Главная » Книги

Шпиндлер Карл - Царь Сиона, Страница 14

Шпиндлер Карл - Царь Сиона


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23

итвы. Победа будет приписана нашему геройству, и мы - у цели.
   - Аминь, мой брат! Вот моя рука.
   - Искренно и чистосердечно, без обмана?
   - Так же искренно и чистосердечно, как ты подаешь мне свою.
   - Хвала Господу, соединившему нас, Ян. Прошу тебя завтра, как только засияет день, непременно быть в доме Книппердоллинга!
   При прощании обоих апостолов тысячелетней империи, с той и другой стороны дано было немало обещаний. Маттисен поспешил на собрание верующих, которые он ежедневно, с наступлением вечера, устраивал в своей квартире. Ян позвал своего стража, доброго Петера Блуста.
   - Пойдем со мной скорее к старому Дузенштуеру,- обратился он к нему с нескрываемым удовольствием.- Я немедленно должен поговорить с ним.
   И пророк, в сопровождении Петера Блуста, отправился к богатому варендорфскому старейшине в Ницинкский монастырь с тем, чтобы побывать там раньше, чем разойдется собрание Маттисена. Вялость, которую напустил на себя лейденский пророк, совершенно оставила его и уступила место лихорадочной энергии, с какой отныне он и пошел к своей цели.
    

Глава IX

ПАДЕНИЕ МАТТИСЕНА

   Под окнами Анжелы, едва обрисовываясь в утреннем тумане, проходило погребальное шествие. Ни колокольного перезвона, ни священников - ничего, что требует церковный устав. Одно лишь похоронное пение многочисленной толпы провожающих сопровождало печальную процессию. Простой нетесаный гроб, даже не прикрытый черным покрывалом, торопливо несли к месту последнего упокоения. Убогая обстановка и непристойная суетливость толпы наполнили душу Анжелы горьким чувством. Прислонясь головой к холодному стеклу окна, она промолвила:
   - Это злую долю несчастной Елизаветы хоронят они. Мир этому праху! Она много выстрадала в жизни!
   И что-то, похожее на удовлетворение, прозвучало в речах Анжелы.
   Людгер стоял за спиной дочери и расслышал ее слова
   - Смотри, Анжела, как бы не случилось чего-либо худшего. Все житейские испытания ниспосылаются нам свыше! Следует терпеливо сносить удары судьбы, а не пытаться пересоздавать ее с безумной дерзостью.
   - Раньше вы говорили иное,- отвечала Анжела, строго взглянув на отца.- А теперь вы проповедуете терпение, и только потому, что собрались подвергнуть меня жестокому испытанию. Но знайте, отец: при всем моем послушании, я никогда не изменю религии и не соглашусь загрязнить таинство брака. Вы можете запретить мне последовать влечению моего сердца, но оставьте мне за это мою свободу.
   Художник в замешательстве опустил глаза.
   - Анжелочка,- проговорил он несмело,- ведь я забочусь только о твоем счастье. Дворяне забирают силу, господин фон Вулен, как храбрейший из мюнстерских вояк, наверняка будет первым из первых. А что даст тебе Ринальд? Латынь да шпагу?
   - Я не ожидала от вас, отец, таких суждений. Но скажите откровенно: вы отказали Ринальду от дома? Не правда ли?
   - Что за мысль, Анжела? - спросил рассерженный художник.- За кого ты меня считаешь? Да разрази меня... Ничего, ничего, я не стану божиться, но я был бы свиньей, если бы оскорбил этого честного малого... потому что... потому что ты его любишь. Нет, мастер Людгер не мужлан и помнит добро... Наоборот, не далее, как вчера, я сказал Ринальду, что его посещение доставляет мне огромное удовольствие, хотя для тебя у меня и есть другой на примете.
   - Значит, вы не скрыли от него того, что составляет мое и его несчастье! - со страданием в голосе воскликнула Анжела.
   Художник утвердительно кивнул головой.
   - Отец, отец! - воскликнула девушка дрожащим голосом.- Да не накажет вас Небо; но я хотела бы видеть вас таким, каким вы были когда-то. Вы долго молитесь, но не святым угодникам; вы набожно распеваете псалмы и отвыкли от чужеземной привычки божиться; но ваши псалмы мне так же ненавистны, как божба! Я боюсь: в вас заглохли уже и сердечная доброта, и человеческое достоинство.
   Людгер был убит. Его упрямство не устояло перед печалью любимой дочери, но ему не приходило в голову, как восстановить утраченное согласие. Наконец, он напал на путь всех слабохарактерных людей и стал утешать Анжелу тем, что грядущие дни полны неожиданностей; что неизвестно, что будет; что обещание еще не клятва и так дальше, все в том же безнадежно вялом тоне.
   Трудно описать, каким ярким огнем загорелись глаза Анжелы, когда тот, о ком только что говорили, и кто занимал все ее помыслы, появился внезапно на пороге. В полной форме своего нового звания торопливо вошел Ринальд. Но как изменилось выражение его лица! Как неприветливо звучал его голос!
   - Простите, что помешал вам! - сказал он, избегая взглядов Анжелы.- Бывшему другу да будет дозволено явиться в минуту несчастья с добрым советом.
   - Бывшему другу? - переспросила с тоской девушка и протянула ему руку.
   Он мимоходом пожал ее и продолжал, поглощенный тяжелыми мыслями:
   - Запритесь дома, барышня! Сегодняшний день, если верить хоть половине слухов, наполняющих город, грозит новым возмущением. Одному Всевышнему известно, кто одолеет, потому что брат восстает на брата, слепой идет на слепого!
   - Новые ужасы! - жалобно воскликнул Людгер.- Но послушай, Ринальд, говори же по-человечески. Разве ты не видишь, как моему ангелочку тяжело переносить твою суровость? Если бы ты знал, как я раскаиваюсь... Но я не должен...
   - Кончай, кончай, отец! - молила Анжела.
   Ринальд слушал, пораженный. Любовь, которую тщетно старался он заглушить в себе, озарила счастьем его загоревшийся взор, пожаром разлилась по его лицу.
   Но в это время в комнату вошла Елизавета, в своем вдовьем траурном вуале, и прервала излияния Людгера.
   - Я бы хотела, если вы позволите, мастер Людгер,- сказала она,- провести несколько дней в обществе вашей милой дочери: в моем печальном доме так пусто и грустно!
   Прежде чем Людгер собрался ответить, Ринальд, не обращая внимания на присутствующих, обратился к Анжеле:
   - Анжела, скажи мне, повтори то, чему я хочу верить, несмотря на все сомнения: скажи, что меня, меня одного ты носишь в своем сердце... и равнодушна ко всем графам и рыцарям на свете, и добрый отец не устоит перед нашей любовью и мольбами.
   Анжела ответила:
   - О, Ринальд, друг мой, поверь, один только злой дух недоверия и смятения, овладевший тобою, стоит на пути к нашему союзу. Это также верно,- как глубока моя любовь к тебе, как то, что отец осчастливит нас своим согласием. Обещай мне... Вдруг Елизавета воскликнула:
   - Постойте, разве вы не слышите? Колокола гудят... Все прислушались. Звонили в набат, возвещавший о пожаре, и в колокол ратуши.
   - Начинается! - сказал Ринальд с тяжелым вздохом.- Берите свое оружие, пойдем вместе, мастер Людгер. Посмотрим, что сегодня пошлет нам Небо и его пророки. Анжела, я доставлю вам отца здравым и невредимым или не вернусь сам. Запритесь крепко в доме обе.
   Он пожал руку своей подруге как человек, отправляющийся в далекое путешествие. Художник, растерявшийся от ужаса, после долгих сборов также горячо простился с дочерью.
   - Скажи мне,- спросила Елизавета Анжелу, когда они ушли,- неужели годы и страдание так меня изменили, что Ринальд даже не узнает меня?
   - Ты его знала? - рассеянно спросила Анжела.
   - Он часто приходил к отцу и говорил со мной.
   - Ах, Елизавета, он так любит меня, что ему ни до кого. Прости ему его невежливость ради нашей любви!
   - Да, я вижу. Ты счастлива даже в самом страдании.
   С этими горькими словами Елизавета принялась запирать и загораживать двери дома. Затем она обратилась к углубившейся в свои мысли Анжеле:
   - Пойдем наверх, оттуда виден дом городского совета, а мне кажется, что весь народ сбегается туда.
   Действительно, на улицах царствовало необыкновенное движение. Все решительно партии высыпали на улицу, словно сговорились посмотреть друг другу в глаза. Бургомистр, советники и цеховой старшина уже находились на рыночной площади, когда появился Маттисен, окруженный толпой своих сподвижников. Посреди них стояли четыре связанных человека - солдаты наемного городского войска, как это было видно по их одежде.
   Гарлемец, похожий на Голиафа в своем грубом платье из звериных шкур, вооруженный огромной секирой, приказал дать залп из пушек, расставленных на соборной площади. Едва замолк их гром и на площади воцарилась глубокая тишина - пророк заговорил:
   - В лице этих людей вы видите преступников, погрешивших против общины Нового Израиля. Они позволили себе вчера всякие бесчинства в доме одного из граждан; они поносили пророков. Я требую их смерти чтобы этот пример послужил к устрашению и исправлению других. Эти преступники должны быть привязаны к высокому липовому дереву и расстреляны. Сам Отец сегодня ночью внушил мне применить здесь это наказание еще неизвестное в стенах Мюнстера.
   Вначале молчание сопровождало слова Маттисена. Драбанты пророка, торопясь выказать свое искусство в стрельбе, уже взялись было за оружие, да кучка ремесленников заволновалась.
   - Губерт, пришло время действовать! - заговорило несколько голосов, и кузнец Губерт Рюшер смело потребовал к ответу пророка:
   - Кто осмелится казнить этих людей, веря на слово голландцу? Где доказательства правдивости этого так называемого пророка? Где его непогрешимость, дающая ему право называть себя учителем других людей? Этот неизвестный беглец, бездомный булочник смеет распоряжаться нашим имуществом, возвышать свой голос в делах городского правления, правила которого неизвестны ему! Разве мы не дураки, что позволяем этому вралю выдавать себя за пророка и признаем себя его подданными? Если кого следует предать суду, то именно этого лгуна и обманщика! Истинная правда; я не откажусь от своих слов, клянусь жизнью!
   Необычайная до сих пор прямота этого обвинения против внушавшего всем страх пророка ужаснула одних и возбудила глубокое сочувствие к себе в других. Ропот ремесленников возрастал, ревность драбантов ослабела. Бездеятельно, но полные напряженного ожидания, смотрели на эту сцену патриции. Все не сводили глаз с пророка: от его силы зависело все его спасение. Он и пустил ее в дело.
   С быстротой молнии, как разгневанное хищное животное, напал он на кузнеца, бросил его на землю, наступил на него и поднял свою секиру.
   - Ты клянешься жизнью в правоте своих слов, безбожник и мятежник! Да не будет тебя в числе сынов Израиля! Настал час Божьего суда!
   Прокричав эти слова, он вонзил в спину бедняка свое тяжелое оружие.
   - Горе мне! Ян Бокельсон, где ты? Братья... - простонал умирающий.
   Но все руки опустились, все лица побледнели, у всех душа ушла в пятки. Правда, из рядов выступили Тильбек в качестве представителя от дворян, Редекер как предводитель ремесленников; они попробовали жаловаться, действовать. Но первый был чересчур испуган для этого, второй - слишком многоречив.
   - Молчите! - как лев зарычал на них Маттисен.- Трепещите, клятвопреступники! Кайтесь, не то и вас ждет Божий суд!
   - Не умолкайте! - воскликнул Герлах фон Вулен, подбегая к Тильбеку.- Беритесь за оружие. Уничтожьте лжепророка над израненным телом этого мученика.
   - Небесный огонь да испепелит вас, язычники! - разразился Маттисен.
   В это время из толпы народа выбежал Ян Бокельсон, с всклокоченными волосами, безумными глазами и широким мечом палача в руке.
   - Победа Господу, победа справедливости! - выкрикивал он, как бесноватый.- Отцом даровано мне свыше разить мечом всякого, кто противится Божественным установлениям. Губерт должен умереть!
   Губерт, боровшийся со смертью, услышал эти слова; он с трудом поднял голову и простонал:
   - Ян, что ты обещал мне?
   - Он еще жив? - спросил Маттисен и, полный вновь охватившей его жажды крови, вырвал ружье из рук соседа и пристрелил кузнеца.
   Казалось, казненного окружили мертвецы. Все стояли неподвижно, пока пророк тащил на соборную площадь четырех солдат. Скоро раздались залпы ружей, умертвившие несчастных. Маттисен говорил тем временем потрясенному народу:
   - Вот вам пример Божьего правосудия! Вырвите ж с корнем дурные мысли из сердец ваших. Не замарайте себя подобным же пороком. Слушайтесь также слов моего собрата, который долго говорил с Отцом. Как Моисею, получившему завет Божий среди пламени Синая, так и Яну, слуге Своему, Господь явил пламенный лик и дал завет нового Союза.
   Когда все взоры обратились на лейденского пророка, он скорчил огорченную мину, поднял к небу распростертые руки и сказал, к изумлению любопытных слушателей:
   - Пусть говорят другие. Уста мои еще замкнуты. Петер Блуст из Амстердама, Дузентшуер из Верендорфа говорите, если не замкнуты уста ваши!
   Петер Блуст бросился на спину и выкрикнул к небу.
   - Мир да воцарится на земле; держись мира, Израиль!
   Против него встал Дузенштуер и, указывая пальцем на облака, проговорил:
   - Господь хочет избрать судей и старшин израильских.
   - Конец лживых пророков наступил,- продолжал Петер Блуст.- Они высиживают из яиц василисков и плетут хитроумную паутину. Кто вкусит от яиц, тот умрет, и их тканье не укроет наготы нашей.
   Дузентшуер подхватил:
   - Что вознеслось высоко, падет низко. Сложите золотые цепи, бургомистры и судьи Сиона! Я назову двенадцать старшин, избираемых Богом.
   - Судья над судьями сделает выбор между лживым и праведным пророками! - прорицал Петер Блуст.
   - Господи, помилуй! Что такое болтают эти олухи? Понимаешь ты их? - украдкой спросил Маттисен своего товарища, ожидавший совсем иного рода предсказаний. Ян промолчал.
   Дузентшуер вскричал с особенным воодушевлением:
   - Чудо разрешит все, и сила Господня почиет над избранными ею слугами.
   Множество чужестранцев, только и ждавших удобного случая выступить с требованиями, заняли все проходы на Рынке и примкнули к старому Дузентшуеру и Бокельсону. В полной уверенности, что поддерживает планы Маттисена, Книппердоллинг торжественно сложил свое звание: его сторонники в совете последовали его примеру. Роттман, также разделявший их взгляды, уговаривал народ повиноваться, дабы вина одного не навлекала гнева Небесного Отца на весь город Мюнстер.
   Склонная ко всяким переменам чернь без замедления приняла сторону пророков и с некоторых членов совета силой совлекла знаки их достоинства. Устрашенные смертью собрата ремесленники примкнули к желавшим нового порядка и радовались, что происки леновладельцев потерпели фиаско. Купцы и дворяне остались в одиночестве, подавленные неизвестностью грядущего. Но они успокоились, когда услышали в числе двенадцати выкрикнутых Дузентшуером имен, имена Тильбека и Герлаха Вулена: надежда на дальнейшие перемены окрепла в них.
   Согласие народа на признание избранных самим Богом властей было единодушно; один лишь Маттисен находился в ужасном положении, видя, что ему изменили и хитрость его потерпела крушение. Настоящая опасность выяснилась, однако, перед ним только тогда, когда Дузентшуер, вручив каждому из двенадцати старшин колен Израилевых по мечу правосудия, произнес к народу речь такого содержания:
   - Бог сказал: "Я - судия над всеми". И, по Его воле, выбор между обоими призванными пророками должен служить к возвеличиванию имени Его. Маттисен - сторонник силы, Бокельсон отказывается от нее. Один - воплощенная самоуверенность, другой - смирение. "Гордый да покажет, чего он достоин",- говорит Господь. Только герой может властвовать над Сионом, только чудотворец может быть наместником Царя Небесного. Ян Маттисен, докажи, что ты - посланник Господа, и город признает твою власть над ним.
   - Сотвори чудо! Сотвори чудо! Освободи город от ига ассирийского. Если молитва твоя полна благочестия, ты победишь! - ревел Петер Блуст.
   Огромная толпа народа - верующие и неверующие, смиренные и насмешники - разразилась оглушительным криком:
   - Чудо! Подавай чудо, святой муж! Ты обещал его, сотвори же его теперь. Рассей полчища неприятеля, освободи, если ты послан Богом, город Господа!
   Маттисен был сбит с толку. Оборот, который приняло дело, внушал ему беспокойство. Нечего было и думать решиться на шаг, подобный предпринятому им с Губертом: щетина копий охраняла Дузентшуера. Ян, казалось, не принимал в происходящем никакого участия и был неуязвим. Между тем только смелый поступок или слово убеждения могли помочь Маттисену. Булочник избрал последний путь, хотя и мало ему знакомый, и обратился к толпе с льстивой, коварной речью:
   - Слишком много испытаний! Вы предлагаете мне то, в чем сам Сын Божий отказал своим мучителям, когда они говорили ему: "Помоги себе, если ты сын Божий!" Близорукие люди! Разве не ежедневно совершаются чудеса перед вами? Вы были в оковах и чудесным образом освобождены из них; вы жили язычниками, и чудо обратило вас. При чем тут осада города? Ей придет конец, как и всему, что есть на земле. Вы, угнетенные, живете в полном довольстве, враг же ваш голодает; ваше благочестие восхваляется даже противниками, и общественное мнение окрестило сторонников епископа разбойниками; честные люди, в надежде воспринять от вас новое вероучение, стекаются к вам ежедневно, епископ же принужден украшать свой лагерь виселицами и колесами пытки, дабы отвратить солдат от презираемых всем светом злодеяний. Не победоносны ли были ваши вылазки? Не бесплодны ли были все приступы врага даже на плохо защищенные укрепления? Разве этих чудес недостаточно?
   - Это все дела Господа, избравшего нас, где же твои-то дела? - прошептал Петер Блуст, но так явственно, что все окружающие слышали его, и из толпы, точно громовой удар, раскатился вопрос:
   - Где дела твои, Маттисен? Да, вот они: мы разграблены.
   - Каждому будет отмерено тою же мерой, братья. Порыв ветра принес запах гари со стороны соборной площади.
   - Вон по твоему приказанию горят наши книги, наши рукописи; наши документы! - вскричал народ.
   Слуги городской ратуши тащили туда драгоценности и украшения горожанок. Густая толпа обкраденных женщин следовала за ними и причитала:
   - Пророк отнимает у нас последнюю рубашку! И это также совершается по приказанию свыше?
   Тут выступили многочисленные противники Маттисена и от имени города потребовали, чтобы он доказал истинность своего призвания, а двенадцать старейшин постановили приговор, что воля Господня приказывает слуге своему сотворить чудо, а потому Маттисен немедленно должен освободить Мюнстер от теснящих его врагов.
   Гарлемец стоял в нерешительности. Вдруг он заметил, что какой-то незнакомец делает ему из толпы знаки и показывает письмо. Маттисен потребовал четверть часа для беседы с Богом и направился в залу ратуши. Перед ним вырос, с письмом в руке, портной-старьевщик Гелькюпер. С таинственными предосторожностями передал он Маттисену свое послание и сообщил, что какой-то человек, почувствовавший себя дурно перед Гекстерскими воротами, умолял его Христом Богом, когда он возвращался со стычки, передать в сохранности эту записку мудрому Яну Маттисену. В записке же значилось: "Изель-муд приветствует тебя! Помощь в числе шести тысяч человек показалась сегодня на горизонте. В их руках Цвол и нагорный монастырь, откуда они беспрепятственно двигаются сюда. Часовые в лагере перед Людгерскими воротами заметили их, когда они уже оцепили лагерь. Герои готовятся к натиску. Я внезапно заболел, не мог вернуться в город и вверяю эту записку надежному человеку. Сделай вылазку. До свиданья на поле битвы!
   Радостно просияло лицо Маттисена.
   С гордым, веселым видом победителя Маттисен вернулся на площадь.
   - По воле Господа,- сказал он,- я возьму Его могущество и посрамлю врагов. Я готов выйти за Людгерские ворота навстречу полкам епископа и обращу их в бегство молниеносными взглядами и смелыми речами. Кто последует за мной - количество безразлично - сопричтется к лику избранных Богом.
   Из толпы фанатиков и любителей легкой наживы многие вызвались сопровождать пророка. Позвали часового с башни Ламберта, чтобы узнать, что замечается в неприятельском лагере, и тот доложил, что там поднялась суматоха. Тогда многие из добровольцев отстали, и лишь небольшая кучка последовала за своим вождем и предводителем. Обрадованный сообщением башенного часового, Маттисен сильным голосом запел первый стих псалма, а граждане и чужестранцы подхватили его. Среди шума и крика он обратился к Яну Бокельсону:
   - Я почти не соображаю, как мне держаться с тобой; чувствую, что ты хотел предать меня. Но я посрамлю всех вас. Трепещи, если сердце твое нечисто. Если же ты искренен, вышли скорее мне на помощь отряд хорошо вооруженных людей. Я же буду двигаться медленно.
   - Ты опять огорчаешь меня, брат,- отвечал Ян.- Бога беру в свидетели, я - твой единомышленник, и запас храбрейших граждан не замедлит догнать тебя.
   Ян не обманул: с помощью Книппердоллинга он собрал тотчас же сильный отряд воинов: Ринальд и Людгер находились в их числе. Едва Маттисен переступил со своими порог Людгерских ворот, при пении псалмов и молитв, как Ян приказал снова запереть ворота, а отряд остановил на улице. Кто только мог, не исключая и двенадцати старейшин, поместился на валах и приготовился присутствовать при необычайном подвиге.
   Длинный ряд укреплений, от ворот Эгидия до ворот Сервация, кишел народом. Между тем Маттисен медленно прошел мимо Стрельбища, миновал последние укрепления и вышел в чистое поле. День удался чудесный. На сравнительно большом пространстве между лагерем и городом не было ни души. Чутко прислушиваясь, не разгорается ли битва в тылу неприятеля, и часто оборачиваясь назад, чтобы убедиться, выступила ли обещанная подмога из городских ворот, Маттисен достиг стоявших на пути развалин ветряной мельницы. Здесь он остановился и обсудил со спутниками, как лучше поступить: ударить ли в самый лагерь, где главным начальником был Иоанн Корицер, или напасть на стоявшие у ворот Эгидия роты мейссенцев? Последние занимали песчаную лощину, из которой едва виднелись макушки палаток. Вдруг из развалин мельницы выскочила сильная засада, с ужасным Альбрехтом Бельцом во главе, который не давал пощады ни одному еретику и находил наслаждение в кровавой бойне, свалках и нападениях.
   - Стой! Куда? Смерть вам! - закричал он анабаптистам и схватил Маттисена за бороду.
   - Измена, измена! Господи, помоги нам! - громко воскликнул в ответ Маттисен.
   Он изо всех сил старался высвободиться из рук Бельца. Но непомерной длины копье не помогло ему в рукопашной схватке, и пророк вскоре был повергнут к стопам врага. Его спутники частью пали под ногами мейссенцев, частью обратились в бегство. Спастись удалось только одному, спрятавшемуся во рвах, так как ворота продолжали оставаться запертыми; остальные сделались жертвой своего фанатизма. Та же участь постигла и Маттисена: как ни ломал он рук, как ни грозил проклятием неба - смерть надвигалась на него.
   - Отправляйся к отцу дьявола! - издевался над ним мейссенский солдат и ударил его по голове.
   - Вид твоего тела соблазняет меня! - вышучивал его другой, и пронзил его копьем.
   Зная, что павший один из мюнстерских пророков, солдаты разорвали его в клочья, а наступившей ночью некоторые бездельники не устояли от искушения прибить истерзанные члены обманутого обманщика к Людгерским воротам.
   Мюнстерцы безучастно наблюдали с валов, как погибал тот, кто вызвался сделаться вторым Гедеоном. Лишь на одно мгновение прорвалось в сердцах толпы сострадание к Маттисену; но через минуту и он, и бывшие с ним были осуждены, хотя говор об измене и слышался в толпе явственно. Сотня уст повторяла сплетню, будто бы в предыдущую ночь был послан некий гражданин к полковнику Стединку с извещением, что пророк выйдет из ворот и слепо отдастся в руки неприятеля. Другие болтали, что Маттисена обманули каким-то письмом, в котором ему обещали сильную подмогу. Народ часто верно понимает взаимоотношение нескольких фактов, не давая себе отчета, кто и при каких обстоятельствах первый распустил слухи.
   Уже вечером Ян Бокельсон положил предел всем догадкам и сплетням. Он остановил возвращавшийся народ на соборной площади, посыпал пеплом волосы на голове и бороде, разорвал на себе платье и вскричал, с выражением душевной муки на лице:
   - Плачьте, как я, по сыну Сиона, ибо с ним исчезла честнейшая сила. Но и радуйтесь со мной, ибо Бог дал нам знамение Своего могущества. Двое не могли властвовать. Властелином должен быть тот, кто наиболее угоден Богу. Выбор пал на Маттисена, более сильного и мудрого, чем я. Он был предназначен сделаться победителем. Но почему же храбрость брала в нем перевес над смирением? Это глубокая тайна. Вместо того, чтобы всецело положиться на волю Господа, он надеялся на мое мужество и людскую помощь. Он не стремился прославлять Бога, он не внедрял в народе потребности в посте и молитве, он добивался только пустой славы и забыл, кто дает нам силу и крепость. А потому, в пример другим и мне, недостойному преемнику Маттисена, Бог наказал его, между тем, как в другое время с радостью осыпал бы его милостями. Бойтесь, братья, Господа и его святых заветов!
   Ян преклонил колени, стряхнул пепел с головы и притворился молящимся. Верующие молились вместе с ним. Любопытные, сновавшие повсюду, со страхом сторонились липы, на которой висели расстрелянные трупы первых непокорных; они дрожали и умолкали перед ужасным примером.
   Бокельсон поднялся наконец с прояснившимся лицом и сказал:
   - Старейшины и народ Израилев, выслушайте правдивое слово пророка! Я знал, что Маттисену угрожает смерть. Неделю тому назад, когда я молился и размышлял о законе Божьем, в сонном виденье предстал передо мной кровавый призрак Маттисена; внутренности его вываливались из зияющей раны. И голос с неба провозгласил: "Он наказан. Ты должен быть его преемником, несокрушимым в добрых начинаниях. Сила Маттисена перейдет к тебе, ты же должен взять и его вдову".
   При этом новом известии, в толпе поднялся беспорядочный говор.
   - Книппердоллинг, брат мой! - прервал его пророк.- Засвидетельствуй, что я тотчас же по пробуждении рассказал ниспосланный мне Богом сон.
   - Да, это так! - не особенно охотно поддакнул Книппердоллинг.
   Крехтинг, свирепый Гильдехусский пастор, прокричал в толпу:
   - Клянусь и своей головой, и головой Книппердоллинга, пророк говорит правду. Книппердоллинг сам пересказал мне сон.
   Говор смолк. Ян понимал Книппердоллинга и вручил ему свой широкий меч со словами:
   - Кто стоял высоко, пал низко; бывший бургомистр, будь палачом. Но в твоем лице возвысится презираемая должность потому, что тебе передается власть над жизнью всех сынов израильских, и ты будешь исполнять приговоры судей и старейшин всех колен. Иоанн Шульте, Никлас Шмалькальденский, Георг Авенговель, Иоанн Зерен, выступите вперед! Вооружитесь сверкающими топорами и сопровождайте как почетный конвой меченосца израильского. Вы принадлежите к числу достойнейших слуг Господа, ибо Он сам избрал сегодня вождя. Он будет отцом добродетельных и грозным судьей порочных и неповинующихся ему.
   Книппердоллинг охотно принял новое звание, а старейшины распустили народ по домам, дав ему совет хранить верность Богу и его заветам. Время долготерпения прошло, и в будущем нечестивцам нельзя уже рассчитывать на Божественную пощаду.
    

Глава X

ВОЗВЫШЕНИЕ ЯНА

   Задумчиво, расстроенный и смущенный, ходил Ринальд взад и вперед перед домом Книппердоллинга. С глубокими вздохами вспоминал он минувшие годы, и грусть все сильнее охватывала его.
   В это время весьма жалкая на вид фигура приблизилась к дому Книппердоллинга и к слонявшемуся около него Ринальду: это был художник Людгер.
   - Здравствуй, Ринальд! - сказал он и луч радости осветил его истомленное лицо.- Скажи мне, ради Бога, где ты прячешься, где ты шляешься? Бедняжка Анжела и я все глаза проглядели, поджидая тебя. Нельзя сказать, что это веселое времяпрепровождение для жениха! Ты - наше единственное утешение и так бросаешь нас!
   Ринальд, видимо, боролся с собой; наконец он решился заговорить:
   - Я должен вам сознаться, мастер Людгер: у меня не хватает духу смотреть в глаза Анжеле: горе, ложь, если хотите, жжет мне сердце. Помните ли вы ту ночь, когда я нашел в вашем доме юного беглеца? Анжела взяла с меня слово вывести его из города. Я обещал, а между тем, ведь мальчик еще здесь в оковах, и один Всемогущий знает, какая судьба ждет его!
   - О Господи, Владыко милосердный, что это ты говоришь, Ринальд? Неужели же ты из дикой ревности сам предал беднягу на верную смерть?
   - И да, и нет, как хотите. Я шел с ним по темным улицам, собираясь выпустить его сквозь вверенный мне окоп. На несчастье я наткнулся на Керкеринга. В качестве одного из городских начальников он делал обход с факелами и стражей. "Кто это с тобой?" - спросил он и осветил мальчику лицо. Я, может быть, еще выручил бы как-нибудь пажа, если бы он, теряя всякое присутствие духа, не выдал бы сам себя. "Матерь Божья, я пропал!"- воскликнул он, отпрыгнул от меня в сторону и вздумал защищаться от преследователей кинжалом. "Это - мальчишка епископа!"- сказал Керкеринг и спросил меня, каким образом я очутился в обществе пленника? "Именно потому, что это мой пленник",- сказал я, не найдя другого ответа. Ответь я иначе - и моя голова очутилась бы на виселице вместе с его!
   - Конечно, Ринальд. Кто может порицать тебя? Ты должен жить, жить для Анжелы. Ну что же они с ним сделали? Я весь дрожу.
   - Они посадили его в Розентальский монастырь и сначала позабыли о нем. Не до него было. Я не раз пытался выручить беднягу, но Книппенбройк явился заместителем Керкеринга; напрасный труд просить за кого-нибудь у этого жестокого человека. И каждый вопрос Анжелы о юнкере как мечом пронзал мне сердце. Вот почему я избегал ее. Она перестала бы доверять мне, если бы я сказал ей правду... Но самое худшее впереди. Жизнь мальчика висела на волоске, Книппердоллинг потребовал, чтобы каждый десятый из заключенных в Розентальском монастыре (а монастырь после наших вылазок переполнился епископскими людьми) был предан казни: мальчика, которого сами солдаты называли сыном епископа, также занесли на лист приговоренных к смерти, чтобы нанести графу Вальдеку удар в самое сердце. Оставалось одно: я побежал к Яну Бокельсону, которого хорошо знаю, просил о заступничестве. Пророк обещал исполнить мою просьбу. Но после моей отлучки, я слышал, казни начались уже. Кто знает... та белокурая головка... Я не смею окончить.
   - Ужасное время, ужасное время,- завздыхал Людгер.- Вот и я, милейший Ринальд, сделался прихлебателем. И у кого я околачиваюсь день деньской? У жестокого Книппердоллинга, чтобы какой-нибудь донос как снег на голову не обрушился на нас с Анжелой. Ты посвящен во многие тайны судилища, тем хуже, мое сокровище. Тот, кто слишком много знает, становится в тягость доверившемуся ему лицу. Это говорила вчера рассудительно хозяйка "Роз", у которой мы живем теперь, так как пастор и рыцарь выбрались оттуда. Я вижу теперь, как несправедливо относился к доброй бабушке!
   Людгер утер слезу. Тем временем мраморное лицо Блуста высунулось из-за двери Книппердоллинга и торжественно объявило Ринальду:
   - Пророк окончил свои молитвы и требует тебя к себе, брат.
   Ринальд наскоро простился с Людгером. Ян Бокельсон сидел у себя в комнате перед раскрытой Библией. Он ласково принял юного ученого и спросил:
   - С какими ты вестями? Меня уже уведомили о твоем вступлении в Гёртские ворота.
   - Вести не дурные, Ян Бокельсон. Я говорил с полковником Гергардом Мюнстером: он, кажется, задумал перейти на нашу сторону с большим пехотным войском. У епископа нет больше ни гроша в сокровищнице. Солдаты не получают жалованья. Помощь из Кёльна и Юлиха с каждым днем становится сомнительней, так же как и подмога штатгальтерши Брабанта. Альбрехт Бельц, начальник опаснейших для нас до сих пор мейстерских рот, не прочь был бы перейти к нам со всем своим лагерем.
   Князья бесспорно злорадствуют при виде тяжелого положения епископа. Вместе с тем они и сами страшно стеснены: народ волнуется в их землях, и весь мир считает противодействие нашего города за пример, ниспосланный свыше. Солдаты епископа, несмотря ни на какие обещания, не хотят еще раз идти на приступ. Тем не менее я бы посоветовал действовать как можно осторожнее, принимая в город Гергарда Мюнстера и Альбрехта Бельца с их войсками. Мне думается, что они имеют в виду не нашу, а преимущественно свою собственную пользу. Конечно, они не сдадут города епископу, но постараются сами завладеть им и удержать в виде залога, с помощью которого они могут потребовать от Вальдека исполнения всех своих притязаний.
   - Ты мудро судишь, брат. Но это уж наша забота разъединить предводителей с их войсками. Твои известия облегчили мне душу, исполненную всяких забот. Но как дела с Нерманом Рамерсом? Они опять держат его в плену?
   - Это темная история,- ответил Ринальд, пожав плечами.- Носятся слухи, что Рамерс явился с письмом от неизвестного на передовые посты и хотел удалиться, передав записку, в которой рассказывалось о безумном поступке Маттисена. Но его задержали, и он до сих пор сидит в тюрьме в Вальбеке. ожидая допроса самого епископа. Граф же глубоко огорчен исчезновением сына и забросил все дела.
   - Нежное родительское сердце' Кто бы поверил, что такая великая любовь пламенеет в груди тирана? Тем лучше. Я не обменяю Христофа даже на храброго Рамерса.
   - Так он еще жив, Бокельсон? Я буду считать себя вечно тебе обязанным, если ты спасешь невинного.
   - Благодарность - великая драгоценность, более редкостная, чем дорогой рубин,- насмешливо проговорил Ян. - И я достойным образом заслужил ее. Они все требуют головы пажа, да и твоей тоже; я должен был употребить все свое влияние, чтобы зажать рты Книппердоллингу и Герлаху фон Вулену. Старшина народа, фон Вулен, что-то имеет против тебя... В чем дело?
   - Не... не знаю, Бокельсон,- замялся тот.
   Ян проницательно посмотрел на него и притворился огорченным.
   - Что мне за дело, в сущности, до ваших счетов! Но твоя благодарность была бальзамом для моей души; зато неблагодарность поражает в самое сердце. Ты достоин, чтобы я послал тебя отомстить тем, кто показал себя неблагодарным по отношению ко мне.
   - Как знаешь, Бокельсон. Но дай мне кончить мое поручение. Полковник Мюнстер предостерегает тебя: Изельмуд играет роль твоего шпиона при епископе, на самом же деле он является шпионом Вальдека в этом городе.
   - Что ты говоришь! Еще сегодня я хотел отправить его с манифестом ко всем народам. Составь ему этот манифест. Ты учен, не то, что я, и сведущ в Священном Писании. Ты узнал что-нибудь об Изельмуде?
   - Он в союзе с кузнецом Молленгеком, который ненавидит тебя за то, что ты глава Мюнстера. Сто горожан намереваются впустить епископа в город; толкуют о скрывающемся здесь монахе, которому открыты тайные ходы...
   - Ну ладно, брат. Когда мы выследим монаха и подземные ходы, мы поймаем Молленгека с поличным. С остальной сотней легко справиться после казни их вождя. Еще раз благодарю тебя от имени Сиона... Ах, как они злы на тебя! Но я тебя не оставлю: ты храбрейший из израильтян и жертвуешь собой для общего блага:
   - Да, Бокельсон, я это делаю от всей души, ради лучшего будущего. Ты рожден, быть вождем народа, ты направишь его к добру. Я надеюсь, что, когда венеп победы окончательно воссияет на твоей голове, в этих стенах возродится республика, совершеннейшая, чем республики Греции и Рима: без всяких подставных царей, как в Спарте, богатств кровавого закона, рабства. Ты приведешь нас к победе, верю, ты - муж победы, но также кротости и умеренности. А разве вестнику Завета и Спасителя не вменяется в обязанность пренебречь всякой властью и отдать ее в руки народа, чтобы он мирно управлялся сам, как подобает христианам? Ты исполнишь эту обязанность. Ради этого я и служу тебе и твоему делу, хотя оно мне часто кажется чересчур диким и кровавым.
   - Мое сердце полно мира и надежды,- скромно ответил Ян.- А что говорят о многочисленных перекрещенцах из Голландии, которые собирались проникнуть к нам?
   - К сожалению, гибель их не подлежит сомнению. Шенк Тейтенбург приказал потопить пять кораблей, на которых отплывали благочестивые люди. Весть о том, что войска наших братьев уже вблизи Мюнстера, оказалась вздорным слухом.
   - Эту весть принес Изельмуд,- промолвил пророк про себя.- А что слышал о Берендте Мозере?
   - Полковник Мюнстер присутствовал при его кончине: Изельмуд его предал, и епископ сжег его на костре.
   Скрытое удовольствие мелькнуло на лице пророка.
   - Все мы в руце Божией,- вздохнул он, отвернувшись от студента.- Ну, теперь за дело, брат и друг!
   - Я составлю манифест и прочту тебе.
   - Не в этом дело. Ты должен отомстить за меня неблагодарным, и немедленно.
   Ринальд изумился, услышав во второй раз о мести от Божьего посланца.
   - Ты знал в Лейдене подмастерье-булочника, Ротгера Дузентшуера? Так вот: этот человек пришел к нам как перебежчик. Он не захотел стрелять в своих из епископского лагеря, тем более, что отец его теперь с нами. Я приказал снабдить его платьем, пищей и оружием из общинных запасов. Я не мог бы лучше обойтись с собственным сыном. Что же сделал безбожник? Всюду, в шинках, на улицах и площадях он рассказывает позорные вещи о моей жизни в Лейдене, выставляет меня обманщиком и убийцей; говорит, что я бессердечно бросил свою жену и детей в нищете и горе. Хуже - что я, уже женатый, собираюсь жениться на вдове Маттисена. Этих оскорблений я не могу стерпеть и прошу тебя отправиться немедленно в дом Фалькена, где живет этот молодец и арестовать его. Дальнейшее пусть решат старейшины.
   Ринальд начал смущенно возражать:
   - Зачем выбираешь ты именно меня, который делил с Ротгером и хлеб, и соль, и спал с ним под одной кровлей? Разве мало драбантов Книппердоллинга, чтобы арестовать его? И чего ты ожидаешь от приговора старейшин? Ты можешь презирать изветы Ротгсра, но решения всех судей мира не смогут уничтожить истину. Ведь, в самом деле, ты оставил в Лейдене жену. И если ты, чего я не думаю, действительно намереваешься избрать себе в супруги вдову Маттисена, то совершишь этим грех. Ты сам лучше всех знаешь это.
   - Я не нуждаюсь в твоих поучениях, страсбургский магистр,- высокомерно возразил пророк, причем глаза его неприязненно засверкали.- Знай же, что еще сегодня Дивара, согласно вечной, чудесной воле Отца, будет обвенчана со мной. Скажу тебе еще, что со времени Христа на земле не было ни одного истинного священника; и все браки, заключенные до настоящего времени, подобно крещению, должны считаться недействительными, нечестивыми и нехристианскими. И станешь повторять, что я связан с женой в Лейдене законными узами?
   Это неожиданное открытие привело в замешательство честного мечтателя, Ринальда. Его здравый смысл подсказал ему, какую ужасную бездну разверзает это коварное толкование Священного Писания, и он замолчал, охваченный ужасом... Между тем Ян овладел собой и, возвращаясь к своему предложению, сказал:
   - Мне больно, что ты отказываешься от поручения, которое я хотел возложить на тебя. Конечно, у меня нет недостатка в людях, готовых исполнить мои повеления, но жаль доброго Ротгера. Воины-меченосцы обойдутся с ним хуже, чем сделал бы это ты, расположенный к нему. Народ, быть может, не допустит его живым до ратуши, а мне так хотелось бы воздать этому человеку добром за зло, сделанное им.
   - Если действительно таково твое желание, Ян Бокельсон, то я исполню твой приказ! - воскликнул прапорщик, мгновенно воспламененный желанием предотвратить злодейство и несчастие.
   - Добрый, но надоедливый школьник,- вполголоса с насмешкой сказал Ян вслед молодому человеку. Потом он быстро подошел к своему ящику, взял одну из бутылок, выпил добрую часть содержащегося в ней пряного, возбуждающего напитка и, подкрепленный, ободренный, стал ожидать своих советников, старейшин нового Сиона.
   Они появились, выступая в ряд, одетые в длинные кафтаны до пят. Обувью для них служили грубые крестьянские башмаки; головы были непокрыты; длинные и прямые волосы и такие же бороды падали вниз. Каждый из них нес в руках, вместо посоха, обнаженный меч.
   Проповедник во Израиле, Роттман, с несколькими из своих сотоварищей открывал шествие, Книппердоллинг со своими драбантами замыкал его.
   - Помолитесь, да просветит нас Господь! - воскликнул пророк, когда вошли двенадцать человек, по числу колен израилевых.
   Роттман ответил, бросая на пророка дружеский взгляд, красноречиво свидетельствовавший об их тайном соглашении.
   - Дух Божий сошел на нас и уже просветил нас.
   - Сердце мое радостно приветствует вашу мудрость,- снова начал очень довольный пророк и стал в круг, образованный старейшинами.
   - Что принес в своих руках Роттман, раб Господен?
   - Закон, который мы хотим предложить твоему благочестию и просить тебя его одобрить,- ответил проповедник, развертывая бумагу.
   Закону предшествовало много текстов из Библии, относящихся к одному

Другие авторы
  • Соколова Александра Ивановна
  • Фурманов Дмитрий Андреевич
  • Ешевский Степан Васильеви
  • Алипанов Егор Ипатьевич
  • Плещеев Александр Алексеевич
  • Бахтин М.М.
  • Шидловский Сергей Илиодорович
  • Илличевский Алексей Дамианович
  • Гельрот Михаил Владимирович
  • Толстой Иван Иванович
  • Другие произведения
  • Эрберг Константин - Автобиография
  • Вейнберг Петр Исаевич - Что нового в Петербурге?
  • Некрасов Николай Алексеевич - Б. В. Мельгунов. Некрасов на "Повороте к правде". (Лето 1845 года)
  • Брешко-Брешковский Николай Николаевич - В Ясной Поляне у графа Льва Николаевича Толстого
  • Блок Александр Александрович - Памяти Врубеля
  • Морозов Михаил Михайлович - У града Китежа
  • Бунин Иван Алексеевич - Косцы
  • Шулятиков Владимир Михайлович - Новые перепевы старых мотивов
  • Белинский Виссарион Григорьевич - Избранные письма
  • Кржижановский Сигизмунд Доминикович - Салыр-Гюль
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
    Просмотров: 478 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа