Маурин Евгений Иванович - Людовик и Елизавета

sp;  - Нет, я думаю, что Жанна сменила гнев на милость, вот он и безумствует! - охая, ответила Полина.- Но что за сумасшедший! Можешь себе представить, Луизетт, я только назвала Жанну по имени, как он от восторга принялся крутить меня по комнате до тех пор, пока я не упала!

  

  

   Прошло около месяца. День уже начинал склоняться к вечеру, и невыносимый жар, томивший парижан с самого утра, понемногу спадал, когда к очкасовскому садику в Клиши подъехала стройная амазонка, великолепно сидевшая в седле и мастерски правившая породистой гнедой лошадью. Трудно было признать в этой амазонке, в этой пышной, нарядной, гордой женщине прежнюю скромненькую Полетт. Она на редкость похорошела, как хорошеет даже дурнушка в первые месяцы счастливой, удовлетворенной любви. Придворные парфюмеры пустили в ход весь арсенал своих чудодейственных косметик, чтобы загладить, исправить и смягчить некоторые недостатки лица Полины. Костюм, над которым потрудились первые артисты портняжного цеха, счастливо подчеркивал грациозную округлость ее форм, а выдающееся положение, которое она занимала при дворе, придало ее манерам изящную развязность и величие.

   Подъехав к решетке сада, Полина услыхала доносившиеся оттуда голоса. Как будто кто-то учился. Ученик неуверенным голосом произносил слова, а старческий голос учителя ворчливо поправлял его. Полина даже приподнялась на стременах, чтобы посмотреть, в чем там дело. Но деревья, посаженные вдоль решетки, которые в начале этого рассказа мы застали почти обнаженными, теперь покрылись густой, непроницаемой для взоров листвой, а внизу пышно разрослись цветочные кусты.

   Отдав поводья выбежавшему к ней со двора слуге, Полина толкнула калитку и вошла в сад.

   Ей представилась довольно комическая картина. Старик Очкасов, нацепив громадные очки, водил пальцем по раскрытой перед ним французской книге, а долговязый Столбин с робким видом читал вслух, вздрагивая каждый раз, когда Николай Петрович за малейшую ошибку обрушивался на него добродушно-грозной воркотней.

   - Что я вижу! - весело воскликнула Полина.- Мсье Столбин учится французскому языку, а мсье Николя с добросовестностью, которая равна разве только его нетерпеливости, посвящает его в эту премудрость!

   - А, стрекоза-трещотка! - весело заворчал старик.- Что давно не бывали? Мне без вас как-то скучно! Ну, совсем как однажды в моем петербугском доме сверчок завелся. Сначала из себя трескотней выводил, а потом, когда я попривык, даже скучно стало от его молчания!

   - О, у вас для меня всегда найдется какое-нибудь лестное сравнение! - засмеялась Полетт.- Учитесь-ка вы поскорее французскому языку, мсье Столбин, тогда хоть вы меня в этом доме защитите!

   - Учусь! Стараюсь! - не без некоторого усилия выговорил Столбин.

   - И успехов не делаю! - ворчливо договорил старик.- Тоже, защита вам понадобилась! Это от вас всякому защищаться надо!

   - А Жанна дома? - спросила Полетт.- Да не у вас ли маркиз Суврэ?

   При этом вопросе лицо старика сразу омрачилось, седые брови угрюмо опустились, в углах старческого рта появилась скорбная, мрачная складка.

   - Там! - сердито, почти невежливо ответил он, показывая рукой на дом, и сейчас же накинулся на Столбина: - ну, а вы чего уши развесили? Рады, что можно поротозейничать? Беритесь за книжку, мсье лентяй! Учиться надо!

   - Будем учиться! - с милой улыбкой ответил по-французски же Столбин.

   Полина с недоуменной улыбкой прошла в комнату Жанны. Действительно, маркиз Суврэ был тут.

   - А, прелестная виконтесса де Вентимиль! - воскликнул Анри.

   - Милочка! Но как ты дивно похорошела! - удивилась Жанна, бросаясь целовать подругу.

   - Ладно уж, ладно! - засмеялась в ответ Полина.- Нечего мне комплименты говорить! Все равно вижу, что сидели и нежничали! Вот что весна-то значит! То, бывало прежде моя Жанна все нет да нет и слышать об Анри не хотела, а теперь - на-ко поди! Кстати,- продолжала неугомонная болтушка,- какую трогательную картину застала я в саду! Этот Столбин, такой долговязый и такой покорный да тихонький...

   - Да,- сказала Жанна,- он удивительно старателен и делает поразительные успехи. Просто на глазах видишь, как он все свободнее начинает говорить!

   - Хотя ваш батюшка делает все, чтобы затруднить ему усвоение предмета! - насмешливо заметил Суврэ.

   - Да,- согласилась Полина,- мсье Николя уж чересчур ворчит на него. Но скажи, Жанна, это он сам захотел?

   - И сам захотел, да и нужно это по некоторым соображениям...

   - По каким?

   - Да неужели тебе никогда не приходило в голову, Полина, что Столбин будет нам крайне полезен в России?

   - Ну, конечно, приходило, но причем в России французский язык?

   - А разве может он вернуться в Россию под своим обличьем? - спросила Жанна.

   - Ну, конечно, нет, но и за француза ему тоже не удастся выдать себя...

   - Да это и не нужно...

   - Особенно,- продолжала виконтесса,- при таком учителе, который в произношении и сам-то не очень силен. Кстати, Жанна, что это значит: когда я спросила твоего отца, где ты и не здесь ли Анри, то он сначала посмотрел на меня свирепыми глазами, а потом сразу стал сердитым и хмурым!

   Жанна и Анри переглянулись, но молчали.

   - Э, господа, но у вас что-то не все ладно? - продолжала Полина.- Да полно, уж и вправду ли нежничали вы перед моим приходом? Анри взволнован, Жанна грустна? Дорогие мои! Вы ведь знаете, что я...

   - Страшно любопытна! - договорил Суврэ.

   - Фу, какой вы гадкий, Анри! Вы знаете, что я очень люблю вас обоих и что в сущности я - не такая пустая болтушка, какой кажусь. Поделитесь со мной своим горем. Может быть, и я что-нибудь дельное придумаю!

   Жанна опустила голову.

   - Ну, что же, рассудите нас, Полина,- сказал Суврэ,- если только Жанна ничего не имеет против.

   - Пусть! - сквозь зубы кинула Жанна.

   - Так видите ли, Полина,- продолжал Анри,- у нас действительно разногласие, и немалое, на мой взгляд. Вы были поверенной моих сердечных тайн, Полетт, вы знаете, как долго и как нежно я люблю Жанну. Знаете вы и то, что мне удалось пробудить к счастью мою принцессу-ледышку. Но я хотел бы сделать ее окончательно счастливой, а разве может быть счастье - я разумею прочное, открытое, полное счастье,- если отношения между двумя людьми не урегулированы! А кто мы сейчас друг другу? Как смотрит на нас свет? Да и каково нам самим? Встречаться урывками, украдкой, воровать свое счастье у самих себя! А когда я говорю Жанне, что нам надо повенчаться, она начинает говорить о своем прошлом, уверять, что она опозорена и недостойна носить мое имя. Но какое мне дело до ее прошлого? Твое настоящее, твое будущее - вот что беру я, Жанна, а прошлое похоронено и забыто в далекой России. И как можно говорить о позоре! Разве в насилии позор?

   - Нет, Анри,- грустно ответила Жанна,- я говорила не только это, да и не совсем так. Я говорила только, что если твоя любовь пройдет, то что бы ты ни говорил теперь, а тогда не утерпишь, чтобы не укорить меня прошлым. Но это не остановило бы меня. Гораздо большим препятствием в моих глазах является то, что, став твоей женой, я делаюсь французской подданной, а между тем у меня имеются нравственные обязанности к родине...

   - А к отцу у тебя нет обязанностей, Жанна? - с жаром произнес Анри.- Разве тебе не жаль этого достойного старца, который не может примириться с совершающимся на его глазах. Пусть он закоснел в своих понятиях, но ведь нельзя же не уважать старости?

   - Если отец не может отрешиться от ложных взглядов, тем хуже для него. Но он стар, Анри, а я молода, тогда как Россия вечно юна. Нельзя жертвовать молодым старому - это противоестественно! Наконец, ты не имеешь права требовать этого от меня, Анри. Вспомни, что я сказала тебе в первый день нашей любви: "Я буду любить тебя до тех пор, пока любится и пока твоя любовь не станет поперек моему долгу". Берегись, Анри!.. Настаивая на своем желании, ты подвергаешься опасности второго "пока"!

   - Однако мы продолжаем пререкаться и сами судим себя,- заметил Анри,- а ведь мы пригласили с обоюдного согласия судьей Полетт...

   - Которая скажет, что вы не правы, Анри! - с жаром подхватила виконтесса.

   - Вот видишь! - с торжеством заметила Жанна.

   - Я не прав? Но что вы говорите, Полина! - крикнул пораженный Суврэ, уверенный, что Полина встанет на его сторону.

   - Да, вы не правы, Анри, и я сейчас докажу вам это.

   - Это интересно!

   - А вот послушайте. Должна вам сказать, Анри, что я заранее улыбалась, представляя себе вас в виде влюбленного. Мне так живо представлялось, что вы не скажете просто "Жанна, я люблю тебя!", или "Жанна, я твой навеки!", а сначала встанете в позу и приведете соответствующую цитату...

   - Ну, нет! - перебила ее Жанна, невольно улыбаясь,- я заранее взяла с Анри честное слово, что он не будет мучить меня стихами!

   - Ну вот,- продолжала Полина,- действительность оказалась еще хуже моих представлений. Как, вместо того, чтобы наслаждаться достижением заветнейших грез, вы морализируете, Анри? Но вы просто недостойны выпавшего на вашу долю счастья! Прежде вы жаждали хотя бы просто благосклонной улыбки Жанны, сами говорили мне, что сочтете высшим счастьем, если она позволит вам хотя бы говорить ей о своей любви. Вы добились большего, но теперь вам мало и того. Вы ставите новые требования, еще дальше отводите те границы, в которых, по-вашему, должно заключаться полное счастье. Что же может гарантировать, что добившись осуществления этих желаний, вы не поставите ряда новых, все менее и менее осуществимых требований? Бывают такие натуры, которые не умеют быть счастливыми. Из-за них не стоит поступаться своим "я", Анри!

   - Но все это - только рассуждения, Полетт; где же доказательства?

   - Извольте и доказательства. Любовь должна быть прежде всего свободной и не налагать цепей. А вы хотите связать Жанну, не поступаясь лично ничем. Любовь должна облагораживать людей, способствовать им в их лучших стремлениях, а вы хотите на основании каких-то мифических прав любви помешать Жанне исполнить то, что она считает своим высшим долгом. Мало того, вы не исполняете своих обязательств. Жанна сказала вам, что ее любовь не должна мешать ее долгу к родине, и вы согласились с этим, а теперь начинаете проповедовать, что она не так, как нужно, понимает свой долг, и так далее. Мало того, вы недостаточно деликатны, так как, желая добиться своего, спекулируете на любви Жанны к отцу. Вы знаете, что ее это и без того мучит, и все-таки подливаете масла в огонь? Нет, Анри, если бы на месте Жанны была я, то я с самой очаровательной улыбкой распахнула бы перед вами дверь и предложила бы прогуляться подальше!

   - Ну, что же, может быть, она так и сделает! - с горечью сказал Анри, опуская голову.

   Жанна подошла к нему и, положив ему руки на плечи, промолвила:

   - Нет, Анри, я сделаю все возможное, чтобы этого не случилось! Так трудно, так страшно быть вечно наедине со своей местью, со своим прошлым! Когда ты со мной, я дышу спокойнее, искреннее, верю в будущее торжество... Но к чему же ты делаешь все, что способно разъединить нас? Дай мне сначала исполнить свой долг, дай мне видеть мою родину освобожденной от засилья немецких конюхов и выгнанных из Германии немецких принцесс, и тогда...

   - Жанна! - воскликнул Суврэ, лицо которого просветлело,- моя Жанна! Так обещай мне по крайней мере, что когда твоя родина не будет нуждаться в тебе, ты дашь мне руку, чтобы я мог повести тебя к алтарю!

   - Это я могу обещать тебе, Анри! - торжественно сказала Жанна.

   - Ну, и на том спасибо,- послышался с порога ворчливый бас старика Очкасова,- что же делать, настали времена, когда нам, старикам, хоть в гроб живым ложись! Не нужны мы стали, молодежь по-новому жить хочет...

   - Мне бесконечно тяжело, что я служу причиной вашего огорчения,- сказал Суврэ, вставая и кланяясь старику.

   - Эх, маркиз! - добродушно сказал Николай Петрович,- на вас-то я вовсе не сержусь. Если я сам со своей дочкой возлюбленной ничего поделать не могу, так где уж вам-то ее на свой лад переделать! Спасибо вам хоть за то, что в будущем свете мне показали; авось удастся мне перед смертью увидеть дочку честной супругой... хоть и басурмана! - по-русски добавил он.

   - Удастся, мсье Николя, удастся! - затараторила Полетт,- вскакивая с места и хватая старика за руку. Идите к нам, подсаживайтесь, и я сейчас расскажу вам, что у меня имеется новенького. Вы увидите, что у нас очень много надежд, а ведь вы сами слышали, какие условия поставила Жанна!

   - Нет уж, пойдёмте лучше в сад,- сказала Жанна,- а то здесь слишком жарко. Кстати, скоро должен появиться еще один человек, который даст вам самые последние сведения о России.

   - Вот как? Кто же это такой? - спросила Полетт.

   - Это - Нарышкин, бывший в последнее время самым близким человеком к царевне Елизавете. Нарышкин - человек очень энергичный, умный, но чересчур увлекающийся. Он затеял целый заговор и хотел одним мановением руки возвести царевну на престол. Но разве такие дела совершаются без подготовки, сразу? Конечно, нечего и говорить, что заговор был сейчас же обнаружен. Нарышкину пришлось бежать из России, и вся эта нелепая затея только ухудшила положение принцессы Елизаветы!

   - Однако,- сказала Полетт,- значит, в России действительно имеется хорошая почва для переворота, и ее следует только немного подготовить?

   - На это тебе ответит Нарышкин, а теперь идемте в сад, и ты расскажи нам, что у тебя имеется новенького!

   Общество перешло в сад, где и расселось вокруг стола, куда слуги принесли воду со льдом и вино.

   - Боюсь только, что мсье Столбин не поймет меня,- сказала Полетт.

   - Я понимаю гораздо лучше, чем говорю,- отозвался тот.

   - А чего он не поймет, он спросит у меня,- заметила Жанна.- Ну, говори же, Полетт, говори!

   - Так вот, дети мои. Вы знаете, что в последнее время главный интерес сосредоточился вокруг кандидатуры на место покойного Тремуйля. Король, осаждаемый с трех сторон, совершенно потерял голову, но мне с сестрой удалось все-таки склонить его на нашу сторону. Не буду описывать вам все наши мытарства, ухищрения, старания. Скажу просто, что теперь в моих руках находится подписанный королем приказ о назначении на место Тремуйля, дающий право указанному в приказе лицу требовать в случае отмены, приказа возмещения в четыреста тысяч ливров. Вместо имени там оставлено пустое место. Стоит мне только вписать туда кого-либо - и готово!

   - Молодец, Полетт! - сказала Жанна.

   - И что только эти бабы с нашим братом делают! - ворчливо кинул Очкасов.

   - Конечно, Луиза, как истинная овечка в области политики, хотела сейчас же вписать имя герцога Люксембургского. Но я попросила ее предоставить это дело мне. Пока имя не вписано, приказ является сильным оружием в моих руках. Ведь мы хотели показать кардиналу Флери степень своего влияния. Уже тот факт, что приказ у меня, доказывает нашу победу и торжество. Но как знать, говорила я, в какую сторону обернутся обстоятельства? Вчера днем выяснилось, что то совещание, которое мы задумали еще в прошлом месяце, должно состояться сегодня...

   - Разве? - спросил Суврэ.- А я ничего не знал!

   - Вот поэтому-то я и отправилась разыскивать вас у Жанны! - ответила принцесса.- Вы внесены в список приглашенных лиц. Ну, слушайте дальше! Уже совсем поздно вечером ко мне вдруг является маркиза де Бледекур и просит принять по очень важному делу. Оказалось, что ее прислал ко мне сам кардинал. Флери передал мне через нее свои условия: или я дам сейчас же честное слово, что на место Тремуйля будет назначен молодой Флери, или все мои планы и замыслы потерпят полное крушение: он не только провалит мои проекты в глазах короля, но даже, если король все-таки согласится со мной, устроит так, что Франции станет невозможным вмешиваться в русские дела, не восстановив против себя всей Европы. Маркиза Бледекур прямо указала мне, что кардинал не остановится ни перед чем. Война или мир - это всецело зависит от моего ответа!

   - Но разве кардинал знал о существовании имеющегося у тебя приказа? - спросила Жанна.

   - Нет, но он понимает, что, если к его желаниям присоединюсь и я, тогда король не устоит.

   - Что же вы ответили? - спросил маркиз.

   - Я ответила, что не могу дать теперь никакого ответа, что я рада миру с кардиналом, но не испугаюсь и войны. Во всяком случае, я должна сначала знать, могу ли я твердо рассчитывать на поддержку кардинала, если решу оказать ему просимую любезность. Маркиза дала мне от имени Флери его честное слово! После ухода маркизы, кинувшей мне на прощанье, что кардинал усмотрит в уклончивости ответа вызов, я стала обдумывать положение. Я решила до исхода нашего совещания ни в коем случае ничего не решать. Посмотрю сначала, как будет держать себя кардинал. Кроме того, я хотела посоветоваться и с вами, друзья мои.

   - Полетт,- сказал маркиз,- повторяю вам то, что я однажды уже говорил вам: не перетягивайте струн, потому что даже победа над кардиналом будет для вас поражением. Вы поступили очень умно, выказав такую твердость. Но сумейте вовремя пойти на соглашение!

   Полетт хотела что-то ответить, но в этот момент калитка сада открылась, и показался высокий красивый молодой человек, одетый со всей щепетильностью французских щеголей XVIII века. Полная гордого достоинства свобода манер ясно доказывала его принадлежность к хорошему обществу. Это был Семен Кириллович Нарышкин, один из многих интимных друзей Елизаветы Петровны, за которого она одно время даже мечтала выйти замуж, причем был проект объявить Нарышкина и Елизавету императором и императрицей. Излишняя горячность Нарышкина повела к обнаружению заговора, что, как уже знает читатель, заставило его бежать во Францию и поселиться там под псевдонимом Тенкина.

   Представив Нарышкина всему обществу, Жанна сказала:

   - Мы между своими, Семен Кириллович, а потому оставим всякие подходцы и полунамеки. Двое из этих господ, а именно: милая виконтесса де Вентимиль и мой друг, маркиз де Суврэ, будут присутствовать сегодня на совещании, в котором решится вопрос о французском вмешательстве в наши днла. Едва ли мне надо говорить вам, что этот момент может оказаться поворотным в ту или другую сторону для наших общих стремлений. Поэтому нашим друзьям важно прийти на совещание как можно более вооруженными фактическими данными...

   - А главное,- перебила ее Полетт,- не будем терята времени, потому что его у нас очень мало. Через десять минут я должна ехать и увезти с собой маркиза.

   - Но пожалуйста, спрашивайте, виконтесса,- с любезным поклоном ответил Нарышкин,- я к вашим услугам!

   - Мне важно узнать следующее: каково здоровье императрицы, нет ли распоряжений относительно престолонаследия, каковы отношения между принцессой Анной, ее величеством и герцогом Бироном, как относится общество ко всему происходящему и...

   - Позвольте мне сначала ответить на эти вопросы, виконтесса! - прервал ее Нарышкин.- Здоровье ее величества плохо. Припадки подагры все усиливаются, кроме того ее лейб-медик Шварц говорил мне по секрету, что императрице грозит опасность со стороны одного из нежнейших внутренних органов. Сообразно с физическим страданием нарушается также правильная деятельность мозга. Императрица никогда не была сильна головой, но в последнее время она становится окончательно игрушкой в руках Бирона...

   - Ну, она всегда была ею! - заметила Жанна.

   - Но не до такой степени, как теперь. Прежде герцог хоть немного опасался ее, если не как императрицы, то как ревнивой женщины, а теперь он без удержу предается своим развратным наклонностям. Между прочим усилением влияния герцог воспользовался, чтобы нарушить добрые отношения между императрицей и принцессой Анной. Теперь уже считают непреложным фактом, что императрица ни в коем случае не сделает принцессу Анну своей наследницей...

   - Но к кому же перейдет трон? - спросила Жанна.

   - Этот вопрос не решен. Императрица ждет последствий брака принцессы с принцем Ульрихом и, как уверяют, передаст корону их потомству. Говорят, что указ уже заготовлен, но его держат в секрете...

   - Но ведь этот брак еще не заключен? - спросила Жанна.- Насколько я слышала, его собираются отпраздновать этим летом?

   - Да, это - правда.

   - А если бы императрица умерла теперь же?

   - То это было бы равносильно полному крушению всех наших планов,- перебил Жанну маркиз Суврэ,- потому что партия принцессы Елизаветы еще не окрепла и, следовательно, не будет способна решительным ударом сделать кандидатуру царевны бесспорной!

   - Мне кажется, что маркиз совершенно прав,- сказал Нарышкин.- Мой собственный печальный опыт показал мне, что наше общество в достаточной мере разобщено. Если послушать наших бояр, когда они говорят под влиянием даров бога Бахуса в безопасном месте, то они готовы хоть сейчас кинуться на защиту попранных прав царевны; но в решительный момент никто не хочет идти первым, каждый опасливо озирается по сторонам, а этим промедлением может воспользоваться всякий, кому не лень! Мне кажется, что этим случайным замечанием я ответил также и на ваш последний вопрос, виконтесса. Наше общество негодует, наше общество возмущено, но это негодование, это возмущение проявляются лишь в пустом ворчаньи. Только тогда, когда каждый недовольный вполне ясно увидит свою выгоду в перемене царствования, можно рассчитывать на действительную помощь общества. Но необходимо принять во внимание также и то, что интересы отдельных частей общества различны, а потому на его недовольстве еще ничего строить нельзя.

   - То есть, иначе говоря,- сказала Полетт,- вы считаете, что переворот в России почти невозможен?

   - Нет, виконтесса,- ответил Нарышкин,- этого я отнюдь не считаю. Я нахожу только, что на общество полагаться нечего, хотя бы потому, что в том смысле, как понимаете его вы, французы, общества у нас в России нет.

   - Что же нужно для осуществления переворота?

   - Прежде всего, деньги, потом помощь иностранной державы.

   - В чем вы видите помощь иностранной державы?

   - В умелом отвлечении русского правительства от внутренних забот к внешним.

   - Еще один вопрос. Если, по-вашему, на общество полагаться нечего, то на какой же слой... на какую же касту, что ли, могут опереться заговорщики?

   - Главным образом, на военных. У нас, в России, это и всегда было решающей силой, а теперь русским военным грозит ряд ограничений, что вызывает среди них глухое брожение.

   - Но ведь вы только что упоминали об отвлечении внимания правительства к "внешним заботам", а последние всегда вызывают передвижение войск ближе к границам. Как же в таком случае войска будут в состоянии оказать помощь заговорщикам?

   - Внешнее давление должно сказаться внезапно, заставить правительство потерять голову и дать возможность заговорщикам нанести решительный удар до выступления войск. Повторяю, очень многое в данном случае зависит от удачно избранного момента.

   - Считаете ли вы возможным осуществление переворота при жизни императрицы?

   - Возможным - да, но очень трудно осуществимым.

   - Можно ли рассчитывать на помощь вашего духовенства? Мне говорили, что оно пользуется большим влиянием на народ.

   - Духовенство всей душой будет стоять за партию царевны; особенно теперь, когда на священников пошли гоненья. Так, еще недавно одного из священников за смелую проповедь посадили на кол.

   - В чем была ваша личная ошибка при последнем заговоре?

   - Я неправильно учел момент. Вам, конечно, известно, что мы ведем теперь войну с Турцией. В обществе распространились слухи, что военные действия начались очень несчастливо для России, и наша знать стала искренне возмущаться. Я и подумал, что правительству не на кого сейчас опереться: знать служилая ворчит, военные в походе. Я полагался на оглушающий эффект стремительности действий, но результат получился противоположный: никто не пошел за мной, и я сам еле унес ноги.

   - Благодарю вас, мсье Нарышкин,- сказала Полетт вставая.- Из ваших слов я вынесла то же убеждение, которое уже давно сложилось у меня - задуманное нами дело требует громадной подготовительной работы и большой тонкости различных сплетений! А теперь я должна ехать и увезти с собой маркиза, нам пора!

   Когда Полетт и Суврэ уехали, Нарышкин спросил Жанну:

   - Скажите пожалуйста, Анна Николаевна, кто такие эти господа?

   - Виконтесса де Вентимиль - моя товарка по монастырской школе, а ныне - подруга французского короля. Маркиз де Суврэ принадлежит к числу близких друзей короля и ... мой жених!

   - И оба они так увлечены переворотом в пользу царевны?

   - О, да!

   - Отлично! - сказал Нарышкин, потирая руки с довольным видом.- Варись, каша, покруче!

  

  

   Все уже были давно в сборе, а его величество Людовик XV все еще не появлялся. Сестры-хозяйки сильно волновались, хотя и по совершенно различным поводам. Полетт пугало это опоздание, как признак отсутствия у короля интереса к задуманным ею широким планам. Луиза, наивная и безразличная к политическим делам, беспокоилась за судьбу ужина. Ведь король, в виде особенной милости, дал ей знать, что после совещания будет ужинать у нее в качестве простого гостя наравне со всеми. Зная, как любил поесть Людовик, Луиза воспользовалась этим днем, чтобы приготовить по добытому ею сложному рецепту очень тонкое блюдо из дроздовых филейчиков, слегка замаринованных в настоенном на горьких травах вине, шпигованных трюфелями и тонувших в нежном, как предзакатное облачко, соусе из тертых на сливках шампиньонов, заправленных петушиными гребешками. Это блюдо надо было есть сейчас же, как только оно было готово, и Луизу очень волновало, что совещание из-за опоздания короля затянется и все перестоит.

   Волновался и Флери, хотя лучше всех скрывал это. Раздосадованный на "дерзкую девчонку", осмелившуюся с такой смелостью пойти ему наперекор, он поставил своей задачей дать ей сегодня блестящее сражение, раздавить ее наивные доводы, доказать королю ее ничтожество и заронить в его душу опасение тех бед, которые могут последовать, если дать место в политике страны женскому влиянию. Флери чувствовал себя хорошо вооруженным и теперь перебирал с государственным секретарем Амело ряд заметок и докладов, подготовленных им в определенном порядке. Но король все не шел... Как знать, вдруг он решил, не советуясь ни с кем, пойти той дорогой, которую среди пламенных ночных ласк предуказывает ему развратная, тщеславная любовница? О нет, кардинал сумел бы отомстить. Но дадут ли ему время на это? Правда, король еще сегодня утром был особенно любезен с ним, но любезность его величества не может ввести в заблуждение такого травленого волка, как он, Флери! Он отлично помнит, как лет десять-двенадцать тому назад король был особенно любезен с герцогом Бурбонским и особенно настойчиво просил его не опаздывать на охоту, на которую все собирались. Но не успел король выйти из комнаты, как его именем герцога арестовали и отправили в ссылку! Как знать, может быть, и его, Флери, отсюда отвезут прямо в Бастилию? С таким комедиантом, как Людовик, можно было всего ждать, следовало всего опасаться...

   Вдруг послышалось взволнованное отодвигание стульев, шарканье ног, и по комнате полетел тревожный шепот: "Его величество!", пробудивший кардинала от тревожных дум.

   - Здравствуйте, милая графиня! - сказал король, милостиво отвечая на приветствия всех присутствующих, раболепно бросившихся ему навстречу.- Но что с вами, милая де Майльи? - продолжал он, всматриваясь в лицо фаворитки.- Здоровы ли вы?

   - Ваше величество, ваше величество! - воскликнула обрадованная этим вниманием Луиза,- я так переволновалась в это время, так боялась, что вы, государь, не придете!

   - Ах, правда, я опоздал,- улыбаясь ответил Людовик.- Но что же так взволновало вас, графиня?

   - Ваше величество! - ответила де Майльи.- Я приготовила удивительное блюдо, которому ваше величество, надеюсь, отдадите честь, и боялась, как бы оно не перестояло.

   Король громко рассмеялся, поддержанный улыбками всех присутствующих.

   - Не находите ли вы, ваша эминенция,- обратился он к кардиналу,- что эти милые сестры удивительно напоминают евангельских Марфу и Марию?

   - Да, ваше величество,- ответил кардинал,- тем более, что король является представителем Господа на земле!

   - А можно ли поинтересоваться, из чего состоит ваше блюдо? - спросил король, делая вид, что не почувствовал стрелы кардинала, направленной в него ответом Флери.

   - Это сложно, очень сложно, ваше величество! Главной сутью этого блюда являются откормленные особым способом дрозды.

   - Дрозды? Это интересно! Во всяком случае, милая графиня, мы постараемся не испортить вашего эффекта, и как только любезная хозяйка даст нам знать, сейчас же прервем свое заседание, чтобы отдать честь ее заботливости и вниманию. Так не будем терять время. Прошу вас, господа, садитесь и давайте поговорим. Впрочем, Суврэ, отвори обе двери и затвори следующие. Помните, господа, если вы не хотите, чтобы вас подслушивали, никогда не совещайтесь при закрытых дверях. Вы должны все время иметь перед глазами соседние комнаты!

   Король уселся в кресло, кардинал вместе с Амело занял место перед небольшим круглым столиком, на котором разложил свои бумаги. Полетт села около короля перед своим письменным столиком, стоявшим в этой же комнате. Остальные, чувствуя себя статистами, а уже никак не действующими лицами, разместились куда попало.

   - Господа,- сказал король,- я нарочно позвал сюда всех своих друзей, чтобы запросто посоветоваться с ними об очень важном деле. Прошу всех говорить и высказываться просто и без всякого стеснения. Возражайте, спорьте, доказывайте - мне это будет тем приятнее, что, прислушиваясь к дебатам, я получу возможность составить себе определенное мнение. Если оно будет на стороне прелестного автора проекта, мы передадим последний на окончательное обсуждение совета министров, а нет, так мы не дадим ему без пользы подвергаться опасности оглашения. Но сначала, господа, я должен изложить вам, так сказать, "историю вопроса".

   В прелестной головке виконтессы де Вентимиль зародился проект, который, по ее мнению, должен вызвать для Франции новую эру. Выслушав этот проект, я пришел в восхищение и не мог не поделиться им с кардиналом Флери. Но благородные седины, покрывающие умудренную долголетним опытом голову его эминенции, создались на почве чрезмерной работы на государственную пользу. Эти седины говорят и мне, и каждому из нас, что отличием ума кардинала являются осторожность и бережность в обращении с государственными интересами. И когда кардинал с точки зрения последних стал указывать мне на слабые стороны проекта, я не мог не согласиться и с ним. Я долго думал об этих разногласиях и заподозрил, а не лежит ли истина где-нибудь посередине? И я решил: пусть виконтесса изложит нам частным образом свой замысел, пусть кардинал сделает свои возражения. Тогда каждый из присутствующих выскажется в свою очередь, и мы увидим, стоит ли нам давать этому проекту дальнейшее движение.

   Вот, господа, причины, почему я решил придать всему этому совещанию характер частного собеседования. Мы в гостях у милых сестер, мы между своими, можем просто поговорить об интересующем нас деле. Так давайте говорить! Милая виконтесса, познакомьте нас со своим замыслом!

   Полетт начала говорить. Сначала она еще волновалась, но потом ее речь потекла плавно и без запинки. Она даже почти не справлялась со сделанными заранее заметками и говорила горячо, красиво и так убедительно, что Амело, высохший на государственной службе чиновник, не раз с удивлением и восхищением поднимал на прелестного оратора взор своих умных, выцветших глаз, которые при этом загорались почти юношеским пламенем. Полетт чувствовала одобрение аудитории, и это придавало ей новые крылья.

   Читателю уже приходилось встречаться на страницах нашего повествования со взглядами на этот счет Полины, а потому мы не будем передавать в точности ее речь и ограничимся сжатым конспектом ее доводов, чтобы указать, на чем именно базировались возражения кардинала.

   Виконтесса начала со статистических данных, доказывающих, что положение Франции ухудшается; она слабеет, а потому нужен приток новых сил, нужно слияние с другой страной. Этой страной может быть только Россия.

   - Я могу сравнить Россию,- сказала Полетт,- с гигантом, который незаметно рос в тиши и вдруг предстал перед изумленными глазами мира во всем своем величии. Он молод, неопытен, не знает куда девать свои силы, но если бы поставить его перед красавицей-Францией, то северный гигант пленился бы ею, и их прочный союз дал бы одному опору опыта, другому - опору неисчерпаемой силы.

   Полетт перешла затем к описанию внутреннего положения России и того, что она может дать Франции.

   Россия колоссально богата, если же она и истощена теперь, то правильным руководством ею можно добиться громадных выгод для Франции. В России большое и сильное народонаселение. Франция сумеет организовать его, превратит в дисциплинированную армию, которой и будет распоряжаться в своих выгодах. Русский народ трудолюбив и очень честен, отличается великодушием и признательностью и не забудет, чем обязан Франции.

   Но, как известно, в данное время полными хозяевами России являются враждебные Франции немцы. До тех пор, пока царствует теперешняя императрица или другое лицо ее характера, нечего и думать о союзе между Россией и Францией. Этот союз возможен только в том случае, если Франция поможет вступить на престол принцессе Елизавете, права которой были попраны избранием императрицы Анны.

   - Я вовсе не хочу сказать этим,- заявила Полетт,- что Франция должна послать свои войска для того, чтобы свергнуть с трона царствующую императрицу. Но по имеющимся у меня сведениям императрица со дня на день может умереть, и тогда-то Франция и должна помешать вступить на престол Анне Леопольдовне и помочь принцессе Елизавете. Конечно, помогая последней, Франция должна выяснить, какие шансы имеет царевна. Эти шансы следующие: простой народ обожает царевну, духовенство стоит за нее горой, особенно после того, как недавно священников стали сажать на кол; дворянство обижено предпочтением, оказываемым немцам, военные ропщут на притеснения. Франция только должна помочь объединиться всем недовольным. Принцесса Елизавета этого не забудет. Она и вообще-то обожает Францию, да кроме того отличается преданностью, постоянством и великодушием.

   Все общество слушало виконтессу не прерывая.

   Обрисовав в сильных, ярких чертах картину той помощи, которую может оказать Франция партии Елизаветы Петровны, Полетт закончила:

   - Вот, господа, та новая эра, которая может открыться для вашей страны резким поворотом нашей внешней политики. До сих пор почему-то считалось выгодным интриговать со всеми против всех, заигрывать с Пруссией против Австрии, подмигивая Австрии, когда она ополчалась против Пруссии. Те, кто привык к подобной двусмысленной политике, разумеется, не могут согласиться со мной, так как им трудно сразу освоиться с прямой и честной политикой открытого союза с дружественной державой. Но, господа, не забудьте, что французы искони были рыцарями, и тот путь, который открываю перед вами я, не только выгоден, но и более подходит к рыцарской натуре Франции!

   Полетт закончила. Ропот одобрения пробежал среди слушателей. Сам король не мог удержаться от бурного выражения своего одобрения.

   - Отлично, отлично, милая виконтесса! - заметил он, хлопая в ладоши,- вы говорите прекрасно и - ей-Богу! - я не представляю себе, что можно возразить вам! Ну что же, милый кардинал, неужели вы заранее не признаете себя пооежденным? Нет? Удивительно! Ну, так послушаем вас! Говорите, милый кардинал, возражайте, черт возьми!

   - Ваше величество, прелестные дамы и вы, многоуважаемые господа мои! - начал кардинал, окидывая присутствующих хитрым взглядом умных глаз.- Признаюсь вам, я поражен и восхищен! Боже мой, какой ораторский талант только что выказала перед вами прелестная виконтесса де Вентимиль! Нет, природа положительно несправедлива! Одним она не дает ничего, другим - слишком много! Я теряюсь, я смущен. Я не знаю, как я буду возражать на такую блестящую речь! Ведь господь не дал мне дара красноречия, и мой ответ будет языком цифр и фактов. Но что такое сухая деловая речь после подобного образца ораторского искусства? Конечно, нетрудно говорить, имея в распоряжении точные факты. Но говорить, совершенно не зная предмета, как то делала виконтесса, и в то же время быть столь убедительным - это, признаюсь, действительно мастерский дар слова.

   Однако я черпаю некоторую опору в милостивых словах его величества, коему благоугодно было сказать, что у нас происходит не государственный спор, а просто разговор, частная болтовня среди друзей. Друзья не должны сердиться на правду и потому, да простит меня прелестная виконтесса, если я подвергну суровой критике отдельные тезисы, выставленные в ее речи.

   Ваше величество, уважаемые господа мои! Пожалейте меня, так как трудная задача выпала на мою долю! Четыре разных человека борются во мне - министр, священник, философ и рыцарь! Как рыцарь я восклицаю, что цветом человечества всегда были женщины; но философ тут же нашептывает мне ядовитый вопрос, что было бы, если бы люди вздумали питаться не полезными злаками, а приятными цветами? И тут же священник бормочет над моими ушами известный стих из Ветхого Завета, в котором так жестоко осуждается женщина, а министр не может не припомнить, в какую пучину бед повергло Францию влияние маркизы де При {См. предисловие, гл. IV.}. Увы! В том-то и заключается приятное отличие женщин от мужчин, что первые повинуются чувству и воображению, а вторые - разуму и фактам. Это блестяще сказалось в речи виконтессы. Но, господа, это отличие приятно в частной жизни, а в государственных делах более чем опасно. Мы не должны, не смеем забывать доводы разума и фактов, отдаваясь во власть чарующего воображения!..

   В заключительных словах виконтессы мне был брошен упрек в мелочности и двусмысленности политики. Но я руководствовался в государственном строительстве именно тем, чем не может похвастаться виконтесса: точным знанием обстоятельств. Неужели я не задумывался о России? Нет, господа, я много думал об этой молодой северной стране и доказательством тому служит та осведомленность, которую я сейчас обнаружу перед вами. Виконтесса все время пользовалась общими местами, она сама никогда не видела России и знает о ней лишь понаслышке. А передо мной, господа, донесения агентов { Флери имеет в виду записку о русских делах, поданную ему еще в 1738 году Лалли.} специально для этого командированных, и письма дипломатов дружественных стран.

   Вспомните, господа, сравнение, сделанное виконтессой. Россия - это гигант, который незаметно вырос и теперь не знает, куда применить свои силы. А вот вам, господа, определение человека, жившего и изучившего Россию...

   Кардинал взял одну из бумаг и прочел:

   "Я не могу дать Вашему Превосходительству более простой и верной идеи о России, как сравнив ее с ребенком, который оставался в утробе матери долее обыкновенного срока, рос там в продолжение нескольких лет и, появившись на Божий свет, совершенно не знает, как пользоваться своими руками и ногами, затекшими и вконец ослабевшими от ненормальности роста. Россия - это уродец, купленный для выгоды предприимчивым хозяином. Этим хозяином является Австрия, которая руководит всеми движениями уродца-России".

   - Вот, господа,- продолжал кардинал,- разница в самой исходной точке вопроса. Оказывается, что Россия - не гигант, способный самостоятельно вершить свою судьбу, а уродец, которого надо отбивать у хозяина - Австрии. Где же тут молодые силы, та новая, свежая кровь, которую думает влить в старческие жилы Франции виконтесса де Вентимиль? Но, господа, это - общие рассуждения, перейду к частным возражениям на отдельные утверждения.

   Флери взял другую бумажку и, смотря в нее, продолжал:

   - Виконтесса говорит, что Россия "колоссально богата". Но это - голословное утверждение. Факты говорят, что доходы России составляют в настоящее время только 55 миллионов ливров, да и то на словах, на бумаге. А в действительности мы видим, что в 1732 году правительству, несмотря на самую жестокую систему выколачивания податей, удалось собрать только одну десятую часть того, что должно было поступить. Виконтесса объясняет это тем, что страна истощена неправильным руководством. Но, обращаясь к отдельным статьям дохода, мы видим, что соляной промысел, табак и рудничное дело сданы на откуп по самой низакой цене в частные руки. Спрашивается, господа, если откупные договоры долгосрочны - а это так и есть - то каким образом может Франция, не нарушая прав русских подданных, увеличить эти статьи дохода? Мало того, Россия бедна потому, что доходы идут, минуя казну, в руки дворянства и высшей знати. Значит, увеличение богатства России может быть произведено за счет тех самых лиц, которые должны отдать нам страну? Но в таком случае не будет худших противников Франции, как те самые люди, которые, по мнению виконтессы, только и мечтают о союзе с нами. Да и позвольте спросить вас, господа, сколько же десятков лет придется Франции вкладывать в Россию деньги, чтобы начать получать какой-нибудь доход от этого сомнительного предприятия? Конечно, виконтесса стоит слишком далеко от доходов французской казны и участвует только в ее расходах. Виконтессе неизвестно, что Франция не может вынести такие затраты. Я не хочу смущать присутствующих упоминанием точных цифр состояния нашей казны и перехожу к следующим возражениям.

   Виконтесса утверждает, что в России большое и сильное народонаселение. Но вот что мне пишет агент: "Поля в России