Жаколио Луи - Грабители морей

сть, разве капитан был бы так спокоен? Такой искусный моряк никогда бы не сдался без отчаянной борьбы, а между тем он не делал ровно никаких распоряжений. Ну да, конечно, опасность вовсе не так велика, как это кажется...

   Таковы были соображения, которыми обменялись между собой матросы и которые рассеяли в них страх, поселив в них доверие к будущему.

   Зато сам Ингольф утратил всякую надежду. Он ограничился лишь тем, что велел покрепче притянуть руль к бакборту. В таком положении руль мог несколько замедлить роковой приход корабля к центру водоворота, заставив его делать круги значительно шире.

   Между тем неизвестная яхта все шла параллельно Розольфскому мысу, который был в этом месте настолько низок, что все движения кораблика были видны очень хорошо. "Ральф" находился по другую сторону того же мыса, описывая свой первый концентрический круг с возраставшей по мере приближения к земле быстротою. Увлекаемый потоком, он вскоре дошел до подводных скал. В эту минуту он был отделен от шхуны, подходившей с другой стороны в обратном направлении, лишь полосою утесов шириною метров сто, не более. Тогда Альтенс, согласно приказаниям Ингольфа, дал шхуне предостерегающий сигнал, и на грот-мачте брига появился целый ряд огней и флагов.

   Все с нетерпением ждали ответного сигнала на этот акт мореплавательского братства, на этот поистине благородный поступок в момент собственной гибели, но шхуна продолжала идти своим путем, не обращая внимания на сигналы "Ральфа". На палубе шхуны не видно было ни одного человека, и, когда корабли встретились, идя по противоположным направлениям, таинственная шхуна показалась совершенно безлюдною. Между тем по всему было видно, что ее ведет опытная рука.

   - Странно! - пробормотал Ингольф. - Хоть бы флагом отсалютовали в знак благодарности - и того нет... По всему видно, что яхта знает здешние места лучше нас и что предостережение наше было совершенно не нужно, но все-таки не мешало бы сделать салют людям, которые, сами идя на смерть, пытаются спасти других...

   На лице Надода изображалась самая низкая радость. Этот человек только и находил удовольствие в зле, и неудача Ингольфа обрадовала его настолько сильно, что он не мог этого скрыть даже в минуту собственной гибели.

   - Послушай, Надод, - сказал ему капитан, которого всегда бесила эта вечная злоба товарища, - послушай, если ты не уймешься, я, честное слово, выброшу тебя за борт, хотя бы только для того, чтоб умирать не вместе с таким зверем.

   - Я вовсе не зверь, - возразил Надод с отвратительной гримасой. - Звери - все человечество, которое я ненавижу, и меня всегда радует, когда люди обнаруживают неблагодарность или вообще делают какую-нибудь подлость.

  

  

   Ингольф пожал плечами. Ему было теперь не до того, чтобы заводить спор о подобных вещах. "Ральф" чрезвычайно быстро примчался в глубину бухты, так как в этом месте течение было необыкновенно сильно. В следующие немногие секунды должна была решиться участь корабля. Что с ним будет? Налетит ли он на утесы или понесется дальше по течению, продолжая вращаться в круговороте? В первом случае развязка наступила бы через две минуты, а во втором корабль достиг бы оси водоворота, лишь описав с ним вместе пять или шесть концентрических кругов с постепенно уменьшающимся диаметром.

   Несмотря на уверенность, выказанную Ингольфом, матросы чувствовали, что к ним возвращается прежний страх. Взоры всех были устремлены на полукруг черных, блестящих скал, окружавших заднюю сторону бухты. К этим скалам "Ральф" несся, как стрела. Волны ревели, ударяясь о берег, со стороны крутых утесистых стен доносился глухой гул, производимый подводными безднами и отражаемый гранитными массами, возвышавшимися над водою.

   Вот бриг уже не более двадцати метров от скал... Вот он сейчас ударится... Сердца у всех так и стучат. Один Ингольф спокоен. Скрестив на груди руки, стоит он гордо на мостике и улыбается равнодушной улыбкой... Вдруг на палубе грянуло оглушительное "ура": повинуясь течению, корабль делает крутой полуоборот на расстоянии не более одного метра от скал и несется теперь вдоль дугообразного берега, по-прежнему увлекаемый водоворотом, с которым, к сожалению, не может сладить. Во всяком случае ближайшая опасность миновала до поры до времени, а сердце человеческое так устроено, что даже Ингольф почувствовал в себе возрождение некоторой надежды. Но все это было лишь беглым проблеском в кромешной тьме: воротясь назад, "Ральф" снова пронесся точно так же, как несся прежде, лишь отступив на несколько метров от прежнего пути. Роковой исход не был тайной ни для кого. Большинство матросов были слишком стары и опытны для того, чтобы не понимать смысла этого кругового плавания.

   Приближаясь во второй раз к Розольфскому мысу, капитан пиратов увидал яхту, с необыкновенной смелостью лавировавшую почти у самого края рифов, которые лишь одни защищали ее от губительного влияния Мальстрема.

   - Они с ума сошли, - сказал Ингольф Надоду, - должно быть, им хочется разделить нашу участь.

   Не успел он договорить, как кораблик повернулся всем бортом и, распустив все паруса, вошел в маленькую природную гавань, совершенно закрытую от ветра. Благодаря узкому входу в гавань вода в ней была спокойна, как в озере.

   Ингольф навел на яхту подзорную трубу.

   В этот раз на палубе яхты видно было человек двадцать. Несмотря на дальность расстояния, с "Ральфа" можно было видеть, как они хлопотливо бегали по палубе.

   - Они вынули из трюма и развернули на палубе огромную рыболовную сеть, - сказал капитан своему помощнику, который подошел к нему и тоже стоял на мостике.

   - Верно, - отвечал Альтенс, в свою очередь поглядев в трубу.

   - Выбрали же они время для подобной забавы!.. Разумеется, это для них забава, если судить по роскоши и изяществу их кораблика.

   - С той стороны мыса море спокойно. Через два часа там смело можно будет ловить рыбу.

   - А может быть, им просто хочется полюбоваться на нашу гибель, - заявил неисправимый Надод.

   Между тем матросы яхты, причалившей к берегу, стали спускать с корабля на сушу огромную веревочную сеть. Действиями матросов распоряжались два молодых человека в морской офицерской форме, стоявших на корме.

   Вдруг, к удивлению Ингольфа и всего экипажа "Ральфа", флаг на шхуне опустился и поднялся три раза, что на языке морских сигналов означает: Смотрите и следите за тем, что мы будем вам сообщать.

   Очевидно, это относилось к погибающему кораблю. Прошло еще несколько минут - и на гроте шхуны ярко запестрели флаги всевозможных цветов. Ингольф с постоянно усиливавшимся в нем душевным волнением перевел вслух этот сигнал: Ободритесь! Мы идем к вам на помощь. Прицепитесь к большому бую из досок и весел, поставьте паруса против течения.

   По мере того, как капитан переводил, весь экипаж "Ральфа" буквально преображался; когда же он кончил, то последовал взрыв такого восторга, что вся суровая дисциплина была позабыта. Матросы принялись плясать и петь, обнимались, не помня себя от радости. Ингольф не мешал этому взрыву общего чувства. Он понимал, что его матросы скорее согласятся сто раз пойти с одним кораблем на целую эскадру, чем хотя бы еще один лишний час пробыть в виду близкой гибели, от которой нельзя избавиться ни мужеством, ни энергией.

   Но вот раздался свисток - и команда "Ральфа" опомнилась и встала по своим местам. В одну секунду все лодочные весла и все, какие нашлись, доски были связаны крест-накрест и скреплены между собою, а затем все это вместе было спущено в воду на крепком канате, который привязали к бугшприту. Это курьезное сооружение обладает свойством ослаблять силу волн и замедлять быстроту течения. Корабли очень часто пользуются им. Ингольфу оно тоже было известно, употреблять его в данную минуту он считал лишним, так как не ожидал помощи ниоткуда извне. Паруса тоже поставили на "Ральфе", как это было рекомендовано сигналом с яхты, и быстрота, с которою несся по течению бриг, заметно уменьшилась, хотя самое течение ничуть не переменилось. Но все это еще нисколько не объяснило, каким способом неизвестные мореплаватели надеялись спасти бриг.

   Тогда совершилось нечто до такой степени смелое, что очевидцы никогда с тех пор не могли забыть того, что совершилось на их глазах.

   От шхуны отплыла легкая лодка, в которой сидели только два человека, и направилась из рейда прямо в открытое море. Миновав Розольфский мыс, она достигла края мыса и остановилась. Неужели она намеревалась обогнуть их и кинуться в самую пасть Мальстрема? На "Ральфе" никто не допускал и мысли о таком безрассудном шаге.

   А между тем, постояв немного, лодочка пошла дальше вперед, обогнула рифы и при общем волнении храбро направилась к самому водовороту.

   На борту "Ральфа" еще никто не понимал, а Надод с усмешкой спросил: уж не собралась ли лодочка взять бриг на буксир?

   Никто не поддержал эту нелепую шутку насчет людей, которые в эту минуту рисковали жизнью для спасения "Ральфа" сами еще не зная, окажется ли им по силам такая трудная задача.

   Мистер Ольдгам, как раз в это время вышедший на палубу подышать свежим воздухом, услыхал замечания Надода и глубокомысленно отозвался на него, что по его мнению, "со стороны лодки подобная претензия не имела бы смысла, хотя в басне и рассказывается о лягушке, пытавшейся сравняться с волом".

   Почтенный клерк не подозревал, какой опасности подвергается корабль. Не имея никакого понятия о мореплавании и будучи, кроме того, крайне близоруким, он не сознавал того, что кругом его делалось, и был вполне убежден, что все идет как нельзя более благополучно. Вдобавок еще, основываясь на словах Эриксона и Билля, вечно над ним подшучивавших, он был убежден, что "Ральф" находится в водах Океании и что лодка, выплывшая в море, - не что иное как пирога с туземцами, везущими на корабль свежие фрукты.

   - Наконец-то мы отведаем этих знаменитых фруктов! - говорил он, потирая руки.

   Он подошел к борту, облокотился вместе с другими и стал следить за движениями пироги.

   Лодка сначала прошла мимо рифов, причем оба сидевшие в ней моряка храбро боролись с огромными волнами, замедлявшими ее ход. Третий матрос с яхты тем временем шел по берегу к рифам, пытаясь сблизиться с нею. На бриге всех била лихорадка... Чем-то все это кончится?

   Дальше лодка не могла идти, иначе она угодила бы прямо в водоворот. Для того, чтобы третий матрос мог догнать ее, он должен был проделать на рифах какое-нибудь чудо эквилибристики... Это ему, однако, удалось: он лег на живот, до половины свесившись над волнами, и бросил в лодку довольно объемистый пук чего-то. Вслед за тем матросы в лодке налегли на весла и понеслись прямо к Мальстрему, в котором лодка их и исчезла, точно соломинка, брошенная в водопад. На "Ральфе" раздался единодушный крик ужаса:

   - Они погибли! Они погибли!

   Но в ответ на этот отчаянный крик со шхуны грянуло торжествующее "ура": лодка показалась вновь позади первой волны и понеслась с быстротой молнии.

   Менее чем в десять минут она сделала тот первый круг, который был уже пройден "Ральфом", и все матросы брига бросились на корму, чтобы поближе взглянуть на лодку, подходившую к пиратскому кораблю. Но в это время на яхте выстрелили из пушки, чтобы снова обратить внимание погибающих на выставленный сигнал. Увидав на яхте два флага, Ингольф перевел матросам:

   - Готовьте швартовы!

   В одну минуту десятки рук спустили в море все свободные канаты - и как раз в самую пору: лодка приближалась с головокружительной быстротой.

   В ней сидели два моряка, подобных каким вряд ли можно было найти во всей Норвегии, этой родине смелых мореходов. Подъехав к бригу, они схватили спущенные веревки, привязали их к лодке и крикнули:

   - Тащи!

   Голоса их были так спокойны, как если бы все это происходило в безопаснейшем рейде.

   Блоки заскрипели, и лодка, поднятая восемью сильными матросами, разом была втянута на корабль.

   Ингольф ожидал увидеть двух грубых моряков, привыкших ко всяким бурям, и велико же было его удивление, когда на палубу проворно вскочили два молодых человека лет по двадцати пяти. Оба были высоки, стройны, с изящными манерами... Прежде чем он успел опомниться, молодые люди окинули глазами весь экипаж и узнали капитана по шведскому мундиру, с которым Ингольф никогда не расставался.

   - Надо спешить, капитан, - сказал один из них, - ведь нам дорога каждая минута. Велите тянуть за эти веревки, они притащат на ваш бриг канат, крепко привязанный к рифам и могущий устоять против всей силы Мальстрема.

   Они говорили про тот самый канат, который Ингольф принял за рыболовную сеть.

   Эти слова разом объяснили Ингольфу всю суть. Обогнув Розольфский мыс, молодые люди нарочно прошли мимо рифов, чтобы принять с яхты пук веревок, и пустились в водоворот, чтобы передать бригу этот якорь спасения.

   Рискованная операция удалась лишь благодаря необыкновенному мужеству и самоотверженности молодых моряков, но теперь было не до взаимных любезностей: нужно было докончить скорее дело, так как "Ральф" далеко еще не находился вне опасности.

   Ингольф от всего сердца пожал руки своим спасителям и принялся исполнять посоветованный ими маневр.

   Шестьдесят матросов "Ральфа" легко притянули на борт канат, укрепленный на Розольфском мысе, привязали его к шпилю. Со страхом ожидали все, окажется ли канат довольно крепок, чтобы бороться с течением. Победа!.. Канат выдержал!.. "Ральф" спасся!..

   Двадцать человек принялись вертеть шпиль, и бриг постепенно вышел из водоворота. Встав под ветер, он благополучно обогнул рифы и бросил якорь по другую сторону мыса в той небольшой гавани, куда еще прежде пришла неизвестная яхта.

   Весь экипаж брига выстроился на палубе и прокричал по команде троекратное "ура" в честь своих спасителей.

  

  

   Один только человек из всего экипажа не догадывался об опасности, которой подвергся "Ральф".

   Человек этот был мистер Ольдгам, который, выспавшись сном праведника у себя на висячей койке, лишь на короткое время вышел на палубу полюбоваться на пальмовые рощи, будто бы росшие тут на гранитных утесах. Так, по крайней мере, уверил Ольдгама его приятель Эриксон.

   - Господа, - сказал Ингольф двум морякам, когда восторг на "Ральфе" несколько поутих, - мы вам обязаны жизнью; знайте же, что восемьдесят храбрых моряков навсегда сохранят об этом воспоминание и с радостью отдадут за вас жизнь, если представится к этому случай.

   - Наш подвиг вовсе уж не так велик, капитан, как это кажется с первого взгляда, - отвечал один из незнакомцев. - Мы с братом выросли здесь на берегах и очень часто, из любви к искусству, вступали в борьбу с Мальстремом. Способ, который мы употребили для спасения вашего корабля, удавался нам и раньше, когда мы спасали другие корабли; после этого могли ли мы упустить случай сохранить для нашей родины такое прекрасное военное судно?

   Эти слова были для всего экипажа "Ральфа" ушатом холодной воды. Даже Ингольф покраснел, несмотря на все свое самообладание, но впрочем скоро оправился и, понимая необходимость доиграть до конца навязанную ему собеседником роль, кинул быстрый предостерегающий взгляд на своих матросов, как бы говоря им: "Смотрите же, будьте у меня осторожнее!" Затем он смело отвечал:

   - Будьте уверены, господа, что королю будет доложено о той великой службе, которую вы ему сослужили.

   Едва он произнес эти слова, как оба молодых человека быстро подняли головы, и в их глазах сверкнула молния ненависти.

   - Это совершенно лишнее, милостивый государь, - гордо возразил тот моряк, который до этого времени молчал, - и мы вам будем очень благодарны, если вы ничего подобного не сделаете.

   Ингольфа заинтересовала причина подобного нежелания, и, кроме того, какое-то смутное предчувствие зародилось у него в душе.

   - Но ведь обязан же я донести до начальства, - заметил было он, - и тогда...

   - Вы сейчас сказали, что очень благодарны нам, - быстро перебил его моряк, - в таком случае исполните нашу просьбу, не говорите никому о нашей вам услуге - и мы будем квиты.

   Ингольфу очень хотелось продлить пререкания, но он сдержал себя и с поклоном ответил:

   - Хорошо, господа. Вы так много для меня сделали, что я не в силах противиться вашему желанию: оно для меня закон... Тем более, что у вас, конечно, есть свои причины... Хотя и непонятные для меня...

   Пират вступил на скользкую почву. Молодые люди нахмурились. Ингольф вовремя спохватился и ловко закончил фразу, которая едва не приняла для его спасителей оскорбительный оборот.

   - Да, с особенною силой проговорил он, - я совершенно не понимаю, почему вы не хотите доставить мне удовольствие огласить ваш из ряда выходящий подвиг, за который вам, конечно, дали бы большую награду.

   - Все наше честолюбие состоит в том, чтобы время от времени оказывать услуги нашим ближним, и больше нам никакой награды не нужно... Оставим этот разговор, капитан... Цель наша достигнута - и прекрасно, не о чем больше толковать... Кстати, позвольте задать вам один вопрос: военные корабли сюда почти никогда не заходят, поэтому вам, вероятно, дано какое-нибудь особенное поручение. Уж не ищите ли вы дерзкого пирата капитана Вельзевула? Ходит слух, что его недавно видели близ Эльсинора, и очень может быть, что, скрываясь от преследования, он направился... Капитан, что с вами? Вы ужасно побледнели...

   Ингольф едва не лишился чувств, услыхав этот неожиданный вопрос, но быстро пересилил себя и, насколько мог, оправился.

   - Нет, это так... ничего... пройдет, - отвечал он. - У меня всегда после сильного волнения делается сердцебиение... это уже давно... Вы видите - мне уже и лучше.

   К счастью, офицеры и матросы были в это время уже на своих местах, так что последнюю часть разговора слышал один только Надод. Красноглазый издали наблюдал за молодыми людьми, наблюдал внимательно, как хищный зверь, подстерегающий добычу. Можно было подумать, что их лица напоминали ему что-то знакомое, и он старался теперь припомнить, что именно... Услыхав их вопрос, так поразивший Ингольфа, Надод тоже сделал жест изумления, но этот жест не был замечен молодыми людьми, так как Красноглазый стоял от них далеко, возле самого борта.

   Впрочем, капитан не дал им времени на размышление и пояснил, что ему дано простое гидрографическое поручение, не имеющее ничего общего с погоней за знаменитым корсаром...

   - Знаменитый корсар! Вы делаете этому гнусному разбойнику слишком много чести, капитан, называя его корсаром... Мне очень жаль, что вам не поручено померяться с ним, потому что, имея такой сильный корабль и такой прекрасный экипаж, вы без труда избавили бы нас от этого бандита.

   Эти слова пребольно укололи Ингольфа. Рыцарь в душе, хотя и упавший очень низко по стечению неблагоприятных обстоятельств, он всегда страшно страдал при мысли о том, как все честные люди должны его презирать. Каково же было ему теперь молча выслушать эпитет гнусного разбойника - и от кого же? От человека, спасшего ему жизнь!

   - Милостивый государь - сказал он с неуместным, быть может, волнением в голосе, - вы забываете, как он отличился в войне с Россией и как плохо отблагодарили его за это в Швеции. Как знать, быть может, обстоятельства против воли толкнули его на этот путь... Многие флотские офицеры и сейчас жалеют, что ему не дали чина, вполне им заслуженного во многих кровавых боях... Всему виной зависть начальства и слабодушие короля... После войны его выбросили вон, как ненужную вещь, а когда он заявил протест, объявили его вне закона. Он вынужден был защищаться... Вот почему, господа, я и назвал его корсаром.

   - Безумец! Он выдает себя с головой! - в ужасе бормотал Надод, слушая товарища.

   Действительно, Ингольф к концу этой самозащитительной речи сильно разгорячился. Голос его дрожал, в нем слышались ноты негодования. Очевидно, он и сам спохватился, что поступает неосторожно, потому что вдруг оборвал свою речь и прибавил в виде пояснения и поправки:

   - Разумеется, я его не оправдываю, я только доискиваюсь смягчающих обстоятельств, что, впрочем, нисколько не помешает мне сразиться с ним при первой же встрече.

   К удивлению Надода, речь капитана произвела на незнакомцев совсем не такое впечатление, какого Надод ожидал и опасался. Молодые люди, со свойственным их возрасту великодушием, были сильно взволнованы речью капитана, которую приписывали лишь чувству справедливости, в нем заговорившему, и один из них сказал:

   - Слыша от вас, капитан, подобное суждение, мы, пожалуй, готовы взглянуть другими глазами на этого авантюриста, которого нам до сих пор описывали лишь самыми мрачными красками.

   - Прибавлю еще, господа, что Густав III хотел поступить с ним как с пиратом, хотя сам же выдал ему крейсерский патент. Капитан Вельзевул отказался выдать корабль лишь после того, как узнал об этом намерении.

   - От Густава III все станется... С вашей стороны, капитан, очень хорошо, что вы защищаете оклеветанного.

   С этими словами молодые люди крепко пожали Ингольфу руку.

   - А о том, как мы потом пиратствовали, - молчок! - глухо пробормотал ужасный Надод и ухмыльнулся:

   - Посмотришь, какой благочестивый рыцарь наш "капитан Вельзевул"!

   Ингольф поймал усмешку товарища и понял ее значение, но ограничился тем, что презрительно посмотрел на него, как бы говоря:

   - Подожди, я еще с тобой за это рассчитаюсь!

   Урод сейчас же перестал ухмыляться: он знал, что на капитана находят такие порывы гнева, что он бывает опасен. Один уж раз капитан его чуть не задушил, и Надод не имел ни малейшего желания повторять опыт.

   В эту минуту на "Сусанне" - так называлась хорошенькая яхта - послышались веселые крики:

   "Ici, Фриц! Ici! Вот я тебя палкой!"

   Все взглянули на палубу яхты, по которой весело прыгал огромный белый медведь. За медведем с хохотом гонялись матросы.

   - Фриц принялся за свои штуки! - со смехом вскричали молодые люди.

   - Ведь он их, пожалуй, заест, - сказал Ингольф, думая, что медведь вырвался из клетки.

   - О, что вы, нет: он смирен, как ягненок, и верен, как собака. Мы его еще медвежонком достали в Лапландии и сами вырастили. С тех пор он от нас не отходит и всегда ложится у наших ног. Когда мы поехали к вам на помощь, его пришлось запереть, так как он непременно желал сесть к нам в лодку, а это нам только бы помешало. Его, вероятно, выпустили, а так как он слышит наши голоса, то и желает прийти к нам, а матросы дразнят его и не пускают. Только им это не удастся - он непременно прибежит сюда.

   - Белые медведи очень дики и злы, - заметил Ингольф. - Вероятно, вам стоило большого труда его приручить?

   - Вовсе нет. Первым делом мы позаботились отучить его от мяса, так как в противном случае его нельзя было держать на свободе. Для этого мы ему несколько раз предлагали кусок свежего мяса, обвитый железной проволокой с заостренными гвоздями. Медведь бросался на мясо и в кровь раздирал себе пасть и лапы. Часто проделывали мы этот опыт, но кровожадность пересиливала в нашем медведе боль, и он по целым часам возился над куском, возбуждавшим его аппетит. Наконец мы придумали раскалить сетку добела. Когда медведь бросился на лежавшую в сетке говядину, он страшно обжег себе морду, язык и лапы, так что целый месяц после того прохворал, но цель на этот раз была достигнута: выздоровев, медведь с тех пор даже и смотреть не стал на мясо; сколько его ни приманивали говядиной, он постоянно отворачивался. И теперь - стоит ему близко поднести к носу мясо, как он заворчит и убежит. Мы можем быть вполне спокойны, что он не убьет никого для того, чтобы съесть.

   Тем временем Фриц, видя, что матросы отовсюду заступили ему дорогу, не долго думая полез на грот-мачту и, пройдя, словно акробат, по грот-рее, которая, благодаря близости обоих кораблей, соприкасалась со снастями "Ральфа", спустился по веревкам снастей брига на его палубу.

   Самый ловкий матрос не мог бы сделать лучше.

   С радостным ворчанием огромный зверь бросился к своим хозяевам и стал ласкаться к ним, точно собака...

   - Будет, Фриц! Довольно! - сказал один из них и прибавил притворно-сердитым голосом: - Как ты смел прийти сюда без позволения? Пошел назад! Сейчас! Ну! Ступай!

   Медведь сконфуженно встал и кинул на хозяина умоляющий взгляд, как бы прося позволения остаться, но тот продолжал повелительным тоном:

   - Слышишь? Сию минуту ступай!

   Бедный Фриц опустил свою громадную голову и обычной медвежьей походкой, тяжелой и медленной, вернулся на яхту тем же путем, каким пришел.

   - Это удивительно! - заметил Ингольф. - Вот уж никак не думал, чтобы можно было выдрессировать такого свирепого зверя.

   - С ним мы можем не бояться десяти вооруженных человек: он будет нас защищать до последнего вздоха. Но особенно он полезен нам от волков: без него мы не решались бы охотиться зимою в самых отдаленных уголках снеговых степей, а теперь охотимся...

   В то время как Фриц прыгал по палубе "Ральфа", из одного люка выставилась голова мистера Ольдгама. Почтенный счетовод выходил давеча утром на палубу лишь на одну минуту и, соображая, что бриг находится близ каких-то островов Океании, поспешил к своим книгам, чтобы привести их в порядок и затем отпроситься на берег. Мистеру Ольдгаму до страсти хотелось видеть канаков. От своего тестя, мистера Ортескью, почтенный клерк унаследовал несколько томов иллюстрированных путешествий и всегда желал убедиться воочию, действительно ли изображенные там дикари таковы, какими их рисуют. Миссис Ольдгам, например, никак не хотела допустить, чтобы могла в действительности существовать подобная простота в одежде, как небольшой передник и ничего больше. Она дивилась: каким это образом полисмены терпят такое бесчиние.

   Каждый вечер, собравшись за чаем, семья Ольдгамов занималась чтением путешествий и рассматриванием иллюстраций. Если кто-нибудь из многочисленных детей оказывался виновным в какой-нибудь шалости или разрывал панталоны, куртку, передник - его наказывали тем, что отправляли спать, не позволив поглядеть картинок и послушать чтения.

   При этом следует заметить, что мистер Ольдгам под именем канаков подразумевал решительно всех австралийских дикарей.

   В те минуты, когда миссис Ольдгам находилась в хорошем расположении духа, что, впрочем, случалось далеко не всегда, клерк говорил ей:

   - Знаешь что, Бетси? Когда мы разбогатеем, мы купим небольшой куттер, которым даже Джек будет командовать (конечно, Джек будет тогда уже капитаном), и поедем смотреть на канаков.

   Джек был шаловливый мальчишка одиннадцати лет, который раз пять на неделе убегал из школы, чтобы пускать по лужам доски, привязанные на веревке. Папенька называл это "ранним проявлением склонности к благородному поприщу моряка".

   Несчастная страсть к канакам и послужила, между прочим, причиной разлуки мистера Ольдгама с семьей и начальником. Однажды достойный клерк мистера Пеггама, нотариуса, адвоката и солиситора в Чичестере, проходил берегом моря, направляясь в контору своего патрона. Вдруг он увидал двух моряков, которые, привязав лодку к берегу, шли к нему навстречу. Велика была радость Ольдгама, когда он узнал, что моряки эти только что из страны канаков. Ингольф, давно искавший себе бухгалтера, воспользовался случаем и предложил Ольдгаму посетить его бриг, чтобы полюбоваться на разные интересные коллекции.

   - Это можно сделать в какие-нибудь два часа: бриг стоит недалеко, милях в двух от берега.

   Ольдгам согласился. Он пришел в восторг от мысли увидеть настоящие ассагаи и ядовитые стрелы, которые до того времени он видал лишь на картинках. Клерка привезли на бриг. Остальное читатель уже знает. Все время мистер Ольдгам полагал, что находится на военном крейсере шведского короля Густава III, хотя его удивляло, что Швеция ведет войну одновременно со столькими державами: на глазах у клерка были потоплены корабли всевозможных наций. Впрочем, его приятель Эриксон всякий раз придумывал в объяснение какую-нибудь небылицу, и клерк успокаивался.

   Просто потеха была смотреть на Эриксона, Билля и Ольдгама, когда они вместе сидели за столом и обедали: проказники-официанты рассказывали клерку небылицы одна другой несообразнее, а тот слушал и умилялся. Ольдгама, вследствие его крайней близорукости, можно было уверять решительно в чем угодно. Так в настоящее время он был вполне убежден, что "Ральф" пришел к океанийским островам. Когда бриг бросил якорь, мистер Ольдгам решился оставить на минутку свою работу и поглядеть на невиданные чудеса. С этой целью он выставил голову из переднего люка.

   Ингольф увидал клерка и сейчас же понял, как опасно допустить его на палубу. Наверное, он, по обыкновению, не преминул бы заявить свой протест при незнакомых свидетелях, а этого было бы достаточно, чтобы у спасителей "Ральфа" зародились подозрения.

   Молодые люди взглянули в ту сторону, куда бросил свой взгляд капитан, и оба в одну минуту побледнели, как полотно. Один из них, не стесняясь присутствием Ингольфа, пролепетал:

   - Какое странное сходство!

   - Ни дать, ни взять Ольдгам, клерк подлеца Пеггама, - произнес другой моряк.

   Ингольф вздрогнул, как от электрической искры, и взглянул на Эриксона, стоявшего в то время на вахте, присоединив ко взгляду выразительный жест. Взгляд и жест означали: во что бы то ни стало уберите Ольдгама и не позволяйте ему показываться. Действительно, нужно было всеми силами помешать встрече клерка с моряками, так как она обнаружила бы истинный характер "Ральфа". В самом деле - трудно было допустить, чтобы шведское военное судно позволило себе такую дерзость, как похищение на английском берегу чиновника, в услугах которого ему встретилась надобность.

   Эриксон понял и направился к люку.

   - Господа, - сказал любезно капитан, словно не замечая смущения своих посетителей, - прежде чем нам расстаться, быть может, навсегда, позвольте мне предложить вам легкий завтрак.

   - Одно слово, капитан, - с живостью перебил его один из моряков. - Скажите мне правду: как зовут того человека, который сейчас выглянул из люка?

   - Седжвик, - не колеблясь отвечал Ингольф, - это наш комиссар. А что, вы разве его знаете?

   - Нет, но он ужасно похож на одного англичанина, которого мы имели случай видеть несколько лет тому назад... До того похож, что просто одно лицо.

   - Действительно, я заметил, что при виде Седжвика вы как будто пришли в волнение.

   - Это верно: поразительное сходство вашего комиссара с тем англичанином разом напомнило нам все перипетии одной темной, таинственной драмы, ключа к которой нам с братом до сих пор не удалось отыскать.

   При этих словах моряка глаза у Надода загорелись, как у тигра, готового броситься на добычу.

   - Мы с братом! - прошептал Красноглазый. - Десять лет жизни отдал бы я за то, чтобы узнать, кто они такие!.. Во всяком случае надо будет уведомить Пеггама... Какую ж, однако, роль мог играть в драме этот идиот Ольдгам?

   - И вы подумали, - отвечал Ингольф, - что нашли здесь одно из действующих лиц этого приключения?

   - О, нет! Тот человек, которого нам напомнил ваш комиссар, участвовал в драме лишь как бессознательное орудие. Истинных же виновников мы поклялись отыскать и наказать...

   - Если только они дадут тебе время! - подумал Красноглазый.

   Молодой человек взглянул на люк, где перед тем видел голову лже-Седжвика, но тот уже исчез. Тогда он машинально перевел глаза на Надода и даже вздрогнул, когда увидал, какою страшной ненавистью было искажено лицо Красноглазого. У молодого человека невольно сжалось сердце от какого-то дурного предчувствия. Но это было лишь мимолетным ощущением: Надод заметил, какое впечатление он производит, быстро оправился и, обратясь к Ингольфу, объявил, что завтракать не пойдет, так как чувствует себя нехорошо.

   - У меня сделался такой сильный припадок невралгии, - сказал он, - что я просто не могу выносить...

   Надод в эту минуту был так отвратителен, как никогда.

   Эти слова разом переменили направление мыслей у молодых людей. В самом деле, какое значение мог иметь для них этот незнакомый урод, которого они даже никогда не видали? Впрочем, им обоим все-таки захотелось как можно скорее уехать с этого странного корабля. Странным же он казался для них по многим причинам, которых всякий не-моряк даже бы и не заметил. Так, между прочим, им бросилась в глаза какая-то неуловимая фамильярность между офицерами и матросами, совершенно неуместная на военном корабле.

   Молодой человек, постарше, сделал знак брату. Тот понял, что нужно поскорее закончить завтрак. Съев несколько бутербродов и выпив по стакану портера, молодые люди стали прощаться с капитаном, против которого у них зародилось смутное подозрение.

   - Не смею вас задерживать, господа, - говорил, провожая гостей, Ингольф. - После такой беспокойной ночи вам следует отдохнуть, да и ваши друзья, по всей вероятности, беспокоятся о вас.

   - Это верно, капитан, - отвечал старший брат, - и хотя мы вообще делаем продолжительные поездки по морю, но на этот раз обещали отцу скоро вернуться, и он теперь в полном убеждении, что мы совершаем лишь небольшую прогулку по Розольфскому фиорду.

   Надод стоял в стороне, по-видимому, все еще чувствуя страшную боль, но это было с его стороны одно притворство. На деле же он внимательно прислушивался к разговору, из которого не проронил ни одного слова.

   - Розольфский фиорд! - прошептал он. - Неужели этот дурак Ингольф не догадался спросить, как их зовут?

   Как бы отвечая на эту мысль, капитан Вельзевул, к величайшей радости Надода, сказал, обращаясь к молодым морякам:

   - Надеюсь, мы не расстанемся, не познакомившись как следует?

   И прибавил, раскланиваясь:

   - Шведского флота капитан 2-го ранга Эйстен.

   Молодые люди вежливо ответили на поклон, и старший из них сказал:

   - Моего брата зовут Олаф, а меня - Эдмунд. Мы - сыновья наследного герцога Норрландского. Если вы не торопитесь выйти в море, то мы будем очень рады...

   Молодой человек вдруг умолк, услыхав страшный крик Надода - крик не то дикой радости, не то нестерпимой боли. Очевидно, впрочем, то был крик боли, потому что Надод, изнемогая от страданий, пошатываясь, направился по палубе в свою каюту.

   Затворив за собой дверь, он с торжествующим видом поднял свою огромную голову и, убежденный, что его никто не может услыхать, вскричал:

   - Сыновья герцога Норрландского! Да, это они: моя ненависть почуяла их и узнала... А я-то боялся, что отец отправит их на службу к русскому двору!.. Какое счастье, что они не сказали своего родового имени! Ведь этот дурак Ингольф, со своими рыцарскими чувствами, никогда не согласился помогать мне против них... О, Гаральд Биорн, я не только тебя разорю, я отниму у тебя то, чем ты всего более дорожишь... Ты не сжалился надо мной, когда моя мать умоляла тебя со слезами... Для тебя у меня тоже не будет сострадания... Долго я ждал этого желанного мига.

   Когда я работал под кнутом в мрачных казематах Эльсинора, меня удерживала от самоубийства лишь надежда, рано или поздно, тебе отомстить, Гаральд Биорн, исцелиться твоими страданиями, насытиться твоим отчаянием... Этой надеждой я только и жил... О, что за радостный день!.. Нет лучше, нет сладострастнее музыки, чем рыдания и вопли побежденного врага!..

   Надод был в эту минуту так отвратителен, как никогда. Волосы у него на голове поднялись дыбом, как шерсть у ощетинившегося зверя, ужасный кровавый глаз дико вращался в своей орбите... Это был не человек, а какое-то чудовище, какое-то сказочное страшилище. Злодея просто душила лютая ненависть, гангреной разъедавшая его сердце.

  

  

   Во время этой дикой сцены в каюте другая сцена, еще более животрепещущая, происходила на палубе.

   Молодой человек, назвавший себя Эдмундом, докончил свою, прерванную Надодом, фразу, пригласив Ингольфа, если у того есть время, посетить фиорд Розольфсе и его живописные окрестности.

   - Мы будем очень рады видеть вас у себя в гостях, - прибавил он. - Мы можем поохотиться вместе на оленя, медведя и волка в обширных норрландских равнинах. Ведь вы наш товарищ, потому что мы тоже моряки.

   Открытое, непринужденное обращение Ингольфа и его джентльменская наружность рассеяли все подозрения, на минуту зародившиеся было у Эдмунда.

   Я так и предполагал, что вы моряки, - улыбаясь отвечал капитан, - потому что обыкновенные любители не могли бы так прекрасно править судном. Но все-таки я не думаю, что сыновья герцога Норрландского бывали в дальних плаваниях...

   - Вы ошибаетесь, капитан, мы с братом состоим на службе во французском военном флоте и в настоящее время пользуемся отпуском с правом вернуться на службу, когда захотим.

   - У вас, очевидно, есть протекция, потому что подобные отпуска - по крайней мере в шведском флоте - даются лишь офицерам высших чинов.

   Молодые люди ничего не ответили, только улыбнулись.

   - Следовательно, вы принимаете наше приглашение? - спросил Эдмунд.

   Ингольф не был хозяином своего времени: у него с Надодом было заключено одно тайное условие, с сущностью которого мы скоро познакомим читателей. Поэтому он уже собирался ответить, что с прискорбием отклоняет любезное приглашение, как вдруг к нему подбежал с необычайною торопливостью Альтенс и доложил, что желает поговорить с капитаном по делам службы.

   - Извините меня, господа, - сказал капитан своим гостям, - но ведь вы сами знаете: служба не ждет.

   Молодые люди поклонились, а Ингольф ушел с Альтенсом в кабинет.

   - Что такое? - спросил он, как только затворилась дверь.

   - Важная новость, командир мой, - отвечал Альтенс. - На юго-западе показалась эскадра в шесть военных кораблей, я сам видел. Они, наверное, ищут нас.

   - Почему это непременно нас?

   - А то зачем бы целой эскадре идти в Ледовитый океан?

   - Это правда.

   - Если даже они не напали на наш след, все же они нас увидят и погонятся за нами.

   - Быть может, они уже даже и увидали нас?

   - Нет, потому что в таком случае они повернули бы в нашу сторону, а между тем они идут все в прежнем направлении...

   - Куда же они идут?

   - По-видимому, на запад.

   - Стало быть, они от нас удаляются?

   - Да, они еще не видят нас, но пройдет час, не более - и увидят.

   - Ну?

   - Ну, и поймают нас, как лисицу в норе, если только мы... Впрочем, не мне вас учить, командир мой...

   - Говори, говори, не бойся.

   - Если мы не выйдем сейчас же в море и не воспользуемся быстрым ходом "Ральфа".

   - Мысль недурная. "Ральф" превосходный ходок.

   - Других и нет таких.

   - Знаю, но это средство я приберегу под конец, иначе все наши планы разрушатся. Наконец, наше бегство прямо обнаружит нашим спасителям, кто мы такие, а этого я не хочу - по крайней мере в данную минуту.

   - В таком случае нам остается только снять мачты, расснастить и разоружить корабль, благо на "Ральфе" все отлично приспособлено к этому, и спрятать кузов за одним из здешних утесов.

   - У меня есть средство получше, - возразил Ингольф, подумав несколько минут. - Тебе знаком Розольфский фиорд?

   - Я плавал там еще в детстве, когда был юнгой на небольшом куттере, два раза в год возившем в замок разный груз.

   - В какой замок?

   - Не знаю. Патрон говорил мне всегда "замок", а какой -