну Юрьевну и сейчас их потом снова опустил в тарелку.

   Князь между тем стал угощать Жуквича.

   - Что вы не пьете! - сказал он, наливая ему стакан.

   - О, благодарю вас! - произнес тот как бы с чувством живейшей благодарности.

   Николя Оглоблин, совершенно забытый хозяином, сначала попробовал было любезничать с Еленой.

   - Скажите, вы гуляете по утрам на Кузнецком? - спросил он ее.

   - Нет, не гуляю! - отвечала она ему сухо.

   - Гулять для здоровья даже нужно, - продолжал молодой человек.

   - Зачем же я пойду для этого на Кузнецкий?.. Я вот тут ближе могу гулять, на бульваре.

   - На Кузнецком более приятные впечатления для дам!.. Модные вещи... модные наряды - все это ласкает глаза!

   - Но не настолько, чтоб идти за такую даль, - проговорила Елена.

   - Да, виноват! - воскликнул вдруг Николя (он вспомнил, что Елена была нигилистка, а потому непременно должна была быть замарашкой и нарядов не любить). - Может быть, вы наряды не цените и презираете? - произнес он с некоторым даже глубокомыслием.

   - Напротив, я очень люблю наряды! - отвечала Елена.

   Николя при этом осмотрел весь ее туалет и увидел, что она была прекрасно одета.

   - Вас не поймешь, ей-богу! - сказал он, как бы за что-то уже и обидевшись.

   - Что такое во мне непонятного? - возразила ему, смеясь, Елена.

   - Так, много непонятного! - продолжал Николя тем же недовольным тоном.

   Он очень хорошо понимал, что ему с такой умной и ученой госпожой не сговорить, а потому замолчал и, для развлечения себя, принялся пить вино; но так как знаменитого бургондского около него не было, то Николя начал продовольствовать себя добрым портвейном и таким образом к концу обеда нализался порядочно. Слыхав от кого-то, что англичане всегда греются у каминов после обеда, он, когда тут же в столовой уселись пить кофе, не преминул стать к камину задом и весьма нецеремонно раздвинул фалды у своей визитки. В противоположность ему, Жуквич вел себя в высшей степени скромно и прилично; поместившись на одном из кресел, он первоначально довольно односложно отвечал на расспросы Анны Юрьевны, с которыми она относилась к нему, а потом, разговорившись, завел, между прочим, речь об Ирландии, рассказал всю печальную зависимость этой страны от Англии{313}, все ее патриотические попытки к самостоятельности, рассказал подробно историю фениев{313}, трагическую участь некоторых из них, так что Анна Юрьевна даже прослезилась. Елена слушала его с серьезным и чрезвычайно внимательным выражением в лице; даже барон уставил пристальный взгляд на Жуквича, и только князь слушал его с какой-то недоверчивой полуулыбкой, потом Николя Оглоблин, который взирал на Жуквича почти с презрением и ожидал только случая оспорить его, уничтожить, втоптать в грязь. Князь заметил это и явно с умыслом постарался открыть ему для этого свободное поприще.

   - Вы, monsieur Жуквич, так прекрасно рассказываете об Европе и о заграничной жизни вообще, - начал он, - но вот рекомендую вам господина Оглоблина, у которого тоже будет со временем тысяч полтораста годового доходу...

   - Ну, нет, меньше! - перебил его Николя с скромным самодовольством.

   - Нет, не меньше! - возразил ему князь. - И, вообразите, он ни разу еще не был за границей и говорит, что это дорого для него!

   Николя при этом страшно покраснел, он не ездил за границу чисто по страху, - из сознания, что, по его глупости, там, пожалуй, как-нибудь его совсем оберут.

   - Я вовсе не потому не еду за границу, вовсе не потому! - принялся он отшлепывать своим язычищем.

   - А почему же? - спросил его князь, заранее почти знавший его ответ.

   - А потому-с, что я русский человек! - отвечал Николя. - Я не хочу русских денег мотать за границею!

   - Но для этого ж так немного надобно денег, что это, конечно, никакого убытка не может сделать России, - осмелился ему заметить Жуквич.

   Николя яростно остервенился на него за это.

   - Нет-с, извините! - почти закричал он на всю комнату. - Я буду думать - небольшие деньги!.. Другой!.. Сколько теперь наших богатых людей живет за границей, мотают наши деньги и сами ничего не делают!..

   Николя, по преимуществу, потому так определенно и смело об этом предмете выражался, что накануне только перед тем слушал такое именно рассуждение одного пожилого господина.

   - И все-таки ж от этого очень немного пропадает русских денег и русского труда! - осмелился ему еще раз возразить Жуквич.

   - Нет-с, много! - орал на это Николя. - Мы, позвольте вам сказать, не польские магнаты, чтобы нам зорить и продавать наше отечество.

   Жуквич взмахнул глазами на Николя.

   - Кто ж это из польских магнатов продал свое отечество? - спросил он тихо.

   - Все! - хватил Николя.

   Князь заметно им был доволен и ободрял его глазами и движениями.

   - Voila un benet, qui radote! {Вот простак, болтающий вздор! (франц.).} - произнесла опять почти вслух Анна Юрьевна.

   Елена сидела молча и надувшись: она очень хорошо понимала, что весь этот спор с умыслом затеял и устроил князь.

   Жуквич тоже, кажется, догадался, с каким господином он спорил.

   - Если все, то - конечно!.. - произнес он с легким оттенком насмешки.

   - Решительно все! - продолжал орать Николя, ободренный такой уступчивостью Жуквича.

   Анна Юрьевна, наконец, не в состоянии была долее выслушивать его дурацкого крика, и, кроме того, она с некоторого времени получила сильную привычку спать после обеда.

   - Ну, прощай, однако, князь! - сказала она, приподнимаясь с своего места. - За то, что я приехала к тебе обедать, приезжай ко мне завтра вечером посидеть; обедать не зову: старик мой повар болен, а подростки ничего не умеют; но мороженого хорошего дам, нарочно зайду сама к Трамбле и погрожу ему пальчиком, чтобы прислал самого лучшего. Приезжайте и вы, пожалуйста! - прибавила Анна Юрьевна Жуквичу.

   Тот сначала молча ей поклонился.

   - Приедете? - спросила она его еще раз, протягивая ему руку и очень умильно взглядывая на него.

   - Непременно-с, - отвечал он.

   Барон при этом выпрямил себе спину и стал растирать грудь рукою.

   - А вы, chere amie {дорогой друг (франц.).}, конечно, приедете? - отнеслась Анна Юрьевна ласково к Елене.

   - Приеду, - отвечала та.

   - Ну, поедемте, барон! - отнеслась Анна Юрьевна к сему последнему.

   - А что же вы, Анна Юрьевна, меня не зовете? - крикнул было ей вслед расходившийся Николя.

   - Очень вы с отцом вашим браните меня, так можете и не ездить ко мне, - объяснила та ему прямо и пошла.

   Барон в том же молчании, которое сохранял все время, последовал за ней, так что князь, провожая их, спросил его даже:

   - Что вы такой сегодня?

   - Нездоровится мне что-то, - отвечал ему барон.

   - Надобно беречь свое здоровье; нельзя им так рисковать! - проговорил князь, бог знает, что желая этим сказать; но барон не ответил ему на это ни слова и поспешно начал сходить с лестницы.

   Возвратясь в столовую, князь бросился в кресло и явно уже не скрывал, что он был сильно утомлен.

   Жуквич сейчас же это заметил и взялся за шляпу.

   - Позвольте вас поблагодарить... - начал он.

   - Не задерживаю вас более, не задерживаю, - сказал ему князь.

   Жуквич затем издали поклонился Елене.

   - Завтра увидимся мы с вами у Анны Юрьевны? - спросила его та.

   - Да, я ж буду, - ответил Жуквич, уходя.

   - Может быть, и мне пора домой? - проговорил Николя, все еще стоявший у камина и сильно опешенный последним ответом Анны Юрьевны.

   - И вас не задерживаю, и вас... - сказал ему князь.

   Николя, в подражание Жуквичу, тоже издали поклонился Елене и ушел.

   Когда гости таким образом разъехались, князь встал и пошел было в кабинет, но Елена спросила его:

   - Это что за комедии сегодня вы вздумали разыгрывать?

   - Какие комедии? - сказал князь, останавливаясь на минуту.

   - А такие... Вы думаете, что вас трудно понять... - произнесла Елена с ударением.

   - Нисколько не думаю того! - ответил князь и ушел: письмо, которое Жуквич так таинственно читал Елене поутру перед его приходом, не выходило у него из головы.

   Что касается сей последней, то надобно было иметь темперамент Елены, чтобы понять, как она в продолжение всего этого обеда волновалась и сердилась на князя. Приглашая Жуквича, Елена думала радушно угостить его, интимно побеседовать с ним, и вдруг князь назвал всю эту сволочь. Для чего это он сделал? Чтоб досадить ей или чтоб унизить Жуквича?.. Но за что же все это?.. За то, что Жуквич имеет известного рода убеждения, или за то, что он поляк?.. Но князь сам некоторым образом претендует на такого рода убеждения, презирать же и ненавидеть человека за его происхождение от враждебного, положим, нам племени может только дикарь... Далее затем Елена перешла и к иному предположению: очень естественно, что князь, по своей доходящей до невероятных пределов подозрительности, ревнует ее к Жуквичу. "В таком случае он сумасшедший и невыносимый по характеру человек!" - почти воскликнула сама с собой Елена, сознавая в душе, что она в помыслах даже ничем не виновата перед князем, но в то же время приносить в жертву его капризам все свои симпатии и антипатии к другим людям Елена никак не хотела, а потому решилась, сколько бы ни противодействовал этому князь, что бы он ни выделывал, сблизиться с Жуквичем, подружиться даже с ним и содействовать его планам, которые он тут будет иметь, а что Жуквич, хоть и сосланный, не станет сидеть сложа руки, в этом Елена почти не сомневалась, зная по слухам, какого несокрушимого закала польские патриоты.

  

  

   Барон, как мы видели, был очень печален, и грусть его проистекала из того, что он день ото дня больше и больше начинал видеть в себе человека с окончательно испорченною житейскою карьерою. Где эта прежняя его деятельная, исполненная почти каждогодичным служебным повышением жизнь? Где его честолюбивые мечты и надежды на будущее? Под сенью благосклонного крыла Михайла Борисыча барон почти наверное рассчитывал сделаться со временем сановником; но вдруг колесо фортуны повернулось иначе, и что теперь вышло из него? Барону совестно даже было самому себе отвечать на этот вопрос. Сближаясь с Анной Юрьевной, он первоначально никак не ожидал, что об этом так скоро узнается в обществе и что это поставит его в столь щекотливое положение. Барон судил в сем случае несколько по Петербургу, где долгие годы можно делать что угодно, и никто не будет на то обращать большого внимания; но Москва оказалась другое дело: по выражениям лиц разных знакомых, посещавших Анну Юрьевну, барон очень хорошо видел, что они понимают его отношения к ней и втайне подсмеиваются над ним. Другое бы дело, - рассуждал он, - если б Анна Юрьевна вышла за него замуж, - тогда бы он явился представителем ее богатства, ее связей, мог бы занять место какого-нибудь попечителя одного из благотворительных учреждений и получать тут звезды и ленты, - словом, занял бы известное положение. Но Анна Юрьевна всегда только отшучивалась, когда он намекал ей на замужество. Появление Жуквича окончательно напугало барона: недаром точно каленым железом кто ударил в грудь его при первых же словах князя об этом господине. Жуквич показался барону весьма красивым, весьма пронырливым и умным, и, вдобавок к тому, Анна Юрьевна, с заметным удовольствием разговаривавшая с Жуквичем на обеде у князя, поспешила сейчас же пригласить его к себе на вечер. Очень естественно, что она может заинтересоваться Жуквичем и пропишет барону отставку; в таком случае ему благовиднее было самому убраться заранее, тем более, что барон, управляя совершенно бесконтрольно именьем Анны Юрьевны, успел скопить себе тысчонок тридцать, - сумма, конечно, не большая, но достаточная для того, чтобы переехать в Петербург и выждать там себе места. Все это барон обдумывал весь вечер и всю бессонную ночь, которую провел по приезде от князя, и, чтобы не томить себя долее, он решился на другой же день переговорить об этом с Анной Юрьевной и прямо высказать ей, что если она не желает освятить браком их отношений, то он вынужденным находится оставить ее навсегда. Но такое решение все-таки было довольно сильное, и барон очень затруднялся - с чего именно начать ему свое объяснение с Анной Юрьевной, а потому невольно медлил идти к ней и оставался у себя внизу часов до трех, так что Анна Юрьевна, еще вчера заметившая, что барон за что-то на нее дуется, обеспокоилась этим и несколько раз спрашивала людей:

   - Да что барон делает и нейдет ко мне?

   - У себя сидят-с, - отвечали ей те.

   Терпенье Анны Юрьевны лопнуло: она сама решилась идти к нему.

   Тяжело и неловко спустившись по винтообразной лестнице вниз, Анна Юрьевна вошла в кабинет к барону, где увидела, что он, в халате и с бледным от бессонницы лицом, сидел на одном из своих диванов.

   - Ты болен? - спросила она, вглядываясь в него.

   - Нет, не болен! - отвечал барон.

   - Отчего ж нейдешь ко мне наверх? Ух, задохнулась совсем! - присовокупила Анна Юрьевна, усаживаясь на другом диване.

   Барон некоторое время заметно колебался.

   - Я все обдумывал одно мое предположение... - заговорил он, наконец, серьезным и каким-то даже мрачным голосом. - Признаюсь, играть при вас ту роль, которую я играл до сих пор, мне становится невыносимо: тому, что я привязан к вам по чувству, конечно, никто не поверит.

   - Да и верить тому нельзя, - перебила его Анна Юрьевна: - меня по чувству в молодости только и любил один мужчина, да и то потому, что дурак был!

   - Вот видите!.. Вы сами даже не верите тому!.. - продолжал барон. - Чем же я после этого должен являться в глазах других людей?.. Какой-то камелией во фраке!

   - Ну, что за пустяки, - произнесла Анна Юрьевна, хотя в душе почти сознавала справедливость слов барона. - Но как же помочь тому? - прибавила она.

   - Очень просто, - отвечал барон, - я несколько раз намекал вам, что положение мое будет совершенно другое, когда вы... (барон приостановился на некоторое время), когда вы выйдете за меня замуж и мы обвенчаемся.

   Анна Юрьевна при этом захохотала.

   - Quelle absurdite!.. {Какая нелепость! (франц.).} Что еще выдумал!.. - сказала она.

   - Если вы находите, что это абсурд с моей стороны, то я завтра же буду иметь честь пожелать вам всего хорошего и уеду в Петербург.

   - Oh, folie!.. {О, сумасбродство! (франц.).} - воскликнула Анна Юрьевна с испугом. - Но я без смеха вообразить себе не могу, как я, такая толстая, надену венчальное платье!

   - Венчальное платье можете не надевать: мы сделаем это очень скромно.

   - Наконец, я прямо тебе скажу: j'ai peur du mariage!.. {Я боюсь замужества! (франц.).} Меня муж, пожалуй, бить станет: зачем я, старая хрычовка, замуж шла!..

   - Нет, я вас бить не стану! - произнес барон с некоторым чувством.

   - Когда же ты хочешь, чтоб я вышла за тебя?

   - Чем скорее, тем лучше, - хоть на этой же неделе.

   - Ха-ха-ха! - опять начала смеяться Анна Юрьевна. - Я все не могу представить себе невестою себя! Бочка сороковая этакая - невеста!..

   Барон на это молчал: он видел уже, что Анна Юрьевна согласится выйти за него замуж.

   - Потом-с, - продолжал он, помолчав немного, - женясь на вас, я окончательно обрубаю для себя всякую иную житейскую карьеру и, покуда вы будете сохранять ко мне ваше милостивое внимание, я, без сомнения, буду всем обеспечен; но, может быть, в одно прекрасное утро... наперед испрашиваю извинения в моем предположении... в одно утро, несмотря на то, что я буду муж ваш, вы вздумаете сказать мне: "Убирайтесь вон!" - и я очучусь на голом снегу, ни с чем...

   - За что же я скажу тебе это?

   - Да хоть за то, что вам понравится какой-нибудь другой мужчина.

   - Вот что выдумал!.. Понравится другой мужчина! Знаю я вас: vous etes tous les memes mauvais et dete-stables! {вы все одинаково дурны и отвратительны! (франц.).}

   - Не ручайтесь, Анна Юрьевна, не ручайтесь! - сказал барон опять с некоторым чувством. - Ни один человек не может сказать, что он будет завтра!

   - А я могу, потому что я стара...

   Барон пожал плечами.

   - Не настолько, мне кажется, еще... а потому я просил бы вас обеспечить меня при жизни и хоть небольшую часть вашего состояния передать мне.

   - Да изволь, если уж это так тебя беспокоит! - сказала, слегка усмехнувшись, Анна Юрьевна. - Я, пожалуй, когда ты сделаешься моим мужем, и на остальное мое именье дам тебе завещание!.. Что мне каким-то родственникам моим, шелопаям, оставлять его.

   - Благодарю вас за это! - произнес барон и, встав со своего места, поцеловал у Анны Юрьевны руку.

   - Ах, однако, какой ты плут! - сказала она ему, погрозя пальцем.

   - Что делать!.. - отвечал барон, улыбаясь. - Еще Грибоедов сказал, что "умный человек не может быть не плут"{320}.

   - Ну да, оправдывайся Грибоедовым! - произнесла Анна Юрьевна и больше не в состоянии была шутить: предложение барона заметно ее встревожило; лицо Анны Юрьевны, как бы против воли ее, приняло недовольное выражение, так что барон, заметив это, немножко даже струхнул, чтоб она не передумала своего решения.

   - Но, может быть, вам жаль переменить ваше графство на баронство? - спросил он ее как бы несколько шутя.

   - Э, стану я об этом жалеть! - проговорила Анна Юрьевна почти презрительным тоном. - Жаль мне моей свободы и независимости! - присовокупила она с легкой досадой.

   - Вы нисколько и не утратите ее! - возразил барон.

   - Увидим! - отвечала, вздохнув, Анна Юрьевна и вскоре ушла наверх в свой будуар, где продолжала быть задумчивою и как бы соображающей что-то такое.

   Барон, напротив, оставшись один, предался самым приятным соображениям: Анна Юрьевна, конечно, передаст ему при жизни довольно порядочную долю своего состояния; таким образом жизнь его устроится никак не хуже того, если бы он служил все это время и, положим, дослужился бы даже, что почти невероятно, до министров; но что же из этого? Чтобы долго удержаться на этом щекотливом и ответственном посту, надобно было иметь или особенно сильные связи, или какие-нибудь необыкновенные, гениальные способности; но у барона, как и сам он сознавал, не было ни того, ни другого; а потому он очень хорошо понимал, что в конце концов очутится членом государственного совета, то есть станет получать весьма ограниченное содержание. Без сомнения, в этом случае больше бы удовлетворилось его самолюбие и он бы больше стяжал в жизни почестей. "Но если здраво рассмотреть, что такое в сущности все эти мундиры шитые, кресты, ленты и даже чины?.. Одна только мишура и громкие слова!" - философствовал барон. Кроме того, идя по служебному пути, он не скопил бы тридцати тысчонок, которые теперь покоились у него в кармане и которые он, продолжая управлять именьем Анны Юрьевны, надеялся еще увеличить; не было бы впереди этого огромного наследства, которое она обещалась завещать ему. Конечно, как женщина, Анна Юрьевна была не совсем привлекательна. "Но нельзя же, чтобы в жене соединились все достоинства!" - утешал себя и в этом случае барон.

  

  

   Часам к восьми вечера богатый дом Анны Юрьевны был почти весь освещен. Барон, франтовато одетый, пришел из своего низу и с гордым, самодовольным видом начал расхаживать по всем парадным комнатам. Он на этот раз как-то более обыкновенного строго относился к проходившим взад и вперед лакеям, приказывая им то лампу поправить, то стереть тут и там пыль, - словом, заметно начинал чувствовать себя некоторым образом хозяином всей этой роскоши.

   Вскоре приехали князь и Елена. Анна Юрьевна только перед самым их появлением успела кончить свой туалет и вышла из своей уборной. Вслед за князем приехал и Жуквич.

   - Здравствуйте, здравствуйте! - говорила Анна, Юрьевна, пожимая всем им руки. - Пойдем, однако, князь, со мной на минуту, - мне нужно переговорить с тобой два - три слова! - присовокупила она и, взяв князя под руку, увела его в свой будуар.

   Барон догадался, что разговор между ними будет происходить о предстоящей свадьбе, а потому тихими шагами тоже пошел за ними. Комнаты в доме Анны Юрьевны были расположены таким образом: прямо из залы большая гостиная, где остались вдвоем Жуквич и Елена; затем малая гостиная, куда войдя, барон остановился и стал прислушиваться к начавшемуся в будуаре разговору между князем и Анной Юрьевной.

   - Ты знаешь, - начала она, как только они уселись, - я замуж выхожу.

   - Вы?.. Но за кого же?.. - спросил князь удивленным голосом.

   - Конечно, за барона! - отвечала Анна Юрьевна.

   - Зачем вам это понадобилось? - продолжал князь.

   - Он пристал; он этого требует!

   - А, вот что! - произнес князь, почесав у себя за ухом.

   - Говорит, что его положение в обществе неприлично. И точно что, - сам согласись, - оно не совсем ловкое.

   - Он это положение, я думаю, прежде бы должен был предвидеть, - заметил князь.

   - Да, но оно сделалось теперь ему невыносимым.

   Князь сомнительно усмехнулся.

   - Я хотела тебя спросить об одном, - присовокупила Анна Юрьевна, - не зол ли он очень? Может быть, он скрывает от меня это... Tu le connais de longue date; c'est ton ami {Ты его знаешь издавна; это твой друг (франц.).}.

   При этом вопросе Анны Юрьевны барон весь превратился в слух.

   - Нет, не зол! - отвечал князь протяжно.

   - А что же он? - спросила Анна Юрьевна, поняв, что князь тут кое-чего не договаривает.

   - По-моему, во-первых, он пуст, а потом подловат немного, - извините, что я так выражаюсь! - заключил князь.

   - Ничего! - отвечала Анна Юрьевна.

   Барон невольно даже отшатнулся от драпировки, к которой приложил свое ухо.

   - Это еще ничего! - продолжала Анна Юрьевна. - Но я боюсь, чтобы он капризничать, командовать надо мной не стал очень.

   - Вы сами ему не поддавайтесь, - возразил ей князь.

   - Я не поддамся, конечно... Я помню, как и тот мой муж вздумал было на меня кричать, что я долго одеваюсь на бал, я взяла да банкой с духами и пустила ему в лицо; но все же неприятно иметь в доме бури, особенно на старости лет...

   - Но отчего барон так вдруг вздумал требовать вашей руки?.. От ревности, что ли? - спросил князь, слегка усмехаясь.

   - C'est possible!.. Je n'en sais rien! {Это возможно! Я этого не знаю! (франц.).} - отвечала, усмехнувшись, Анна Юрьевна. - И требует еще, чтоб я, выйдя за него, отдала ему часть моего состояния.

   - Состояния, однако, требует?.. Не дурак, значит, он.

   - Какой дурак!.. Он очень умный и расчетливый человек, но это бог с ним! Я ему дам; а главное, скажи, как по нашим законам: могу я всегда отделаться от него?

   - Почему же не можете?.. Можете!

   - Par consequent tu m'eneourage! {Следовательно, ты меня поощряешь! (франц.).} - заключила Анна Юрьевна.

   Князь некоторое время подумал.

   - Ничего особенного не имею сказать против того! - проговорил он, наконец.

   Его в это время, впрочем, занимала больше собственная, довольно беспокойная мысль. Ему пришло в голову, что барон мог уйти куда-нибудь из гостиной и оставить Жуквича с Еленой с глазу на глаз, чего князь вовсе не желал.

   - Итак, все? - сказал он, вставая.

   - Все! - отвечала Анна Юрьевна.

   Барон в эту минуту юркнул, но не в большую гостиную, а через маленькую дверь во внутренние комнаты. Несмотря на причиненную ему досаду тем, что тут говорилось про него, он, однако, был доволен, что подслушал этот разговор, из которого узнал о себе мнение князя, а также отчасти и мнение Анны Юрьевны, соображаясь с которым, он решился вперед действовать с нею.

   Князь недаром беспокоился: у Елены с Жуквичем, в самом деле, происходил весьма интимный разговор. Как только остались они вдвоем в гостиной, Елена сейчас же обратилась к Жуквичу.

   - Вы, однако, не дочитали мне письма, которое вчера получили.

   - Я ж его привез сюда! - отвечал Жуквич и, вынув из кармана письмо, подал его Елене.

   Елена принялась читать письмо, а Жуквич стал ходить взад и вперед по комнате, с целью, кажется, наблюдать, чтобы не вошел кто нечаянно.

   Елена, дочитав письмо, изменилась даже вся в лице.

   - Это ужасно! - произнесла она.

   Жуквич молча принял от нее письмо и положил его снова в карман: грусть и почти скорбь отражались в глазах его.

   - Надобно как можно скорее пособить им, - сказала Елена стремительно.

   - А чем?.. - возразил ей печальным голосом Жуквич. - У меня ж ничего нет! Все взято и отнято правительством!

   - У меня тоже решительно ничего нет, - подхватила Елена, смотря себе на гуттаперчевые браслеты и готовая, кажется, их продать. - Но вот чего я не понимаю, - продолжала она, - каким образом было им эмигрировать, не взяв и не захватив с собой ничего!

   - Одним нечего было захватить, - ответил с грустною улыбкой Жуквич, - другие ж не успели.

   - В таком случае я лучше бы осталась дома и никуда не пошла.

   - Да, но человеку жить желается, - его ж инстинкт влечет к тому; остаться значило - наверное быть повешену.

   - Потом еще, - допытывалась Елена, - они жили до сих пор!.. Этому уже лет пять прошло, как они эмигрировали; но отчего они вдруг все разорились?

   - О, тому причина большая есть!.. - подхватил Жуквич. - До последнего времени правительство французское много поддерживало... в Англии тоже целые общества помогали, в Германии даже...

   - А теперь, что же, они прекратили эту помощь?

   Жуквич грустно склонил при этом свою голову.

   - Теперь прекратили!.. Прусско-австрийская война{325} как будто ж всему миру перевернула голову наизнанку; забыли ж всякий долг, всякую обязанность к другим людям; всем стало до себя только!..

   - Ужасно! - повторила еще раз Елена. - Нельзя ли в Москве составить подписку в пользу их?.. Я почти уверена, что многие подпишутся.

&nbs