Жаколио Луи - Грабители морей

;- Нет-с, не пиратскими, а именно корсарскими. Мы имеем восемьсот прекрасных матросов и тысячу двести сухопутных джентльменов. Мы уничтожили и ограбили несколько сот купеческих кораблей, опустошили множество замков и навели ужас на весь Лондон. Богатые коммерсанты, банкиры и арматоры платят нам правильную дань, лишь бы избежать разорения. Милорду Коллингвуду мы помогли сделаться герцогом Эксмутом, взамен чего он подписал для нас две бумаги... Помните, милорд, как это было? Вы не хотели подписывать, вы церемонились, но старый Пеггам сумел настоять на своем. Вы написали и расчеркнулись... Теперь мы с вами квиты. Бумаги вам возвращены... Гм! Да... возвращены...

   - Охота вам вспоминать о ваших злодействах! - с неудовольствием заметил Коллингвуд.

   - Нет, отчего же?.. Они нам много пользы принесли. На острове, который служит нам убежищем, где живут жены и дети наших сочленов, где у нас лечат раненых и больных и пригревают слабых, где я полновластный господин, у меня собраны несметные богатства в золоте, серебре, в драгоценных камнях и тканях, в произведениях всевозможных искусств. Я исполнил все, чего желал, одного только мне не удалось еще добиться...

   - Чего именно? - спросил Коллингвуд.

   - Три экспедиции предпринимал я с целью овладеть Розольфским замком, - и ни одна из них не удалась. Мечта овладеть старым поместьем Биорнов не дает мне спокойно спать, отравляет мне всякое удовольствие... Сорок поколений Биорнов, дружинников Роллона, скандинавских викингов, в течение десяти веков накопили в этом замке все, что только произвел человеческий гений чудесного и изящного за все то время, как мир существует. Не пренебрегая и современными произведениями, Биорны главным образом были антиквариями; их корабли, ходившие по всем морям, привозили в Розольфсе китайские вазы и дорогие статуи времен династии Тзина, превосходные японские бронзовые вещи, сделанные три тысячи лет назад, многовековую слоновую кость, почерневшую от времени, как русская кожа, индийских идолов из чистого золота... Я там видел...

   - Да разве вы там были?

   - Был, к своему несчастию, и пришел в неистовый восторг. Я там видел огромный бриллиант, который вдвое больше всех известных бриллиантов мира и изображает, понимаете ли, Аврору под видом молодой и прекрасной девушки, лежащей на лотосовом листке. Индийское предание говорит, что эту фигурку гранили четыре поколения артистов в течение двух веков. Это чудо искусства лежит на золотом блюде с изображением морских волн, из которых выходит Аврора. Такой шедевр дороже миллиардов... Да что! Разве можно описать словами всю эту роскошь? Представьте себе рубиновых погребальных жуков времен Сезостриса, скипетры и короны эфиопских царей первой расы, греческие статуи неподражаемой свежести, серебряные амфоры, блюда, золотые кубки ассирийских царей равнины Халдейской... Нет, уж лучше не буду говорить, а то только себя раздражаешь понапрасну. Одним словом, в громадных залах Розольфского замка собраны все богатства древности, средних веков и новейшей эпохи до конца XVII века. Прежние Биорны хвастались всем этим; драгоценная коллекция показывалась князьям, магнатам и ученым. Мне удалось проникнуть туда в свите одного пэра, у которого я служил секретарем. Но с тех пор, как из музея пропало несколько вещей, двери его безжалостно закрылись. Нарочно распространен был слух, что все эти богатства распроданы и развезены по разным местам. Но это неправда: Гаральд с умыслом скрыл их от любопытных глаз. Теперь вы понимаете мою радость, милорд? Фредерик Биорн находится в моей власти, и я могу быть уверен в удачном исходе новой экспедиции против Розольфского замка, сокровища которого я все перевезу на свой остров.

   - О каком же это острове вы все говорите? - спросил Коллингвуд, любопытство которого было задето.

   - Это для вас все едино, потому что вы все равно никогда его не узнаете. Его не открыл еще ни один географ, ни один мореплаватель. Он лежит в стороне от известных дорог... Впрочем, если вам непременно хочется знать, как он называется, то извольте: "Безымянный остров". Это название я сам ему выдумал. Нужно три года беспорочно прослужить "Товариществу", чтобы быть допущенным туда, обзавестись там семьей и пользоваться всеми правами и преимуществами, соединенными со званием гражданина острова. Получивший эти права работает год на суше и на море, а год отдыхает и наслаждается жизнью, потом опять год работает и год отдыхает - и так далее. Все, что только выдумано для счастья и наслаждения, собрано на острове в изобилии и дается всем, сколько кому угодно. Единственное условие ставится для принятого на остров - это обзавестись там семьей. Таким путем мы ограждаем себя от измены, так как за изменников отвечают их семьи. Надод, например, не может быть допущен на остров, потому что служит всего только два года, хотя и в важной должности начальника лондонского отдела. Впрочем, я могу положительно сказать, что он никогда и не будет допущен, потому что "Товарищество" не прощает ни малейшей погрешности, а ведь он собирался от нас убежать с нашими же деньгами.

   - О, я вовсе не добиваюсь чести прожить с вами всю жизнь, мистер Пеггам, - сказал бандит.

   - Знаю, - возразил удивительный старик. - И ты бы гораздо лучше сделал, если бы сказал мне это прямо. Ту сумму, которую ты собирался похитить, я бы отдал тебе в награду за твою службу добровольно. Я и теперь готов отдать тебе ее с условием, что ты уйдешь от нас не прежде окончания новой экспедиции против Розольфсе, каков бы ни был ее исход.

   - От всего сердца принимаю это условие! - сказал удивленный такою непонятною щедростью Надод.

   Старик нотариус в этот вечер то и дело ставил бандита в тупик.

  

   В последнее время Пеггам, этот фантастический старик, чрезвычайно вырос в глазах Коллингвуда. Адмирал начал почти восторгаться этим необыкновенным человеком, который, подобно Магомету, привлекал к себе последователей через обещание им всяческих наслаждений, с тою лишь разницей, что арабский пророк сулил наслаждения после смерти, а Пеггам устроил свой рай тут же на земле.

   Адмирал задумался и молчал. Начальник "Грабителей" подождал немного, не скажет ли он чего-нибудь, и заговорил опять сам, улыбаясь не без лукавства.

   - Ну, милорд, как же вы находите мои маленькие комбинации? Меня обыкновенно называют разбойником - и вы, милорд, в том числе. Это глубокая ошибка. Я больше ничего как филантроп, только я благодействую не всему человечеству, а известной группе людей - само собою разумеется, за счет всех остальных. Я - как добрый король, пекущийся о своих подданных...

   Странная идея промелькнула вдруг в голове Коллингвуда, не перестававшего ни на одну минуту терзаться угрызениями совести, но он не успел сообщить ее Пеггаму. В комнату вошел Мак-Грегор и ввел гонца, которого ожидал вождь "Грабителей".

   - Что нового, Иоиль? - торопливо спросил нотариус.

   - Шестьдесят человек, взятых с трех кораблей, стоящих в Саутварке, беглым шагом идут сюда. Ходоки превосходные: я едва успел обогнать их на четверть часа.

   - Кто ими командует?

   - Эдмунд Биорн, которому хочется поскорее увидеться с братом.

   - Не заметил ли ты чего-нибудь особенно интересного?

   - Нет, господин мой, ничего не заметил. Как только розольфцы сошли с кораблей на землю, они разделились на два отряда и двинулись вдоль берега Темзы. Я побежал боковыми кварталами, там дорога прямее и потому короче минут на десять, да столько же или около того я выиграл быстрой ходьбой.

   - Хорошо. Ты знаешь, что тебе следует делать дальше?

   - Знаю, господин.

   - Ступай же. Я тебя не задерживаю.

   Гонец ушел.

   - Господа, надо торопиться! - сказал Пеггам, обращаясь к Коллингвуду и Надоду. - Времени терять нельзя ни одной минуты. Иди за мной, Надод. Адмирал постарается покуда задержать здесь своего секретаря, а мы тем временем впустим в дом своих людей.

   Десять минут спустя Фредерик Биорн был отпущен Коллингвудом, призывавшим его к себе будто бы для того, чтобы посоветоваться с ним об одном деле. Разумеется, в действительности дела никакого не было и ни в каком совете своего секретаря адмирал не нуждался. Коллингвуд сделал очень большую ошибку, выдумав такой неудачный предлог, но еще большую ошибку совершил Фредерик Биорн, не постаравшись хорошенько вдуматься в ложь адмирала. Фредерик Биорн знал, что посетители Коллингвуда были Надод и Пеггам, следовательно, он должен был понять, что у адмирала не могло быть тут никакого дела к своему секретарю.

   Во время разговора с адмиралом Фредерик сидел, как на горячих угольях. Сначала он испугался, что посетители ушли, но потом адмирал сообщил ему, что они дожидаются в соседней комнате решительного ответа, которого он, адмирал, не пожелал им дать, не посоветовавшись сначала с секретарем. Фредерик видел, что адмирал что-то путает, но не задумывался над этим обстоятельством, помышляя лишь о том, как бы поскорее вернуться на балкон и посмотреть, не случилось ли чего-нибудь нового.

   Нового ничего не случилось - кроме того, что в дом герцога Эксмута введен был отряд в двадцать пять вооруженных "Грабителей".

   А Фредерик Биорн об этом и не догадывался, развлекаемый болтовней адмирала, выдумки которого были так нелепы, что во всякое другое время навели бы Фредерика на подозрения. Но в этот день успех всех принятых им мер вскружил ему голову, и молодой человек утратил свою обычную чуткость и прозорливость.

   Впрочем, главной причиной, почему он до некоторой степени лишился присущего ему самообладания, был страх, что бандиты уйдут и что его друзья явятся прежде, чем адмирал его отпустит.

   А между тем ему бы стоило только задать себе мысленно вопрос: ради чего адмирал спрятал Пеггама и Надода и пригласил к себе, под самым пустым предлогом, своего секретаря - и в уме его сразу бы просветлело. У него мелькнуло бы подозрение, и тогда, прежде чем действовать, он, разумеется, постарался бы хорошенько расследовать загадочное обстоятельство.

   К несчастью, эта мысль не пришла в голову Фредерику, всецело поглощенному заботой о похищении трех злодеев...

   Когда Грундвиг и два его товарища пришли в Саутварк, было уже около полуночи, и на всех трех кораблях люди давно уже спали.

   К счастью, в распоряжении капитана Билля, когда он съезжал на берег, оставалась лодка с "Олафа", дежурившая у пристани день и ночь. В противном случае им нелегко было бы добраться до Эдмунда Биорна, который тоже уже больше часа тому назад лег спать, не предполагая никакой тревоги...

   Узнав о приезде брата и обо всем, происходившем в Лондоне, Эдмунд встревожился. У него явилось предчувствие чего-то дурного, хотя он сам не мог дать себе отчета - почему. Тем не менее он энергично принялся за формирование небольшого отряда, который должен был содействовать аресту бандитов и освобождению Фредерика Биорна. Мысль, что старший брат находится в опасности, засела в голове Эдмунда, и он никак не мог от нее отвязаться. Но когда Гуттор и Билль подтвердили перед ним показание Грундвига, что Фредерик Биорн находится в доме Коллингвуда на полной свободе, Эдмунд несколько успокоился, и страх его до некоторой степени рассеялся. Когда же ему сообщили просьбу брата оставаться в Саутварке и командовать эскадрой, он не пожелал даже слушать это и объявил, что лично примет начальство над отрядом, которому поручено выполнить дело, задуманное старшим Биорном.

   Фредерик требовал пятьдесят человек, а Эдмунд собрал шестьдесят и разделил на два отряда: один под начальством его самого и капитана Билля, а другой под командой Грундвига и Гуттора. Это были самые сильные и храбрые из розольфцев, еще недавно имевшие случай доказать свои боевые качества. Когда они шли на своем корабле в Англию, то подверглись нападению пиратов и после отчаянного абордажного боя истребили их всех, а корабль их пустили ко дну.

   Был на исходе второй час ночи, когда отряд выступил из Саутварка по направлению к Эксмут-Гаузу.

   Над огромным спящим городом царило глубокое молчание. Густой туман увеличивал ночную темноту, так что в двух шагах впереди не было ничего видно. На темном фоне ночного воздуха и домов выступала еще более темная полоса Темзы, похожая на чернильную реку, по краям которой, там и сям, мелькали красные и зеленые фонари кораблей, зажженные на основании правил о морском и речном судоходстве.

   Навстречу отряду попадались собаки, с ворчанием убегавшие прочь, изможденные голодом нищие, грязные бродяги и жулики, поспешно прятавшиеся где-нибудь в стороне, думая, что идет патруль. Погода была сырая, пасмурная. Идя рядом с Грундвигом и Гуттором, Эдмунд чувствовал, что в нем снова начинают возникать утихшие было опасения, однако он ничего не сказал своим спутникам, не желая ослаблять их энергию и уверенность. Тщетно старался он подавить в себе страх и ободриться; он никак не мог себе представить, чтобы можно было так легко захватить трех опасных злодеев, по всей вероятности, принявших надежные меры для своей безопасности. План старшего брата казался Эдмунду фантастичным, несбыточным; он боялся неудачи и даже почти предвидел ее. Ему был известен смелый и предприимчивый характер Фредерика, редко задумывавшегося над опасностью.

   Эдмунду казалось просто невероятным это ночное вступление в отель герцога Эксмута и беспрепятственное им овладение. Хотя Эдмунд Биорн с детства привык смотреть на себя как на главу своей фамилии, тем не менее в сердце его не было ни малейшей досады на Фредерика, отнявшего у него право старшинства. Благородный и великодушный, он искренно, всем сердцем полюбил старшего брата и готов был с радостью отдать за него свою жизнь. Пускаясь в это опасное предприятие, он прежде всего думал не о себе, а о Фредерике.

   Однако не время было поддаваться слабости. Послышался голос Грундвига, указавшего на блестевший вдали фонарь Эксмут-Гауза. Это значило, что розольфцы уже приближались к цели. Сделав над собой усилие, Эдмунд отогнал от себя черные мысли и приготовился к самой упорной борьбе.

   - Господин мой, - сказал Грундвиг, - я полагаю, что нам теперь следует идти тише, чтобы не дать заметить своего приближения. Ведь с освещенной стороны нам к отелю подходить нельзя.

   - Хорошо, - отвечал молодой человек. - Веди нас, как знаешь, добрый мой Грундвиг.

   Верный слуга приказал повернуть налево, и вся колонна, стараясь ступать как можно тише, направилась в тот переулок, где у Грундвига и Гуттора было свидание с Фредериком Биорном. Дойдя до отеля, розольфцы разместились вдоль стены, стараясь спрятаться как можно лучше, а Грундвиг подошел к тому углу, где был балкон, и подал условный сигнал, на который сейчас же послышался ответ. Вслед за тем бесшумно отворилась дверь бокового подъезда, и на крыльце показался Фредерик Биорн.

   Братья крепко обнялись, и Фредерик тихо сказал на ухо Эдмунду:

   - Скорее, скорее... Мне нужно человек двенадцать. Злодеи ничего не подозревают. Через пять минут все дело будет сделано.

   - Я иду с тобой.

   - Нет, милый Эдмунд, не ходи, - возразил Фредерик. - Если, паче чаяния, они будут защищаться и главному отряду придется войти в дом, то я именно рассчитываю на тебя как на командира.

   - Как хочешь, брат, но я пойду. Я желаю делить с тобою опасность. Гуттор и Грундвиг могут командовать не хуже меня.

   - Пожалуй, - неохотно согласился Фредерик и вздохнул, видя, что Эдмунда ничем не убедишь. - Однако нам пора, пора... Дверь открыта, кто-нибудь может выйти и увидать.

   Он торопливо выбрал десять человек из стоявших ближе, так как на всех розольфцев одинаково можно было положиться. Эдмунд и сам он были одиннадцатым и двенадцатым. Подозвав Гуттора и Грундвига, он сказал им вполголоса:

   - Если мы благополучно доберемся до библиотеки, то дело будет сделано и вы нам не понадобитесь. Если же кто-нибудь из слуг поднимет тревогу, и нам придется вступить в борьбу, то вы немедленно вторгайтесь в отель, не опасаясь наделать шума. Главное - нужно действовать быстро и решительно и покончить все прежде, чем сюда прибегут солдаты с поста, находящегося отсюда на расстоянии ружейного выстрела. Вы поняли меня? При малейшем подозрительном шуме - вперед.

   - Поняли, ваша светлость! - шепотом отвечали верные слуги.

   - Ну, друзья, - сказал герцог Норрландский, обращаясь к выбранным людям, - с Богом, за мной!

   Они скрылись в темной амбразуре подъезда. Гуттор и Грундвиг, стоя по обеим сторонам двери, вытянули шеи и насторожили уши.

   Но им ничего не было слышно: мягкие ковры, которыми были устланы все полы в доме, совершенно заглушили шаги нападающих.

  

   Вдруг Гуттору показалось, что небольшая дверка, отворенная внутрь, слегка двигается, как будто кто-то тихо затворяет ее изнутри, чтобы потом вдруг захлопнуть и запереть.

   Богатырь быстро просунул руку в темное отверстие и нащупал чье-то тело. В одну минуту он схватил его своей сильной рукой и вытащил наружу, несмотря на сопротивление.

   То был Мак-Грегор. Спрятавшись в коридоре, верный шотландец пытался запереть дверь, чтобы остальные розольфцы как можно дольше не знали ничего об участи тех, которые вошли в отель с братьями Биорнами. Если бы ему это удалось, то розольфцы могли бы подумать, что дверь затворил сам Фредерик, чтобы не привлечь внимания прислуги. Даже и теперь они не придали этому факту большого значения, и никаких особенных подозрений у них не зародилось.

   - Что ты здесь делаешь? - резко спросил богатырь.

   - А вам какое дело? - ворчливо отвечал Мак-Грегор. - Проходите своей дорогой и прекратите эти нелепые шутки. С которых это пор честному слуге запрещается запирать дверь дома своего господина, которую оставили открытой по недосмотру? Наверное, это сделал повар... Этакий пьяница! Вечно шатается в неуказанные часы.

   - Ты мне кажешься, приятель, не столько честным слугой, сколько самым бессовестным нахалом, - сказал Гуттор, продолжая держать шотландца за шиворот.

   - Берегись, ночной бродяга, как бы тебе не влетело за такие слова, - возразил Мак-Грегор. - Ведь я, ты знаешь, кто? Я доверенный слуга его светлости герцога Эксмута.

   - Наплевать мне на всех герцогов Англии! - вскричал гигант, взбешенный тем, что его назвали бродягой. - Я сам служу герцогу Норрландскому, а он независимый владетель.

   - Не волнуйся, Гуттор, сдерживай себя, - тихо сказал богатырю Грундвиг. - Ты разве забыл, что нам строго запрещено шуметь? Наконец, этот человек, быть может, и прав.

   - А все-таки я его не выпущу, пусть герцог сам решает его участь. Великая штука - слуга злодея Коллингвуда! Эй, вы, - обратился он к двум матросам, стоявшим к нему ближе прочих, - возьмите этого негодяя и стерегите хорошенько, чтобы он не мог вырваться и убежать.

   - Не извольте беспокоиться, капитан, - отвечал один из матросов. - Мы по первому требованию представим его вам в самом хорошем виде, если только он будет вести себя благопристойно.

   Едва матрос договорил свой шутливый ответ, как раздался металлический лязг - и отверстие двери оказалось вдруг закрытым посредством широкого железного заслона, который едва не приплюснул Гуттора к стене. Богатырь избежал опасности только потому, что в это время несколько подался назад, передавая своего пленника матросам. На этот раз уж нельзя было сомневаться в том, что дело не чисто.

   - Измена! Измена! - Бедные наши господа! Их убивают!

   Он задохнулся и поперхнулся. Гуттор заревел, как бешеный зверь.

   - Вы мне головой отвечаете за этого человека! - крикнул он матросам. - А вы, прочие, вперед! За мной!

   Плечом вперед богатырь ринулся на металлический заслон. Возбуждение, охватившее его при мысли, что Фредерик и Эдмунд подвергаются страшной опасности, во сто крат увеличило его силу. Раздался ужасный треск, и заслон, выбитый из амбразуры, с громом и звоном обрушился внутрь, увлекая в своем падении и того, кто разбил его таким сверхъестественным усилием.

   Впрочем, Гуттор сейчас же поднялся на ноги.

   - Вперед! Вперед! - ревел он. - Горе тому, кто тронет хотя бы один волосок у них на голове!

   Он бросился на лестницу, за ним все остальные розольфцы, за исключением двух матросов, оставшихся стеречь Мак-Грегора.

   Наверху лестницы их ожидало новое разочарование: железным заслоном, подобным первому, был загражден коридор, по которому нужно было проходить во внутренние комнаты.

   - Ура! Ура! Вперед! - ревел гигант, бешено бросаясь на препятствие.

   На этот раз заслон был заключен в деревянных пазах и обрушился легче первого. Гуттор ворвался в коридор, а за ним бросились и его спутники.

   Отыскивая настоящую дверь, он закричал:

   - Огня! Ради Бога, огня!.. Скорее!..

   - Да перестань же ты так волноваться! - сказал Грундвиг. - Сейчас дам огня, я захватил с "Олафа" фонарь.

   Наступила томительная тишина. Слышно было только, как бьются сердца нескольких десятков человек. Грундвиг высекал трут... Вдруг среди этой тишины послышался откуда-то издалека странный крик:

   - Грундвиг! Гуттор!.. Храбрецы мои!.. Помогите!..

   Гуттор, с пеной у рта, кусал себе губы. Наконец фонарь зажгли. Богатырь, метавшийся все это время по узкому коридору, точно зверь по клетке, бросился на дубовую дверь, которую увидал в конце коридора. От богатырского напора дверь разом разлетелась вдребезги, и Гуттор очутился в квадратной комнате, имевшей три двери.

   Но увы! Эти три двери были опять-таки заставлены железными заслонами.

   Не тратя времени на размышление, Гуттор бросился на среднюю дверь, но на этот раз заслон устоял, и гигант тяжело упал на землю.

   Его сила тоже имела свой предел, как и все на свете.

   Богатырь горько заплакал над своим бессилием.

   Итак, его остановило препятствие, которого он не в силах преодолеть, и его господа останутся во власти бандитов, устроивших эту западню!

   Все розольфцы стояли в унынии. Они так твердо рассчитывали на Гуттора, что его неудача поразила их удивлением.

   Нет, этому не бывать! Разве он всю свою силу истощил? Он просто рассчитал плохо - вот и все. Он попробует опять.

   Богатырь вскочил на ноги, решившись или добиться цели, или разбиться самому. Заслон приходился между двумя каменными косяками двери, покоившимися на гранитных подставках, выступы которых представляли удобную точку опоры. Гуттор уперся ногами в эти подставки, а спиною в железный заслон и начал, закрыв глаза, постепенно натуживаться.

   Вся кровь бросилась ему в лицо, и, казалось, вот-вот, она хлынет у него из носа. Шея богатыря надулась так, что готова была лопнуть, все мускулы напряглись и как бы закаменели.

   Легкие гиганта работали как кузнечные меха.

   Зрители этой потрясающей сцены затаили дыхание, с минуты на минуту ожидая, что гигант надорвется и грохнется на землю мертвый. Вдруг послышался легкий треск...

   Гуттор собрал всю свою энергию и приналег еще крепче.

   О чудо! Заслон упал, увлекая в своем падении часть стены, которая с грохотом обрушилась на пол.

   Единодушное "ура!" вырвалось у всех розольфцев. Стоявшие ближе бросились к богатырю и помогли ему подняться. Гуттор чувствовал головокружение, губы его были покрыты пеной с примесью крови.

   - Ничего, - сказал он окружающим, - обо мне не заботьтесь... Вперед! Вперед!

   Все, теснясь, вбежали в библиотеку и разом вскрикнули от отчаяния.

   В глубине комнаты находилась единственная дверь, но и та была заставлена железным заслоном. Между тем Гуттор был совершенно изнурен и не способен на новое усилие.

   Вдруг препятствие исчезло с быстротою молнии: заслон вдвинулся в стену.

   Произошло это по очень простому случаю: один из матросов подошел к столу и прижал кнопку. Механизм пришел в действие и отодвинул заслон.

   В одну минуту розольфцы наводнили все комнаты дома, вслед за тем отовсюду послышались возгласы удивления.

   Ни в одной из комнат не было и следа ни герцога, ни его спутников, ни даже их врагов.

   Раз двадцать обежали розольфцы все помещения, осматривали стены, исследовали паркет, но ничего не нашли. Заподозрить сообщение с соседним домом не было ни малейшего основания. Эксмут-Гаус выходил фасадом на набережную, а тремя другими сторонами - на улицы и переулки.

   Грундвиг решил, что под домом есть подземный ход, но отыскать его никто не мог, несмотря на все усилия. Стали спрашивать Мак-Грегора, но тот не мог или не пожелал дать никаких указаний.

   - Я ничего не знаю, - сказал он. - Я бедный шотландец, нанятый лордом Эксмутом всего лишь два дня тому назад. Делайте со мной, что хотите.

   Гуттор собирался ни больше, ни меньше, как разрушить весь отель до последнего камня, и его насилу убедили, что этого никак нельзя сделать, потому что полиция не допустит.

   Время шло, а между тем розольфцы не уходили из отеля. Они все надеялись найти какой-нибудь след, по которому можно будет узнать, куда увезли Фредерика и Эдмунда. Жаль было видеть этих храбрых, мужественных моряков, в отчаянии оплакивавших свое совершенное бессилие. Между ними не было ни одного наемника, все они были прирожденные розольфские вассалы, боготворившие семью своих герцогов.

   Их ужасала мысль, что бандиты поторопятся убить своих пленников, чтобы навсегда оградить себя от их мести... Как же теперь известить юного Эрика, что у него больше нет братьев? Ведь он их же, то есть вассалов своих, станет упрекать за то, что они не сумели уберечь Фредерика и Эдмунда от гибели.

   На Гуттора и Грундвига тяжело было смотреть: они плакали, как дети. Возбуждение их прошло и сменилось полнейшим упадком духа.

   Несчастный гигант бил себя в грудь и возводил на себя всевозможную вину. То он укорял себя, зачем послушался Эдмунда и не пошел с ним вместе защищать герцога, то ставил себе в вину медлительность, которую он будто бы проявил при сокрушении препятствий и через это дал бандитам время сделать свое дело. Грундвиг, несмотря на собственное горе, старался утешить и ободрить друга.

   - Нет, - говорил он, - тебе не за что себя упрекать. Ты сделал все, что только мог, для спасения своего господина. Ну же, Гуттор, ободрись. Нельзя так предаваться отчаянию. Ведь ты мужчина. Мы должны прежде всего думать о мести. Как только мы захватим злодеев в свои руки...

   - О! - вскричал Гуттор, глаза которого вспыхнули мрачным огнем. - Если когда-нибудь они попадутся ко мне в руки, то уж не уйдут от меня! Нет такой ужасной пытки, которой я не подвергну их, прежде чем они умрут в страшных муках!

  

   Между тем Билль не прекращал поисков, обшаривая все комнаты и в них все углы и закоулки. Вернувшись в библиотеку, он в сотый раз принялся шарить там и, оглядывая стол, покрытый длинною скатертью, концы которой почти лежали по полу, приподнял эту скатерть.

   Под столом валялся клочок бумаги, по-видимому, вырванный из записной книжки.

   Молодой человек поднял его и невольно вздрогнул: на бумажке было что-то написано. Видно было, что писали второпях, одни буквы были непомерно крупны, другие слишком мелки. Невозможно было разобрать, что такое тут написано. Билля окружили, старались ему помочь, но даже и соединенные усилия не привели ни к чему.

   Грундвиг, в первое время не обративший внимания на оживленный разговор, вдруг поднял голову и прислушался. Услыхав, в чем дело, он сказал юному капитану:

   - Давайте мне сюда бумажку, Билль, я посмотрю.

   Молодой человек исполнил желание норрландца.

   Как только Грундвиг взглянул на таинственные каракули, им овладело такое волнение, что он не сразу мог заговорить.

   - Что такое? Что такое? - спрашивали его со всех сторон.

   - Слушайте! Слушайте! - сказал он дрожащим голосом. - Кто-то из наших извещает нас об ожидающей его участи... Записка написана по-норвежски. Писали ее украдкой, держа руку и бумагу в кармане или за пазухой...

   - Да в чем дело? Читайте, читайте скорее! - послышались нетерпеливые голоса.

   Грундвиг прочитал:

   "Не убили, но перевели на Безымянный остров навсегда. Одна надежда на вас".

   - В конце стоит одна буква, - прибавил Грундвиг, - которая не вяжется ни с одним из предыдущих слов. Должно быть, писавший начал какое-нибудь слово и не успел его дописать.

   - Какая буква? - спросил Билль.

   - Буква Э большое.

   - Так это Эдмунд, брат герцога! Это его подпись.

   - Господи Боже мой! - вскричал Гуттор, не веря своим ушам. - Если они живы, мы их спасем!

   Но сейчас же у него явилось новое соображение, и он прибавил печально:

   - Каким образом, однако, мы найдем этот остров? Ведь он известен одним "Грабителям".

   - Да! Да! Мы их спасем! - раздались голоса.

   - Безымянный остров! - бормотал про себя капитан Билль. - Черт возьми! Где я слышал это название? От кого?

   Уверенность, что герцог и его брат живы, мало-помалу привела Грундвига и его друзей в более спокойное настроение духа.

   Между тем брезжило туманное, холодное лондонское утро. Норрландцы вынуждены были покинуть Эксмут-Гауз и, чтобы не привлечь к себе внимания, разбились на несколько групп.

   Гуттор, Грундвиг и Билль шли только втроем по берегу Темзы, углубившись в свои собственные думы. Вдруг они увидали отряд солдат, конвоировавших в Тауэр какого-то человека, арестованного минувшею ночью и содержавшегося при одном из полицейских постов до приезда коронера. За арестованным валила густая толпа народа и кричала:

   - Смерть убийце! В воду его!

   Солдаты с трудом сдерживали толпу, готовую броситься на несчастного.

   - Что такое он сделал? - спросил Билль у одного прохожего.

   - Как! Вы разве не знаете? - отвечал прохожий, оказавшийся степенным торговцем из Сити. - Сегодня ночью отряд солдат выдержал жаркую битву с сотней "Грабителей" в трактире "Висельника". Победа осталась за храбрыми солдатами его величества - да сохранит его Господь! Они убили шестьдесят человек бандитов, потеряв тридцать своих. Теперь они ведут в Тауэр атамана "Грабителей", самого отчаянного бандита, известного под кличкой "Красноглазого". Прежде чем сдаться в плен, он один убил двадцать солдат. Схватив огромную железную полосу, он крошил ею направо и налево... Дело его ясно.

   Три друга пошли тише, желая посмотреть, кого это арестовали под видом "Красноглазого", будучи, к сожалению, вполне уверены, что это во всяком случае не Надод.

   Каково же было их изумление, когда в арестованном "Грабителе" они узнали честного Ольдгама! Несчастный клерк шел в кандалах бледный, как мертвец; в одной руке он сжимал свою драгоценную рукопись об Океании, а другою сильно жестикулировал, заверяя в своей совершенной невиновности.

   Злополучный чудак имел такой комический вид, что Билль невольно улыбнулся, хотя ему и жаль было эту безобидную овцу, над которой он, бывало, потешался на "Ральфе".

   - Когда его будут судить, - сказал молодой человек своим друзьям, - мы непременно должны выступить свидетелями в его пользу и доказать, что он никогда не принадлежал к шайке "Грабителей". Он не способен убить даже мухи, так как по своей близорукости не может разглядеть ее даже тогда, когда она сядет ему на нос.

   При всем своем грустном настроении Гуттор и Грундвиг не могли удержаться от улыбки, выслушав это замечание юного капитана.

   - Разумеется, Билль, - отвечал Грундвиг. - Мы должны постараться спасти его от виселицы. Наша честь требует этого, тем более, что без нас он даже защититься как следует не сумеет. Ведь английские присяжные ужасно глупы.

   Вдруг Билль остановился и хлопнул себя по лбу, как человек, вдруг решивший задачу, которая долго ему не давалась.

   - Что это с вами? - спросил Грундвиг, удивленный поступком юного командира брига "Олаф".

   - Со мною то, что я целых два часа старался припомнить, где и от кого я слышал о Безымянном острове, и никак не мог.

   - А теперь вдруг припомнили?

   - Припомнил.

   - Где же и от кого?

   - На "Ральфе", от того самого Ольдгама, которого ведут в Тауэр в качестве убийцы и атамана "Грабителей морей".

   - О! В таком случае, Билль, этого человека нужно спасти во что бы то ни стало.

  

   Следствие, произведенное коронером, было доложено суду Королевской Скамьи и по должном рассмотрении утверждено надлежащим порядком. Мистер Ольдгам был предан уголовному суду лондонского Сити.

   Население британской столицы страшно раздражено против "злодея". За последнее время в городе особенно часто случались грабежи и убийства, справедливо приписываемые "Грабителям", а между тем, до сих пор еще не удалось поймать ни одного преступника. Не мудрено поэтому, что все - и полиция, и публика - чрезвычайно обрадовались, когда один, наконец, попался. О, разумеется, к нему отнесутся без всякой пощады...

   Когда Ольдгама арестовали в таверне, начальнику отряда пришла в голову блистательная мысль - объяснить кровавое происшествие в трактире битвой между солдатами и "Грабителями", причем солдаты будто бы остались победителями. В этом смысле был составлен пространный рапорт и подан куда следует. Англичане пришли в восторг. Всюду восхвалялось мужество солдат и офицера, который ими командовал. Составилась в их пользу подписка, доставившая очень солидную сумму, которая и была распределена между чинами действовавшего отряда. Виновность Ольдгама была заранее решена в общем мнении, и его не могло бы спасти даже красноречие самого Демосфена.

   Двадцать четыре часа спустя после заключения несчастного клерка в тюрьму, ему уже было объявлено, что на следующее утро он должен явиться в суд. Правительство хотело действовать быстро и решительно, чтобы показать "Грабителям" устрашающий пример.

   - Ваше дело ясно, - сказал Ольдгаму в виде любезности чиновник, принесший ему повестку о вызове в суд. - Вы хорошо сделаете, если напишете своим родным, потому что послезавтра все уже будет кончено.

   Мистер Ольдгам ничего не понимал, так как был убежден, что на суде будет блистательно доказана его невиновность. Поэтому он очень высокомерно ответил чиновнику, что "он видал и не такие ужасы, так как прожил много времени у людоедов".

   Чиновник был изумлен и побежал доложить начальству, что преступник сам сознается в том, что "пожирал свои жертвы". Если до этой минуты могли быть какие-нибудь сомнения насчет Ольдгама, то теперь они окончательно должны были рассеяться.

   Вечером заключенного посетил его тесть, мистер Фортескью. Он вошел важно, скрестив на груди руки, и с самым торжественным видом продекламировал:

   - Я тебе предсказывал, Захария, что ты опозоришь обе наши семьи! На твоем челе я всегда видел неизгладимую печать роковой судьбы.

   - Клянусь вам, что я здесь просто жертва судебной ошибки, - возразил несчастный клерк.

   - Не лги! - строго остановил его почтенный мистер Фортескью. - Я знаю все.

   - Если вы знаете все...

   - Я читал геройский рапорт храбрых солдат его величества, которые сражались против разбойников, во главе которых был ты. Я даже внес свою лепту при общей подписке в пользу храбрецов, потому что я прежде всего англичанин, а потом уже твой тесть. Ничто из славы отечества мне не может быть чуждо... Впрочем, ты сам, как оказывается, защищался, как лев. Я тобой доволен. Это придает некоторое величие твоим преступлениям.

   - Но это ужасно! Уверяю вас, что ничего подобного не было! Я все время сидел под столом, покуда происходила битва между "Грабителями" и какими-то неизвестными людьми, которых я не мог видеть, так как они находились в самой глубине залы. Что же касается королевских солдат, то они ни с кем не сражались и никого не убили, потому что пришли тогда, когда все уже было кончено.

   - Довольно, Захария! Довольно! - перебил с негодованием мистер Фортескью. - Не старайся разрушить эту почтенную легенду, бросающую новый луч славы на наших храбрых солдат. Горе тем народам, которые не умеют хранить своих преданий!

   - Но, дорогой мой тесть, вы глубоко ошибаетесь! - протестовал Ольдгам. - Вы ошибаетесь, я должен заметить вам это, несмотря на все свое уважение к вам. Тут нет никакой славы, никакой легенды, никакого предания, тут просто ошибка в личности и в имени, больше ничего.

   - Захария, ты относишься ко мне непочтительно.

   - Вам просто хочется проповедовать... Это у вас потребность... Вы так любите сами себя слушать...

   - Захария!..

   - Как! Вы решились заявить мне, что приняли участие в подписке в пользу тех людей, которые арестовали меня под столом... под столом. Фортескью, заметьте это... и которые хотят меня повесить, чтобы самим прослыть героями... Это возмутительно!

   - Захария! Змея, отогретая мною на груди своей!

   - Убирайтесь вы с вашими змеями, легендами и преданиями, с вашими солдатами и подпиской. Я был глуп, потому что был слишком добр. Но мое терпение лопнуло наконец. Я не могу...

   - Негодяй! Неужели ты осмелишься поднять руку на отца твоей жены?

   - Нет, я не сделаю этого, но только вы уходите, пожалуйста. Это будет гораздо лучше. Вы сами знаете, что мы и дома-то не можем пробыть вместе двух минут, не вцепившись друг другу в волосы.

   - Бедная Бетси! Несчастная Бетси! Какого отца я выбрал для твоих детей! - произнес Фортескью, трагически воздевая руки к небу. Потом прибавил плаксивым тоном: - Захария, мы не можем так расстаться!

   - Ну, теперь за нежности... Сцена примирения... Знаю я все это, раз двадцать испытал... Впрочем, я на вас нисколько не сержусь.

   - Захария!

   - Фортескью!

   - Обними меня, Захария!

   - Обними меня, Фортескью!

   Тесть и зять обнялись и прижали друг друга к сердцу.

   - Завтра я опять приду к тебе утешать тебя и ободрять, - объявил на прощанье мистер Фортескью и величественно удалился из камеры.

  

   Как только ушел мистер Фортескью, в камеру вошел тюремщик Ольдгама и сообщил узнику, что его спрашивают десять солиситоров, предлагающих свои услуги для защиты его дела в суде.

   - Я буду защищаться сам, - отвечал клерк Пеггама, знавший цену английским адвокатам.

   - Это не в обычае, - возразил почтенный мистер Торнбулль, как звали тюремщика. - Не хотите ли вы поручить мне переговоры? Это не будет вам стоить ни одного пенса.

   - Ну, если так, это другое дело. В таком случае действуйте, как хотите.

   Десять минут спустя тюремщик привел в камеру какого-то рыжего джентльмена на жердеобразных ногах и с головой, как у хищной птицы, отрекомендовав его под именем мистера Джошуа Ватерпуффа.

   Ольдгам и адвокат просидели вместе часа два. О чем они беседовали - осталось тайной, но после ухода адвоката Ольдгам долго сидел в задумчивости.

   В этот день утром мистер Джошуа получил записку, написанную незнакомым ему почерком.

   В записке значилось: "Достопочтенный мистер Джошуа Ватерпуфф