Жаколио Луи - Грабители морей

положение. Дворянство ненавидело Густава III за его, действительно, невозможный характер. Трон этого короля сильно шатался. Со всех сторон ему грозили заговоры. В обществе поговаривали о том, чтобы восстановить на шведском престоле древнюю династию Биорнов.

   Красноглазый написал письмо Гинго, любимцу короля, изобразив ему положение дел, и рекомендовал средство укрепить королевский трон. В конце письма присовокуплялось, что Надод желал бы встретиться с Гинго где-нибудь на нейтральной почве и сообщить ему свой план в подробностях.

   Гинго был человек не из совестливых и действовал, обыкновенно, не разбирая средств. Он с удовольствием ухватился за предложение Надода и сам отправился для свидания с ним на английский берег. Надод убедил Гинго, что Биорны являются душою всех заговоров против короля - что было совершенно неверно, но вполне согласовалось с его планами - и что если этот мятежный род уничтожить, то в Швеции немедленно водворится спокойствие. Ввиду критического положения, в котором находился Густав, Гинго очень обрадовался этой идее и спросил Надода, какого рода поддержки он для себя желает и какой награды ждет, если будет успех.

   - Для себя я требую только отмены всех судебных приговоров, вынесенных мне, - отвечал Красноглазый, - требую полного восстановления моей чести, пожалования мне дворянского достоинства и предоставления мне права поделиться со своими помощниками тем золотом, которое нами будет найдено в замке.

   - Я согласен, - отвечал Гинго.

   - Что касается поддержки, - продолжал Надод, - то мне необходим военный корабль с тридцатью пятью пушками и шестьюдесятью матросами. Вы должны предоставить его в полное мое распоряжение.

   Гинго возразил, что это совершенно невозможно, потому что такой поступок правительства даст лишь новое оружие в руки врагов короля.

   - Даже больше того, - говорил он, - нам придется поймать человек двадцать негодяев и расстрелять их под предлогом виновности в нападении на замок.

   Если вам мы дадим помилование и награду, то лишь под тем предлогом, что вы будто бы защищали замок и обнаружили необыкновенную преданность и верность. В противном случае мы только ускорим свое падение.

   Надод согласился с этими, действительно резонными, доводами, но все-таки объявил, что без военного корабля он ничего не может сделать.

   - За этим дело не станет! - отвечал Гинго. - У нас тут была сделана вопиющая несправедливость, против которой я безуспешно протестовал: корсару Ингольфу, который в последнюю войну оказал нам больше услуг, чем весь наш остальной флот, вместе взятый, обещано было зачисление в корпус офицеров регулярного флота, но зависть адмиралтейства помешала королю сдержать данное обещание. Вы знаете, конечно, что Ингольф не отдал назад вверенного ему корабля и вступил в открытую беззаконную войну со всеми европейскими флотами. Вот человек, какой вам нужен. Отыщите его и обещайте ему чин капитана 1-го ранга и амнистию за все прошлое. Можете быть уверены, что он согласится идти за вами. Это человек замечательно способный и готовый отдать полжизни за то, чтобы выйти и из своего нелегального положения.

   Идея очень понравилась Красноглазому. Он пришел от нее в восторг, но при этом совершенно основательно заметил королевскому любимцу, что Ингольф обещаниям не поверит уже по одному тому, что его один раз обманули. Поэтому нужно будет начать с амнистии и с выдачи ему патента на чин, подписанного самим королем.

   Гинго согласился и на это. Положение было настолько серьезно, что король без труда дал свою подпись, и через неделю в руках Надода было уже два драгоценных документа.

   С одним из своих товарищей он отправился искать Ингольфа, который корсарствовал за свой собственный счет и не имел до сих пор никакого отношения к "Грабителям". В конце концов, после двухнедельных поисков по морям, Красноглазый отыскал его и сделал ему известное читателям предложение, изменив его в том отношении, что о патенте и об амнистии умолчал, благоразумно решившись выдвинуть эти два аргумента лишь в крайнем случае, если представится какое-нибудь неожиданное затруднение. Он изобразил ему дело в виде контр-заговора, придуманного друзьями Густава III для отражения заговоров, затевавшихся всюду против короля, и центром, очагом которых был будто бы замок Розольфсе.

   - В случае удачи, - говорил Ингольфу коварный пират, - друзья короля сумеют выхлопотать для тебя все, что ты пожелаешь: они достаточно сильны для этого. Во всяком случае, ты найдешь в замке несметное богатство.

   Сначала Ингольф отнесся ко всем этим внушениям очень неблагосклонно. Надод уже собирался вручить ему патент на чин и указ об амнистии, как вдруг Ингольф попросил двадцать четыре часа на размышление и по прошествии этого срока согласился, к удивлению самого Надода.

   Мы впоследствии узнаем, что побудило Ингольфа дать свое согласие.

   Красноглазый поспешил воспользоваться благоприятным обстоятельством и отправился с Ингольфом к нотариусу Пеггаму, у которого оба пирата заключили между собой форменный договор. Сверх того Надод взял с Ингольфа слово, что он никогда и ни под каким видом не покинет общее дело, прежде чем цель экспедиции не будет достигнута. Ингольф слово дал, и Надод знал, что он от своего слова не отступится.

   Очевидно, у Ингольфа, несмотря на свое нелегальное положение сохранившего чувство чести, были какие-нибудь очень веские причины, если он решился связаться с таким низким негодяем, как Красноглазый. Эти причины мы скоро узнаем из разговора, который последует между двумя пиратами.

   Между тем в Розольфсе никто и не подозревал, какая беда нависла над головами старого Гаральда и его детей. Слепой случай устроил так, что бандиты без труда попали как раз туда, куда им было нужно, и посредством самого гнусного из предательств, - посредством злоупотребления гостеприимством, готовились привести в исполнение свои злодейские замыслы.

   Под вечер этого дня корабли вступили в небольшую Розольфскую гавань, и молодые люди поспешили представить отцу своего нового друга. Старый Гаральд пригласил Ингольфа к обеду в этот же вечер. Ингольф всегда тщательно берег свой парадный капитанский мундир, который ему было позволено носить во время войны, и теперь, вырядившись в него, явился на обед к герцогу Норрландскому.

   Когда он проходил под крытыми воротами замка, весь сияя золотым шитьем и орденами, которые ему действительно были пожалованы разными государствами, хотя впоследствии и отняты, - навстречу ему вышел посланный Гаральдом старый Грундвиг, чтобы проводить гостя по лабиринту коридоров древнего замка в приемную залу.

   Увидав Ингольфа, старый слуга вдруг побледнел, как мертвец, и даже прислонился к стене, чтобы не упасть. Так стоял он, глядя растерянно перед собой и не в силах будучи вымолвить ни слова.

   - Что с тобой, старинушка? - ласково спросил его Ингольф, подходя к старику и поддерживая его рукой.

   У капитана голос был очень звучный, принимавший иногда необыкновенно нежный тембр.

   - Голос герцогини!.. - бормотал обеспамятевший слуга. - А сходство какое!.. Боже мой! Боже мой! Неужто я сошел с ума?

   Капитан стоял, не понимая, что такое делается со стариком. Из затруднения его вывел прибежавший весьма кстати Эдмунд.

   - Что же ты, Грундвиг? - сказал юноша, полусмеясь, полусердито. - Отчего же так долго не ведешь моего друга? Нездоровится тебе, что ли?

   - Ничего, ваша светлость, это я так... пойдемте... ослабел немного. Годы-то мои разве молодые? - бормотал старик.

   Эдмунд дружески взял Ингольфа под руку, и скоро оба молодых человека скрылись под сводами коридора. Грундвиг смотрел им вслед и продолжал лепетать:

   - Господи! Господи!.. Дай, чтоб это был он! Тогда я умру спокойно.

  

  

   Под конец обеда, за которым Ингольф всем очень понравился своим чисто великосветским уменьем себя держать, один из матросов герцога вдруг принес важную весть: у входа в фиорд остановилась английская эскадра в семь кораблей, из которых один направился в канал, несмотря на поданный ему береговым телеграфом знак не делать этого.

   Фиорд был собственностью герцога, и никто не имел права входить в него без его разрешения.

   Услыхав это известие, Ингольф слегка побледнел, чего, впрочем, никто не заметил. Он один понимал, что нужно английской эскадре в норрландских водах.

   - Какая дерзость!? - с гневом вскричал Гаральд. - Что же, в них стреляли?

   - Никак нет, ваша светлость. Начальник караула Нюстен не посмел этого сделать, но зато протянул цепи у адских ворот, и английский корабль принужден был остановиться.

   Адскими воротами называлось то место канала, где он суживался до пятидесяти метров, так что тут можно было заграждать вход цепями, разматывая их при помощи ворота.

   Матрос продолжал.

   - Командир корабля велел на это сказать, что завтра на рассвете он наведет свои пушки и разобьет цепи, если его не пропустят добровольно. Нюстен отвечал, что при первой же подобной попытке он откроет огонь со всех батарей и пустит английский корабль ко дну.

   - Это хорошо! - вскричал Гаральд. - Этим он загладил свою нерешительность в начале столкновения... Продолжай...

   - Затем, ваша светлость, начальник караула отправил меня к вам с рапортом и за приказаниями.

   Гаральд тут же продиктовал своему секретарю следующее письмо:

   "Герцог Норрландский, верховный владетель фиордов и берегов, входящих в состав герцогства, предписывает командиру английского корабля, ворвавшемуся в Розольфский фиорд, немедленно удалиться из вод герцогства под опасением насильственного удаления оттуда. О том же самом предупреждается и вся эскадра, которой сим предписывается раньше восхода солнца оставить розольфские воды".

   "Гаральд XIV, герцог Норрландский".

   По роковой случайности имя Биорнов опять не было произнесено, так что Ингольф по-прежнему остался в неведении, что его гостеприимные друзья и есть именно те Биорны, которым собирался мстить Красноглазый Надод, до сих пор подробно не рассказавший Ингольфу о своих врагах.

   Одно слово могло бы все объяснить Ингольфу, но это слово не было сказано. Достаточно бы было герцогу подписаться своим родовым прозванием, но он, как на грех, подписался только личным именем и проставил свой титул. Все как будто нарочно благоприятствовало мстительным замыслам Надода.

   - Как объяснить такую неслыханную дерзость? - сказал Ингольфу старый герцог. - Ведь это чудовищно: англичане пользуются слабостью современной Европы и присвоили себе право заходить во все порты для осмотра. Я не намерен подчиняться такому унижению. У меня самого есть шесть кораблей, при помощи которых я могу, если окажется нужным, охранить от пиратов свои рыбные ловли. Я сумею всякого заставить уважать независимость Норрландского герцогства, торжественно признанную Кольмарскою унией.

   - Я вас вполне одобряю, ваша светлость, - сказал Ингольф. - Невозможно терпеть такую наглость тем более, что в вашем распоряжении находится семь кораблей - число, равное численности английской эскадры, пришедшей в фиорд.

   - Вы ошибаетесь, капитан, - возразил Гаральд, - у меня не семь кораблей, а только шесть. "Сусанна" - увеселительная яхта, и она не вооружена.

   - И все-таки, ваша светлость, у вас семь кораблей, считая мой бриг, которому вы, разумеется, позволите принять участие в битве с англичанами.

   - Как! Вы решитесь принять участие в битве! - вскричал в изумлении Черный герцог. - Но ведь вы можете за это ответить перед своим правительством.

   Если б Ингольф последовал тому, что ему подсказывала его рыцарская натура, он бы воскликнул:

   - Не хочу вас больше обманывать: англичане пришли в фиорд ради меня. Я капитан Вельзевул. Вступив в битву с англичанами, вы будете защищать не столько себя, сколько меня. Если хотите, выдайте меня англичанам, и король их немедленно пришлет вам орден Подвязки; от Англии не отстанут и другие державы: Швеция даст вам орден Железной Короны, Пруссия - Черного Орла... Берите меня. Прикажите арестовать за вашей трапезой капитана Вельзевула.

   Но он подумал немного и промолчал. Собою он имел право рисковать сколько угодно, но теми храбрыми матросами, которых он сам же превратил в пиратов, не имел ни малейшего права. Далее он вспомнил клятву, торжественно данную Надоду, и покорился судьбе.

   - Вы не отвечаете? - сказал герцог, с уважением отнесясь к этой задумчивости.

   - Я все придумывал, как бы избежать тех последствий, на которые вы мне указали, - возразил Ингольф, пришедший, наконец, к определенному решению, - и придумал. Я буду сражаться под вашим флагом, и никто не узнает, кто я такой на самом деле.

   Пират произнес эти последние слова с какой-то странной улыбкой, смысла которой не понял никто.

   - Браво, капитан! - вскричал с юношеским пылом герцог. - Это будет уже третья морская битва за честь герцогства Норрландского. Датчане и голландцы кое-что помнят об этом...

   Олаф и Эдмунд, радуясь случаю померяться с англичанами, горячо пожали Ингольфу руку.

   - Если мы их победим, - сказал старый герцог на ухо Анкарстрему, - это будет очень хорошо для наших планов.

   - В Швеции и Норвегии это вызовет всеобщий восторг, - отозвался Анкарстрем. - Тогда нет никакого сомнения, что сейм выберет в короли Эдмунда.

   Эти слова были сказаны так тихо, что их расслышал только Гаральд, и лицо его озарилось улыбкой радости и гордости.

  

  

   Было решено, если англичане не уйдут, сразиться с ними в розольфских водах, под защитою небольшого укрепления на мысе.

   Присланный Нюстеном матрос ушел, унося ультиматум герцога англичанам и приказ начальнику караула. После этого все разошлись по своим комнатам, а Ингольф вернулся на свой бриг. Олаф и Эдмунд выпросили у отца, чтобы их новому другу было вверено общее начальство над эскадрой, так как он был тут всех опытнее, потому что участвовал в настоящей, большой войне. Возвратясь на свой бриг, Ингольф на палубе встречен был Надодом, который ждал его с нетерпением. Красноглазый тоже собирался дать битву всему тому, что было в Ингольфе благородного и великодушного, и не был при этом уверен в победе. А между тем победа для него была необходима, так как другой такой случай утолить свою ненависть к Биорнам уже не мог больше представиться. Вместе с тем Надод, в случае успеха предприятия, получал и прощение за все свои преступления, а это тоже было для него очень важно. С этой амнистией и с миллионами, награбленными в Розольфсе, негодяй рассчитывал вновь появиться в обществе, высоко держа свою преступную голову, над которой давно был занесен топор палача. В случае неудачи Надод решился хладнокровнейшим образом убить Ингольфа и, приписав его смерть розольфцам, воззвать к матросам брига о страшной мести обитателям замка.

   Настала одна из прекраснейших полярных ночей. На небе засияли мириады звезд, отражаясь золотою пылью в темных водах фиорда. Теплый ветер, пропитанный острым ароматом моря, тихо колебал высокую степную траву скога, в которой стоял смутный сонный гул уснувшей природы - жужжание насекомых, шелест листьев, ропот ручейков среди мха, а в ветвях трепетнолистной осины заливался северный соловей, прерываемый по временам громким, нескладным кваканьем болотных лягушек.

   Вдруг по всем окрестностям замка громко прокатился рокот норвежской военной трубы, сзывавшей всех розольфских моряков, рыбаков и вассалов на защиту замка.

   Надод не понимал значения этих звуков, но, тем не менее, сердце у него сжалось недобрым предчувствием. Он и без того уже был встревожен тем, что Ингольф слишком долго, по его мнению, не возвращается.

   Не вот на берегу раздались чьи-то быстрые шаги. От пристани отделилась шлюпка и поехала к бригу... Это возвращался капитан.

   - Я запоздал, - сказал Ингольф своему товарищу, вступив на палубу, - но там, в замке, случились важные происшествия. Пойдем ко мне в каюту, я тебе все расскажу. Эй, господин Альтенс! - позвал он мимоходом своего помощника.

   - Я здесь, командир мой.

   - Всех людей на места, да втихомолку приготовьте все к сражению.

   - Слушаю, командир мой, - совершенно невозмутимо отвечал Альтенс.

   В сопровождении Надода Ингольф вошел в свою каюту. Заперев за собой дверь, пират предложил Надоду стул и сел сам.

   - Я хотел с тобой давеча поговорить об одном осложнении. С тех пор дела еще более ухудшились, предупреждаю тебя.

   У Надода перекосилось все лицо, но он ничего не сказал.

   Ингольф продолжал:

   - Мне кажется, что нам придется отказаться от нашей экспедиции.

   Надод все молчал, только огромная волосатая рука его судорожно сжималась.

   - Само собой разумеется, что я тут ни при чем, - флегматично продолжал капитан, - и что твои замыслы, вероятно, отчасти сделались известными там...

   Он не мог продолжать. До сих пор Надод сдерживался, но тут вся его злость прорвалась наружу.

   - Очумел ты, что ли, чертов сын? Настоящий ты Вельзевул после этого... Что ты тянешь из меня душу, отчего не расскажешь разом, что такое случилось?

   Ингольф встал, покраснев от гнева.

   - Еще одно слово - и я тебя задушу, - сказал он голосом, в котором звучала холодная решимость.

   Надод отскочил и выхватил из кармана пистолет.

   - А! Так вот ты как! - вскричал Ингольф и, взмахнув ногою, очень ловко вышиб из рук Красноглазого пистолет, который отлетел прочь шагов на десять. Обезумев от ярости, Надод бросился на капитана, пытаясь ухватить его за горло, но тот сам схватил его за шиворот и за талию, приподнял с пола, как ребенка, и крикнул:

   - Нет, уж это слишком, негодяй этакий! Теперь я тебе не спущу и разобью тебя об стену!

   Он приподнял Надода еще выше и размахнулся, чтобы исполнить свою угрозу, но тут негодяй взмолился жалобным голосом:

   - Сжалься, Ингольф, пощади! Если б ты знал, как было мне тяжело услыхать, что мои планы рушатся!

   К счастью для этого негодяя, Ингольф был отходчив. Он сейчас же укротился и выпустил Надода.

   - Пошел!.. Ты мне просто противен, да и сам я себе противен не меньше, - сказал капитан печальным голосом. - Два таких бандита, каковы мы, не могут объясняться между собою, как люди... Я было и забыл об этом...

   Красноглазый смущенно молчал. Ингольф сидел, низко опустив на грудь голову, и молчал тоже. Наконец, он сжалился над Надодом и сказал:

   - Раз тебе хочется узнать все поскорее, - сказал он, - так знай, что, когда сыновья герцога Норрландского пригласили меня в гости, я хотел было отказаться, но в это время вахта заметила на горизонте английскую эскадру. Выйти в море нам нельзя было, поэтому я решился укрыться дня на три или четыре в фиорде... Но уж не знаю почему: эти ли молодцы, усомнившись в нас, пригласили эскадру, или англичане сами нас выследили, но только семь военных кораблей явились в фиорд и стали у входа. Их остановила лишь протянутая вовремя заграждающая цепь. Взбешенный герцог Норрландский потребовал, чтобы англичане ушли из фиорда, грозя в противном случае принудить их к тому силой, и завтра у нас будет битва, так как я, разумеется, не мог предоставить розольфцам справляться с англичанами своими силами, которых слишком недостаточно, и предложил свою помощь. Разумеется, я должен был отплатить гостеприимным хозяевам замка за их любезность и за то, что им придется сражаться за меня. Когда же англичане уйдут, тогда я снова буду продолжать экспедицию, так как я дал слово, от которого не отступлю.

   Надод был изумлен.

   Итак, Ингольф все еще не знал, что герцог Норрландский и Гаральд Биорн - одно и то же лицо! Итак, Ингольф не отказывался от экспедиции и твердо помнил данное слово!.. Что же касается до англичан, то Надод рассчитывал их удалить, дав им знать, что перед ними не пират, а действительно капитан шведского флота, на что даже имеется патент.

   Надежда вернулась к Надоду, и он решился взять быка за рога.

   - Спасибо за ваше сообщение, дорогой капитан, - начал он мягким голосом, - и простите меня еще раз за безобразное мое поведение, виною которому мой вспыльчивый характер. Я так раскаиваюсь, так сожалею... А теперь позвольте мне указать вам средство отделаться от англичан без битвы. Выслушайте меня внимательно. То, что я собираюсь вам сказать, имеет огромное значение.

   - Я готов тебя слушать, - улыбаясь, отвечал Ингольф, - но все-таки замечу, что ведь и ты не обошелся без предисловия, а сам же давеча на меня рассердился за это.

   - Я не стану тебя долго томить, не беспокойся. Ты сейчас мне сам сказал, что не способен изменить данному слову, и я желаю услышать от тебя еще раз это же самое.

   - Другому я знал бы, что на это ответить, но так как ты - негодяй, совершенно не понимающий подобных вещей, то я тебе повторяю, что слову своему не изменю.

   - Даже для того, чтобы спасти свою жизнь?

   - Даже для спасения собственной жизни.

   - Даже для спасения друга, родственника, благодетеля?

   - Это еще куда ты гнешь?

   - Отвечай!

   - Странная настойчивость.

   - Ты сам говоришь, что тебя ничто не заставит изменить своему слову.

   - Разумеется, ничто. Доволен ты теперь?

   - Так слушай же, капитан Ингольф. Те люди, которым я уже двадцать лет собираюсь жестоко отомстить, никто иные, как владельцы замка Розольфсе, Биорны, имеющие титул герцогов Норрландских.

   Ингольф был поражен как громом. Несколько минут он стоял, безмолвный от ужаса.

   - Герцог Норрландский, - проговорил он, наконец, сдавленным голосом. - Герцог Норрландский!.. Сыновья которого рисковали жизнью, чтобы нас спасти!

   Затем он вдруг опять вспылил и вскричал с гневом:

   - Этого не может быть! Таких гнусностей не бывает! Ведь ты просто так пошутил, да? Ну, Надод, не терзай меня, это нехорошо. Бывают мерзости, но все не такие... Ты только подумай: отнять жизнь у тех, кто нам спас жизнь!.. Ведь это чудовищно!..

   Но Красноглазый холодно молчал. Ингольф понял, что он не шутит, и продолжал просящим, ласковым голосом:

   - Вот что, Надод: я умру от невыносимого презрения к самому себе, если совершу эту гнусную измену. Послушай, откажись от экспедиции.

   - Нет, я не могу, - сухо ответил негодяй. - Я двадцать лет только и жил, только и дышал этой мечтой. Взгляни на меня, погляди на мое обезображенное лицо, на мой отвратительный, ужасный глаз... Ведь я урод, на которого никто не может взглянуть без крайнего отвращения. И кому я всем этим обязан? Им, этим Биорнам.

   - Но они нас спасли!

   - А меня погубили.

   - Олаф и Эдмунд невинны. Они тут ни при чем.

   - Мои родители, умершие от горя, тоже были ни в чем не повинны. Пощадил ли их Гаральд? Ты думаешь, моя главная цель - убить старого герцога? Вовсе нет: он и так уж стар, ему все равно недолго жить. Нет, я хочу уничтожить весь их проклятый род, я хочу, чтобы старый герцог ползал у моих ног, моля о пощаде для своих сыновей, и все-таки не получил бы ее... Я поклялся это сделать, а ты дал слово мне помогать.

   - Относительно слова я тебе вот что скажу, Надод, - возразил Ингольф, цепляясь за всякую соломинку, - если слово честное, то оно имеет силу только относительно честных целей.

   - Жалкие отговорки! О честных целях может быть речь только между честными людьми, а не между пиратами. Впрочем, я вовсе не поступил с тобою изменнически. Речь с самого начала шла о нападении на замок Розольфсе, принадлежащий Биорнам. Этот замок перед нами. Идешь ты на него или нет? Говори. Я жду ответа.

   - Прибытие англичан подняло на ноги всех вассалов замка. Разве ты не видишь, что мы будем побиты, если предпримем нападение?

   - Не думал я, Ингольф, что ты был до такой степени наивен. Ведь я же тебе сказал, что у меня есть средство удалить англичан, и средство верное. Добыча от нас не ускользнет. Когда все успокоится, когда вассалы уйдут восвояси и снова примутся за свои дела, мы в одну прекрасную ночь нападем на замок, сделаем свое дело - и уйдем в море. Надеюсь, что против этого ты уже ничего не можешь возразить?

   Негодяй говорил с такой уверенностью потому, что чувствовал за собою победу. Ингольф сам попался в подставленную ловушку, повторив несколько раз о своем уважении к однажды данному слову. Возражать ему больше было нечего. С другой стороны, он понимал, что продолжительное сопротивление может только повредить тем, кого он решился во что бы то ни стало спасти, употребив для этого какую-нибудь хитрость. Он рассчитывал победить противника ловкостью, как уже ему удалось победить его силой.

   Допуская, что Надоду удастся заставить англичан удалиться без боя, Ингольф надеялся, что в следующие несколько дней у него появится какое-нибудь средство помешать осуществлению намерения Надода или, по крайней мере, спасти герцога Гаральда и его сыновей. Но при этом нужно было действовать крайне осторожно, потому что злодей сам был подозрителен и изворотлив.

   Подумав обстоятельно обо всем этом и выдержав в душе сильную борьбу, Ингольф поднял голову и отвечал на поставленный вопрос Надода:

   - Мне нечего больше говорить, я дал слово и исполню его до конца.

   - В добрый час! - сказал Красноглазый. - Я никогда, впрочем, и не допускал мысли о том, чтобы ты мог серьезно изменить данной клятве.

   И, вынув из-за пазухи лист бумаги, он подал его Ингольфу, присовокупив:

   - А вот и награда тебе, хотя я предпочел бы, чтобы на твою верность можно было положиться и без этого.

   Ингольф взял бумаги и начал читать патент, составленный по всей форме... Дочитав его, он разрыдался... Патент восстанавливал его честь и предоставлял ему те права, которые он честно выслужил себе в пятилетней войне, но в которых ему до сих пор несправедливо отказывали...

   - Ты сделал это, Надод? Ты выхлопотал для меня это? - сказал он, в первый раз беря бандита за руку, и даже не за одну, а за обе, и горячо пожимая их. - Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, чтобы заплатить за это...

   - Помоги только мне в одном этом деле - и больше мне от тебя ничего не нужно... Теперь ты видишь, что англичанам стоит только сказать одно слово - и они уйдут. Они ищут капитана Вельзевула, но такого здесь нет, а есть капитан шведского королевского флота.

   - Таким образом, - сказал обрадованный Ингольф, - мы избежим необходимости жертвовать понапрасну столькими неповинными людьми.

   Но вдруг он нахмурился и переменил тон.

   - Впрочем, мы, кажется, рано начали радоваться. Ведь старый герцог, может быть, не захочет моего заступничества. Он так ревниво оберегает свою независимость, а ведь здесь не Швеция...

   - Ни до чего подобного не дойдет, можешь успокоиться, - возразил Надод. - Разве ты не знаешь англичан? Они нахальны со слабыми, но, как только им показать зубы, они сейчас покажут пятки... Завтра же утром ни одного корабля не останется в фиорде.

   Вдруг в обширной степи раздался крик совы. Надод вздрогнул.

   - Что это такое? - спросил Ингольф.

   - Ничего, - отвечал не без смущения Надод. - Ведь здесь сова часто кричит.

   - Странно! - задумчиво промолвил Ингольф.

   - Что же тут тебе кажется странным?

   - Так, мне представилось...

   Опять послышался совиный крик. Надод нахмурился и взглянул на своего товарища, но тот не обратил на него внимания, продолжая о чем-то думать. У Надода появилось подозрение.

   - Ингольф, - сказал он, - я не хочу от тебя ничего скрывать. Ты совершенно прав, находя странным крик белой совы в такое время года. Это не сова, это сигнал мне.

   - А! - равнодушно произнес капитан.

   - Пятнадцать сыщиков, которых ты сам высадил недавно на Нордкапе, наблюдают за Розольфским мысом. Им даны мною разные поручения, и тебе не придется участвовать в самой щекотливой части нашего предприятия. Твое участие ограничится только взятием замка и перенесением сокровищ на корабль; пленников брать будем мы сами. Ты видишь, я позаботился отстранить от тебя наиболее грязное в этом деле... Однако, прощай: мне нужно сходить и узнать, что такое они мне сообщат...

   Красноглазый поспешно ушел.

  

  

   - Ну, теперь они погибли! - сказал Ингольф, когда Красноглазый вышел. - Что бы я не предпринял для их спасения, ничего не поможет, если только... Но это даже и к цели не приведет: я их знаю хорошо, успел узнать в короткое время... Если я их предупрежу об опасности, то они, вместо того, чтобы сесть на корабль и уехать на время из замка, созовут своих вассалов и будут до последней крайности защищать замок своих предков. Раз уж они готовы вступить в бой с целой английской эскадрой, то перед горстью бандитов подавно не отступят... Что за ужасная моя судьба! Если я скажу слово - Надод погибнет, а этого я не могу допустить, так как вступил с ним в договор. До сих пор я был лишь вольным корсаром... И что заставило меня согласиться на участие в этой позорной экспедиции? Зачем я это сделал? Я только окончательно опозорил себя!.. Если я промолчу - погибнет древний род, на котором, я это вижу и чувствую, не лежит никакого пятна... Я уверен, что заговор, в котором они будто бы участвуют, - пустая басня... О, если б мне, по крайней мере, получить уверенность, что они действительно опасны для государства!

   Он с волнением прошелся по каюте.

   - Но в сущности - какое мне дело? Разве я тут судья?.. Я теперь офицер регулярного флота, получивший специальную командировку, и обязан исполнить долг службы. Последствия меня не касаются... Да, но могу ли я вычеркнуть из памяти геройский подвиг, спасший нас всех от гибели в волнах Мальстрема? Могу ли я хладнокровно допустить, чтобы на моих глазах резали этих доблестных людей?.. Нет, я должен их спасти во что бы то ни стало... Но как это сделать, не погубив Надода? Пусть он бесчестный бандит, но разве он не достоин сожаления? Разве сам он не жертва чужой жестокости? - Ингольф, очевидно, верил басне об утонувшем мальчике. - Разве его неосторожность, объясняемая молодостью лет, оправдывала варварский поступок с ним?.. Что мне делать?.. Боже мой, Боже мой, что мне делать?.. Как выйти из этого ужасного положения?

   Голова Ингольфа была как в огне, он задыхался. Чтобы подышать свежим воздухом, он подошел к окну каюты и отворил его. Перед ним отчетливо рисовались берега фиорда с их зубчатыми скалами, а вдали выступал безмолвный силуэт замка на фоне звездного неба. Вдоль берега светились красные и белые огни: то вассалы готовились к защите древних розольфских вольностей, созванные Черным герцогом. Но кругом все было тихо, и эта тишина подействовала на Ингольфа успокоительно. Мысли его приняли другое направление. Поглядев несколько минут на этот пейзаж, он опять повторил то восклицание, которое уже слышал от него однажды Надод.

   - Странно! - воскликнул он. - Очень странно!

   Дело в том, что Ингольф с некоторых пор стал испытывать какое-то необъяснимое ощущение. Вся розольфская местность - фиорд, скалы, корабли в гавани, самый замок, наконец, необозримый ског - казались ему чем-то знакомыми, как будто он уже все это видел когда-то, а между тем, он отлично помнил, что никогда здесь раньше не бывал.

   Это его бесконечно удивляло.

   - Положительно, я помню эту местность, - говорил он сам с собою, - но почему - совершенно не понимаю.

   В недоумении он продолжал любоваться пейзажем. Вдруг его внимание привлек огромный столетний дуб, росший метрах в ста от замка. Очевидно, этот дуб долго боролся с суровостью климата, но крепкая натура, наконец, превозмогла, и он широко разросся, покрыв своей тенью большое пространство.

   Увидав дуб, Ингольф вдруг вспомнил одно обстоятельство своей жизни. Он вспомнил, что в раннем детстве играл точно под таким же дубом, подле которого стояла каменная статуя, изображавшая рыцаря с копьем.

   Каково же было его удивление, когда, вглядевшись пристальнее, он увидал подле розольфского дуба совершенно такую же статую! Наконец, слышанный им крик белой совы тоже напомнил ему одно из ярких впечатлений детства, хотя Надод потом и объяснил ему, что это только подражание...

   Где мог слышать Ингольф раньше этот крик? Белая снеговая сова прилетает в Норрланд только зимою, а в это время года Ингольф не бывал в тех краях.

   Несмотря на приближение драматической развязки, Ингольф невольно думал обо всех этих обстоятельствах и чем больше думал, тем больше терялся в догадках... Как могло остаться у него такое впечатление от детских лет? Он хорошо помнил, что в детстве ездил со своим отцом только во Францию и Испанию, а в Норвегию не ездил.

   Среди этих размышлений Ингольф вдруг услышал голоса, донесшиеся до него с "Сусанны", стоящей недалеко от "Ральфа". Разговаривал с кем-то Черный герцог, только что сделавший смотр всем своим кораблям и заехавший на минутку на "Сусанну", с которой он собирался следить за ходом предстоящего сражения.

   Гостиная яхты имела небольшой круглый балкон, на который герцог и вышел, так как ночь была необыкновенно теплая и приятная.

   Герцог был не один, и вот какие слова услыхал от него Ингольф:

   - Какая славная ночь, Анкарстрем!.. А все-таки мне хочется, чтобы она прошла скорее, так как меня терзает нетерпение узнать, до каких пределов дойдет наглость англичан.

   Разговаривающие не заметили Ингольфа, несмотря на то, что яхта и бриг стояли друг к другу очень близко. Ингольф, не желая подслушать какую-нибудь тайну, уже собирался обозначить чем-нибудь свое присутствие - например, зажечь в своей каюте лампу, как вдруг его поразил ответ Анкарстрема. Услыхав этот странный ответ, Ингольф переменил намерение и облокотился на окно.

   Ответ Анкарстрема был такого рода:

   - Позвольте мне, герцог, не разделять вашего нетерпения. Я, напротив, с прискорбием отношусь к тому, что теперь здесь происходит, и отдал бы десять лет жизни за то, чтобы помешать столкновению. В то время, когда сейм собирается пригласить вашего сына Эдмунда на престол Швеции, я не могу смотреть с легким сердцем на то, как он рискует своей драгоценной жизнью.

   - Если Эдмунд не сумеет защитить герцогство своего отца, каким же охранителем будет он для своего королевства? - возразил герцог.

   - А что, если он падет в битве?.. Подумайте, ведь дни Густава III сочтены, а заговорщики только и рассчитывают...

   Конец фразы был произнесен так тихо, что Ингольф его не расслышал.

   Но вот Анкарстрем опять повысил голос:

   - К счастью, у меня есть надежда, что со стороны англичан все это одна фанфаронада и что они удалятся, получив ваш энергичный протест.

   - Мне тоже хочется этого, - сказал герцог, - но если они не уйдут, я решился защищаться до последней крайности.

   Слова эти были произнесены с энергией, обличавшей в герцоге непреклонный характер.

   Ингольф узнал достаточно. От окна он отошел уже несколько успокоенный.

   Ему, пирату, сделавшемуся офицером королевского флота, хотелось получить доказательство, что Биорны действительно участвуют в заговоре. Доказательство это он получил, услыхав его из уст самого герцога. Тем не менее положение все-таки было презатруднительное. Он понимал, что теперь, как офицер королевского флота, он должен действовать против герцога, если только не намерен прямо отказаться от чина и предоставить все Надоду...

   Но мог ли он спасти обитателей Розольфсе, даже если б желал? У него у самого был отец, который тосковал о нем, хотя в его приключении не было ничего позорного.

   Ингольфа, когда он был еще мичманом, тяжко оскорбил один армейский штаб-офицер; молодой мичман кинул оскорбителю в лицо перчатку, вызывая оскорбителя на дуэль... За этот проступок Ингольфа исключили из службы. Во время войны он получил крейсерский корабль и своими подвигами прославился на всю Европу, но после заключения мира с ним опять обошлись несправедливо, не дав ему обещанного чина. И вот Ингольф поднял знамя бунта, - но тогда был такой уж дух - это было в нравах тогдашней эпохи и не считалось позорным. Вчерашний корсар сплошь и рядом превращался в адмирала или полковника, и Конде с Тюреннем безнаказанно могли переходить с одной стороны на другую, смотря по тому, куда склонялся их личный интерес. За это с них не взыскивали и не подвергали бесчестью. Теперь времена, конечно, изменились. В настоящее время корсар не может сделаться адмиралом, но зато и адмирал, как прежде, не запишется с легким сердцем в грабители морей. Сознание долга по отношению к родине развилось, сделалось отчетливее, и в настоящее время Ингольфам нет места ни на земле, ни на море.

   Ингольф, сделавшись корсаром, не опозорил себя по понятиям того времени; но если б он, назначенный офицером королевского флота, перешел на сторону заговорщиков, против которых был послан действовать, это было бы уже изменой, и на прощение нечего было бы рассчитывать. Мог ли после этого Ингольф поступить подобным образом? Имел ли он право до такой степени огорчить своего старика отца, который со своей стороны беспрестанно хлопотал о том, чтобы его сыну вернули эполеты?.. Нет, благодарность имеет свои границы, а честь положительно требует теперь, чтобы он строго выполнил свой долг. Не может же он жертвовать собой и своим отцом ради людей, затеявших заговор против отечества и против короля, который, хотя и поздно, все же загладил свою первоначальную несправедливость и наградил Ингольфа за прежнюю службу. Да, он, Ингольф исполнит свой долг, хотя в то же время и сделает все возможное для того, чтобы спасти Гаральда и его сыновей. Он не отдаст их в руки Красноглазому, он отвезет их в Стокгольм в качестве пленников, а там уж их сторонники позаботятся доставить им способ убежать.

   Остановившись на таком решении, Ингольф прилег на диван отдохнуть, так как уже более суток был на ногах. Диван был турецкий, очень покойный, и шел по стенам вокруг всей каюты. Как только Ингольф прилег, так сейчас же и заснул крепким сном.

   По прошествии часа Ингольфа вдруг разбудил страшный шум, крики, ругань. Вскочив с дивана, он расслышал чей-то громкий голос, гудевший как труба и покрывавший собою весь прочий гул. Голос кричал по-английски:

   - Первого, кто сунется, рубить прямо по голове!

  

  

   Ингольф бросился вон из каюты - и обомлел, увидав ужасное зрелище.

   Человек пятьсот англичан, войдя в шлюпках в фиорд, окружили бриг "Ральф" и ворвались на его палубу, прежде, чем вахтенный успел это заметить и дать знать начальству.

   На каждого матроса брига пришлось по пяти англичан.

   Нападение совершено было так неожиданно и так искусно, что не пролилось ни капли крови. Альтенс был бледен как смерть и до крови кусал себе губы.

   Палуба была освещена как днем. Рядом с английским офицером, руководившим атакой, стояли Черный герцог и его сыновья.

   Ингольф с первого взгляда понял все, или, во всяком случае, по-своему объяснил себе происходящее. Он подумал, что ему изменили те самые люди, ради которых он только что собирался жертвовать собою, и вся кровь бросилась ему в голову... Скрестив на груди руки, он остановился в гордой позе у дверей каюты и кинул презрительный взгляд на розольфцев. Случись все это вчера, он схватился бы за оружие и дорого продал бы свою жизнь; но теперь у него был в кармане патент на чин капитана 1-го ранга, делавший его неприкосновенным. Поэтому он