Главная » Книги

Шпиндлер Карл - Царь Сиона, Страница 22

Шпиндлер Карл - Царь Сиона


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23

;     
   Твое да будет царство, о греках знать я не хочу.
   И жизнь свою я, как пустынник, на высотах Олимпа заключу!
    
   - Что он сказал? - спрашивал народ.- Там, в Саксонии, говорят по-итальянски? Мы лучше понимали нашего попа Фабриция, чем эти загадочные слова герцога... Чу! Царь заговорил! Перестаньте злословить!
   Ян разъяснил на понятном толпе языке слова Гаценброкера.
   - Наш любезный брат отказывается от саксонских владений и хочет, как пустынник, удалиться в Галлилею. Ладно! Так сейчас же произведем раздел вселенной между истинными израильтянами! Отец повелел мне назначить сегодня двенадцать герцогов. Вот их короны. Слушайте, я назову сейчас достойных носить эти венцы! Из уважения к нашему любезному брату, мы отдаем предпочтение курфюршеству саксонскому. Иоганн Денкер, подойди и прими саксонское курфюршество!
   Денкер, в приятном волнении, подошел к царю и преклонил колени. Ян надел корону на его взъерошенную голову, поцеловал его и благосклонно сказал
   - Ян Денкер! Ты скрываешься в земной пыли, как Моисей в тростнике. Ты зарубал на бирке, записывал мелом, мерил сукно, отвешивал перец. Отныне же свет будет исходить от лица твоего в твоих руках скрижали завета. Каждому из подданных твоих ты будешь отмеривать и отвешивать правосудие. Иди и следуй Духу, потому что не нужно никакой учености тому, кто повинуется Отцу.
   Денкер отошел в сторону. Трубы прозвучали. Царь продолжал:
   - Генрих Ксантус, медник! Вот тебе богатое архиепископство Майнц! И будешь ты канцлером не только империи, но всего мира. Станешь ты писать медным грифелем, и тяжело ляжет рука твоя на лбы врагов Сиона!..
   Затем царь Сиона точно также раздал своим друзьям Кельн, Трир, Брауншвейг, Юлих и Клеве, Вестфалию, Гренинчен и Фрисландию, Магдебург и Гильдесгейм, Бремен, Верден и Минден, Гельдерн и Утрехт, Брабант и Голландию.
   Вслед за этим дележом поднялся невообразимый шум и гам голосов, звон оружия, звуки военной музыки. Новоявленные герцоги, увенчанные коронами, походили на помешанных людей. Пожалование почетными титулами и ленными владениями возбудило в них ликование, несмотря на то, что осуществление всех этих милостей было еще далеко впереди и в эту минуту представляло не слишком много вероятия. Венценосцы плясали перед царем, как скоморохи, пока он не принялся сам восстанавливать порядок, затопав ногами и закричав, как рассерженный трактирщик на своих гостей, причем некоторых, изругав, поколотил своим скипетром. Когда все угомонилось, Бокельсон воскликнул:
   - Внимание, Господь глаголет! На двенадцать частей делится Сион, и над каждой частью поставлен будет герцог с двадцатью четырьмя вооруженными драбантами. И каждому герцогу вверены будут одни из ворот и одна из башен города для наблюдения и защиты. Трое советников будут у каждого герцога, и они будут служить ему в помощь. Одному только царю должны повиноваться герцоги и перед ним отвечать за свои действия; а над каждым провинившимся подданным чинит герцог суд и расправу и за проступок может казнить каждого из народа смертью.
   Эти привилегии были приняты с новым порывом радости.
   Двенадцать герцогов, не медля ни минуты, принесли царю присягу в верности и тут же, на месте, приступили к избранию советников и драбантов. Дарованные им права предоставляли особую приятность: с ними соединялось увеличение содержания и количество отпускаемых из дворцовых кладовых всякого рода запасов. Но старейшины и должностные лица, а также военачальники и священнослужители новой религии с неудовольствием встретили нововведение. Они видели в этом не без основания ослабление своей власти и своих преимуществ. Ян, очевидно, имел свои цели, назначая герцогами самых непреклонных еретиков: он создавал целую маленькую армию из трехсот человек, в интересе которых было охранять город и его от врагов. У него таким образом оказались теперь триста новых телохранителей. Ни комедиант города Мюнстера, ни Крехтинг не решились, однако, высказать своего неудовольствия. Они молчали, и весь сенат последовал их примеру. Один только Герлах фон Вулен не в силах был сдержать свою досаду.
   - Так-то награждаешь ты нас, твоих верных слуг? - сказал он дерзко царю.- Ты забыл, Ян, свои обещания.
   - Я обещал вам, что вы будете ближе всех стоять к трону,- возразил Ян спокойно.- И сдержу свое слово. Тебе ли завидовать этим герцогам? Они должны еще завоевать свои владения, а ты и теперь из первых возле царя. Но я хочу дать тебе сейчас еще более блестящее доказательство моего расположения. Не смотри на него ревнивыми глазами, брат Книппердоллинг! Ты уже заранее получил свою награду: ведь тебя я назначил моим наместником в Новом Иерусалиме. Герлах еще ждет милости. Пусть будет он сегодня же обвенчан с моей сестрой Маргиттой, и этот союз да послужит залогом нашей приязни и родственных чувств.
   - Но царь,- пробормотал Вулен, весь вспыхнув от прилива стыда и гнева.- Прости меня. Выслушай, что я...
   Он оборвался: до такой степени бешенство душило его. Царь между тем злорадно продолжал, не дожидаясь его возражений:
   - Понимаю твою скромность, но прошу тебя, не мешай мне совершить этот брак с сестрой. Ты склонен к семейной жизни, а наш закон повелевает каждому иметь жену. Я не могу выказать тебе сильнее мою любовь, как обвенчав тебя с Маргиттой. Я охотно дал бы тебе в жены мою Авераль, но тебе пришлось бы долго ждать: она еще слишком молода... Нет, нет, любезный Герлах. это дело законченное: не хочу ничего слышать. Я уже послал гофмаршала с поручением поторопить моих цариц. Впрочем, если не ошибаюсь, уже приближается шествие. Роттман, приготовься благословить жениха и невесту! На долю Герлаха выпала честь венчаться в один день с самим царем.
   Вулен все время бешено вертел рукоятку своего меча, не зная, на что решиться. Не раз мелькнула в голове у него смелая мысль воткнуть клинок в сердце лицемерного комедианта. Но как было знать заранее последствия такого шага? Вулен сделал над собой усилие и, не желая дать врагам право смеяться над собой, постарался принять веселый вид.
   Царь не ошибся. К трону приближалось шествие цариц, с гофмаршалом впереди. Но оно имело похоронный вид. Тильбек упорно смотрел под ноги, точно искал какие-то потерянные алмазы; Родеус едва передвигал ноги, опираясь на слуг. Дивара и ее спутницы шли, опустив на лица покрывала, точно в знак траура. Даже Гелькюпер, несмотря на привилегии шута, шел также медленно, имея вид обремененного ношей. Пажи несли факелы, опущенные вниз. Наконец лошадка, на спине которой должна была восседать невеста царя, следовала без этой ноши; и гирлянды зелени и цветов, украшавшие коня, свешивались вниз и волочились по земле.
   По мере того, как шествие приближалось, без музыки и пения, в особенности когда оно уже стало ясно видно, всеми овладело беспокойство, а волнение царя достигло крайних пределов. Он вытягивал вперед шею, напрягал зрение, наклонял голову, не веря глазам своим:
   - Что там такое? - заговорил он наконец яростно.- Что это за призраки? Откуда эти летучие мыши и совы при белом свете дня? Отвечайте и не шутите с вашим господином и повелителем!
   В ответ на эти слова женщины с громким плачем опустились на землю и подняли покрывала, открыв бледные, перепуганные лица. Родеус также опустился на колени; Тильбек не мог произнести ни слова и, кланяясь, делал какие-то движения, ничего не говорившие в ответ на гневные возгласы царя.
   - Во имя Спасителя и всех его святых, раскроете ли вы рот, наконец? - воскликнул снова царь, дрожа весь от гнева.
   В ответ раздались усиленные рыдания, сопровождаемые движениями рук, выражавшими отчаяние и мольбы о пощаде.
   - Кто здесь осмеливается смеяться надо мною? - воскликнул Ян в порыве крайнего раздражения.- Что сделали вы с моей невестой, предатели?..
   Гелькюпер, у которого комическое настроение просвечивало сквозь маску горести, ответил, наконец, насмешливо, спрятавшись за спинами царедворцев:
   - Как хочешь, кум, но для брачного венчания нужны двое, а когда только один, ничего из этого не может выйти. Да, попробуйте жениться, когда нет невесты! Этого не может сделать даже мой кум, всемогущий царь Сиона.
   Бокельсон поднялся, как хищный зверь, готовящийся к нападению. Его глаза горели и налились кровью.
   - Анжела убежала? - прохрипел он.- Кто предал, кто изменил мне?
   Бокельсон стоял, тяжело дыша, в кругу цариц. Вдруг он указал на Дивару с дикой угрозой.
   - Дивара! - закричал он.- Твой последний час настал. Твоя ревность вызвала преступление. Сознайся. Дивара! Сознайся и ты, Родеус, хранитель моих жен! Только раскаянием ты можешь спасти твою ужасную жизнь.
   Дивара не замедлила с ответом.
   - Ты не сдержал данного мне слова,- сказала она.- Но я все же не замышляла против тебя и не думала помогать бегству других. Верь или не верь, как хочешь. Казни меня. Но тень моя придет к тебе и потребует ответа за твою несправедливость.
   Бокельсон с ужасом отступил: хитрая Дивара хорошо рассчитала действие угрозы, зная, как Ян боялся призраков и угрызений совести.
   Он потребовал снова объяснений от Родеуса. Полумертвый от страха смотритель жен знал не больше, чем все другие. Комната Анжелы найдена была еще утром пустой, но никто не решался сказать об этом царю до последней минуты. В ответ на расспросы царя, все женщины отвечали одно и то же: никто ничего не знал. Елизавета говорила то же, что другие, хотя царь мрачно сказал ей:
   - Ты должна была вести невесту к венцу; на тебе лежала обязанность хранить се. Разве ты не знала этого?
   Герлах, пораженный тем, что видит Елизавету здесь, среди других, тогда как Анжела исчезла, забывшись, воскликнул:
   - Клянусь честью, это Шейфорт увел дочь художника! Царь пронизал его взглядом и сказал:
   - В таком случае ты - его сообщник, злодей! Возьмите этого человека,- обратился он к страже,- обезоружьте его и бросьте в темницу.
   Герцог Кантус Майнцский поспешил привести приказ в исполнение, а Книппердоллинг, противник Вулена, повел неосторожного рыцаря в сырое подземелье ратуши.
   Царь смотрел некоторое время в упор на Елизавету, чувствуя недоверие к ней и в то же время не в силах освободиться от влияния ее гордой красоты.
   Наконец он отвел глаза и приказал Тилану немедленно произвести обыск в домах всех сколько-нибудь подозрительных граждан и захватить, прежде всего, преступную Анжелу и пособников, главным же образом отца.
   Ниланд и его кровавые друзья бросились было, как хищные птицы, исполнять приказание. Но в это время Елизавета выступила вперед и, протянув руку, остановила драбантов; другую руку она положила на грудь. Она имела вид святой.
   - Вели им остаться! - обратилась она к царю с повелительным видом, смутившим его и заставившим отступить.- Не создавай без надобности несчастных и не губи целое поколение. Ты видишь здесь перед собой виновницу исчезновения Анжелы. Ты называешь это преступлением, чудовище? Ну, что ж, прекрасно! Казни меня, дай мне уйти отсюда в лучший мир.
   Царь в припадке бешенства не в состоянии был произнести ни звука и схватился за левый бок, как всегда, когда чувствовал приближение припадка. Елизавета, с твердым намерением довести его гнев до крайних пределов, продолжала смело и презрительно, подняв голову еще выше:
   - Почему же ты так поражен? Что делает тебя бессильным, царь на час? Что мне еще сказать, чтобы заслужить смерть от твоей руки? Умри от бешенства и стыда, венчанный шут, и знай: Анжела и Людгер спасены, благодаря мне, и Ринальд предупрежден о твоих кознях. Я, я одна все это сделала и смеюсь над тобой, портной и ярмарочный шут. Я ненавижу, презираю и кляну тебя, как проклинают тебя все вокруг! У меня есть одна только жизнь для того, чтобы заплатить за это наслаждение, и затем одна еще надежда - могила. Вы, мюнстерцы, граждане, похороните меня рядом со старой Вернеке и не проливайте слез. На моей могиле пляшите; ведь я умирающая, счастливее тех, кто остаются жить.
   Ужас и сострадание охватили и потрясли сердца присутствующих. Елизавета бесстрашно обратилась снова к царю:
   - Ты все еще медлишь, злодей, лжец и развратник? Тогда внезапно прорвалось оцепенение царя, и он прохрипел с яростью:
   - На колени, бесстыдная женщина!..
   Елизавета радостно опустилась на колени, и губы ее прошептали:
   - В руки твои, Господи, предаю...
   Все присутствовавшие невольно закрыли глаза, когда сверкнул меч в руках царя. Когда они снова открыли их, то увидели своего царя прыгающим и пляшущим вокруг распростертого на земле трупа, с явными признаками безумия. Его наложницы присоединились к нему, образовав дикий хоровод. Царь пел, как Книппердоллинг в свое время на горе Сион:
   - Она всегда была возмутительницей, и потому Небесный Отец приказал мне удалить ее со света. Слава в вышних Богу! Радуйся и торжествуй, Сион!
   Несколько минут спустя его болезненному воображению представилось, будто тень казненного Ротгера присутствует здесь и пляшет с убитой Елизаветой. Он упал в судорогах в беспамятстве на землю. Дворцовые слуги потащили его во дворец.
   Добрый Рейменшнейдер отважился ночью похоронить Елизавету на том месте, которое она сама избрала в своем последнем слове.
    

Глава IX

ДЕНЬ ГНЕВА

   В день праздника Иоанна Крестителя разыгралась сильная непогода. Тучи понемногу скоплялись и к солнечному заходу так разрослись, что на горизонте едва светилось одно местечко, где бледно угасал дневной свет. В печальном доме Рамерса был уже сумрачный вечер. Наверху, у разрушающейся лестницы, не в старой жилой комнате с балконом, покоящимся на двух зевающих драконах, а там, где прежде жил Лейденский пророк, четверо маленьких, голодных детей прислушивались, ожидая кого-то, и дрожали от нетерпения и голода. Старший сказал:
   - Смотрите, как надвигается ночь! Ах, как страшно нам будет без огня!
   - Как долго не приходит крестный,- пробормотал второй.- А ведь мы ничего не ели с самого утра, и я мерзну от холода.
   - Мне душно, жарко, милые братцы! - воскликнул третий.- Вы не хотите открыть окно, а я слишком мал, чтобы самому сделать это.
   Старший мальчик заговорил опять:
   - Тише! Крестный это запретил; а ведь отец еще строже, чем крестный.
   Четвертое дитя, крошечная девочка, лепетала и рассказывала свои ночные грезы: она видит во сне отца, он приходит, целует ее. Но потом она пробуждается, и, к огорчению ее, все оказывается сном.
   Старшие смотрели на нее с улыбкой и дергали друг друга за курточки, но молчали. Они ожидали прихода крестного безмолвно, хотя боязливо, с сердечным замиранием. Наконец послышалось, как он спотыкается о шатающиеся ступени. Раздался звук ключа в замке. Он вошел с фонарем; на руке висел мешок.
   - Крестный Рейменшнейдер! - вскричали дети, танцуя и теребя ручонками мешок, в котором была им пища на целые сутки.
   Старик велел им успокоиться, стряхнул свою шапку и плащ, накинутый на плечи, и сказал:
   - Ну, детки, сегодня погода, как перед потопом! Радуйтесь, что вам не надо выходить.
   Он разделил поровну между детьми хлеб, сыр, кусочки мяса - крохи с царского стола, положил на голову младшему свою руку и продолжал взволнованным голосом:
   - Не забудьте, дети, помолиться сегодня вечером. Слышите? Непременно. Лучше уж в другой раз не взыщу, а сегодня не забудьте.
   - Если я усердно помолюсь, отец посетит меня во сне, правда? - спросила, улыбаясь, четырехлетняя девочка.
   Братья опять подтолкнули друг друга с лукавым выражением лиц.
   - Да! - сказал Рейменшнейдер.- Благочестие всегда вознаграждается. Но ваша сегодняшняя молитва может принести более драгоценные плоды. Хотелось бы вам видеть мать?
   - Ах, мама, милая мама! - жалобно сказала малютка, а старший сжал кулак.
   - Кому ты грозишь? - спросил крестный.
   - Злому портному,- ответил с гневом мальчуган. Крестный боязливо зажал ему рот, но как только он отнял руку, мальчик спросил:
   - Почему мать сидит в тюрьме и почему так долго ее нет?
   - Дети! - начал Рейменшнейдер дружески.- Не грешите перед Божественным Провидением. Если бы ваша мать не сидела в тюрьме, она все-таки не пользовалась бы свободой: тогда она была бы мертва.
   Дети тихо всхлипывали, исключая младшую, беззабот но уснувшую на руках крестного. Рейменшнейдер опять шепнул детям:
   - Тише, детки! Всему будет конец,- заточению матери, преследованию отца и вашему заключению. Пусть только соседи не слышат вас: вот и забудут вас вместе с вашим отцом. Не то царь велел бы казнить отца, мать, крестного, возможно, что и вас самих. А лучше потерпеть короткое заключение в родном доме. И за то, что вы здесь, а не в темнице, вы должны благодарить только Книппердоллинга, молочного брата вашей матери. Сам царь вполне уверен, что вы разделяете с матерью арест в Розентальском монастыре.
   - Слушай! - перебил его маленький Герман и указал на лестницу.
   Порывисто дыша, взбежал наверх человек и, прежде чем Рейменшнейдер успел затворить дверь, он уже очутился в комнате.
   - Отец! Отец! - воскликнули дети, заботливо понижая голоса.
   Он отстранил их от себя, вытащил острый нож и прошептал куму:
   - Не пугайся, если я убью здесь сейчас одного человека на твоих глазах.
   Тот, на кого намекал Рамерс, заглянул в дверь и сказал шутливо:
   - А, накрыл тебя, злая совесть! Какой выкуп предложишь ты мне, изгнанник? Ха, ха, ха... У тебя нож? Нож для меня? О, Рамерс, что он значит против топора Ниланда?
   Тут смело вошел Гелькюпер, закутанный в дождевой плащ. Рамерс не на шутку собрался на него напасть, но Рейменшнейдер бросился между ними, водворил мир и закрыл дверь. Затем он сказал Гелькюперу:
   - Что тебе здесь надо, царский шут?
   Гелькюпер смерил удивленным взглядом стольника и отвечал:
   - А если бы я тебе предложил такой же вопрос, царский слуга? Гуляя по улице, я случайно натыкаюсь на след человека, которого знаю. Он бежит, как плут, и не из-за одного дождя. Кто не последовал бы за ним? А ты сам здесь также случайно?
   - Какое тебе дело? - спросил сурово Рейменшнейдер. Гелькюпер насмешливо улыбнулся в бороду.
   - Не смейся, как обезьяна! - пригрозил Рамерс.- Или я научу тебя молчать.
   - Гм!.. Так грубо, милый мастер? - шутил Гелькюпер.- У меня является желание арестовать тебя именем царя Сиона. Твое скрытое пребывание здесь - призрак государственной измены.
   - Гелькюпер! И ты способен это сделать? - спросил озабоченно Рейменшнейдер.
   - И тебя я так же выдам, как сообщника в государственной измене.
   - Живым ты не выйдешь из дому! - вскричал Рамерс. размахивая ножом.
   - А я позову всех соседей на помощь. И каждая капля крови вам дорого обойдется,- сказал Гелькюпер, не прекращая своей жестокой шутки.
   Тогда Рейменшнейдер решительно ударил его по плечу и холодно сказал:
   - Если так, я объявлю не только соседям, но и Бокельсону, кто стрелял в царя Сиона!
   Круглое лицо Гелькюпера побледнело, глаза глубоко ввалились.
   - Неужели же вы серьезно истолковали в дурном смысле мою шутку?.. Это было бы чересчур смешно!.. Я добрый малый и никогда не причиню зла своему товарищу... Но что собственно ты хотел сказать. Рейменшнейдер? Черт меня побери! Пусть стану я язычником, если понимаю...
   - Ты уже забыл, что сделал шестнадцать или семнадцать дней тому назад? Была жаркая темная ночь. Я высунул немного нос из окна, чтобы подышать воздухом, и увидел царя: вместе с женщиной он пробирался к церкви. Я заметил и толстого молодца, который шмыгнул за церковь, как кошка, и спрятался за стену. Потом царь и женщина молчаливо возвращались. Вдруг в ночной тиши раздался треск лука, и царь с проклятиями схватился за бок. Женщина осветила его, и я увидел кровь на черном платье Бокельсона. А толстяк тихо скрылся через забор... Хе! Не возобновишь ли ты этого в своей памяти?
   - Гм! - пробормотал смущенный Гелькюпер, делая глуповатую гримасу.- Удивляюсь, как торчащий из окна любопытный нос не наделал при этом шума?
   - Не до того было: я занят был мыслями о судьбе одного честного человека, которому хотел помочь. Да кроме того, ненавижу доносы. Мы уж от них и так много страдали. Но о чем я больше всего жалел в этом деле...
   - Это о том, что выстрел не совсем удался? - добавил тихо Гелькюпер.- Э, стрелок был не хуже выстрела. Он не хотел попасть в сердце. Что бы мы от этого выиграли? Началась бы новая тирания. Нет, человек этот хотел своей ловкой стрелой удержать его величество от побега: царь показался ему в тот день очень странным. Что задумывал он в уединенной церкви? Что он искал там? Стрелок хотел за ним прокрасться, но дверь уже была накрепко затворена, а преследователь слишком толст, чтобы пролезть в замочную скважину. Очевидно, у царя было желание удрать; и царскому разумному дураку не досталось бы яблоко, обещанное в случае побега куницы из голубятни. Кто умен, тот понимает с полуслова...
   Рамерс и Рейменшнейдер смотрели в молчании на шута, который умел так ловко выходить из затруднительного положения.
   С хитрой усмешкой Гелькюпер схватил руки обоих мужчин и зашептал:
   - Не принимайте моего посещения в дурную сторону: я из ваших. Только участие побудило меня бежать за человеком, который довольно-таки необдуманно, легко узнаваемый, шел под градом и дождем.
   При этих словах он вынул белую повязку и сказал:
   - Знаком ли тебе этот знак, Рамерс? Он должен действовать лучше ладанки: он вызовет у победителей доверие ко мне как к верному католику, а не желание убить меня как одного из анабаптистов.
   - У него знак! - воскликнул Рамерс, обращаясь к старику.- Ну, а какое условное слово?
   - Вальд...
   - Эк1! - докончил Рамерс, дружески протягивая и пожимая ему руку.- Но кто же сделал тебя доверенным?
  
   1 Игра слов Wald - лес, Еск - угол, а вместе - епископ Вальдек.
  
   - Гензель, так называемый Ютландец, принес мне в мешке письмо от старого Менгерсгейма. Я ответил ему вскоре не словами, а тем выстрелом. И мы расстались друзьями. Я горю нетерпением увидеть его при других обстоятельствах, имея меч в руке. Пора, друзья мои, уверяю вас, пора уже... Голод неумолимо свирепствует. На наших прежде чистых улицах теперь гниют трупы. На городских стенах не люди, а привидения. Даже при дворе порции становятся все меньше; и нам мало поможет то, что в Амстердаме повешено много перекрещенцев. Портной наш совсем помешался от тяжелых предчувствий и подозрений: ему всюду мерещатся убийцы; он носит панцирь под одеждой и забыл, что такое сон. Даже днем он видит везде кругом тени казненных им, без голов. По-видимому, они с Диварой что-то замышляют втайне. И вот вам, что я узнал. Вчера у них был совет: и я был на нем - у замочной скважины, разумеется. Господа герцоги решили, как только кончится весь запас хлеба, сделать вылазку с оружием в руках, сперва предав весь город огню. Кто при этом успеет спастись - пусть спасается, кто упадет - пусть себе лежит, кто хочет сгореть вместе со своим домом - пусть горит. Но врагам ничего не достанется. Царь одобрил этот план, но сам он кажется слишком веселым для такого решения. Не думаю, чтоб его прельщала мысль участвовать в вылазке. По мне, вернее предположить, что он рассчитывает улизнуть под шумок, забрав с собою золото и прочее. Что вы скажете? Рамерс, слушай! Теперь, если можешь, извести обо всем друзей, да не забудь замолвить словечко за меня, удостоверить, как много я сделал. Скажи, что, в крайнем случае, я скорее убью этого беспутного портного, но ни за что не дам ему уйти. Правда, живой он принес бы мне больше выгоды, но... если уж нельзя иначе... Пусть же они поторопятся!
   Рамерс посмотрел на него со значительным видом и сказал:
   - Кто знает...
   Но Рейменшнейдер остановил его, наступив ему на ногу. И Рамерс сделал вид, будто раздумывал о чем-то, и промолвил:
   - Если бы я только знал условное боевое слово...
   - Могу его сказать тебе,- ответил Гелькюпер.- Виншенек доверил его мне: "Земля".
   Рамерс радостно кивнул головой, так как это показание шута подтверждало сообщение одной его знакомой, узнавшей слово от своего возлюбленного. Он еще раз пожал руку Гелькюперу и сказал:
   - Кто знает, как скоро мы увидимся? Доверяю особу царя твоему неутомимому наблюдению, а безопасность Христофора Вальдека будет охранять Рейменшнейдер. Ради Бога, кум, не оставляйте его!
   - Не беспокойся, Герман. Я буду следить и узнаю, если опасность будет грозить башне, в которой он сидит. Пора уже было бы освободить бедного юношу: он готов уморить себя голодом.
   - Я помогу тебе смотреть за ним,- сказал Гелькюпер.- Этот юноша принесет нам больше золота, чем сам весит.
   - У тебя только золото и награда на уме,- с укором сказал Рейменшнейдер. Потом он погрозил ему пальцем и воскликнул:
   - Однако я буду присматривать за тобой: и помни, если только вздумаешь погубить одного из нас, ты, во всяком случае, разделишь нашу участь.
   Гелькюпер уверил их снова в своей приверженности.
   - Неужели вы думаете,- заключил он,- что я не хочу расквитаться с Яном за его пинки и все обращение со мною? Кто меня знает, тот не заподозрит этого. Око за око, зуб за зуб. Но пока молчите вы обо всем этом так же, как и я буду молчать.
   Они расстались. Рамерс нежно уложил своих дремлющих детей, с отцовской заботливостью поцеловал их и прочел над их головками краткую, но сердечную молитву. Потом он потушил свечу, тщательно запер все двери, повесил на лестнице большой белый лоскут - охраняющий талисман для своих бедных малюток - и поспешил вон, вглубь дождливой и ветреной ночи, осторожно пробираясь вдоль каменных стен домов. Он прокрадывался к Крестовым воротам и начал неслышно распиливать закрепляющий канат у внутренней двери, через которую обыкновенно стража проходила к окопам для смены. В то же время Гелькюпер и Рейменшнейдер достигли соборной площади. Оба они торопились: один - чтобы подавать царский ужин, другой - чтобы проделывать свои штуки перед светлейшим портным для его увеселения.
   Шли они, глубоко задумавшись, и не проронили ни слова. Завывание ветра тотчас же заглушало шум их шагов. Их потому не заметила и Дивара, снова шедшая от собора с полускрытым фонарем и в плохой одежде. На этот раз у нее не было корзинки, но рядом с ней шел старик, которого она вела, словно дочь слепого отца Старик этот двигался с большим трудом. Спина его была сильно сгорблена; священническое облачение волочилось ниже пят по земле; его лицо совершенно закрывал капюшон, какие тогда носили, выходя на улицу, сверх белого платья каноники старой церкви или братства святого Павла. Царица и ее спутник скрылись в маленькую дверь дворца. Гелькюпер и стольник, стоявшие все время неподвижно, пока не исчезли ночные путники, теперь толкнули друг друга локтями и первый заметил:
   - Внимание! Что-то неладное творится между их величествами. Меня уж не проведешь! Гляди в оба, старина, чтобы ни добыча, ни награды у нас не пропали!
   Расставшись, наконец, они пошли каждый по своему делу. Царь и его любимцы пировали. Герцоги лакомились жирными блюдами дворцовой кухни. Дикое веселье оживляло стол, пока, наконец, царь не произнес последнего тоста:
   - Отец Всевышний благословил виноградные лозы, чтобы они радовали сердце человеческое и укрепляли руку воина. Слушайте вы, герои и повелители мира сего! Окрыленный вином, я вижу будущее, а вы услышите из уст моих предсказание. Господь совершит чудо в эту ночь: Он даст свободу израильтянам без битвы и крови. Отец наш не хочет истребления Сиона в пламени пожаров. Сам шестьдесят будет урожай зерна; бури будут веять благоуханием роз; дожди обратятся в потоки бальзама. Возвращайтесь в свои дома, вы, сильные мира сего! Ступайте к своим женам, вы, правители государств, и вы, комендант города и казначей! Спите покойно сегодня: пусть спит и весь усталый народ, кроме самой необходимой стражи. Ангел Господен бодрствует над городом и прикрывает его своим белоснежным крылом. Неприятель, напротив, дрожит за своими стенами: Сион, словно панцирем, окружил себя ужасом и страхом. Завтра Господь дозволит мне сообщить вам всю глубину Своей милости к нам.
   Герцоги и высшие сановники государства поцеловали руку милостивому царю и разошлись с отяжелевшими головами, готовые сейчас же исполнить приказание - заснуть самым крепким, безмятежным сном. Тем более должен был сон укрепить их, что они давно уже отказывали себе в нем, оставаясь на посту и подбадривая изнуренное войско.
   Между тем на валах в тот самый час, подобно привидению на стенах Сиона, о котором рассказывает Иосиф, метался человек и кричал:
   - Горе, горе тебе, Иерусалим!
   Вооруженные стражники спрашивали, насторожившись:
   - О чем кричит этот человек? Что ему нужно?
   Но у большинства из них усталость брала верх: они в ту же минуту склоняли головы и засыпали, прислонившись к копьям. Те же немногие, которые не спали, закрывали себе уши, чтобы не слышать: часто, слишком часто за последнее время раздавались подобные крики! Как только прорицатель беды заметил, что проповедует в пустыне, он спустился в город. Но и тут, в опустелых, заваленных обломками и грязных улицах, никто не слушал зловещего ночного крика: лишь ветер, завывая, гнался ему вдогонку. Все, что было еще живого в городе, спало, бессильное и усталое. Так добежал недобрый вестник до царского дворца.
   - Горе, горе тебе, Иерусалим! - вознесся его крик в освещенные окна и затем, несмотря на сопротивления Тилана и других стражников, он ворвался прямо в покои царя.
   - Что с тобой, Петер Блуст? - встретил его рассерженный царь.- Чего ты воешь так, что даже у меня сердце сжимается в груди? Мало разве того, что мне за каждым столбом чудится тень убийцы?
   Лицо царя перекосилось от боли; он схватился за горячий, покрытый красными пятнами лоб. Петер Блуст, стоявший у стола, задул все свечи, оставив лишь стенные, опрокинул все бокалы и прокричал горестным голосом:
   - Иоанн, сын человеческий! Ты живешь в непокорном доме, и я хочу сделать тебя чудесным знамением этого непокорного дома.
   У Гаценброкера, оставшегося вместе с Гелькюпером при царе, волосы встали дыбом. Шут пробормотал:
   - Придворный пророк чует смерть Израиля... Петер Блуст продолжал с возрастающим воплем:
   - Бремя будет одинаково тяжело и царю, и всем поколениям израильтян! Монарх их понесет свою ношу во мраке: он выедет через ту стену, которую пробьет неприятель. И я накину на него сеть свою, чтобы он был пойман на моей охоте. Так говорит Господь...
   - Ты богохульствуешь! - закричал на него Бокельсон.- Вон отсюда!
   - Слушай и примечай, что тебе говорит человек в холщовом одеянии! Кайся, кайся и кайся в своих грехах! Скоро меч пройдет по стране, и он не пощадит тебя.
   Пока Петер Блуст восторженно и угрожающе говорил так, Гелькюпер снова пробормотал, догадываясь о намерениях царя:
   - Понесет во мраке, проедет сквозь стену!.. Ей Богу, я почти верю, что царь замышляет что-нибудь подобное! Нужно мне быть настороже.
   При этом он ловко спрятал у себя большой столовый нож. А Петер Блуст, у которого, по-видимому, благодаря кровавому прошлому, а также и предчувствию ужасного будущего, было расстроено воображение, бросился на колени перед царем и завопил:
   - Бокельсон! Я почитал тебя, как Бога, а теперь знаю, какой ты лукавый. Ты питался одними булками, медом да маслом; ты был поразительно прекрасен, и тебе досталось царство. Но слава о тебе разрослась между язычниками, и ты испортился, предался роскоши: ты стал творить такое, чего и твой братец, Содом, никогда не делал. Покайся перед концом своим! Мене, мене, текель...1
  
   1 Мене, мене, текель, уфарсин - слова, горевшие на стене чертога царского на пиру Валтасара и объясненные пророком Даниилом как гибель Вавилона.
  
   - Оставь меня! - воскликнул Бокелькон и оттолкнул проповедника.
   Блуст поднялся и неистово закричал:
   - Не оставляй при себе грехов своих, смой грязь с Имени Господня, которое ты осквернил! Ты хлеб будешь есть в трепете и воду пить в горе, а затем будешь в дыму и пламени! Час настал. Кайся!
   Царь схватил притеснителя своего за горло и толкнул его к богатырю Тилану.
   - Выбрось собаку из окошка! - приказал он в сильнейшем гневе.
   При диком хохоте телохранителей, человек в холщовом одеянии полетел на соборную площадь, где и лег без звука, без движения, словно упавшая с собора статуя. Но на виновников его падения напал такой ужас от совершенного преступления, что они поспешили на свои ложа и с головой спрятались под одеяло. Царь же намеренно выказывал особенно веселое настроение.
   - Будьте веселы! - обратился он к бледному Гаценброкеру и к нахмурившемуся придворному шуту.- Ночь еще в самом начале; вино не должно выдыхаться в кувшинах. Шемтринк, виночерпий, и мой стольник в передней готовы наполнить бокалы новым вином. Света у нас еще достаточно, чтобы вообразить себя засидевшимися в трактире весельчаками. Показывай свои шутки, Гелькюпер. Скинь с себя маску, саксонский князь, и расскажи нам что-нибудь веселенькое! Сократим себе часок этой беспокойной, бурной ночи!
   - Как же нам пойдут на ум шутки и сказки, когда перед этими самыми окнами придворный пророк борется со смертью? - возразил Гаценброкер.
   - О, ты, неискусный комедиант! - воскликнул царь.- Не сотни ли раз ты видел, как по твоему повелению умирали на подмостках целые княжеские поколения? Не говори же, что комедия - нечто иное, чем сама жизнь человеческая! Каждый из нас твердит свой, самой судьбой назначенный урок; каждый красуется в нарядных тряпках, пока смерть не снимет их с него. Что от нас останется, когда всех поглотит могила? И ваша курфиршеская светлость, и мое величество, оба мы истлеем, и те же черви нас будут глодать, которые глодали останки избранных и миропомазанных владык.
   - Да, ведь и ты, братец, избран и миропомазан, как все твои сотоварищи на престолах,- лукаво заметил Гелькюпер.- Не будь чересчур скромен, оставь и этим благородным людям их честь. Не буди неверующих!
   - Для меня они не существуют,- смеялся Бокельсон.- Час настал, сказал Петер Блуст. Конечно, для него, глупого, он настал, а для нас всех прошел: мы еще поживем, и для нас настанут новые времена.
   - Отгадай, отгадай, что это такое? - напевал придворный шут.
   Гаценброкер покачал головой, приговаривая:
   - Не первую неделю хожу я как в бреду! Нищим бродил я по белу свету, потом стал шпионом, был пойман и отдан во власть епископа: заготовил уж я свое завещание как вдруг попал в твои руки, Ян Бокельсон. И вот ты одарил меня землей, ты дал мне людей, ты стал роскошно одевать меня; лучшей жизни я бы себе не мог пожелать нигде и никогда, несмотря на то, что я - твой пленник!.. Но раз ты меня больно огорчил, Ян, очень больно... Не думал я, что мне придется почитать тебя как благодетеля; и благодеяния твои опасны...
   - Старое дитя! - остановил его Бокельсон.- Ты боишься еще будущего? И что это у тебя прошлое, словно колода, висит на ноге? Ты, пожалуй, готов пролить слезу другую за Микю Кампенс? Э, полно, она сладко спит; а тебя бы она только сделала несчастным. Но судьба каждого начертана испокон века и припечатана.
   - Портняжное счастье самое верное под небесами! - шутил Гелькюпер, напустивший на себя шаловливость.- Есть ли еще такое благородное ремесло, как портняжество? Сам Господь приказал нашим прародителям в раю сшить себе первые платья.
   - Как странно! - заметил Гаценброкеру царь.- Нас опять свела судьба; враги сделались друзьями. Твое здоровье, Бендикс! Выпей и за мое: у меня сердце разрывается от яркого счастья.
   - За здоровье царя! - крикнул Бендикс, но выпил, поморщась.
   - За длинный, многоаршинный полк! - прибавил Гелькюпер, не без злого намека.
   - Царь благодарит,- ответил Ян.- Но оставьте теперь корону! Ненавижу эту золотую покрышку. В моей памяти сохранился луг, усеянный цветами. Этот сад - мое детство, ничего не знавшее ни о Библии, ни о царствах. Вернемтесь на этот ковер цветов! Да благословит Господь дорогое детство!
   - Да будет так! - печально согласился седеющий Геценброкер.
   - А ремесло-то! - воскликнул Гелькюпер.- Ремесло ведь воспитывает наиумнейших людей. Портные всегда бывали молодцами. Портные воевали на поле брани, портные играли на арфе, портные проповедовали, пророчествовали, собирали богатства - и снова прокучивали все. Но ты, мастер Бокельсон, увенчал короной портняжное ремесло. Да здравствует и да процветает оно!
   - Пожалуй, да,- согласился Ян.- То было славное времечко, когда я стал за рабочим столом с аршином и с ножницами, когда прислушивался к веселой болтовне подмастерьев и потихоньку заучивал их песни...
   - Да, да! Песни про девяносто девять портных, про заколдованную иглу, что сама шила, про красавицу-еврейку Лиссабонскую, да еще шутливый стишок про мышку с ножницами... Так, так...
   Гелькюпер действительно начинал наслаждаться воспоминаниями. У царя глаза подернулись влагой. Слишком сильно действуют чары юных лет даже из-за могилы, чтобы против них могла устоять хотя бы самая твердая броня высокомерия и грехов. Вот, наконец, Гелькюпер взволнованным голосом запел:
    
   Мышка, мышка, цик, цак, цик!
   Помоги ты мне скроить.
   То портного пробный камень.
   Только бы мне это сшить!
   Цик, цак, цик.
   Счастья дай мне, мышка!
    
   Бокельсон вдруг сорвался с места и, как сумасшедший, начал бегать взад и вперед:
   - Это время должно вернуться! Дивара первая пела мне эту песню... Мы тогда были так молоды, так чисты и целомудренны... Будь он проклят, эта жалкая гусеница, которую зовут человеком! Друзья мои, я бы хотел умереть так, как начал жить! Я властен сделать это. Я и себя, и вас хочу осчастливить... Но кто не сумеет молчать...
   Вдруг он остановился. Взоры его метали искры. Он вглядывался то в Гаценброкера, то в Гелькюпера, а рука его судорожно хваталась за кинжал, висевший у его пояса. Сотрапезники царя, неожиданно ставшие его поверенными, словно окаменели и ждали, что будет. В эту минуту дверь отворилась, и Дивара, заглянув, спросила:
   - Можно войти? Мужчины эти останутся, или...
   - Войдите! Новые гости прибавят нам веселья! - в диком восторге приказал царь.
   Его грустное настроение сразу перешло в сильнейшее возбуждение.
   Тихими, неслышными шагами приблизилась к столу Дивара, Яков, брат короля, и Рейменшнейдер. Они вели под руки сгорбленного, разбитого параличом попа. Пока его усаживали за стол, Рейменшнейдер робко переглянулся с придворным шутом.
   - Что же, батюшка, ты уступил наконец доводам рассудка, своему благополучию и увещеваниям нашей царицы? - насмешливо спросил Бокельсон, предварительно заперев все двери.
   Седой как лунь, Норберт, расслабленный старостью, болезнью и тяжелым темничным воздухом, едва владеющий своими пятью чувствами, разглядывал царя стеклянными бессмысленными глазами и презрительно кивал головой. Дивара ответила за него:
   - Он наконец признался. Из этой самой комнаты есть дверь в тайный ход. Торопись, Ян! Награди друзей наших. Мучительное предчувствие говорит мне, что нам не следует терять ни минуты.
   Царь выступил вперед, взглянул на жадно прислушавшихся гостей, принял геройскую осанку и предложил им бежать вместе с ним, захватив все ценности, чтобы потом поделить их с ними. Он рисовал им тяжелое, безвыходное положение города, предстоящую гибель от пламени и убийств; он обещал им и жене своей райское блаженство и раздолье в далекой Португалии. Затем вдруг закончил дико, с угрозой:
   - Вам остается лишь выбор между послушанием и смертью. Яков, обнажи свой меч! Гаценброкер, приготовь свое оружие! Рассчитывайте на меня, друзья, убейте на месте и этого безумца и того холопа, если только они вздумают медлить, если замешкаются хоть на минуту!
   Яков и Гаценб

Другие авторы
  • Бурлюк Николай Давидович
  • Кальдерон Педро
  • Ермолов Алексей Петрович
  • Катенин Павел Александрович
  • Мицкевич Адам
  • Карлгоф Вильгельм Иванович
  • Врангель Николай Николаевич
  • Плавильщиков Петр Алексеевич
  • Флобер Гюстав
  • Тугендхольд Яков Александрович
  • Другие произведения
  • Кутузов Михаил Илларионович - Из журнала военных действий о военном совете в Филях 1 сентября 1812 г.
  • Айхенвальд Юлий Исаевич - Евгений Шкляр. Литературный Берлин (Заметки и впечатления)
  • Брюсов Валерий Яковлевич - Почему должно изучать Пушкина?
  • Гайдар Аркадий Петрович - Р.В.С.
  • Чаянов Александр Васильевич - Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии
  • Сервантес Мигель Де - Интермедии
  • Сомов Орест Михайлович - Кикимора
  • Пруст Марсель - В сторону Свана
  • Лейкин Николай Александрович - Наем лакея
  • Шекспир Вильям - Гамлет, принц датский
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
    Просмотров: 395 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа