Шпиндлер Карл - Царь Сиона

ать ей привет и благодарность от царя. Она нашла в себе силу ответить ему:

   - Я - покорная раба моего господина, и да будет так, как господин мой прикажет!

   Эти слова удивили всех присутствовавших: в уме их промелькнула мысль, высказанная шепотом:

   - Притворщица весьма хитро подняла себе цену, и она будет первой среди нас, как уже теперь стала самой богатой.

   Завистливые наложницы охотно отравили бы счастливицу, обратили бы в пепел царские подарки. Послушный приказаниям царя, Родеус между тем направлял свои ядовитые стрелы в Елизавету, стоявшую с разгневанным видом, но в душе чрезвычайно довольную. С коварной усмешкой он обратился к ней:

   - Его величество хочет вознаградить тебя подобающим образом за твое поздравление, явившееся первым. Ты поведешь - такова воля монарха - прелестную царицу Анжелу с Кольца к венцу. Твоя обязанность поэтому не покидать ее, посетить с ней с наступлением ночи бани цариц, а завтра, нарядив ее, как приказано, привести ее к грону царя Преклонитесь все перед волей властителя Сиона, который сегодня еще скрывается в своем дворце, но завтра, подобно солнцу мира, появится во всем своем блеске из мрака уединения и молитвы!

   Елизавета задрожала от радости, видя в коварном расположении царя, приказывающем ей не отлучаться от Анжелы, значительное облегчение собственным планам. И в то время, как ее подруги с поклонами бормотали свои поздравления, она ответила гофмаршалу, стараясь вложить в свой голос как можно больше злобы:

   - Как глубоко я почитаю его величество, да будет видно из того, что я с радостью в сердце, с улыбкой на устах покоряюсь его воле и беру на себя обязанность приготовить к венцу прекраснейшую из невест.

   Родеус взмахнул своим жезлом и пригласил цариц к вечерней трапезе.

   - Соблаговоли царить на сегодняшнем празднестве, как ты царишь в сердце нашего повелителя, Анжела с Кольца,- проговорил он льстиво, обращаясь к молодой девушке.- Если уста твои, едва обратившиеся из белых в алые розы, еще отвергают пищу и отталкивают кубок, то освяти, по крайней мере, своим присутствием праздничную трапезу. Кресло первой из цариц будет твоим местом, и все уста будут тебя славить, как это делают теперь мои!

   Толпа женщин, беспорядочно шумя, потащила едва вставшую с одра болезни Анжелу в залу, где столы, уставленные напитками и яствами, сверкали дорогими сосудами и великолепными скатертями. Каково было на душе у бедной Анжелы, когда, окинув со своего места взглядом все эти драгоценности, она узнала среди них столько знакомых предметов! Драгоценные блюда дельфтской гончарной работы, антверпенские кубки черного дерева и слоновой кости, венецианские бокалы с золочеными шлемами и грифовыми когтями! Казалось, будто какой-то злой дух, чтобы подразнить Анжелу, собрал здесь перед нею все похищенное наследство ее бабушки. Подступающие рыдания готовы были вырваться из ее груди. "Мужайся, мужайся!" - беспрестанно шептала ей Елизавета. Усилием воли молодая девушка овладела собой и сдержала слезы, подступившие уже к ресницам. То, что было выражением ее жгучей боли, было сочтено равнодушными зрителями за проявление радости.

   - Посмотрите, как от восторга покрылись влагой ее глаза, как они блестят высокомерием! - говорили женщины друг другу, в одно и то же время смеясь и скрежеща зубами.

   Несчастье, надевающее перед толпой маску довольства, не может долго играть такую мучительную комедию; с другой стороны и счастье, хотя бы и мнимое, все же представляет зрелище, которое завистливые люди с трудом переносят. Поэтому вечерняя трапеза в доме цариц недолго затянулась. Анжела вынесла нечеловеческие муки, скрывая свое горе и выражая на лице своем радость; ей пришлось дотронуться своими руками до нечистых рук развратных женщин, подставить им свою щеку для лицемерных поцелуев. Но опасность, которую готовил ей следующий день!.. Дрожь охватывала ее при этой ужасной мысли! Она вдруг почувствовала, что с наступлением утра она должна находиться вне города или же проститься с жизнью! И перед этим чувством рассеялись все ее колебания, вся нерешительность.

   - Когда и как? - сказала она решительно своей подруге.- Делай со мной, что хочешь, я на все готова

   - Я иду приказать, чтобы бани цариц были приготовлены. Теперь как раз время, когда мне надо поговорить с невольным покровителем твоего бегства. Жди меня терпеливо и не уходи из своей кельи.

   Глубоко опечаленная Анжела долго молилась за свою умершую бабушку и за отца, который оставался среди угрожающей опасности. Она молилась и за дорогого Ринальда, с которым надеялась еще увидеться. Бесконечно долго тянулось для нее время при слабом свете ночника Дом мало-помалу погружался в покой. Прислужницы разошлись. Врач и телохранители также удалились. Движение заметно было еще только в расположенной во дворце купальне. При малейшем шорохе, однако, Анжела вздрагивала, как осиновый лист.

   - Что, если это царь? - спрашивала она себя с ужасом.- Что, если нам изменили? Что, если низкий развратник вздумает осквернить меня своим посещением? О, горе! Мне останется тогда только выброситься из окна.

   Она подошла к маленькому окну и невольно стала измерять взором пространство от окна до земли. В эту минуту она услышала невдалеке пение. Среди летней ночи до нее ясно долетели слова песни:

   - Я когда-то жаждал любви, которая должна вознаградить мою верность. Ради любви я подверг опасности свою жизнь, желая спасти ее от позора. О, ложный сон, о, слепое желание! Любовь сказала мне: "Прости". Но я все же остаюсь в ее цепях и в то же время в цепях моих врагов.

   Певец рыдал вместе с песнью. Анжеле казалось, что она слышит звон его цепей. Это, по-видимому, не был мужчина, голос которого окреп в бою. В голосе певца звучала нежность юности. Только в заключительных звуках строфы слышалось больше твердости и мужественности.

   В то время, как певец начал второй куплет, Елизавета вошла в келью.

   - Готова ли ты и решилась ли на все? - спросила она и надела ей на голову длинное, густое покрывало Анжела удержала ее руку.

   - Слушай,- проговорила она. Песня продолжалась:

   "Дьявол вводит моего ангелочка в свою запятнанную камору. Прости, прощай, о, падший ангел мой, прощай, моя мечта и мое горе! Я не дорожу своею жизнью. Я буду покоен и безмолвен, как мертвец. С улыбкой буду я встречать тебя и провожать, и молчание будет моим уделом в любви и в страданиях".

   - Чей это голос? - спросила Анжела.

   - Это несчастный Христоф Вальдек, которого царь приказал бросить в одну из башен дворца, потому что Ринальд еще не вернулся,- объяснила Елизавета и продолжала: - Бокельсон притворяется, будто беспокоится за участь твоего жениха и грозит епископу смертью златокудрого юноши, если твоему жениху будет нанесена хоть тень оскорбления.

   Анжела проговорила в глубоком раздумьи:

   - Он пришел тогда освободить меня из этого ада. Зачем мы не послушались его? Мы были бы теперь все - я, Ринальд и отец, и он сам - свободны и счастливы! О, мой отец, как болит мое сердце, когда думаю о тебе! Неужели я должна бежать, не обняв его, Елизавета? Почему он не пришел?

   - Ему запретили. Боятся его жалоб. Старый Рейменшнейдер осторожно удалил его для того, чтобы он в горести, проклиная царя, не навлек на себя погибели. Но не бойся и не мучь себя. Клянусь тебе спасением души, что завтра же он догонит тебя, прежде чем твой побег станет известным?

   - Я надеюсь на тебя, Елизавета. И ты придешь с ним, не правда ли? Ты последуешь также за мной на свободу.

   - Да, и я - проговорила Елизавета после минутного молчания, сердечно обнимая подругу. Затем, мужаясь, она сказала: - Пойдем, сердце мое!

   Они тихонько прошли по обширному дому и вышли во двор. Все население дома было погружено в сон, и только в бане возились прислужницы.

   - Вы все устали,- сказала им Елизавета,- поберегите ваши силы на завтра. Погасите огонь и уходите спать. Вы не нужны мне, я и одна могу прислуживать этой красавице. Идите себе с Богом!

   Усталые женщины с радостью повиновались желанному приказанию. Когда шаги затихли, Елизавета сказала Анжеле^-

   - Мы не должны оставаться здесь ни одной минуты долее, чем сколько нужно для того, чтобы произвести здесь полный беспорядок и таким образом отвести глаза прислуге завтра утром, чтобы в городе как можно позже стало известным твое исчезновение.

   Они раскидали простыни и шайки так, чтобы с первого взгляда можно было подумать, что в бане мылись. Затем Елизавета поцеловала Анжелу и сказала ей шепотом:

   - Теперь пора, мой ангелочек! Что бы ни случилось с тобой, не может быть хуже того, что ждет тебя здесь. Не страшись ничего и смело следуй за твоим проводником. Не произноси ни слова иначе, как шепотом, чтоб он не слышал твоего голоса, покуда вы не будете за чертой города, потому что ты должна знать, что этот человек не думает о тебе и не подозревает, кто ты. Он будет думать, что уводит меня, так как он меня любит

   - Как? О, Боже!

   - Этот человек горячо любит меня и решил со мной вместе бежать отсюда, прежде чем Сион падет в развалинах.

   - И ты?.. Ты платишь ему такой неблагодарностью и обманом?

   - Это благочестивейший из всех обманов, которые так давно уже разыгрываем мы здесь, в Мюнстере. Я не люблю его, я не могу отвечать ему на его любовь взаимностью. Для того только, чтоб спасти тебя, я эти дни притворялась расположенной к нему и обещала ему руку за мое спасение. Ты же не отвечаешь за данное мною обещание. Идем, идем теперь скорее и не спрашивай меня более... Твой рыцарь ждет тебя... Не заставляй его напрасно ждать, так как он поторопился ради меня. Он рассчитывал лишь завтра ночью бежать отсюда. Идем, идем! Я оставила открытой заднюю калитку. Скорее.

   Они шли без огня, ощупью, в полной темноте, и Анжела тесно прижалась к своей спасительнице.

   - Меня беспокоит, что будет с тобой, пока ты останешься здесь,- прошептала она.

   - Ты дурочка! - возразила Елизавета, также не повышая голоса.- Завтра я приду с твоим отцом. Подожди нас на дороге к Вальдеку.

   Они пробрались через соборную площадь. В царском дворце все окна в зале были освещены, и слышен был громкий разговор.

   - Там собрался военный совет,- сказала Елизавета.- Но сторожа спят.

   Вдруг невдалеке от них мелькнул огонек за одним из выступов хоров старого собора. Они спрятались, бессознательно опустившись на колени за огромной статуей Самсона, опрокинутой и прислоненной у стены. Огонек приближался, и они увидели Дивару. Переодетая в простое платье, она несла в руках корзинку и фонарь и осторожно высматривала, все ли спокойно и благополучно кругом.

   Подруги затаили дыхание.

   Наконец Дивара задула огонь и поспешно перешла площадь с ее мрачными тенями.

   - Она не хочет, чтоб ее кто-нибудь заметил,- проговорила Елизавета.- Слава Богу, что она нас не видела. Все равно, что влечет ее на тайные пути, но хорошо, что ты не попалась ей навстречу и избегла ее любопытства. Она, конечно, будет рада твоему исчезновению, но еще приятнее было бы ей обвинить тебя в преступлении, в бегстве и видеть тебя не только отвергнутой, но и наказанной.

   Обе женщины продолжали путь. Возле часовни, находившейся у ворот соборной площади, Елизавета остановилась и, трижды перекрестив Анжеле лоб, рот и грудь, проговорила сдавленным голосом:

   - Видишь ли там, за тем балконом, развевающийся султан? Это тот самый человек. Иди спокойно к нему, но в последний раз советую тебе - молчи, и да благословит тебя Небо, дитя мое!

   С тяжелым предчувствием в душе она прибавила:

   - Вспоминай обо мне в твоих молитвах, улыбнись мне, когда будешь счастлива.

   Елизавета толкнула колебавшуюся Анжелу вперед и исчезла.

   Незнакомец сделал ей навстречу несколько шагов и схватил ее поспешно за руку.

   - Уже поздно! - сказал он коротко.- Мы должны торопиться

   Они быстро пустились по направлению к Боспинкским воротам. Они спешили дойти до земляного вала за городской стеной. Незнакомый воин носил под байковым плащом кожаную куртку. С суровой нежностью он сказал своей спутнице

   - Если я когда-нибудь забуду, Елизавета, что вы сделали сегодня для меня, пусть меня повесят между двумя собаками. Мы будем жить как в раю и пусть дьявол возьмет меня прямо в ад если я хоть раз поцелую вас прежде чем нас обвенчают. Я обворожен вами, это моя первая истинная любовь, как я ни стар и ни неуклюж. Клянусь моим мечом и щитом...

   - Стой! Кто идет? - спросил какой-то человек.

   Столкнувшись лицом к лицу с воином Анжела, в смертельной тоске, узнала ненавистного фон Вулена который точно вор приближался к ним

   - Гроза и молния! Это ты, Герлах в эту непроглядно-темную ночь? - спросил несколько смущенный беглец

   Фон Вулен ответил совершенно миролюбиво.

   - Здравствуйте, Вернер! Я обходил дозором город и спешу теперь на совет к царю. А ты поздненько возвра щаешься к твоим воротам. Кто с тобою, плут? Мужчина или женщина?

   С этими словами он коснулся покрывала. Анжела отстранилась.

   - Женщина! - проговорил фон Вулен не то с удивлением, не то шутя - Кто же эта красавица? Пойдем-ка туда там посветлее: покажи твою милую девчоночку!

   - Не смей ее трогать! - сказал Вернер строго

   - Но я хочу,- ответил упрямо фон Вулен.

   - Ад и смерть! - Ты не посмеешь,- продолжал Вернер и оттолкнул фон Вулена.

   - Как! Я - твой начальник, твой полководец?

   - Но - разве ты не дворянин? - спросил Вернер.

   - Кто смеет в этом сомневаться, черт возьми?

   - Ну, так слушай и молчи как добрый товарищ по оружию! - проговорил Вернер быстро и решительно. Он отвел Вулена немного в сторону и сказал ему несколько слов по доверию.

   Анжела ожидала, превратившись в статую, чем все это кончится.

   Тогда Герлах расхохотался, как насмешливый критик, и сказал:

   - Даю тебе пропуск, Вернер, с твоей душенькой. Но торопись вовремя вернуть ее домой, чтобы там не подняли шума. Я допускаю это оскорбление коронованного козла! Он отнял у меня Анжелу: теперь мне с ней не обвенчаться! Ладно же! Молодец, Вернер, не проспи своего часа и спокойной ночи!

   Полковник удалился, а Вернер, ускоряя шаги, сказал, обращаясь к Анжеле:

   - Счастье, если мы все обделаем в полчаса. Кто знает, какой дьявол овладеет болтливым языком Вулена.

   Невдалеке от ворот, ведущих к валу, крался, как кошка, какой-то человек.

   - Все в порядке, господин юнкер,- сказал он с чужеземным выговором.- Я обозначил местность, и мы не должны теперь оставаться ни минуты. Мой бердыш я воткнул в землю возле сторожевой будки - все равно, как бы я сам стоял там. Ночь темна, и голодные стражи спят - с бурчаньем в желудке.

   - Идем, Гензель! - ответил Вернер, и они осторожно подняли закутанную Анжелу и перенесли ее через изгородь на валу.

   - Я только еще раз обойду укрепление и потом быстро нагоню вас. Побереги пока мне эту женщину как зеницу ока.

   С этими словами Вернер пошел опять немного назад, а Анжела при помощи Гензеля спустилась по склону земляной насыпи.

   Солдат перенес ее через сырой ров на холм; потом они прошли вдоль ряда натыканных кольев и перебрались через крайние окопы земляных укреплений. Внизу они спустились на землю и стали ждать. Но Вернер не давал о себе знать. Вокруг царила полная тишина. Не слышно было ничьих шагов. Только наверху перекликались часовые. Впереди беглецов, на равнине, расстилавшейся от края рва, иногда слышалось ржанье и топот копыт. Это были немногие лошади, оставшиеся еще у мюнстерцев и ожидавшие на пастбище своей очереди попасть на бойню.

   Прошли мучительные четверть часа в глубоком молчании, так как Гензель ни словом не обменялся с женщиной, оставленной на его попечении. Он всматривался в темноту, насторожив уши, и нюхал воздух. Наконец, соскучившись ожидать, он пробормотал про себя:

   - Наверное, что-нибудь недоброе случилось с ним. Не знаю, что нам делать?

   Анжела умоляюще подняла руки и проговорила:

   - Пойдемте скорее дальше, ради Бога пойдемте скорее!

   - Положим, это было бы всего благоразумнее; но куда я вас потом дену? Я не знаю даже, кто вы такая, и не могу ручаться, что вас хорошо там примут.

   Анжела со вздохом опустила голову.

   - Черт побери! Я не намерен подвергать опасности свою жизнь из-за наивности юнкера, оставаясь здесь долее! - бормотал Гензель.- А все-таки мне бы не хотелось оставить здесь женщину одну, без всякой защиты! Кто даст мне совет? Вокруг нас только лягушки квакают, да из города доносится хриплый лай собаки.

   Вдруг поблизости плеснуло что-то в воде; через узкий ров переплывало темное тело.

   - Что там такое? - проговорил тихо Гензель.- Там кто-то торопится больше нас.

   - Гензель, Гензель! - окликнул его голос.

   - Это наш господин,- отвечал Гензель себе в бороду и подняв Анжелу на плечи, поспешил вслед за тенью

   - Откуда? Почему так поздно?

   - Идем, идем!.. Я счастлив, что еще нашел вас здесь.

   Господин и слуга обменялись этими словами и поспешили пробежать последний откос и достигнуть равнины. Там они остановились с бьющимся сердцем. Они находились теперь в так называемом Царстве.

   Но и здесь нельзя было долго оставаться. За ними на городских стенах происходило какое-то движение. Пронесся громкий крик, потом снова наступила глубокая тишина

   Беглецы, не заботясь о своем теле, пробирались сквозь колючие кустарники. Мимо них по временам пробегали белые жеребята; летучие мыши шуршали над их головами. Крик на валу снова повторился и пронесся с поста на пост.

   Между тем Анжела и ее таинственные друзья находились уже по ту сторону ограды, окружавшей Царство, где начинались земляные окопы осаждавших.

   - Левее, левее! - увещевал Гензель и пробрался через ограду в более редком месте. В каменистой земле были следы выбитых ступеней, облегчавших перелезание. Гензель и его спутники уже достигли почти вершины лагерных окопов, когда над стенами города пронесся выстрел из мушкета, и в ответ последовали выстрелы вдоль всей цепи часовых.

   Анжела не в силах была двигаться далее. Она опустилась на землю в одном из углублений окопов. Вернер также лег подле нее, между тем как Гензель, ползая стал высматривать лагерь.

   В отдалении еще видны были огни, но воины епископа не тревожились. Они не придавали значения шуму на городских стенах как явлению привычному, повторявшемуся каждую ночь.

   - Как поздно теперь? - спросил Гензель, оборачиваясь к юнкеру.

   - Я думаю, что полночь давно миновала,- ответил тот.

   - В таком случае нам лучше всего дождаться здесь утра,- снова заговорил солдат, спускаясь опять ползком вниз.- Правда, у меня есть мой значок и сигнал: платок при мне. Но леший знает, обратят ли еще на это внимание сонные тетери и не угостят ли нас железным горохом, вместо подкрепляющего напитка?

   - Я не в силах идти дальше,- прошептала Анжела в ответ на вопрос Вернера, что она думает о предложении спутника.

   - Ну, так поспите немного, венец моей жизни, и положитесь на ваших стражей. Хотя я промок и разбит, но моя рука еще тверда, и я храбро буду отстаивать и ограждать счастье, которое я еще недавно сомневался завоевать снова.

   Анжела ничего не ответила и тихо лежала, закрывшись покрывалом.

   Гензель еще более понизил голос и спросил господина

   - Что же случилось с вами, сударь? Я уже не надеялся вас больше видеть и не знал, что делать с женщиной

   - Я обошел,- ответил Вернер,- как предполагал два раза вокруг башни и ворот. Внизу двое солдат еще беседовали между собой, прочие храпели В это время мне показалось, будто я слышу шум у окна каморки где, по мнению часовых, я должен был в это время дремать. Там, как тебе известно, находятся развалины старых зданий. Я пошел на этот шум и очутился таким образом опять в том месте, где начинается вал. Но тут я понял, что шум был только в моих ушах, и хотел, смеясь над своей робостью, повернуть назад. Но в темноте я запутался, попал в густой кустарник колючек и терний. Вдруг камень оборвался у меня под ногами, и я стремглав полетел вниз, причем очутился в глубоком, мрачном пространстве. Несколько камней скатилось за мной, я взглянул вверх,- и там уже царила ночь, земля и мелкие камни, посыпавшиеся вслед за мною, совершенно засыпали отверстие, через которое я совершил это адское путешествие. В голове у меня шумело, по щекам и рукам у меня струилась кровь; колени мои были сильно поцарапаны. Дрожа от боли и нетерпения, я наткнулся ногой на что-то звонкое; нагибаюсь, поднимаю ящичек, по всей вероятности, с золотом. Я спрятал клад в мою куртку он и теперь со мной. Но в ту минуту к чему могло мне послужить обогащение? Я стал вертеться, как овца в падучей болезни; бился головой об острые углы и запутывался ногами в камнях и тине. Наконец я закрыл глаза и успокоился, чтобы собраться с мыслями; я хотел, во что бы то ни стало, освободиться из моего положения

   - Фу!.. Если бы вы на беду вздумали кричать! - заметил Гензель.

   - Э, нет! Это значило бы самому звать палачей. Нет, это мне не взбрело на ум: я еще не совсем потерял рассудок; да и покровитель всех воинов, Святой Вельтен, не оставил меня. И вот, когда я открыл глаза, решившись лучше умереть голодной смертью, чем выдать себя и вас,- я попробовал сделать шаг вперед и увидел слабое мерцание. Подвигаюсь дальше, оно исчезает, потом является; я крадусь, сгорбившись, местами ползу на коленях. Наконец, наконец - я никогда не молился так горячо - дорога становится гладкой и показывается выход. И вот - темное небо, которое показалось мне лучезарным сравнительно с подземным мраком. Затем я попал в болото с тростником, и опоздавший опередил вас.

   - Благодарение Богу! - хказал солдат и, приложив палец к носу, прибавил - Я готов душу прозакладывать что вы напали случайно на тот самый подземный ход, который так долго и тщетно искали епископские полководцы. О, если бы только эти перекрещенцы его не засыпали сверху...

   - Ха! - сказал Вернер - Об этом нечего беспокоиться. Они еще не нашли его и, конечно, убили единственного человека, знавшего об этом. Я уверен, что снова найду вход снаружи. Вот-то будет смелая штука - с оружием в руках выйти из чрева земли в середине города, в то время, как другие ворвутся в Крестовые ворота!

   - Крестовые ворота: это так! - возразил Гензель - Я расшатал один из кольев в окопах и пометил его крестом. Стоит его вынуть, и мы будем на верной дороге. Тогда...

   - Шш! Шш! Кажется, трубят! - прервал его рыцарь

   - Ей Богу! Это походная музыка клевских рейтеров,- сказал Гензель, радостно вслушиваясь.- Однако посмотрите, господин юнкер, пока мы болтали, заря уже занялась на небе. Поблагодарим Спасителя за то, что он помог нам счастливо перебраться сюда. Дай Бог нам также счастливо вернуться обратно, чтобы пожать плоды наших трудов.- Вдруг Гензель прервал свою благочестивую речь грубой бранью.- Пусть я буду проклят, если не воспользуюсь частью в этой жатве! - прорычал он, показывая городу кулак.- Натя, Натя, молись за меня, чтобы я мог отомстить за тебя!

   И, вытерев слезу, скатившуюся из его дикого глаза, он вскочил и, вытащив белую ленту, сказал:

   - Я иду теперь на передовые посты.

   Вы с вашей невестой оставайтесь спокойно здесь, на месте, пока я разыщу вашего двоюродного брата, полковника Зиттарда. Его охрана откроет вам скорее доступ в лагерь. На удачу нельзя теперь полагаться перебежчикам

   И, размахивая высоко над головой своим белым шарфом, Гензель побежал по направлению потухающих огней и окрашенных розовым светом зари палаток. Вернер, послав ему вслед "счастливого пути", пробормотал про себя:

   - Что выиграл я от безумия, загнавшего меня в сумасшедший дом перекрещенцев? Стыд, позор, мучительное сознание, что я должен как чужой, как презренный нищий сидеть на границе лагеря, где мои старые друзья и родственники честно служат и командуют другими... Но что же я болтаю? Разве не нашел я жемчужину красоты в этих анабаптистских болотах? А чтоб красавица не пришла с пустыми руками, благодетельная фея послала мне еще и приданое для нее. Поистине я неблагодарный плут...

   Он осмотрел со всех сторон ящичек и, позвонив его содержимым, проговорил с удовольствием:

   - Да, я порядочный негодяй, если мог подумать о маммоне, не пожелав доброго утра моей прекрасной невесте. А она спит, как беззаботное дитя, возле меня. Противное, черное покрывало - густое, как мешок. Если бы я не питал к красавице такого благоговения и не поклялся, что не буду настойчив в моих желаниях, я разбудил бы ее поцелуем. Она, по крайней мере, не вправе сердиться, если я открою ее лицо навстречу утреннему воздуху и, кстати, полюбуюсь розами и лилиями на ее щеках.

   Он осторожно поднял покрывало и вскрикнул от удивления.

   Проснувшаяся Анжела увидела перед собой своего спасителя с открытым ртом, с безумными глазами,- в таком положении, точно он собирался бежать.

   - Ради всех святых...- бормотал он, и голос его оборвался.

   Анжела, быстро вспомнив все происшедшее, сложила молитвенно руки и с кроткой грустью проговорила:

   - Простите, господин Шейфорт; вас обманули, но вы спасли невиннейшую девушку от ужасной, смертельной опасности. Если не любовь Елизаветы, то пусть моя благодарность с тысячью благословений и пожеланий вознаградят вас за ваш подвиг.

   - Это Анжела с Кольца,- проговорил Шейфорт, приходя в себя.- Вы очень бледны, девица; только что перенесли лихорадку. Как вы нашли в себе силу для такого опасного путешествия? А Елизавета! О, змея, обманщица!.. Вот зачем она торопила меня уйти днем раньше... О, какой обман! Теперь-то все стало ясно для меня. Коварной надо было избавиться от опасной соперницы для того, чтобы завладеть всецело милостями портного-царя, а я дурак, со щитом и гербом, должен был для другого таскать каштаны из огня!

   Когда Вернер ударил себя с досады в грудь, он попал в ящичек, вынул его, осмотрел и сказал, горько улыбаясь:

   - Не прав ли я был, когда обратил свой взор сначала на это сокровище? Золото осталось мне верно, между тем как моя первая, истинная любовь... О, поглядим, заколдованный клад, вылечишь ли действительно золотом мои разбитые члены, или, может быть, и тут какой-нибудь злой дух меня одурачил. Посмотрим: золото тут или уголья?

   Он раскрыл шкатулку.

   - О, Боже! - воскликнула Анжела, взглянув на содержимое.- Это - золото моего отца, художника Людгера.

   Вернер громко и зло засмеялся.

   - Превосходно, моя куколка! - воскликнул он.- Мне больше ничего не остается, как поскорее довершить мою глупость и, в дополнение ко всему, отдать тебе и это золото на путевые издержки. Клянусь Господом, которого я опять чту как истинный христианин: это была бы ловкая шутка, если бы я отказался разом и от возлюбленной, и от золота. Ах, я настоящий дурак!

   Анжела рассказала ему, как Ринальд зарыл маленькое сокровище под сводом Боспинкских ворот; она сказала число золотых монет и стих, написанный на ящике, чтобы убедить корыстолюбивого юнкера в своих правах. Затем она прибавила с благородным чувством и задушевностью:

   - Я хотела только доказать вам, что я не лгу. Что же касается остального, я искренне благодарю Небо, что оно дозволяет мне отблагодарить вас за вашу помощь, хотя вы и жалеете о ней, не одними только молитвами и пожеланиями Оставьте у себя это золото, я вам дарю его, и мой отец охотно подтвердит подарок! Он не пожалел бы никаких сокровищ за жизнь дочери.

   Вернер покраснел и нерешительно вертел ящик в своих руках. Он не смел взглянуть в лицо прекрасной девушке. Остаток благородных чувств побуждал его вернуть похищенное, но жадность, сжимавшая его пальцы, не допускала этого.

   Между тем из города донеслись глухие звуки барабана. Над окопами в тихом воздухе пронесся дикий крик Это не были простые крики беспокойного народа, но смешанный гул, вой, скрежет, стоны. Анжела стала напряженно всматриваться в Либфрауэнские ворота, которые виднелись недалеко, с левой стороны. Несколько минут спустя был спущен подъемный мост, и пестрая толпа народа выкатилась из этих ворот. Мужчины, женщины, дети - все теснили друг друга. Воины гнали их сзади, размахивая алебардами и дубинами и вынуждая их бежать на равнину Царства. Вскоре вся эта толпа разделилась на отдельные группы, приближавшиеся к тем самым окопам, откуда Вернер и Анжела наблюдали до сих пор все происходившее.

   То, что они увидели, могло разорвать самое грубое сердце. Здесь были исхудалые, старые и больные женщины с голодными, кричащими грудными младенцами на иссохших руках; маленькие изголодавшиеся дети с впалыми глазами, которые еле плелись, держась за платье матерей; старики, дрожавшие, как тени, и скорчившиеся от голода и болезней. Все эти несчастные наполнили голую равнину Царства жалобными криками и стонами. Некоторые падали от истощения, и никто не думал помочь им. Другие подползали к изгороди и срывали листья и кору, которыми набивали свой голодный рот. Толпа старых нищих бросилась на хромую лошадь, проковылявшую мимо; но животное все-таки оказалось сильнее этих голодных и убежало, опрокинув копытами своих жадных преследователей, и они лежали беспомощно на земле.

   Кто еще сохранил сколько-нибудь физических сил, взбирался на окопы, и таким образом возле лагеря собралась толпа несчастных, старавшихся туда проникнуть. Но на окопах точно из земли вырастали солдаты и крестьяне и сбрасывали назад толпившихся.

   В этом нападении на лагерь, разумеется, не было враждебных намерений. Напротив, несчастные бросались на колени и молили о пощаде:

   - Хлеба дайте нам, хлеба! Царь изгнал нас из города, потому что нам нечем кормиться. Мы давно уже не получали ни соли, ни муки. Червями питались мы, но и этого не имеем больше в нашем отечестве. Взгляните, как язвы уничтожают наших детей. Епископ не захочет, чтобы невинные погибли. Возьмите нашу кровь, но насытьте детей наших.

   Эти жалобные стоны нередко трогали то или другое солдатское сердце, и иной воин со слезами на глазах бросал в толпу свой дневной кусок хлеба из сумки. Но старавшихся пройти в лагерь солдаты неумолимо отстраняли.

   - Таков приказ епископа! - кричали толпе начальники и всех, кто приближался к вершине окопов, безжалостно сталкивали вниз.

   Когда Вернер и Анжела подошли к лагерю, их окружили воины с расспросами. Вернер ссылался на полковника Зиттарда, и его готовы были пропустить, но те же солдаты ни за что не хотели пропустить Анжелу, несмотря на все заступничество Вернера. На ее просьбы воины отвечали насмешкой и грубыми словами:

   - Прочь туда же, к остальным! Что нам от ее слез и смазливенького личика,- говорили они.- Она еретичка, как и другие, ну ее к черту!

   Анжела тесно прижалась к Вернеру.

   - Отстраните ее! - крикнул снова один из начальников, обращаясь к Вернеру.- Вы сами подозрительный человек, и горе вам, если полковник не поручится за вас. Пусть возьмет чума всех перекрещенцев!

   Те же грозные восклицания, та же брань по адресу горожан раздавались по всей линии лагеря. Несчастные видели впереди раздраженного врага, кипевшего страстью, а позади, на стенах города, смеялись им вслед драбанты царя. Друзья и более сострадательные люди вынуждены были беспомощно смотреть на это изгнание.

   Так борьба на границе лагеря продолжалась, и только иногда среди угроз копьями и мушкетами раздавалось кое-где ласковое, успокоительное слово духовного лица. Находившиеся в лагере священники среди криков и брани старались внушить несчастным надежду и терпение. Один из этих служителей церкви, особенно почтенного вида, озабоченный и грустный, приблизился к тому месту, где Анжела с последним усилием сопротивлялась солдатам, пытавшимся разлучить ее с Вернером и сбросить вниз, к другим.

   Анжела заметила развевающийся плащ священнослужителя.

   - О, батюшка, достойнейший господин мой, помогите, помогите! - воскликнула она, в отчаянии кидаясь к его ногам.

   - Ты ли это, дочь моя? - спросил Зибинг и, обращаясь к воинам, стал увещевать из кротко и любовно.

   Обессилевшая Анжела судорожно прижалась к груди Зибинга, видя в нем последнюю надежду на спасение

   - Спасите меня или дайте умереть на ваших руках! - проговорила она, тяжело дыша.

   - Господь милостив. Его святая воля! - сказал священник.

   Но разъяренные воины не сдавались на увещания.

   - Чего надо попу? - кричали они.- Разве не приказано нам гнать всех, кто придет из города? С какой стати щадить эту тварь. Вот еще одна еретичка пришла искать смерти нашего епископа!

   Слабые руки Зибинга не в состоянии были долее защищать молодую женщину. "Милость!" - громко пронеслось по рядам воинов.

   Благородный Менгерсгейм ехал на коне вдоль вала и успокаивал расходившихся солдат.

   - Это ваши земляки. Они такие же люди, как и вы. Пощадите несчастных голодающих, впустите их и дайте им подкрепиться. Я отвечаю за все. Епископ сам по возвращении одобрит мой поступок.

   Ярость толпы утихла, и умиленное рыдание было ответом седовласому вестнику мира.

   Зибинг обнял трепещущую девушку.

   - Приди и ты, страждущая и обремененная,- проговорил он,- и я успокою тебя! Идем, и сегодня же ты увидишь твоего Ринальда.

   - Ринальда?.. О, ангел-утешитель! Он жив, он помнит обо мне!

   - Он жив, но не пугайся, если я скажу, что ты найдешь его в оковах. Твоя рука разрушит эти узы, любовь твоя освободит его дух из заблуждения и вернет его в семью друзей.

   Почтенный кустос повел невесту Ринальда на косогор, где была расположена квартира графа Уберштейна и развевалось знамя епископа.

    

   Несколько часов продолжалось начавшееся с восходом солнца изгнание из Мюнстера голодных старцев, жен и детей. Полицейские вламывались в дома и силой ташили на улицу несчастных, прятавшихся от бесчеловечных гонителей.

   - Долой бесполезных дармоедов! - кричали палачи.

   Ничто не могло помочь несчастным - ни заступничество, ни поручительство, ни даже подкуп. Многие изгнанники равнодушно шли навстречу своей судьбе. Не все ли было равно им, где найти смерть - в своем ли доме или под открытым небом? Лихорадка свила себе гнездо в жилищах бедняков.

   Длинной вереницей потянулись изгнанники к городским воротам, безропотные, покорные, как стадо овец. До шлагбаума, за который запрещено было выходить здоровым и сильным, провожали несчастных родные и друзья, стараясь внушить им надежду и бодрость. Вот почему в этой толпе нищих пестрели иногда и кафтаны царских слуг.

   Рейменшнейдер, стольник царя, шел, поддерживая хромую женщину, бессильно опустившую голову вниз

   - Крепись, тетка Варвара, крепись, старуха! - произносил он время от времени громким голосом - Хлеб приходит к концу, а ртов здесь еще много: что делать. Но не падай духом. Когда Сион одержит победу, всем вам сторицей воздастся за то, что терпите теперь.

   Вслед затем, наклоняясь к самому уху хромой нищенки, он прошептал:

   - Смелей, мастер, еще не все потеряно! Соберитесь с силами, не щадите по возможности своей больной ноги. Чем скорее вы уйдете отсюда, тем лучше для вас, для меня и для Елизаветы.

   В ответ на это мастер с Кольца (это был он в образе старухи) поднял голову и, осторожно высунув немного нос из-под повязки, жалобно пробормотал:

   - Мне все кажется, что на спине у меня каждый может прочесть, кто я. И меня удручает мысль, что с моей бедной девочкой? Если бы я только знал, где она. Горе душит меня.

   Художник закашлялся, всхлипывая, и неловко подобрал подол платья, стеснявшего его движения. Тут произошло нечто, заставившее всю толпу броситься вперед бегом, кто как мог. Появившийся на площади отряд диких всадников ниспровергал все перед собой. Впереди скакали Книппердоллинг на вороном коне и Крехтинг.

   За дикой шайкой на белой лошади следовал сам царь, громко отдавая приказание:

   - Гоните их прочь, в страны языческие, гоните мечом! Горе тому, кто замедлит, ибо гнев Небесного Отца настигнет их.

   Людгер, забыв и ревматизм, и неудобство одежды, кинулся вперед и оказался почти первым за воротами. Вслед за изгнанниками ворота были крепко заперты на засовы по повелению царя.

   Между тем граждане, под звуки труб и рожков, собрались на Рынке. Здесь возвышался царский трон, украшенный на этот раз с большим великолепием. Его окружали стражники в парадном одеянии. Царь восседал на престоле. Но пышность и торжественность обстановки не могли скрыть выражения тупости или слабоумия в его взгляде; на лице его отражалась постоянная смена ощущений; глаза горели, щеки вспыхивали лихорадочным румянцем. Он беспокойно озирался, нетерпеливо постукивая скипетром, как рассеянный музыкант, по двенадцати различным коронам, расположенным перед ним на подставках.

   Старейшины и друзья столпились вокруг него. Роттман произнес краткую, но умилительную речь о том, что такое призвание и помазание; он почитал счастливым курфюрста Саксонского, как постигшего заповеди Божий и отказавшегося от власти на земле. Мнимый курфюрст стоял возле царя с кажущимся смирением; он усердно следил за речью, как бы весь превратившись в слух. По окончании проповеди, царь приказал трубить и затем, поражая присутствующих высокопарной запальчивостью, произнес:

   - Крест послан Спасителем на землю, и мне определено носить этот крест и терновый венец. Господь, избавь меня от горькой чаши сей! Израиль низко поступил с Господом. Амалекиты¹ честнее, и ковчег завета вернется к ним. Ваш царь умерщвлен: вот он, мертвый, перед вами. Перед этим злодеянием безмолвствует земля, и лучше бы оно было сокрыто в мрачной бездне. Но Отец открыл мне преступника. Слышите ли? Вскоре я назову убийцу и накажу его, но сегодня мне это запрещено.

  

   ¹ Первобытные кочевники на юго-западе Палестины.

  

   Бокельсон пришел несколько в себя. Подозрения и ярость заставили его потерять нить речи. Он обратился к Гаценброкеру и сказал:

   - Говори ты, наш любезный брат!

   Гаценброкер начал свою речь, заученную заранее, а потому не совсем отвечавшую тому, на чем царь остановился.

   - Все, сказанное его непобедимым величеством, прекрасно и мудро: золотой плод в серебряной скорлупе! Люди должны покоряться воле Всевышнего: перед ним умолкает всякий голос. А потому...

   Тут Герлах фон Вулен с шумом протеснился сквозь толпу, окружавшую трон, и без дальних церемоний прервал речь смиренного курфюрста:

   - Измена, царь, измена! Капитан Шейфорт... Будь он проклят... Я же покровительствовал ему, Шейфорту, которому вверена была охрана Биспинкских ворот...

   Царь вскочил в ужасе: колени его дрожали. Книппердоллинг сурово принудил его снова сесть, сказав:

   - Город еще всецело наш. Только изменник бежал со своим слугой, который выдавал себя за ютландца и лишь на днях был принят на службу. Твои молитвенные упражнения не позволили тебе самому выслушать ютландца: иначе твой острый ум угадал бы в нем коварство. Но что ж из этого? Двумя паршивыми овцами меньше в овчарне: вот и все! Модерсон охраняет теперь ворота, и все в порядке. Не прерывай более заседания царя, Герлах!

   Имя Елизаветы готово было слететь с уст злобного дворянина: к счастью, он опомнился и сообразил, что, заговорив о приключении последней ночи, подвергал свою голову смертельной опасности. Кстати, царь сам прервал его.

   - Аллилуйя! - воскликнул Ян с притворным воодушевлением.- Трусы покрывают позором свою голову Проклятие Соломона на негодяев, изменяющих родине и знамени! Пусть, как проклятая смоковница, иссохнет мозг костей их! Да вычеркнет их Господь из жизни и книги ангелов! Продолжай, любезный брат. Фриц Саксонский.

   Несмотря на ропот недовольных, все стихло, и Гаценброкер начал снова говорить. Но смущение и страх сбили с толку актера. Его речь стала потоком непонятных слов, приходивших ему случайно в голову в виде выдержек из его прежних драматических ролей. Наконец, к большой радости слушателей и к досаде царя, он закончил и, сняв со своей груди княжескую цепь и положив ее к ногам Яна, напыщенно воскликнул словами героя драмы "Герцог Эммануил":