Вербицкая Анастасия Николаевна - Ключи счастья. Т. 2

sp;    - Это дело?

   - Ксаверий - анархист. Но он строитель жизни, а не разрушитель. Он и друзья его - как и Роберт Оуэн когда-то - хотят создать свой мир на земле. Хотят здесь, рядом с развратным, чудовищным, жестоким Парижем, - основать идеальный город будущего. Город будущего в настоящем, где нет преступления, насилия, суда, тюрьмы, полиции, проституции. Где нет униженных женщин и валяющихся в канавах детей. Где нет бродяг и фабричных рабов. Город, где все равны, все свободны. Где никто не клянет труда. Где этот труд является и необходимостью и наслаждением. Вы слышали что-нибудь о Говарде? Эта идея принадлежит ему.

   - Говард? Постойте, это новая социальная утопия? Ею заинтересован Марк.

   - Да. Его идея социализма без политики и национализации земли, без революции - прежде многим казалась утопией. Но теперь его мечта стала действительностью.

   - Каким образом?

   Глинская звонит и велит подать чаю.

   - Видите ли, по идее Говарда, все богатства, все земные блага создаются трудом человека. Для приложения его нужна только земля. А землю можно купить за деньги. А раз земля будет собственностью общины, эта община может произвести тысячи социальных экспериментов. С этой целью Говард собрал в Англии акционерный капитал и построил город. Теперь там уже восемь тысяч жителей. Вы удивлены? А Ксаверий агитирует, чтобы направить на постройку его города здесь, под Парижем, - синдикальные капиталы. Вы ведь знаете, что Ксаверий пользуется громадным влиянием на синдикалистов? Поэтому его боятся здесь и притесняют. Капиталы эти и сейчас хранятся в буржуазных банках. Сколько раз они служили для эксплуатации рабочих! В Летчворде Говард основал пока только общественные кухни, о которых грезил еще Бебель в своей знаменитой книге "О женщине". А Ксаверий в своем городе хочет устроить в широком масштабе общественные детские "Ульти", как это уже сделал Себастьян Фор.

   - Новый мир? - задумчиво говорит Маня. - Светлый и радостный, о котором грезил Ян. Боюсь, что мне в нем не будет места! Презрение Ксаверия к артистам кажется безграничным.

   - О! Что вы?! Напротив. Когда он вас увидел в театре...

   - Он меня видел?

   - В последний ваш приезд сюда. Он говорит, что ваш талант - как он это сказал? - волшебный.

   Отбросив муфту, Маня нервно ходит по комнате.

   - Поговорим о вашей книге, - говорит она, наконец, слабо улыбаясь. И присаживается к столу.

   Глинская берет со стола рукопись и перелистывает ее.

   - Я уверена, что большинству моя книга покажется безнравственной, и будут требовать ее конфискации и уничтожения. Меньшинству, наоборот, она покажется сентиментальной, утопичной, ненужной. Первому я буду очень рада. Шум о безнравственной книге создает ей известность. Ее прочтут. А прочитав, задумаются и наверно оценят то смелое, честное и правдивое, что я вложила в нее. Потому что - вы понимаете, конечно, - эта книга - не афера, не желание разбудить "нездоровые", как у нас говорят, "инстинкты", как будто инстинкты могут грешить! Это дело моей жизни, это проявление моего Я, это залог моего бессмертия. Когда я писала ее, передо мной проходила моя собственная юность. Не раз я бросала перо, чтоб оплакать вновь эти мертвые иллюзии, дорогие сердцу каждой женщины. Я была очень несчастна, Марья Сергеевна, в замужества И надо было иметь мою силу воли, чтоб выбраться из этого болота.

   Маня с удивлением глядит в это раскрасневшееся лицо. Точно внутренним светом озарено оно в эту минуту.

   - Но я с ужасом думаю о том меньшинстве, которое скептически пожмет плечами, прочитав заглавие: "Кризис любви". "Дамское писанье, женская философия", - скажут они. - А и так слишком много у нас любви. Всюду разврат, распущенность, флирт. И наряду с этим легкомысленно заключающиеся и так же быстро расторгающиеся браки. А в придачу любовные драмы с убийствами и самоубийствами. Так скажут они, не горячие и не холодные, даже в лучшие дни юности не знавшие ничего, кроме голого полового инстинкта. И это они называют любовью! И вот с такими слепорожденными мне предстоит борьба.

   Она придвигается к Мане и берет ее руку.

   - Слушайте, Марья Сергеевна! Не приходило ли вам в голову, что Любви нет места в нашем культурном мещанском обществе? Я говорю не о половом инстинкте, не о чувственном любопытстве, не о стремлении создать себе семью. Я говорю о любви, какую наверно знали вы, какую знаю я, да, я, несмотря на мои сорок лет, или вернее, - она нервно смеется и краснеет, - именно потому, что мне уже сорок лет, В эти годы перестаешь ценить чувственность, которая избытком неизжитых сил туманит голову юности. И начинаешь видеть красоту высокого, бескорыстного, я бы сказала бесплотного чувства...

   - О, я поняла вас! Я поняла.

   - ...чувства, ничего не домогающегося и ни к чему не обязывающего обе стороны, в себе самом несущего целый мир.

   - Целый мир! - повторяет Маня с детскими глазами.

   - Такая любовь дарит нас необычайными, ни с чем не сравнимыми переживаниями. Она дает лучшие поэмы поэту, дивные симфонии артисту, вдохновенные образы писателю. Теперь, Марья Сергеевна, скажите мне, где вокруг вы видите эту любовь? В современном браке, в этой торговой сделке, в этом стремлении передать наследникам накопленные богатства? Или в жажде девушки продать себя подороже под эгидой закона, чтобы наслаждаться жизнью? В лучшем случае, в браке, описанном Львом Толстым в "Крейцеровой сонате", где говорит одна чувственность? Или в домах терпимости, куда юноша несет свои первые, самые лучшие порывы? О, любовь, неизменная и верная. Долгий путь рука об руку через всю жизнь навстречу радости и горю. Гармоничный союз двух душ и двух тел в идеальном моногамном браке - вот о чем грезит каждая девушка. Вот золотой сон человечества. Но что сделали мы из этой грезы? Оглянитесь! Грязной волной разлилась по земле проституция. И не только как торговля, своим телом; я беру это слово в самом широком смысле, включая сюда все принудительные формы половых отношений.

   - Но, позвольте, для того чтобы женщина смела любить, для того, чтобы она отдавалась по влечению, а не продавалась по расчету, ей должны быть открыты все отрасли труда! Надо, чтоб женщина умела и хотела стоять на своих ногах.

   - Конечно, конечно, это первое условие ее духовной свободы.

   - Но разве теперь это возможно?

   - Теперь - нет. Но разве это т_е_п_е_р_ь будет длиться вечно? Разве не настало время воспитывать умы и души людей для восприятия нового? Разве мы не должны встретить это н_о_в_о_е сильными, убежденными, а не растерявшимися перед катастрофой банкротами? Думаете ли вы, что когда Жан-Жак Руссо, сидя под дубами проезжей дороги, под Парижем, обдумывал схему своего "Общественного Договора", - люди, пировавшие в Версале, не считали своей неотъемлемой прерогативой только праздновать и наслаждаться? Это было при Людовике XV, когда впервые великие идеи энциклопедистов были брошены в мир. При Людовике XVI старый строй уже рухнул. И посмотрите, какие завоевания уже сделаны, какие бреши пробиты в морали, считавшейся незыблемой, когда пушкинская Татьяна отвечала Онегину с непоколебимым сознанием своей правоты: "Но я другому отдана и буду век ему верна". В какой стране, в какой литературе вы не встретите теперь критики современного брака? Ропот растет, и лет через тридцать раздастся грозный вопль: "Так жить больше нельзя!" Все сгнило, все омертвело, все пропиталось ядом обмана и лицемерия. Посмотрите, что читают теперь, о чем спорят? Что волнует современника? Половые проблемы. Это сейчас самый наболевший, самый жгучий вопрос. И волна растет. Давно ли мы слышали, что к одной писательнице - девушке, осмелившейся родить и воспитывать незаконного ребенка, шли как на паломничество - поклониться дерзающей - самые развитые немецкие женщины? А теперь Грета Майзель-Хесс выпускает книгу о сексуальном кризисе, где требует за женщиной признания наравне с мужчиной всех свобод, а прежде всего свободы чувства и полового выбора, и все избранные умы Германии ей рукоплещут. А театр? Это самое архаическое учреждение, в котором лицемерный мещанин всегда требовал, чтоб торжествовала добродетель и был наказан порок. Теперь даже в Англии идут пьесы Бернарда Шоу, потрясающие все основы общества, вскрывающие двуличие нашей морали.

   Она встает и ходит по комнате крупными шагами, по-мужски заложив руки за спину. Между бровей ее залегла вертикальная морщинка, делающая лицо еще более значительным.

   - Знаете ли? Человечеству грозит худшее зло, чем вырождение от сифилиса и алкоголизма. Это омертвение души, это огрубение ее. Моральный яд, которым проституция заражает душу юноши - не говоря уже об униженной женщине - не менее страшен, чем чахотка или сифилис, с которыми мы боремся. Человек, начавший "любить" в объятиях продажной женщины и заплативший этой несчастной за ее ласки, никогда уже не будет здоровым и морально чистым человеком Он никогда не будет уважать женщину. Он никогда не почувствует в ней товарища. Грязь, которой он коснулся в минуту пробуждения самых лучших, творческих инстинктов, будет пачкать его отношение к невесте и жене, В этом проклятие нашей жизни и естественная расплата. Природа мстит за себя! Согласитесь, что все это уродливо в нашей современности, если возможность брака даже с любимой девушкой отодвигается на неопределенный срок, потому что жену надо содержать, а семью ставить на ноги. И там, где семья является роскошью, проституция становится необходимостью. Не ужасно ли видеть, что несчастный юноша, целуя невесту, весь горя жаждой обнять ее и дать миру здоровое и одаренное дитя - какими бывают только дети любви, - должен из дома любимой девушки бежать на бульвар, чтоб утолить пыл желаний в объятиях проститутки? Но не думайте, чтоб здесь теряли только женщины - любимая и купленная - обе! Нет, больше всех за это извращение платит мужчина! Его душа грязнится и черствеет. И когда он женится наконец, о, как много приходится выстрадать чистой девушке! Разве муж не понимает красоту постепенного и медленного завоевания ее души? Благоговейной нежности? Уважения к женским иллюзиям? Он - нищий духом, этот современный муж, хотя он, быть может, ученый или театральный деятель. В любви он дикарь. Он насилует любимую девушку, невзирая на ее отвращение и слезы. Он быстро развращает ее, перенося на нее все те ласки, к которым приучили его в домах терпимости. Ему, привыкшему платить за любовь, так мало, в сущности, нужно от женщины! Только физическое наслаждение...

   - Но за что вы вините мужчин, если женщины сами ничего не заслуживают, кроме презрения? - враждебно спрашивает Маня, думая в эту минуту о Нелидове и Кате, жене его.

   - Я никого не виню. Но разве вы не видите, каким банкротством грозит в будущем это оскудение мужской души, это презрение к женщине, это отсутствие порывов и душевного трепета - всего, что создает поэзию и красоту жизни? Мне скажут: когда рухнет старый строй, новые формы жизни принесут и новые чувства. Нет! Нет! Революция в Европе свергнула троны, переместила сословия, но ничего не изменила в людских предрассудках и нравах. За две тысячи лет падали и нарождались государства, исчезали народности. Но формы половых отношений стары, как мир. По-прежнему мужчина покупает, женщина продается И в этом упрощении, в этом обнищании взаимных отношений кроется гибель всей нашей культуры. Нет интереса к душе, к личности. Нет уважения, бережливого отношения друг к другу. Вопросы пола покрыли все грязной волной. Любовь вырождается и исчезает. Та любовь, что создала миф о Геро и Леандре...

   - Но ведь это только чувственная любовь! Разве знали иную древние греки?

   - А Филемон и Бавкида? - тонко улыбается Глинская. - Нежность и верность, пережившие старость? Этот идеал, который человечеству подарила Греция? А гетеры, блестящие, образованные, утонченные? Разве беседы и общение с ними не были самыми красочными часами в жизни эллина? Как жалки были перед ними жены! Брак имел откровенно одну цель - деторождение. Ребенка воспитывала школа. Вспомните Перикла и Аспазию! {Вербицкая выстраивает ряд аллюзий на героев самых известных любовных романов античного мира, чьи имена стали нарицательными для изображения идеальной любви.} Разве одной чувственностью исчерпывались эти красивые отношения? Но допустим даже, что вы правы, и древний мир знал одну чувственную любовь. Но уже в песне менестреля и в подвигах рыцаря во имя далекой Дамы звучит иная нота. Душа человека утончается постепенно. В эпоху Возрождения расцветает личность. И какими полнозвучными становятся все ее переживания! И если трагическое чувство Антония к Клеопатре поражает своей глубиной нас, людей XX столетия; если нас волнует страсть Ромео, не пожелавшего пережить смерть Джульетты, то и легенда о Данте и Беатриче трогает нас до слез и будит в душе грезы о вечности. В волшебных садах XVIII века, на картинах Ватто, мы видим грациозно улыбающиеся парочки. Эротические переживания были как бы основой всей этой праздной, легкомысленной жизни. "Ах! Они умели только любить, эти люди", - с презрением говорят о них. Нет. Они умели потом и умирать на эшафоте.

   - Мне нравится то, что вы говорите, - перебивает Маня.

   - Глубочайшую ошибку совершает тот, кто думает, что любовь обессиливает и расслабляет душу. Вспомните Наполеона, безумно влюбленного в Жозефину! Ради нее, да, да, он это подтвердил в своих письмах к ней, ради нее он совершал свои подвиги в этом феерическом итальянском походе. Вспомните его в Египте, когда он сгорал от недоувлетворенной страсти и между двумя битвами находил время писать в Париж письма, дышащие ревностью! Прочтите описание его жизни, и вы увидите, как много и ярко, как тонко и нежно любил этот человек, свергавший троны и чуть не плакавший от неприступности очаровательной Валевской. И этот человек, увлекавшийся бессчетное число раз, - до конца своей жизни любил одну только Жозефину! Он любил ее высочайшей, всепрощающей любовью, совершенно непонятной многим и многим из наших современников. Вы верите ли, что я плакала, читая об этом?

   Маня ласково улыбнулась. "Она много тоньше, чем я думала...

   - А Робеспьер? А Дантон? А Мирабо? До нас дошли имена женщин, которых они боготворили, к которым неслась их мысль в Конвенте, в страшные дни революции, в тюрьме, на эшафоте. Эти люди не знали б_е_с_с_и_л_и_я л_ю_б_в_и, характеризующего наш мещанский век. А почему? Они выросли в великой школе любви, какой была тогда Франция, после садов Ватто. Эта изящная игра в любовь обогатила душу француза, привила ей новые запросы. И век романтизма, век Бурже, {Бурже Поль Шарль Жозеф (1852-1936) - французский писатель.} описанный в его "Богеме" - с трогательной привязанностью гризетки к студенту, - был только отблеском великой эпохи, когда умели плакать от любви и умирать с улыбкой. А что мы видим теперь? В нашем торгашеском и развратном мире нет уже места великой любви. Поэт ищет вдохновения на бульваре, а жизнь прекрасной женщины рядом с практичным мужем, никогда не знавшим беспредметной сладкой тоски о любви - ему ненужной, - полна горечи и разочарования. И если она в другом месте ищет удовлетворения своего душевного голода, ее ждет только плоский, унижающий душу адюльтер. Что может предложить тоскующей в одиночестве женской душе современный мужчина, который н_и_к_о_г_д_а н_е з_н_а_л п_о_т_р_е_б_н_о_с_т_и в л_ю_б_в_и? Когда проснулись его первые эротические порывы, он погасил их в объятиях проститутки. Затем он учился. Добивался своего места в жизни. Делал карьеру или имя. Когда тут любить? Флиртовать? Ухаживать? Вдумайтесь в это опошленное слово - у_х_а_ж_и_в_а_т_ь! А ведь оно очень значительно. Мы у_х_а_ж_и_в_а_е_м за тюльпаном, иначе он не вырастет. Мы у_х_а_ж_и_в_а_е_м за землей, иначе она не даст урожая. Но ухаживать за женщиной, культивируя свое и ее чувство? О, нет! Некогда!! Мужчина боится большой, серьезной любви, требующей жертв. Любовь и страсть отнимают массу времени. А современный делец и ученый не считает возможным тратить время на "глупости". Его от рождения плоская душа не и_щ_е_т. И когда в нем просыпается смутная тоска, он не в силах понять ценность и значение этого момента. Он бежит к первой попавшейся женщине и в случайной, ничего не говорящей душе чувственной связи бессознательно убивает прекрасное стремление, которое дало бы его убогой жизни радости и краски. А если он человек чувственный, то он спешит жениться. За имя, стол и квартиру он получает женщину. Слава Богу! Выход найден. Можно пропадать целыми днями, накопляя богатства, играя на бирже, или создавать умственные ценности, работая в университете или лаборатории. Все равно! Жена не уйдет. Жене принадлежит ночь. А тоскует ли жена его в этой обстановке, где сыто одно тело ее, разве он спрашивает? Но допустим, что она сама сказала ему о своей тоске? Вы думаете, он ее поймет?

   Горько улыбнувшись, Глинская ходит по комнате. И морщинка между ее бровей становится еще резче.

   - Это наша общая трагедия, Марья Сергеевна. Я не говорю о девушках, продающихся в браке. Я говорю о тех, кто ищет в замужестве с любимым человеком полного гармоничного аккорда этой песни любви, которая звучит в каждой девичьей душе. Для девушки брак - это начало половой жизни. Момент прекрасный и роковой зачастую. Представьте себе - страстную женщину и мужчину, истощенного ранней половой распущенностью! Сколько драм на одной этой почве! Сколько болезней! Сколько разбитых жизней! Мужчина привык подходить к проститутке с эгоистической жаждой собственного наслаждения. Ответного волнения он не ждет. И требовательность жены его пугает и возмущает. "Это безнравственно! - говорит он ей. - Порядочная женщина не должна быть чувственной... И эти чудовищные обвинения неопытная женщина глотает как заслуженное оскорбление. Что может она возразить опытному мужчине? В ней говорит голос крови. А в нем инстинкт собственника, которому грозит призрак измены.

   Она поднимает заледеневшие руки к пылающим щекам.

   "Бедняжка! - думает Маня. - Ты все это пережила".

   - И вот уже намечены первые причины вражды. Есть мягкосердечные женщины, которые прощают мужу страдания неудовлетворенной чувственности. Но взамен они требуют нежности, внимания. Они так одиноки! Они плачут. Муж опять возмущен. От него слишком много требуют. А он уже дал все, что мог... Имя, обеспечение, положение в свете, детей, наконец. Откуда эта тоска? Она опасна. Пахнет адюльтером. Скорей, скорей! Дать ей еще ребенка! Подарить ее новою беременностью. Новыми заботами угасить этот пыл души. Тогда самому можно бежать в маскарады, в клубы, на скетинг-ринг {Каток (англ.).}...

   Дрожащими руками Глинская раскуривает папиросу. Брови ее нахмурены, и нервически дергается уголок рта.

   - Но не все женщины так пассивны, Марья Сергеевна! Есть такие, что бессознательно протестуют против унизительной роли, какую мужчина отводит женщине в своей жизни. Физиологический половой акт, лишенный каких бы то ни было иллюзий, таким утонченным натурам кажется оскорблением любви, они от него отказываются. И вот брак уже разрушен. Без адюльтера, заметьте! Он уже потерял свой смысл. И кто виноват? Мужчина, который с пустой душой, с пониженными требованиями, с упрощенной схемой брачных отношений подошел к женщине, жаждавшей отдаться ему душой и телом и в браке видевшей цель своей жизни.

   Она садится в кресло и задумчиво докуривает папиросу.

   - Да, Марья Сергеевна... Развенченной царицей бродит среди нас эта великая любовь. Учат стыдиться ее. Учат бояться! Она унижена и опозорена. Тщетно стучится она в людские сердца.

   - Как странно! - перебивает "Маня. - Я считала, что мы, женщины, слишком много отдаем этой любви. И что с нею надо бороться, как с хищником.

   - О да! В этом вы правы! Наше уродливое, нелепое воспитание поставило в центре женской жизни любовь. Между тем как любовь ни для мужчины, ни для женщины не должна быть основой жизни. Она лишь ступень в стремлении человека ввысь. Лишь возможность проявить себя ярко и всесторонне. Отведите любви какое хотите место в вашей жизни: второе, третье, десятое... Но не изгоняйте ее из храма души. Потому что без нее погаснет огонь на алтаре. Сорные травы вырастут между мраморными плитами. И наступит мерзость запустения. Потому что только в любви, Марья Сергеевна, я вижу осуществление всех гибнущих сейчас возможностей и возрождение вырождающегося человечества. Поверьте мне, если бы любовь не считалась грехом или запретным плодом, она никогда не поглощала бы всецело наше женское сознание. И бороться с нею будет смешно, когда она получит обществе права гражданства. Теперь же любовь, это величайшее благо, этот прекраснейший дар природы, - как все у нас, в нашем мещанском обществе, - является уделом избранных. Девушки не смеют любить вне брака. Они ждут жениха. А потом старятся с разбитой душой и с искаженным телом. Юноша тоже не смеет любить. Он не смеет обнять свою любимую невесту и с нею пережить экстаз души и плоти. Он этого не смеет, пока не станет на ноги. А это случается не раньше тридцати лет. За границей и позже. Боже, как уродлива жизнь. Сколько гибнет ежедневно мощных и красивых порывов! Сколько поэзии уходит из мира ежечасно!

   - Но, постойте, есть же иная любовь... Свободная...

   - Ах, оставьте! Мы все это знаем. Когда-то в этом видели панацею. Жизнь доказала, что надо изменить в корне всю психику человека, надо перевоспитать его душу, чтобы он дорос до понимания, что такое свободная любовь! В какую иронию обращают это великое слово наши современники, воспитанные прежде всего на уважении к собственности! Я виню в этом не только мужчину, Марья Сергеевна, но и женщину. Все виноваты. В любимом существе все видят прежде всего собственность. Не смеешь интересоваться другим, говорить с другим, искать чужой симпатии, дружбы. Все это оскорбление. Даже думать о другом - это измена! На тело и душу любимого существа и мужчина и женщина накладывают свою лапу. Нас так воспитали. С молоком матери мы всосали эти старые чувства пещерного человека. За каждый поцелуй мы требуем, чтобы мужчина платил нам своей свободой, жизнью и будущим. И за одну ночь любви, за наш добровольный и прекрасный дар, мужчина - вместо благодарности - готов взять нас за горло и кричать: "Теперь ты моя! Убью, если поцелуешь другого!"? И общественное мнение аплодирует. И потом эта ужасная жизнь вдвоем, под одной кровлей! Не иметь потребности в своем угле. В одиночестве. Я еще понимаю, когда нужда заставлять людей жить в одной комнате! Но многие ли обеспеченные люди, сойдясь, надумают жить врозь! Эта вечная обнаженность нашей внешней и внутренней жизни. Наивное или наглое требование не иметь тайн. Я содрогаюсь, когда вижу, что о_н_а распечатывает письма, адресованные е_м_у. А многие ли меня поймут! В свободном союзе мужчины те же собственники, те же насильники. Они так же мало уделяют времени женщине. Так же мало берегут чужие настроения. Так же бесцеремонно вторгаются с грязными ногами в цветущие сады чужой души и топчут его нежные ростки. В свободный союз они вносят всю тиранию законного брака. И откуда им стать другими?

   Глинская звонит и велит подать еще чаю.

   - В свободной любви есть одна хорошая сторона: более легкая расторжимость уз, чем в легальном браке. Зато здесь есть страдающие дети, которых не охраняет закон. И вот причина антипатии женщины к гражданскому браку и страх ее перед свободной любовью. Инстинктивно желая сохранить свое потомство и обеспечить ему жизнь, она отвергает нелегальные узы и крепко держится за цепи, которыми и ее, и ее избранника связал закон. Это понятно. Это не требует объяснений. Но я настаиваю на том, что и в свободном сожительстве двух влюбленных так же быстро улетает любовь, оскорбленная прозой постоянной, откровенной близости, этим внешним и внутренним обнажением, исключающим всякую тайну. Нам, женщинам, тоже нечем кичиться! В свободной любви мы также беззастенчиво эгоистичны, как и мужчины. Разве мы ищем понять душу любимого человека? Его миросозерцание, его индивидуальность? Мы хотим любить его таким, каким создала его наша фантазия, воспитанная на романах. Его Я мы игнорируем. Мы с ним не считаемся. А когда оно проявляет себя, мы кричим: "Обман! Низость! Нас обокрали. Убиты наши иллюзии". Разве подходим мы с уважением к его труду и творчеству, к его высоким стремлениям? Не требуем мы разве, чтобы он пожертвовал всем для нас? А если для этого он должен пренебречь своей диссертацией, своей книгой, своей поэмой или картиной, что делать! Все, что не несет материальных благ, враждебно жене и любовнице, особенно, если она стала матерью.

   - Но что же предлагаете вы? - спрашивает Маня, вся подаваясь вперед, глубоко захваченная.

   - Культ любви. Самой возвышенной, тонкой, бесполой, если хотите, любви. Но об этом потом, потом, - улыбается Глинская, видя удивленный жест Мани. - Я перейду к практическим мерам. Дети обоего пола должны воспитываться и обучаться вместе. И не в далеком будущем, а теперь, сейчас! Тогда они с детства приучатся видеть друг в друге товарищей и равных. Общее учение и общие игры, благотворное влияние одного пола на другой, уничтожение предрассудков, мешающих сближению полов, мешающих дружбе и интересу к личности. Разве вам не приходилось слышать десятки раз иронические возгласы: "Дружба между мужчиной и женщиной? Да это насмешка! Или же она совсем безобразна и ее нельзя желать?" Надо так воспитывать людей, чтобы вытравить из их душ понятие о собственности в любви и дружбе. Надо научить бережливому отношению к душе другого. Только мальчики и девочки, растущие вместе, рядом, смогут видеть в другом прежде всего личность, а потом уже пол. Конечно, наступит момент, когда проснутся инстинкты...

   - Вот это самое важное. Что тогда?

   - Да, это трудная задача. История не дает нам примеров...

   - А Спарта?

   Глинская берется за виски.

   - Ради Бога, только не Спарта! Разве там считались с личностью? Разве там было право выбора и естественного подбора? Как всякое государство, Спарта накладывала свою лапу на жизнь индивидуума, принося ее в жертву отвлеченному понятию. Там, как на конских заводах, улучшали породу людей. Там убивали девочек и хилых младенцев. Не говорите мне о Спарте! А Кампанелла с его "Городом Солнца" еще ужаснее {Кампанелла Томмазо (1568-1639) - итальянский мыслитель, коммунист-утопист.}. Он откровенно смотрел на юношей и девушек, как на племенных самцов и самок. И назначал для л_ю_б_в_и известные часы и дни!

   - Какой ужас! Какой цинизм!

   - Только социалисты могут дойти до таких абсурдов. Только государственники в своем стремлении укрепить власть могут так жестоко топтать в грязь и игнорировать бессмертную душу человека с ее божественными желаниями! Знаю твердо одно: в тот день, когда юноша прижмет к груди без страха и оглядки ту, которая пробудит впервые в душе его трепет желания, а девушка отдастся своему порыву, не спрашивая о том, на что будет он содержать ее и будет ли он любить ее вечно, - этот день будет началом величайшей эры в жизни человечества. Исчезнет кошмар проституции, этой семиголовой гидры, которой мы несем неисчислимые жертвы, яд которой отравляет даже невинных детей. Природа, как Иегова, мстит до седьмого колена человеку, поправшему божественное право любви!

   - Постойте, но ведь для этого нужно...

   - ...то, над чем работает Ксаверий: общественное воспитание детей и охрана материнства.

   - Боже мой! Как мы далеки от этого!

   - Да. Это идеал. Это золотая греза человечества. Но согласитесь, что это единственное, что освободит женщину; что даст ей возможность развивать свой ум и способности; что позволит ей заниматься общественной работой наравне с мужчиной и получать равное с ним вознаграждение; что избавит ее от экономического и морального рабства. О, я предвижу целый ряд драм! Новый мир строят только на развалинах старого, и под обломками гибнут те, кому дорого было это старое. Но знаете поверье? Крепки те стены, что стали на костях человеческих. И в этой ломке настоящего во имя грядущего счастья будет много слез и мук. Все это неизбежно. Всякий шаг к свободе залит кровью. Но кого это может остановить? В битве всегда гибнет авангард. Но разве война этим кончается? Новаторы всегда не поняты, всегда несчастны. Но разве вы видели когда-нибудь, чтобы рожденные борцами возвращались назад, признав себя побежденными? Они падают, но не сдаются.

   - Я завидую вашей вере! - говорит Маня.

   - Марья Сергеевна, все, о чем мы говорили сейчас, касается только половой любви. Но есть другая. И вы это знаете, как и я. Можно обладать женщиной и наслаждаться ею, не любя. И можно любить, не обладали мы тоже получаем наслаждение с людьми, чуждыми нам по духу, хотя и связанными с нами узами брака. И детей рожаем от них. Но это не мешает нам отдавать душу другому. Любить безмолвно и бескорыстно. Гете это очень ярко выразил в своей "Wahlverwandschaft" {"Избирательное средство" (нем.).}. Помните? Два друга женаты. Постепенно каждый из них увлекается женой другого. И жены чувствуют то же. Все остаются верны долгу. Никто не разрывает связи, в основе которой лежит чувственность. Но в объятиях мужа душа одной из этих женщин рвется к любимому и недоступному существу. И в результате - ребенок похож не на отца, а на того, о ком грезила мать в момент экстаза.

   - Как это тонко! - шепчет Маня.

   Глинская берет со стола иллюстрированный немецкий журнал.

   - Вы видите этот портрет? Знаменитая Грета Мейзель-Хесс. После Отто Вейнингера ни одна книга не возбуждала такого шума, как ее.

   - Ах! Ваша тема...

   - Эти идеи веют в воздухе, Марья Сергеевна. Вся наша моральная атмосфера пропитана ими. Эти вопросы наболели у всякого тонко чувствующего человека. И надо быть лицемером или трусом, чтобы их замалчивать. В^юей-пьесе "Свободная Любовь" три года тому назад - помните? - я высказала те же мысли.

   - Да... да... вспоминаю...

   - Эту книгу я послала Грете Мейзель-Хесс и получила от нее прелестное письмо. Она предлагает мне работу в журнале, издающемся в Мюнхене. Хочет напечатать мой портрет и автобиографию. Но не это важно. Меня радует, что мы единомышленники и что ее книга строит новое прекрасное здание будущего на развалинах нашей морали. Моя задача теперь сводится к тому, чтобы, развивая собственные мысли, пропагандировать одновременно и ее идеи. Моя книга - это критика и комментарий к ее книге. Как всякая критика, она будет ценна постольку, поскольку она выявит истинное Я разбираемого автора и отразит миросозерцание критики, то есть мое собственное. Мало того, книгу Греты я переведу на другие языки. Я так захвачена этой работой сейчас!

   - Счастливица! Но что же сама Грета говорит о любви?

   - Она исходит из точки зрения, что наша буржуазная мораль совершенно игнорирует счастье индивидуума и интересы расы в угоду интересам собственности. Знаете, Марья Сергеевна, я часто думаю, что символом нашего века может служить громадный висячий замок на двери и пес, стерегущий вход. Потому что наш кумир - С_о_б_с_т_в_е_н_н_о_с_т_ь. Все ему подчинено: и личность, и счастье ее, и любовь. Отсюда и нерасторжимость брака, которая, в сущности, противоречит всем законам психологии. Нельзя ошибаться в выборе, - говорит наша мораль! Найди свое счастье сразу, навсегда - среди ï миллионов людей! Поиски нового счастья являются уже развратом, и общество карает преступившего! закон. Особенно, если это женщина. А Мейзель-Хесс говорит: "Брак подобен квартире. Ее темные стороны выступают только, когда в ней обживешься"... И она требует, чтобы общество признало нормальным явлением смену любовных союзов на протяжении всей жизни.

   - Это смело.

   - Не правда ли? Ей безразлично, насколько пострадают от этого интересы собственности. Ей важно счастье индивидуума. Ей важна гигиена расы и возрождение человечества - задачи, которые совершенно забыты в настоящее время.

   - Она, значит, совсем отвергает брак?

   - Напротив! Она, как и я, признает его как идеал. Но как и я, она думает, что даже в будущем длительный союз двух гармонично звучащих тел и душ останется только мечтой! И где же эта великая любовь? Ждать ее? Она так редко встречается на наших перепутьях. И даже когда встретится, то люди второпях проходят мимо этой прекрасной богини, не оглядываясь, не подозревая, что счастье всей жизни стояло рядом с ними! Что же остается тем, кто никогда не видел даже вдали светлое лицо большой любви? Проституция? Или брак по расчету? Мейзель-Хесс пропагандирует "Любовь-игру". "Необходимо, - говорит она, - накопление л_ю_б_о_в_н_о_й п_о_т_е_н_ц_и_и в душе человека". Это не будет трагической любовью, жертв которой так много среди женщин. Но это не будет и голой чувственностью. В этой "школе любви" от обоих партнеров потребуется бережливое, вдумчивое отношение друг к другу. То, чего - повторяю - нет сейчас даже в свободной любви. Но есть еще одно еще более ценное преимущество в этой д_р_у_ж_б_е-л_ю_б_в_и...

   - Как вы сказали? Дружба-любовь?

   "То, что мне предлагал Гаральд и что я отвергла", - грустно думает Маня.

   - Да, дружба-любовь. Мейзель-Хесс говорит, что современное человечество живет под темным знаком страсти. Я сказала бы, чувственной. Эта страсть всегда стремится поглотить другое Я. Она всегда борьба. А победу одерживает не тот, кто любит глубже и сильнее, а кто любит примитивнее и эгоистичнее... И ужас этой страсти в том, что оба теряют себя и совершают этим величайший грех. Для женщины это даже стало догматом. Отказаться от себя - высшее доказательство любви. Как вы глядите на меня, Марья Сергеевна! Вы пережили когда-нибудь этот ужас?

   - Да, да, это самое страшное желание. Это самая темная волна, которая всегда может подняться со дна нашей души.

   - ...и смыть мгновенно все здание, которое мы строили. Любовь-игра и любовь-дружба не порабощают личности. Не отнимают свободы внутренней и внешней. Только пройдя эту школу, человек научится любить"

   - ...радостно и легко? Это то, чему учил Ян?

   - Да, да, конечно, - изумленно соглашается Глинская. - Теперь я вспоминаю, что, читая "Сексуальный кризис", я все время думала, где я раньше - много раньше - встречала уже эти самые мысли? Это книга Яна. Любить легко и радостно. Это та же игра-любовь, которая не опустошает человеческую душу - как это думают наши догматики, - а напротив, обогащает ее утонченными переживаниями. И кто поручится, что из этой и_г_р_ы не вырастает большая любовь?

   Маня задумчива. Ей снова вспоминается Гаральд.

   - Но Грета Мейзель-Хесс идет дальше. Признавая как идеал моногамный союз, основанный на большой любви, она не считает "бессменность" партнера его неизбежным атрибутом. Она говорит, что чем сложнее психика человека, тем неизбежнее смены. Отсюда вытекает необходимость "последовательной моногамии". Интереснее всего, Марья Сергеевна, что социал-демократ Богданов в своем утопическом романе "Красная звезда" {Богданов Александр Алексеевич (1874-1839) - русский писатель.} идет еще дальше: он признает возможность одновременной любви к двум. Он тоже находит, что душа человека слишком многогранна, чтобы можно было удовлетвориться любовным общением с одной. О_д_н_а бессильна дать то, что дает д_р_у_г_а_я. А человеку для счастья нужны о_б_е. Вы смеетесь? Вы понимаете, как шокированы были этими мыслями многие из его товарищей? Все они читали Бебеля "Женщина и социализм", а в своей любви остаются теми же мещанами. Видите, как трудно перевоспитать себя! Сколько лет надо, чтоб в корне изменить психику! Особенно трудно перевоспитать женщину, которая сейчас в любви видит...

   - ...Альфу и Омегу жизни, - подсказывает Маня, вспоминая о завещании Яна.

   - Надо, чтоб в любви она видела не лицо Медузы, а великую творческую силу, обогащающую нашу жизнь и возрождающую человечество. Добавлю от себя, что, следя за русской и иностранной беллетристикой и наблюдая жизнь вокруг, я замечаю тут и там, как блестки золота, вкрапленные в кварц, этих новых женщин. Они интуитивно идут путем, о котором говорит Грета Мейзель-Хесс. Они бредут ощупью, впотьмах. Они не знают еще, где и когда покажется солнце, к которому тянутся они через дремучую чащу жизни. Но они уже свернули с проторенной поколениями большой дороги. Пожелаем им выбраться скорее на простор!

   Она задумчиво глядит в окно. А в ушах Мани звучат слова Яна:

  

   Привет вам, новые женщины!

   Вам, дерзнувшие!

   Вам, свергнувшие иго любви!

  

  

   Я удивлю тебя неожиданностью, дорогая Соня. Я покидаю сцену. "Почему?" - крикнешь ты, Этот возглас я читаю на всех лицах, во всех газетах. "Несчастная! - сказал мне Нильс. - Да ты совсем больна?" Марк молчит, но думает то же самое. Воображаю гнев Изи! Отсюда слышу упреки Агати. О, Боже мой! Кто поймет меня? Где же тот, кто протянет мне руку в эту трудную минуту моей жизни?

   Если ты думаешь, что это аффект, каприз, истеричная выходка, ты ошибаешься, как и все. Если ты скажешь, что я не люблю искусство, - это будет клеветой. Оно дало мне высшие радости в моей жизни, и я рождена артисткой. Но где зритель, для которого бьется мое сердце?

   Я его видела один раз, этого родного мне зрителя, для которого искусство - праздник, а артист - волшебник, несущий забвение, имеющий силы мириться с действительностью. И воспоминание о нем преследует меня. Даже во сне я вижу его. Встречу с ним я смутно предчувствовала давно-давно. И если не приснилось мне то, что я пережила в Лондоне.

   Слушай, Соня! Этот кризис назревал во мне не со вчерашнего дня. Когда я ехала в театр, я всегда утешалась мыслью, что есть дешевые места (более или менее, конечно) и что эти места заняты бедняками: поэтами, студентами, курсистками, приказчиками, портнихами. О них л думала, играя. Для этой маленькой горсти людей я жила и горела на сцене. Выходя на вызовы, л всегда глядела вверх. Но чем известнее я становилась, тем шире разверзалась пропасть между мной и этими людьми только потому, что у них нет бешеных денег на развлечения. Вспомни, Соня, мою публику: этих пышных дам с муфтами в руках; этих скучающих лысых молодых людей в смокингах; этих вылощенных военных; этих плешивых, обрюзглых меценатов. Пьесы Чехова, сказки Метерлинка, вдохновенная музыка Скрябина, гениальный танец Айседоры Дункан, игра Моисси {Моисcи Александр (1880-1935) - немецкий актер.}, кровью сердца писанные строки Горького - все для них забава! А наглые лица журналистов? Могут ли эти люди проникнуть в душу творившего? С уважением подойти к чужому труду? Оплевать, унизить, освистать, втоптать в грязь - вот что могут они. Вот единственное, чего они хотят,

   "Сколько горечи! - думаешь ты. - Неблагодарная Маня!" Да, я удачница. Но я только недавно от Изы узнала, чего стоила Марку (приблизительно, по ее подсчету, он все отрицает из деликатности) реклама обо мне во всех городах, где я играла. Без этой рекламы меня не выдвинул бы ни мой талант, ни моя страстная любовь к искусству. Но ведь реклама выдвигает и посредственностей. И загипнотизированные мещане принимают их с тем же почетом, что и истинных артистов. Чего стоит их оценка?

   Марк и Нильс еще надеются на что-то. Напрасно. Я заплачу громадную неустойку и, быть может, опять буду бедна. Газеты выпустят ряд нелепых статей. И этим скандалом закончится моя артистическая карьера.

   А мне хочется плясать танец диких. Я счастлива, счастлива! Еще недавно передо мной лежали два пути - любовь и рабство или свобода и искусство. Я выбрала последнее. Ты не знаешь этой страницы моей жизни. Она залита кровью моего сердца. Не надо вспоминать! Все ушло. И опять жизнь вся передо мною. Стою на горе и смотрю вниз. Бесчисленные тропинки бегут, разбегаются во все стороны. Зовут. Манят в неведомое. Какую выберу? Какой пойду? Знаю одно: к новой жизни ведет каждая из них. Знаю одно: назад дороги нет!

  

   - Я не помешал вам? Простите! Я так счастлив, что вы наконец поправились.

   Лорд Литтлтон - стройный элегантный брюнет с тонким породистым лицом. Ему нельзя дать его пятидесяти лет. Он прекрасно говорит по-французски, с еле заметным акцентом. Его серые холодные глаза останавливаются на лице Мани с нескрываемым восхищением. И Мане это приятно. Когда она благодарит его за цветы, ей досадно, что щеки ее пылают. Хотелось бы большего самообладания. Но тщетно старается она разбудить в себе враждебное чувство к англичанину. Ее подкупает эта страсть.

   Лорд поражен ее решением бросить сцену. Смеет он спросить, почему?

   Она отвечает уклончиво. Объясняет все переутомлением. Она заметно волнуется. Как хорошо, что он сам так владеет собой и с таким тактом поддерживает разговор!

   Она отвечает рассеянно, невпопад. Сейчас Марк вернется из Ниццы к завтраку. Не нужно, чтобы они встречались.

   Вдруг он смолкает, и Маня пугается. Сейчас, сейчас случится то, что давно уже готовилось, давно уже назревало. Господи! Если бы исчезнуть сейчас, провалиться..

   - Miss Marion, вы догадываетесь, о чем я хочу просить вас?

   Маня низко наклоняет голову. Она слышит дрожь волнения в этом сдержанном, всегда сухом голосе. Но почему же ей только стыдно и жалко? И ничуть не хочется торжествовать?

   - Вы слишком тонкая натура, miss, чтоб не угадать, почему я следую за вами из города в город. Почему я позволяю себе докучать вам этим поклонением и афишировать его. Я прошу вас быть моей женой, Marion...

   Вот они, эти слова, которых еще месяц назад она так страстно добивалась тонким, рассчитанным кокетством. Зачем? Чтоб в лице этого человека унизить леди Файф, леди Гамильтон, всех этих надменных и чопорных людей, видевших в ней я Нильсе только развлечение, только низших существ? О, как далеки и бледны кажутся теперь ей эти обиды! Узнает ли об этом признании леди Гамильтон? Не все ли равно теперь?

   Она поднимает голову с нежной виноватой улыбкой и ласково кладет руку на рукав его пальто.

   - Милорд, простите! Здесь недоразумение... Если б я знала...

   Она видит, что он бледнеет. Он стискивает сухие, твердо очерченные губы "Боже мой! Что я наделала, подлая! Зачем?"

   - Недоразумение? Что вы хотите сказать?

   - Вы... я... вы... ничего не слышали? Я давно уже обручена.

   Он делает движение.

   - С бароном Штейнбахом?

   - Да-да. Как жаль, что я вам этого не сказала тогда! Но вы не спрашивали. Простите... Вы сердитесь? Вы страдаете?

   Чуть не плача, она глядит в его окаменевшее лицо.

   Его лицо смягчается. Он вдумчиво смотрит на нее. Потом берет ее руку и нежно держит в своей. И Маня впервые чувствует очарование, которым веет на нее от этого человека. Впервые чувствует она, что их души соприкоснулись.

   - Вы постараетесь меня забыть? - жалобно спрашивает Маня. - Вам будет тяжело вспоминать обо мне?

   - Напротив. Разрешите мне изредка писать вам. Оставьте мне маленький уголок в вашей памяти! Я не хочу верить, что вы не вернетесь на сцену. Это было бы слишком тяжелым ударом для меня и невосполнимой потерей для искусства.

   Когда он уходит, почтительно и нежно поцеловав ее руку, Маня слушает затихающий звук его шагов. И тихонько плачет. О чем? Она боится сознаться даже себе, что ей так безумно жаль... Исчезающей навсегда возможности? Вырванной внезапно страницы из ее жизни? Слов любви, которых она не дослушала, которыми она не упилась досыта? Опьяняющей радости обладания чужой душой? Упоительной, одухотворенной дружбы-любви, о которой говорила ей Глинская? Боже мой! Зачем нужно расстаться именно теперь, когда они впервые почувствовали духовную близость? Когда она впервые осознала свое влеченье?

 &nbs