Сальгари Эмилио - На Дальнем Западе

   Эмилио Сальгари

  

  

   Я был там совсем недавно, в моей памяти еще не изгладились характерные сцены повседневной жизни, и я хорошо помню лица встреченных мною людей, их голоса и жесты.

   Я видел многочисленные линии железных дорог, по которым огромные локомотивы тащат длинные поезда с вагонами, полными пассажиров и грузов, направляющихся с Запада на Восток и обратно.

   На станциях высятся элеваторы, куда окрестные фермеры привозят осенью, после жатвы, миллионы пудов отборной пшеницы. Целые стада великолепного породистого скота отправляются отсюда на знаменитые чикагские бойни.

   Здесь и там разбросаны людские муравейники, названия которых никто не знал еще десять лет тому назад, а теперь это благоустроенные города с кипучей, чисто американской жизнью, с влиятельными газетами, с музеями и университетами, готовые соперничать со старейшими культурными центрами Европы.

   Я видел огромные фабрики и заводы с могучими машинами и станками, приводимыми в действие паром или электричеством. Тонкие кирпичные трубы промышленных предприятий, пронзившие небо, извергают клубы рыжевато-черного дыма. Когда паровой молот весом в тысячи тонн кует железо, штампует сталь, на много миль вокруг заводских зданий дрожит земля. Воздух здесь насыщен угольной копотью, и едкая черная пыль лежит на зелени деревьев и травы.

   По шоссейным дорогам, асфальтовой паутиной покрывшим землю, несутся блестящие автомобили, оставляя за собой голубоватые облака выхлопных газов и тучи пыли.

   Над бурными потоками, над пропастями висят сплетенные из тонких металлических нитей мосты. Иногда в небе покажется гигантская игла с подвешенной под ней платформой. Это управляемый воздушный шар.

   По ночам улицы городов и маленьких поселков залиты ярким светом. Это служит человеку покоренная им великая сила природы - электричество. Источником его стали водопады.

   Я видел реки, своенравные реки Дальнего Запада. Теперь по ним плывут огромные пароходы и сплавляют лес.

   Я был в лесах: там кипит работа. Строятся лесопильные заводы и целые фабрики для производства домов. Поезда по проложенным в лесных дебрях железным дорогам вывозят из чащи уже совершенно готовые дома.

   Я поднимался в горы. Только они еще пытаются сопротивляться человеку, только там природные силы как будто еще сохранили свою свободу. Но это лишь видимость: в недрах гор копошится рудокоп, добывая металлы; в скалах пробиты туннели, по которым проходят те же железные дороги с поездами; над пропастями повисла проволока телеграфа.

   Я видел индейцев.

   Они клянчили милостыню у проезжающих, выходя к каждому поезду на перроны станций, или торговали мелкими изделиями фабрик Чикаго и Бостона, выдавая их за работу индейских скво. Луки, стрелы, томагавки, мокасины - их продавали потомки былых властителей степей и лесов Дальнего Запада, все эти жалкие поделки фабричного производства.

   Сами гордые и неукротимые индейцы загнаны в резервации на жалких клочках почти бесплодной земли, милостиво отведенных американским правительством бывшим хозяевам материка. В этих резервациях янки устраивают народные школы, где потомки делаваров, черноногих, сиу и апачей зубрят таблицу умножения и изнывают, изучая тайны правописания английского языка.

   Я видел людей, которых поначалу принимал за трапперов, вольных бродяг, некогда с опасностью для жизни проникавших в неведомые районы Дальнего Запада.

   Но это не те трапперы, о которых рассказывают старые романы: это охотники-промышленники, без жалости истребляющие остатки чудом уцелевших животных, последние стада бизонов.

   Я видел караваны переселенцев, которых можно было бы принять за неукротимых скваттеров [*], с ружьем и топором в руках проникавших в глубь леса и степи, уходя от тесноты и убогости городской жизни. Но нет, нынешние переселенцы - это белые рабы, заключившие контракты с владельцами фабрик и шахт, жалкие эмигранты, выгнанные голодом из Европы, готовые за гроши гнуть спины на обширных полях земельных магнатов Дальнего Запада.

  

   [*] - Скваттерство - самовольный захват фермерами свободных земель.

  

   Вот что видел я, посетив романтический Дальний Запад недавно, чуть ли не вчера.

   Мне стало грустно.

   Мне стало не по себе.

   Пусть другие приходят в восторг, видя сбившиеся в кучу дома безобразной индустриальной архитектуры, трубы, готовые закоптить все небо, автомобили, толпы оборванных рудокопов, обезображенную, истерзанную землю, электричество, рестораны, газеты, фабрики, кинематограф, элеваторы. Словом, все то, что принято называть цивилизацией.

   Но мне тяжело глядеть на это.

   Да, я видел эти земли раньше. Видел давно.

   Я помню их иными.

   Помню, как по степи бродили бесчисленные стада могучих бизонов и табуны диких мустангов. Помню поселки индейцев, которые тогда еще считали себя обладателями необозримых пространств девственной, изумительно богатой земли. Это были гордые воины, их глаза горели, а шея не гнулась перед пришельцами.

   Я помню дни жестокой, кровавой борьбы, когда Соединенным Штатам пришлось напрягать все силы, чтобы справиться с вольнолюбивыми краснокожими.

   Уже тогда ни у кого не было сомнений, чем закончится эта борьба, это столкновение двух миров.

   Один - это мир кочевников, охотников, людей, слившихся с природой, ставших ее частью и живущих в полной гармонии с ней.

   Другой - мир индустриальной культуры, противопоставивший себя природе, жестоко взявший и разграбивший ее.

   И первый мир - мир коренных обитателей Северной Америки, индейцев, - оказался бессильным в этой борьбе с миром янки.

   То была бурная эпоха, эпоха борьбы, изобиловавшей эпизодами, полными драматизма.

   Теперь эта борьба отошла в область преданий и закончилась трагически для побежденных: они почти исчезли с лица родной земли. Они вымерли, как вымерли стада бизонов.

   Только иногда чудом уцелевшие, странно звучащие имена ручьев, ущелий и холмов напоминают о том, что некогда здесь было царство краснокожих. Глядя на жалкие поселки в резервациях, с трудом можно себе представить былую мощь индейских племен, их героические усилия отстоять право на свою независимость.

   Да еще напоминают о прошлом высокие курганы, под которыми спят погибшие в жестоких схватках гордые индейские вожди, бесстрашно сражавшиеся с бледнолицыми.

   И мне грезится тот Дальний Запад, не теперешний, не новый, родившийся чуть ли не вчера, а Дальний Запад дней моей светлой юности. Мне грезятся печальные тени тех, кто был участником последней великой войны краснокожих против янки. Я слышу их голоса, но эти голоса звучат глухо, ибо доносятся из забытых могил. Вокруг меня реют призраки...

   Эти призраки еще недавно были живыми людьми. И, вспоминая все, что было пережито мной тогда, что я слышал от самих участников дальних походов и жестоких схваток, я невольно забываю о настоящем и погружаюсь в незабвенное прошлое.

   В прошлое, которое умерло, но оставило настоящему легенды и рассказы. И сошли в могилы бойцы обеих сторон, свидетели совершавшегося тогда, и изменилась сама земля, напоенная кровью врагов, но остались имена, остались предания о них.

   Им, этим теням прошлого, их былым деяниям, их горестям и радостям, их любви и ненависти, их позору и их подвигам, их спорам и распрям посвящен мой рассказ о том, что было и умерло и никогда не возродится...

   Слушай же, если тебе интересно знать правду об истории освоения Дальнего Запада.

  

   - Да, ребятки, эта ночь не обещает нам ничего хорошего! - сказал, обращаясь к сопровождавшим его людям, высокий, атлетически сложенный мужчина воинственного вида, лет сорока с лишним, в мундире войск Северо-Американской федерации.

   Это был популярный в американской армии полковник Деванделль. А люди, которых он фамильярно называл ребятками, состояли в его небольшом, наскоро собранном отряде. Три четверти из них были ковбои, и лишь одна четверть - рядовые пограничных войск регулярной американской армии.

   Несколько дней тому назад полковник получил приказ срочно выступить с отрядом против индейцев, готовящих нападение на поселки белых поселенцев Дальнего Запада. И теперь ковбои и солдаты расположились перед входом в знаменитое ущелье Ларами [*], известное под названием Ущелья Смерти.

  

   [*] - Ларами - горный хребет в Скалистых горах.

  

   - Всем держаться вместе! Ночью не придется спать! Скорее всего, индейцы попытаются вырваться из ущелья! - говорил полковник, озабоченно поглядывая вокруг.

   Старый солдат, жизнь которого прошла в походах и сражениях - в начале карьеры на территории Мексики, а затем на границах Дальнего Запада, - не ошибся и на этот раз, предсказывая бурную, полную тревог и опасностей ночь.

   Вершины горной гряды, тянущейся от Вайоминга до границ Колорадо, в этот вечер выглядели хмуро. Над ними собирались грозовые тучи, окутывая все непроницаемой пеленой. Временами слышались раскаты грома.

   Прошло немного времени, и на лагерь американцев, состоявший из нескольких десятков тяжелых фургонов, обрушились потоки дождя. Он был настолько силен, что даже часовые, выставленные полковником для охраны, покинули свои посты и приблизились к фургонам.

   На посту остались только два молодых солдата, два брата, Гарри и Джордж. До поступления в отряд полковника Деванделля они были трапперами. И не раз, провожая караваны переселенцев или доставляя срочные донесения, оказывались в еще худших погодных условиях. Сейчас братья стоически выдерживали обрушившиеся на их головы потоки дождевой воды. Они лишь спрятались под нависшую скалу, отчасти защищавшую их от яростных порывов ветра и холодного ливня.

   - Ну что, Гарри? Ничего не видно? - спросил Джордж, молодой красивый парень со смуглым, как у метиса, лицом и блестящими глазами, вглядываясь в туманную мглу, затопившую вход в ущелье.

   - Ничего, Джордж! - ответил Гарри.

   При вспышке молнии стало видно, что у него такое же смуглое лицо и блестящие глаза, как у брата. Они походили друг на друга как две капли воды, хотя, по-видимому, Гарри был старше Джорджа и чуть выше, чуть костлявее, чуть шире в плечах.

   - Ты знаешь, брат, я думаю, что тот индеец, который уже три раза пытался выбраться из ущелья, воспользуется этим ливнем, чтобы еще раз попробовать незаметно проскользнуть мимо лагеря. Очевидно, у него есть какое-то важное донесение для восставших племен! - промолвил Джордж.

   - А я думаю, брат, что если он попытается сделать это, то получит от меня такой свинцовый гостинец, после которого его никуда уже не потянет! - ответил Гарри и добавил угрожающе: - Пусть только сунется! Я ему покажу!

   - Но чейены не боятся ружейного огня! В этом мы уже не раз имели случай убедиться!

   - Ты прав! На прикладе моего ружья - десять насечек, и каждая соответствует жизни одного краснокожего. Скажу по совести, эти индейцы точно сошли с ума

   - лезут под пули как слепые и дерутся как черти!

   - А у меня семь таких насечек и две раны, которые очень плохо заживают! - ответил Джордж. - Гляди же в оба! Полковник Деванделль прав, и здесь нам без боя не обойтись! Как бы из охотников не превратиться в затравленную дичь!

   - Ты знаешь, я чувствую, что этот проклятый индеец обязательно сделает еще одну попытку выбраться из ущелья. Если в этот момент блеснет молния, я постараюсь уложить его! Посмотри, не отсырел ли твой порох? Если я промахнусь, ты должен выстрелить более точно!

   - Мой порох сух, - ответил Джордж. - Видишь, я обернул приклад карабина своей меховой курткой. Ах, черт возьми! Смотри! Что это? Всадник, ей-богу, всадник!

   Голубой зигзаг молнии осветил небо и землю. Сквозь завесу дождевых струй, в странном колышущемся тумане стали видны контуры диких скал. Рваные тучи самых фантастических очертаний с невероятной скоростью мчались от Вайоминга к Колорадо. В этот момент раздался и отозвался трескучим эхом в горах оглушительный раскат грома. Оба солдата, не обращая внимания на ливший потоками дождь, выскочили из-под защищавшей их скалы и бросились к выходу из Ущелья Смерти. Вдруг недалеко от них, на узкой, извилистой тропинке, тянущейся по скале над самой пропастью, возникла как призрак прекрасная белая лошадь с роскошной гривой и великолепным длинным хвостом. На ней сидел стройный индейский воин в характерном головном уборе из перьев. На миг братьям показалось, что всадник на лошади не один.

   - Стреляй, Гарри! Стреляй! - закричал Джордж, вскидывая к плечу ружье.

   Два выстрела прозвучали почти одновременно, и на звуки этих выстрелов отозвались тревожные крики у фургонов:

   - К оружию! Индейцы!

   Пораженная меткими пулями трапперов, лошадь индейского воина сделала высокий прыжок, промчалась еще немного к выходу из ущелья, взвилась на дыбы и рухнула на землю, оглашая воздух пронзительным ржанием. Всадника же толчком выбросило из седла вместе с ношей, которую он держал в руках.

   Гарри и Джордж бросились к индейцу, выхватив ножи, чтобы применить их при первом же признаке сопротивления. Оглушенный падением всадник лежал без движения.

   - Ребята! - обратился Гарри к сбежавшимся на звуки выстрелов солдатам. - Встаньте вокруг нас цепью! Все остальное я сделаю сам. - С этими словами он взял у одного из солдат фонарь и приблизился к индейцу.

   Это был красивый юноша пятнадцати-шестнадцати лет, с такой светлой кожей, что его легко можно было принять за метиса, с длинными черными волосами и голубыми глазами, каких никогда не бывает у чистокровных краснокожих. На нем был костюм настоящего индейца, сына Дальнего Запада: меховая куртка с пестрыми узорами, узкие кожаные штаны с разрезами внизу, украшенные скальпами. Эту оригинальную и по-своему красивую одежду дополняли искусно расшитые мокасины. Пышные черные волосы молодого индейца сдерживал золотой обод с пучком орлиных перьев, что было отличительным признаком высокого происхождения их обладателя.

   - Кажется, нам досталась важная птица! - сказал Гарри. - Ей-богу! Пусть черт возьмет мою душу, если этот индеец не сын какого-нибудь вождя чейенов!

   Пришедший в себя после падения молодой индеец, уже опутанный петлями лассо, шевельнулся, открыл глаза и, бросив яростный взгляд на Гарри, сказал с горечью:

   - Хуг! У бледнолицых орлиное зрение! - Он сделал движение, пытаясь освободиться, и с тоской огляделся вокруг.

   - Эй, Гарри! - сказал один из солдат. - Смотри, а ведь с индейцем-то кто-то был. Иначе он с нее не упал бы как мешок, потому что ведь ты попал не в него, а подстрелил только лошадь.

   - Обыщите все вокруг, - сказал Джордж. - А мы пока отведем этого молодца к полковнику. Он ведь не спит еще?

   - Кажется, нет! - ответил кто-то из солдат. - Всего четверть часа назад он болтал в своей палатке с правительственным агентом индейских земель Джоном Мэксимом!

   - Ну, так идем! - сказал Гарри. - А вы тут ищите повнимательнее! Мне и самому показалось, что индеец держал кого-то в руках - что-то вроде куклы или ребенка. И деваться этому было некуда, ну разве что свалиться в пропасть! Ищите хорошо, ребята!

   Трапперы обыскали и разоружили индейца, который не оказал им ни малейшего сопротивления, видимо, понимая, что это совершенно бесполезно, и повели его в лагерь.

   Посредине лагеря находилась высокая палатка конической формы. Внутри она была слабо освещена фонарем, стоявшим на маленьком походном столике, около которого, оживленно беседуя, сидели два человека.

   По-видимому, громовые раскаты и вой бури помешали им услышать выстрелы часовых и поднявшуюся вслед за этим в лагере тревогу.

   Эти двое, полковник Деванделль и правительственный агент индейских территорий Джон Мэксим, типичные американские искатели приключений, были людьми могучего телосложения, сильные, жилистые янки с резкими чертами лица и почти такой же, как у индейцев, темной кожей.

   - Командир! - сказал Гарри, входя в палатку и подталкивая вперед молодого пленника. - Наконец-то мы его поймали! Это тот самый индеец, что уже три ночи подряд пытается выбраться из ущелья.

   Командир маленького отряда энергично вскочил на ноги и пристально посмотрел на стоявшего перед ним в спокойной позе индейца, на бронзовом лице которого было написано полнейшее равнодушие к происходящему. Ничто не выдавало обуревавших пленника чувств.

   - Кто ты такой? - спросил полковник Деванделль индейца.

   - Птица Ночи! - спокойно ответил юноша, как будто в этом живописном имени заключалось все, что могло бы удовлетворить любопытство спрашивающего.

   - Ты чейен?

   - Зачем ты спрашиваешь меня об этом? Разве мое одеяние не говорит тебе без слов, кто я такой?

   - Почему ты пытался выбраться из ущелья? - переменил тему допроса полковник. - Разве ты не знаешь, что мы сейчас находимся в состоянии войны с твоим племенем, равно как с племенами сиу и арапахо?

   - Я должен был отвезти Левой Руке, вождю арапахо, его дочь Миннегагу.

   - Ты лжешь! Левая Рука никогда не допустил бы такого безрассудства!

   - Хуг! Я повиновался, потому что я - воин и не должен рассуждать, когда мне приказывают.

   - И где же эта девушка?

   - Она выскользнула у меня из рук во время моего падения с лошади и, возможно, погибла, упав на дно Ущелья Смерти.

   Полковник обернулся к агенту.

   - Ты веришь этому, Джон?

   - По-моему, он попросту лжет! - ответил тот. - Во-первых, я уверен, что этот молодец отнюдь не чистокровный индеец. Скорее, он метис, сын какой-нибудь белой пленницы от индейца племени сиу, чем чейен! Посмотрите: глаза у него голубые, лоб высокий, скулы почти не выдаются. И еще признак: у него на шее висит маленький голубой камень от "ворот первого человека". Этот амулет носят только воины сиу. Ясно, что молодой негодяй просто морочит нам голову. Не правда ли?

   Полковник ничего не ответил. Прислонясь к одной из опор палатки, он с каким-то затаенным, но глубоким волнением смотрел на пленника, продолжавшего сохранять безмолвное спокойствие, хотя захваченному белыми молодому индейцу была прекрасно известна ожидавшая его участь.

   Старый солдат, полковник Деванделль, казалось привыкший ко всему, вдруг побледнел, и лоб его покрылся каплями пота.

   - Боже мой! - пробормотал он, проводя рукой по лицу.

   - Что с вами? - спросил Джон Мэксим; в первый раз в своей жизни он видел Деванделля таким взволнованным.

   - Ты думаешь, что он метис? - спросил полковник, делая усилие, чтобы отогнать от себя какую-то гнетущую мысль. - И думаешь, что он должен непременно принадлежать к сиу?

   - Я готов заложить мою винтовку против ножа, который висит у вашего пояса, что это так! - ответил агент. - Его выдал амулет на груди. Ни арапахо, ни чейены не носят таких амулетов.

   - В таком случае надо заставить его говорить!

   - Легко сказать! Эти краснокожие упрямы как ослы. Когда они не хотят говорить, из них нельзя вытянуть ни одного звука!

   Молодой индеец слушал этот разговор, не проявляя ни малейшего волнения. Он лишь гневным движением сорвал предательский голубой камень и отшвырнул его далеко в сторону.

   Полковник два или три раза прошелся по палатке, стараясь успокоиться, потом приблизился к пленнику и схватил его за руку.

   - Скажи же мне наконец, кто ты: сиу или чейен? - спросил он прерывающимся от волнения голосом.

   - Я - индейский воин, ставший на тропу войны с бледнолицыми. Этого должно быть тебе довольно! - ответил юноша.

   - Я хочу знать, - настаивал полковник.

   Птица Ночи пожал плечами и, казалось, стал с большим вниманием прислушиваться к глухому стуку дождя, чем к словам полковника.

   - Будешь ли ты говорить, несчастный?! - воскликнул рассерженный этим упрямством Деванделль. - Кто твой отец?

   - Не знаю! - ответил после некоторого молчания молодой воин.

   - А твоя мать? Была ли она бледнолицей рабыней или женщиной из племен сиу или арапахо?

   - Я никогда не видел моей матери! - был ответ.

   - Но этого не может быть! - воскликнул полковник.

   - Птица Ночи никогда не лжет! - холодно ответил краснокожий.

   - Так скажи мне по крайней мере, из какого ты племени?

   - Не все ли тебе равно, бледнолицый? Я взят в плен, я знаю, каковы законы войны: убей меня, и все будет кончено. Я сумею умереть так, чтобы заслужить милость Великого Духа. Думаю, он благосклонно примет меня на свои бесконечные луга, полные прекрасной дичи.

   - Так ты больше ничего не скажешь мне?

   - Нет, бледнолицый!

   - В таком случае ты получишь то, что заслужил! Я не настолько глуп, чтобы поверить рассказанной тобой истории. Мне очень жаль, но по законам военного времени я должен тебя расстрелять.

   Ни один мускул не дрогнул на бронзовом лице индейца.

   - Настоящий воин не боится смерти! - ответил он гордо. - Я знал, на что иду, вступая в войну с бледнолицыми, и теперь, когда Великий Дух отдал меня в твои руки, я сумею без страха встать под пули солдат. Делай же поскорее что велит тебе твой долг, а я постараюсь выполнить свой.

   Едва полковник открыл рот, чтобы ответить на гордую речь индейца, как у входа в палатку послышался нестройный гул голосов и тотчас же в нее просунулась голова солдата.

   - Командир, мы и эту птичку накрыли, - сказал он, вталкивая в палатку индианку, девочку лет одиннадцати-двенадцати, стройную, гибкую, грациозную, как зверек, с бронзовым личиком, довольно правильными чертами лица и блестящими глазами.

   - Опоздай мы на несколько минут, и она улизнула бы в ущелье, - продолжал солдат, явно довольный неожиданной удачной погоней.

   Птица Ночи, увидев пленницу, побледнел и сделал жест недовольства. Не спускавший с пленника глаз агент уловил и эту бледность, и этот невольный жест индейца.

   Обменявшись долгим и выразительным взглядом с застывшим в гордой позе Птицей Ночи, девочка неожиданным движением выскользнула из рук державшего ее солдата и, приблизившись к полковнику Деванделлю, вызывающе взглянула ему прямо в лицо.

   - Ты - командир этого отряда? - спросила она резко. - Что хотят сделать бледнолицые с моим другом, Птицей Ночи?

   - Через полчаса его расстреляют! - ответил полковник. Глаза ребенка вспыхнули гневом. Но сейчас же она перевела свой взгляд на словно окаменевшее лицо пленника. Девочка смотрела на него с глубокой тоской и жалостью. Полковник тронул ребенка за плечо.

   - Ты дочь Левой Руки?

   - Да! - коротко ответила девочка.

   - Где твой отец?

   - Спроси у него сам!

   - Из какого племени твой спутник? Он сиу или аравак?

   - Он - воин! Это то, что я знаю.

   Прислушивавшийся к допросу агент тихо выругался.

   - Это не люди, а дьяволы, - сказал он. - Можете пытать их огнем, и этого Птицу Ночи, и эту маленькую змейку, но вы только даром потратите силы и время. Правды вы не добьетесь!

   - Очень может быть! Но для нас было бы важно узнать, что заставило этого краснокожего с такой настойчивостью выбираться из Ущелья Смерти. Нет сомнений, что для этого у него очень серьезные причины!

   - Так-то оно так! Да все равно вы из них слова не вытянете! Пора кончать! Молодца, конечно, вы прикажите расстрелять, а девочку пока задержим! - ворчливо отозвался агент, закуривая трубку с таким хладнокровием, как будто здесь не решалась участь по меньшей мере одного человека.

   За свою долгую боевую жизнь полковник Деванделль не раз и не два отдавал приказ о расстреле какого-нибудь попавшего в плен индейского разведчика. Он привык к этому упрощенному способу расправы с врагами. Но на этот раз что-то внутри громко протестовало против убийства безоружного, не оказавшего никакого сопротивления молодого человека, почти мальчика. И, борясь с собой, старый солдат растерянно пробормотал:

   - Расстрелять его... А если бы я сказал тебе, Джон, что я не хочу этого, что я... колеблюсь?

   - Глупости! - отозвался агент хладнокровно. - Велика важность - покончить с краснокожей ядовитой змеей! Неужели же вас действительно волнует участь этого индейца?

   - Не знаю! - нерешительно ответил полковник. - В первый раз я чувствую такое. Испытываю что-то непривычное. Я не могу объяснить это даже сам себе! Но я не хочу расстреливать этого юношу!

   - Да вы и не будете его расстреливать! - холодно улыбнулся агент, - Вы просто махнете рукой, а стрелять будут рядовые, которые, поверьте, церемониться не станут! И, наконец, разве вы не знаете, что по законам военного времени вы, собственно говоря, не имеете права быть гуманным по отношению к подобным господам. Это - лазутчик, гонец бунтовщиков. Значит, разговор короток. Наконец, если вам не хочется самому принимать решение, предоставьте это мне. Я уполномочен в отдельных случаях замещать вас. Вы просто на пять минут сдадите командование мне, и, пока я докурю эту трубку, индеец тихо отправится туда, откуда никто еще не возвращался, по крайней мере на моей памяти. А я с удовольствием посмотрю на это маленькое представление.

   Полковник в ответ на эти слова только покорно махнул рукой.

   Птицу Ночи вывели из палатки Деванделля. Агент вышел следом, безмятежно покуривая свою вонючую трубку.

   Ярость бушевавшего вечером урагана как будто улеглась. Дождь прекратился. Над землей тихо плыл туман. Ветер, по-прежнему гнавший тучи, в это мгновение словно нарочно разорвал их, дав возможность тихой луне взглянуть на то, что готовилось совершиться на земле, только что обильно политой слезами неба.

   Люди полковника Деванделля все до единого были уже на ногах: они оживленно толковали об удаче Джорджа и Гарри, о захваченных пленниках, спорили, теперь ли, ночью, или на рассвете будет отдан приказ расстрелять Птицу Ночи. Когда пленника повели к входу в ущелье, они гурьбой повалили туда, желая не упустить возможности поглядеть на сцену казни индейца.

   Птицу Ночи привязали к небольшой острой скале, по форме напоминавшей ствол окаменевшего дерева. Агент приблизился к нему и не вынимая трубки изо рта спросил:

   - Ну? Может быть, сейчас у тебя развяжется язык?

   Индеец лишь презрительно улыбнулся и не отвечая устремил прощальный взгляд на девочку, стоявшую шагах в десяти от места казни.

   Если бы кто-нибудь в этот момент взглянул в лицо молодой индианки, то его поразило бы зловещее выражение этого полудетского личика. Оно словно застыло. На нем лежала печать спокойствия, но спокойствие это было ужасно...

   Шестеро солдат выстроились перед привязанным к скале пленником и подняли свои ружья.

   - Уйди, девочка! - нетерпеливо крикнул Миннегаге агент, вынимая почти докуренную трубку изо рта и сердито глядя на индианку. - Тебе не место здесь! Уйди!

   Траппер Гарри, в сердце которого невольно шевельнулась жалость к ребенку, взял пленницу за руку и отвел ее в сторону. Едва они отошли на несколько шагов, как грохот залпа возвестил о конце Птицы Ночи. Пленник умер не произнеся ни единого слова.

   - По местам! - скомандовал агент.

   И солдаты, переговариваясь, уже тронулись к фургонам, как вдруг из ущелья раздалось громкое лошадиное ржание и великолепная белая лошадь, хозяином которой был только что расстрелянный индеец, озаренная светом луны, словно призрак появилась у места казни.

   - Что за дьявольщина! - воскликнул траппер Гарри. - Значит, мы не уложили ее?

   Прекрасное животное на несколько мгновений словно застыло, гордо подняв свою голову и глядя на людей выразительными глазами, потом зашаталось и, еще раз заржав жалобно и тоскливо, упало мертвым на землю.

   Эта сцена произвела тяжелое впечатление на солдат. Они смущенно замолчали и торопливо покинули место казни. Агент взял Миннегагу за руку и, отпустив Гарри, направился с девочкой к палатке полковника.

   Войдя внутрь ее, он увидел Деванделля сидящим на брошенном на землю седле в глубокой задумчивости.

   - Дело сделано! - сказал агент равнодушно. - Пусть черт в аду позаботится о том, чтобы точно установить, к какому племени принадлежал Птица Ночи - к сиу, арапахо или чейенам, - но, так или иначе, одной ядовитой краснокожей змеей, одним врагом у нас стало меньше, и важно только это!

   Полковник поднял голову и почти с ужасом взглянул на Джона Максима.

   - Умер? - прошептал он чуть слышно. - Неужели же умер?

   - А вам, мистер Деванделль, как будто его жалко? Господи! Скольких индейцев мы с вами уже спровадили на тот свет? Разве сочтешь? Почему же теперь вы так волнуетесь из-за того, что какой-то индейский щенок отправился туда, куда мы тысячами отправляем индейские души? Откуда эта чувствительность! Если бы вы были не солдатом, а миссионером, я понял бы. Этим господам в длинных сюртуках больше к лицу при всяком удобном и неудобном случае пускать слезу и изливаться в речах. Но мы-то с вами прекрасно знаем цену как миссионерским слезам, так и этим самым индейцам. Ведь борьба идет не на жизнь, а на смерть. Разве индейцы жалеют когда-нибудь тех белых бедняг, что имеют несчастье попасть к ним в лапы? Мы еще гуманны: пристрелим красную собаку, и дело кончено. А они ведь предварительно вдоволь натешатся: привяжут пленного к столбу пыток и целыми днями забавляются, подвергая его таким ужаснейшим мучениям, что у слабонервного человека при одном рассказе об этом волосы на голове становятся дыбом.

   - Так-то оно так! - глухо и взволнованно пробормотал Деванделль. - Борьба, закон войны и так далее. Но этого паренька я все же был готов пощадить.

   - Почему, полковник? - удивился агент.

   - Не знаю. Говорю же, не знаю, не могу объяснить. Взгляд этого юноши проник мне в душу, разбудил в ней что-то. Взволновал меня! Знаете, что я сейчас испытываю? Мне кажется, что я совершил подлое убийство, а не выполнил свой долг.

   - Глупости! - ответил агент. - Говорю вам - глупости. Вы действовали по законам военного времени, и только! Вспомните: разве вы не получили приказания, ясного и точного, не иметь в отряде пленников мужского пола? Послушайте, полковник, соберитесь с духом. Вы не ребенок, не слабонервная дамочка! Наконец, что сделано, то сделано! Если ваша так называемая совесть бунтует, то скажите этой чувствительной леди, что вся вина за этот случай лежит на душе агента Джона Мэксима. Пусть она к нему и предъявляет свои претензии, а вас оставит в покое.

   - Замолчи, Максим! - внезапно вскочил полковник со своего места. - Знаю, все знаю. И долг, и приказ, и все обстоятельства... Но, Господи, как ужасны эти войны!

   Наступило короткое молчание. Через минуту индейский агент промолвил:

   - Жаль лошадь. Ту самую, на которой пытался выскользнуть из ущелья этот самый индеец. Великолепное животное! Клянусь, я бы дорого дал, чтобы иметь такого коня. Но эти черти трапперы подстрелили лошадь как кролика. Ума не приложу, каким чудом она, получив смертельные раны, прожила столько времени и смогла подняться и подойти к месту казни. Какая роскошная белая грива! Какой длинный хвост! Что за гордая шея, голова! Жаль, право, жаль!

   - Ты говоришь, Джон, конь был белой масти?

   - Да. Размером значительно крупнее мустангов, которые обычно принадлежат краснокожим. Хвост буквально стелется по земле!

   - Рэд! Мой Рэд! - воскликнул Деванделль взволнованно. - Предчувствие говорило мне об этом. Идет беда! Близится час расплаты! Она запоздала, обещанная месть, почти на двадцать лет, но пробил мой час...

   Удивленный правительственный агент живо обернулся к полковнику со словами:

   - Да что с вами? О чем вы говорите?!

   Как будто не слыша его, полковник бормотал:

   - Да, да! Если это только Рэд, а ведь другого подобного коня нельзя найти в прериях Дальнего Запада, значит, она близка. Она не замедлит выполнить свою угрозу!

   - О ком это вы? Кто это "она"? - осведомился Джон Мэксим.

   - Ялла! - глухо ответил Деванделль.

   - Это что еще за птица?

   - Потом, потом! Отведи меня туда, где... где лежит убитый конь. Я должен видеть его! Я должен убедиться, что это Рэд или только похожее на него животное.

   Агент, обеспокоенный все возраставшим волнением полковника, поднялся с места.

   - Пойдемте! - сказал он. - Единственно надо позаботиться, чтобы эта красивая маленькая ящерка никуда не ускользнула от нас.

   С этими словами он подвел маленькую индианку к одному из столбов, подпиравших палатку, и привязал девочку к нему. Затем взял фонарь и приподнял край палатки.

   - Опять дождь начинается! - пробормотал агент, выходя на воздух. - Нашим часовым надо держать ухо востро. Пока еще светит луна. Но ветер гонит откуда-то целую стаю туч, и через четверть часа будет опять темно, как в каминной трубе!

   И в самом деле, луна, словно испуганная зрелищем казни молодого индейского воина, то выплывала, то скрывалась за разрозненными, но все чаще наплывавшими клочками туч, изорванных ураганом. Небольшой прогал чистого неба быстро суживался, и тучи, проплывая над лагерем, роняли влагу, словно оплакивая погибших.

   Полковник в сопровождении агента прошел сквозь цепь сторожевых постов, обменявшись паролем и отзывом и предупредив часовых на всякий случай, чтобы они не стреляли, когда увидят двух возвращающихся из ущелья командиров.

   Осторожно пробираясь среди обломков камней, в изобилии усеивавших здесь почву, обходя образовавшиеся после вечернего дождя лужи, они временами останавливались и вглядывались во мглу, где, казалось, реяли какие-то тени, и наконец приблизились к месту, где был расстрелян молодой воин.

   При звуке их шагов заметались ночные птицы, беззвучно скользя в воздухе возле идущих, и полковник вздрогнул: он вспомнил о коршунах, набрасывающихся на полях битв на брошенные, изуродованные трупы, выклевывающих глаза у мертвецов, разрывающих их несчастные тела. Вспомнил сбегавшихся к полям сражений одичавших собак и шакалов...

   Невольно Деванделль отвернулся, избегая смотреть в ту сторону, где смутно вырисовывались очертания тела Птицы Ночи, повисшего на опутавших его веревках.

   - Война - это проклятье! - пробормотал полковник.

   - Война - это неизбежность! - холодно ответил агент.

   - Я почти готов поклясться, что мы расстреляли не индейца!

   - Так кого же?

   - В его жилах, вне всякого сомнения, текла кровь белого. Кто был отцом этого юноши? Какую женщину называл он своей матерью? Где они теперь? Может быть, ждут сына... А мы убили его!

   - Не мы, полковник! - отозвался агент. - Его убила война!

   Минуту спустя агент рукой показал на место, где лежала какая-то белая бесформенная масса. Это был труп лошади, подстреленной трапперами Гарри и Джорджем. Полковник почти вырвал из рук своего спутника фонарь, кинулся к животному, и крик печали и тоски сорвался с его губ.

   - Рэд, мой благородный Рэд, мой любимый конь! - произнес он. - Я узнал тебя, старый друг, хотя столько лет прошло с того времени, когда мы в последний раз виделись с тобой!

   - Гм. Значит, эта лошадь почтенного возраста? - несколько иронически пробормотал Джон Мэксим.

   - Видел ли ты когда-нибудь лошадь, равную по красоте и благородству форм этой? - взволнованно отозвался Деванделль.

   - Пожалуй, нет! - признался агент.

   - Конечно же, никогда не видел. Потому что ведь это легендарный "белый конь прерий". Тот конь, о котором ходит столько чудесных рассказов. Конь, который был когда-то моим конем, больше - моим другом. Но как он мог попасть сюда, так далеко от того места, где я его оставил? Как он мог стать собственностью этого молодого, убитого нами индейца? Что означает его появление здесь? Ей-богу, мне кажется, я схожу с ума. Не знаю, какая связь существует между всем случившимся и моей судьбой, но поневоле меня охватывает тревога за участь моих детей.

   - Ну, - перебил его агент, - вы преувеличиваете, командир! Какая опасность может грозить вашим детям, которые, как мне известно, находятся очень далеко отсюда, на вашей асиенде, охраняемой целой толпой слуг.

   - Да, да. Асиенда далеко! - бормотал, не сводя печального взгляда с трупа благородного белого коня, старый солдат. - И там целая толпа преданных мне слуг, которые, конечно, будут защищать мое имущество и моих детей. Но разве не поднялись против нас сразу три индейских племени? Разве есть гарантии, что восстание не разольется рекой Бог знает как далеко, заливая и те территории, которые мы считаем в совершенной безопасности? Разве индейцы не обладают дьявольским умением делать огромные переходы и обрушиваться на поселки белых, где их менее всего ожидают? И потом, эта женщина, Ялла!.. Ты не знаешь, что это за существо!

   - Женщина! - отозвался хладнокровно агент. - Всякая женщина может дать дьяволу сорок очков вперед. Это-то я знаю отлично.

   Наступило молчание. Кругом царила почти гробовая тишина. Только откуда-то издалека доносился визгливый вой койота, маленького трусливого волка североамериканской прерии.

   - Не ошибаетесь ли вы, командир, принимая этого коня за своего Рэда? - спросил агент. - Ведь вы сами говорите, что много лет не видели его. Разве можно поручиться, что ты узнал животное, если последний раз видел его двадцать лет тому назад?

   - Вне всякого сомнения! - ответил печально полковник Деванделль. - Достаточно только взглянуть на этот могучий корпус, стальные ноги, благородную голову, чтобы убедиться в этом. Нет, это он, мой милый, верный конь!

   - Послушайте, командир! - прервал его Джон Мэксим. - Ну, ладно. Пусть так. Но вы, ей-богу, раззадорили мое любопытство. Так не делают. Вы должны мне все рассказать. Конечно, если это не секрет.

   - Нет, это не секрет! Это старая и грустная история. И я не вижу причин скрывать то, что случилось со мной, когда я был молод. Пойдемте, однако, здесь нам больше делать нечего. Завтра утром распорядитесь, чтобы и коня и его всадника солдаты зарыли в одной могиле. Я не хочу, чтобы их трупы терзали хищные птицы и койоты.

   - Не волнуйтесь, полковник! Все будет сделано!

   - Я вам