Маурин Евгений Иванович - Людовик и Елизавета

ламенным поцелуем!

   Молоденькую Весну заметил дюжий мужчина в костюме мушкетера Людовика XIII. На нем широкая шляпа с пышным пером, черные кудри с заметной проседью падают на большой кружевной воротник, тучный стан охватывает богатая перевязь, толстые, тумбообразные ноги полускрыты громадными сапогами с широкими отворотами. Его незамаскированное лицо некрасиво, но полно важности и достоинства. Мушкетер плотоядным взором впивается в Весну и затем, сорвавшись с места, подбегает к ней, покачиваясь на ходу, и говорит что-то, подавая руку. Весна сморщивает остренький носик и задорно отвечает что-то, от чего хохочут все близстоящие. Смеется и мушкетер. Но бойкий ответ гризетки не сбивает его с позиции. Он хватает ее руку и подсовывает под свою. Весна побеждена. Счастливая, смеющаяся она прижимается к своему полновесному кавалеру, который с изящной грацией ведет ее прочь, умело лавируя среди густой толпы.

   - Да здравствует Венера и ее проказливый сынок Амур! - насмешливо крикнул им вдогонку Суврэ.- Девчонка сразу удачно начала свою карьеру: она попала на богатого и солидного кавалера!

   - Ты его знаешь, Анри? - спросил король.- Скажи, это, наверное, кто-нибудь из провинциальных дворян. Он не из здешних, потому что иначе я знал бы его. Но вся его фигура полна таким достоинством, что сразу можно сказать: вот человек, занимающий высокое положение на общественной лестнице!

   - О, да! - ответил Суврэ.- Это действительно человек, занимающий очень высокое положение. Ведь это - Кармежу, камердинер, заведующий гардеробом герцога Ришелье!

   Оба весело рассмеялись.

   - Ба, а это что за прелестное создание? - шепнул король, указывая кивком головы на высокую, дивно сложенную Диану, в белокурых волосах которой сверкал полумесяц из настоящих бриллиантов.- Если бы я не боялся, что опять попаду впросак, то сказал бы, что это какая-нибудь иноземная принцесса или по крайней мере герцогиня!

   - Это действительно - принцесса и герцогиня: принцесса кабаков и герцогиня разврата, ненасытная Лилетт д'Аржиль, прозванная "пожирательницей миллионов". Прежде, когда она была молода и красива, она разорила не одного молодчика времен регентства.

   - Как "когда она была молода и красива"! - воскликнул король.- Но ведь она и теперь прелестна!

   - Это потому, что

  

   "Elle eut soin de peindre et d'orner son visage

   Pour réparer des ans l'irréparable outrage" {*}

   {* "Она заботливо намазала и приукрасила свое лицо, чтобы загладить неисправимые повреждения, нанесенные временем" ("Аталия", трагедия Расина).}

  

   - Но ты говоришь, что ее расцвет был во времена регентства? - не переставал удивляться король.- Сколько же ей лет?

   - Ей... не помню точно: что-то сорок шесть или сорок восемь!

   - Но это совершенно невозможно! - вне себя от удивления заметил король, с любопытством всматриваясь в подходившую Лилетт.

   - "Le vrai peut quelquefois n'être pas vraisemblable!" {"Иногда и истина может быть неправдоподобной".} - сентенциозно ответил Суврэ строкой из "Искусства поэтики" Буало.

   Тем временем "пожирательница миллионов", заметив обращенный на нее взор короля, направилась прямо к нему. Она была достаточно опытна для того, чтобы не считаться с наружной скромностью наряда на общественных балах, да и инстинкт, столь необходимый для успешной охоты всякого рода, безошибочно подсказывал ей, что перед нею чувственный, застенчивый и богатый дворянин, которого легко и выгодно увлечь.

   - Мой добрый господин,- сказала она, грациозно склоняясь в глубоком реверансе, причем низко вырезанный корсаж позволил ей выявить взорам обоих мужчин ее на диво сохранившиеся формы,- разве можно стоять так одиноко, так задумчиво на празднике весны и любовного опьянения? Даже я, строгая и неприступная Диана, и то вышла из обычного холодного оцепенения и брожу здесь, среди смертных, в жажде восторгов любви, в жажде нежного шепота страсти... О, дайте же мне свою руку, добрый господин! Сквозь щели полумаски ваши глаза заронили убийственный пожар в мое сердце и как жестоко будет с вашей стороны не исправить причиненного вами бедствия! Так дайте же руку! Умчите меня в опьяняющем танце, а потом... Много даров хранит неизвестность в лоне будущего! Потом и я умчу вас в танце, в танце любви, в танце восторгов страсти. Не отвергай, о смертный, даров небожительницы!

   Она взяла короля за руку и с ласковой настойчивостью тащила за собой.

   Людовик с отчаянием обернулся к маркизу. Суврэ поспешил к нему на помощь.

   - Прелестная Лилетт д'Аржиль...- начал он, учтиво поклонившись ей.

   - Как, вы меня знаете? - улыбаясь спросила устаревшая красавица.

   - Да,- не смущаясь, ответил Суврэ,- я очень много слышал о вас от своего дедушки. Поэтому-то я и спешу избавить вас от лишнего разочарования. Какой прок для маститой "пожирательницы миллионов" в двух бедных юристах, тщетно дожидающихся практики? Мы бедны, красавица, этим все сказано!

   Лилетт мягко улыбнулась, еле заметно повела плечом и, не говоря более ни слова, пошла дальше. Но последние слова Суврэ услыхала толстая, заплывшая жиром дама, в которой, несмотря на слой белил и румян, покрывавших лицо и шею, и полумаску, легко было угадать более, чем немолодую женщину.

   - Вы бедны, милые юноши? - сказала она им, почти вплотную прижимаясь к ним своим массивным телом.- Но даже если бы вы были богаты, разве в вашем возрасте, с вашей фигурой, с нежностью вашей розовой кожи платят женщинам? Да женщины должны почитать за особое счастье, если вы позволите им платить за свою ласку! Вы бедны, сказали вы? Ну, что же! Зато я богата, да, да, и не только богата, а и щедра. Я умею ценить молодость и силу, и если бы вы оба отправились сейчас со мной, то не раскаялись бы! О, не бойтесь, вам не придется ревновать друг друга. Моя страсть велика, ее хватит на вас обоих! Так едемте же!

   Все время пока она говорила, Суврэ напряженно прислушивался к звуку ее голоса, стараясь в то же время заглянуть под маску. Тонкая улыбка, заставившая еле заметно дрогнуть уголки его губ, показала наконец, что он разгадал инкогнито дамы.

   Она же продолжала:

   - Вы колеблетесь? Не решаетесь? Может быть, вы не верите мне? Но тогда давайте покончим деловую часть вопроса тут же! Хотите задаток? Я могу сейчас же вручить его вам! Говорите, сколько?

   - Сударыня,- с утрированно-вежливым поклоном ответил Суврэ,- мы, правда, не так богаты, чтобы оплачивать ласки "пожирательницы миллионов", но мы и не так бедны, чтобы опускаться до степени утешителей устаревших прелестей пламенной маркизы де Бледекур!

   - Нахал! - визгливо крикнула взбешенная маркиза, поднимая руку для удара.

   Но она тут же опомнилась и поспешила, переваливаясь на ходу, словно утка, замешаться в толпу, которая веселым потоком ринулась в зал, заслышав призывавший к танцам ритурнель.

   - Ха-ха-ха! - послышался сзади веселый, звонкий девичий смех.- Вот что значит, когда я близко! Вам везет, господа, ужасно везет! Ха-ха-ха!

   Король и маркиз удивленно обернулись и увидали вынырнувшую из-за выступа женщину, видимо, уже давно незаметно стоявшую около них. Эта женщина была одета богиней счастья, Фортуной. Пышные волосы были связаны греческим узлом и поддерживались широким золотым обручем. Под широкой кисейной хламидой виднелось розовое трико, плотно облегавшее упругую фигуру богини и дававшее иллюзию обнаженности. Открытые сандалии позволяли видеть крошечную ножку, руки были совершенно обнажены и чаровали красотой очертаний, равно как и полные, белые плечи с дразнящим провалом спины посредине. Лицо, закрытое полумаской, должно было быть благородным и красивым,- так по крайней мере намекали линии рта и подбородка.

   При первом звуке ее голоса Суврэ вздрогнул и изумленно уставился на Фортуну. По голосу это была Полетт де Нейл - ведь он с детства знал ее и не мог ошибиться! Но по внешнему виду... Боже мой, но ни малейшего сходства! Полетт - серенькая, некрасивая монастырка, а это - вакханка в пышном расцвете, ослепительная красавица! И все-таки это - она: ее голос, ее продолговатая родинка на шее, ее неправильность в расположении двух передних зубов. Но каким же чудом, о, Господи!

   Суврэ всматривался, анализировал и думал:

   "Это - Полетт, сомнений нет. Что же делает ее красавицей или - вернее - что делает ее некрасивой в жизни? Очевидно, то, что в жизни открыто, а здесь закрыто, и наоборот. Ее лицо портит некрасивый, приплюснутый нос. Но раз он закрыт, ее лицо дышит свежестью, нежностью тона. Нос закрыт и не отвлекает своим уродством от прелести очертаний лба, рта и подбородка. Кроме того, истинной красотой Полетт является то, что до сих пор было неизменно скрыто ее скромным, мешковатым платьем монастырки. У нее дивное тело, которое способно будет пленить короля и заслонить перед ним недостатки лица. Если она поведет свое дело умно, ее ставка выиграна, и я - просто осел, что сомневался в ее силах!"

   Тем временем король, становившийся все смелее и развязнее в этой опьяняющей своей непринужденностью атмосфере, обратился к появившейся перед ним смеющейся женщине с вопросом:

   - Но кто же ты, прелестная, раз одна твоя близость уже несет с собой удачу?

   - Кто я? - с комическим удивлением переспросила девушка.- И ты еще спрашиваешь? О, "бедный юрист" с кольцом в несколько сот луидоров на пальце! - при этих словах король и Суврэ досадливо отдернули вниз руки, вспомнив, что они действительно забыли снять кольца.- Так ты не только беден, но и слеп, потому что не видишь, что перед тобой сама Фортуна! Впрочем, люди всегда слепы перед своим счастьем!

   - Но если ты действительно можешь стать моим счастьем, то я готов прозреть! - пылко произнес Людовик.

   - Ты "готов"? - насмешливо повторила Полетт.- Однако для "бедного юриста" ты необыкновенно повелителен! Он готов! А готово ли его счастье стать таковым, это его не интересует! Но я сегодня очень добра, а потому, так и быть, опрокину на твою голову свой рог изобилия!

   - Нет, нет, погоди! - с комическим испугом остановил ее Суврэ.- Сначала дай слово, что в этом "изобилии" нет изобилия старой гвардии, подобно той, которую, как ты говоришь, на нас наслало твое присутствие! Натиск двух старух мы кое-как перенесли, но если их окажется целый легион...

   - Увы! - ответила Полетт, опрокидывая свой рог над головой короля.- У меня не только старух, а ровно ничего не оказалось! Рог изобилия пуст! Долой его! - и она грациозным движением откинула в сторону картонный рог.

   - Ты сама - изобилие любви! - воскликнул Людовик.- Иди ко мне, дай мне обвить твой стан и умчать тебя в вихре плавной куранты {Старинный танец.}.

   - Не так скоро, бедный юрист, не так скоро! - ответила Фортуна, кокетливо грозя пальцем.- Это еще надо заслужить!

   - Вот как? А я слышал, что счастье надо брать силой! - и, сказав это, Людовик с протянутыми объятиями кинулся к "богине счастья".

   Но Полетт ловко вывернулась из его рук, сделала на ходу насмешливый реверанс и исчезла, замешавшись в сновавшую толпу.

   - Черт, а не женщина! - с досадой произнес Людовик.

   - Да, Луи, только здесь и можно встретить нечто подобное,- ответил Суврэ, все еще не пришедший в себя от изумления при виде неожиданного превращения скромной Полетт в эту бойкую, задорную красавицу.

   - А все-таки пойдем, поищем ее,- сказал Людовик.

   Они двинулись по галерее. Куранта кончилась, и им снова пришлось встретиться с целым потоком толпы. Женщины, разгоряченные танцами, кидали им манящие улыбки, заговаривали, а иные даже бесцеремонно хватали за руку. Но король брезгливо отстранял от себя назойливых. Он был весь полон капризной, грациозной фигуркой Фортуны и хотел, искал, жаждал только ее одной.

   Но они обошли всю галерею, побродили по залу, а Фортуны не было нигде. Король начинал приходить в явно дурное расположение духа. Суврэ искоса наблюдал за ним.

   "Маленькая чертовка здорово задела ваше августейшее сердце! - думал он.- Молодец, девчонка!"

   Так дошли они до прежнего места и остановились там опять. После нескольких бесплодных попыток отыскать свое "счастье", король недовольно кинул:

   - Однако пора уходить. Все это интересно на первых порах, но быстро приедается. Одно и то же... Уйдем!

   - Как? - воскликнул сзади них звонкий девичий голос.- Ты уходишь, даже не попытавшись поймать свое счастье?

   Король удивленно обернулся. Перед ним опять, хоть и с другой стороны, из-за выступа появилась его капризная, насмешливая Фортуна.

   - Ты, должно быть, ведьма,- с досадой сказал Людовик.- Ты внезапно появляешься и столь же внезапно исчезаешь, как... как...

   - Как и надлежит исчезать и появляться счастью! - подхватила Полетт.- Что же делать, прекрасный незнакомец, счастье надо уметь удержать!

   - Послушай, девушка,- взволнованно сказал Людовик, подходя к ней,- бросим шутки! Ты серьезно нравишься мне. Думаю, что и ты не из одного пустого каприза вертишься около меня. Так что же! Зачем перетягивать струны?

   - Что же дальше, прелестный юноша?

   - Позволь мне проводить тебя!

   Оркестр заиграл пламенную гальярду. Все устремились из галереи в бальный зал, и только маркиз, король и Полетт остались в этом уголке. Суврэ с любопытством наблюдал, чем кончится эта сцена, достигшая своего высшего напряжения, король с лихорадочным нетерпением ждал ответа девушки, а Полетт с кокетливой улыбкой смотрела на короля.

   Оркестр играл все пламеннее, все задорнее; гальярда захватывала всех.

   Гальярда, старинный трехчетвертной танец необузданного, кипучего, веселого темпа, родилась в Риме, где первоначально ее танцевали после сбора винограда, как бы празднуя победоносные свойства вина. В ней жили древние пляски вакханок. Подобно большинству старинных танцев, гальярда сочетала в себе три рода искусства: танец, музыку и поэзию, потому что ее танцевали под пение специальных плясовых куплетов, и трудно было решить, что было более пронизано палящими лучами южного солнца, хмелем вина, опьянением любви - пляска, мелодия или слова!

   - Позволь мне проводить тебя! - настойчиво повторил король.

   - Куда?

   - К тебе, ко мне, куда хочешь!

   - Зачем?

   - Я буду сторожить твой сон, чтобы никто не потревожил его!

   Полетт насмешливо передернула плечами и вместо ответа, приплясывая, запела под аккомпанемент оркестра строку из куплетов гальярды:

  

   J'aimerais mieux dormir seulette! {*}

   {* Я предпочитаю спать одинешенька!}

  

   Король кинулся за ней следом, но опять, как прежде, Фортуна ловко вывернулась и скрылась среди танцующих пар.

   Напрасно король искал ее - девушка скрылась бесследно, словно тень.

   - Идем, Анри! - с досадой крикнул король.- Это черт знает что такое!

   Суврэ молча последовал за Людовиком.

   Они вышли на подъезд. Стояла дивная, теплая весенняя ночь. Площадь была погружена в сон; ни прохожих, ни проезжих почти не было видно. Только в стороне вытянулся ряд карет с сонными кучерами, поджидавшими запоздавших господ.

   Король и его спутник остановились у подъезда и невольно залюбовались величественным покоем, резко контрастировавшим с только что покинутой сутолокой.

   Вдруг послышался звук чьих-то быстрых, легких шагов, каблучки мелкой дробью застучали по каменным плитам, и мимо короля быстро скользнула женская фигура; она обернулась на ходу и задорно крикнула:

   - Спокойной ночи, "бедный юрист"!

   - Черт! - рявкнул король, вне себя от пламенного возбуждения.- Ну, стой! Теперь уж ты не уйдешь от меня!

   - А вот увидим! - насмешливо ответила девушка, скрываясь среди экипажей.

   Король и Суврэ кинулись за ней, осмотрели все экипажи, но ее нигде не было. Испустив сквозь зубы громоздкое проклятие, Людовик сердито зашагал прочь.

   Когда они отошли на некоторое расстояние, из-под сиденья одной из карет вынырнула Полетт, осторожно выглянула в окно и потом сказала кучеру:

   - Домой, Батист, в Клиши!

   Король, стиснув зубы от бессильного бешенства, молча шел с Суврэ по пустынным улицам.

   Маркиз не мог утерпеть, чтобы не поддразнить короля.

   - А жаль, что девчонка ускользнула,- сказал он.- Это - премилый зверек, какого не скоро сыщешь опять!

   - А черт ее знает! - кисло ответил король.- Лицо закрыто; может быть, еще уродина какая-нибудь!

   - Не думаю, государь. Судя по нежности кожи, она должна быть прехорошенькой. А кроме того, если лицо и закрыто, зато трико достаточно плотно облегает ее тело, чтобы можно было судить о роскоши ее форм!

   - Ну, брат, наверное, у нее была своя причина, если она не захотела позволить поближе познакомиться со своими формами! Готов держать пари, что все это у нее - подделка. Мало ли чего можно насовать под трико. А я, знаешь ли, не очень-то люблю суррогаты!

   - "Nous vivons sous un prince ennemi de la fraude!" {"Нами правит государь, ненавидящий обман!" ("Тартюф", комедия Мольера).} - с нескрываемой насмешкой продекламировал Суврэ.

  

  

   Анна Николаевна Очкасова, которую Полетт, подобно всем остальным французским подругам, называла Жанной, жила со стариком-отцом в уютном домике у заставы Клиши. Этот домик, кокетливо прятавшийся в зелени небольшого, но тщательно содержавшегося садика, выходил на тихую улицу, по которой почти не было движения. Это представляло значительные удобства: живя почти в самом городе, Очкасовы пользовались в то же время всеми выгодами деревенской мирной жизни.

   Сюда-то и направилась Полетт с площади Пале-Рояль.

   Была уже глубокая ночь, когда она вошла в комнату, где для нее была приготовлена постель. Полетт чувствовала себя очень усталой, но все-таки долго не могла уснуть. Она припоминала слова короля, его пламенные взгляды, его досадливые восклицания, когда "счастье" ускользало от него, и готова была верить в близость и полноту своего торжества.

   Уже начинала заниматься заря и птички подняли у окна свою возню, когда Полетт наконец забылась сном. Спала она крепко и долго и проспала бы, быть может, до вечера, если бы ее не разбудила Очкасова.

   - Вставай, ленивица! - говорила Жанна, тормоша заспанную девушку.- Люди уже скоро спать будут ложиться, а ты еще не проснулась! Да ну же, шевелись, сейчас будем завтракать!

   Полетт вскочила, но долго ничего не могла сообразить, протирая кулачками заспанные глаза.

   - Ах, это ты, Жанна! - сказала она наконец.- А мне снился такой сон, что просто... ух!

   - Увы это только я! - засмеялась Очкасова.- А ты небось ждала увидеть того самого заморского принца, который тебе снился! Да ну же, вставай и рассказывай, как твои вчерашние успехи!

   - Ах, Жанна! - воскликнула девушка, обвивая шею подруги белыми, пухленькими руками.- Вчера я заложила первый камень того фундамента, на котором будет воздвигнут трон твоей несчастной царевны Елизаветы!

   - Ну, она-то далеко не несчастна; наоборот, насколько я слышала, Елизавета Петровна не унывает и продолжает вести прежний веселый и рассеянный образ жизни. Сама она отлично прожила бы без трона, но ее воцарение нужно нам, нужно всей России... Ну, да как бы там ни было, а я все-таки не могу понять, почему ты с таким экстазом говоришь о России и ее надеждах? Ты молода, хочешь жить, хочешь широкой сферы действия и свои мечты собираешься осуществить, пленив короля. Претензия не из высоких, но это я могу понять. Ты не хочешь быть подобно своей сестре простым "инструментом для развлечения", как выразился один из ваших стариков - понимаю и это. Ты готова пуститься в водовороты политического влияния, а так как тебе решительно все равно, в какую сторону направить это влияние, то ты не прочь посодействовать своей подруге,- и это я тоже могу отлично понять. Но чтобы тебе действительно было не все равно, кто царствует в России и как зовут ее государыню - Анной Иоанновной, Анной Леопольдовной или Елизаветой Петровной - в это, прости меня, я верить не могу!

   - Жанна, ты называешь меня своей любимой подругой, а между тем так обижаешь меня!

   - Глупенькая, да разве за правду обижаются?

   - Нет, Жанна, ты не права. Просто ты привыкла еще в школе смотреть на меня свысока, как старшая, и, что бы я ни сказала тебе, какой бы мечтой не поделилась, все всегда в твоих глазах является пустой болтовней фантазирующей девчонки!

   - Да рассуди сама...

   - Нет, Жанна, ты сначала выслушай меня, а потом уж будем рассуждать. Вспомни, еще в монастыре я часто говорила тебе, что жажду власти и целью своей жизни ставлю стремление добиться этой власти. Но не сама власть привлекает меня, а та польза, которую можно принести ею родине. Ведь Франция гибнет, Жанна, ты ведь говорила мне сама это. Помнишь старичка-аббата, который так любил меня с тобой и так подолгу разговаривал с нами в тенистых аллеях монастырского сада?

   - Аббата Парьо? Как же не помнить этого славного ученого старичка?

   - Помнишь, как он говорил нам однажды, что государства растут, развиваются и гибнут так же, как растения, животные и люди. Из небольшого ростка развивается большое, сильное растение, которое, достигнув высшей точки расцвета, начинает мало-помалу отмирать. Дух государства, говорил он, стареет и портится также, как человеческая кровь. Но если перелить в старческие жилы юную кровь - такие операции уже совершали,- то человек начинает жить новой жизнью!

   - Я помню все это. Но какое это имеет отношение к Франции и России?

   - Очень большое. Франция при Людовике Тринадцатом достигла высшей точки своего расцвета. При Людовике Четырнадцатом она жила уже за счет прежнего избытка силы и, растрачивая его, начинала падать. Регентство сильно подломило французскую мощь. Франция идет к гибели, и если в ее судьбу не вмешается что-нибудь новое, то катастрофа неминуема. Но откуда может взяться это "новое", Жанна? Только от женщины, так как счастье и несчастье Франции всегда шли от женщины. Когда-то Жанна д'Арк спасла гибнущую страну. Ряд королевских любовниц, отвлекавших монархов от государственных дел и обрекавших их и страну произволу продажных министров, подготовил ее новое падение. Настало время явиться новой Жанне д'Арк...

   - И ею хочешь стать ты, милая Полетт? С Богом! Иногда цель действительно оправдывает средства. Но я все-таки не понимаю...

   - Не перебивай меня, и тогда ты поймешь скорее! Да, Жанна, я хочу стать этой новой Орлеанской девой! Но новые времена требуют новых форм воплощения. Не с мечом в руках, не с орифламой, не с гимном надлежит явиться новой спасительнице. Мой меч - это тело, моя орифлама - лобызающие уста и обнимающие руки, мой гимн - шепот страсти. И не врага, а самого короля хочу я покорить всем этим оружием, чтобы повести его, а за ним и всю Францию, к новому блеску и могуществу! Но в чем же этот блеск, в чем это могущество? Я много думала, читала, говорила, слушала и расспрашивала по этому поводу. И мой вывод таков - спасение Франции возможно только в союзе с другой сильной державой. И этой державой может быть только Россия!

   Полетт замолчала, как бы задыхаясь под наплывом дум и чувств. Жанна с ласковым удивлением смотрела на нее. Только теперь она почувствовала, какая громадная нравственная сила таится в этой юной головке.

   - Да, только в союзе с Россией спасение Франции,- продолжала Полетт.- Ты спросишь: почему? Да потому, что это самая молодая монархия, потому что все остальные сами увядают. Россия станет тем самым юношей, у которого берут кровь, чтобы продлить жизнь достойного старца. Но с большой разницей: юноша не умрет, не пострадает, а только окрепнет от такого кровного слияния со старушкой-Францией. Ведь России для ее внутреннего развития и преуспеяния требуется прочный мир, незыблемое внешнее спокойствие. Это спокойствие может дать ей только союз с Францией. А теперь подумай сама, Жанна: может ли Франция рассчитывать на тесный союз с Россией, пока там царит Анна Иоанновна или ее племянница, Анна Леопольдовна? Немцы захватили Россию и не выпустят ее из рук. А ведь немцы - исконные враги и соперники французского могущества. Значит, раз я ищу блага своей родине, то могу видеть его только в перемене царствования. Но кто же то лицо, которое может быть желательно для моих целей? Только одна царевна Елизавета. Ты сама рассказывала мне, что она обожает Францию. Мало того, раз она будет обязана троном Франции, то благодарность свяжет ее сильнее всякого союзного договора. Вот почему, Жанна, твои планы являются в то же время и моими планами, вот почему я с таким восторгом говорю о том, что положила первый камень фундамента, на котором воздвигнется трон Елизаветы. А теперь скажи мне, разве я не права и разве ты не напрасно обидела меня?

   - Прости меня, милочка, если я нехотя обидела тебя! Но могла ли я предполагать, что у моей ветреницы Полетт такой широкий кругозор, такие грандиозные планы?,. Несчастье ожесточает, дорогая...

   - Я говорила, что ты всегда смотришь на меня свысока! Ну, да будет об этом! Я знаю, что ты искренне любишь меня, и если ты способна считаться со мной, если будешь видеть во мне сообщницу и дельную пособницу, если, словом, будешь не только любить, но и уважать меня, то я буду очень рада.

   - Я буду не только уважать, а просто боготворить тебя, если ты действительно поможешь мне в том, что я считаю целью своей жизни! Но скажи, Полетт, разве вчера ты на самом деле добилась осязаемых результатов?

   - Как тебе сказать?.. И да, и нет! - Полетт вкратце рассказала о вчерашнем и прибавила: - итак, ты видишь, что я сумела задеть короля за живое. Я постараюсь продолжить эту интригу, а потом случайно дать королю застать себя врасплох и обнаружить таким образом свое инкогнито. Король, доведенный мною, что называется, до белого каления, потерял голову и... неизбежное свершится! А тогда уже я не выпущу его из своих рук!

   - А сестра?

   - Что же сестра! Мне ее жалко, но...

   - Ну, да это, разумеется,- твое дело. Но скажи, как же ты думаешь вести дело далее? Один раз тебе случайно представился благоприятный случай, но далее...

   - А далее Анри поможет мне опять создать другие благоприятные случаи, как создал и этот!

   - Ах, да, я и забыла, что ты попала на этот бал благодаря маркизу! Вот никогда не думала, что эта беззаботная божья коровка может оказаться полезной на что-нибудь!

   - Фу, Жанна, как ты зла и несправедлива! Анри так любит тебя...

   - Ах, что мне в его любви! Точно я добивалась ее! Не надо мне никакой любви. Я живу одной мысль о своей мести, а остальное...

   - Скажи, Жанна, как ты думаешь осуществить свою месть одна, без друзей, без средств? О, я знаю, что у тебя немалые для частного лица деньги, но разве государственный переворот можно совершить на частные средства?

   - Уже не твой ли Анри даст мне их?

   - Да, Анри и я, мы дадим тебе их! Еще раз говорю тебе: брось свое высокомерие; ведь без друзей ты - ничто! На меня ты смотрела как на былинку, и понадобилось все мое красноречие, чтобы убедить тебя, что и я могу быть тебе полезной. Но даже со мной без Анри ты бессильна! Кто подвигнет Францию встать на защиту попранных прав твоей царевны! Уж не Флери ли, тот самый Флери, который окончательно поссорил нас с Россией неуместным вмешательством в русско-турецкую войну? Да пойми ты, что Флери, который вечно ловит рыбку в мутной воде, все время будет кидаться из стороны в сторону, изменяя Австрии для Пруссии, Пруссии - для России и России - для Австрии и Пруссии! Тебе нужны верные друзья, имеющие влияние на короля. Одним из этих друзей окажусь я, когда мне удастся довести до конца намеченную интригу. Кто же другой? Только Анри де Суврэ! Он притворяется ничтожным, чтобы под него не так подкапывались, но на самом деле достаточно бывает одной его фразы, на первый взгляд, самой незаметной, пустяковой, чтобы склонить короля в ту или другую сторону. Мы с Анри составим такую силу, перед которой сломится все и вся. Но ради чего Анри встанет на сторону твоих планов? Не говорила ли ты сама, что нам, французам, нет ровно никакого дела до того, кто царствует в данный момент в России!

   - Ну, вы с ним - друзья детства, и если ты захочешь...

   - Полно, милочка! Вчера я на все лады умоляла его дать мне возможность завязать интрижку с королем, но он только тогда согласился и открыл мне секрет намерений Людовика посетить маскарад, когда я сказала ему, что это нужно для тебя!

   - Вот как?

   - Да, "вот как"! Ой, Жанна! Не пренебрегай маркизом, если тебе действительно дорого твое дело!

   - Что же, по-твоему, мне надо предложить ему честный торг: мое тело за его услуги!

   - Тебе не надо никакого торга, потому что стоит тебе ласково взглянуть на Анри, и он будет весь к твоим услугам! Да открой же глаза, Жанна! Ты только посмотри, какой это умный, честный, добрый, хороший человек! Разве он недостоин твоей любви? Ах, Жанна, Жанна, холодная, бессердечная!

   Жанна подошла к подруге, которая во время разговора занималась своим туалетом и теперь окончательно оправлялась перед зеркалом, обняла ее, нежно поцеловала и сказала:

   - Ах, если бы маркиз знал, какого красноречивого адвоката имеет он в тебе! Но не волнуйся, Полетт, я вовсе не так уж холодна и бессердечна. Не скрою от тебя, твой Анри даже нравится мне, и если действительно его любовь не только не отвлечет меня от моего дела, а наоборот, поможет, то... Но это - дело далекого будущего. А теперь раз ты, слава Богу, наконец готова, то пойдем завтракать. Папа и так недоволен, что сегодня мы запаздываем. Ты погляди только, как он волнуется!

   Жанна смеясь подвела подругу к окну и указала на высокого, широкоплечего старика, который нервно расхаживал по садику, недовольно хмуря густые седые брови и изредка встряхивая седой львиной гривой.

   - Бедный мсье Николя! - рассмеялась Полетт.- И все это из-за меня! Ты, пожалуйста, извинись за меня перед ним, Жанна!

   - Но ты можешь сделать это сама!

   - Нет, милочка, я должна ехать. Мне необходимо поскорее увидеться с Анри, чтобы обсудить с ним план дальнейших действий. Если можно, прикажи дать мне сюда чашку шоколада; я выпью ее, пока будут закладывать лошадей. Ведь Батист свободен?

   - Да погоди ты, сумасшедшая! Не убежит твой Анри, позавтракай с нами!

   - Нет, нет, Жанетт, ты уже меня не удерживай!

   Полетт выпила чашку шоколада и умчалась в Париж. Проводив подругу, Жанна спустилась в сад, где на белоснежной скатерти накрытого стола уже готов был холодный завтрак и кофейник испускал клубы ароматного пара.

   - Что это за новости, Анюта? - ворчливо встретил ее отец.- Из-за какой-то трещотки ты заставляешь меня ждать целый час! Ты знаешь, как я дорожу правильностью порядка дня?

   - Ну-ну, не ворчи, милый мой старичок! - ласково ответила Жанна, подходя к отцу и поднимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его.- Прости меня, случился такой грех! Ну, пойдем к столу, к столу!

   - Ах ты, сахар-медовик! - буркнул старик, сразу растаявший от ласки дочери, в которой души не чаял.

   Они уселись за стол. Жанна принялась разливать кофе. Вдруг кофейник задрожал в ее руках и она испуганно шепнула:

   - Папа! Посмотри-ка туда, к решетке у калитки! Боже, что это за человек!

   Николай Петрович посмотрел в указанную сторону и увидел какого-то молодого человека в истрепанном, оборванном костюме, жадно прильнувшего к решетке. Руки оборванца судорожно вцепились в перекладину, возбужденные взоры были устремлены на накрытый стол, и все его исхудавшее донельзя, зеленовато-мертвенное лицо говорило о непреодолимом, смертельном голоде.

   - Что вам нужно здесь? - окликнул его Очкасов.

   - Мсье... Пощады... Три дня... голоден... есть... умираю...- ломаным французским языком простонал оборванец.

   - Вы голодны! Так идите сюда! Калитка тут, рядом, толкайте ее от себя! - всполошился добряк.

   - Боже мой! Ты только посмотри, папа, до чего он истощен! - с сочувствием сказала Жанна по-русски.

   Оборванец, входивший в этот момент в калитку, при звуке ее голоса вдруг остановился, радостно-изумленными глазами уставился на молодую девушку, даже закачался от охватившего его волнения, а потом сорвался с места и бросился к Жанне с криком, похожим на стон:

   - Русские! Слава Тебе, Господи! Боже мой! Русские! Я спасен! Голубчики вы мои! - и рыдая, он упал к ногам девушки, обнимая ее колени.

   Оба Очкасовы всполошились.

   - Миленький, да как ты попал сюда? - крикнул старик.

   - Ах, папа! Ну, что расспрашивать голодного,- заволновалась Жанна.- Кушайте, голубчик, кушайте! - и она совала оборванцу тарелку с хлебом и холодным мясом.

   Оборванец хватал хлеб и мясо, жадно совал в рот, глотал не жуя, бормотал слова благодарности, перемешанные с угрозами и жалобами по чьему-то адресу. Трудно было разобрать что-нибудь в этих лихорадочных, беспорядочных выкриках. Кто-то завез его, обманул - вот единственное, что мог понять старик. Но Жанна женским чутьем сразу угадала, с кем она имеет дело.

   - Кушайте, голубчик, и не разговаривайте, потом вы нам все расскажете. Мне кажется, папа, что это - нашего поля ягода: такой же обиженный, как и мы.

   Незнакомец и не заставлял себя уговаривать и с жадностью продолжал есть и пить, пока Жанна не остановила его, опасаясь, как бы чрезмерное насыщение не повредило ему после голодовки.

   Но утоление острого голода сразу опьянило несчастного. Несколько бессонных ночей, проведенных в скитаниях, сейчас же сказались, и видно было, что он прилагает сверхчеловеческие усилия, чтобы не заснуть тут же, за столом. Пришлось отвести его в комнату, только что освобожденную Полетт, и отложить удовлетворение любопытства до следующего утра.

  

  

   Ничто не напоминало в незнакомце вчерашнего оборванца, когда на следующий день он вышел из своей комнаты, приведенный в порядок парикмахером и переодетый в платье старика Очкасова. Это был высокий, стройный молодой человек с бледным, истощенным, словно после долгой болезни, лицом и усталыми, но добрыми, наивными голубыми глазами. Он сразу внушал симпатию и доверие, а все его манеры говорили о принадлежности к хорошему обществу. Поблагодарив в простых, сердечных выражениях гостеприимных хозяев за привет и ласку, он в ответ на их просьбу стал рассказывать свою историю.

   - Я не знаю,- начал он,- кто вы такие, дорогие мои благодетели.

   - Вы это сейчас узнаете,- заметила Жанна.

   - Не знаю также, что привело вас на чужбину и как вы относитесь к тому, что сейчас творится на нашей родине. Быть может, мой откровенный рассказ оттолкнет вас от меня. Но я знаю одно: что вы спасли меня от неминуемой гибели. Поэтому, оставляя в стороне всякую осторожность и недомолвки, я просто и правдиво расскажу вам свою историю, чтобы не оставлять вас в неизвестности относительно моей персоны...

   - Простите,- перебила его Жанна,- скажите, вы принадлежите к числу пламенных приверженцев теперешнего русского правительства?

   - О, нет! - воскликнул молодой человек, и его кроткие глаза вспыхнули ненавистью.

   - В таком случае,- сказала Жанна с грустной улыбкой,- вы можете тем более не стесняться перед нами, потому что и мы не принадлежим к числу его друзей!

   - Тогда мне остается только еще пламеннее возблагодарить Господа за то, что Он привел меня к соотечественникам и единомышленникам! - благоговейно сказал молодой человек.

   Жанна знаком предложила ему начать рассказ.

   Незнакомец приступил к повествованию:

   Меня зовут Петр Андреевич Столбин, я происхожу из рода немецких баронов фон Тольбейнов. Мой дедушка, барон Фридрих Готлиб фон Тольбейн, служивший капитаном флота у датского короля Христиана Четвертого, был одним из просвещеннейших людей своего времени. Поклонник философии, дедушка не мог равнодушно смотреть, как дворяне, не ставившие ни во грош самого короля, угнетали простой люд. И когда в 1660 году народ предъявил свои права, дедушка встал открыто на его сторону.

   От переворота 1660 года выиграли только бюргеры; дворяне ничего не потеряли, а простой люд остался в прежнем положении рабочего скота. Зато положение моего дедушки пошатнулось. Ни король, ни дворяне не могли простить ему защиту "подлой черни". Дедушке пришлось бежать. И вот в темную, бурную ночь, захватив молодую жену и годовалого ребенка, он пустился по морю, добрался до Швеции, а оттуда - в Московию, где предложил свои услуги царю Алексею Михайловичу.

   Это было как раз в разгар войн, которые вел царь с Польшей. Опытные, ратного дела люди, были желанными гостями. Дедушка совершил с царем ряд походов, а в 1667 году был послан им в Дединово на Оке, где царским указом предписывалось приступить к постройке кораблей. С кораблестроительством ничего не вышло, единственный построенный там корабль вскоре сгорел. Против дедушки поднялись подкопы и интриги, и он удалился в семидесятых годах на покой, поселившись в Немецкой слободе в Москве. Я забыл еще сказать, что по настоянию царя дедушка принял православие и из барона фон Тольбейна превратился по созвучию в русского дворянина Столбина.

   Мой отец, Андрей Федорович Столбин, был одним из ревностных сподвижников Петра Великого. Унаследовав от дедушки страсть к морю, отец изучал в Голландии кораблестроение, вместе с великим преобразователем работал над созданием русского флота и был одним из его капитанов. Впрочем, надо сказать, что не в пример прочим отец продвигался по службе очень медленно: царь Петр как-то не замечал его усердия и способностей. Это не мешало отцу боготворить своего государя, и когда от его брака с девицей Минной фон Торнау, тоже обрусевшей немкой, родился я (это было в год Полтавской битвы, то есть в 1709 г.), то отец поспешил назвать меня, своего первенца, Петром.

   Я с благоговением и нежностью вспоминаю жизнь в раннем детстве под отцовской крышей. Маленький домик на Васильевском Острове содержался матерью в образцовой чистоте и порядке; весь день был распределен между серьезными и разумными развлечениями, а по вечерам, если отец не был в плавании, он рассказывал нам о далеком прошлом, о дедушке, о его плавании в утлой лодочке по бурному морю - это отец, конечно, помнить не мог и передавал со слов дедушки,- о своем житье-бытье в Голландии.

   Одно только печалило отца и мать,- это мое слабое здоровье. Нечего было и думать для меня о продолжении карьеры отца и деда. Тогда отец предназначил меня к гражданской службе и отправил по достижении восемнадцати лет в Гейдельберг, где был старейший немецкий университет.

   Это было в 1727 году, когда на русский престол вступил малолетний Петр Второй. Из осторожных писем отца, а еще более - от прибывавших в Гейдельберг русских, я мог узнать, что на родине творятся ужасы. Всякий старался урвать себе кусочек получше, а о продолжении дела Великого Петра никому и в голову не приходило заботиться.

   В 1730 году я узнал о смерти Петра Второго и облегченно вздохнул. Прямой наследницей его была царевна Елизавета, дочь великого преобразователя, пламенная поклонница славных дел отца. "При ней Россия воспрянет!" - думал я наравне со многими. Каков же был мой ужас, когда я узнал, что права царевны Елизаветы обойдены и на русский престол вступила Анна Иоанновна, или - вернее - ее возлюбленный Эрнест Иоганн Бирон.

   Для моего отца настали плохие времена. Все русское преследовалось, на первый план выступили немцы. Родственники по жене советовали отцу подать прошение о восстановлении его искаженного имени, так как в качестве барона фон Тольбейна он был бы несравненно больше в чести. Но мой отец и слышать об этом не хотел, гордо отвечая, что он и его отец кровью приобрели честь быть истинными русскими и что он не обратится с такой позорной просьбой к бывшему конюху, попирающему вскормившую его страну. Конечно, осторожные родственники поспешили отшатнуться от такого опасного человека. Как я узнал потом, нашлись даже такие, которые довели до сведения Бирона слова заносчивого русского капитана.

   Моему отцу было в то время уже семьдесят лет, но он был прям и бодр, как могучий дуб. И вдруг он получил неожиданный приказ: сдать командование кораблем какому-то немецкому молокососу, не имеющему ни опыта, ни знаний, и удалиться на покой. Отец бросился в адмиралтейство-коллегию. Там ему сообщили, что ровно ничего сделать не могут, так как приказание исходит от Бирона. Отец бесстрашно направился к Бирону. Тот с первых же слов оборвал отца, сказав, что он не понимает, как такой доблестный вояка обращается с просьбами к "немецкому конюху". Отец возразил, что он обращается не с просьбой, а с требованием. Кончилось все это дело очень печально для моего отца: оскорбленный н