Жаколио Луи - Грабители морей

   - Это уже не в моей власти: пленник убежал час назад.

   - Вы лжете! - вскричал Иоиль, весь красный от гнева.

   - Спроси вот у них! - возразил Коллингвуд, оставаясь нечувствительным к полученному оскорблению.

   - Это правда, - подтвердил один из присутствующих, - его не нашли в тюрьме, хотя за десять минут перед тем его видели там.

   - Ну, стало быть, этот человек, - сказал Иоиль, указывая на адмирала, - стало быть, этот человек убил его, как убил раньше...

   - Замолчи, негодяй! - вскричал, задыхаясь, Коллингвуд.

   - Говори! - повелительным тоном произнес Эдмунд.

   Иоиль молчал, не зная, что ему делать.

   Он знал, что скажи он слово - и потоками потечет кровь. Его пугали последствия. Поблизости находилось пятьсот англичан, готовых ринуться на защиту своего вождя, а в замке было в ту минуту слишком мало народа для борьбы с ними. Не желая брать на свою голову такой ужасной ответственности, он решил выиграть время.

   - Мне нечего больше говорить! - громко ответил он Эдмунду на его требование и потом прибавил тихонько: - Ради Бога, ваша светлость, не спрашивайте меня теперь... Скоро вы узнаете все.

   Коллингвуд желал одного: как можно скорее убраться. Он чувствовал, что у него под ногами горит земля.

   - По-видимому, мы имеем дело с каким-то нелепым шутом, - сказал он, принужденно улыбаясь. - Засим, герцог, позвольте с вами проститься, причем я не могу не отметить того факта, что вчера мое вмешательство признавалось полезным, а сегодня оно уже перестало нравиться.

   Гаральд в ответ только поклонился и ничего не сказал. Коллингвуд со всеми офицерами удалился из замка, будучи убежден, что Иоилю ничего не известно о страшном преступлении. Равным образом адмирал не знал, что этот человек, до глубины души возмутившись виденной им ужасной сценой, дал себе клятву сообщить розольфцам тайну, касающуюся смерти герцогини и ее семейства.

   - Ну, - сказал Эдмунд, как только адмирал вышел за ворота замка, - объясни же нам, что означают твои слова: "Скоро вы узнаете все".

   - Я согласен говорить только при самом герцоге и его сыновьях, - отвечал Иоиль, - а больше ни при ком.

   Все лишние удалились.

   - Мы слушаем, - сказали оба брата.

   - Пошлите вашим кораблям приказ затопить те две шлюпки, которые сейчас пройдут мимо них, - посоветовал Иоиль.

   - Что это значит?

   - Вы знаете ли, кто этот человек?

   - Адмирал Коллингвуд... Ведь ты же сам его так зовешь?

   - Нет, я не про то... Известен ли вам его титул? Он герцог и пэр.

   - В первый раз слышим.

   - В списках членов верхней палаты английского парламента он значился под именем "Чарльза, шестого герцога Эксмута".

   - Бог мой! - вскричал Гаральд. - Так он брат моего несчастного зятя?.. Отчего же он мне ничего не сказал?

   Олаф и Эдмунд ужасно побледнели, но не произнесли ни одного слова.

   Пеггам, негодяй Пеггам был нотариусом и поверенным этого человека!..

   Безмолвно с видом твердой решимости ждали они дальнейших разоблачений, предугадывая истину уже из того, что Пеггам был другом Коллингвуда.

   - Да, - продолжал Иоиль, желавший, во избежание столкновения на суше, дать Коллингвуду время сесть в шлюпку, - адмирал Коллингвуд - брат вашего зятя... А знаете ли вы, герцог Норрландский, каким образом Коллингвуд получил наследство от своего брата? Он утопил его в море вместе с женой и детьми, при помощи нотариуса Пеггама и Надода Красноглазаго.

   - О негодяй, негодяй! - вскричал Черный герцог, поднимая к небу руки.

   - Олаф!

   - Эдмунд!

   - О, брат мой!.. О, какое ужасное воспоминание!.. Ведь это нашу сестру бросили тогда в море!.. Ведь вот что тогда мы видели!.. О изверги!

   В ужасе и тоске, с помутившимися глазами, молодые люди ломали себе руки.

   - И мы не помогли ей... Мы ее не спасли!..

   - Да что же вы? Бегите скорей! - вне себя от горя и гнева крикнул Гаральд. - Бегите, велите палить картечью в этих разбойников!

   Олаф и Иоиль хотели броситься из комнаты, но Эдмунд остановил их жестом.

   - Что ты делаешь! Ведь они от нас уйдут! - упрекнул его старый герцог.

   - Отец, - возразил внушительным тоном Эдмунд, - при этом изверге находится пятьсот неповинных человек. Наша месть да не коснется их! Наконец, он даже недостоин того, чтобы умереть от пули при взрыве картечи: такая смерть для него слишком почетна.

   Все более и более воодушевляясь, молодой человек продолжал с пылающим лицом:

   - Не правда ли, Иоиль, ведь он стоял там поодаль, с закрытым лицом?.. О, как только я вспомню, что наша бедная Леонора стояла перед ним на коленях, умоляя пощадить ее детей!.. Нет, он должен умереть жестокою, медленною смертию... Нужно довести его до того, чтоб он сам умолял нас пресечь поскорее нить его жизни... Боже мой! Что со мной делается?! Я положительно схожу с ума!.. Ведь я видел, как этот изверг вырвал у матери из рук ее полугодовалого ребенка и кинул его, у нее же на глазах, в отверстую пучину!.. Я это видел - и ничего не мог сделать для спасения несчастных жертв!

   - Как!.. Вы это знаете? - удивился Иоиль.

   - Мы были спрятаны на острове Бедлоэ, - отвечал, рыдая Эдмунд. - Нас было трое, а против нас было...

   - Шестьдесят человек экипажа, - пояснил Иоиль.

   - Отец, - сказал Эдмунд, немного успокоившись после слез, - согласен ли ты доверить своим сыновьям дело отмщения?

   - Согласен! - мрачным тоном отвечал старик. - Отомстите за свою сестру, за ее несчастного мужа, за их детей... Отомстите за наше семейное горе: это ваш первый и самый священный долг.

   - И мой также: нас теперь трое! - произнес вдруг чей-то молодой голос.

   С этими словами из башни во внутренний двор, где происходила эта сцена, выбежал Ингольф и бросился к ногам старого герцога.

   Из комнаты старого Розевеля он слышал все разговоры и, не слушая никаких доводов старца, в последнюю минуту не в силах был себя сдержать.

   - Ингольф! - воскликнули в один голос все трое - Черный герцог и оба брата.

   Их удивление было безмерно.

   - Я не Ингольф, - возразил капитан, - я Фредерик Биорн, возвращающийся в родной дом после двадцатилетнего отсутствия.

   - Фредерик!.. - пролепетал старый герцог. - Какой Фредерик? Кто это сказал - Фредерик Биорн? Где он?

   - Фредерик Биорн - я, - отвечал капитан. - О мой отец, узнайте же своего сына!

   Он проворно расстегнулся и обнажил свою грудь. Все сейчас же увидели на ней неизгладимое биорновское клеймо. Для герцога это клеймо было несомненным, неопровержимым доказательством.

   - Sursum corda! - вслух прочли Олаф и Эдмунд и разом вскрикнули:

   - Брат!.. Брат!..

   - Обоими же меня, сын мой! - воскликнул герцог.

   При этих словах капитан почувствовал такое сильное волнение, что покачнулся и едва не упал, но тут подбежали Эдмунд с Олафом и подхватили его. Так, поддерживаемый своими братьями, Фредерик Биорн и получил от отца первый поцелуй.

   Очищенный отцовским объятием, Фредерик Биорн разом освободился от тяготевшего над ним мрачного прошлого. Пират Ингольф, он же капитан Вельзевул, перестал существовать; вместо него явился старший сын герцога Норрландского - Фредерик Биорн, князь Розольфский.

  

   На другой день после отъезда Коллингвуда, напуганного Иоилем, из старого замка выступил под начальством самого Гаральда, отряд в 25 человек на выручку Гуттора и Грундвига, осажденных в Сигурдовой башне бандитами, которых Надод отправил в ског еще до прибытия "Ральфа" в Розольфсе. Красноглазый надеялся, что эти бандиты застигнут Олафа и Эдмунда на охоте, и что он, таким образом, избавится от молодых Биорнов еще прежде, чем будет совершено нападение на замок. С устранением двух таких сильных противников задача Надода значительно облегчалась, так как уже одно горе о погибших сыновьях могло сломить энергию старого герцога и лишить его нравственных сил, необходимых для защиты замка.

   Могло также случиться и то, что бандиты встретили в скоге почти весь наличный гарнизон замка, тем более, что Анкарстрем был большой любитель охоты в широких размерах. Да оно бы наверное так и случилось, если б события, быстро наступившие одно за другим, не устранили тем самым у розольфцев всякую мысль о развлечениях. Рассчитывая на благоприятные обстоятельства, Надод составил адский план, который легко мог удаться ввиду превосходного знания Красноглазым всех местных условий. Вот почему он и сказал в тот вечер Ингольфу, что ему, то есть Надоду, быть может, даже и не понадобится содействие "капитана Вельзевула". Он был уверен в успехе, так как поручил все дело Торнвальду, который прежде служил у Биорнов пастухом и подал ему самую мысль. Весь расчет, таким образом, был основан на предположении, что розольфцы устроят большую охоту и сборным пунктом, по обыкновению, назначат Сигурдову башню. Надод был заранее уверен, что весь охотничий кортеж, включая собак, погибнет в степи так же бесследно, как погибают в океане корабли.

   Однако, такой случай, как видит читатель, не представился. Олаф и Эдмунд в это время не охотились, а плавали по морю на своей яхте "Сусанна". Зато, когда вследствие неожиданного прихода англичан все планы Надода, казалось, готовы были рухнуть, Гуттору и Грундвигу пришла несчастная мысль уйти в Сигурдову башню, а вследствие этого привлекались в ског именно те люди, которым Надод готовил страшную гибель.

   Весь вопрос заключался в том - достаточно ли знакомы "Грабители" с планом Надода, чтобы действовать самостоятельно, не дожидаясь приказаний, которых пленный вождь бандитов, разумеется, не мог им дать.

   Мы оставили "Грабителей" в ту минуту, когда внезапный дождь залил костер, который они развели у дверей осажденной ими башни, после того, как Гуттор сбросил с вышки одного из бандитов. При самом начале осады их увидал один розольфский псарь, посланный выслеживать диких оленей, и поспешил в замок уведомить герцога.

   Исчезновение Гуттора и Грундвига сначала только удивило герцога и его сыновей, но по мере того, как проходило время, их удивление сменялось сильнейшим беспокойством. Они уже хотели послать в ског людей на поиски пропавших служителей, когда явился псарь и доложил о том, что он видел у Сигурдовой башни. Подробностей псарь не мог сообщить никаких, однако успел заметить, что осаждающие вооружены абордажными саблями, но огнестрельного оружия, по-видимому, не имеют. Надод, действительно, не дал им ни ружей, ни пистолетов, желая, чтобы они всячески избегали столкновения с розольфцами и лишь исполняли то, что им специально поручено.

   Капитан Ингольф, которого мы с этих пор будем называть Фредериком Биорном, вспомнил, что Надод высадил на Нордкапе отряд бандитов, и объяснил отцу всю суть дела.

   - Гуттор и Грундвиг, - сказал он, - очевидно, узнали бандита, когда он сошел с корабля, и пустились за ним в погоню, а он заманил их в ског, где нашел своих товарищей. Подавленные численным превосходством, ваши верные слуги заперлись в башне - теперь это для меня ясно как день.

   Читатель видит, что Фредерик Биорн ошибался лишь относительно подробностей, но что в общем его объяснение было совершенно верно.

   Во всяком случае, Гуттора и Грундвига необходимо было как можно скорее выручить.

   Все уже было готово к выступлению, когда к Фредерику Биорну подошел Иоиль.

   - А ваши матросы, капитан? - спросил он. - Насчет их какое же будет ваше решение?

   - Ах, да! - вскричал Фредерик Биорн, - я об них и забыл!.. Что с ними сталось? Где они?

   Иоиль описал капитану бегство пленников и абордаж фрегата.

   Черный герцог не мог удержаться, чтобы не похвалить их беспримерное мужество.

   - Молодцы! - воскликнул он. - Право, молодцы!

   - Да, мой отец, экипаж у меня отборный, - сказал Фредерик и невольно вздохнул.

   Герцог понял все и с доброю улыбкой заметил сыну:

   - Разве ты думаешь, что те, которые верой и правдой служили капитану Ингольфу, потеряют все свои хорошие качества, когда перейдут на службу к Фредерику Биорну?

   - Отец! - вскричал молодой человек, не помня себя от радости.

   - У нас враги довольно сильные, тебе это лучше, чем кому-нибудь известно, - продолжал, коварно улыбаясь, старик, - и потому нам не приходится пренебрегать такими храбрыми защитниками.

   Иоиль в немногих словах досказал конец истории и сообщил, что Альтенс, взяв курс на юг, чтобы сбить англичан с толку, намерен был затем крейсировать близ берегов и выслать к берегу лодку для капитана. Лодка эта, вероятно, уже дожидается Ингольфа.

   - Поезжай к ним, сын мой, - сказал старый герцог. - Негодяй Коллингвуд, наверное, поторопится уйти, и тебе сегодня же вечером можно будет вернуться в Розольфсе.

   - Отец! Разве мое место не при вас в минуту опасности?

   - Нас много, сын мой, и мы хорошо вооружены. Это дает нам огромное преимущество над бандитами, у которых ружей нет. Ступай, милый сын, не бойся. Ты не должен покидать товарищей в критическую минуту.

   Сердце капитана сжималось от тоскливого предчувствия. Он неохотно уступил настояниям отца и ушел, попросив братьев ревниво оберегать жизнь почтенного старца.

   Несколько минут спустя Фредерик Биорн и Иоиль сидели уже на конях и мчались к берегу, а отряд Гаральда, тоже верхом на конях, спешил по степи к Сигурдовой башне.

   Не проехав и четверти мили, всадники услыхали позади себя знакомое рычание. То был друг Фриц, обычный спутник Олафа и Эдмунда во время охоты в скоге. Видя, что все об нем позабыли, медведь сорвался с цепи и, весело подпрыгивая и ворча, пустился следом за своими хозяевами.

   Между тем, осаждающие, несмотря на неудачу, постигшую их намерение поджечь дверь Сигурдовой башни, не отказывались от мысли овладеть Гуттором и Грундвигом и освободить Надода Красноглазого...

   Однако, злодей, видя, что осада еще продолжается, начинал мало-помалу утрачивать свою уверенность. Он понимал, что каждая лишняя минута увеличивает шансы его противников. Сверх того, он окончательно разочаровался в ловкости своих сторонников, которые до сих пор не сообразили дать ему как-нибудь знать, исполнены ли его приказания.

   Вдруг он вздрогнул всем телом, услыхав через бойницу отрывок разговора между двумя из осаждающих:

   - И чего ждут? - говорил один. - Несколько фунтов пороху подложить - и дверь разлетится вдребезги.

   - Ты разве забыл, что Торнвальд весь порох израсходовал уже на главное дело? - отвечал другой.

   - Почему же не взять оттуда обратно, сколько нужно? Ведь то дело все равно не выгорело.

   - Кто тебе сказал, что оно окончательно оставлено? Седжвик, принявший начальство после ухода Торнвальда, полагает, что дело непременно должно выгореть, и даже велел прекратить собирание хвороста для костра. Мы будем только сторожить башню, ничего покуда не предпринимая, и если к вечеру розольфцы сюда не соберутся, то уж это будет черт знает что за несчастье для нас.

   Затем Надод слышал, как бросили на землю охапку хворосту, после чего разговаривающие удалились.

   Если бы Грундвиг, оставшийся при пленнике один, так как Гуттор беспрестанно поднимался на башню обозревать окрестность, - если бы, говорим мы, Грундвиг взглянул в эту минуту на пленника, он прочел бы на его лице самую злобную радость, которая не преминула бы навести его на размышления.

   - Все ничего! - сказал, возвращаясь с вышки, Гуттор. - Я, по правде сказать, рассчитывал, что нас скорее хватятся и будут разыскивать... Эти негодяи не хотят больше раскладывать костра. Главный их приказал, чтоб они перестали носить хворост, и сосредоточил весь отряд шагах во ста отсюда. Они о чем-то советуются; должно быть, что-нибудь особенно скверное замышляют против нас. Если это еще долго будет продолжаться, то я даю тебе слово, что сверну Надоду шею и сделаю вылазку.

   - Вот и отлично, - засмеялся Грундвиг. - Ты будешь авангард, я арьергард, а в центре... в центре будет то расстояние, какое окажется между нами.

   - Смейся сколько хочешь, но, по-моему, это просто унизительно - подвергаться осаде всяких бродяг, у которых даже огнестрельного оружия нет.

   - А y нас разве есть оно, Гуттор?.. Ну, да это все бы ничего; будь я такой же силач, как ты, я бы согласился на твое предложение, но ведь дело в том, что ты очутишься буквально один против всех... Разве это не сумасшествие будет?

   - Поверь, я этой дубиной положу на месте одним ударом человек пять или шесть, а они не...

   Богатырь замолчал. Вдали послышался звук рога.

   - Это они! - радостно вскричал он. - Это Гуттор трубит!

   Он бросился наверх и почти сейчас же вернулся обратно.

   - Они и есть! - сказал он. - Герцог с сыновьями и при них двадцать пять или тридцать всадников... Как тебе покажется? Все осаждающие попятились, ни одного не видать.

   - Они не трусы, Гуттор, - заметил Грундвиг, качая головой - тут какая-нибудь загвоздка.

   Надод был вне себя от радости, которая выражалась у него отвратительными гримасами, так что лицо его казалось еще противнее, чем всегда.

   Десять минут спустя дверь башни отворилась. Вошел герцог и с ним два его сына, Олаф и Эдмунд.

   Смерть Гленноора опечалила герцога. Он в грустном раздумье остановился над трупом своего старого слуги, как вдруг услыхал сзади себя голос и обернулся. Увидав Надода, Гаральд невольно попятился, почувствовав вдруг крайнее отвращение.

   - Герцог Норрландский, - говорил негодяй, - имей же мужество взглянуть на дело рук своих. Этот человек умер, но он не страдает больше, тогда как я, по твоей милости, двадцать лет терплю ужасные мучения, которые и описать нельзя.

   - Кто ты такой? - спросил, видимо смущаясь, герцог.

   - Я Надод, твой бывший крепостной, по прозванию Красноглазый. Благодаря твоей жестокости я сделался существом, внушающим отвращение всякому, кто на меня ни посмотрит. Узнаешь ли ты меня?

   Все бросились к бандиту, чтобы заставить его замолчать, но Гаральд жестом отстранил их прочь. Сын был ему возвращен - и теперь в сердце герцога было место лишь для сострадания и прощения. Надода он после наказания ни разу не видал и был чрезвычайно взволнован последствиями своего приговора.

   - Назад, холопы! - крикнул Надод. - Не мешайте осужденному на смерть поговорить со своим палачом: это его неотъемлемое право.

   - Кто тебе сказал, что ты осужден на смерть? - пролепетал герцог.

   - Разве ты не видишь, как твои холопы крепко связали меня? Даже веревки в тело впились.

   - Развяжите его! - приказал герцог.

   - Ваша светлость, не делайте этого! - вступился подошедший Грундвиг. - Он собирался ограбить замок, а нас всех перерезать.

   - Я хотел отомстить за себя, за свою мать, умершую от горя и нищеты.

   - Развяжите его! - повторил герцог тоном, не допускающим возражения.

   - Ваша светлость!.. Герцог мой дорогой!.. - возражал Грундвиг. - Ведь он замешан в убийстве нашей...

   Герцог не слушал. Он был занят своими собственными мыслями и бормотал про себя:

   - Сын мне возвращен... Довольно крови пролито... Не надо больше... Нынешний день да будет днем прощения...

   Так как никто не спешил повиноваться, то он сам разрезал веревки, которыми связан был пленник.

   Надод с удивлением поглядел на Гаральда. При всей своей черствости, злодей был тронут таким великодушием, но только на одну минуту. Прежняя злоба сейчас же вернулась к нему во всей своей силе.

   О своем собственном преступлении злодей не думал, а между тем, что может быть ужаснее - похитить у отца с матерью их любимого сына? Он не подумал о том, как старик двадцать лет оплакивал своего погибшего первенца.

   Гаральд вырвал листок из записной книжки, написал на нем несколько строк и отдал Надоду.

   - Возьми вот это и уходи... Да поскорее, а то я не ручаюсь за своих людей. Постарайся сделаться честным человеком.

   Красноглазый прочитал:

   "Банкирскому дому Рост и Мейер, во Франкфурте.

   По предъявлении извольте заплатить немедленно сто тысяч ливров. Гаральд Биорн".

   Надод был озадачен, но через миг ненависть вспыхнула в нем еще сильнее. Он с презрением бросил бумажку на пол и выбежал вон.

   Гуттор бросился было за ним.

   - Ни с места! - прикрикнул на него герцог.

   С минуту богатырь постоял в нерешимости. В первый раз в жизни он готов был возмутиться, но Гаральд пристально устремил на него свой холодный и ясный взгляд, и кончилось тем, что Гуттор покорился. Он пошел к Грундвигу, сердито бормоча:

   - Попадись он мне лицом к лицу!.. Герцог с ума сошел. Быть теперь беде, уж я вижу...

   Черный герцог медленно окинул взглядом всех присутствующих. Ни в ком, не исключая и сыновей своих, не встретил он одобрения своему поступку.

  

   С Сигурдовой башни открывался великолепный вид на окрестности. Не желая порицать отца, Эдмунд медленно поднялся по лестнице, чтобы там, наверху, хотя немного успокоиться, созерцая величественную панораму.

   Налево сверкала ровная темно-зеленая гладь спокойного в эту минуту моря, а направо отливала изумрудами зеленая равнина скога. Надо всем этим синело необъятное небо, по которому заходящее солнце разливало золотисто-розовый свет. По всему своду тянулась широкая радуга, символ мира и успокоения. Один конец ее, казалось, упирался в высокие ледники Лапландии, а другой погружался в успокоенный океан - там, где он сливается с небом.

   К Эдмунду мало-помалу присоединились на башне все прочие; только Олаф остался с отцом, который сидел в кресле и мечтал, подперев голову руками. По примеру отца молодой человек собирался отдаться опасной дремоте.

   Чья это тень появилась вдруг под портиком башни, собираясь войти туда и оглядываясь по сторонам рысьими глазами? Вот она, нагнувшись, крадется вдоль стены, точно дикий зверь, готовый броситься на добычу... Вот она внезапно выпрямилась...

   Негодный Надод! Что тебе надобно?..

   В один прыжок очутился он возле Черного герцога и ударом топора рассек ему голову. Герцог упал, даже не вскрикнув.

   Олаф вскочил, удивленно и растерянно озираясь кругом. Он не успел позвать на помощь и сам упал рядом с отцом бездыханной массой.

   Наверху никто ничего не слыхал.

   - Вот и два! - прорычал Красноглазый, обходя залу, словно тигр, отыскивающий, не будет ли для него новой добычи.

   Не найдя ничего, он бросил свой окровавленный топор, выбежал из башни, отвязал лошадь Гаральда, вскочил на нее и вихрем помчался в степь.

   С террасы на башне раздался страшный крик. Все бывшие там вперегонки кинулись вниз по лестнице.

   Из всех окрестных кустов повскакали люди, отвязали розольфских лошадей и, сев верхом, помчались вслед за атаманом.

   Первые, прибежавшие в залу, подняли отчаянный крик, острою болью отозвавшийся в сердцах тех, которые еще не успели сойти с вышки. Прибежавшие остановились, как вкопанные.

   - Отец! Бедный мой отец! - вскричал Эдмунд, бросаясь на труп Гаральда.

   Грундвиг встал на колени перед телом Олафа... Хриплое рыдание вырвалось из груди Гуттора. На великана было страшно смотреть: дико ворочая глазами, он озирался во все стороны, ища, кого бы раздавить, кого бы стереть в порошок.

   Вдали раздался треск вроде ружейной пальбы... Это продолжалось минут пять, но никто не обратил на это внимания.

   Пробовали вернуть несчастных жертв к жизни, подняли их, положили на стол. Тем временем над розольфцами собиралась страшная беда: им грозила неминуемая и бесповоротная гибель...

   Но кто мог ее предвидеть? Кто в эту минуту думал о себе? Все, находившиеся в зале, рыдали, оплакивая Гаральда и Олафа.

   Гуттор хотел было погнаться за убегающими злодеями, но скоро вернулся обратно в залу, понурив голову. Негодяи были уже далеко.

   Вдруг вдали послышался неопределенный, смутный гул, похожий на плеск прибоя во время затишья на море.

   Гул постепенно усиливался, становясь похожим на рев. Присутствующие вздрогнули. Среди всеобщей тишины кто-то громко сказал:

   - Это лемминги!.. Мы погибли!..

   Остававшиеся до этого времени на вышке поспешно сбежали оттуда вниз, крича:

   - Запирайте дверь!.. Запирайте дверь!..

   Они увидели в скоге надвигающуюся темную массу, похожую на колеблющийся вал наводнения. Этот вал занял собою всю степь, насколько ее можно было окинуть взглядом, и стремился к башне.

   Это были лемминги. Это было живое наводнение, во сто раз опаснейшее, чем вода, потому что это наводнение ничем, кроме огня, нельзя остановить, а мыслимо ли было поджечь со всех четырех сторон весь огромный ског?

   И кому было поджигать? Помощь в этом отношении могла бы прийти только извне, так как на башне с такой задачей справиться было нельзя.

   Двадцать лет уже северные крысы спокойно жили под слоем мха и земли, двадцать лет они не совершали переселений, несмотря на страшное их размножение и на уменьшение средств к жизни. Но малейший внешний толчок и малейшая возня могли взволновать их и потревожить, и Гаральд это знал, вследствие чего и не любил, чтобы его сыновья охотились близ Сигурдовой башни. Этих-то грызунов мстительный Надод и сделал орудием своей злобы.

   По совету Торнальда, Надод велел заложить в скалу двести или триста небольших пороховых мин и соединить их между собою посредством фитиля. Стоило поджечь фитиль, чтоб в степи последовал ряд взрывов и взбудоражил крыс.

   Достаточно было, чтоб двинулась с места одна стая: за нею должны были подняться и все остальные.

   Как только раздался крик: "Запирайте дверь!", Гуттор поспешно задвинул засовы. С этой стороны не было никакой опасности: дверь запиралась герметически. Наскоро заткнув чем попало, отверстия бойниц, все бросились снова на вышку поглядеть на ужасающее зрелище живой волны, со всех сторон надвигавшейся на башню. Каждый помнил, как во время последнего нашествия леммингов погибали целые деревни: крысы безжалостно уничтожали и людей, и животных...

   Первые прибежавшие на вышку в один голос вскрикнули от ужаса. Неровные камни старой башни представляли крысам множество опорных пунктов для того, чтобы ползти вверх.

   Вот они влезли и уже покрыли сплошным мехом весь нижний этаж. Глаза страшных маленьких хищников горели, как миллионы искр, а щелканье их челюстей, вследствие их многочисленности, производило громкий и зловещий шум.

   Каждый понял всю неизмеримость опасности: если крысы ворвутся в башню, то оттуда не спасется ни один человек. Все погибнут ужасною смертию: крысы впустят в них свои зубы, съедят, обгложут их живьем...

   Это было ужасно и, что всего хуже, - почти неизбежно. На спасение не было надежды.

   Каждый наскоро вооружился - и не саблями, а длинными шестами, принесенными из кладовой. Этими шестами можно было очищать стену от лезших на нее крыс. Гуттор взял на себя одного целую сторону башни.

   Лемминги надвигались. Они миновали уже первый и второй этажи, тщетно попытавшись влезть в крепко запертые окна, добрались до третьего, и борьба началась.

   Первое время защищаться было легко при малейшем ударе шестом сбрасывались вниз целые ряды хищников. Но эти ряды сейчас же заменялись новыми рядами до самого того места, до которого достигали спускаемые с вышки шесты. Лемминги лезли на башню с ожесточением. Теперь они видели перед собою упорных противников, и это озлобляло их еще больше.

   В таком положении дело находилось в течение нескольких часов без малейшей перемены в чью-либо пользу. Впрочем, осажденные начинали уже уставать, и надежда на благополучный исход все более и более ослабевала у них. Они тоскливо переглядывались между собою, чувствуя, что им недолго уже осталось жить.

   С самого начала нападения грызунов друг Фриц, в крайнем перепуге, убежал в замок, и осажденные надеялись, что возвращение его поднимет там тревогу. Но кто же догадается созвать вассалов и двинуть их на помощь осажденным? Ведь в замке не оставалось никого из начальствующих и даже из сколько-нибудь догадливых лиц. Кто же догадается поджечь ског?

   Надежда на это была так слаба, что лучше уж было совсем не надеяться.

   Так прошел день, а к вечеру осажденными овладело глубокое, безмолвное отчаяние, которое невозможно описать словами.

   Наступила минута, когда все окончательно выбились из сил, - кроме Гуттора, который еще мог держаться на своем посту.

   - Держитесь, не уступайте, - сказал он Эдмунду и Грундвигу, - я вас спасу.

   Отекшие, окостеневшие руки защитников башни отказывались служить. Несчастные розольфцы бросили защищаться, - и миллионы крыс ворвались, наконец, в башню... Эти маленькие, злобные создания вышли победительницами из борьбы.

   Настала темная ночь, в тишине которой раздавались стоны и вопли несчастных жертв.

   Надод за себя отомстил!

   На следующий день явился Фредерик Биорн во главе своих моряков и собранных вассалов замка. Он поджег степь, прогнал леммингов и побежал в Сигурдову башню, даже не дожидаясь, чтоб земля остыла после пожара.

   Еще издали он увидал на вершине башни странное зрелище.

   На самом верху флагштока башни висела какая-то большая бесформенная масса, напоминавшая тела казненных людей.

   Старший в роде Биорнов подбежал и среди ужасного бедствия, обрушившегося на его голову, нашел некоторое утешение: его брат Эдмунд жив, привязанный к флагштоку.

   Богатырь Гуттор, когда увидел, что больше нет никакой надежды отразить нападение крыс, взял Эдмунда на свои могучие плечи и, забравшись на флагшток, крепко привязал его к самой верхушке. Потом он проделал то же самое с Грундвигом и, наконец, повис на флангштоке сам, все время притягиваясь на руках. В таком положении он пробыл до утра, покуда пожар не очистил ског от леммингов.

   Таким образом при этих трагических обстоятельствах Гуттор обнаружил во всем блеске свою необычайную, сверхъестественную мускульную силу.

   Эдмунд был в обмороке, но его скоро удалось привести в чувство.

   По какому-то странному случаю, трупы Гаральда и Олафа, лежавшие на столе в зале нижнего этажа, не были съедены леммингами.

   Бывший пират не пролил ни одной слезы. Он ощущал внутри себя какой-то внутренний жар, который его поддерживал и ободрял. Он простер руку над телами брата и отца и глухим голосом произнес:

   - Спите мирно, благородные жертвы! Я устрою вам кровавую тризну. В этом клянется вам сам капитан Вельзевул!..

   Анкарстрем уехал из замка еще накануне этих событий, а две недели спустя король шведский Густав III пал от его руки во время придворного маскарада.

   Сейм по первому голосованию предложил корону старшему сыну герцога Норрландского.

   История Фредерика Биорна, бывшего пирата Ингольфа, сделалась известна всем шведам. По всей Швеции ходил рассказ о том, как старый Розевель, под видом привидения, спас приговоренного к казни Ингольфа через потайную дверь, и как тот же старик, похожий на мумию, открыл тождество между Ингольфом и старшим сыном Черного герцога. Читатели, конечно, не забыли ту патетическую сцену, когда Розевель показал Ингольфу печать с гербом Биорнов и их девизом Sursum corda.

   Когда послы от сейма явились в замок Розольфсе и сообщили Фредерику Биорну, что его зовут на престол, молодой герцог Норрландский дал им следующий ответ:

   - Моя жизнь уже мне не принадлежит. Я дал клятву отомстить за своих убитых родственников и отыскать в полярных льдах останки моего дяди Магнуса. Но ты, дорогой Эдмунд...

   - Я хочу быть подле тебя и помогать тебе, - отвечал молодой человек.

   - Разлетелись прахом все мечты покойного герцога! - прошептал Грундвиг.

   Слеза набежала на ресницы старого розольфца. Он смахнул ее и тихо-тихо сказал, так что лишь один Гуттор мог расслышать:

   - Над старым замком носится веяние смерти. Знаешь, Гуттор, я боюсь, что скоро придется навеки запереть семейный склеп Биорнов, написав на камне:

   "Здесь находится прах последнего в роде".

   Несколько времени спустя сейм провозгласил французского генерала Карла Бернадота наследником престола Сигурдов, Биорнов и Ваза.

  

  

  

   Цена крови. - Лондонское City. - Трактир "Висельник". - Мистер Боб. - Два посетителя.

   Вечерело. Над Лондоном, словно балдахин над гробом, повис тяжелый густой туман, весь пропитанный черным дымом из фабричных и домовых труб. На улицах было уже темно, и стоял неопределенный, смутный гул, который производила толпа, стремившаяся по ним из деловых центров города в свои жилища на более или менее далеких окраинах. В те времена Лондон по ночам не освещался, только у королевских дворцов и у домов знатных лордов зажигались фонари. Поэтому каждый житель спешил возвратиться домой засветло, чтобы не подвергнуться неприятностям, так как по ночам лондонские улицы превращались в арену для всевозможных ночных деятелей, которые с незапамятных времен взимали дань с запоздалых прохожих.

   Полицейскими правилами предписывалось обывателям не выходить по ночам из домов иначе, как группами в несколько человек и непременно с фонарями, но ночные джентльмены тоже действовали не в одиночку, а шайками, и в большинстве случаев сила оказывалась на их стороне. Они незаметно подкрадывались, разбивали и тушили фонари и грабили прохожих, весьма часто отнимая у них буквально все и оставляя их в том костюме, в котором ходил Адам до грехопадения.

   По указу короля Георга III при всех полицейских постах были устроены склады одеял, чтобы укутывать ограбленных и в таком виде доставлять их домой, после чего одеяло относилось обратно на пост.

   Мало-помалу шум в городе затих и, когда часы на Тауэре пробили восемь, на улицах остались одни голодные собаки, да изредка проходил патруль, совершавший свои обходы с такою аккуратностью, что ночные деятели могли с полной безопасностью обделывать свои делишки в одном участке, покуда патруль находился в другом. Таким образом все были довольны, исключая ограбленных обывателей, являвшихся голыми на полицейские посты с просьбою прикрыть наготу одеяльцем.

   Та часть Лондона, которая называется Сити, в конце прошлого века пользовалась особенно дурной репутацией. Ночью туда положительно нельзя было показаться без того, чтобы безрассудного смельчака не ограбили дочиста и не избили, так как тамошние ночные джентльмены были особенно азартны вследствие того, что Сити еще со времен короля Этельреда пользовался привилегией держать всю ночь открытыми кабаки и трактиры. Добряк Этельред выдал эту привилегию с той целью, чтобы "несчастные обыватели, преследуемые жуликами, могли находить себе убежище во всякое время", но в конце концов, эти кабаки и трактиры превратились в самые гнусные и опасные притоны.

   В самом центре Сити, на улице Ред-Стрит, что в переводе значит Красная улица, стоял один из таких притонов, называвшийся трактиром "Висельника". Это и был излюбленный притон "Грабителей морей", одна из шаек которых постоянно оставалась на дежурстве в Лондоне, чтобы доносить заправилам преступной ассоциации о всякой наклевывающейся там добыче.

   Эта шайка, само собой разумеется, не теряла на суше времени даром и грабила частные дома, магазины, лавки, после всякого преступления скрываясь на каком-нибудь из своих кораблей, где, конечно, пропадал всякий след грабителей и где их уже совершенно нельзя было найти.

   В описываемый вечер в таверне, вопреки обыкновению, было очень мало народу. Лишь в глубине скудно освещенной залы, в темном уголке, сидели за столом два человека, выбравшие, должно быть нарочно, такое место, чтобы быть подальше от света. Один из них был мужчина богатырского роста и сложения, невольно поражавший своими громадными формами всякого при первом же взгляде. Богатырь, очевидно, знал, в каком притоне сидит он со своим другом, но знал он также свою силу, и потому не мудрено, если держал себя спокойно и самоуверенно. Его товарищ тоже не обнаруживал ни малейшей робости.

   Собеседники пили белое шотландское пиво, наливая его себе в стаканы прямо из крепкого дубового бочонка, который они велели поставить перед собою тут же на столе. Богатырь всякий раз выпивал весь стакан залпом.

   Мистер Боб, хозяин таверны, далеко не был так беззаботно спокоен, как его два случайных посетителя. Зная причину, почему грабители в тот вечер запоздали прийти в трактир, он знал также, что в десять часов эти почтенные джентльмены ворвутся в таверну и станут требовать, чтобы все те, кто не принадлежит к их шайке, немедленно удалились. Принимая во внимание богатырскую фигуру одного из посетителей, мистер Боб основательно предполагал, что требование "Грабителей" будет исполнено далеко не беспрекословно, и бормотал сквозь зубы:

   - Ну, дружище Боб, у тебя непременно выйдет неприятность, если ты не примешь заранее мер, чтобы предотвратить ее.

   Несчастный трактирщик смущенно похаживал около двух посетителей, которые продолжали спокойно беседовать на каком-то иностранном языке, не обращая ровно никакого внимания на хозяина.

   Между тем нужно же было принять какие-нибудь меры, иначе "Грабители" вышвырнут, без дальних разговоров обоих посетителей за дверь.

   Мистер Боб подходил к столу все ближе и ближе, описывая все более и более тесные круги и беспрестанно покашливая, но посетители продолжали показывать вид, что не замечают его.

   Трактирщик всячески подбадривал себя, даже пристукивал ногою по паркету, но все еще не решался заговорить.

   Положение его было, в сущности, пренеприятное. Ведь как бы вежливо и дипломатично ни составил он фразы, все-таки смысл ее мог быть только один: "Заплатите, господа, за то, что вы скушали и выпили, и уходите подобру-поздорову".

   Несколько раз он пробовал начать:

   - Гм!.. Кхе, кхе!.. Почтенные джентльмены!.. Кхе, кхе!..

   Но "почтенные джентльмены" по-прежнему делали вид, что не слышат, и все красноречие мистера Боба разом пропадало. Он был, вообще, человек крайне трус