Шпиндлер Карл - Царь Сиона

   Карл Шпиндлер

  

    

   Текст печатается по изданию: Карл Шпиндлер, Царь Сиона.- С.-Петербург, Издание Картографического заведения А. Ильина, 1903

    

   OCR Давид Титиевский, октябрь 2006 г. Хайфа

   Библиотека Александра Белоусенко.

    

   Натя, Натя!¹ Накрыт ли стол? Все ли готово? А на скатерти оборвана бахрома! Натя, посмотри, котел испачкан сажей! Натя, слышишь?! Где ты, Натя?

   Девушка появилась в дверях своей каморки и с досадой и неудовольствием сказала:

   - Ну, вот я и здесь! Не могу я каждую минуту везде быть: и прислуге нужно когда-нибудь иметь время для себя. Можно подумать, что каждая минута, которую я трачу на себя, стоит вам целый штюбер².

   Она, ворча, подошла к котлу и стала тереть его мочалкой до тех пор, пока он заблестел так же ярко, как та цепь, на которой висели горшки.

   - Ведьма, должно быть, трогала этот котел,- пробормотала девушка сквозь зубы.

   - Тебя кто-нибудь околдовал, Натя,- сказала хозяйка.- Со вчерашнего дня у тебя положительно голова не на месте: я прекрасно это заметила. Что это значит? Чему это приписать?

   ^{___________________}

   ¹ Уменьшительная форма он Nathalie, присущая голландскому языку.

   ² Монета, употреблявшаяся в Нидерландах 20 штюберов равнялись 1 гульдену.

    

   - Гм! Меня разозлила старая Мерта.

   - О! Как же это милая Натя попала к этой злой, колченогой колдунье Мерте? Кот у нее - и тот, говорят, не простой кот, а сам дьявол.

   - Да вот потому-то я и зашла к ней вчера, по пути, когда барыня послала меня к корабельщику.

   - Ах, ты, безбожная девушка!

   - Тысячи девушек до меня делали то же самое. Я не последняя! Каждой хочется узнать, какого жениха пошлет ей Бог.

   - Ага, понимаю теперь! Старуха показала тебе в зеркале не того, кого тебе хотелось бы там видеть.

   - Да, сударыня, вы угадали! Господи, Боже мой! Бедная девушка, как я, конечно, хотела бы пристроиться,- ну, значит, выйти замуж. Ну, мне нравится Гендрик, Ридеров сын, клевский рейтер¹. Он был бы для меня подходящей парой. И он уверял, что женится на мне, как только кончится его служба у герцога Рейзигена. Я хотела знать, благословит ли Небо этот брак, и я думала, Мерта скажет мне это. Ах, какой стыд! Подумать только, что она мне показала в зеркале! Толстого, неуклюжего парня, в серой куртке, прислонившегося к прилавку в овощной лавочке. Какой позор! Мне стать торговкой огурцами, женой какого-нибудь толстопуза с сизовато-красным носом! Да от такого горя я выплачу себе все глаза!

  

   ¹ Средневековый конный воин. (От нем. Reiter - всадник).

  

   Натя прислонила голову к карнизу камина и ударилась в слезы, но госпожа Кампенс серьезно и строго сказала ей:

   - Не будь такой глупой, дитя мое, и не порти свой хорошенький, праздничный чепчик. Поверь, все эти чудеса старой Мерты не стоят выеденного яйца. Я могу это доказать тебе на основании моего собственного опыта.

   Натя стала внимательно вслушиваться, а хозяйка продолжала:

   - Да, эти старые ведьмы пускают пыль в глаза молодым девушкам для того, чтобы выманить у них деньги. Но Небо, от которого в действительности зависит все, что делается на земле, не считается с их лживым искусством. Вот уже шесть лет прошло с тех пор, как я, тогда еще незамужняя молодая девушка, сделала то же, что ты теперь. У меня не было жениха, а мне хотелось его иметь. Я находилась в расцвете сил и уже боялась приближения осени. В глубокой тоске я пожертвовала Мерте кубышку со всеми моими сбережениями для того, чтобы узнать, выйду ли я когда-нибудь замуж и какой у меня будет муж. Подумай только и представь себе, кого эта старая ведьма показала мне в зеркале за все мои чистые денежки?

   - Ну, конечно, кого-нибудь достойного вас,- сказала Натя, с любопытством ожидая продолжения.- Какого-нибудь магистра, домине¹ городского советника или же славного воина.

   - Гораздо лучше,- сказала госпожа Кампенс со вздохом огорчения.- Я увидела в зеркале человека, облаченного в роскошные одежды; его тонкие пальцы были унизаны блестящими кольцами; золотые цепи украшали его грудь. Хотя худой и бледный, этот человек мне очень понравился. Его глубокие глаза имели удивительное выражение. Ниспадавшие с его головы золотистые кудри так шли к его лицу!.. И, Натя, представь себе, на этих кудрях было - что бы ты думала? - Не шапка и не шлем... На них была корона.

   Натя склонилась от удивления, как в церкви.

   - Корона из чистого золота, говорю я тебе,- продолжала хозяйка.- Венец короля императора не мог бы быть краше. Я испугалась, но это был радостный испуг: с той минуты я мечтала только о герцогах и принцах, пока, два дня спустя, дочь портного Стратнера потихоньку не рассказала мне, что старая Мерта показала ей точь-в-точь такого же короля в зеркале. Ну, тогда ясно стало, что все это был один обман, а то, что случилось потом, еще больше подтвердило это. Год спустя...- госпожа вздохнула глубоко,- я должна была выйти за старого Кам-пенса, а вслед за этим сейчас и Стратнера дочка пошла к алтарю с угрюмым пекарем Яном Матисеном из Гарлема. Хороши короли - неуклюжий хлебный жук и мой деревянный чурбан-мореходец. Так вот, Натя, не принимай слишком близко к сердцу весь этот вздор. Можешь выйти за клевского рейтера, несмотря на все фокусы старой Мерты. Однако повтори, что сказал тебе вчера корабельщик! Знает ли он что-нибудь о "Морской Свинке"?

   ^{_______________}

   ¹ Титул, прибавлявшийся в средние века к имени некоторых лиц, главным образом церковников.

    

   - Нет, сударыня, он ровно ничего не знает. Он боится, не случилось ли с ней чего-нибудь во время последних бурь. Он думает даже, что судно погибло и ни одна крыса не уцелела на нем.

   - Ни одна крыса? - повторила хозяйка, задумываясь, между тем как на ее губах играла легкая улыбка.- А какое красивое, стройное судно наша "Морская Свинка"! Право, жаль ее! Но и то сказать - зачем было старику отправляться в далекую Португалию? Со всем экипажем, ты говоришь? Но ведь тогда и мой старик... Он может вовсе не вернуться?..

   Последнее она проговорила с легким вздохом и как бы затаенной мыслью.

   - Боюсь, что так, милая госпожа,- сказала служанка, в свою очередь лукаво улыбаясь.- Очень может быть, что вы уже вдова, сами того не зная.

   - Избави Бог меня от такого огорчения,- продолжая все также улыбаться, сказала Кампенс.- Кто поможет мне тогда нести бремя всех хозяйственных забот?

   - Само собой - второй муж, добрая госпожа.

   - Ах, кто же захочет жениться на вдове и взять на себя все эти хлопоты?

   - О, вы - красивая, сильная женщина, с румяными щеками; детей у вас нет, а гостиница эта дает хороший доход. И, если я не совсем ошибаюсь, сударыня, второго мужа не придется искать далеко.

   - Ты думаешь, плутовка? Кто же это?

   Натя сделала движение, как бы прислушиваясь к долетавшим до них звукам труб и рогов и указывая хозяйке в ту сторону.

   - Слышите? - сказала она.- Вот он как раз выходит на сцену. Слышите, как радуется там народ! Он очень красивый мужчина, этот мастер Гаценброкер. И он кажется еще осанистее, когда представляет языческого императора или царя Давида. И как вам сказать? Вот тут-то, пожалуй, и есть тот король, о котором вам гадала старая Мерта.

   - Молчи, глупая! Разве ты не видишь, как я краснею. Мы стоим здесь и болтаем, и, кажется, совсем забыли, что нам надо еще многое приготовить. Ну, открывай-ка окно: там стучится кум Гиле.

   - Кружечку вермуту, кумушка,- прохрипел в открытое окно устроитель свадеб, крестин и похорон, одетый в плащ, весь в черном, но с белым воротником в широких складках.

   Пока Натя наливала вино, Гиле скороговоркой стал передавать новости дня:

   - Завтра, после обеда, во время вечерни, состоится вынос в церковь тела скончавшегося Петера Петерсена, законного сына Петерса с "Острого Угла". Родственники с глубоким прискорбием извещают об этом и приглашают на поминки. Госпожа Дивара, законная жена Яна Матисена, гарлемского пекаря, благополучно и в добром здоровьи разрешилась от бремени сыном. Мастер Стратнер из Гельдерна, портной, отец роженицы, с сердечным удовольствием извещает об этом родственников и добрых друзей. Вот вам все, что у меня есть: а теперь давайте кружку.

   - Даже две, прошу вас,- сказала хозяйка и продолжала с притворным огорчением.- Ах, дорогой кум Гиле, скоро и мне придется просить вас объявить всем в городе о кончине моего бедного Кампенса. Боюсь, не проглотила ли уже акула моего честного старика? Едва ли уж остался след его на море. Пожалейте обо мне, мастер Гиле.

   Кум Гиле, потянув из кружки, закатил глаза вверх и проговорил с набожным видом:

   - Все люди должны умереть, и прежде всего старики, а еще прежде - моряки и матросы, доверившие морю свою жизнь. Постарайтесь утешиться, добрая кумушка! Судьи и градоправители, духовные и светские, все должны помнить о смерти. Вот только что сказал мне Клас, ткач из Гравенгагена, что позавчера отошел в вечность староста Лоренц Бокель, поевши макрели, хотя он был только что в полном здоровьи. В одну четверть часа здоров и мертв. И кто? Староста, богатый человек, каких-нибудь всего пятидесяти лет от роду. Вот вам пример, что такое наша жизнь здесь, на земле. Так вот и вы должны успокоиться. А когда придет время объявить об этом в городе, не забудьте кума Гиле.

   Он убежал на своих тонких, как спички, ногах, не тяжелее сам той полушки, которую оставил на окне за свой разбавленный вермут.

   Хозяйка потуже завязала свой чепчик, тихонько усмехнулась про себя и обратилась к Нате:

   - Приготовь все хорошенько, моя милая. Сегодня, лишь только окончится представление, у нас будет много гостей. Они ставят сегодня взятие Трои, а пожар деревянного города на сцене всегда собирает массу народа. Я тоже не хотела бы пропустить конец представления.

   Смотри же хорошенько за домом, душечка; не забудь сделать все, что я тебе говорила.

   Натя, в знак согласия, кивнула головой и, завистливо глядя вслед хозяйке, принялась возиться с котлами и кастрюлями.

   Герд, исполнявший в доме различные черные работы, подкрался к ней с очевидным намерением заменить клевского рейтера.

   Хозяйка поспешила между тем, хлопая деревянными башмаками, туда, где находились деревянные подмостки и где разыгрывалась трагедия, привлекшая половину жителей Лейдена в качестве зрителей. Солнце уже близилось к закату, а вместе с тем и представление быстро подвигалось к концу. В настоящую минуту как раз на подмостках появился чудовищных размеров конь и хор однообразно провозглашал:

   - Вот конь, проклятый небесами, из брюха которого должны явиться воины для того, чтобы покорить Трою. О горе! Эта ночь несет с собой кровавое деяние. Горе многих людей. Всесилен меч, но еще могущественнее злоба диких Фурий ¹.

  

   ¹ Богини мести Они олицетворяли угрызения совести Фурии со ставляли троицу - Алекта (неугомонная), Тизифона (мстительница за смерть), Мегера (озлобленная).

  

   Тысячи и тысячи голов жадно тянулись со всех сторон, употребляя все усилия, чтобы не пропустить ни одного движения на подмостках. Подобно другим, наша влюбленная хозяйка, тяжело дыша, всматривалась с напряженным вниманием в толпу греческих воинов, вышедших из утробы коня и готовых предать пламени деревянный город Илион.

   Глаза жены старого корабельщика блестели ярче факелов в ту минуту, когда они остановились на храбрейшем из героев. То был Агамемнон, царь царей, выступавший торжественно, в шлеме, украшенном золотом и с развевающимся на нем павлиньим пером. В общем он был одет как современный кирасир, но щеголял длинной пеньковой бородой, ниспадавшей до самого пояса из воловьей кожи.

   Это был Гаценброкер, главный актер и руководитель лейденской гильдии комедиантов, которые набирались из всех ремесленных цехов, смотря по тому, больше или меньше народу требовалось для той или другой разрешенной к представлению пьесы. Превосходя всех телосложением, искусством речи и ученостью, Гаценброкер, неудавшийся школьный учитель, служил для всех остальных наставником и примером и был в одно время директором и казначеем веселой шайки.

   - Гаценброкера! - кричала толпа восторженных зрителей, приветствуя героя в ту минуту, когда он поверг на землю старика Приама, гордо красовавшегося в поношенной рясе, заимствованной из соборной церкви, и приготовлялся начать свой заключительный монолог.

   Он искал глазами в толпе предмет своей страсти и когда нашел, то подбоченился левой рукой, протянул правую с жезлом главнокомандующего вперед и загремел, произнося слова, вложенные поэтом в уста героя:

    

   "Гнездом вороньим пусть Приамов град отныне станет...

   Да сгинет Троя, да вознесутся гордо Нидерланды!"

    

   Тогда толпа - большей частью мелкие торговцы и корабельный люд из Роттердама - топала ногами, хлопала руками, издавая громкие возгласы восторга, и смешанный гул царил над площадью, заглушая голос героя.

   Госпожа Кампенс также не ленилась махать своим платочком и до красноты хлопать своими белыми руками, как вдруг... Среди всего этого гвалта грубый голос произнес над самым ее ухом:

   - И... и... Гром и молния! Микя, госпожа Микя Кампенс, наконец-то я вас нашел.

   Она оглянулась, едва успев подумать с ужасом: "Мой старик". Ее губы едва могли прошептать:

   - А... а, Берндт, мастер Берндт Кампенс, это вы - вы сами во плоти?

   И, потрясенная страхом и удивлением, она без памяти упала в железные объятия старого простоватого судовщика, который вынес ее из толпы, как тюк с товаром.

   - Уксусу, уксусу! - крикнул он Нате, злорадно ожидавшей наступления этой минуты.- Можно подумать, черт возьми, что в этом прекрасном хозяйстве уксус превратился в мальвазию¹: так долго приходится ждать, и так мало его тут.

  

   ¹ Лучший сорт ликерного вина.

  

   Он быстро вылил поданный уксус на виски жены. Она очнулась, со вздохом говоря:

   - Ах, что теперь с моим прелестным чепчиком, моим шейным платком, с моей цепочкой. Вы вечно делаете глупости, мастер Берндт.

   Она с досадой оглянулась вокруг. Над ней склонилось загорелое лицо старого моряка. Натя и несколько завсегдатаев трактира толпились, вместе с Берндтом, возле нее; но позади всех, в стороне, стоял и смотрел на нее некто, один вид которого произвел на госпожу Кампенс такое действие, что она была почти вынуждена снова закрыть глаза. Сидя теперь и не спуская глаз с этого человека, обращаясь к мужу только со словами, но вовсе не глядя на него, она задавала ему вопросы:

   - Вы живы, мой муженек и повелитель? А как же это мы думали, что вас уже нет на свете!

   - Ах, гром и молния, наша женушка! Правда, так же точно могло случиться, что волны гнали бы теперь наши мертвые тела, как то, что мы, благодарение святым, стоим теперь здоровыми и невредимыми перед вами.

   - Ну, этот папистский хлам здесь, мой добрый друг, ни при чем. Благодарите Бога - и этим все сказано.

   Эти слова были произнесены тем самым чужестранцем, на которого госпожа Кампенс продолжала смотреть с явным вожделением. Он произнес их сухим, отрывистым голосом и повернулся спиной к окружающим помощникам и любопытным.

   Эти слова - чудовищные в глазах верных церкви, сладостно звучавшие для присутствовавших в комнате единомышленников Лютера,- возбудили общее удивление. Но никто ничего на это не сказал. Что же касается самого хозяина дома, он подошел большими шагами к гостю, взял его за руку и, приведя к жене, сказал с чувством признательности, хотя и с несколько комическим самомнением недалекого человека:

   - Смотри, жена! Вот человек, которому я обязан своим спасением после Бога. Возле Дюнкирхена надежды оставалось у нас мало. Наше судно... Ну, вот, когда-нибудь поедем в гавань, и ты увидишь эту "Морскую Свинку", потрескавшуюся, с пробоинами,- словом, прямо решето. Руки у нас совсем онемели от выкачивания воды. И вот, на наше счастье, этот человек находился у нас на борту в качестве пассажира. Он заставил нас молиться. И ведь вот, как он ни молод, а в голове у него, я думаю, все пророки, и молитвы все он знает наизусть. Когда же мы все-таки, измученные, переставали работать и у него пересыхал язык, он уверял нас, что мы не погибнем, потому что он находится на судне. И он говорил с твердостью и убеждением до тех пор, пока мы не начинали снова верить. И вот ведь так оно и случилось. Мы достигли гавани и очутились в безопасности, но нашей "Морской Свинке" пришлось пролежать пять недель в верфи, пока ее законопатили. Северный ветер, хотя нас в конце концов и загнал до самого Текселя, не сделал нам, однако, никакого вреда, благодаря молитвам и ободрявшим нас словам молодого господина.

   - Я сам здесь мало значу,- сказал юноша и, польщенный, погладил свою русую бороду, которая так же, как и вьющиеся кудри его, ярко оттеняла его белое лицо с длинным носом.- Дух Господа веет над морями: и кто верит в это, тот спасается и невредимым останется и в бурю-непогоду.

   Он закрыл глаза, подняв их к небу в каком-то восторге. Потом, между тем как окружавшие, пораженные редким благочестием столь юного человека, перешептывались между собой, гость устремил на хозяйку проницательный и чувственный взгляд, пожал ей украдкой руку и тихо проговорил:

   - Не унывайте, прелестная госпожа! Эта старая смоляная бочка вернулась сюда некстати для вас, но, как говорится в песне, "под гладким лбом таится находчивый женский ум".

   Госпожа Кампенс, пораженная и безмолвная, взглянула на него. Он же быстро повернулся к хозяину, говоря:

   - Пожалуй, мне долго придется ждать, пока приведут лошадь, на которой я мог бы ехать дальше.

   - Ах, черт возьми, я и позабыл совсем об этом. Гей, голла! Герд! Беги, скачи скорей к соседу, молочнику: пусть он пришлет лошадь и своего слугу. Милостивый господин должен сегодня ехать в Гравенгаген.

   - Да, да, беги, поторопись, грязный мальчишка! - подтвердил гость, бросая юноше серебряную испанскую монетку.

   - Как, неужели дорогой гость сегодня же хочет нас покинуть? - спросила госпожа Кампенс, возвращаясь снова к тону и манерам хозяйки дома.- Уж наступает вечер а для желанного гостя всегда найдется достаточно места под вывеской "Трех Селедок".

   - Нет, господа, мне нельзя долго мешкать,- отвечал он.- Но я не говорю, что не вернусь сюда скоро и не буду снова вашим гостем.- И он повернулся на своих высоких каблуках, как первый дворянин.

   - Желаю вам всякого благополучия, госпожа Кампенс! - ворчливо пробурчал чей-то глухой голос.

   - По какому это случаю, сударь? - спросила хозяйка, с досадой взглянув на мрачное лицо Гаценброкера.

   - Ну, конечно, по случаю возвращения вашего супруга. Он-то не утонул, но мои надежды все погибли.

   - Я не знаю, о чем вы говорите,- возразила она с неудовольствием и отошла от него, с жадным любопытством следя глазами за гостем, который нетерпеливо и с гордым видом ходил взад и вперед по комнате, не обращая внимания на прибывающих гостей.

   - Что там такое болтают о знатном госте? Откуда такой появился под кровом "Трех Селедок"? - спрашивал в это время хозяина тщедушный человек, делая насмешливую рожу и позвякивая все время туго набитым кошельком.

   Мастер Берндт, оскорбленный звучавшей в его словах насмешкой, возразил горячо:

   - О, милейший мастер Стратнер, этот дом пользуется достаточно хорошей репутацией: не в первый раз случается останавливаться здесь людям, не уступающим достоинством и благородством лучшим гражданам этого города. Если же вы хотите знать, о ком я только что говорил, то вот, взгляните на этого молодого человека в английском сюртуке из полосатого бархата, с прекрасной шляпой, в красных башмаках и с золочеными пуговицами на камлотовых панталонах. Каждая петелька настоящая. Все сделано в Лондоне, в новейшем вкусе: из вашей мастерской еще не выходило ни одной такой штуки... А?

   Портной с любопытством взглянул на молодого человека и сделал удивленное движение. А когда молодой человек, с признаками крайнего нетерпения, подошел снова к моряку, Стратнер торопливо проговорил:

   - Если дьявол не ослепил мне глаз, то я готов побиться об заклад, что этот изящный дворянин был некогда моим учеником: я сам писал ему свидетельство на звание подмастерья.

   Гаценброкер, стоявший подле них, слегка толкнул гостя и, злорадно засмеявшись, сказал ему:

   - Изволите видеть, сударь: вот добрый человек, который говорит, что вас знает.

   - Кто? Вы-то?

   Задав этот вопрос и взглянув в то же время прямо в лицо портному, гость сильно вздрогнул и прибавил вполголоса:

   - О, мастер Стратнер, приветствую вас именем Господа! Давненько мы с вами не видались.

   С насмешливым чистосердечием ответил ему старик:

   - О, да! Давно, Янчик! Видит Бог! Где же это вы странствовали, милейший, в течение четырех или пяти лет, с тех пор, как взяли узелок ваш на плечо и отправились в путь? Вы, как видно, хорошо питались. Вам вообще, должно быть, недурно жилось. Я даже сомневаюсь, чтобы вы сами скроили платье, одетое на вас.

   Гость побледнел пуще прежнего и несколько раз провел рукой по бороде. Не желая, однако, дать заметить свое неудовольствие, он заговорил:

   - Господь устроил все к лучшему, добрый друг. Если я в прежние годы учился у вас мастерству, то в этом, думаю, нет ничего постыдного. Но после того, как я ушел от вас, я оставил это мастерство и занялся торговлей, не пренебрегая в то же время учением вообще. Англия - прекрасная школа для молодого человека, добрый мастер! И кто не убедился в этом сам своими собственными глазами, тот мало видел на свете. Во Фландрии я изучил суконное дело, а потом служил долгое время в Лондоне в торговом доме. Побывал я тоже во Франции, в Португалии и вот теперь возвращаюсь из Лиссабона для того, чтобы поселиться на родине и завести здесь свое дело.

   - Так вот оно что, черт возьми! - воскликнул Стратнер с некоторым недоверием в голосе.

   - А? Что вы на это скажете? - спросил моряк, довольный ответом молодого человека.

   Гаценброкер, бросив яростный взгляд на госпожу Кампенс, прислушивавшуюся к разговору издали, поспешил отойти в сторону.

   Бывший портной, ныне знатный господин, продолжал несколько напыщенным тоном:

   - Вы не станете более удивляться, добрый Стратнер, тому, что я бывал не всегда внимателен к работе, что я иногда приставлял левый рукав к правому плечу, пришивал пуговицы к левой стороне или прожигал иногда сукно на какой-нибудь куртке утюгом? Могу сказать теперь, что я стремился к более высокому: у вас, в лучшем случае, из меня мог бы выйти только портной для знатных господ. И если бы вы захотели отдать мне все, что есть у вас в доме и в ваших мастерских, я бы из всего этого ничего не взял, если не считать в том числе вашу дочку, к которой так лежало мое сердце.

   - Знаю, Ян, знаю: вы потому и ушли из моего дома. Но это все старые истории: и к тому же с тех пор все так переменилось. Моя девочка теперь замужем.

   - Да благословит ее Господь всеми благами своими! - сказал Ян, сложив набожно руки.- Не мне суждено было взять ее в жены. В то время вы мне ее не дали бы, а теперь... Господь знает!.. Купец должен вступать в родственные связи с богатыми и знатными родами, если хочет успевать в своем деле, как бы ни было значительно его собственное состояние. Не правда ли, добрая госпожа?

   С этими словами он обратился к хозяйке дома, которая с удовольствием слушала, как он таким образом принизил дочь спесивого портного.

   - Ради святого Петра, поставьте этого молодого человека на мельницу Дидерихса: кстати, со вчерашнего дня она совсем стала,- пробормотал Стратнер на ухо корабельщику.- Ну, с таким товарищем вы могли в самом деле весело плыть, несмотря на бурю и волны.

   Гаценброкер осторожно пощупал бархат на платье гостя и сказал с кажущимся равнодушием и простотой:

   - Сюртук на вас немножко узок, господин, можно подумать, что он не на вас вовсе шит. Или это теперь такая самая последняя мода в Лондоне?

   - Да, последняя, друг мой. Впрочем, дурак может заказать себе сюртук по желанию просторнее, если так нравится ему.

   Гаценброкер отскочил. Сверкавшие глаза выдавали его возраставшую ярость. Обратив внимание на его широкие плечи, Ян с некоторым смущением моргнул глазами и, чтобы скрыть этот страх, тихо спросил хозяйку:

   - Кто этот дерзкий дурень, позволяющий себе такие речи в вашем доме?

   Микя не могла ему сейчас ответить, заметив, что Гаценброкер ревниво следит за ней. Зато заговорил снова Стратнер, обратившись к Яну со словами:

   - Вы говорите, Ян, что хотите поселиться на вашей родине? Черт возьми, скажите, однако, где же ваша родина? Когда вы попали ко мне в ученье, я взял вас из монастыря как найденыша, по просьбе покойного господина ректора. И мне стоило-таки немалого труда, как вы знаете, внести вас в гильдейские списки под именем Яна Янсена: ведь цех не любит шуток, когда дело идет о честном происхождении.

   На лбу Яна появились мрачные складки; губы судорожно подергивались; глаза, только что перед тем такие влажные, томные, полные страсти и желаний, приняли острое выражение, сверкая, как глаза змеи, готовой выпустить яд.

   Он ответил тотчас вопрошавшему, смущенному этим выражением его лица, с холодным презрением:

   - Перед Господом Богом все творения равны - князь и раб, тот, кто считает дюжинами своих предков, и тот, кто не знает даже, кто его отец. Тебе же, портной, в ответ на твои дерзкие речи я скажу: не говори со мной таким тоном, словно я твой работник. Отец мой взял в жены мою мать и объявил меня своим законным сыном. Он же дал мне средства для далеких путешествий и для моего образования. На его богатстве основаны будут мои торговые дела. Его богатство послужит для меня якорем в жизни.

   - А что? Не говорил я вам? Слушайте-ка хорошенько обоими ушами,- торжествовал старый моряк, тормоша портного.

   Гаценброкер не находил места, очевидно чувствуя себя нищим теперь, в присутствии этого человека. Микя мысленно пожирала молодого человека и сокровища его отца.

   В комнату вбежал Герд.

   - Лошадь готова, благородный господин,- настоящая фрисландская лошадь, с хребтом мягким, как масло.

   - Итак, в путь! - воскликнул Ян, прерывая свою речь и милостиво протягивая руку моряку и его жене.- Всего хорошего, штурман! Счастливо оставаться, сударыня! Мы скоро увидимся опять.

   - О, мы сочтем за честь, сударь, большую честь для нас,- отвечали они.

   Но пылающие щеки Мики говорили больше этого. Стратнер прошептал на ухо Гаценброкеру:

   - Черт возьми, хотел бы я знать, однако, как зовут этого удивительного зверя - отца его? Как он сказал, куда он едет?

   Ян между тем, сидя уже в седле, обернулся и, обращаясь к хозяйке, с достоинством сказал:

   - Когда вам случится как-нибудь побывать в Гравенгагене, разыщите меня, если я могу быть вам чем-нибудь полезен. Вы найдете меня в доме самого старосты Бокеля. Это - мой отец. Да благословит вас Господь!

   Топот копыт его коня доносился уже издали, когда оставшиеся опомнились и заговорили.

   - Бокеля - старосты сын! Сын богатого Бокеля! Скажите пожалуйста, кто бы мог подумать?

   Но в то же время хозяйка вспомнила вдруг болтовню кума Гиле и воскликнула:

   - Ах, Христос с нами! Бедный молодой человек! Ведь отца его уже нет на свете. Он умер позавчера. И вот молодой господин должен вступить в дом траура, где ждала его радость.

   - Тем лучше для этого странствующего бездельника,- проворчал сквозь зубы бесцеремонный Стратнер.- Мертвый папаша для такого молодца, конечно, гораздо приятнее, чем живой.

   - Кто знает, однако, как обстоит теперь дело с отцовским наследством,- коварно заметил Гаценброкер.- Сдается мне, я слышал о его делах что-то такое, что заставляет сомневаться в основательности этого наследства.

   - А кто такая мать его? Откуда она родом? И кто ее родственники и близкие, если они у нее есть? - задавали вопросы некоторые из гостей, оставляя на минуту свою игру в кости.

   В ответ на эти вопросы Стратнер приложил палец к носу со значительным видом и сказал:

   - Да, да! Правильно, если я не ошибаюсь... Несколько лет назад Бокель женился на простой крестьянской девушке... И у него было от нее уже тогда несколько человек детей... И кажется даже, девушка эта была крепостная; он взял ее из какой-то немецкой провинции...

   - Ну их к черту, немцев! - воскликнули некоторые из гостей, сопровождая эти слова презрительным смехом и пожимая плечами:

   - Принеси мне стакан хорошего пива, Герд,- сказал со вздохом хозяин дома.- Да покрепче, слышишь? Я чувствую себя не совсем хорошо. Пододвинь-ка мне кресло и скажи хозяйке, пусть придет сюда: она мне нужна.

   - Госпожа, госпожа! Хозяин ждет вас.

   - Грубиян, заткни глотку! Сейчас приду!.. Так вот, Натя, как я тебе сказала,- проговорила хозяйка, стоя в дверях кабачка.- Я дрожу еще и теперь всем телом. Этого именно человека показывала мне старая Мерта. Его и никого другого!

   - А корона, о которой вы говорили, госпожа Кампенс?

   - О, уж конечно, он скорее всякого другого заслуживает такой короны.

   - Ну, а господин Гаценброкер?

   - Фу, я не могу выносить этого злого бездельника!

   - Госпожа, госпожа, хозяин требует вас к себе поскорей.

   - Иду сейчас... Натя, молись за меня... Ты знаешь мое заветное желание.

   Когда хозяйка наконец удалилась, Натя, качая головой, проговорила про себя:

   - Можешь рассчитывать на меня, злая дура! И что она только нашла в этой худой кислятине с рыжей бородой и козлиным носом? С ума она сошла что ли? Да и станет ли думать о ней этот богатый сукноторговец? А хорошо ли вы заметили, госпожа Кампенс, кому из нас двоих он ласковее улыбался? Оставались бы при своем старом моряке или удовольствовались бы хотя этой пивной бочкой, неудавшимся школьным учителем, Гаценброкером. Молодые, проворные девушки скорее, конечно, понравятся молодым богатым господам, чем какая-нибудь распутная жена, хотя бы даже она и была хозяйкой гостиницы "Трех Селедок".

   И, засмеявшись громким, презрительным смехом, служанка исчезла в темном проходе, где хранились бочки с пивом

   Мастера Берндта охватил между тем приступ настоящей лихорадки, и его уложили в постель.

    

   Старинная, настоящая голландская комната, с огромными окнами, деревянной обшивкой по стенам, с большим, пустым камином и немногими принадлежностями домашнего хозяйства, украшенная собранием родовых портретов, писанных на дереве,- комната, такая же печальная и мрачная, как тот день, была вполне подходящим местом для собрания родственников в доме, где царил траур, в Гравенгагене.

   Кресло, принадлежавшее собственной особе хозяина дома, оставалось теперь не занятым: тот, кто так часто отдыхал в нем от своих деловых забот, покоился со вчерашнего дня в глубоком, крепко замурованном церковном склепе. И каменотес уже выдалбливал его деяния и память о совершенном им на земле, его почетные звания и добродетели на каменной плите, которая должна была занять место на могиле, у него в головах.

   В доме, только что покинутом умершим, принадлежавшие ему богатства взвешивались, оценивались, делились и расхищались. Огромная чернильница на конторке поглощала в себя одну за другой серебряные марки, пока наконец не были заключены счета и подведены итоги. Затем наступило долгое, глубокое и тягостное молчание.

   Тогда только вдова, закутанная вся в траурные одежды, так что из-за капоров и вуалей едва выглядывало доброе, серьезное немецкое лицо, как бы собравшись с духом, спросила:

   - Теперь, наконец, можете ли вы, господа, сказать мне, во имя Спасителя, что же остается мне и моим детям из всех этих растраченных и разделенных по завещанию богатств?

   Пфальцграф, он же нотариус, откашлялся, приподнял плечи, сунул нос, как воробей, в раскрытый перед ним список, наклонился по очереди к каждому из трех ближайших к нему за столом господ в длинных мантиях и траурных шляпах, с окаменелыми железными физиономиями, ястребиными носами и крепко сжатыми лягушечьими челюстями, и сказал значительным тоном:

   - Если отчислить то, что достопочтенный покойный остается должным общине, как это доложено здесь господином обер-мастером Бирбомом; если отделить также то, что причитается присутствующему здесь почтенному Натаниэлю Гоэсу из Швевенингена вместе с неуплаченными процентами на всю сумму, согласно существующей записи; и за уплатой также суммы, отказанной покойным богоугодному заведению, в лице почтенного попечителя оного, Адриана ван Коэгорна, и его людям, по единственному завещанию, написанному десять лет тому назад и ныне нами вскрытому, то остается законным наследникам и родственникам: дом в селении как место жительства для вдовы его, остальным же всем вкупе два вагона на гарлемской дороге, одно место в церкви и прочее движимое имущество скончавшегося, - если решение, поставленное судебным приговором по иску почтенного Арнольда Герике против достопочтенного почившего не повлечет за собой других последствий.

   Тот, о котором шла речь, при этих словах надулся в своем кресле, как человек, вполне уверенный в исходе тяжбы, и стал рассматривать изображения на стене и хозяйственные принадлежности, находившиеся в этом покое, словно они уже были в его владении, и с таким видом, который во всяком случае достаточно ясно говорил об его намерении.

   Вдова вздохнула глубоко, но уже без слез, и, встав с места, сказала:

   - То, что вы мне сказали - все равно, как если бы умерший протянул мне нищенский посох из своей безвременной могилы. Но я прошу вас, всех присутствующих и родственников, принять мою благодарность за урок, который вы мне даете, хотя, к сожалению, слишком поздно для меня. О, нет, никогда ни одна женщина пусть не оставляет родины своей для того, чтобы прилепиться к мужу на чужой стороне, оставаясь одинокой сиротой, покинутой всеми! Бокель был честный человек: я могу только скорбеть о том, что он не успел заранее собственноручно обеспечить участь мою и моих детей. Вы же, добрые господа, не знаете сострадания к женщине из чужой земли. Для вас было ножом в сердце уж то, что я вошла в родство к вам: и вы даете мне это теперь чувствовать, как подобает при таких обстоятельствах. Да простит вам Бог!

   Те, к кому обращены были эти слова, зашевелились теперь, шаркая ногами под столом и обмениваясь между собой различными замечаниями, то в грубом и зловещем тоне, то рассыпаясь в извинениях и сладких речах:

   - На основании общинного права...

   - Но разве запись не гласит?

   - А неуплаченные проценты?..

   - Но завещание должно быть выполнено свято...

   - Помоги нам Бог: мы должны поступить так, как мы поступаем...

   - Решение суда присуждает мне все требования иска и этим лишает вас последнего, что имели вы, чужое, забежавшее к нам племя! - прокричал в заключение Герике, весь красный от душившей его желчной злобы.

   Его гневное возбуждение воспламенило ярость многочисленных родственников, сидевших вокруг с обманутыми надеждами насчет наследства. Как из одной глотки вырвался у всех у них крик:

   - Аминь, аминь! Да будет так, как сказал Герике: и пусть он возьмет свое! Мы все страдаем под бременем этих нищих пришельцев, которые ворвались в старый голландский дом и семью, как прожорливые паразиты. Здесь было бы довольно денег для того, чтобы каждому доброму родственнику и родственнице, всем им, любившим покойного, остался хороший подарок на память. Но они явились к нам, налетели, как хищные вороны,- эта мать с ее детьми. Они растащили все на сторону, что только можно было растащить; они прикарманили себе зерно и бросают нам в лицо одну солому! Горе, горе этим проклятым чужеродцам! Да не обретут они покоя в нашей земле! Вы заслужили от нас это проклятие до третьего поколения.

   К этим крикунам присоединились и домашние слуги, которые никогда не считают себя достаточно награжденными за равнодушно исполняемые ими обязанности:

   - Они умаляли наши заслуги перед господином: и вот, после десяти лет, он оставил нам не больше, чем сделал раньше. Они лишили нас подарка, уменьшили наше жалованье и ввели нас в расход на траурные одежды и погребальные свечи. Они расточили и запрятали все сами, не вспомнив даже о нас, бедных слугах! А кто же она-то сама, госпожа? Крепостная, хуже родом, чем мы все! Старший сын - мальчишка-мастеровой и родился вне брака. Все-то дети с трудом усыновлены, потому что были зачаты до брака. Они явились на свет совсем не для того, чтобы носить бархат и шелк: куска сухого хлеба было бы довольно для них. И они же испускают стоны и жалобы после того, как наполнили карманы краденым добром! Горе им! Пусть обрушатся на головы им несчастия и беды, пусть никогда не будет им счастья в Нидерландской земле.

   Присутствующие стали расходиться, причем благочестивые родственники и ближние, прощаясь, осеняли вдову и сирот широким крестным знамением. А враждебные спорщики плевали, поворачиваясь к ним спиной. Домашние же слуги и служанки показывали им языки. Один Адриан ван Коэгорн оставался еще и занят был делом: с деревянной линейкой в руках он обходил комнату с таким видом, как будто здесь не было никого, кроме него, прикидывая мерку по стенам и отсчитывая шаги, как плотничий десятник, занятый расчетом работы.

   Чья-то холодная рука коснулась вдруг его руки и помешала его глубокомысленным соображениям.

   - Что такое? - спросил он с видом удивленного Архимеда бледного Яна Бокельсона, который стоял перед ним с поднятым вверх указательным пальцем.

   Ян имел вид человека, погруженного в глубокую восторженность.

   - Вы рассчитываете и размеряете здесь не для возведения Скинии Завета или Божьего храма?

   - Правда, нет, но для устройства отделения для пансионерок богадельни, которые до сих пор помещались в слишком близком соседстве с мужчинами. Благодаря завещанию вашего отца, отказавшего нам этот дом, мы сможем поместить здесь до 40 постелей, считая оба этажа; и у нас еще останется в нижнем помещении достаточно места для экономки и для хранения запасов.

   - Берегитесь чтобы Господь в гневе Своем не казнил вас смертью в чужом винограднике, которым вы овладели хитростью.

   Попечитель госпиталя оглянул говорившего с ног до головы и сказал надменным тоном:

   - Кто дал вам право делать мне упреки? Разве этот дом не перешел к нам как добровольный дар покойного старосты, в знак благоволения его к нищей братии? Разве я вор? Не должны ли вы видеть во мне скорее уполномоченного представителя нищих людей, блаженных потому, что они войдут в царствие Небесное. Вы можете убедиться из моих слов, милый друг, что я так же, как и вы, умею ссылаться на Священное Писание.

   - Воистину,- начал снова Ян,- кто берет монету с алтаря или отнимает у сирот принадлежащее им, да будет проклят вовеки. Я пришел не с ветвью мира в руке, говорил Господь,- я принес