Жаколио Луи - Грабители морей

м семейством. Начавши буквально ни с чего, он к тридцати пяти годам сделался одним из богатейших арматоров Нью-Йорка, обеспечил престарелых родителей, принял к себе в компанию двух своих братьев и, предоставив им заведование делами фирмы, решился посвятить часть своего времени на исполнение одного плана, задуманного им давно.

   В войне за независимость штатов Эдуард Пакингтон принимал деятельное участие и пожертвовал на борьбу не один миллион. По признании независимости колонии он был выбран одним из первых сенаторов. Вообще, он был человек добрый, отзывчивый на все хорошее и всегда готовый оказать помощь ближнему. Сограждане любили его и уважали.

   По окончании срока службы по первым выборам Пакингтон отказался от вторичного избрания, так как решил приняться за осуществление своего плана.

   Таков был человек, с которым судьба свела братьев Биорнов.

   Обменявшись первыми приветствиями, словоохотливый янки заговорил:

   - Джентльмены, если знакомиться, так уж знакомиться как следует. Одних имен мало. Позвольте вам рассказать, что я за человек.

   И Эдуард Пакингтон скромно, но правдиво изложил свою биографию.

   - И вот, господа, - заключил он, - во время одного из своих плаваний по северным морям на китоловном судне я заметил, что птицы при наступлении зимы перелетают с юга на север. Это навело меня на мысль, что на севере существует земля с умеренным климатом и свободное море.

   Фредерик и Эдуард переглянулись, но янки в пылу рассказа не заметил этого.

   - Я решил снарядить экспедицию, запасся всем необходимым и, как только личные дела позволили мне это, отправился, как видите, к Северному полюсу. В Исландии я нанял двух эскимосов, которые, как я узнал, уже служили проводниками каким-то европейцам, тоже предпринимавшим полярную экспедицию, но погибшим от голода и холода. Каково же было мое удивление, когда по приходе в эту бухту я увидал ваш корабль... Джентльмены, вы, вероятно, тоже отправляетесь к Северному полюсу?

   Благородная, добродушная откровенность янки побудила Фредерика Биорна отплатить ему тем же. Почтенный мистер Пакингтон чрезвычайно удивился, когда узнал, что видит перед собою наследного владетеля независимого герцогства. В те времена звания и титулы производили на американцев такое же магическое действие, как и в наши дни. Но еще больше удивился янки, когда Фредерик Биорн так закончил свой ответ:

   - Конечно, мы не можем быть нечувствительными к тому, что вы оспариваете у нас славу открытия свободного моря, но мы охотно уступим вам всю честь открытия, потому что вы имеете в виду исключительно научную цель, а мы не можем сказать того же о себе. Нами руководит, главным образом, один личный мотив, без которого мы, по всей вероятности, не двинулись бы с места.

   - О, я так не желаю! - протестовал янки. - Это будет несправедливо. Честь открытия мы разделим пополам.

   Упрямый янки стоял на своем, и пришлось с ним согласиться.

   Когда Фредерик Биорн сообщил Пакингтону свой план, американец пришел в восторг.

   - Нет, вы только представьте себе, - сказал он, - ведь мне и в голову не пришло устанавливать эти вспомогательные пункты, до которых додумались вы. Ведь это прекрасно!.. Это великолепно!.. Теперь, соединившись вместе, мы наделаем с вами чудес!.. Ура!.. Ура!..

   Молодые люди невольно улыбнулись восторгу почтенного янки, в котором - они чувствовали - для них нашелся новый друг.

   Когда первый восторг американца поостыл, он осведомился, каким образом Фредерик Биорн рассчитывает устраивать эти пункты.

   - Очень просто, - отвечал Фредерик, - мы не будем ставить никаких палаток, а просто, на манер эскимосов, будем вырубать топором пещеры в ледяных массах. На каждом пункте мы будем оставлять гарнизон из нескольких человек эскимосов и европейцев.

   - Браво, господин герцог! - вскричал американец. - Да ведь этак у нас с вами будет не экспедиция, а увеселительная прогулка.

   В эту минуту на палубе яхты показались два эскимоса, нанятые американцем. Они с любопытством глядели на огромный клипер. По всей вероятности, им еще ни разу не случалось видеть такой огромный корабль.

   Эскимосы были одеты в свою толстую зимнюю одежду, которая закутывала их с головы до ног, оставляя отверстие лишь для зрения и дыхания. Лиц их не было никакой возможности разглядеть; издали эти неуклюжие фигуры ничем не отличались от друга Фрица.

   Один из эскимосов был высок ростом и отличался широкою костью, другой - коренаст и приземист.

   Фредерик и Эдмунд удивились, что эти эскимосы уже одеты по-зимнему, но не придали этому обстоятельству никакого значения и не сказали ничего.

   Что бы сказали они, если бы знали, что эскимосы закутались так лишь после того, как с яхты заметили "Дядю Магнуса"? Быть может, это навело бы обоих братьев на некоторые размышления.

   Однако на борту клипера находился человек, которого тоже поразила подробность, лишь вскользь замеченная герцогом и его братом. Этот человек был Грундвиг, питавший недоверие решительно ко всему и ко всем на свете.

   По обыкновению, он делился своими тайными думами с Гуттором, а затем, в один прекрасный день, изъявил Пакингтону желание осмотреть яхту.

   Пакингтон с удовольствием согласился показать им свой хорошенький кораблик. Грундвиг и Гуттор отправились. Главной их целью было посмотреть поближе на эскимосов, и потому они очень обрадовались, когда увидали, что последние помещаются на яхте совершенно отдельно от американских матросов.

   Этот визит не привел ни к чему. Грундвиг не открыл ничего такого, что подтвердило бы его подозрения против эскимосов, но тем не менее он решил:

   - Хотя я не нашел доказательств, что эскимосы - мошенники, но, с другой стороны, ничто не свидетельствует мне о том, что они люди честные. Поэтому я буду считать их подозрительными и следить за ними.

   Это было не совсем логично, но Грундвигу казалось вполне убедительным.

   Посетители удалились на свой корабль. А между тем в помещении эскимосов происходил следующий разговор:

   - Иорник, видел ли ты двух посетителей, приходивших сюда?

   - Видел, господин.

   - На этой неделе ты должен избавить меня от них. Способ выбирай сам.

   - Слушаю, господин.

   - Ты знаешь, что за смерть каждого из них будет заплачено по пяти тысяч пиастров?

   - Знаю, господин. Через несколько дней Иорник будет очень богат.

   - То-то же!

   - Могу я сказать еще одно слово, господин мой?

   - Говори.

   - Я убью не только этих двух, но всех, кого ты велишь. Только я не желаю, чтобы меня повесили на рее.

   - Само собой разумеется.

   - Поэтому я убью их тогда, когда мы уже двинемся в экспедицию. На суше я приму меры, чтобы даже трупы их не были найдены.

   - Хорошо, но помни: если ты попадешься, я тут ни при чем. Действуй на собственный страх и риск. Я не желаю поплатиться за твою неловкость. Уговор дороже денег.

   - Иорник знает. Иорник принял этот уговор...

  

   В эту самую ночь разразилась страшная буря, свирепствовавшая подряд трое суток.

   Пакингтон, явившись на клипер с двумя своими эскимосами Густапсом и Иорником, которых пожелал видеть и расспросить Фредерик Биорн, не мог все три дня возвратиться на свою яхту. Несмотря на то, что ртутный столбик упал до 36® ниже нуля, океан не замерзал - ему мешала буря.

   Почтенный янки по-своему боролся с ветром и холодом: он постоянно тянул стаканами то виски, то джин, то бренди, то херес. Этот прилежный труженик, как и большинство американцев того времени, не умел ни на что больше употреблять свой досуг, как на то, чтобы пить и пить.

   В течение трех суток, покуда продолжалась полярная буря, он только этим и занимался.

   На вопросы, обращенные к эскимосам, Густапс и Иорник отвечали, что лет девять или восемь тому назад они провожали одного европейца со свитой до ледяной стены, через которую еще не переступил ни один человек. Эскимосов послали обратно за помощью, которую европейцы просили у их племени, но, когда они возвратились, европейцев уже не было в живых никого: все они погибли от голода и холода. Впоследствии, правда, Густапс и Иорник слышали от других эскимосов, что двое или трое из членов экспедиции перебрались все-таки через ледяную стену, за которою действительно лежит земля, свободная ото льда, куда улетают водяные птицы; но эта земля так же холодна, как и соседние страны, и потому те два или три европейца тоже, по всей вероятности, погибли, как и их товарищи.

   Ответы эскимосов не только не разъяснили, но скорее даже запутали вопрос.

   Живя на клипере, эскимосы ничем не возбудили против себя подозрений. Иорник выказывал себя очень услужливым и распорядительным; мысль Фредерика учреждать по дороге промежуточные пункты он одобрил вполне. Скоро даже Готшальк и Рескиавик прониклись уважением к его опытности, и без его совета на клипере не делалось уже ничего.

   Таким образом, негодяй создал себе прочное и почетное положение среди членов экспедиции, облегчавшее исполнение его гнусных замыслов.

   Иорник говорил обыкновенно за себя и за Густапса, своего родственника. Последний играл роль немого и так удачно, что никогда ничего не говорил - по крайней мере при других. Со своей стороны, Густапс начал ухаживать за старым Грундвигом и всячески подлаживался к нему. Заметив слабость старика к табаку, он подарил ему несколько пачек самых разнообразных сортов. Старик умилился и сказал однажды своему другу Гуттору:

   - Знаешь, этот эскимос, по-видимому, вовсе не дурной человек... Очень часто нам с первого взгляда кажутся несимпатичными люди, в сущности честные и... и...

   - И имеющие очень хороший табак, - договорил не без злорадства Гуттор, насмешливо поглядывая на друга.

   На этот раз враги Биорнов выбрали для исполнения своих целей чрезвычайно ловких людей.

   Эти люди умели ждать, а это всегда имеет очень большое значение для успеха задуманных дел.

   - Что, какой я? Каких молодцов нанял!

   Грундвиг дряхлел. Это был уже не прежний Грундвиг, угадывавший все с первого взгляда. Конечно, он не утратил еще своей обычной проницательности, но зато действовал с меньшим тактом и вечно твердя и повторяя одно и то же, начиная надоедать своим господам. Почти все на корабле, за исключением одного Гуттора, говорили про старика:

   - Он завирается!

   Таким образом, Густапс и Иорник - читатели уже догадались, конечно, что это были переодетые агенты "Грабителей" - почти не имели на клипере серьезных противников.

   При таких условиях опасность, грозившая норрландцам, была чрезмерна и едва ли отвратима.

   Буря утихла. Льдины быстро спаялись и образовали сплошное ледяное поле. Солнце появилось на горизонте лишь на самое короткое время. Наступила пора покинуть корабли и двинуться в путь.

   Оставалось докончить последние приготовления, удостовериться, не позабыто ли что-нибудь, и окончательно установить маршрут.

   Однажды после обеда, когда все прочие ушли, за столом остались братья Биорны, Пакингтон и Гуттор с Грундвигом.

   Разумеется, беседа шла, как и всегда, о предстоящей экспедиции.

   - Итак, - сказал Пакингтон, - солнце скроется здесь на целые полгода.

   - Любезный Пакингтон, вы ошибаетесь, - возразил герцог Норрландский. - В этой части Гренландии полярная ночь продолжается только три месяца, да и то она озаряется северным сиянием.

   - Господа, - сказал янки, - у меня есть идея... Не позволите ли вы мне сообщить ее вам?

   - Говорите, пожалуйста. Мы вас слушаем.

   - Что касается до меня, - так начал янки, - то я очутился здесь в такую пору совершенно случайно, потому, главным образом, что мне подсказали эту мысль нанятые мною в Исландии проводники. Но вы - другое дело. Вы готовились к экспедиции заранее, вы заранее выработали план. Скажите, пожалуйста, почему вы выбрали именно это время года?

   - Очень просто, любезный Пакингтон, мы хотели вступить в борьбу с суровым климатом в то время, пока мы еще полны сил и не истомлены путешествием. Мы имели в виду встретить все трудности в самом начале и победить их. Затем, когда мы уже порядком утомимся и измучаемся, солнце вернется, а с ним возвратятся к нам и утраченные силы.

   - Боже мой, какое простое и в то же время глубоко верное рассуждение! - вскричал Пакингтон, искренно пораженный ответом норрландца.

   - Все прежние путешественники, - продолжал герцог Норрландский, - поступали как раз обратно и в конце концов что же выходило? Истратив все свои силы, они натыкались на препятствия и погибали, не будучи в состоянии ни превозмочь их, ни вернуться назад. Мы же обеспечили себе и возможность борьбы, и свободное отступление на случай неудачи.

   - Если после этого мы не достигнем цели, - вскричал в восторге Пакингтон, - то я уж и не знаю, кому удастся ее достигнуть когда-нибудь.

   Несколько минут еще продолжалась беседа на ту же тему, наконец собеседники разошлись по своим каютам и легли спать.

  

   Одновременно с этой беседой, происходившей в кают-компании клипера, на американской яхте велся разговор между двумя эскимосами Пакингтона.

   Густапс и Иорник обсуждали вместе свои злодейские планы.

   - Вполне ли надежно устройство твоей машины? - говорил Густапс. - Ты ведь знаешь, что клипер не должен взорваться ранее, как через десять дней, потому что именно такой срок нужен тебе на уничтожение четырех человек, которых я тебе указал: Грундвига, его товарища и обоих Биорнов.

   - Это правда, что вы дадите мне двадцать тысяч пиастров за обоих братьев?

   - Я дал тебе слово, Иорник.

   - Ладно. Я их скоро заработаю.

   - Затем ты должен сделать так, чтобы остальные норрландцы лишились всяких средств для возвращения на родину. Ни один из них не должен вернуться и рассказать о том, что случилось здесь. Если это откроется, вся вина будет приписана мне, и норрландцы восстанут, как один человек, под начальством Эрика, чтобы отомстить мне.

   Густапс не знал, что против Розольфсе уже предпринята новая экспедиция уцелевшими "Грабителями", которые не посвятили его в эту тайну.

   - Не беспокойтесь, господин мой. Я устрою все как следует, и в самую надлежащую пору.

   - Вот я и спрашиваю тебя, уверен ли ты в успехе?

   - Уверен, как в том, что я существую в данную минуту. Видите ли, я устроил фитиль, время горения которого рассчитано в точности. Конец его проведен в крюйт-камеру яхты. Через две недели яхта взлетит на воздух, а с нею и клипер, который стоит бок о бок.

   - А разве не может случиться, что яхта взлетит, а клипер уцелеет?

   - Разве вы не помните, что мы уговорили этого дурака Пакингтона взять с собой десять тысяч килограммов пороха? Тут есть чем взорвать даже целых пять кораблей!

   - Твоя правда, Иорник. Взрыв будет ужасный. Можно вполне надеяться, что наши враги погибнут до единого, после чего мы уедем в санях на южный берег, где и будем ждать корабля, который должен за нами прийти.

   - И тогда Иорник будет богат и не вернется на землю своих предков, а станет жить с белыми людьми, есть ростбиф, пить водку, курить глиняную трубку.

   Читатель, вероятно, уже понял, что из двух злодеев только Иорник был настоящим эскимосом. Он действительно служил однажды проводником для одной экспедиции, предпринятой компанией молодых англичан с целью поохотиться на белых медведей. Компания осталась очень довольна его услугами и привезла его с собой в Лондон, где он имел большой успех в качестве первого эскимоса, показанного в Европе. С ним одно время много носились, заставляли его есть сырых, неощипанных кур и тому подобное. Но все на свете надоедает, надоел публике и эскимос. Между тем он успел привыкнуть к европейскому комфорту и полюбил денежки. Тщетно показывался он на подмостках цирка и балаганов в качестве "куроеда великого курфирста Прусского" - на него перестали смотреть. Бедному эскимосу грозила в Европе голодная смерть. Наконец, над ним сжалился капитан одного корабля и отвез его в Исландию. Там его отыскал таинственный незнакомец, которого мы покуда знаем лишь под именем Густапса, и нанял его для своих целей. Дикарь, почувствовавший жажду к деньгам, ради них всегда бывает готов на все...

   В эту ночь Иорник, докончив устройство своего фитиля, вернулся в каюту, где он помещался со своим товарищем. Густапс крепко спал. Тогда у эскимоса явилась мысль: а что, если враги Густапса богаче его и заплатят Иорнику за смерть Густапса гораздо дороже, чем тот обещал заплатить за убиение их?

   Эта мысль быстрее молнии промелькнула в голове дикаря, но он успел ей поддаться. Взяв пистолет, он подкрался к спящему товарищу и прицелился ему в затылок.

   Но Густапс никогда спокойно не спал, он постоянно бредил разными ужасами. Так и в этот раз его посетили тревожные сны, он стал метаться и кричать:

   - Измена!.. Не смейте!.. Горе тому, кто меня тронет!

   Иорник подумал, что это дух-покровитель предупреждает Густапса о грозящей ему опасности. Дикарь испугался, бросил в сторону пистолет и встал на колени, громко крича:

   - Простите!.. Простите!.. Это злой дух меня смутил!.. Никогда больше не буду!.. С этой минуты я буду вам верен, как собака!..

   При первых же словах эскимоса Густапс проснулся и понял все.

   - А, господин Иорник, - сказал он, - вы хотели продаться тому, кто дороже заплатит? Подойди ближе, - прибавил он повелительно.

   Эскимос подошел.

   Густапс прицелился в него из своего пистолета.

   - Стрелять или нет? - спросил он.

   - Как угодно, - смиренно отвечал Иорник, весь трепеща. - Злой дух ввел было меня в искушение, но я удержался.

   - Ну, на первый раз я тебе прощаю, - сказал Густапс, - но помни, что если что-нибудь подобное повторится, пощады тебе не будет... Запомни это!

   Эскимос отошел прочь, как побитая собака, и лег спать в углу.

   Эта ночь была последнею перед выступлением в поход. На утро все норрландцы должны были уехать на санях по льду, за исключением десяти человек, которые должны были остаться для охраны клипера.

   В эту ночь северный горизонт осветился великолепным северным сиянием, на которое норрландцы так залюбовались, что долго не ложились спать. Особенно восторгался Пакингтон, никогда не видавший ничего подобного.

   Утром, в назначенный час, состоялось выступление.

   Весь караван разделился на три части: норрландцы шли под начальством Эдмунда, американцы - под начальством Пакингтона, а эскимосы - под начальством Готшалька и Рескиавика.

   Экспедицию сопровождали пятеро саней, нагруженные вещами и припасами.

   Предполагалось, что один день сани будут везти олени, а другой день - собаки, по очереди, во избежание утомления тех и других.

   Собаки были эскимосской породы, с превосходным чутьем и замечательно дрессированные.

   Иорника и Густапса возвели в сан главных проводников. Фредерик Биорн взял на себя главное командование экспедицией.

   В первое время после выступления норрландцы пели веселые песни, но потом унялись. Экспедиция двигалась среди глубокой тишины, которую нарушал только скрип полозьев по мерзлому снегу да по временам - лай собак.

  

   Путешественники потратили ровно неделю на переезд через мыс Парри, имеющий около сорока миль ширины. По ту сторону мыса снова тянется Ледовитый океан вплоть до земли, покрытой вечным снегом и известной под именем Ледяных берегов.

   Фредерик Биорн решил устроить в этом месте первую станцию. Хотя от бухты Надежды тут было еще недалеко, но герцог считал целесообразным, чтобы расстояние между станционными пунктами было, вообще, как можно меньше.

   По приказанию герцога матросы отыскали удобное место и немедленно принялись вырубать топорами пещеру в ледяной массе.

   Работа продвигалась быстро. Сильные, могучие норрландцы делали просто чудеса. В несколько часов готово было значительное углубление, так что снаружи уже не было видно работавших в нем.

   Вдруг один из них выбежал оттуда и крикнул герцогу:

   - Ваша светлость, пожалуйте взглянуть... Во льду нашелся какой-то огромный зверь...

   Оба брата и Пакингтон побежали к выдолбленной пещере и остолбенели от изумления.

   Во льду они увидали огромную черноватую массу, величиной на целую треть больше индийского слона. Эта масса была не скелет, а целое животное - с мясом и с кожей.

   - Может быть, он тут пробыл более ста тысяч лет, - заметил Фредерик Биорн. - Эти животные давно исчезли с лица земли и превратились в ископаемых.

   - Это как будто слон, - заметил американец.

   - Действительно, это слон, но только допотопный, или так называемый мамонт.

   - Но как же он мог так хорошо сохраниться, если он допотопный?

   - Лед сохранил его в целости. Вообще, мамонтов находят почти всегда в нетронутом виде.

   - Я в первый раз слышу об этом.

   - О нет, дорогой Пакингтон, это уже много раз бывало и прежде. Мы в этом случае ничего не открыли нового.

   Фредерик Биорн велел вытащить мамонта изо льда. Когда тушу разрубили, мясо оказалось розовым и свежим. Его отдали собакам, которые с жадностью на него набросились.

   На устройство станции понадобилось два дня. Внутренние стены ледяной пещеры были обиты звериными шкурами, пол устлали рогожами, скамейки обтянули мягкой кожей, под которую подложили водорослей. Снабдив это жилье всем необходимым, устроили в честь открытия станции вечеринку. Затем оставалось только выбрать несколько человек для того, чтобы вверить им охрану станции.

   Фредерик не желал брать на себя ответственность за выбор и сказал своим людям, чтобы они посоветовались между собой и выбрали сами, кого хотят, а на следующее утро доложили бы ему имена выбранных.

   Вскоре все легли спать. Часа через два сон путешественников был вдруг потревожен глухим рычанием где-то недалеко от лагеря.

   - Это какой-нибудь белый медведь напал на наш след, - сказал Фредерик. - Пусть никто не выходит на разведку. Это опасно, а мне не хочется, чтобы день открытия первой станции ознаменовался какой-нибудь бедой.

   Ночевали путешественники эту ночь в новой своей пещере. Среди сна им казалось иной раз, что громадный какой-то зверь, рыча, царапается в массивную дверь пещеры, сработанную из толстых бревен.

   Утром первый из норрландцев, отворивший дверь, сейчас же захлопнул ее в испуге: у порога ее лежал огромный медведь.

   У Эдмунда явилось предчувствие. Он побежал к двери, отворил ее и сейчас же воскликнул радостно:

   - Друг Фриц!.. Друг Фриц!..

   Медведь сейчас же начал ласкаться к своему господину. Дело в том, что по совету эскимосов, опасавшихся, что друг Фриц будет привлекать диких медведей, его оставили было на "Дяде Магнусе" к великому огорчению Эдмунда. Офицеру, который назначен был начальником охраны клипера, поручено было следить, чтобы друг Фриц как-нибудь не вырвался и не убежал. Шесть дней медведя держали на привязи, на седьмой день, видя, что он тих и смирен, спустили с цепи. Тогда друг Фриц сейчас же пустился наутек и догнал своего господина.

   Не отводить же его было теперь назад! Пришлось примириться с его присутствием и принять в состав полярной экспедиции нового члена.

   Друг Фриц словно почувствовал, что его оставляют, и весело прыгал около Эдмунда.

   Вообще медведи всех пород очень умны и привязчивы к людям. Это единственные из зверей, способные сделаться вполне ручными и не представлять ни малейшей опасности для своего хозяина, - разумеется, в том лишь случае, если они взяты маленькими.

   До сих пор Эдмунд ни разу не имел случая пожаловаться на своего медведя, хотя тот и обнаруживал иногда ничем не мотивированную антипатию к некоторым людям. Так, например, еще на "Дяде Магнусе" был однажды такого рода случай. Грундвиг подозвал друга Фрица и велел ему потанцевать перед эскимосом Иорником. Но медведь, всегда послушный, на этот раз лишь сердито заворчал.

   - Что это тебе не нравится, бедный Иорник? - засмеялся Грундвиг. - Ну, уж так и быть. Если ты не хочешь показать свое искусство перед ним, то попляши хоть перед господином Густапсом.

   Медведь подошел к немому эскимосу, обнюхал его и заворчал еще более сердито.

   - Ах, какой ты странный зверь! - сказал Грундвиг. - Ну, чем тебе не нравятся господа эскимосы? Что они тебе сделали? Правда, они неказисты с виду, но ведь и ты не лучше. Они похожи на тебя, как две капли воды.

   Эскимосы чувствовали себя очень неловко во время этой сцены и поспешили удалиться с клипера на яхту.

   Грундвиг не оставил без внимания антипатию медведя к эскимосам и окончательно утвердился в своем предубеждении против них. Он решил следить за ними в оба глаза, не говоря, однако, об этом никому: он знал, что на его слова все равно не обратят внимания.

   И как основательны были его подозрения! Густапс и Иорник уже назначили ночь для убийства братьев Биорнов и Грундвига с Гуттором. Их предположено было заколоть ножом в первую же ночь после отъезда с новоустроенной станции.

   Исполнению этого намерения помешало только случайное обстоятельство...

   Норрландские матросы, собравшись на совет для избрания лиц, которых предполагалось оставить для охраны станции, остановили свой выбор на Гутторе и Грундвиге и объявили об этом герцогу.

   Грундвиг горячо протестовал.

   - Мы с Гуттором офицеры, - говорил он, - нами не могут распоряжаться простые матросы. Нашего согласия нужно было спросить...

   - Не упорствуй, Грундвиг, - возразил ему Эдмунд. - Поверь, что ты будешь нам тут полезнее. Ведь ты уже стар, ты можешь не вынести путешествия к Северному полюсу. Подумай, как мне будет горько, если с тобой что-нибудь случится... Ведь я теперь смотрю на тебя, как на своего второго отца, после того, как умер мой батюшка.

   - О, Эдмунд! - вскричал, рыдая, старик. - Зачем вы мне это говорите? Вы довели меня до слез, как малого ребенка... Делайте со мной, что хотите!.. Если вы приказываете, - я остаюсь.

   Эдмунд бросился в его объятия.

   - Спасибо, спасибо, старый и верный друг! - вскричал он. - Ну, а ты, Гуттор, согласен остаться? - прибавил он, обращаясь с вопросом к богатырю.

   - Как скажет Грундвиг, так я и сделаю, - отвечал тот. - Дайте нам с ним посоветоваться.

   Покуда происходили эти разговоры, поднялась ужасная северная буря. Ехать было опасно, и потому Фредерик Биорн отложил отъезд до следующего дня.

   Когда об этом узнали эскимосы Пакингтона, Иорник явился к герцогу и сказал:

   - Господин мой, так как вы отложили отъезд, то у нас впереди свободный день. Мне пришла по этому поводу одна мысль, которую я и прошу у вас позволения осуществить.

   - Говори.

   - Вы видите эти ледники в двух милях отсюда? Они представляют высокую стену, через которую трудно перебраться. Вот я и придумал съездить со своим товарищем и посмотреть, нельзя ли будет эту стену объехать.

   - Очень хорошо, мой милый... Вообще, я чрезвычайно доволен и тобой, и твоим товарищем. Можешь быть уверен, что я вас обоих щедро награжу за службу.

   - Спасибо, господин мой. Вы очень добры.

   - Поезжай, куда ты говорил, и осмотри. Возьми мои легкие сани и собак... Ты, разумеется, возьмешь с собой и своего товарища?

   - Да, господин мой.

   - Прекрасно. Когда вернешься, расскажи мне обо всем подробно.

   Несколько минут спустя легкие санки герцога Норрландского, запряженные шестью лапландскими собаками, стояли совсем готовые у дверей палатки, в которой жили Густапс и Иорник.

   Там их можно было хорошо разглядеть обоих. Иорник был обыкновенный эскимос - с темно-бурой кожей, низким лбом, приплюснутым носом и узкими глазами, но его товарищ... Его товарищ натирал себе в это время лицо медвежьим салом для предохранения от мороза и снял с рук перчатки. Руки у него были белые, той белизны, которою отличается кожа рыжих людей. Лица его разглядеть было нельзя, так как он натирал себе щеки, не снимая с головы капюшона.

   - Ну, теперь можно ехать, - сказал Густапс, окончив свой туалет.

   - Тише, тише! - предостерег его Иорник. - Разве можно так рисковать.

   - Кто же нас может услышать? - возразил с усмешкою "немой" Густапс. - Какой ты, однако, трус!

   - Вы вот все не верите мне! - продолжал Иорник. - А между тем за нами постоянно следит тот человек, которого вы называете Гуттором... ну, одним словом, этот богатырь. Я и сейчас не уверен в том, что он не прокрался сюда, в палатку, и не подслушивает нас...

   Густапс сделал жест нетерпения: палатка была так тесна, что в ней не мог спрятаться такой великан, как Гуттор.

   - Твои глупые опасения просто смешны, - сказал "немой". - Замолчи, пожалуйста, и пойдем.

   Иорник не стал больше разговаривать. Оба эскимоса вышли из палатки, сели в сани и с быстротою стрелы понеслись по снежной степи.

   Едва успели сани отъехать, как из-за палатки поднялась какая-то громадная фигура, лежавшая до того времени на голой мерзлой земле. Этот человек с трудом двигался, все члены его были парализованы от холода. Он сел, но встать на ноги не мог, чувствуя, что замерзает.

   То был Гуттор. Он подкрался к палатке бандитов, лег на снег и пролежал там все время, покуда злодеи разговаривали. Он слышал весь их разговор. Мало того, большой парусной иглой он проколол в палатке отверстие и, приложившись глазом, имел возможность внимательно разглядеть их.

   После долгих усилий он встал, наконец, на ноги, но не мог ступить ни шагу: холод одолевал богатыря. Он начал кричать, звать на помощь, но страшная буря заглушала его голос.

   Палатка бандитов стояла всего шагах в пятнадцати от общего лагеря, но в такую бурю, какая свирепствовала теперь, даже и это расстояние было слишком велико для человеческого голоса.

   - О, Боже мой! - стонал несчастный. - Неужели я умру, не дав никому знать об опасности?.. Это ужасно!.. Я этого не хочу, не хочу!..

   Он напрягал всю силу своих легких, кричал, звал... Нет, никто его не слышал. Сквозь метель ничего не видно; ветер ревел так, что Гуттор даже сам почти не слышал собственного своего крика.

   Несчастный опять присел на снег, не будучи в состоянии стоять. Метель заносила его. Не имея надежды, что его услышат, он даже перестал кричать. Две слезы выкатились из его глаз и замерзли... Он лег на землю, чувствуя, что засыпает, и бессознательно хватаясь за что-то рукой.

   В это время дверь станции распахнулась, и раздался чей-то встревоженный голос:

   - Гуттор!.. Гуттор!..

   Но Гуттор не откликнулся.

  

   - Доктор, он умер? - спросили в один голос Фредерик и Эдмунд у доктора Леблона, который наклонился над бесчувственным телом богатыря и внимательно его выслушивал.

   Старый Грундвиг рыдал, стоя на коленях у постели.

   Доктор не ответил, продолжая слушать.

   Фредерик Биорн повторил вопрос.

   - Боюсь, что да, - отвечал, наконец, доктор. - Пульс не бьется, сердце неподвижно, приставленное к губам зеркало не запотело. Впрочем...

   - Что впрочем?.. О, ради Бога, не томите нас...

   - Еще не вся надежда потеряна. Состояние его очень похоже на смерть, но органы могут функционировать иногда так слабо, что их деятельность остается незаметною. Во всяком случае, времени терять нельзя.

   - Говорите скорее, что нужно делать?

   - Покуда нужно тереть тело снегом как можно сильнее, а после мы увидим.

   Грундвиг быстро вскочил на ноги и выбежал вон. За ним бросились еще человек десять норрландцев. Притащив снегу, они начали растирать им богатыря так усердно, что через несколько минут от его тела пошел густой пар.

   - Хороший признак!.. Очень хороший!.. - проговорил доктор, потирая руки, и приготовил укрепляющее лекарство для приема внутрь.

   - Растирайте, растирайте хорошенько! - говорил он матросам.

   Сняв верхнее платье и засучив рукава, доктор и сам стал тереть те части тела Гуттора, пробуждение которых к жизни было особенно важно.

   Через несколько минут он достал серебряную трубочку и попробовал вставить ее в рот богатыря, но челюсти были сжаты так крепко, что не было никакой возможности их разжать.

   Тогда доктор взял ножичек и, просунув его лезвие между зубами Гуттора, раздвинул их и вставил трубочку, через которую и начал вдувать в грудь гиганта воздух, сперва понемногу, потом все больше и больше.

   Зрители стояли неподвижно, затаив дыхание. На бесстрастном лице доктора ничего нельзя было прочесть.

   Прошло с четверть часа; за этот короткий промежуток времени бедный Грундвиг успел постареть на десять лет. Доктор передал трубку Фредерику Биорну, прося его делать то же, что перед тем делал он, а сам снова принялся выслушивать Гуттора. Первое время на лице Леблона отражалась надежда, но потом он вдруг сильно побледнел.

   - Почти нет никакой надежды, - объявил он, поднимая голову. - Я испробую решительное средство.

   Он взял банку, положил в нее кусок ваты, пропитанный спиртом, и приставил эту банку к левой стороне груди богатыря. Банка подействовала, на груди вздулся огромный желвак. Три раза повторил доктор эту операцию над левой стороною груди, потом над правой, после чего влил больному в рот ложку приготовленного питья и сказал:

   - Если через несколько минут не обнаружится признаков жизни, это будет значить, что смерть сделала свое дело.

   Только что он это сказал, как на щеках Гуттора показался слабый румянец.

   - Слава Богу! - вскричал доктор. - Он приходит в себя.

   Все присутствующие вскрикнули от радости, как один человек. Доброго богатыря одинаково любили и белые, и эскимосы.

   Доктор надрезал ланцетом все шесть опухолей. Из них полилась кровь, несомненно доказывая, что больной жив. Затем доктор сделал кровопускание из руки и, выпустив полстакана крови, остановил ее. На руку наложили повязку. Гуттор слабо вздохнул и открыл глаза, но сейчас же закрыл их опять. Доктор велел завернуть богатыря в одеяла и дал ему ложку горячего вина. Гуттор выпил его сам и знаком попросил еще. Доктор исполнил его желание.

   С этой минуты выздоровление быстро пошло вперед. Через десять минут Гуттор открыл глаза уже совсем и узнал присутствующих. Чтобы рассмотреть их лучше, он даже хотел привстать, но доктор запретил ему это. Богатырь послушался и, взяв руку Грундвига в свою, стал нежно пожимать ее.

   С возвращением сознания к больному вернулась и память.

   - Спасибо, доктор! - говорил он. - Вы меня спасли от смерти. Теперь я должен исполнить великую обязанность и сделать важное разоблачение. Я никогда не забуду, что вам я обязан возможностью сделать это, и если вам когда-нибудь понадобится моя жизнь, берите ее.

   - Ладно, ладно! Не говорите слишком много, это вам вредно.

   - Мне лучше, когда я говорю. Я задохнусь, если не выскажу всего, что знаю.

   - Ну, как хотите, только, пожалуйста, не утомляйте себя слишком много.

   - Добрый мой Грундвиг, - сказал тогда богатырь, обращаясь к своему другу, - как мне тебя благодарить? Я уверен, что это ты меня спас, отыскав умирающего на снегу. Смерти я не боюсь - я видел ее близко, но умереть теперь, когда... Скажи, ведь это, конечно, ты первый вспомнил обо мне?..

   - А как же иначе? Разве мы можем жить друг без друга?

   - Правда, Грундвиг. Мы друг друга дополняем: ты голова, а я руки.

   - Милый Гуттор!..

   Прочие норрландцы скромно отошли в сторону, чтобы не мешать друзьям беседовать по душам.

   - Кстати, Грундвиг, что же ты не спрашиваешь меня, как со мной случилась эта история? - сказал богатырь.

   - Я боюсь, что тебе повредит разговор.

   - Не бойся, я крепок, а есть вещи, которые следует сообщать как можно скорее.

   - Ты меня пугаешь!

   - То, что я собираюсь тебе сказать, Грундвиг, - дело очень серьезное.

   - Я слушаю.

   В нескольких словах Гуттор рассказал товарищу о своем подслушивании близ палатки эскимосов. Грундвиг, выслушав этот рассказ, почувствовал у себя на лбу холодный пот. Кто такие эти новые враги? Какая у них цель?

   - Послушай, Гуттор, - сказал старик, - не задавался ли ты вопросом: почему этот мнимый эскимос прячет от нас свое лицо? А главное, почему он притворяется немым?

   - Не задавался, но думаю, что немым он прикинулся для того, чтобы мы не узнали по голосу, - отвечал богатырь.

   - А кого бы могли узнать по голосу, как ты думаешь?

   - Я знаю только одного такого человека, - задумчиво произнес Гуттор.

   - Как его зовут?

   - Красноглазый, - нерешительно выговорил богатырь, как бы сам не веря своей догадке.

   - В добрый час! Ты становишься очень проницателен, как я замечаю. Действительно, только Красноглазый и способен подвести такую дьявольскую махинацию.

   - Но почему же он кажется меньше ростом?

   - Очень просто: от меховой одежды. Это всегда так бывает. Это обман зрения.

   - Какая же у него цель?

   - Цель самая понятная: убить при первом же удобном случае герцога и его брата, а потом обратиться в бегство, взяв дл